Ребекка наконец вышла из полулетаргического состояния, но только для того, чтобы меня уязвить. На миниатюрное личико упал отблеск лунного света, первоначально предназначенный Господом Богом исключительно для освещения памятников Парижа.
— Для полицейского вы очень проницательны! — заметила девушка.
— Ну это так, мелочи, лапуля. Когда я в форме, то по цвету трусиков вашей кузины смогу назвать дату ее рождения и номер телефона.
— Что ж, если вы обладаете такими талантами, господин комиссар, ищите сами, — вдруг разозлившись, сказала Ребекка. — Все козыри у вас на руках. Как найдете, кликнете меня. А пока я возвращаюсь к подругам.
Я не стал заламывать ей руку. Вопрос репутации. Никогда не надо упрашивать и унижаться, как бы мерзко ни обстояло дело. К тому же я был не против поразмыслить в одиночестве.
Я рухнул в раздвижное кресло, сооруженное из гибких стальных реек. Забавное приключение, не правда ли? И самое пикантное — уж признаюсь, потому что никогда ничего не скрываю, — всего пять минут назад, пока мы не поднялись на террасу, я и думать не думал о том, что только что выложил Ребекке. Похоже, ночной Париж стимулирует мозговую деятельность. И вот во время прогулки по усеченному маршруту над столицей в моей голове что-то щелкнуло. Так иногда муж-рогоносец вдруг ни с того ни с сего прозревает. Он берет хозяйку за подбородок и заявляет: “Ты меня обманываешь!” Естественно, она отрицает, и он ей верит. Однако момент просветления все-таки имел место. Ребекка могла взбелениться и начисто отмести мои домыслы. Однако она не возразила ни словом…
Интересно, какого же сорта неприятности у этой занозы? Она и Нини растлили малышку из детского садика? Или, хлебнув лишнего, пришили сутенера с площади Пигаль?
Как романтично сидеть на террасе! Островок уединения, подвешенный в небе Парижа. Вот только запах портит впечатление. И чем дольше сидишь, тем сильнее он шибает в нос. Розы напрасно стараются, запашок тухлятины ничем не перебьешь. Воняет хуже, чем от мусорных баков и от кошачьих лежбищ. Порою такой дрянью несет, что зло берет.
Почему Ребекка, прежде чем слинять, сказала, что все козыри у меня на руках? Значит, есть хороший шанс разгадать, что же ее так мучает? Я встал с кресла и прошелся по террасе. Собственно, терраса представляла собой клетку, сооруженную на уступе крыши. Получается, что вы не на террасе, а внутри нее, поскольку площадка со всех сторон обнесена высокой решеткой. Нет, черт подери, этот мерзкий запах становился невыносимым.
“Дохлая птица, — подумал я. — Наверное, голубь стал жертвой бродячего кота и теперь гниет за трубой”.
Что же, дело житейское. Однако…
Я продолжал принюхиваться, морщиться и соображать. Мне потребовалось десять минут, чтобы понять, где собака зарыта.
Затем я приподнял плексигласовую крышку люка и тихо позвал:
— Ребекка-а!
Видимо, она ждала неподалеку, потому что почти тотчас же появилась у подножия винтовой лестницы.
— Да?
У нее был растерянный и несчастный вид, словно у маленькой пансионерки, которую надзирательница собирается наказать за оплошность.
— Можно вас ни минутку, мисс Шарада? Похоже, я обнаружил причину вашей тревоги.
И вот она приближается, боязливо, голова повернута в сторону, глаза, как у стриптизерки[3].
Она поняла, что я не блефую, когда ее взгляд упал на плетеное кресло, придвинутое к деревянному шпалернику, крашенному зеленой краской и делившему террасу на две части. Меньшая примыкала к стене здания.
— Ах!.. — выдохнула Ребекка. — Как вы его нашли?
— Не очень свежим.
Глава вторая
— Для полицейского вы очень проницательны! — заметила девушка.
— Ну это так, мелочи, лапуля. Когда я в форме, то по цвету трусиков вашей кузины смогу назвать дату ее рождения и номер телефона.
— Что ж, если вы обладаете такими талантами, господин комиссар, ищите сами, — вдруг разозлившись, сказала Ребекка. — Все козыри у вас на руках. Как найдете, кликнете меня. А пока я возвращаюсь к подругам.
Я не стал заламывать ей руку. Вопрос репутации. Никогда не надо упрашивать и унижаться, как бы мерзко ни обстояло дело. К тому же я был не против поразмыслить в одиночестве.
Я рухнул в раздвижное кресло, сооруженное из гибких стальных реек. Забавное приключение, не правда ли? И самое пикантное — уж признаюсь, потому что никогда ничего не скрываю, — всего пять минут назад, пока мы не поднялись на террасу, я и думать не думал о том, что только что выложил Ребекке. Похоже, ночной Париж стимулирует мозговую деятельность. И вот во время прогулки по усеченному маршруту над столицей в моей голове что-то щелкнуло. Так иногда муж-рогоносец вдруг ни с того ни с сего прозревает. Он берет хозяйку за подбородок и заявляет: “Ты меня обманываешь!” Естественно, она отрицает, и он ей верит. Однако момент просветления все-таки имел место. Ребекка могла взбелениться и начисто отмести мои домыслы. Однако она не возразила ни словом…
Интересно, какого же сорта неприятности у этой занозы? Она и Нини растлили малышку из детского садика? Или, хлебнув лишнего, пришили сутенера с площади Пигаль?
Как романтично сидеть на террасе! Островок уединения, подвешенный в небе Парижа. Вот только запах портит впечатление. И чем дольше сидишь, тем сильнее он шибает в нос. Розы напрасно стараются, запашок тухлятины ничем не перебьешь. Воняет хуже, чем от мусорных баков и от кошачьих лежбищ. Порою такой дрянью несет, что зло берет.
Почему Ребекка, прежде чем слинять, сказала, что все козыри у меня на руках? Значит, есть хороший шанс разгадать, что же ее так мучает? Я встал с кресла и прошелся по террасе. Собственно, терраса представляла собой клетку, сооруженную на уступе крыши. Получается, что вы не на террасе, а внутри нее, поскольку площадка со всех сторон обнесена высокой решеткой. Нет, черт подери, этот мерзкий запах становился невыносимым.
