Страница:
Где-то в доме часы пробили два. "Наступила ночь", - подумала Сесилия.
Но ей было хорошо и так. Даже уютно. Она сказала об этом слух.
Он улыбнулся, обнажив белые зубы.
- Мне тоже хорошо. Хочешь что-нибудь поесть?
- Потом. Сначала я одержу над тобой победу.
- Вот как? В таком случае тебе не следует так ходить королевой. Иначе я ее возьму. Будь внимательнее.
Он и в самом деле мог взять ее королеву, но она этого не боялась: она поставила сзади две ладьи и теперь только ждала возможности ходить ими.
Александр начал атаку. Не думая о последствиях, он взял ее последнего коня.
- Нет, ты так неосторожна, Сесилия, ты устала.
- Шах, - сказала она и передвинула ладью. Он онемел.
- Что за чертовщина... - только и мог сказать он. Теперь ему оставалось одно: спасать короля. Сесилия снова взялась за ладью, обдумывая на ходу, как нанести ему последний, смертельный удар, но потом вдруг заколебалась. Ей не хотелось побеждать Александра. Поэтому она сделала совершенно невинный ход пешкой.
- Сесилия! Не надо никого щадить, и меня в том числе. Я не прощу тебе, если ты дашь мне выиграть из милости.
- Это не милость, Александр. Это женская стратегия! Но как хочешь. Могу я сделать повторный ход?
- Ты должна его сделать, - убежденно произнес он. - Даже пятилетний ребенок не сделает такого идиотского хода, как перестановка пешки, когда есть возможность разбить меня в пух и прах. В три хода!
Она послушно поставила пешку на место. И тогда вперед пошла вторая ладья.
- Шах, - спокойно сказала она.
Александр долго думал, очень долго. А Сесилия тем временем изучала его красивые руки и вышивку на халате. "Пламя свечей укорачивается", - рассеянно думала она.
Положение Александра было критическим, но он не думал сдаваться. И тут он нашел выход. Крайне рискованный выход.
- О! - воскликнула Сесилия. - Ты такой изобретательный, Александр!
- Не смейся, - сказал он, явно гордясь собой, ведь этот ход давал ему не только передышку, но и возможность опять занять атакующее положение. И теперь уже не имело значения, что он потерял много важных фигур.
Настала очередь Сесилии обдумывать свое положение, прежде чем продолжать массированную атаку. Она оказалась в тупике. Чтобы выиграть время, она сделала ход пешкой.
Это была ошибка, сделанная из опасения, что она заставит его слишком долго ждать. Этот ошибочный ход подверг опасности одну из ее любимых ладей. Она тут же бросилась на помощь, и ей удалось ее спасти.
Через полчаса у обоих на доске осталось лишь несколько фигур, их было так мало, что Сесилия посмотрела на Александра и сказала:
- Нет, эта затянувшаяся партия уже надоела мне. Может быть, согласимся на ничью?
- Как хочешь, - ответил он. - Благодарю за необычайную партию, Сесилия! Был момент, когда я всерьез боялся проиграть. А я-то думал, что такого со мной никогда не случится! И это после сказанных мною в начале игры слов!
Она улыбнулась про себя. Она вовсе не хотела оказаться победительницей. У нее дважды была такая возможность, но она не воспользовалась ею. Хорошо было иметь такой острый ум, но не стоило опережать события. Всему свое время.
- Не мешает поесть, я что-то голодна. И это посреди ночи, как это неприлично!
- Это нормально, - улыбнулся он.
Убрав шахматные фигуры, он поставил на доску еду, делая все уверенно и умело. Они молча ели и пили, чувствуя, что между ними крепнет общность, дружба и понимание.
Сесилия видела, что его что-то тревожит, и вдруг он неожиданно произнес:
- Моя жизнь была адом, Сесилия.
"Ой, - подумала она. - Он рассказывает! Он хочет рассказать мне об этом... Одна лишь я удостоилась его доверия".
Ее сердце стучало от волнения и страха.
3
Александр, всегда такой сдержанный, когда речь заходила о нем самом, теперь признался, что жизнь его была адом.
Она кивнула ему.
- Понимаю. Хотя я понимаю и не все.
- Я тоже.
- Ты всегда был таким?
На лице его появилась гримаса.
- Не знаю. Я не уверен в этом. Почему ты спрашиваешь?
