— Это в самом деле хорошая мысль, — говорит она. — Только я несколько дней буду отсутствовать. Хотите, мы встретимся на следующей неделе?
— Увы, я обещал своей газете сенсационную статью в завтрашний номер.
— Невозможно, я сейчас уезжаю.
Короткое молчание. Это реприза. Я продолжаю свою макиавеллиевскую игру.
— Тем хуже, мадам Лавми… В таком случае, мне придется сделать статью о Фреде и его сыне…
Если бы я был в домашних тапочках, я бы дал себе под зад. На этот раз она вынуждена была прислониться к стене.
— Нет, оставьте моего малыша в покое, — глухо проговорила она.
Я срочно провожу совещание в верхах и держу следующую речь, тут же переводимую на столичное наречие и на арго Ля Виллет: «Мой красавец Сан-Антонио, ты известен остротой своего психологизма. Если ты достоин своей репутации, то исповедуешь эту девушку за время, меньшее, чем понадобилось бы Берюрье, чтобы сморозить какую-нибудь пошлость».
Закончив, я приступаю к голосованию. Предложенная мной повестка дня принимается абсолютным большинством.
— Видите ли, мадам Лавми, у нас во Франции есть поговорка, которая, безусловно, должна иметь свой эквивалент в Штатах и которая гласит, что молчание — золото. Я же считаю, что это нелепая выдумка. Если бы на нашей планете царило молчание, нам бы, согласен, удалось бы избежать Азнавура (Известный французский певец), но мы лишились бы также и Моцарта, что было бы очень грустно…
В этот момент я использую на практике теорию 314-Б выдающегося мастера рыбной ловли на удочку, то есть я напускаю тумана. Я будоражу ее сознание, как будоражат самый чистый анисовый ликер, добавляя туда несколько капель воды.
— Я полагаю, что похищение ребенка карается в Соединенных Штатах смертью? — вкрадчиво говорю я, глядя на нее.
Сейчас у нее такой вид, будто она схватила рукой раскаленный утюг с обратной стороны.
— Что вы хотите этим сказать?
— Вы это хорошо знаете. Некая мадам Унтель похитила вашего маленького Джими… Затем она исчезла сама, и только что ее нашли утонувшей.
Она хватается за мою руку.
— Мертва! Скажите же, миссис Унтель мертва?
— Я держу ее труп, он в вашем распоряжении. Вы хотите заставить меня поверить, что вам об этом ничего неизвестно?
Ей нет необходимости это опровергать. Ее потрясение красноречиво говорит само за себя. Какое-то мгновение я колеблюсь. Место для крупного объяснения выбрано неудачно. Тем более, что молодая женщина находится на пределе своих сил, и в любой момент с ней может случиться нервный припадок. Хорош бы у меня был вид, если бы это произошло!
— Едемте со мной! — говорю я.
— Куда? — находит она силы выдохнуть.
— Ко мне… И не бойтесь…
Из ванной доносится мамин голос. Фелиция напевает «Маленькие кораблики», а сорванец Джими щебечет от удовольствия. Он еще не понимает по-французски, к тому же он совсем еще не знает, к счастью для себя, что такое человек, но он чувствует, что с Фелицией хорошо.
— Входите, — говорю я своей спутнице.
Она делает шаг в сторону двери, замечает своего ребенка, издает громкий крик и устремляется к нему.
Не стоит описывать вам эту сцену. Это заставит вас проливать слезы, а погода и без того сырая.
Я позволяю завершиться волнующей финальной сцене страданий матери.
Затем возвращаю мадам Лавми к реальности, играя в открытую и подробно излагая ей всю историю. А она совсем не проста, эта история.
— Теперь ваш ход, — говорю я. — Это все равно, что бланк заказа, — достаточно заполнить пустые клетки.
Она настолько рада, что отвечает на мои вопросы, не задумываясь, прижимая своего дорогого малыша к груди, которую я бы не прочь поласкать.
Я мог бы передать вам наш разговор в мельчайших подробностях, но вы такие олухи, что вам будет трудно поспевать за мной, поэтому для ваших бедных фосфором мозгов его лучше изложить кратко.
Поэтому снимите очки и послушайте, мои милые. Послушайте историю о двух несчастных женщинах американского производства.
Загадочная, пикантная, искусительная, экзальтированная, соблазнительная, очаровывающая миссис Лавми, на первый взгляд, провела удачную операцию, выйдя замуж за известного вам «великого киноактера».
Этот нежный, сентиментальный, золотой Лавми — славная скотина, хотя и не злая, которая проводит свою жизнь, опустошая бутылки виски «Четыре розы» и трахая девушек, приходящих к нему, чтобы он поставил свой автограф на автобусных билетах. В конце концов все это превратило его в неутомимого штемпелевщика своих поклонниц. Жена его из-за этого очень страдала, но до того дня, пока не встретила некоего ничтожного типа с романтической прической, который пел ей романсы, так любимые и ожидаемые ею.
Парень, о котором я вам говорю, был не кто иной, как Унтель. И это ничтожество, при всем своем романтизме, тем не менее женилось на даме, которая свободно могла быть его матерью, а если слегка подправить ее свидетельство о рождении, то и бабушкой. Чтобы представить себя в лучшем виде, он, видимо, говорил миссис Лавми о своей погубленной жизни. Это принесло свои плоды… Любовь, наслаждение, но без органа, поскольку оба состояли в браке.