“Дохлая птица, — подумал я. — Наверное, голубь стал жертвой бродячего кота и теперь гниет за трубой”.
Что же, дело житейское. Однако…
Я продолжал принюхиваться, морщиться и соображать. Мне потребовалось десять минут, чтобы понять, где собака зарыта.
Затем я приподнял плексигласовую крышку люка и тихо позвал:
— Ребекка-а!
Видимо, она ждала неподалеку, потому что почти тотчас же появилась у подножия винтовой лестницы.
— Да?
У нее был растерянный и несчастный вид, словно у маленькой пансионерки, которую надзирательница собирается наказать за оплошность.
— Можно вас ни минутку, мисс Шарада? Похоже, я обнаружил причину вашей тревоги.
И вот она приближается, боязливо, голова повернута в сторону, глаза, как у стриптизерки[3].
Она поняла, что я не блефую, когда ее взгляд упал на плетеное кресло, придвинутое к деревянному шпалернику, крашенному зеленой краской и делившему террасу на две части. Меньшая примыкала к стене здания.
— Ах!.. — выдохнула Ребекка. — Как вы его нашли?
— Не очень свежим.
Глава вторая
ПАФ!
Как известно, я отличаюсь исключительной воспитанностью, потому и объявил его “не очень свежим”. На самом деле он уже начал подванивать, что называется, был с душком.
А я-то, мрачный идиот, уверял вас в первой главе — что ж, первый блин всегда комом! — в том, что, мол, так пахнет Париж!
Чересчур увлекся поэзией ночи… Плоть, да, она так пахнет, но не столица мира!
Бывают моменты, когда я задумываюсь: не снабжать ли книги рисунками?[4] Дело пошло бы быстрее. Какая экономия времени и слов, дети мои! Нацарапать парочку-другую закорючек — и готово: сцена обрисована в полной мере.
Зачем потеть, подбирая слова, и выбиваться из сил, стараясь объяснить то одно, то другое без всякой уверенности, что тебя поймут правильно. А какой выигрыш во времени принесли бы фривольные сцены! И вообще, почему бы не изобразить в картинках “Хромого беса”, “Собор Парижской Богоматери”, “Мадам Бовари”? Все сразу станет ясно с первой секунды!
В конце концов, лучше быть Рембрандтом, чем Виктором Гюго, и журнальным карикатуристом, чем Сан-Антонио.
В данный момент, когда мне нужно описать место действия, я бы с удовольствием обменял полную коллекцию шоинопентаксофилиста[5] на точный штрих рисовальщика. Как подумаю, что должен дать подробное описание, рассказать, где что находится да как лежит, у меня руки опускаются. Да, тяжкое ремесло у писателя! Однако линия, штрих, по моему мнению, несказанно оживят литературу. Потихоньку мы идем к тому, чтобы сделать мысль наглядной. Начало уже положено: вспомните о разрисованных стенах и заборах! В один прекрасный день я увижу свои работы на старинной башне Сен-Сюльпис. Вместо того чтобы царапать на бумаге, я стану царапать на камне. Придет мое времечко!
А пока приступим к нашей задаче с легким сердцем и твердой решимостью.
Сначала поговорим о террасе. С востока она была ограничена стеной соседнего здания, оно выше, чем дом Ребекки; с юга — обрыв с набережной внизу; на западе терраса примыкала к крыше другого дома, а на севере обрывалась во внутренний двор. Вот эту-то поверхность, дорогие мои, нам и нужно подробно исследовать. Терраса располагалась на довольно пологом скате крыши, за неровным краем зияла пропасть двора.
Экс-индивид, слегка утративший первоначальную целостность, лежал на самом краю в удивительнейшей позе. Честное слово, если в вы увидели нечто подобное в кино, то решили бы, что режиссер совсем очумел. Пологий скат молодой человек практически преодолел, но какая-то невероятная случайность застопорила падение. Верхняя часть туловища болталась над пропастью, руки торчали вилами, голова запрокинута. Зрелище, особенно при свете луны, совершенно жуткое. Добавьте запах, и вы поймете, что по сравнению с этой сценой “ужас-тик” — плетение веночков на лужайке.
— И давно он здесь? — спросил я вполголоса.
Ребекка пожала плечами.
— Точно не могу сказать, я обнаружила его позавчера вечером.
— И не вызвали полицию?
— Пока нет.
— Могу я узнать о причине вашей сдержанности, прелестное дитя?
Она скорчила капризную гримаску, какая появляется на лицах шаловливых вертихвосток, когда они не знают, залепить пощечину или броситься в объятия.
— Я испугалась.
— Почему?
— Из-за Нини.
— Потому что это она?.. Ребекка вскинула голову.
— Господи, нет! Она даже не знает о нем.
Так. Вы можете не согласиться со мной — впрочем, я и сам головы не дам на отсечение, — но сдается мне, девица слегка перегибала палку.
— Правильно ли я понял, что эта, между нами говоря, жирная дурында понятия ни о чем не имеет?
— Она бы мне сказала.
— В то время как вы скрыли от нее приятную находку.
— Это разные вещи.
Вывод напрашивался сам собой: у Нини открытый характер, а Ребекка не доверяет даже самой близкой подруге. Я задумчиво разглядывал ее. Рисковая девица, ничего не скажешь, заварила кашу на славу и о последствиях не подумала. Ее ребячливость просто обезоруживала.
— Не кажется ли вам, Ребекка, что будет лучше, если вы все подробно и по порядку расскажете?
— Конечно! — с воодушевлением согласилась Ребекка, словно это не она как минимум два дня играла в молчанку. Женщины как улитки: все свое ношу с собой, и невинный вид у них всегда под рукой. Им даже не требуется тереть щеки, чтобы покраснеть. Румянец стыдливости дается им от рождения и не тускнеет до старости.
— Итак, я вас слушаю.
Девчонка скорчила страшно серьезную мину — очень правильное выражение лица, когда находишься в компании с мертвецом.
— Позавчера вечером, перед тем как лечь спать, я, как обычно, поднялась на террасу.
— Дальше.
— В темноте что-то поблескивало. Вон там… — Она указала на зеленый деревянный шпалерник. — Я подошла ближе и увидела лоскут от манжеты рубашки, на котором болталась перламутровая пуговица. Вы не представляете, как я испугалась. Моей первой мыслью было позвать Нини.