- Потому что Тарье тогда объяснил мне кое-что: тот, кто рождается таким, никогда не станет иным. Но тот, кто стал таким... (ей ненавистно было само это слово) извращенцем в силу особых обстоятельств, имеет возможность изменить свои наклонности.
- Вряд ли это так. Если бы это было так просто, все было бы по-другому; кое-что из того, что он сказал, верно, но сама эта проблема гораздо более запутанная. Я знаю двух мужчин, которые имели связь и с женщинами, и с мужчинами. Один из них был женат и имел детей, и жена даже не подозревала о его тайных наклонностях, как не подозревали и все остальные.
Сесилия была удивлена, но не осмеливалась спросить, кто же это был. Она хорошо знала всех придворных.
- А ты сам? - тихо спросила она.
- Я не могу любить женщин. Ни одну из них!
- Ты пробовал?
Он молчал.
- Расскажи, - мягко сказала она, словно обещая со своей стороны терпимость и понимание.
Он не ответил, и она снова спросила:
- Ты презираешь себя? Ведь это так вредно.
- Нет, совсем нет, - горячо возразил он. - Для меня естественно любить мужчину. Чувство стыда у меня вызывает только реакция окружающих.
- Понимаю. Могу я говорить напрямик?
- Да.
- Ты домогаешься тех, с кем встречаешься?
- Нет, Сесилия, это совсем не так. Что ты чувствуешь, когда бываешь влюблена? Начинаешь сразу домогаться мужчины?
- Нет. Я могу испытывать к нему симпатию. Чувствовать общность с ним.
Он кивнул.
- Вот именно. Внутренняя связь между мной и другим мужчиной возникает медленно. И осторожно, бесконечно осторожно, в течение долгого времени товарищества и дружбы ты идешь к тому, чтобы другой захотел... жить с тобой.
- Но это в точности как между мужчиной и женщиной! - воскликнула Сесилия.
- Именно так! Посторонний этого не замечает: любовь, внутреннюю связь, интуитивное взаимопонимание между двумя мужчинами.
- Когда же... ты понял, что ты такой?
Она понимала, что слово "такой" здесь мало что выражает, но по-другому она сказать не могла. Она задала этот вопрос в надежде на то, что Тарье все же был прав: что Александр был вынужден, в силу особых жизненных обстоятельств, пойти на это.
Но это была напрасная надежда! Она вступила в брак с какими-то невероятными фантазиями!
Он долго медлил с ответом.
- Я не помню, как с этим обстояло дело в детстве... - неохотно начал он, облокотившись спиной на подушки. - Да и вряд ли об этом стоит говорить применительно к детству. Мы жили здесь, в семье нас было много братьев и сестер, но во время чумы в 1601 году все умерли, кроме сестры Урсулы и меня.
- Наверное, тогда ты был совсем еще не старым? Он улыбнулся.
- Нет, мне тогда было шесть лет.
Наконец-то она узнала! Значит, теперь ему тридцать один год.
- Бедные твои родители, - вздохнула она. - Потерять всех детей...
- Да. Они потеряли сразу десятерых детей. Поэтому моя мать вела себя истерично с Урсулой и со мной - особенно со мной, потому что я был единственным, кто мог быть продолжателем рода. Нам не разрешали ходить туда-то и туда-то, делать то-то и то-то. Все казалось ей опасным.
Пытаясь найти причину его отклонений, Сесилия не усматривала ее именно в этом: она знала многих чрезмерно опекаемых мальчиков, и все они стали нормальными мужчинами.
- А твой отец?
Александр нахмурился.
- Я смутно помню его. Высокий, дородный мужчина... Нет, не помню. Моя мать часто плакала из-за него. Помню, что в его комнате было много картин. Я не любил входить туда.
- Каких же картин?
Александр поморщился и передернул плечами. Либо он этого не помнил, либо просто не хотел отвечать.
- Он рано умер?
- Да. Через год после эпидемии.
- А потом?
- Потом ничего особенного не происходило. До самой юности.
- Ты интересовался мальчиками или девочками?
- Вот этого я как раз и не помню. Моя мать хотела, чтобы я стал офицером. Это было принято в нашей среде. И будучи уже в казарме, я услышал, как мои товарищи говорили о девушках и своих похождениях с ними. Слушая их, я решил, что настало и мое время, что я тоже должен это попробовать.