Любовники неосторожно обменялись такими пламенными письмами, что пожар привлек внимание матушки Унтель. Она случайно ознакомилась с одним из таких красноречивых посланий.
Разразился скандал. Она упрятала своего юного супруга подальше, ибо не хотела, чтобы его похитила известная красавица.
Далее она предприняла путешествие во Францию, чтобы уладить этот вопрос с миссис Лавми. Бурное объяснение… Но на чужой земле можно позволить себе большую свободу.
Она потребовала, чтобы жена Фреда порвала с ее юным супругом.
Миссис Лавми послала ее к черту. Толстая мамаша Унтель, напоровшись на вилы, решилась на крайние меры — похищение Джими. Как только она его пристроила, она позвонила своей молодой сопернице, чтобы предупредить ее, что ребенок ей будет возвращен только тогда, когда она обретет уверенность, что миссис Лавми порвала с ее супругом.
Это выглядит по-детски, но вы же знаете, что далеко не все американцы обладают интеллигентностью Жана Кокто (Французский писатель, поэт, драматург, режиссер, художник, отличавшийся многообразием и разносторонностью духовных запросов.). Достаточно попытаться поставить себя на их место, всего лишь на мгновение, и наши мозги получат насморк по причине сквозняка…
Для начала она потребовала от нее письмо, в котором та признала бы, что настоящим отцом Джими является молодец Унтель. Улавливаете ситуацию? Если бы ожил Корнель, он бы эту историю изложил, как она есть, александрийским стихом!
Миссис Лавми доверилась красавице Эстелле. И моя маленькая швейцарочка нашла выход из положения. Вместо того чтобы уступить, миссис Лавми предпочла сражение. Для начала женщины нашли Джими дублера. Затем они отыскали какого-то кузена миссис Лавми, который работал в «Шейпе» в качестве гражданского лица. У этого парня чувство семейной солидарности развилось до такой степени, что ради своих близких он готов был на все. Не колеблясь, он решил помочь своей кузине. Братец нашел две горячие головы, чтобы захватить мамашу Унтель и заставить ее сказать, куда она спрятала Джими. И вот здесь-то и случилась роковая ошибка.
Они обознались и захватили толстуху Берю… Кузен обнаружил промах, и тучную освободили. Затем смертельная гонка в Орли, чтобы успеть перехватить настоящую матушку Унтель…
Она последовала за типом, который затребовал ее под каким-то ложным предлогом, выдав себя за представителя американского посольства. Но, когда старуха поняла, что речь идет о похищении, она выскочила из машины перед одним из светофоров в самом центре Парижа, и типы, которые ею занимались, не смогли ее водворить обратно…
Вот версия моей собеседницы. Она ошеломлена смертью миссис Унтель и не представляет, что могло произойти.
— А в промежутке вы от нее не получали никаких известий?
— Получала. Сегодня днем от нее пришло письмо. Она потребовала от меня пятьдесят тысяч долларов в обмен на ребенка, и я поехала в студию, чтобы получить их у мужа.
Теперь моя очередь валять дурака. Я слегка теряю педали, как сказал бы Шарпини (Известный французский велогонщик.).
Итак, что же получается, если я все верно изложил? Мамаша Унтель три дня назад в Орли дает себя увезти. Без всяких подозрений она следует за похитителем, кузеном из «Шейпа». Затем она замечает, что ее обвели вокруг пальца, и, воспользовавшись остановкой у светофора, сбегает. Вместо того чтобы вернуться в аэропорт или в свой отель, старуха прячется… Она пишет письмо, в котором требует выкуп в деньгах, в то время как похищение осуществляется ради морального удовлетворения… А затем она топится… «Дерьмо!» — сказал бы Юбю (Главный персонаж цикла пьес А. Жарри «Король Юбю», отличающийся грубостью, невежеством, трусостью и нахальством.).
Я же не знаю, что и думать.
Появление Толстяка, опустошенного сном, напоминает мне о другой стороне вопроса.
— А другая женщина? Та, первая, которую ваши люди захватили по ошибке?
— Она возвратилась назад, и ее засекли. Она сказала Эстелле, что имеет отношение к полиции.
— Через супружество, это верно, — заявляю я.
— Что происходит? — спрашивает Опухший, ковыряя в зубах вязальной спицей Фелиции.
— Послушай, оставь нас! — прерываю я его.
Он извлекает из какого-то дырявого зуба невероятные вещи.
— Что сделала Эстелла?
— Она предупредила Стива, моего кузена… И они отвезли ее в укромное место, спрятав до тех пор, пока мне вернут моего Джими.
— Где это?
— Не знаю… Думаю, это Сен-Жермен-ан-Лей! Я встаю, ощущая мурашки в ногах.
— Хорошо. Сейчас вы позвоните отсюда вашему кузену и скажете ему, что ребенок найден и что он должен доставить в наше распоряжение свою пансионерку. Вы поедете с ним туда, где она пребывает. В течение этого времени Джими будет находиться под присмотром моей матери. Не беспокойтесь, он здесь в полной безопасности.
