Сандему Маргит. Невыносимое одиночество

   Впрочем, она не думала, что он по-прежнему богат, она слыхала, что он промотал фамильную собственность, поэтому теперь и охотится за ней…
   Микаел?.. Она пыталась мыслить ясно, пыталась отвлечься от всего того ужасного, что кроется у него под одеждой… Конечно, он был не столь состоятелен, как она, далеко не так знатен. Его мать, графиня Брейберг, была из очень знатного рода, но отец его не был дворянином. Так что для Анетты это было: скачком вниз.
   Что сказала бы на это ее любимая матушка? Та, что считала смертным грехом недворянское происхождение.
   И все же у нее была маленькая, слабая надежда. Микаел был добрым, она это знала. Немного простоват и явно не увлечен ею. До сегодняшнего дня он не казался ей опасным. И вот теперь он просит ее руки!
   Анетта была в полном замешательстве.
   Она повернулась к Марке Кристине. Голосом, которому надлежало быть надменным, но который прозвучал как всхлип перед плачем, она сказала:
   — Является ли господин Микаел истинно верующим?
   — Разумеется, — торопливо ответила графиня, считая, что понятие «истинной веры» весьма относительно.
   Ее ответ подействовал успокаивающе на Анетту, и она импульсивно пробормотала на своем франко-шведском языке:
   — О, я надеюсь, вы делаете это не из жалости и сострадания? Этого я бы не вынесла!
   На миг потеряв самообладание, супруги умоляюще взглянули на Микаела.
   Микаел вздрогнул, но тут же взял себя в руки.
   — Нет, нет, разумеется, нет! Я давно уже хочу этого!
   О, ложь, откуда она взялась? Теперь он пленник. Навсегда.
   Габриэл Оксенштерн глубокомысленно заметил:
   — Но как же нам поступить с опекуном? Эту проблему мы еще не решили.
   — Он приедет только за тем, чтобы объявить брак незаконным, — добавила Марка Кристина. — Нам нужно хорошенько подумать, всем вместе.
   — Да. Во всяком случае, вы получите наше благословение, дети. Анетта, в знак согласия дай свою руку Микаелу. И ты, Микаел, возьми ее за руку.
   Перепуганная, словно дикий зверек, Анетта протянула Микаелу свою маленькую ладонь, осторожно коснулась его руки, вздрогнула, почувствовав опасное мужское тепло, но обуздала свои чувства.
   — По воле Божьей, — прошептала она.
   После некоторого колебания, не замеченного никем, он взял ее ладонь в свою. Договор был заключен.
   Марка Кристина поцеловала обоих в щеки.
   — Благословляю вас, дети! А теперь… Думайте! Думайте изо всех сил! Мы должны найти выход!
   И выход был найден быстрее, чем можно было ожидать.
   В тот же самый вечер Микаел шел по пустым коридорам и залам замка с бутылкой вина для Марки Кристины. Весь двор во главе с королевским егерем Габриэлом Оксенштерном отправился в Бровикен встречать королеву и ее кузена Карла Густава. Слуги приводили замок в порядок к приезду королевы и теперь разошлись по домам.
   Замок был совершенно пуст.
   Пройдя через призрачно-пустынный Зал рыцарей, он спустился по винтовой лестнице в кухонное помещение. В руках у Микаела был фонарь, хотя он и так хорошо знал замок. Слабый свет пробивался сквозь маленькие отверстия.
   Внезапно он остановился, услышав какое-то бор-мотанье.
   Откуда доносились голоса? Насколько ему было известно, в замке никого не было.
   Он остановился на лестнице, ведущей в подвальный этаж. Там находилось несколько комнат, которыми пользовались редко, оставляя их на тот случай, когда в замке бывало слишком много гостей и приходилось искать дополнительные помещения. Эти комнаты, не слишком уютные, служили резервом.
   Одна из дверей внизу приоткрылась, голоса стали яснее. Микаел неслышно пробрался в проход и притаился между гардеробом и открытой дверью. Он сделал это инстинктивно. От кого ему было прятаться? Но, возможно, это они прятались?
   Да, так оно и было! Их голоса звучали приглушенно и таинственно.
   Кто-то поднялся по лестнице. Микаел не видел, кто это был, но слышал все, что было сказано. И от того, что он услышал, у него волосы встали дыбом.