Александр с трудом сглотнул слюну.
- ...не знаю, стоит ли об этом рассказывать.
- Прошу тебя, продолжай, - тихо сказала Сесилия. - Я хочу узнать побольше о человеке, за которого я вышла замуж. Я все пойму.
Он кивнул, хотя лицо его казалось бледным в отблеске свечей, почти уже догоревших. Протянув руку, Сесилия погасила пламя ближайшей. Александр тут же погасил остальные свечи. Комната погрузилась в кромешную тьму. Для него так было лучше.
- Там был один юноша, - устало произнес он, - один из моих товарищей. Мы сразу сошлись с ним и были неразлучны. Но он часто встречался с девушками и всегда настаивал на том, чтобы я пошел с ним. Мою нерешительность он считал стеснительностью перед женщинами. Но, понимаешь ли, Сесилия, у меня не было ни малейшего желания встречаться с ними. Я не задумывался над тем, как они выглядят и что из себя представляют. Вместо этого я все чаще и чаще испытывал желание прикоснуться к своему другу, поиграть его кудрями. Мне хотелось дать ему чувственные доказательства дружбы: обнять его, когда я чему-то радовался, утешить его, когда он был чем-то озабочен. Тогда я еще ничего не понимал. И вот как-то раз ему удалось заманить меня на свидание с двумя девушками, и он устроил все так, что я остался на садовой скамейке вдвоем с одной из них. Она была очень смазливой и соблазнительной, но я окаменел от страха, Сесилия! Я знал, что от меня требуется, и засвидетельствовал ей свое почтение исключительно галантными словами.
- Почти как в тот первый раз, когда мы встретились с тобой, - сказала Сесилия. - В тот раз ты был таким дружелюбным и в то же время таким сдержанным.
В его голосе послышался смех:
- Не исключено! С разницей лишь в том, что, разговаривая с тобой, я не был испуган. Но той девушке я явно нравился: она придвинулась ближе и положила руку на мое колено. Так просто и доверчиво. Но это вызвало во мне сильнейшее отвращение - настолько сильное, что я не смог сидеть спокойно, сославшись на то, что у меня болит голова, я ретировался. Я почти бежал бегом обратно в казарму.
Сесилия тронула его ладонь. Она была холодной и влажной. Эти признания стоили ему многого. И она была благодарна ему за это.
Она поняла, что никогда не забудет эту ночь: эту темноту, поглотившую все, это особое, доверительное настроение...
Внезапно какая-то безысходная тоска охватила ее, и она ничего не могла с этим поделать. Ей вдруг стало бесконечно грустно оттого, что все сложилось именно так. Но ей теперь не хотелось анализировать свои чувства.
Александр сделал небольшую паузу, словно собираясь с мыслями, потом продолжал:
- И с этого момента я стал всерьез удивляться самому себе: после этой истории с девушками я к моему глубочайшему удивлению обнаружил, что ревную!
И вот однажды вечером в казарме, когда мы играли в карты и пили вино, болтали и смеялись, я в порыве радости положил руку на плечо моего друга. И тогда я почувствовал острое желание прижать его к себе. Я тут же отстранился, но во время карточной партии я опять был рядом с ним. Я украдкой посматривал на него, и моя растерянность росла, потому что он казался мне невыразимо привлекательным. Мысль о нем наполняла меня радостным возбуждением - и внезапно я понял, что хочу его. Сославшись на неотложные дела, я ушел. Я вышел на мороз, направился к берегу моря, сел на заиндевелое бревно, чувствуя желание умереть. Мое сердце разрывалось от любви к юноше! Можешь ли ты понять, Сесилия, что я пережил? Я слышал, что есть такие извращенцы, но считал все это неудачной шуткой. И вот я сам стал одним из них! Стал тем, о ком мои товарищи говорили с таким презрением! Я плакал и проклинал самого себя, кусал до крови костяшки пальцев от отвращения к самому себе, молил Бога о том, чтобы он помог мне снова стать нормальным но моя страсть к этому юноше не проходила. Промучавшись много-много дней, я попросил, чтобы меня перевели в другое подразделение, - и мое желание удовлетворили. Ведь его интересовали только девушки, он видел во мне лишь товарища и не больше, а я предпочел бы умереть, чем рассказать ему о своей тайне.