Итак, за работу… Мы еще не до конца разобрались в этой мешанине…
После того как миссис Лавми позвонила своему кузену, я вновь беру ее в руки, чтобы пополнить информацию.
— Все в порядке?
— Да… Я хотела бы знать, месье, будет ли все это иметь нежелательные последствия?
— Хм.., это зависит… Требование выкупа при вас? Она открывает сумочку. Вынимает свою пудреницу. Внутри перламутровой коробочки, под пуховкой, находится листок бумаги. Он написан по-английски печатными буквами.
— Переведите! Она читает:
"Если вы хотите найти того, кого вы знаете, передайте пятьдесят тысяч долларов на добрые дела для искупления ваших грехов. Я предупрежу одну религиозную конгрегацию о вашем даре. Она пришлет кого-нибудь к вечеру, чтобы его забрать. После того как я получу информацию, что условие выполнено, я вам позвоню и скажу, где находится Дж.
Миссис У."
— Я сделала несколько дословный перевод, — извиняется моя собеседница.
Я размышляю. Толстяк волнуется. После того как он узнал, что его китообразная половина пребывает в добром здравии и что скоро будет возвращена в территориальные воды, он не находит себе места.
— Едем, да! — громыхает он. — Ну и хорош же я, заставляя томиться бедную маленькую Берту! Все эти американские красотки, класть я на них хотел…
— Мадам Лавми, — прерываю я его, — как только этот индивидуум получит свою часть охотничьей добычи, сразу возвращайтесь в свой отель. Я буду вас там ожидать. Вашего ребенка вы заберете, когда все будет закончено.
Когда Толстяк и мама Джими удалились, я обращаюсь к Фелиции:
— Что ты обо всем этом думаешь, ма? У моей славной мамы наметанный и надежный, как тюремная решетка, глаз.
— Я рада, что ничего плохого не случилось с мадам Берюрье. Рада также, что эта бедная женщина нашла своего малыша… — И она крепко и долго обцеловывает мордашку ребенка.
— А эта миссис Унтель, что ты скажешь о ней?
— Откровенно говоря, я думаю, что она сумасшедшая…
— Я тоже. Ее поведение экстравагантно. Когда ее взяли, она, должно быть, решила, что имеет дело с полицейскими. Чтобы избежать скандала, она бросилась в воду, но прежде она захотела привести к покаянию жену Лавми. Эти пятьдесят тысяч долларов равнозначны трем «Отче наш» и трем «Богородице, радуйся!»
— Да, — соглашается тихим голосом мама. — Это именно так. Вот что значит выйти замуж за слишком молодого человека.
И тут как раз Джими просится пи-пи, но делает это на лосанжелесском английском, так что Фелиции удается перевести его просьбу лишь тогда, когда он орошает ее чудесный паркет.
— Увы, я обещал своей газете сенсационную статью в завтрашний номер.
— Невозможно, я сейчас уезжаю.
Короткое молчание. Это реприза. Я продолжаю свою макиавеллиевскую игру.
— Тем хуже, мадам Лавми… В таком случае, мне придется сделать статью о Фреде и его сыне…
Если бы я был в домашних тапочках, я бы дал себе под зад. На этот раз она вынуждена была прислониться к стене.
— Нет, оставьте моего малыша в покое, — глухо проговорила она.
Я срочно провожу совещание в верхах и держу следующую речь, тут же переводимую на столичное наречие и на арго Ля Виллет: «Мой красавец Сан-Антонио, ты известен остротой своего психологизма. Если ты достоин своей репутации, то исповедуешь эту девушку за время, меньшее, чем понадобилось бы Берюрье, чтобы сморозить какую-нибудь пошлость».
Закончив, я приступаю к голосованию. Предложенная мной повестка дня принимается абсолютным большинством.
— Видите ли, мадам Лавми, у нас во Франции есть поговорка, которая, безусловно, должна иметь свой эквивалент в Штатах и которая гласит, что молчание — золото. Я же считаю, что это нелепая выдумка. Если бы на нашей планете царило молчание, нам бы, согласен, удалось бы избежать Азнавура (Известный французский певец), но мы лишились бы также и Моцарта, что было бы очень грустно…
В этот момент я использую на практике теорию 314-Б выдающегося мастера рыбной ловли на удочку, то есть я напускаю тумана. Я будоражу ее сознание, как будоражат самый чистый анисовый ликер, добавляя туда несколько капель воды.
— Я полагаю, что похищение ребенка карается в Соединенных Штатах смертью? — вкрадчиво говорю я, глядя на нее.
Сейчас у нее такой вид, будто она схватила рукой раскаленный утюг с обратной стороны.
— Что вы хотите этим сказать?
— Вы это хорошо знаете. Некая мадам Унтель похитила вашего маленького Джими… Затем она исчезла сама, и только что ее нашли утонувшей.
Она хватается за мою руку.
— Мертва! Скажите же, миссис Унтель мертва?
— Я держу ее труп, он в вашем распоряжении. Вы хотите заставить меня поверить, что вам об этом ничего неизвестно?
Ей нет необходимости это опровергать. Ее потрясение красноречиво говорит само за себя. Какое-то мгновение я колеблюсь. Место для крупного объяснения выбрано неудачно. Тем более, что молодая женщина находится на пределе своих сил, и в любой момент с ней может случиться нервный припадок. Хорош бы у меня был вид, если бы это произошло!