   Это было заключительное распоряжение заговорщиков. И заговор был направлен против герцога Карла Густава, кузена королевы. Микаел стоял, окаменев от страха, и слушал с таким напряжением, что уши у него горели. Он не узнавал эти голоса, улавливая лишь то, что они принадлежат аристократам. Но он узнал главное: время и место нападения на герцога.
   Потом они остановились, обменялись таинственными фразами и разошлись.
   Их было трое. Микаел слышал их удаляющиеся шаги: один из них направился во внутренние покои замка, двое других — к главному входу.
   Кто оставался теперь в замке? Он этого не знал. Придворные приезжали и уезжали, останавливались на день-два и отправлялись домой. Конечно, здесь была Анетта со своей горничной, но теперь обе они спали. Сам Микаел остался в замке лишь потому, что королевский егерь Оксенштерн пожелал, чтобы он составил компанию Марке Кристине.
   Когда все затихло, он спустился вниз, чтобы исполнить данное ему поручение, после чего поспешно и бесшумно вернулся к своей приемной матери.
   Название «приемная мать» к ней совершенно не подходило. Марке Кристине было всего двадцать семь лет, и она скорее годилась ему в сестры, чем в матери. Королевскому егерю было тридцать три, так что Микаел, в сущности, никогда и не относился к ним, как к родителям. Но никто так не заботился о нем, как они. Он не допускал даже мысли о том, чтобы перечить им, хотя предстоящая женитьбы на Анетте де Сент-Коломб уже оставила в его душе глубокую рану.
   — Дорогой, у тебя такой возбужденный вид, — сказала Марка Кристина. — Что случилось?
   Переведя дух, Микаел сбивчиво и торопливо рассказал ей обо всем, что услышал.
   Она задумалась.
   — Я знала, что у герцога Карла Густава много врагов. Но что дело зашло так далеко…
   — Мы должны предупредить их, — сказал Микаел.
   — Да, конечно. Но как? Сегодня пришло известие о том, что он все-таки не будет сопровождать королеву. Он поедет в один из своих замков.
   — Не отправиться ли мне туда?
   Марка Кристина положила ладонь на его руку.
   — Нет, тебе предстоит женитьба, разве ты забыл?
   Нет, об этом он не забыл. Его вопрос был просто уловкой.
   — Думаю, мне следует поговорить с графом Арвидом Виттенбергом, — сказала она. — Он человек жесткий, и он доверенное лицо герцога Карла Густава. И он сейчас в замке!
   Она так и сделала. Утром она имела серьезную беседу с закаленным на тридцатилетней войне полководцем. Он тут же послал гонца к герцогу Карлу Густаву, у которого наконец-то появился повод для того, чтобы принять меры против готовящегося заговора.
   А через два дня Карл Густав прибыл в Стокгольм. Он нанес визит графине Марке Кристине, урожденной Лёвенштейн-Шарффенек, и тепло поблагодарил ее и ее молодого родственника. Чем он мог быть им полезен?
   В глазах Марки Кристины тут же блеснул огонек. Да, спасибо, если он будет так добр…
   И вот в Южную Францию отправлено письмо опекуну Анетты, и в письме этом говорится: «Ваша подопечная сегодня выходит замуж за нашего любимого друга Микаела Линда из рода Людей Льда. Наследник шведского престола, герцог Карл Густав Пфальтц, дает свое благословение на этот брак».
   Теперь опекун уже ничего не мог поделать. Не стоило тягаться с наследником шведского трона и короны.

2

   Свадьба Анетты и Микаела представляла собой историю весьма удручающую.
   Внешне все было превосходно, хотя церемония была максимально упрощена, поскольку Микаелу через день предстояло отправиться на войну. Все выглядело очень сдержанно и прилично. В замок прибыл католический пастор, поскольку Анетта наотрез отказывалась венчаться в церкви замка, в «этом безбожном месте». Подобно большинству Людей Льда, Микаел был равнодушен к христианству, так что ему было все равно, кто их венчает. Пожелай Анетта, чтобы он стал католиком, он бы им стал. От этого ничего бы не изменилось.
   Капелла была украшена свежими цветами, присутствовала большая часть двора. Потом состоялся превосходный обед.
   Однако главные действующие лица видели все в мрачных тонах, их не покидало ощущение потери, неуверенности в себе.
   В то время было принято, чтобы дети следовали воле родителей, когда дело касалось выбора супруга, так что никто из них не протестовал. Но все произошло так быстро, они совершенно не знали друг друга.
   Микаел находился в состоянии какого-то оглушения, служащего ему самозащитой, пытался смотреть на все глазами постороннего, словно у алтаря стоял кто-то другой и давал обещание любить в горе и в радости.