Все это вызвало у Сесилии сочувствие и смущение: она поняла, как мало знает о людях и их страстях.
- И что потом?
- Сначала я пытался сделать все, чтобы истребить в себе эти наклонности. Часами простаивал в молитве в своей комнате или в церкви. Но на протяжении многих лет я продолжал любить этого юношу, хотя никогда больше не видел его. В конце концов я смирился с этим - с тем, что я был не таким, как все. И это успокоило меня. Но, Бог тому свидетель, я не осмеливался открыть свою тайну.
Она горячо, нетерпеливо и взволнованно произнесла:
- Но как же ты мог жить так... в целомудрии? Он пожал плечами.
- Если монахи могут это, то и я смогу - так я думал. Пока не встретил Ханса...
Сесилия замерла в ожидании. Александр долго размышлял, словно с трудом выдавливая из себя что-то.
- Инициативу проявил Ханс. Это был опытный юноша. И он проникся ко мне симпатией. Он посмотрел на меня пристально, испытывающе, властно... Я не мог поверить своим глазам! У него была такая привлекательная внешность, да, ты бы видела его! И я с головой увлекся им, увидел в нем надежду, ведь он был во всех отношениях славный парень. И в то же время я подавлял в себе эти чувства.
Увлекшись, Александр с трудом подбирал слова, отдельные предложения теряли между собой связь, казалось, что он хочет выплеснуть все сразу, не заботясь о последовательности.
- И как только твои нервы все это выдержали, - сказала Сесилия.
- Много раз я был на грани срыва, - признался он. - Я бродил по коридорам замка в надежде увидеть его, бывал в тех местах, где, как я знал, можно было его встретить, болтал Бог знает о чем с женщинами... О, Сесилия, я был в таком страхе! Я просто холодел от ужаса! И вот однажды Ханс спросил меня, не хочу ли я навестить вместе с ним его друзей. Долго колебавшись, я сказал "да".
Теперь ей хотелось зажечь свет. Ей хотелось видеть его глаза, видеть, что он замечает ее симпатию к нему. Почувствовав, что он нуждается в ней, она взяла его за руку и слегка пожала ее, а потом отпустила, немного отодвинулась, решив, что ему не понравится слишком интимная атмосфера.
Но ей было хорошо и так. Даже уютно. Она сказала об этом слух.
Он улыбнулся, обнажив белые зубы.
- Мне тоже хорошо. Хочешь что-нибудь поесть?
- Потом. Сначала я одержу над тобой победу.
- Вот как? В таком случае тебе не следует так ходить королевой. Иначе я ее возьму. Будь внимательнее.
Он и в самом деле мог взять ее королеву, но она этого не боялась: она поставила сзади две ладьи и теперь только ждала возможности ходить ими.
Александр начал атаку. Не думая о последствиях, он взял ее последнего коня.
- Нет, ты так неосторожна, Сесилия, ты устала.
- Шах, - сказала она и передвинула ладью. Он онемел.
- Что за чертовщина... - только и мог сказать он. Теперь ему оставалось одно: спасать короля. Сесилия снова взялась за ладью, обдумывая на ходу, как нанести ему последний, смертельный удар, но потом вдруг заколебалась. Ей не хотелось побеждать Александра. Поэтому она сделала совершенно невинный ход пешкой.
- Сесилия! Не надо никого щадить, и меня в том числе. Я не прощу тебе, если ты дашь мне выиграть из милости.
- Это не милость, Александр. Это женская стратегия! Но как хочешь. Могу я сделать повторный ход?
- Ты должна его сделать, - убежденно произнес он. - Даже пятилетний ребенок не сделает такого идиотского хода, как перестановка пешки, когда есть возможность разбить меня в пух и прах. В три хода!
Она послушно поставила пешку на место. И тогда вперед пошла вторая ладья.
- Шах, - спокойно сказала она.
Александр долго думал, очень долго. А Сесилия тем временем изучала его красивые руки и вышивку на халате. "Пламя свечей укорачивается", - рассеянно думала она.
Положение Александра было критическим, но он не думал сдаваться. И тут он нашел выход. Крайне рискованный выход.
- О! - воскликнула Сесилия. - Ты такой изобретательный, Александр!
- Не смейся, - сказал он, явно гордясь собой, ведь этот ход давал ему не только передышку, но и возможность опять занять атакующее положение. И теперь уже не имело значения, что он потерял много важных фигур.