— Едемте со мной! — говорю я.
— Куда? — находит она силы выдохнуть.
— Ко мне… И не бойтесь…
* * *
Парикмахер отправился открывать свое заведение перед самым концом рабочего дня, то есть можно считать, что он ушел его закрывать. Но он не может провести целый день, не читая «Экип», даже если его любовница изъята из обращения, как вульгарная купюра в сто су. Берю снова заснул… Мама делает Джими туалет. Такова расстановка различных протагонистов моей истории, когда я прибываю в Сен-Клу, поддерживая под руку мадам Лавми, терзаемую отчаянием.Из ванной доносится мамин голос. Фелиция напевает «Маленькие кораблики», а сорванец Джими щебечет от удовольствия. Он еще не понимает по-французски, к тому же он совсем еще не знает, к счастью для себя, что такое человек, но он чувствует, что с Фелицией хорошо.
— Входите, — говорю я своей спутнице.
Она делает шаг в сторону двери, замечает своего ребенка, издает громкий крик и устремляется к нему.
Не стоит описывать вам эту сцену. Это заставит вас проливать слезы, а погода и без того сырая.
Я позволяю завершиться волнующей финальной сцене страданий матери.
Затем возвращаю мадам Лавми к реальности, играя в открытую и подробно излагая ей всю историю. А она совсем не проста, эта история.
— Теперь ваш ход, — говорю я. — Это все равно, что бланк заказа, — достаточно заполнить пустые клетки.
Она настолько рада, что отвечает на мои вопросы, не задумываясь, прижимая своего дорогого малыша к груди, которую я бы не прочь поласкать.
Я мог бы передать вам наш разговор в мельчайших подробностях, но вы такие олухи, что вам будет трудно поспевать за мной, поэтому для ваших бедных фосфором мозгов его лучше изложить кратко.
Поэтому снимите очки и послушайте, мои милые. Послушайте историю о двух несчастных женщинах американского производства.
Загадочная, пикантная, искусительная, экзальтированная, соблазнительная, очаровывающая миссис Лавми, на первый взгляд, провела удачную операцию, выйдя замуж за известного вам «великого киноактера».
Этот нежный, сентиментальный, золотой Лавми — славная скотина, хотя и не злая, которая проводит свою жизнь, опустошая бутылки виски «Четыре розы» и трахая девушек, приходящих к нему, чтобы он поставил свой автограф на автобусных билетах. В конце концов все это превратило его в неутомимого штемпелевщика своих поклонниц. Жена его из-за этого очень страдала, но до того дня, пока не встретила некоего ничтожного типа с романтической прической, который пел ей романсы, так любимые и ожидаемые ею.
Парень, о котором я вам говорю, был не кто иной, как Унтель. И это ничтожество, при всем своем романтизме, тем не менее женилось на даме, которая свободно могла быть его матерью, а если слегка подправить ее свидетельство о рождении, то и бабушкой. Чтобы представить себя в лучшем виде, он, видимо, говорил миссис Лавми о своей погубленной жизни. Это принесло свои плоды… Любовь, наслаждение, но без органа, поскольку оба состояли в браке.
Любовники неосторожно обменялись такими пламенными письмами, что пожар привлек внимание матушки Унтель. Она случайно ознакомилась с одним из таких красноречивых посланий.
Разразился скандал. Она упрятала своего юного супруга подальше, ибо не хотела, чтобы его похитила известная красавица.
Далее она предприняла путешествие во Францию, чтобы уладить этот вопрос с миссис Лавми. Бурное объяснение… Но на чужой земле можно позволить себе большую свободу.
Она потребовала, чтобы жена Фреда порвала с ее юным супругом.
Миссис Лавми послала ее к черту. Толстая мамаша Унтель, напоровшись на вилы, решилась на крайние меры — похищение Джими. Как только она его пристроила, она позвонила своей молодой сопернице, чтобы предупредить ее, что ребенок ей будет возвращен только тогда, когда она обретет уверенность, что миссис Лавми порвала с ее супругом.
Это выглядит по-детски, но вы же знаете, что далеко не все американцы обладают интеллигентностью Жана Кокто (Французский писатель, поэт, драматург, режиссер, художник, отличавшийся многообразием и разносторонностью духовных запросов.). Достаточно попытаться поставить себя на их место, всего лишь на мгновение, и наши мозги получат насморк по причине сквозняка…
Для начала она потребовала от нее письмо, в котором та признала бы, что настоящим отцом Джими является молодец Унтель. Улавливаете ситуацию? Если бы ожил Корнель, он бы эту историю изложил, как она есть, александрийским стихом!
Миссис Лавми доверилась красавице Эстелле. И моя маленькая швейцарочка нашла выход из положения. Вместо того чтобы уступить, миссис Лавми предпочла сражение. Для начала женщины нашли Джими дублера. Затем они отыскали какого-то кузена миссис Лавми, который работал в «Шейпе» в качестве гражданского лица. У этого парня чувство семейной солидарности развилось до такой степени, что ради своих близких он готов был на все. Не колеблясь, он решил помочь своей кузине. Братец нашел две горячие головы, чтобы захватить мамашу Унтель и заставить ее сказать, куда она спрятала Джими. И вот здесь-то и случилась роковая ошибка.