— А второй?
— Разумеется, я отцепила этот обрывок рукава, а потом забралась на стул и увидела его.
— Вы его знаете?
— Только в лицо.
— То есть?
— Я встречала его несколько раз в нашем квартале.
— Чем он занимался?
— Рисовал эти ужасные картинки, обычно у моста Турнель. Ну знаете, такие пейзажики для туристов: собор Парижской Богоматери, набережная…
— Как он выглядел?
Она задумчиво покачала головой.
— По правде говоря…
— Ну?
— Неопределенный тип. Больше походил на вечного студента, а не на бродячего художника. Такие часто болтаются вокруг университета, их порой принимают за профессоров.
— Вы разговаривали с ним?
— Никогда.
— Ладно, продолжайте…
Наши отношения неожиданно приняли совершенно иной оборот. Я превратился в сыщика, великолепного Сан-А. До свидания, мадригалы, нежные поцелуйчики, нечаянно разорванные кружавчики, шутки-прибаутки. Я стал резким, язвительным, недоступным. Тяжелый взгляд, сухой тон. Запущенный невроз, скажете вы? Пусть. К вашему сведению, не хочу его лечить. Девушка, обнаружившая труп на крыше и выжидавшая почти двое суток, прежде чем сообщить в полицию (и не прямиком, а окольным путем!), мне не нравится.
— Естественно, меня охватил страх. Я буквально окаменела, похолодела…
— Вспотела, окостенела… — цинично перебил я. — А затем, выбросив манжету за ограду, отправились спать и, будучи девицей весьма разумной, никому словечком не обмолвились. Хорошо спалось?
Глаза Ребекки наполнились слезами.
— Не будьте злым…
— Я вовсе не злобствую, милая, но диву даюсь. Ваше поведение не укладывается ни в какие рамки. Нужно обладать очень крепкими нервами, чтобы скрыть подобную находку.
— Постарайтесь понять.
— Понять что?
— Мое состояние. Этот мертвец… Я вдруг представила себе, как будут развиваться события… Этот человек вломился в квартиру в наше отсутствие с целью грабежа, а зачем еще? Неожиданное возвращение Нини застало его врасплох. Он спрятался на террасе. Затем решил сбежать по крышам. И когда перелезал через шпалерник, зацепился рукавом. Пытаясь высвободиться, потерял равновесие… Да только, поразмыслив, я поняла, что концы с концами не сходятся. Для побега он мог бы выбрать другую сторону, где добраться до соседней крыши легче легкого. Кроме того, если бы он упал на черепицу, перелезая через шпалерник, его бы не убили и он позвал бы на помощь. А у него на груди большое пятно крови и рана на шее. Короче, его убили здесь… А потом решили сбросить во двор. Да только он не упал…
Я слушал с интересом, словно строгий экзаменатор блестящего студента.
— Браво, у вас есть способности к дедукции.
— Любой мало-мальски здравомыслящий человек пришел бы к такому же выводу.
— Итак, вы полагаете, что его убили здесь и попытались сбросить вниз.
— Верно.
— А кто убил? Нини?
— Вы с ума сошли!
— Почему? Вы же сами так подумали!
— Я! — задохнулась от возмущения Ребекка.
— Чем же тогда объяснить ваше столь длительное молчание?
Уныло опустив голову, она сделала несколько шагов по террасе.
— На самом деле я ни секунды не подозревала Нини, но решила, что все немедленно подумают на нее. Ведь она практически не выходит из дома.
— У вас есть прислуга?
— Да, старая консьержка, живет по соседству. Она приходит убираться по утрам.
— Почему вы ничего не сказали Нини, если уверены в ее невиновности?
— Действительно, почему? — растерянно пробормотала Ребекка.
Изумительная ловкачка! Обо всем подумала, но ни разу не задалась столь элементарным вопросом.
— Почему? — переспросила она. — Ждете, что сейчас наговорю глупостей… Надо было сказать, да? Полагаю, меня остановила боязнь скандала. Нини — человек честный, порывистый, вы и сами могли в этом убедиться. Она бы немедленно вызвала полицию…
— Господи, но разве это не самое разумное?
— Возможно, но я смутно чувствовала, что дело окажется очень щекотливым. Думаю, для всех, включая следователей, будет лучше, если им займутся с крайней осторожностью. Не знаю, понимаете ли вы, что я хочу сказать…
Под ее взглядом мне пришлось заткнуться. Поверите ли — а если не поверите, то пусть лама отныне станет вашим единственным другом, — но я вдруг осознал правоту Ребекки. Случай нелепый, странный, из ряда вон. За такое дельце следует приниматься, вооружившись пинцетом, и обращаться с ним, как с бомбой. В конце концов, именно так эта разумница и поступила. Публика в подобных ситуациях только путается под ногами, а толпа журналистов и любопытных создает ненужный ажиотаж и толкает под руку. Я предпочитаю тишину. Неторопливость и настойчивость не исключают друг друга. Так что пока все складывалось наилучшим образом.
— И как же вы представляли действия полицейских, Ребекка? — осведомился я. — На несчастного мазилу набрасывают лассо и аккуратно спускают в мусорный бак, не беспокоя соседей?
Моя шутка рассердила ее.
— Не знаю, но мне казалось…
— Что?
— Что можно все организовать по-тихому.
— Кто вам порекомендовал старшего инспектора Мартини?
— Мой шеф.
— И вы поведали ему о своих трудностях, чтобы он тут же разболтал всей конторе?
— Разумеется, нет. Я сочинила историю о племяннике, юном правонарушителе (впрочем, он действительно существует), и сказала, что хотела бы принять меры…
— И тогда он посоветовал обратиться к электрическому скату Мартини?
— Да.
— А тот заявил, что прохвост заслуживает гильотины?
— Примерно так…
Слева “Серебряная башня” сияла всеми огнями и гранями. Я даже различил шеф-повара, колдующего над знаменитой уткой с кровью. Он походил на языческого божка. Среди клиентов, спрятав руки под салфеткой, сновал отрешенный официант.