Настала очередь Сесилии обдумывать свое положение, прежде чем продолжать массированную атаку. Она оказалась в тупике. Чтобы выиграть время, она сделала ход пешкой.
Это была ошибка, сделанная из опасения, что она заставит его слишком долго ждать. Этот ошибочный ход подверг опасности одну из ее любимых ладей. Она тут же бросилась на помощь, и ей удалось ее спасти.
Через полчаса у обоих на доске осталось лишь несколько фигур, их было так мало, что Сесилия посмотрела на Александра и сказала:
- Нет, эта затянувшаяся партия уже надоела мне. Может быть, согласимся на ничью?
- Как хочешь, - ответил он. - Благодарю за необычайную партию, Сесилия! Был момент, когда я всерьез боялся проиграть. А я-то думал, что такого со мной никогда не случится! И это после сказанных мною в начале игры слов!
Она улыбнулась про себя. Она вовсе не хотела оказаться победительницей. У нее дважды была такая возможность, но она не воспользовалась ею. Хорошо было иметь такой острый ум, но не стоило опережать события. Всему свое время.
- Не мешает поесть, я что-то голодна. И это посреди ночи, как это неприлично!
- Это нормально, - улыбнулся он.
Убрав шахматные фигуры, он поставил на доску еду, делая все уверенно и умело. Они молча ели и пили, чувствуя, что между ними крепнет общность, дружба и понимание.
Сесилия видела, что его что-то тревожит, и вдруг он неожиданно произнес:
- Моя жизнь была адом, Сесилия.
"Ой, - подумала она. - Он рассказывает! Он хочет рассказать мне об этом... Одна лишь я удостоилась его доверия".
Ее сердце стучало от волнения и страха.
3
Александр, всегда такой сдержанный, когда речь заходила о нем самом, теперь признался, что жизнь его была адом.
Она кивнула ему.
- Понимаю. Хотя я понимаю и не все.
- Я тоже.
- Ты всегда был таким?
На лице его появилась гримаса.
- Не знаю. Я не уверен в этом. Почему ты спрашиваешь?
- Потому что Тарье тогда объяснил мне кое-что: тот, кто рождается таким, никогда не станет иным. Но тот, кто стал таким... (ей ненавистно было само это слово) извращенцем в силу особых обстоятельств, имеет возможность изменить свои наклонности.
- Вряд ли это так. Если бы это было так просто, все было бы по-другому; кое-что из того, что он сказал, верно, но сама эта проблема гораздо более запутанная. Я знаю двух мужчин, которые имели связь и с женщинами, и с мужчинами. Один из них был женат и имел детей, и жена даже не подозревала о его тайных наклонностях, как не подозревали и все остальные.
Сесилия была удивлена, но не осмеливалась спросить, кто же это был. Она хорошо знала всех придворных.
- А ты сам? - тихо спросила она.
- Я не могу любить женщин. Ни одну из них!
- Ты пробовал?
Он молчал.
- Расскажи, - мягко сказала она, словно обещая со своей стороны терпимость и понимание.
Он не ответил, и она снова спросила:
- Ты презираешь себя? Ведь это так вредно.
- Нет, совсем нет, - горячо возразил он. - Для меня естественно любить мужчину. Чувство стыда у меня вызывает только реакция окружающих.
- Понимаю. Могу я говорить напрямик?
- Да.
- Ты домогаешься тех, с кем встречаешься?
- Нет, Сесилия, это совсем не так. Что ты чувствуешь, когда бываешь влюблена? Начинаешь сразу домогаться мужчины?
- Нет. Я могу испытывать к нему симпатию. Чувствовать общность с ним.
Он кивнул.
- Вот именно. Внутренняя связь между мной и другим мужчиной возникает медленно. И осторожно, бесконечно осторожно, в течение долгого времени товарищества и дружбы ты идешь к тому, чтобы другой захотел... жить с тобой.
- Но это в точности как между мужчиной и женщиной! - воскликнула Сесилия.
- Именно так! Посторонний этого не замечает: любовь, внутреннюю связь, интуитивное взаимопонимание между двумя мужчинами.
- Когда же... ты понял, что ты такой?
Она понимала, что слово "такой" здесь мало что выражает, но по-другому она сказать не могла. Она задала этот вопрос в надежде на то, что Тарье все же был прав: что Александр был вынужден, в силу особых жизненных обстоятельств, пойти на это.