Они обознались и захватили толстуху Берю… Кузен обнаружил промах, и тучную освободили. Затем смертельная гонка в Орли, чтобы успеть перехватить настоящую матушку Унтель…
Она последовала за типом, который затребовал ее под каким-то ложным предлогом, выдав себя за представителя американского посольства. Но, когда старуха поняла, что речь идет о похищении, она выскочила из машины перед одним из светофоров в самом центре Парижа, и типы, которые ею занимались, не смогли ее водворить обратно…
Вот версия моей собеседницы. Она ошеломлена смертью миссис Унтель и не представляет, что могло произойти.
— А в промежутке вы от нее не получали никаких известий?
— Получала. Сегодня днем от нее пришло письмо. Она потребовала от меня пятьдесят тысяч долларов в обмен на ребенка, и я поехала в студию, чтобы получить их у мужа.
Теперь моя очередь валять дурака. Я слегка теряю педали, как сказал бы Шарпини (Известный французский велогонщик.).
Итак, что же получается, если я все верно изложил? Мамаша Унтель три дня назад в Орли дает себя увезти. Без всяких подозрений она следует за похитителем, кузеном из «Шейпа». Затем она замечает, что ее обвели вокруг пальца, и, воспользовавшись остановкой у светофора, сбегает. Вместо того чтобы вернуться в аэропорт или в свой отель, старуха прячется… Она пишет письмо, в котором требует выкуп в деньгах, в то время как похищение осуществляется ради морального удовлетворения… А затем она топится… «Дерьмо!» — сказал бы Юбю (Главный персонаж цикла пьес А. Жарри «Король Юбю», отличающийся грубостью, невежеством, трусостью и нахальством.).
Я же не знаю, что и думать.
Появление Толстяка, опустошенного сном, напоминает мне о другой стороне вопроса.
— А другая женщина? Та, первая, которую ваши люди захватили по ошибке?
— Она возвратилась назад, и ее засекли. Она сказала Эстелле, что имеет отношение к полиции.
— Через супружество, это верно, — заявляю я.
— Что происходит? — спрашивает Опухший, ковыряя в зубах вязальной спицей Фелиции.
— Послушай, оставь нас! — прерываю я его.
Он извлекает из какого-то дырявого зуба невероятные вещи.
— Что сделала Эстелла?
— Она предупредила Стива, моего кузена… И они отвезли ее в укромное место, спрятав до тех пор, пока мне вернут моего Джими.
— Где это?
— Не знаю… Думаю, это Сен-Жермен-ан-Лей! Я встаю, ощущая мурашки в ногах.
— Хорошо. Сейчас вы позвоните отсюда вашему кузену и скажете ему, что ребенок найден и что он должен доставить в наше распоряжение свою пансионерку. Вы поедете с ним туда, где она пребывает. В течение этого времени Джими будет находиться под присмотром моей матери. Не беспокойтесь, он здесь в полной безопасности.
Итак, за работу… Мы еще не до конца разобрались в этой мешанине…
После того как миссис Лавми позвонила своему кузену, я вновь беру ее в руки, чтобы пополнить информацию.
— Все в порядке?
— Да… Я хотела бы знать, месье, будет ли все это иметь нежелательные последствия?
— Хм.., это зависит… Требование выкупа при вас? Она открывает сумочку. Вынимает свою пудреницу. Внутри перламутровой коробочки, под пуховкой, находится листок бумаги. Он написан по-английски печатными буквами.
— Переведите! Она читает:
"Если вы хотите найти того, кого вы знаете, передайте пятьдесят тысяч долларов на добрые дела для искупления ваших грехов. Я предупрежу одну религиозную конгрегацию о вашем даре. Она пришлет кого-нибудь к вечеру, чтобы его забрать. После того как я получу информацию, что условие выполнено, я вам позвоню и скажу, где находится Дж.
Миссис У."
— Я сделала несколько дословный перевод, — извиняется моя собеседница.
Я размышляю. Толстяк волнуется. После того как он узнал, что его китообразная половина пребывает в добром здравии и что скоро будет возвращена в территориальные воды, он не находит себе места.
— Едем, да! — громыхает он. — Ну и хорош же я, заставляя томиться бедную маленькую Берту! Все эти американские красотки, класть я на них хотел…
— Мадам Лавми, — прерываю я его, — как только этот индивидуум получит свою часть охотничьей добычи, сразу возвращайтесь в свой отель. Я буду вас там ожидать. Вашего ребенка вы заберете, когда все будет закончено.
Когда Толстяк и мама Джими удалились, я обращаюсь к Фелиции:
— Что ты обо всем этом думаешь, ма? У моей славной мамы наметанный и надежный, как тюремная решетка, глаз.
— Я рада, что ничего плохого не случилось с мадам Берюрье. Рада также, что эта бедная женщина нашла своего малыша… — И она крепко и долго обцеловывает мордашку ребенка.
— А эта миссис Унтель, что ты скажешь о ней?
— Откровенно говоря, я думаю, что она сумасшедшая…
— Я тоже. Ее поведение экстравагантно. Когда ее взяли, она, должно быть, решила, что имеет дело с полицейскими. Чтобы избежать скандала, она бросилась в воду, но прежде она захотела привести к покаянию жену Лавми. Эти пятьдесят тысяч долларов равнозначны трем «Отче наш» и трем «Богородице, радуйся!»
— Да, — соглашается тихим голосом мама. — Это именно так. Вот что значит выйти замуж за слишком молодого человека.
И тут как раз Джими просится пи-пи, но делает это на лосанжелесском английском, так что Фелиции удается перевести его просьбу лишь тогда, когда он орошает ее чудесный паркет.
Глава 17
— Все прошло хорошо?
— Да. Ваш друг сказал, что он возвращается со своей женой домой и что вы можете ему позвонить.
Этот разговор происходит в отеле миссис Лавми. Сейчас шесть часов, и она только что вернулась.
— Поднимемся к вам в номер, — говорю я.
Она берет свой ключ и присоединяется ко мне в лифте. Живет она на последнем этаже, и из ее окон виден почти весь Париж, залитый солнечным светом… Номер состоит из прихожей, комнаты и салона с камином Людовика Какого-то.
— Выпьете? — спрашивает она.
— Охотно. Вы позволите воспользоваться вашим аппаратом? Я звоню Берю. Трубку берет тучная. Едва заслышав мой голос, она тут же обрушивается на меня: мычит, что она так не оставит этого дела, горланит, что мы педики, а не полицейские, вопит, что пойдет в редакции всех крупных газет, и все это в сопровождении тумаков, которыми она осыпает своего толстяка, пытающегося ее успокоить.
— О'кэй, Берта, — прерываю я ее. — Отправляйтесь позировать, как какая-нибудь знаменитость, к господам-пенкоснимателям. Я готов отдать вам свой бифштекс, но это вы будете иметь дурацкий вид.
— Чего! Что вы говорите!
— Я говорю, что вы слишком много напридумывали в этой истории. Ваши похитители никогда вас не хлороформировали и не завязывали вам глаза.
Знаете почему? Просто-напросто потому, что они ошиблись, приняв вас за другую. Так что не стоит разыгрывать из себя Фантомаса, чтобы вызвать возбуждение у парикмахеров своего квартала… Черт побери, вы были уверены, что узнали дом, потому что вы его видели… Займитесь кухней и выстирайте фуфайку Толстяка, это будет куда лучше, чем пытаться вызвать к себе интерес, поверьте мне.
Я вещаю трубку раньше, чем она успевает обрести свое второе дыхание.
Мадам Лавми ждет меня со стаканами виски в каждой руке. Счастье преобразило ее.
— Вы настоящий мужчина, — говорит она.
Неожиданно я бросаю на нее свой взгляд с усиленной приманкой.
Извините, это вы мне говорите, графиня?
Я завладеваю одним из стаканов, тем, который в левой руке — руке сердца.
— Пью за ваше счастье, миссис Лавми…
— За ваше! — говорит она.
По моему мнению, оно могло быть общим, по крайней мере в данный момент. Но ей я не сообщаю эту точку зрения, а то она еще рискнет ее узаконить… К тому же мне еще предстоят заботы полицейского. И эти заботы вынуждают меня проверить некоторые вещи. Первая из них — не хочет ли она обвести меня вокруг пальца с этим так называемым письмом матушки Унтель.
Вы не думаете, что она могла помочь старухе утонуть в Сене и что затеяла всю эту штуку для того, чтобы самой выйти сухой из воды? Мне это представляется невероятным, но невероятное — это как раз то, что чаще всего и происходит.
— Я как во сне, — говорит она.
Плюс ко всему неразбавленное виски, проявившее живые цвета на ее щеках — цвета надежды, как сказал бы Ватфер Эме — великий поэт (метр девяносто) нашего века.
Звонит телефон. Моя спутница снимает трубку:
— Хэлло?
Она слушает, хмурит брови. Потом, прикрыв рукой трубку, сообщает:
— Похоже, внизу меня спрашивает какая-то монахиня. Это.., за пресловутым выкупом?
— Несомненно, — говорю я. — Пусть поднимется… Она отдает распоряжение, вешает трубку и, взволнованная, застывает в неподвижности.
— Очень неприятно, — вздыхает она. — Я… Жаль монахинь… Мне все-таки хотелось бы передать им немного денег, а?
— У вас доброе сердце…
Она роется в своей сумочке, достает пятьдесят тысяч франков и всовывает их в конверт. В это время звонят в дверь.
— Это она, — шепчу я. — Спрячусь в ванной комнате.
Миссис Лавми идет открывать.
Входит какая-то монахиня. Я вижу ее сквозь анфиладу приоткрытых дверей. Это почтенная персона, очень пожилая. Она продвигается вперед и принимается болтать по-английски… В этом году все монашки, похоже, билингвисты.
Твой черед вступать в игру, Сан-Антонио. Я появляюсь во всем блеске своей славы.
— Хэлло, преподобная мисс Тенгетт, вы теперь обрядились в вуаль? К какому же духовному ордену вы принадлежите?
Монахиня от неожиданности вздрагивает. Она роется в своем обширном кармане, предназначенном для сбора подаяний, и вытаскивает оттуда пистолет — Пора уже молиться? — спрашиваю я.