Запах смерти, неотвязный, тоскливый, раздражал ноздри. Я стоял, уставившись вниз, на мост Турнель… Мазила умер картинно. Прилично одетый малый, не похож на уличного художника, скорее на молодого профессора. По какому стечению форс-мажорных обстоятельств этот парень гниет теперь на крыше дома на острове Сен-Луи? Каким образом он оказался на террасе, принадлежащей двум дурехам? Кто его убил? И у кого хватило сил перебросить его через деревянный шпалерник?
— Скажите, радость моя, те выдры, там, внизу, они кто? — мечтательным тоном спросил я.
— Наши подруги…
— По работе или по пьяным оргиям? На возмущение у Ребекки не хватило сил. Объяснение, похоже, доконало ее.
— Мы вместе ездим в отпуск. Нечто вроде клуба, путешествуем компанией, ясно?.. То снимем виллу в Испании, то отправимся на греческий остров…
— Лесбос? — вырвалось у меня.
Итак, шустрые дамочки организовали клуб по интересам! Господи, что за старомодная затея! Ничего нового, свежего, оригинального им даром не надо. Воображаю восхитительные вечера, купание в море при лунном свете…
— Вы часто собираетесь?
— Не очень. Сегодня у нас нечто вроде совещания, решаем, как провести следующий отпуск.
— В таком случае, решайте побыстрее и отправляйте участниц съезда восвояси. Для работы мне нужна спокойная обстановка — терпеть не могу, когда у меня за спиной корчат рожи. А пока могу я поговорить по телефону, так чтобы мне никто не мешал?
— В спальне есть аппарат.
* * *
Развалившись на хозяйском ложе, я слушал протяжные гудки в трубке. Берюрье не спешил откликнуться.
В комнате витал запах тубероз. От мехового покрывала несло козлятиной. Животный аромат сражался с растительным и после недолгой борьбы побеждал.
Восемь протяжных гудков без толку сгинули в каучуковой бездне. Похоже, колоритной парочки нет дома. Но когда я уже отчаялся, жуткий грохот едва не разорвал мне барабанную перепонку, словно рухнули полки с кастрюлями, а затем в страшном реве бури я различил интонации человеческого голоса.
Со свойственной мне проницательностью практически после первых двух раскатов я догадался, что голос принадлежит женщине.
— Черт бы вас всех побрал, не дадут поспать спокойно! — В переводе с берюрьенского эта приветливая фраза означает всего лишь лаконичное “алло!”.
— Берта? — светским тоном осведомился я.
— Ну и что? — рявкнула заспанная половина моего доблестного помощника.
Нимало не обескураженный, я пустил в ход самые обольстительные интонации.
— Мне ужасно неприятно беспокоить вас, дорогая Берта. Знаю, я прервал весьма деликатный спектакль, но мне необходимо срочно переговорить с вашим супругом. Не будете ли так любезны передать ему трубочку, я не задержу его надолго.
— “Передать ему трубочку!” И как же я могу ему что-нибудь передать, если он с вами?!
“Ага, — подумал я. — Толстяк наставляет рога своей корове”.
— Верно, он со мной, уж простите, совсем голова кругом. Но когда он меня покинет ради теплого супружеского гнездышка, будьте добры, скажите ему, чтобы шел на Орлеанскую набережную. Пожалуйста. — Я назвал адрес и добавил: — И не забудьте, прошу вас, это срочно. Еще раз извините за то, что прервал ваш сладостный сон, как бы мне хотелось проскользнуть в него на цыпочках. Желаю счастья в ночи, дорогая Берта, и целую ваши точеные пальчики.
Я бросил трубку, прежде чем она успела рот открыть.
Если не ошибаюсь, Мамонт рискует сегодня ночью узнать о некоторых неприятных сторонах супружеской жизни. Вряд ли его женушка теперь заснет до рассвета!
Оставшись без поддержки, словно несчастный безработный, по причине отсутствия блистательного напарника, я решил достучаться до Пино. Не стоит делать поспешных выводов, будто бы я предпочитаю Толстяка или ниже ценю профессиональные качества Доходяги. Дело всего-навсего в том, что Берю меня электризует, а Пинюш скорее вгоняет в спячку.
На этот раз трубку сняли сразу и сквозь приступ кашля до меня донеслось гнусавое “алло”. Поскольку этот диалект мне плохо дается, я нежно прошелестел:
Пособие безработного никого не способно поддержать.
— Ну хватит, старое чучело, отожми тряпки и принимайся за дело!
Кашель и хрипы немедленно оборвались.
— Кого вам надо? — угрожающе поинтересовался почти женский голос.
— Месье Цезаря Пино.
— А я — мадам Пино!
Проклятье, его карга! Не то чтобы матушка Пинозина была неприятной женщиной, но я никогда не знал, как с ней разговаривать. Мир битком набит людьми, с которыми мне крайне затруднительно общаться. Когда я беседую с ними о погоде или о здоровье, то чувствую себя баржей, севшей на мель. Напрасно я расцвечиваю мысль, рисую словесные виньетки, они глухи к моим стараниям.
Я галантно принес супруге Пино извинения за поздний звонок и в конце концов попросил ее благоверного призрака к телефону.
Последовало молчание. Затем достопочтенная окаменелость прошипела, словно паровозная топка:
— Вы внимательно поглядели вокруг себя, комиссар?
— Зачем? — изумился я. Голос бледной немочи звучал столь тускло, что в самый раз было надавать ему пощечин, дабы он засверкал красками.
— Затем, — язвительно пояснила дама, — что он должен сейчас находиться с вами! Но, видимо, я поступила опрометчиво, поверив ему на слово, не так ли?
Черт побери, похоже, дело дрянь! И почему моим доблестным соратникам пришло в голову загулять именно сегодня вечером, да еще прикрываясь моим именем!
— Совершенно верно! — с энтузиазмом подхватил я. — Мы были вместе вплоть до недавнего времени, расследуем одно щекотливое дельце… Увы, он мне снова срочно понадобился. Когда вернется, попросите супруга прийти на Орлеанскую набережную, восемьсот двенадцать[6], последний этаж. Очень жаль, что потревожил вас, любезнейшая.
Резким движением я нажал на рычаг.
Черт побери! Держу пари, они развлекаются на пару! И этот баламут Берю в качестве застрельщика!
