Сандему Маргит. Ангел с черными крыльями

   — Я слышал, ты любишь животных. Мне показалось, что я видел там след крови… Она пожала плечами.
   — Если зайчонок спрячется, его ни за что не найдешь, — сказала она.
   — Да, но на всякий случай давай поищем, — горячо возразил он. — Пошли, я знаю точно…
   Лес в этом месте вплотную примыкал к аллее, так что они вскоре скрылись за деревьями. Кнутссон незаметно уводил ее все дальше и дальше от дороги.
   — Нет, не стоит больше искать, — сказала Тула.
   Сев на бугорок, он провел рукой по траве рядом с собой.
   — Иди сюда и послушай! Слышишь? Слышишь, как поют лесные птицы? Тула села.
   — Разве не чудесно сидеть вот так? — сказал он, и голос его дрожал, и пахло от него бычьим потом.
   Обоняние у Тулы было очень развито.
   — Да, — без всякого интереса ответила она. Но, благодаря воспитанию, а также жизненному опыту, она вела себя вежливо.
   Обняв ее за плечи, он сказал:
   — Ты и в самом деле красивая девочка, Тула. Сколько тебе лет?
   — Одиннадцать. Скоро будет двенадцать.
   — Конечно же, у тебя есть уже любовник!
   — Любовник? Да, но он живет далеко. В Норвегии. Я встречалась с ним лишь однажды. Это было давным-давно.
   — Он ведь ласкал тебя немного, не так ли?
   — Что-что? Фи, нет, какая чепуха!
   — Это не чепуха. Это чудесно. Вот так…
   Кнутссон провел ладонью по ее руке. Снизу вверх, так что по коже побежали мурашки. При этом он вспотел и заерзал на месте. Дыхание его стало прерывистым.
   Что это он надумал? Туле стало любопытно, и она позволила ему продолжать. Его рука проскользнула за ворот ее платья и нащупала грудь.
   Он тихо, нервозно хохотнул.
   — Ничего нет. Ты еще ребенок, Тула, маленький, очаровательный ребенок. Но я могу доставить тебе удовольствие, если хочешь.
   Она наморщила лоб. Взглянув на его штаны, она поняла, что там что-то беспокоит его. Возможно, ей удастся еще раз увидеть эту мужскую штуковину? Это было бы занятно.
   — Сядь ко мне на колени, — заикаясь от возбуждения, сказал он.
   Тула сделала вид, что раздумывает. Все это ее очень забавляло.
   — Мама говорила мне, чтобы я не садилась на колени к взрослым мужчинам, — с невинным видом заявила она. — Думаю, что я слишком тяжелая.
   — Н… но попробуй… — сказал он, дыша, как кузнечный мех. — Ты можешь лечь. Ляг на спину! И приподними коленки.
   Тула послушалась его, находя все это очень интересным. Ей хотелось узнать, к чему все это приведет. Она по-прежнему сгорала от любопытства и хотела узнать, в чем состоят игры взрослых, доставляющие им столько радости.
   Он тут же запустил руки ей под юбку и стал ласкать ее. Он возбужденно ощупывал ее. Ой! Это… так увлекательно! Ой, ой!
   В самом деле, это было здорово!
   Его пальцы работали без устали. И теперь Тула начала понимать, в чем состоят игры взрослых. Все-таки это было не так глупо.
   — Что ты делаешь? — доверчиво спросила она.
   — Ничего. Ничего… — пробормотал он, хотя лицо его исказилось гримасой страсти. — Не думай об этом!
   Он принялся копаться в своих штанах, издавая при этом стоны и тяжело вздыхая. И вскоре Тула снова увидела ту самую таинственную штуковину.
   — Ой, нет! Ты ведь не мой ровесник!
   Высунув свою штуковину, он, путаясь в словах, произнес:
   — Потрогай его! Потрогай!
   И Тула потрогала и рассмеялась своим неповторимым, детским, переливчатым смехом, как смеялась всякий раз, когда собиралась кого-нибудь одурачить.
   — Разве ты не испугалась? — спросил он, удивленный ее реакцией.
   Он снова принялся ощупывать ее и вдруг, издав глухой стон, навалился на нее, раздвинув ей ноги.
   Точь-в-точь как та парочка в лесу! «Это становится интересным, — подумала Тула. — Теперь я узнаю, почему взрослым это нравится».
   — О! Мне больно!