— Деньги! — сухо приказывает секретарша покойной матушки Унтель Дрожа, миссис Лавми протягивает конверт. Маленькая старушенция разрывает конверт зубами, заглядывает внутрь и делает гримасу.
Она сухо говорит моей подопечной, что сейчас не время для шуток. Ей нужно пятьдесят бумажек, но чтобы это были зелененькие…
Во время ее брани я быстро перебираю различные варианты. Между лжемонашкой и мной находится стол, на котором стоит ваза с цветами.
Мгновение — и маленькая сестра получает в голову горный хрусталь. Я действовал стремительно. Она валится на пол, даже не успев выстрелить.
Ее исповедь была короткой и довольно легкой, поскольку на ней одеяние, предрасполагающее к этому акту.
Матушка Унтель, сбежав от своих похитителей, болталась по Парижу основательно растерянная. Затем она позвонила в отель, надеясь, что ее секретарша туда вернулась. Мисс Тенгетт, которая действительно возвратилась в отель, сообразила, что может извлечь выгоду из сложившейся ситуации… Ведь она знала всю историю с Джими.
Эта старая шлюха посоветовала своей хозяйке не показываться. По ее мнению, охотилась за ней полиция. Она назначила ей встречу на берегу Сены, якобы для того, чтобы их не засекли.
Толчок плечом… И будьте здоровы, мадам Унтель! Нет больше миссис Унтель! Толстуха пошла ко дну, словно мешок топленого сала. Коварной сороке осталось теперь лишь продать Джими. Мысль потребовать выкуп в форме дара для религиозной конгрегации была гениальной, поскольку подводила к выводу, что ее хозяйка написала это перед смертью.
Неплохо, а?
Появляется знаменитейший Пино в сопровождении нового сотрудника Буаронда, чтобы увести святую женщину.
Наконец я остаюсь один с миссис Лавми.
— Если бы вас не оказалось там… — вздыхает она.
— Согласен, — говорю я. — Только, видите, я оказался там… И, поскольку герои всегда имеют право на вознаграждение, я приближаюсь к ней, чтобы получить его.
Она не говорит «да».
Она тем более не говорит «нет».
Она позволяет развязать ленты и шнурки.
И я готов поставить день счастья против счастья одного дня, что миссис Лавми начинает наконец видеть прекрасную Францию.
Обнимая ее, я напеваю «Марсельезу». Это так помогает!
— Антуан, тебя к телефону!
— Кто там? — жалобно вопрошаю я.
— Берюрье.
— Снова!
Я поднимаюсь, ворча, и иду к телефону.
Толстяк в слезах.
— Сан-А, Берта снова ушла! Но на этот раз, думаю, она ушла к парикмахеру: сегодня утром он не открыл свое заведение!
— Да. Ваш друг сказал, что он возвращается со своей женой домой и что вы можете ему позвонить.
Этот разговор происходит в отеле миссис Лавми. Сейчас шесть часов, и она только что вернулась.
— Поднимемся к вам в номер, — говорю я.
Она берет свой ключ и присоединяется ко мне в лифте. Живет она на последнем этаже, и из ее окон виден почти весь Париж, залитый солнечным светом… Номер состоит из прихожей, комнаты и салона с камином Людовика Какого-то.
— Выпьете? — спрашивает она.
— Охотно. Вы позволите воспользоваться вашим аппаратом? Я звоню Берю. Трубку берет тучная. Едва заслышав мой голос, она тут же обрушивается на меня: мычит, что она так не оставит этого дела, горланит, что мы педики, а не полицейские, вопит, что пойдет в редакции всех крупных газет, и все это в сопровождении тумаков, которыми она осыпает своего толстяка, пытающегося ее успокоить.
— О'кэй, Берта, — прерываю я ее. — Отправляйтесь позировать, как какая-нибудь знаменитость, к господам-пенкоснимателям. Я готов отдать вам свой бифштекс, но это вы будете иметь дурацкий вид.
— Чего! Что вы говорите!
— Я говорю, что вы слишком много напридумывали в этой истории. Ваши похитители никогда вас не хлороформировали и не завязывали вам глаза.
Знаете почему? Просто-напросто потому, что они ошиблись, приняв вас за другую. Так что не стоит разыгрывать из себя Фантомаса, чтобы вызвать возбуждение у парикмахеров своего квартала… Черт побери, вы были уверены, что узнали дом, потому что вы его видели… Займитесь кухней и выстирайте фуфайку Толстяка, это будет куда лучше, чем пытаться вызвать к себе интерес, поверьте мне.
Я вещаю трубку раньше, чем она успевает обрести свое второе дыхание.
Мадам Лавми ждет меня со стаканами виски в каждой руке. Счастье преобразило ее.
— Вы настоящий мужчина, — говорит она.
Неожиданно я бросаю на нее свой взгляд с усиленной приманкой.
Извините, это вы мне говорите, графиня?
Я завладеваю одним из стаканов, тем, который в левой руке — руке сердца.
— Пью за ваше счастье, миссис Лавми…
— За ваше! — говорит она.