   В глубине души он чувствовал себя насмерть перепуганным семнадцатилетним мальчиком, намеревающимся как можно скорее забыть все это.
   Анетта была, конечно же, глубоко несчастна — в силу самых различных причин. Она пыталась держаться надменно, но в то же время не хотела, чтобы он был мрачен и угрюм. Может быть, это было ей как раз на руку? Тогда почему же она была так раздражена? Она не понимала своих чувств к нему. Он был красивым молодым человеком, но что можно было сказать о его личных качествах? Приветливый, воспитанный — и это все, что она знала о нем.
   Но ведь он был к тому же и мужчиной! Свиньей, само собой разумеется!
   Ей бы только узнать, что он думает о ней!
   Он сказал, что давно хотел этого. Анетта весьма сомневалась в этом. Она нужна была ему для того, чтобы удовлетворять его скотские желания — и только? Или же он женился на ней из-за ее высокого происхождения и богатства?
   Или же он произнес эти слова, чувствуя себя прижатым к стенке?
   Каковы бы ни были причины этого, она не могла отделаться от чувства безнадежности, растерянности и… разочарования.
   Она гадала о том, испытывают ли другие молодожены подобные чувства. Какие чувства испытывают в других порядочных браках? О чем думают они в решающий момент своей жизни? Преисполнены ли они ожиданием и стремлением сделать жизнь супруга как можно счастливее? Или же они думают о материальной выгоде? Или же… о первой брачной ночи? С чужим человеком!
   Анетта знала, в чем состоит ее долг, она была готова принести себя в жертву. Все это вдолбила ей мать. В свадебную ночь не следует сопротивляться, у мужей есть законное право использовать своих жен. Анетта должна быть готова терпеть и страдать. Но со временем… Со временем все решать будет она!
   Анетта вдруг почувствовала, что ее ладонь вспотела. Стоило ей только подумать о предстоящей ночи, и голова начинала кружиться от страха и отвращения.
   Но она должна набраться храбрости и выдержать все!
   Микаел Линд из рода Людей Льда угрюмо сидел рядом с ней, принимая пожелания счастья, видя дружеские и любопытные взгляды, игривые намеки на предстоящую ночь.
   Они не решались разговаривать друг с другом, он и Анетта, и он воспринимал это как катастрофу. Возможно, беседа внесла бы в их отношения элемент дружелюбия и доверия. Он украдкой взглянул на нее. Она сидела рядом, необычайно бледная, через силу улыбаясь поднятым в их честь бокалам, но не осмеливаясь поймать обращенные к ней дружелюбные взгляды. Она просто потеряла голову.
   Чтобы хоть как-то успокоить ее, Микаелу надо было бы взять ее под столом за руку и пожать. Но он на это не решился. Между ними не было никакого доверия, никакой общности. Теперь они были более чужими друг другу, чем в моменты прежних случайных встреч при дворе.
   Должен ли он оставить ее в этот вечер одну, чтобы избавить ее от душевной муки, вызванной его присутствием? Он даже не догадывался о том, что Анетту страшила не душевная мука.
   Нет, если он уйдет, дело будет еще хуже. Одинокая, покинутая, униженная.
   Но как ему справиться со всем этим? С этой ночью, с этим браком…
   С этой жизнью…
   Наконец все гости ушли. Марка Кристина поцеловала его в щеку и пожелала счастья. Королевский егерь крепко пожал его руку и пробормотал что-то по поводу прекрасной партии… И вот он остался наедине с Анеттой в ее покоях, где им предстояло временно жить.
   Она долго стояла на коленях перед изображением Мадонны, но он так и не понял смысл ее молитв. Возможно, ему тоже следовало помолиться вместе с ней, но это было бы с его стороны лицемерием.
   В комнате воцарилась гнетущая тишина.
   Сев на краешек стула, Анетта, одетая в роскошное подвенечное платье, принялась отпарывать кружевные манжеты. Ее волосы были искусно причесаны, перевиты жемчугом и покрыты вуалью, а талия ее была такой тонкой, что он мог бы обхватить ее ладонями. Но у него не было ни малейшего желания делать это.
   Сам он стоял посреди комнаты, не зная толком, что ему делать. Сделав несколько шагов, он в нерешительности остановился.
   Девушка молчала.
   «Только бы пережить все это», — думала она. Но он об этом не догадывался.
   Прошло минуты две. Микаел понял, что ждать от нее помощи бесполезно. Начинать нужно было ему.
   Но как?
   Негодуя на нее, на своих приемных родителей, на себя самого, угодившего, словно баран, в эту западню, он выпалил:
   — Ошибкой было то, что мы не разговаривали друг с другом.
   Его слова повисли в тишине, словно изморось.
   — Да, — прошептала она, комкая носовой платок, который держала в руке весь день.
   «Что толку от разговоров? — подумала она. — Мужчины не удостаивают беседой женщин, это я хорошо знаю. Им нужно только одно».
   Он в безнадежности плюхнулся на стул рядом с ней.
   — Так давай же поговорим!
   На ее бледном, как мел, лице появился проблеск облегчения.
   — О чем же? Что Вам угодно знать?
   Микаел все еще был в ярости.
   — Во-первых, ты хочешь, чтобы я ушел? Хочешь остаться ночью одна?
   Она задрожала. Этого она не ожидала. «Что ему нужно?» — подумала она. Но на его лице трудно было прочитать какие-либо желания. Он был раздражен? Вряд ли. Что плохого она сделала? Она задрожала от страха.
   — Нет, Вы можете остаться здесь, — без всякого выражения произнесла она, — если Вам угодно.
   На это он ничего не ответил.
   — Тогда продолжим разговор. Почему ты решилась на это… мероприятие?
   Она взглянула на него, испуганная резкостью его тона.
   — Но это же ясно! Разве у меня был выбор?
   — Благодарю, — с горечью произнес Микаел.
   — Нет, ах… я не имела в виду, что…
   — Я все понял, тебе не нужно что-то объяснять. Я сам в таком же положении.
   От этих слов ее глаза загорелись, словно черные угольки.
   Никогда он не видел до этого такой непостижимой муки. Это тронуло его. Он наклонился к ней и взял ее за руки, с проклятием бросив на пол ее носовой платок. Она хотела было убрать руки, но он держал их крепко.
   — Анетта, — как можно более дружелюбно произнес он с натянутой улыбкой, — Анетта, объяснившись друг с другом, мы станем честнее и естественнее.
   — Но Вы сказали… — пролепетала она.
   — Я знаю, что я сказал. Я сказал, что давно хотел этого.
   — Значит, это было не так?
   «Я едва ли знал, кто ты вообще такая», — чуть было не сказал он. Но, видя, как она вся сжалась в ожидании его слов, он смягчился и не решился бросать ей правду в лицо.
   — В общем-то, так оно и было, — соврал он к ее явному облегчению, и это согрело его человеколюбивую душу. — Я помню, как мечтал найти девушку, с которой мог бы разделить свою жизнь. И я посмотрел на тебя — так, мимоходом — и подумал: «Вот эта, маленькая… она ничего себе. Кто она? Богобоязненная и кокетливая одновременно». Ты ведь знаешь, придворные дамы, собравшись вместе, производят впечатление поверхностных натур. Так что более глубоких чувств я к тебе не испытывал.
   Она опустила голову, вуаль упала с ее висков.
   — А ты, — спросил Микаел, — что ты испытываешь ко мне?
   — Я…
   — Только честно! Без лицемерия!
   И это сказал он, и как сказал! Ему самому стало стыдно.
   «Честно? — подумала она. — Чудовище в человеческом обличий! С жадными пальцами, цепляющимися за мое бедное тело! Сладострастно, прожорливо!»
   Она сказала коротко:
   — Мне кажется, что Вы изящный молодой человек.
   «Не бесстыдство ли это? Не намек ли?»
   — А ты не испытываешь ко мне… особых чувств? — поинтересовался он.
   Особых? Что он имеет в виду? Безнравственность? Нет, он прямо смотрит ей в глаза. У него красивые глаза, слишком красивые.
   — Нет, — прошептала она, до смерти пристыженная.
   — Ну, теперь мы знаем, что к чему. У тебя есть другой возлюбленный?
   — Нет, нет!
   — У меня тоже. В таком случае, попытаемся найти наилучший выход из всего этого, Анетта. Мы не первые, кто совокупляется, не зная своего партнера.
   Она вздрогнула при слове «совокупляться», но взяла себя в руки.
   — Я тоже об этом думала, — произнесла она дрожащими губами, с оттенком наивности, — о том, что они думают и чувствуют.
   — Наконец-то ты говоришь о своих мыслях, о личном! А то ты уже начала казаться мне какой-то заснеженной пустошью! И, будь добра, говори мне «ты»!