   Но Кнутссон хрюкал, урчал и барахтался на ней. Эта маленькая толстушка превзошла все его ожидания. Она была для него самим соблазном!
   — Теперь это уже не так забавно, — сдвинув брови, сказала Тула, пытаясь освободиться. — Мне больно!
   Лицо его приняло совершенно другое выражение: каждая черта его лица излучала безумие и злобу.
   — В самом деле? — глухо простонал он. — Тебе и должно быть больно! Ты должна испугаться! Ты должна закричать! Кричи же! Иначе я не могу… Кричи же, черт побери!
   В ярости он обхватил руками ее шею.
   — Нет, это будет потом, — прохрипел он. — Чтобы ты не смогла проболтаться. А теперь я заставлю тебя кричать, заставлю испытать страх, ты не отнимешь у меня то, что принадлежит мне!
   Руки его сжались на ее шее. «Хватит, — подумала она. — Разве так все это происходит?»
   Ее губы прошептали какие-то слова. Проклятия. Кнутссон вскочил и быстро отполз от нее.
   — Ты обожгла меня! — воскликнул он, хватаясь за свой опаленный член.
   Тула села и одним-единственным движением отбросила прочь его руки, бормоча при этом странные слова, схватила его член и вытянула до невероятной длины… он страшно закричал. Его член теперь напоминал загнутый крючком поросячий хвост, с невероятно тугим узлом.
   «Такого не может быть, — с ужасом думал он. — Это неправда, это невозможно, физически невозможно, никто не может завязать узлом…»
   Но член его был завязан узлом!
   Тула встала. Она стояла над ним, и он, совершенно сбитый с толку, посмотрел ей в глаза.
   Еще одно заклинание, на этот раз с помощью руки, обращенной в сторону его рта.
   Еще одно, теперь с помощью обеих рук, которые не касались его.
   И повернувшись, чтобы уйти, она бросила ему через плечо:
   — Пять убитых детей, возможно, больше. И среди них твоя дочь! Как ты мог?
   Он хотел было сказать ей, что девочка не была его дочерью, но это не имело теперь никакого значения, ведь он все равно воспользовался ею. Неважно, свои это были дети или чужие, желание изнасиловать ребенка и потом убить его в оргастическом опьянении — вот что было в нем сильнее всего.
   Но Кнутссон не произнес ни слова. Ни единого слова! Эта маленькая ведьма сделала его немым — навсегда. Так что теперь он не мог разоблачить ее. Но это было еще не все, худшее было еще впереди!
   Полуживой от боли, он потащился в Бергунду. Узел ему развязать так и не удалось, как он ни пытался, хотя он чуть не вырвал с корнем себе ногти.
   Ему удалось добраться до дома в Вехьо, к своей жене, лечь в постель, никому не говоря ни слова о случившемся, тем более что он и не мог этого сделать, переживая свои муки в молчании, поскольку его голосовые связки бездействовали.
   Но через два дня он больше не мог этого вынести, поскольку мочевой пузырь переполнился до отказа. Он написал записку ничего не понимающей, готовой впасть в истерику жене, прося позвать врача.
   Врач недоверчиво уставился на его уродство.
   — Не-е-т! — определенно заявил ученый муж. — Такого я еще не видел!
   Кнутссон дал понять жестами, чтобы ему дали перо и бумагу: он хотел написать, как его заколдовала ведьма Тула и что из произнесенных ею слов он уловил следующие: «Колдовской, ведьмовский узел, никогда не развязывайся!» И многое многое другое, чего он так и не понял. Но никто не улавливал смысла его жестов. Между тем врач попытался развязать узел. Кнутссон безмолвно стонал и вздыхал, скрипел зубами, дергался и метался по постели.
   — Нет, ничего не получается, — сказал наконец врач, совершенно измученный. — Я вижу только один выход: придется отрезать этот узел, иначе наступит смерть от отравления организма или разрыва мочевого пузыря.
   Кнутссон хотел было протестовать, но не смог издать ни звука.
   — Но как же все это получилось? — спросил врач.
   Вдруг врач понял, что Кнутссон требует перо и бумагу.
   И тут сбылось последнее проклятие Тулы…
   Кнутссон просил бумагу и перо для того, чтобы разоблачить ее и обвинить в ведьмовстве. Но перо писало в его руках само, и ему оставалось только мириться с этим.
   «Это я насиловал и убивал невинных детей, — писал он, — и я получил по заслугам. Это кара неба!»