По моему мнению, оно могло быть общим, по крайней мере в данный момент. Но ей я не сообщаю эту точку зрения, а то она еще рискнет ее узаконить… К тому же мне еще предстоят заботы полицейского. И эти заботы вынуждают меня проверить некоторые вещи. Первая из них — не хочет ли она обвести меня вокруг пальца с этим так называемым письмом матушки Унтель.
Вы не думаете, что она могла помочь старухе утонуть в Сене и что затеяла всю эту штуку для того, чтобы самой выйти сухой из воды? Мне это представляется невероятным, но невероятное — это как раз то, что чаще всего и происходит.
— Я как во сне, — говорит она.
Плюс ко всему неразбавленное виски, проявившее живые цвета на ее щеках — цвета надежды, как сказал бы Ватфер Эме — великий поэт (метр девяносто) нашего века.
Звонит телефон. Моя спутница снимает трубку:
— Хэлло?
Она слушает, хмурит брови. Потом, прикрыв рукой трубку, сообщает:
— Похоже, внизу меня спрашивает какая-то монахиня. Это.., за пресловутым выкупом?
— Несомненно, — говорю я. — Пусть поднимется… Она отдает распоряжение, вешает трубку и, взволнованная, застывает в неподвижности.
— Очень неприятно, — вздыхает она. — Я… Жаль монахинь… Мне все-таки хотелось бы передать им немного денег, а?
— У вас доброе сердце…
Она роется в своей сумочке, достает пятьдесят тысяч франков и всовывает их в конверт. В это время звонят в дверь.
— Это она, — шепчу я. — Спрячусь в ванной комнате.
Миссис Лавми идет открывать.
Входит какая-то монахиня. Я вижу ее сквозь анфиладу приоткрытых дверей. Это почтенная персона, очень пожилая. Она продвигается вперед и принимается болтать по-английски… В этом году все монашки, похоже, билингвисты.
Твой черед вступать в игру, Сан-Антонио. Я появляюсь во всем блеске своей славы.
— Хэлло, преподобная мисс Тенгетт, вы теперь обрядились в вуаль? К какому же духовному ордену вы принадлежите?
Монахиня от неожиданности вздрагивает. Она роется в своем обширном кармане, предназначенном для сбора подаяний, и вытаскивает оттуда пистолет — Пора уже молиться? — спрашиваю я.
— Деньги! — сухо приказывает секретарша покойной матушки Унтель Дрожа, миссис Лавми протягивает конверт. Маленькая старушенция разрывает конверт зубами, заглядывает внутрь и делает гримасу.
Она сухо говорит моей подопечной, что сейчас не время для шуток. Ей нужно пятьдесят бумажек, но чтобы это были зелененькие…
Во время ее брани я быстро перебираю различные варианты. Между лжемонашкой и мной находится стол, на котором стоит ваза с цветами.
Мгновение — и маленькая сестра получает в голову горный хрусталь. Я действовал стремительно. Она валится на пол, даже не успев выстрелить.
* * *
В ожидании полицейских, которые должны приехать за монахиней, я буду брать у нее интервью. Добрая душа миссис Лавми кладет ей на голову примочки, используя мокрое белье.Ее исповедь была короткой и довольно легкой, поскольку на ней одеяние, предрасполагающее к этому акту.
Матушка Унтель, сбежав от своих похитителей, болталась по Парижу основательно растерянная. Затем она позвонила в отель, надеясь, что ее секретарша туда вернулась. Мисс Тенгетт, которая действительно возвратилась в отель, сообразила, что может извлечь выгоду из сложившейся ситуации… Ведь она знала всю историю с Джими.
Эта старая шлюха посоветовала своей хозяйке не показываться. По ее мнению, охотилась за ней полиция. Она назначила ей встречу на берегу Сены, якобы для того, чтобы их не засекли.
Толчок плечом… И будьте здоровы, мадам Унтель! Нет больше миссис Унтель! Толстуха пошла ко дну, словно мешок топленого сала. Коварной сороке осталось теперь лишь продать Джими. Мысль потребовать выкуп в форме дара для религиозной конгрегации была гениальной, поскольку подводила к выводу, что ее хозяйка написала это перед смертью.
Неплохо, а?
Появляется знаменитейший Пино в сопровождении нового сотрудника Буаронда, чтобы увести святую женщину.
Наконец я остаюсь один с миссис Лавми.
— Если бы вас не оказалось там… — вздыхает она.
— Согласен, — говорю я. — Только, видите, я оказался там… И, поскольку герои всегда имеют право на вознаграждение, я приближаюсь к ней, чтобы получить его.
Она не говорит «да».
Она тем более не говорит «нет».
Она позволяет развязать ленты и шнурки.
И я готов поставить день счастья против счастья одного дня, что миссис Лавми начинает наконец видеть прекрасную Францию.
Обнимая ее, я напеваю «Марсельезу». Это так помогает!
* * *
На следующий день, на рассвете, Фелиция приходит меня будить.— Антуан, тебя к телефону!
— Кто там? — жалобно вопрошаю я.
— Берюрье.
— Снова!
Я поднимаюсь, ворча, и иду к телефону.
Толстяк в слезах.
— Сан-А, Берта снова ушла! Но на этот раз, думаю, она ушла к парикмахеру: сегодня утром он не открыл свое заведение!