   Она кивнула, стараясь не смотреть на его отвратительно сильные плечи и непристойно привлекательные губы.
   — Ты сожалеешь о случившемся?
   Анетта повернулась к нему. Собравшись с духом, она сказала:
   — Сожалею? Не мы несем ответственность за все это. Но мое сердце трепещет. Ведь я совсем не знаю Вас. Хотя когда я думаю о том, как все это случилось… — она взяла себя в руки. — У Вас нет причин для сожалений, я знаю, что от меня требуется… сегодняшней ночью, и я вынесу это. Отдам себя в руки Божьей Матери. Так Вы сожалеете о случившемся? Я хотела сказать, ты сожалеешь?
   — Не знаю, — ответил Микаел, отпуская ее руки.
   Он встал и подошел к окну. За окном был виден холм Брункеберг с редкими огоньками в ночи. На Стрёммене мерцала пара лодочных огней.
   — Я не знаю, Анетта. Ты права в том, что не мы ответственны за это — это сделано по воле других. Но ведь мы оба дали согласие, не так ли? Сожалею ли я… Я не могу разобраться в этом. Видишь ли, я еще толком не знаю, чем мне заниматься в жизни. Я живу в каком-то тумане, позволяю другим командовать собой и подчиняюсь им. В моем существовании есть какое-то безумие, я еще не знаю, какое именно. И мне так хорошо — слишком хорошо, как мне иногда кажется. У меня есть потребность бороться, справляться с трудностями, делать что-то для страждущих, страдать, идя к своей цели. Но все дается мне даром. Вот и теперь мой приемный отец хочет подарить нам большой дом. И я не прилагаю к этому никаких усилий. Все идет как по маслу без моего участия. Он хочет отправить меня в армию. Хочет расчистить мне путь, чтобы я быстро поднимался в чине. Хотя я вовсе этого не хочу! И ты думаешь, я что-то сказал против? О, нет! Внимание к другим, Анетта, вся моя жизнь состоит в том, чтобы оказывать внимание другим. Чтобы не ранить их. Я учусь уже не первый год, и все дается мне легко — я замечаю и тут его влияние. Они хотят мне добра, и мне остается только принимать его. Я стою перед ними в вечной позе благодарности.
   «Мама! Помоги мне, я ничего не понимаю, я совершенно сбита с толку. Он дружески беседует со мной, словно я ему ровня! Чего он хочет? Когда же начнется все страшное и чудовищное?»
   — И вот ты женился, потому что они попросили тебя об этом, — констатировала она.
   — Да. Женился на даме дворянского происхождения, которая выше меня по рангу. Тебе ведь известно, Анетта, что я не богат? Я получил наследство от матери и кое-что от отца. Мне этого хватает на жизнь, но не более того. Но что бы ты там ни думала обо мне, запомни, что я взял тебя в жены не ради денег.
   В глубине души Анетта была непосредственной, как и все молодые француженки, и на миг тяжелая рука матери отпустила ее.
   — А я так и не думаю, — импульсивно произнесла она. — Мне кажется, ты сделал это потому, что ты добрый, богобоязненный человек, слушающий своих покровителей, а также для того, чтобы избавить меня от жуткой судьбы.
   Она поднялась и встала рядом с ним, возле окна. Микаел повернулся к ней.
   — Да, это в самом деле так. Должно быть, для тебя это ужасно унизительно?
   — В некотором роде. Но ведь и тебе не лучше. Я согласилась без колебаний, ухватилась за соломинку.
   Она замолчала, испугавшись своей откровенности.
   Впервые за весь этот день он улыбнулся. Он взял в свои ладони ее лицо, стараясь не замечать легкую, дрожь, и сказал:
   — Значит, мы в одинаковом положении. Меня это радует. Было бы куда хуже, если бы кто-то из нас воспылал несчастной любовью к другому. Вот это было бы унизительно.
   Она тоже улыбнулась, все еще не поборов страх, и ее тонкое, бледное лицо обрело мягкость, которой он раньше не замечал.
   — Да поможет нам Мадонна!
   Микаел бросил взгляд на молчаливо смотрящую со стены святую Деву, подумав о том, что она будет присутствовать здесь остаток ночи. Ему хотелось бы вынести ее отсюда.
   Они снова повернулись к окну, это была нейтральная зона, и стали смотреть на затихший Брункеберг, где находилось старинное место судилищ. На Брункеберге Стен Стуре одержал победу над датским королем Кристианом в решающей битве, происходившей около ста лет назад. Теперь же холм был частично распахан. Камень и гравий шел на благоустройство улиц города. Некоторые дома возвышались прямо у подножия холма. Город, лежащий между мостами, ведущими к замку, уже не вмещал постоянно растущее население. Крестьянские дворы на Нормальме обзаводились соседями.