   В последней фразе Тула переборщила. Небо здесь совершенно не участвовало.
   Но и врач, и жена Кнутссона поверили написанному, в особенности последней фразе. Кнутссон отчаянно пытался дать им понять взглядом, что он совсем не то хотел сказать, но все было напрасно. Имя Тулы так и не сорвалось с его губ, как он ни пытался это сделать.
   Врач и Жена Кнутссона вышли из комнаты.
   Женщина была в полном отчаянии.
   — Мой муж? Мой любимый, ласковый муж? Но как он мог так поступить с моей девочкой, мы же одна семьи? Я не могу этого понять, я ничего не понимаю!
   — Не имеет значения, чьи были эти дети, — сказал врач, будучи человеком образованным. — Таких, как он, называют педофилами. Они способны к половому акту лишь насилуя детей. Ваш муж был худшим представителем такого сорта людей, он был из тех, кто совершенно отпускает вожжи… Кстати, обычно такие люди ищут себе занятие, обеспечивающее тесный контакт с детьми. Как все это печально!
   Несмотря на попытки врача спасти его, надрезав его жизненно важный орган, Кнутссон умер в тот же вечер.
   И слух пронесся по всей округе, несмотря на то, что оба свидетеля договорились молчать: история была слишком громкой, чтобы можно было держать ее в тайне. Во всяком случае, все узнали, что детоубийца пойман, узнали, кто он такой. Обо всех прочих деталях предпочитали молчать, все равно никто не верил в такой абсурд.
 
   Гунилла тоже узнала об этом. Обняв свою дочь и прижав ее к себе, она принялась баюкать ее.
   — Подумать только, это был твой учитель пения, Тула! Подумай, что могло бы произойти! Ты так часто ходила одна в Бергквару и обратно! Ведь ты могла встретить его! Ах, я не осмеливаюсь даже подумать о том, что могло бы произойти, ведь ты такая доверчивая и наивная!
   — Но теперь он умер, мама, — сказала Тула своим ясным, чистым голосом. — Теперь все могут быть спокойны.
   — Слава Богу, что все обошлось, — вздохнула Гунилла.
   Тула не особенно задумывалась над этим случаем, у нее была редкостная способность отметать все неприятности и перешагивать через них.
   Но в тот раз она пошла в амбар, где обычно лежал ее большой черный кот. Он тут же подошел к ней, подняв хвост трубой.
   Тула села, посадив к себе на колени кота и уткнувшись носом в его пушистую шерсть. По ее щекам медленно катились слезы.
   Она оплакивала не свое несчастье, не свою загубленную девственность — нет, на это ей было совершенно наплевать, ведь она провела просто интересный эксперимент. Она оплакивала преждевременно угасшие жизни тех детей, которым больше не суждено было видеть белый свет. Она думала об их последних мгновениях, о том, что у них не было ее силы и ее хладнокровия, не было ее удивительных способностей.
   Ведь Тула не была совсем уж бессердечной.
   Решительным движением руки она вытерла слезы.
   — Я такая же, как Суль, я это знаю, — прошептала она коту. — Но Суль пришлось умереть, потому что ей не позволяли делать с ненавистными ей людьми все, что она хотела. Я теперь делаю то же самое. Но я должна быть осторожнее. Суль же не соблюдала никакой осторожности, она хвасталась своим умением. Этого я никогда, никогда не буду делать!
   Кот с пониманием смотрел ей в глаза.

4

   После этого Тула в течение нескольких лет вела себя смирно.
   Конечно, время от времени она позволяла себе кое-что, но это были в основном мелочи. К примеру, она «благословляла» огород матери, и он приносил хороший урожай, или спасала при трудных родах кобылу и жеребенка.
   А вообще-то она ладила с окружающим ее миром. Все шло хорошо: она втихомолку лечила грудной кашель дедушки, подмешивая в его утренний кофе кое-какие травы; папа Эрланд стал чаще обычного бывать дома, так что вся семья собиралась вместе; и у нее самой появился новый друг.
   Ей уже исполнилось пятнадцать лет, и она переживала переходный возраст. Она сама не знала, чего хотела, переходя от бурной радости к глубокой меланхолии и тоски по смерти. С ней было то же самое, что и с миллионами других подростков. В этом смысле она ничем не отличалась от своих сверстников. Гунилла с разочарованием замечала, что ее волосы стали не такими золотистыми, какими были в детстве, теперь они потемнели и приобрели обычный темно-русый цвет. Черты ее лица обретали взрослую законченность, в них не было уже ребяческой прелести. Не то, чтобы Тула была дурнушкой, нет, но она стала более… да, более обычной. И наконец-то она похудела. Она по-прежнему отличалась крепким сложением, была небольшого роста, широкоплечей, с высокой грудью и узкими бедрами, точеными руками и ногами и не слишком длинной шеей. Но дома считали, что внешность не играет особой роли, поскольку очарование ее было по-прежнему безграничным. Смех ее все также был радостным и заразительным, и что бы она ни делала, она делала это со страстью.
   И никто пока не догадывался, что кроется в ней, ей удавалось хранить свои тайны.
 
   Однажды ее взяли в Вехьо. Это было для нее большим событием, ведь город казался таким привлекательным девушке из деревни. Туле разрешили самостоятельно побродить по городу, пока ее родители занимались своими делами, сказав только, чтобы она вернулась к повозке в назначенное время. Она, конечно же, обещала это сделать.
   Она долго бродила одна, осматривая городские достопримечательности. Площадь с живописными овощными и фруктовыми прилавками, винными погребками, магазинами… Она перебирала лежащую в кармане мелочь. Ей разрешили потратить эти деньги, в этот день Эрланд был щедрее обычного, и теперь она могла купить себе все, что хотела, и никто не сказал бы ей ни слова.
   Но родители есть родители. Они всегда думают, что их ребенок сообразительнее их самих, и поэтому говорят: «И ты истратил все деньги на пустяки?»
   Тула знала, что именно так они ей и скажут, и решила избежать этого. Она быстро прошла мимо торговца карамельками, хотя они были на вид очень соблазнительными.
   Она выбирала, что купить, и никак не могла выбрать. Как только ей надоело выбирать побрякушки, она стала присматриваться к нарядным платьям. Но она никак не могла сделать выбор, поскольку имевшихся у нее денег не хватило бы на все, что ей приглянулось.
   И вот на одной из боковых улочек она увидела раскрытое окно, в котором были выставлены музыкальные инструменты. Имея красивый голос, Тула очень интересовалась музыкой. Немного помедлив, она вошла в помещение.
   Это была мастерская, и мастер как раз сидел и чистил скрипку. Это был довольно молодой парень или мужчина. Но было ясно, что профессия выбрана им не случайно. Ноги у него были искривлены, и он передвигался на маленькой тележке.
   Туле понравилось его открытое и добродушное, лицо.
   — Добрый день, — сказала она, улыбаясь ему своей неотразимой улыбкой. — Мне хотелось бы посмотреть инструменты.
   Он просиял.
   — Да, конечно! Что именно тебя интересует?
   — Честно говоря, я вошла сюда просто так. Но если мне что-то понравится, я куплю это. Разумеется, не огромное фортепиано, потому что инструмент нести придется мне самой.
   Оба расхохотались. Молодой человек стал показывать ей все подряд, поясняя, что большую часть инструментов изготовил он сам, все эти скрипки, флейты, барабаны, но люди приносят сюда также продавать свои инструменты.
   У Тулы появилось странное ощущение, словно она наконец-то вернулась домой. Вместе с тем ее пробирала дрожь неуверенности и нетерпения. Она перещупала все инструменты, но все время ее тянуло вернуться в один уголок мастерской, где лежали флейты.
   — Думаю, мне нужно купить флейту, — сказала она, прислушиваясь к своим внутренним импульсам и понимая, что им нужно следовать.
   Он тут же подъехал туда на своей тележке. Все полки были сделаны низкими, чтобы ему было удобно, поэтому Туле пришлось встать на колени перед полкой, на которой лежали флейты.
   Парень сказал ей, как называются все эти флейты, и она попробовала их все по очереди — он разрешил ей.
   Сердце ее стучало с необычайной силой.
   — Нет, — сказала она. — Не эта…
   Ее охватила странная досада. Она взяла еще одну флейту и попробовала ее. Молодой человек показал ей, как нужно ставить пальцы.
   — Эта мне нравится больше, — сказала она, выдувая из инструмента резкий звук. Было ясно, что она не имеет понятия об игре на флейте.
   Почувствовав зуд в пальцах, она невольно потянулась на другой конец полки. Там, прямо на полу, стояла небольшая ваза или подставка с двумя наполовину готовыми флейтами.