Но это была напрасная надежда! Она вступила в брак с какими-то невероятными фантазиями!
Он долго медлил с ответом.
- Я не помню, как с этим обстояло дело в детстве... - неохотно начал он, облокотившись спиной на подушки. - Да и вряд ли об этом стоит говорить применительно к детству. Мы жили здесь, в семье нас было много братьев и сестер, но во время чумы в 1601 году все умерли, кроме сестры Урсулы и меня.
- Наверное, тогда ты был совсем еще не старым? Он улыбнулся.
- Нет, мне тогда было шесть лет.
Наконец-то она узнала! Значит, теперь ему тридцать один год.
- Бедные твои родители, - вздохнула она. - Потерять всех детей...
- Да. Они потеряли сразу десятерых детей. Поэтому моя мать вела себя истерично с Урсулой и со мной - особенно со мной, потому что я был единственным, кто мог быть продолжателем рода. Нам не разрешали ходить туда-то и туда-то, делать то-то и то-то. Все казалось ей опасным.
Пытаясь найти причину его отклонений, Сесилия не усматривала ее именно в этом: она знала многих чрезмерно опекаемых мальчиков, и все они стали нормальными мужчинами.
- А твой отец?
Александр нахмурился.
- Я смутно помню его. Высокий, дородный мужчина... Нет, не помню. Моя мать часто плакала из-за него. Помню, что в его комнате было много картин. Я не любил входить туда.
- Каких же картин?
Александр поморщился и передернул плечами. Либо он этого не помнил, либо просто не хотел отвечать.
- Он рано умер?
- Да. Через год после эпидемии.
- А потом?
- Потом ничего особенного не происходило. До самой юности.
- Ты интересовался мальчиками или девочками?
- Вот этого я как раз и не помню. Моя мать хотела, чтобы я стал офицером. Это было принято в нашей среде. И будучи уже в казарме, я услышал, как мои товарищи говорили о девушках и своих похождениях с ними. Слушая их, я решил, что настало и мое время, что я тоже должен это попробовать.
Александр с трудом сглотнул слюну.
- ...не знаю, стоит ли об этом рассказывать.
- Прошу тебя, продолжай, - тихо сказала Сесилия. - Я хочу узнать побольше о человеке, за которого я вышла замуж. Я все пойму.
Он кивнул, хотя лицо его казалось бледным в отблеске свечей, почти уже догоревших. Протянув руку, Сесилия погасила пламя ближайшей. Александр тут же погасил остальные свечи. Комната погрузилась в кромешную тьму. Для него так было лучше.
- Там был один юноша, - устало произнес он, - один из моих товарищей. Мы сразу сошлись с ним и были неразлучны. Но он часто встречался с девушками и всегда настаивал на том, чтобы я пошел с ним. Мою нерешительность он считал стеснительностью перед женщинами. Но, понимаешь ли, Сесилия, у меня не было ни малейшего желания встречаться с ними. Я не задумывался над тем, как они выглядят и что из себя представляют. Вместо этого я все чаще и чаще испытывал желание прикоснуться к своему другу, поиграть его кудрями. Мне хотелось дать ему чувственные доказательства дружбы: обнять его, когда я чему-то радовался, утешить его, когда он был чем-то озабочен. Тогда я еще ничего не понимал. И вот как-то раз ему удалось заманить меня на свидание с двумя девушками, и он устроил все так, что я остался на садовой скамейке вдвоем с одной из них. Она была очень смазливой и соблазнительной, но я окаменел от страха, Сесилия! Я знал, что от меня требуется, и засвидетельствовал ей свое почтение исключительно галантными словами.
- Почти как в тот первый раз, когда мы встретились с тобой, - сказала Сесилия. - В тот раз ты был таким дружелюбным и в то же время таким сдержанным.
В его голосе послышался смех:
- Не исключено! С разницей лишь в том, что, разговаривая с тобой, я не был испуган. Но той девушке я явно нравился: она придвинулась ближе и положила руку на мое колено. Так просто и доверчиво. Но это вызвало во мне сильнейшее отвращение - настолько сильное, что я не смог сидеть спокойно, сославшись на то, что у меня болит голова, я ретировался. Я почти бежал бегом обратно в казарму.