   Они стояли так, молча глядя в окно, минут пять.
   — Меня радует, что мы немного поговорили, — тихо сказал Микаел. — Ты ведь понимаешь, что я не из тех, кто добивается своих прав силой.
   Она испуганно кивнула и задрожала. Он имел в виду те самые мерзости.
   Любая отсрочка воспринималась ею с благодарностью, хотя она и была готова вынести самое худшее.
   Микаел же не осмеливался ей сказать, насколько беспомощным он чувствовал себя на самом деле.
   — Расскажи немного о себе, Анетта!
   Она пожала плечами, изобразив на лице по-детски кислую мину.
   — Видишь ли, — добавил он грубовато, чтобы скрыть свою нерешительность. — Из того немногого, что я знаю о тебе, у меня складывается впечатление, что ты…
   Он замолчал. Он хотел было уже сказать: «… что ты просто дурочка, пускающая сопли всякий раз, когда тебя вынуждают выходить за рамки условностей». Но он этого не сказал. Он понимал, что Анетта девушка чувствительная. Вместо этого он продолжал:
   — … что ты находишься в плену условностей и преклоняешься перед церковью. Я часто слышал от тебя, когда ты находилась среди придворных: «Нет, так не следует поступать! Ах, фи, так не говорят! Так нельзя одеваться! Так не годится!» Да, так не годится. Это твое обычное выражение.
   Ее щеки мгновенно порозовели.
   — Ты просто отвратителен!
   — Так не говорят, как я сказал, да?
   — Нет, так в самом деле не говорят!
   Она украдкой улыбнулась. Он тоже засмеялся.
   — Нет ничего плохого в том, что человек узнает, как следует себя вести, — сказала она в самооправдание. Но думала она о своей матери, тенью нависшей над ней.
   Он ничего не ответил.
   — И все же ты вступил в брак, — с вызовом произнесла она.
   — Это мы уже обсудили.
   — Да. Это так.
   Некоторое время они молчали. Микаел выжидающе смотрел на нее.
   — Да, я следую условностям, — призналась она. — Мне нравится размеренная жизнь, нравится следовать жестким нормам. Мне нравится религия, хорошее воспитание. В нашем небольшом французском городке мы занимали самое высокое положение. Моя мать во всем соблюдала строгость. Я получала линейкой по пальцам всякий раз, когда вела себя слишком ребячески. Я должна была носить накрахмаленные юбки с кринолином и высокие воротники. Ах, эта одежда натирала мне кожу! Сколько на мне было царапин! Но это воспитывало во мне дисциплину, хотя по натуре я была подвижным ребенком.
   Да, он мог представить себе это, постоянно слыша хихиканье девушек в замке.
   — Моя мать была такой сильной, — мечтательно произнесла она, — такой волевой. Она была…
   Она не находила нужных слов. Но Микаел и так все понимал. «Тебя наказывали и во всем ограничивали», — подумал он. Но сказать это вслух не решался, поскольку мать была для Анетты священна и неприкосновенна.
   Войдя в раж, она болтала без умолку. Микаел стал уже подумывать о том, как бы незаметно подвести ее к постели, но не стал этого делать. Он по-прежнему испытывал неприязнь к тому, что он сам подсознательно считал наихудшим поступком в хаосе внезапно свалившихся на него обязанностей.
   Так они и стояли: он, опершись на подоконник и глядя на нее, она — повернувшись к окну и глядя на Стрёммен.
   — Своего отца я почти не помню, — продолжала Анетта. — Он умер рано. Так что мы остались вдвоем с матерью. Она была властной женщиной, я это поняла позже. Она одна управляла замком и городом. Когда она умерла, а это было два года назад, один из ее родственников был назначен моим опекуном. Но я в то время была уже здесь, поскольку кузен моего отца Якоб де ля Гарди приехал сюда с визитом и взял меня с собой. Я захотела остаться здесь, у него мне было лучше, чем дома. Мой опекун уже тогда требовал моего возвращения, но дядя Якоб, будучи маршалом, поступил так, как счел нужным, вняв моим просьбам отменить поездку к этому ужасному человеку. Теперь дядя Якоб умер, и я осталась совсем одна. Если бы не святая дева Мария, я стала бы мученицей.