Я в нерешительности разглядывал телефонный аппарат. По долгу службы следовало информировать коллег, и подключить к делу “систему”, но, как всегда, некая мистическая сила удерживала меня. Вы же знаете, я своего рода скупердяй. Если в руки попадется хорошенькое дельце или хорошенькая девушка, я ни с кем не желаю делиться.
Приняв решение, я поднялся с козлиного меха и спустился по лестнице.
“Совещание” подходило к концу. Туристки жеманно прощались — карикатурное подобие подгулявшей компании. Не знаю, какой предлог нашла Ребекка, чтобы разогнать сборище, однако без протестующих воплей не обошлось. Особенно разорялась Нини:
— Да пошел он, этот легавый! Пусть занимается твоим придурком племянником в рабочее время!..
Вот оно что, девчушка продолжает использовать прежнюю байку. Похоже, она не страдает богатым воображением.
Я ступил в вольер с хищницами, умиротворяюще улыбаясь.
— Жаль, что подействовал на вас в качестве распылителя.
Махина в джинсах обернулась на мой голос. Судя по затуманенному взгляду, в ней боролись противоречивые чувства.
— Это что, необходимо, выгонять моих друзей? — проскрипела она.
— На свете нет ничего необходимого, милейшая, — ответил я, — но все может оказаться полезным. Пока дамы облачаются в манто, поднимемся на секундочку на террасу.
Великанша нахмурилась и стала еще уродливее[7].
— И что мы там будем делать, на террасе? Звезды считать?
— Да, и вдыхать вольный воздух небес.
Напрасно я старался произвести впечатление, на ее мрачной роже не отразилось ничего, кроме сдержанной ярости и глубокого отвращения к моей персоне. Несколько секунд мы в упор смотрели друг на друга. Наконец она уступила и взобралась по лестнице.
— Присаживайтесь! — пригласил я, указывая на кресло.
— Короче, я могу чувствовать себя как дома! — хохотнула Нини. Я остался глух к насмешке.
— Нини, так вас называют близкие, но, допустим, вы окажетесь перед судом присяжных, как к вам станет обращаться председатель?
Не слишком увлекательный зачин, не правда ли? Но я люблю побивать противника его же оружием и испытываю ужас перед заносчивыми коровами.
— До меня ваш юмор не доходит, — ответила Нини, немного помолчав. — Но, возможно, вы и не думали шутить, а?
Я закурил.
— Хотелось бы знать ваше полное имя, дорогая Нини.
— Для чего?
— Для отчета. Я не могу себе позволить оставлять в нем пробелы. Так поступают только фельетонисты бульварной прессы.
— При чем тут отчет! — взбеленилась неотесанная глыба. — Черт побери, какое я имею отношение к племяннику Ребекки?
— Никакого, полагаю, — согласился я, — впрочем, я тоже. Избавьте меня от сомнений: если вы встанете на стул, у вас не закружится голова?
Видимо, она заподозрила, что имеет дело с чокнутым, и потому лишь вытаращила глаза.
— Доставьте мне удовольствие, взберитесь на стульчик, что приставлен к шпалернику, и тогда увидите, что нам есть о чем поговорить. Не поверите, как часто тема для беседы так и витает в воздухе.
Она не пошевелилась.
— Ну давайте же, Нини! Я вас не разыгрываю.
Она поднялась, подошла к стулу, нерешительно покосилась на меня и получила в ответ ободряющую улыбку.
— И что теперь? — спросила она, взбираясь на стул.
— Теперь взгляните!
— На что?
— Взгляните же!
Я пристально следил за выражением ее чудного личика. Изучал ее, словно бактериолог овсяное зернышко под микроскопом. Поймите меня правильно, друзья: на труп можно смотреть по-разному, и по тому, как подозреваемый смотрит на труп, легко определить, знал он о его местонахождении или впервые видит. Обман невозможен. Наоборот, чем больше ломают комедию, тем быстрее себя выдают.
Нини взглянула.
Нини увидела.
Нини вздрогнула.
А я-то, мрачный идиот, уверял вас в первой главе — что ж, первый блин всегда комом! — в том, что, мол, так пахнет Париж!
Чересчур увлекся поэзией ночи… Плоть, да, она так пахнет, но не столица мира!
Бывают моменты, когда я задумываюсь: не снабжать ли книги рисунками?[4] Дело пошло бы быстрее. Какая экономия времени и слов, дети мои! Нацарапать парочку-другую закорючек — и готово: сцена обрисована в полной мере.
Зачем потеть, подбирая слова, и выбиваться из сил, стараясь объяснить то одно, то другое без всякой уверенности, что тебя поймут правильно. А какой выигрыш во времени принесли бы фривольные сцены! И вообще, почему бы не изобразить в картинках “Хромого беса”, “Собор Парижской Богоматери”, “Мадам Бовари”? Все сразу станет ясно с первой секунды!
В конце концов, лучше быть Рембрандтом, чем Виктором Гюго, и журнальным карикатуристом, чем Сан-Антонио.
В данный момент, когда мне нужно описать место действия, я бы с удовольствием обменял полную коллекцию шоинопентаксофилиста[5] на точный штрих рисовальщика. Как подумаю, что должен дать подробное описание, рассказать, где что находится да как лежит, у меня руки опускаются. Да, тяжкое ремесло у писателя! Однако линия, штрих, по моему мнению, несказанно оживят литературу. Потихоньку мы идем к тому, чтобы сделать мысль наглядной. Начало уже положено: вспомните о разрисованных стенах и заборах! В один прекрасный день я увижу свои работы на старинной башне Сен-Сюльпис. Вместо того чтобы царапать на бумаге, я стану царапать на камне. Придет мое времечко!
А пока приступим к нашей задаче с легким сердцем и твердой решимостью.
Сначала поговорим о террасе. С востока она была ограничена стеной соседнего здания, оно выше, чем дом Ребекки; с юга — обрыв с набережной внизу; на западе терраса примыкала к крыше другого дома, а на севере обрывалась во внутренний двор. Вот эту-то поверхность, дорогие мои, нам и нужно подробно исследовать. Терраса располагалась на довольно пологом скате крыши, за неровным краем зияла пропасть двора.
Экс-индивид, слегка утративший первоначальную целостность, лежал на самом краю в удивительнейшей позе. Честное слово, если в вы увидели нечто подобное в кино, то решили бы, что режиссер совсем очумел. Пологий скат молодой человек практически преодолел, но какая-то невероятная случайность застопорила падение. Верхняя часть туловища болталась над пропастью, руки торчали вилами, голова запрокинута. Зрелище, особенно при свете луны, совершенно жуткое. Добавьте запах, и вы поймете, что по сравнению с этой сценой “ужас-тик” — плетение веночков на лужайке.
— И давно он здесь? — спросил я вполголоса.
Ребекка пожала плечами.
— Точно не могу сказать, я обнаружила его позавчера вечером.
— И не вызвали полицию?
— Пока нет.
— Могу я узнать о причине вашей сдержанности, прелестное дитя?
Она скорчила капризную гримаску, какая появляется на лицах шаловливых вертихвосток, когда они не знают, залепить пощечину или броситься в объятия.
— Я испугалась.
— Почему?
— Из-за Нини.
— Потому что это она?.. Ребекка вскинула голову.
— Господи, нет! Она даже не знает о нем.
Так. Вы можете не согласиться со мной — впрочем, я и сам головы не дам на отсечение, — но сдается мне, девица слегка перегибала палку.
— Правильно ли я понял, что эта, между нами говоря, жирная дурында понятия ни о чем не имеет?
— Она бы мне сказала.
— В то время как вы скрыли от нее приятную находку.
— Это разные вещи.
Вывод напрашивался сам собой: у Нини открытый характер, а Ребекка не доверяет даже самой близкой подруге. Я задумчиво разглядывал ее. Рисковая девица, ничего не скажешь, заварила кашу на славу и о последствиях не подумала. Ее ребячливость просто обезоруживала.
— Не кажется ли вам, Ребекка, что будет лучше, если вы все подробно и по порядку расскажете?
— Конечно! — с воодушевлением согласилась Ребекка, словно это не она как минимум два дня играла в молчанку. Женщины как улитки: все свое ношу с собой, и невинный вид у них всегда под рукой. Им даже не требуется тереть щеки, чтобы покраснеть. Румянец стыдливости дается им от рождения и не тускнеет до старости.
— Итак, я вас слушаю.
Девчонка скорчила страшно серьезную мину — очень правильное выражение лица, когда находишься в компании с мертвецом.
— Позавчера вечером, перед тем как лечь спать, я, как обычно, поднялась на террасу.
— Дальше.
— В темноте что-то поблескивало. Вон там… — Она указала на зеленый деревянный шпалерник. — Я подошла ближе и увидела лоскут от манжеты рубашки, на котором болталась перламутровая пуговица. Вы не представляете, как я испугалась. Моей первой мыслью было позвать Нини.
— А второй?
— Разумеется, я отцепила этот обрывок рукава, а потом забралась на стул и увидела его.
— Вы его знаете?
— Только в лицо.
— То есть?
— Я встречала его несколько раз в нашем квартале.
— Чем он занимался?
— Рисовал эти ужасные картинки, обычно у моста Турнель. Ну знаете, такие пейзажики для туристов: собор Парижской Богоматери, набережная…
— Как он выглядел?
Она задумчиво покачала головой.
— По правде говоря…
— Ну?
— Неопределенный тип. Больше походил на вечного студента, а не на бродячего художника. Такие часто болтаются вокруг университета, их порой принимают за профессоров.
— Вы разговаривали с ним?
— Никогда.
— Ладно, продолжайте…
Наши отношения неожиданно приняли совершенно иной оборот. Я превратился в сыщика, великолепного Сан-А. До свидания, мадригалы, нежные поцелуйчики, нечаянно разорванные кружавчики, шутки-прибаутки. Я стал резким, язвительным, недоступным. Тяжелый взгляд, сухой тон. Запущенный невроз, скажете вы? Пусть. К вашему сведению, не хочу его лечить. Девушка, обнаружившая труп на крыше и выжидавшая почти двое суток, прежде чем сообщить в полицию (и не прямиком, а окольным путем!), мне не нравится.
— Естественно, меня охватил страх. Я буквально окаменела, похолодела…
— Вспотела, окостенела… — цинично перебил я. — А затем, выбросив манжету за ограду, отправились спать и, будучи девицей весьма разумной, никому словечком не обмолвились. Хорошо спалось?
Глаза Ребекки наполнились слезами.
— Не будьте злым…
— Я вовсе не злобствую, милая, но диву даюсь. Ваше поведение не укладывается ни в какие рамки. Нужно обладать очень крепкими нервами, чтобы скрыть подобную находку.
— Постарайтесь понять.
— Понять что?
— Мое состояние. Этот мертвец… Я вдруг представила себе, как будут развиваться события… Этот человек вломился в квартиру в наше отсутствие с целью грабежа, а зачем еще? Неожиданное возвращение Нини застало его врасплох. Он спрятался на террасе. Затем решил сбежать по крышам. И когда перелезал через шпалерник, зацепился рукавом. Пытаясь высвободиться, потерял равновесие… Да только, поразмыслив, я поняла, что концы с концами не сходятся. Для побега он мог бы выбрать другую сторону, где добраться до соседней крыши легче легкого. Кроме того, если бы он упал на черепицу, перелезая через шпалерник, его бы не убили и он позвал бы на помощь. А у него на груди большое пятно крови и рана на шее. Короче, его убили здесь… А потом решили сбросить во двор. Да только он не упал…
Я слушал с интересом, словно строгий экзаменатор блестящего студента.
— Браво, у вас есть способности к дедукции.
— Любой мало-мальски здравомыслящий человек пришел бы к такому же выводу.
— Итак, вы полагаете, что его убили здесь и попытались сбросить вниз.
— Верно.
— А кто убил? Нини?
— Вы с ума сошли!
— Почему? Вы же сами так подумали!
— Я! — задохнулась от возмущения Ребекка.
— Чем же тогда объяснить ваше столь длительное молчание?
Уныло опустив голову, она сделала несколько шагов по террасе.
— На самом деле я ни секунды не подозревала Нини, но решила, что все немедленно подумают на нее. Ведь она практически не выходит из дома.
— У вас есть прислуга?
— Да, старая консьержка, живет по соседству. Она приходит убираться по утрам.
— Почему вы ничего не сказали Нини, если уверены в ее невиновности?
— Действительно, почему? — растерянно пробормотала Ребекка.
Изумительная ловкачка! Обо всем подумала, но ни разу не задалась столь элементарным вопросом.
— Почему? — переспросила она. — Ждете, что сейчас наговорю глупостей… Надо было сказать, да? Полагаю, меня остановила боязнь скандала. Нини — человек честный, порывистый, вы и сами могли в этом убедиться. Она бы немедленно вызвала полицию…
— Господи, но разве это не самое разумное?
— Возможно, но я смутно чувствовала, что дело окажется очень щекотливым. Думаю, для всех, включая следователей, будет лучше, если им займутся с крайней осторожностью. Не знаю, понимаете ли вы, что я хочу сказать…
Под ее взглядом мне пришлось заткнуться. Поверите ли — а если не поверите, то пусть лама отныне станет вашим единственным другом, — но я вдруг осознал правоту Ребекки. Случай нелепый, странный, из ряда вон. За такое дельце следует приниматься, вооружившись пинцетом, и обращаться с ним, как с бомбой. В конце концов, именно так эта разумница и поступила. Публика в подобных ситуациях только путается под ногами, а толпа журналистов и любопытных создает ненужный ажиотаж и толкает под руку. Я предпочитаю тишину. Неторопливость и настойчивость не исключают друг друга. Так что пока все складывалось наилучшим образом.
— И как же вы представляли действия полицейских, Ребекка? — осведомился я. — На несчастного мазилу набрасывают лассо и аккуратно спускают в мусорный бак, не беспокоя соседей?
Моя шутка рассердила ее.
— Не знаю, но мне казалось…
— Что?
— Что можно все организовать по-тихому.
— Кто вам порекомендовал старшего инспектора Мартини?
— Мой шеф.
— И вы поведали ему о своих трудностях, чтобы он тут же разболтал всей конторе?
— Разумеется, нет. Я сочинила историю о племяннике, юном правонарушителе (впрочем, он действительно существует), и сказала, что хотела бы принять меры…
— И тогда он посоветовал обратиться к электрическому скату Мартини?
— Да.
— А тот заявил, что прохвост заслуживает гильотины?
— Примерно так…
Слева “Серебряная башня” сияла всеми огнями и гранями. Я даже различил шеф-повара, колдующего над знаменитой уткой с кровью. Он походил на языческого божка. Среди клиентов, спрятав руки под салфеткой, сновал отрешенный официант.
Запах смерти, неотвязный, тоскливый, раздражал ноздри. Я стоял, уставившись вниз, на мост Турнель… Мазила умер картинно. Прилично одетый малый, не похож на уличного художника, скорее на молодого профессора. По какому стечению форс-мажорных обстоятельств этот парень гниет теперь на крыше дома на острове Сен-Луи? Каким образом он оказался на террасе, принадлежащей двум дурехам? Кто его убил? И у кого хватило сил перебросить его через деревянный шпалерник?
— Скажите, радость моя, те выдры, там, внизу, они кто? — мечтательным тоном спросил я.
— Наши подруги…
— По работе или по пьяным оргиям? На возмущение у Ребекки не хватило сил. Объяснение, похоже, доконало ее.
— Мы вместе ездим в отпуск. Нечто вроде клуба, путешествуем компанией, ясно?.. То снимем виллу в Испании, то отправимся на греческий остров…
— Лесбос? — вырвалось у меня.
Итак, шустрые дамочки организовали клуб по интересам! Господи, что за старомодная затея! Ничего нового, свежего, оригинального им даром не надо. Воображаю восхитительные вечера, купание в море при лунном свете…
— Вы часто собираетесь?
— Не очень. Сегодня у нас нечто вроде совещания, решаем, как провести следующий отпуск.
— В таком случае, решайте побыстрее и отправляйте участниц съезда восвояси. Для работы мне нужна спокойная обстановка — терпеть не могу, когда у меня за спиной корчат рожи. А пока могу я поговорить по телефону, так чтобы мне никто не мешал?
— В спальне есть аппарат.
* * *
Развалившись на хозяйском ложе, я слушал протяжные гудки в трубке. Берюрье не спешил откликнуться.
В комнате витал запах тубероз. От мехового покрывала несло козлятиной. Животный аромат сражался с растительным и после недолгой борьбы побеждал.
Восемь протяжных гудков без толку сгинули в каучуковой бездне. Похоже, колоритной парочки нет дома. Но когда я уже отчаялся, жуткий грохот едва не разорвал мне барабанную перепонку, словно рухнули полки с кастрюлями, а затем в страшном реве бури я различил интонации человеческого голоса.
Со свойственной мне проницательностью практически после первых двух раскатов я догадался, что голос принадлежит женщине.
— Черт бы вас всех побрал, не дадут поспать спокойно! — В переводе с берюрьенского эта приветливая фраза означает всего лишь лаконичное “алло!”.
— Берта? — светским тоном осведомился я.
— Ну и что? — рявкнула заспанная половина моего доблестного помощника.
Нимало не обескураженный, я пустил в ход самые обольстительные интонации.
— Мне ужасно неприятно беспокоить вас, дорогая Берта. Знаю, я прервал весьма деликатный спектакль, но мне необходимо срочно переговорить с вашим супругом. Не будете ли так любезны передать ему трубочку, я не задержу его надолго.
— “Передать ему трубочку!” И как же я могу ему что-нибудь передать, если он с вами?!
“Ага, — подумал я. — Толстяк наставляет рога своей корове”.
— Верно, он со мной, уж простите, совсем голова кругом. Но когда он меня покинет ради теплого супружеского гнездышка, будьте добры, скажите ему, чтобы шел на Орлеанскую набережную. Пожалуйста. — Я назвал адрес и добавил: — И не забудьте, прошу вас, это срочно. Еще раз извините за то, что прервал ваш сладостный сон, как бы мне хотелось проскользнуть в него на цыпочках. Желаю счастья в ночи, дорогая Берта, и целую ваши точеные пальчики.
Я бросил трубку, прежде чем она успела рот открыть.
Если не ошибаюсь, Мамонт рискует сегодня ночью узнать о некоторых неприятных сторонах супружеской жизни. Вряд ли его женушка теперь заснет до рассвета!
Оставшись без поддержки, словно несчастный безработный, по причине отсутствия блистательного напарника, я решил достучаться до Пино. Не стоит делать поспешных выводов, будто бы я предпочитаю Толстяка или ниже ценю профессиональные качества Доходяги. Дело всего-навсего в том, что Берю меня электризует, а Пинюш скорее вгоняет в спячку.
На этот раз трубку сняли сразу и сквозь приступ кашля до меня донеслось гнусавое “алло”. Поскольку этот диалект мне плохо дается, я нежно прошелестел:
Пособие безработного никого не способно поддержать.
— Ну хватит, старое чучело, отожми тряпки и принимайся за дело!
Кашель и хрипы немедленно оборвались.
— Кого вам надо? — угрожающе поинтересовался почти женский голос.
— Месье Цезаря Пино.
— А я — мадам Пино!
Проклятье, его карга! Не то чтобы матушка Пинозина была неприятной женщиной, но я никогда не знал, как с ней разговаривать. Мир битком набит людьми, с которыми мне крайне затруднительно общаться. Когда я беседую с ними о погоде или о здоровье, то чувствую себя баржей, севшей на мель. Напрасно я расцвечиваю мысль, рисую словесные виньетки, они глухи к моим стараниям.
Я галантно принес супруге Пино извинения за поздний звонок и в конце концов попросил ее благоверного призрака к телефону.
Последовало молчание. Затем достопочтенная окаменелость прошипела, словно паровозная топка:
— Вы внимательно поглядели вокруг себя, комиссар?
— Зачем? — изумился я. Голос бледной немочи звучал столь тускло, что в самый раз было надавать ему пощечин, дабы он засверкал красками.
— Затем, — язвительно пояснила дама, — что он должен сейчас находиться с вами! Но, видимо, я поступила опрометчиво, поверив ему на слово, не так ли?
Черт побери, похоже, дело дрянь! И почему моим доблестным соратникам пришло в голову загулять именно сегодня вечером, да еще прикрываясь моим именем!
— Совершенно верно! — с энтузиазмом подхватил я. — Мы были вместе вплоть до недавнего времени, расследуем одно щекотливое дельце… Увы, он мне снова срочно понадобился. Когда вернется, попросите супруга прийти на Орлеанскую набережную, восемьсот двенадцать[6], последний этаж. Очень жаль, что потревожил вас, любезнейшая.
Резким движением я нажал на рычаг.
Черт побери! Держу пари, они развлекаются на пару! И этот баламут Берю в качестве застрельщика!
Я в нерешительности разглядывал телефонный аппарат. По долгу службы следовало информировать коллег, и подключить к делу “систему”, но, как всегда, некая мистическая сила удерживала меня. Вы же знаете, я своего рода скупердяй. Если в руки попадется хорошенькое дельце или хорошенькая девушка, я ни с кем не желаю делиться.
Приняв решение, я поднялся с козлиного меха и спустился по лестнице.
“Совещание” подходило к концу. Туристки жеманно прощались — карикатурное подобие подгулявшей компании. Не знаю, какой предлог нашла Ребекка, чтобы разогнать сборище, однако без протестующих воплей не обошлось. Особенно разорялась Нини:
— Да пошел он, этот легавый! Пусть занимается твоим придурком племянником в рабочее время!..
Вот оно что, девчушка продолжает использовать прежнюю байку. Похоже, она не страдает богатым воображением.
Я ступил в вольер с хищницами, умиротворяюще улыбаясь.
— Жаль, что подействовал на вас в качестве распылителя.
Махина в джинсах обернулась на мой голос. Судя по затуманенному взгляду, в ней боролись противоречивые чувства.
— Это что, необходимо, выгонять моих друзей? — проскрипела она.
— На свете нет ничего необходимого, милейшая, — ответил я, — но все может оказаться полезным. Пока дамы облачаются в манто, поднимемся на секундочку на террасу.
Великанша нахмурилась и стала еще уродливее[7].
— И что мы там будем делать, на террасе? Звезды считать?
— Да, и вдыхать вольный воздух небес.
Напрасно я старался произвести впечатление, на ее мрачной роже не отразилось ничего, кроме сдержанной ярости и глубокого отвращения к моей персоне. Несколько секунд мы в упор смотрели друг на друга. Наконец она уступила и взобралась по лестнице.
— Присаживайтесь! — пригласил я, указывая на кресло.
— Короче, я могу чувствовать себя как дома! — хохотнула Нини. Я остался глух к насмешке.
— Нини, так вас называют близкие, но, допустим, вы окажетесь перед судом присяжных, как к вам станет обращаться председатель?
Не слишком увлекательный зачин, не правда ли? Но я люблю побивать противника его же оружием и испытываю ужас перед заносчивыми коровами.
— До меня ваш юмор не доходит, — ответила Нини, немного помолчав. — Но, возможно, вы и не думали шутить, а?
Я закурил.
— Хотелось бы знать ваше полное имя, дорогая Нини.
— Для чего?
— Для отчета. Я не могу себе позволить оставлять в нем пробелы. Так поступают только фельетонисты бульварной прессы.
— При чем тут отчет! — взбеленилась неотесанная глыба. — Черт побери, какое я имею отношение к племяннику Ребекки?
— Никакого, полагаю, — согласился я, — впрочем, я тоже. Избавьте меня от сомнений: если вы встанете на стул, у вас не закружится голова?
Видимо, она заподозрила, что имеет дело с чокнутым, и потому лишь вытаращила глаза.
— Доставьте мне удовольствие, взберитесь на стульчик, что приставлен к шпалернику, и тогда увидите, что нам есть о чем поговорить. Не поверите, как часто тема для беседы так и витает в воздухе.
Она не пошевелилась.
— Ну давайте же, Нини! Я вас не разыгрываю.
Она поднялась, подошла к стулу, нерешительно покосилась на меня и получила в ответ ободряющую улыбку.
— И что теперь? — спросила она, взбираясь на стул.
— Теперь взгляните!
— На что?
— Взгляните же!
Я пристально следил за выражением ее чудного личика. Изучал ее, словно бактериолог овсяное зернышко под микроскопом. Поймите меня правильно, друзья: на труп можно смотреть по-разному, и по тому, как подозреваемый смотрит на труп, легко определить, знал он о его местонахождении или впервые видит. Обман невозможен. Наоборот, чем больше ломают комедию, тем быстрее себя выдают.
Нини взглянула.
Нини увидела.
Нини вздрогнула.