Сесилия тронула его ладонь. Она была холодной и влажной. Эти признания стоили ему многого. И она была благодарна ему за это.
Она поняла, что никогда не забудет эту ночь: эту темноту, поглотившую все, это особое, доверительное настроение...
Внезапно какая-то безысходная тоска охватила ее, и она ничего не могла с этим поделать. Ей вдруг стало бесконечно грустно оттого, что все сложилось именно так. Но ей теперь не хотелось анализировать свои чувства.
Александр сделал небольшую паузу, словно собираясь с мыслями, потом продолжал:
- И с этого момента я стал всерьез удивляться самому себе: после этой истории с девушками я к моему глубочайшему удивлению обнаружил, что ревную!
И вот однажды вечером в казарме, когда мы играли в карты и пили вино, болтали и смеялись, я в порыве радости положил руку на плечо моего друга. И тогда я почувствовал острое желание прижать его к себе. Я тут же отстранился, но во время карточной партии я опять был рядом с ним. Я украдкой посматривал на него, и моя растерянность росла, потому что он казался мне невыразимо привлекательным. Мысль о нем наполняла меня радостным возбуждением - и внезапно я понял, что хочу его. Сославшись на неотложные дела, я ушел. Я вышел на мороз, направился к берегу моря, сел на заиндевелое бревно, чувствуя желание умереть. Мое сердце разрывалось от любви к юноше! Можешь ли ты понять, Сесилия, что я пережил? Я слышал, что есть такие извращенцы, но считал все это неудачной шуткой. И вот я сам стал одним из них! Стал тем, о ком мои товарищи говорили с таким презрением! Я плакал и проклинал самого себя, кусал до крови костяшки пальцев от отвращения к самому себе, молил Бога о том, чтобы он помог мне снова стать нормальным но моя страсть к этому юноше не проходила. Промучавшись много-много дней, я попросил, чтобы меня перевели в другое подразделение, - и мое желание удовлетворили. Ведь его интересовали только девушки, он видел во мне лишь товарища и не больше, а я предпочел бы умереть, чем рассказать ему о своей тайне.
Все это вызвало у Сесилии сочувствие и смущение: она поняла, как мало знает о людях и их страстях.
- И что потом?
- Сначала я пытался сделать все, чтобы истребить в себе эти наклонности. Часами простаивал в молитве в своей комнате или в церкви. Но на протяжении многих лет я продолжал любить этого юношу, хотя никогда больше не видел его. В конце концов я смирился с этим - с тем, что я был не таким, как все. И это успокоило меня. Но, Бог тому свидетель, я не осмеливался открыть свою тайну.
Она горячо, нетерпеливо и взволнованно произнесла:
- Но как же ты мог жить так... в целомудрии? Он пожал плечами.
- Если монахи могут это, то и я смогу - так я думал. Пока не встретил Ханса...
Сесилия замерла в ожидании. Александр долго размышлял, словно с трудом выдавливая из себя что-то.
- Инициативу проявил Ханс. Это был опытный юноша. И он проникся ко мне симпатией. Он посмотрел на меня пристально, испытывающе, властно... Я не мог поверить своим глазам! У него была такая привлекательная внешность, да, ты бы видела его! И я с головой увлекся им, увидел в нем надежду, ведь он был во всех отношениях славный парень. И в то же время я подавлял в себе эти чувства.
Увлекшись, Александр с трудом подбирал слова, отдельные предложения теряли между собой связь, казалось, что он хочет выплеснуть все сразу, не заботясь о последовательности.
- И как только твои нервы все это выдержали, - сказала Сесилия.
- Много раз я был на грани срыва, - признался он. - Я бродил по коридорам замка в надежде увидеть его, бывал в тех местах, где, как я знал, можно было его встретить, болтал Бог знает о чем с женщинами... О, Сесилия, я был в таком страхе! Я просто холодел от ужаса! И вот однажды Ханс спросил меня, не хочу ли я навестить вместе с ним его друзей. Долго колебавшись, я сказал "да".
Теперь ей хотелось зажечь свет. Ей хотелось видеть его глаза, видеть, что он замечает ее симпатию к нему. Почувствовав, что он нуждается в ней, она взяла его за руку и слегка пожала ее, а потом отпустила, немного отодвинулась, решив, что ему не понравится слишком интимная атмосфера.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента