Сандему Маргит. Женщина с берега

   Он слышал, как за забором играли дети и как смолкли их голоса.
   Потом послышались торопливые шаги и кто-то с явным трудом отворил ворота.
   Пятеро детей с любопытством уставились на него. Одежда у них была не слишком чистой.
   — Добрый день, — вежливо произнес он. — Не живет ли здесь человек, которого зовут Ола или Ула?
   Дети еще более пристально уставились на него.
   В доме открылась дверь и какая-то женщина крикнула:
   — В чем дело, дети? Кто там пришел?
   Они нехотя пропустили Андре за ворота, и он подошел к двери, возле которой стояла женщина с растрепанными волосами и ведром помоев в руках.
   Он вежливо повторил свой вопрос.
   — Ола? Здесь нет никакой Олы, — сердито ответила она. — И никакого Уле.
   — И здесь никогда не жил человек с таким именем?
   Женщина нахмурилась. Несмотря на худобу и бедность, она явно почитала для себя за честь блюсти в доме чистоту, поэтому решительно произнесла:
   — Жил, но это было давно.
   — Должно быть, это было…
   Андре быстро прикинул в уме, когда это могло быть. Когда отец Петры мог выгнать ее из дома? В 1899 году ей было семнадцать, нет, девятнадцать лет. Если она родила первого ребенка двумя годами раньше… Господи, если бы ей было тогда семнадцать, что вполне могло было быть, значит, она родила первого ребенка в пятнадцать лет, а зачала в четырнадцать… Нет, этого не может быть, конечно же, Петре было девятнадцать, когда ее встретила Ванья!
   Отбросив все побочные соображения, он приступил прямо к делу.
   — Это должно было быть примерно в 1897 году, — сказал он.
   — Похоже, что это так, — ответила женщина. — Здесь жил какой-то Уле Кнудсен, но я здесь тогда еще не жила.
   — И где… он теперь?
   — Он умер.
   «Черт возьми!» — подумал Андре, но вслух сказал:
   — А его семья?
   — Я не знаю. Подождите-ка немного!
   Она крикнула кому-то, находящемуся в доме:
   — У Уле Кнудсена была семья? Из дома послышался слабый, тоненький голосок. Женщина, стоящая в дверях, «перевела»:
   — Моя мать говорит, что у него была одна дочь. Но с ней случилось несчастье.
   «Спасибо, мне это известно», — подумал Андре и спросил:
   — Она была у него единственным ребенком? Новый вопрос, мгновенный ответ из дома. Повернувшись к Андре, женщина сказала:
   — Мать говорит, что у него был еще и сын. Он умер от мыта.
   Что это еще за болезнь такая? Андре думал, что мыт бывает только у лошадей.
   — Он был уже взрослым?
   Последовал новый обмен репликами между дочерью и матерью.
   — Нет, бедняге было всего лишь шестнадцать.
   Андре никак не осмеливался спросить, были ли у Уле Кнудсена братья и сестры. Его источник информации начинал уже приходить в раздражение. Поэтому он вынул кошелек и дал женщине грош за «бесценные пояснения», как он сам выразился. Теперь он мог спросить у нее что-то еще, поскольку вид у женщины стал более приветливым. Но он решил отложить это напоследок, попросив разрешения вернуться снова, если ему понадобятся еще какие-то сведения. Она подтвердила свое согласие на это кивком головы.
   Дети, вертевшиеся вокруг него, наперегонки побежали к воротам, чтобы открыть их. Он дал каждому по мелкой монетке.
   В этом дворе он оставил о себе хорошее мнение.
   На сегодня с него было достаточно. Вернувшись в отель, он составил список мероприятий на следующий день и пораньше лег спать. Тело его все еще ныло от длительной езды, и он немедленно уснул.
 
   Нетта Микальсруд открыла дверь своей маленькой квартирки. Как всегда, в нос ей ударил спертый воздух. Последние тридцать лет она жила здесь вдвоем с матерью. Но теперь мать умерла, и Нетта осталась одна.
   Собственно говоря, ее звали Антонетта, но ей никогда не нравилось это имя. Поэтому когда ее в детстве стали называть Неттой, она была благодарна за это.
   Она была красивым и избалованным ребенком. После смерти отца мать настолько оказалась привязанной к своей единственной дочери, что душила все ее мечты о молодых поклонниках.
   Материальное положение двух одиноких дам было катастрофическим. Что-то надо было предпринимать, и Нетта нашла себе скромное место посыльной в коммунальном правлении. Мать была, конечно, в истерике: девушка из хорошей семьи не должна была работать, тем более — на такой жалкой должности. И что будет делать она, мать, когда Нетта станет уходить на весь день из дома?
   Работать по дому, — решительно ответила молодая девушка. Ведь должен же кто-то этим заниматься. Разве не делала это до сего времени Нетта? Может быть, ее мать пойдет куда-то зарабатывать деньги? Нет, нет, в ужасе отвечала пожилая женщина. Как ей могли придти в голову подобные мысли?
   Со временем все наладилось. Нетта была толковой и способной, она была пригодна не только для того, чтобы бегать по мелким поручениям и варить кофе служащим коммунального правления. Она получила повышение по службе, и мать была просто потрясена ее заработками.
   Шли годы. Нетта преуспевала. Мать умерла.
   И настал день, когда Нетта вдруг обнаружила, какой пустой была ее жизнь.
   Она задумчиво сняла шляпу, украшенную гроздью искусственных вишен. Впервые за много лет она внимательно посмотрела на себя в зеркало.
   Она выглядела ужасающе старой со своим висящим на шнурке лорнетом! Уж лучше бы она носила его в карманном футляре. А волосы…
   Она осторожно распустила их по плечам, высвободила шею из тугого, высокого воротника.
   Вид у нее был просто плачевный! Стареющая женщина, совершенно лишенная шарма!
   Она торопливо принялась готовить еду, вытирая пыль со стола и с полок в своем маленьком, одиноком жилище.

2

   Ему так и не удалось проследить родословную Петры Ольсдаттер, поэтому он занялся поисками Эгиля Холмсена, отца ребенка.
   Адрес у него был.
   К несчастью, Эгиль Холмсен женился, и ему пришлось беседовать с его молодой женой. За ее подол цеплялись двое маленьких детей, она снова была беременной. Андре было трудно заставить себя бередить такую старую рану, как история с Петрой. Он просто не знал, как к этому подступиться и поэтому сказал, что желает узнать кое-что о своем родственнике от ее мужа. Он дома?
   Вид у нее был удивленный и немного напуганный, но она подтвердила, что муж ее работает на чугунолитейном заводе.
   «По-прежнему, — подумал Андре. — Да, да, люди теперь цепляются за свою работу изо всех сил, поскольку это единственный источник существования».
   — Он работает в должности мастера? — спросил Андре, считая, что за тринадцать лет тот должен был продвинуться по службе.
   Женщина робко улыбнулась.
   — Мастера? — сказала она. — Разве он может быть мастером? Он, как всегда, стоит у плавильной печи…
   Стало быть, никакого прогресса у Эгиля Холмсена не наблюдалось. Нет, и в тот раз, когда Петра ждала от него ребенка, он тоже не проявил особой инициативы. Он просто зачал этого ребенка, и этим все ограничилось. А потом? Склонился перед волей родителей. Стал считать Петру падшей женщиной…
   Андре не испытывал теплых чувств к этому неизвестному ему Эгилю.
   Лучше всего было бы посетить его на рабочем месте, его молодая жена не должна была страдать из-за его прошлых прегрешений или слабостей.
 
   На чугунолитейном заводе был как раз обеденный перерыв, так что Эгиль Холмсен смог выйти к нему.
   Лицо Эгиля Холмсена, покрытое копотью, потом и сажей, было не лишено привлекательности, выдавая вместе с тем человека безответственного и легкомысленного. Казалось, ничто в этом мире не вызывало у него интереса. То, что работа на чугунолитейном заводе не делала человека богатым, Андре понял сразу, увидев дом Холмсена, но ведь можно было что-то сделать…
   Нет, он не имел права осуждать других.
   Эгиль Холмсен ему явно не нравился.
   Поэтому его голос звучал более агрессивно, чем он сам того желал, когда стал излагать цель своего посещения.
   Вкратце изложив суть дела, он добавил:
   — Ряд признаков свидетельствует о том, что ребенок, которого родила Петра Ольсдаттер, принадлежал к моему роду. Теперь я должен выяснить это, поэтому мне хотелось бы узнать больше о вашем происхождении и о происхождении Петры.
   — Зачем вам это? — равнодушно и кисло произнес Эгиль Холмсен.
   — Речь идет о наследстве, — сухо ответил Андре. В глазах Эгиля Холмсена зажегся огонек. Это был первый признак жизни, замеченный в нем Андре.
   — И что же это за наследство?
   — Я пока не имею права говорить об этом. Мне нужно сначала найти наследников.
   Он уже понял, что возможность получить деньги располагает людей к разговору.
   Теперь литейщик смотрел на него почти с интересом.
   — Как вы смогли узнать об этом? Андре заранее предвидел этот вопрос.
   — Тело ребенка имело определенные отличительные признаки, — сказал он, — которые встречаются только у представителей нашего рода. Вы позволите мне задать вам несколько вопросов относительно вашего происхождения?
   — Да, да, — почти нетерпеливо произнес тот. Держа наготове записную книжку, Андре спросил:
   — Как звали ваших родителей и где они жили?
   Ответ последовал незамедлительно. Названные имена ничего не говорили Андре, но он все же записал их вместе с адресом. Отец его уже умер, в живых осталась только мать.
   — А как звали ваших бабушку и дедушку? Этот вопрос вызвал у литейщика раздражение.
   — Я не помню этого, черт возьми! — ответил он. — А впрочем, деда моего звали Гудбранд.
   — Возможно, ваша мать знает об этом?
   — Возможно. Значит, мы с вами родственники?
   — Пока я не могу этого сказать, мне нужно вернуться в прошлое.
   — А стоит ли затевать все это? В глубине души Андре горячо желал, чтобы Эгиль не оказался его родственником.
   — Стоит ли? — воскликнул он. — Если бы не стоило, я не стал бы предпринимать такое длительное путешествие.
   Ответ понравился Эгилю. На его покрытом сажей лице появилась слащавая улыбка.
   — Хорошо, спросим мать! Она наверняка знает об этом.
   — Спасибо, я так и сделаю. Нет ли у вас братьев и сестер, которые больше знают о своей семье?
   — Братьев и сестер? — фыркнул Эгиль. — Целых одиннадцать штук! Но им ничего об этом не известно. Нужно спросить мать!
   Одиннадцать?.. И трое собственных детей.
   И тут, посреди закопченной и грязной улицы Трондхейма, Андре понял, что Эгиль исключается: потомок Людей Льда не мог иметь одиннадцать детей. Но он решил все-таки поговорить с его матерью.
   — Петра говорила что-нибудь о своем роде? О своих родителях или сверстниках?
   Эгиль подозрительно взглянул на него. Ему не хотелось иметь соперников.
   — Нет, Петра ничего об этом не говорила, — ответил он. — Мы с ней вообще ни о чем не разговаривали.
   Андре мог себе это представить. Возможно, Петре и хотелось с ним поговорить, но этот тип был не из тех, кто склонен терять время на подобные пустяки.
   Андре был воспитанным молодым человеком, но теперь ему очень хотелось дать этому человеку оплеуху.
   Но так поступать не следовало.
 
   Наконец он снова очутился в центре города. Этот несимпатичный Эгиль не мог быть представителем Людей Льда. Все дело было в самой Петре.
   Кто мог знать о ней больше?
   Ему казалось, что руки хватают воздух, пытаясь нащупать какую-то путеводную нить.
   Кто знал Петру раньше?
   Ее первый любовник?
   Маловероятно, что он мог бы что-то рассказать.
   С озабоченным видом Андре явился в контору, где был днем раньше. Дама за конторкой моментально узнала его.
   — Ну, как дела? — спросила она.
   — Пока никак, — признался он и рассказал ей, что он делал и что узнал.
   — Тогда я не вижу иного выхода, кроме как обращения к церковным записям, — сказала она. Андре кивнул.
   — Я и сам думал об этом.
   — Контора окружного священника сегодня закрыта. Она откроется завтра в одиннадцать утра. Но я сама кое-что разузнала здесь, в канцелярии. Вы, надеюсь, не против?
   — Разумеется, нет.
   Взглянув на нее, он заметил, что что-то в ней переменилось со вчерашнего дня. Может быть, прическа? Или дело было в платье? Лорнета при ней не было.
   — Что же вы обнаружили? — спросил он.
   — Я поговорила с человеком, который знал Уле Кнудсена при жизни.
   — Отца Петры? Превосходно!
   — Несколько его родственников тоже могут вам рассказать о Петре.
   В сознании Андре зазвучал предупредительный сигнал: несколько родственников, это уже никуда не годилось.
   — Родственников по линии отца или матери Петры?
   — По линии отца. Братья и сестры Уле Кнудсена уже умерли, насколько мне известно. Но живы их дети, двоюродные братья и сестры Петры.
   Глубоко вздохнув, Андре сказал:
   — Тогда нам следует исключить Уле Кнудсона, он не является моим родственником. Она изумленно подняла брови. Он тут же пояснил:
   — В нашем роду не заводят много детей. Чаще всего имеют одного ребенка, изредка — двух. И один-единственный раз у одного было трое детей. Такое трудно себе представить!
   — Странный у вас род, однако!
   — Да, мы тоже так считаем. Но что есть, то есть.
   — Значит, вы полагаете, господин Бринк, что если Петра и происходит из того же рода, что и вы, то по материнской линии?
   — Именно так!
   — Значит, нужно узнать имя жены Уле Кнудсона, — загоревшись возможностью предстоящего поиска, сказала она. — Оно должно быть записано в церковных книгах. Но около пятнадцати лет назад в доме, где располагалась контора приходского священника, произошел пожар. Часть бумаг сгорела. Не знаю, как обстоит дело с церковными книгами. Никто ничего не знает о жене Уле Кнудсона, потому что она умерла рано и была не из этих мест.
   — Очень любезно с вашей стороны, что вы тратите свое время на эти хлопоты.
   — Не беспокойтесь об этом! А теперь я пойду с вами в церковную контору. Пройдем через задний ход, а то здесь всегда толпятся люди, даже в нерабочее время.
   Андре охотно последовал за ней через лабиринты коридоров административного здания.
   — Кстати, — сказала она. — Я узнала еще, кто был отцом первого ребенка Петры. Но, может быть, вас это не интересует?
   — Собственно говоря, нет, но этот человек, возможно, знает что-то о Петре, а это бы нам пригодилось. Вы просто ангел, фрекен… Да, как ваше имя?
   — Микальсруд. Нетта Микальсруд. Остановившись в пустом коридоре, она добавила, понизив голос:
   — Его зовут Теодор Брандстедт, это известный политик. Он заведует школьным образованием в городе и метит по меньшей мере в бургомистры. Я хорошо знаю его по работе и он меня просто… удивляет.
   — Вы хотите сказать, шокирует?
   — Да, — согласилась она. — Именно это я и хотела сказать.
   — Кто же является вашим непосредственным начальником?
   — О, мой начальник вполне порядочный человек, но его жена жуткая сплетница. От нее-то он и узнает все.
 
   Наконец они пришли в контору приходского священника, где их выслушал молодой чиновник.
   Но получилось так, как и ожидал Андре: здесь тоже сработал дьявольский закон бутерброда, падающего маслом на пол. Нужные ему церковные книги сгорели при пожаре. Остались только испорченные переплеты да несколько обгорелых страниц.
   И им пришлось уйти ни с чем.
   «Странная дама, — думал Андре на обратном пути. — Такая энергичная, чего не скажешь по ее внешнему виду. Ее следовало бы отблагодарить. Подарить ей что-нибудь. Конфеты? Или цветы? Наверняка она не захочет брать деньги, да и у меня нет такого желания, ведь поездка оказалась более дорогостоящей, чем я предполагал».
 
   Когда он вернулся в отель, его ждало толстое письмо. Это было письмо из дома, они заранее договорились в каком отеле он остановится.
   В конверте лежала рукопись, довольно длинная и, судя по виду, не новая, а также небольшой пакет. К этому прилагался лист бумаги, исписанный рукой Бенедикты.
   «Дорогой сын! Сразу после твоего отъезда я случайно просматривала старинные сокровища Людей Льда и обнаружила эти незнакомые мне записи. Они лежали вместе с вещами Ваньи, так что наверняка они принадлежали ей.
   Я прочитала до конца эти записи. Думаю, тебе тоже будет интересно ознакомиться с ними. Может быть, это послужит тебе путеводной нитью в твоих поисках? Посмотрев на второй лист, ты найдешь пометку, сделанную рукой Ваньи».
   Андре тут же взглянул на второй лист. Там аккуратным почерком Ваньи было написано:
   «Эти вещи были найдены в нищенской каморке Петры Ольсдаттер. Несмотря на то, что двоюродные браться и сестры просто дрались из-за них, я присвоила это себе втихомолку. И я оставила их среди реликвий Людей Льда, обнаружив весьма странное совпадение. Ванья Линд из рода Людей Льда, 6 июня 1900 года».
   «Это просто фантастично, — подумал Андре с радостью. — Наконец-то у меня есть нечто осязаемое, вещи, принадлежавшие Петре. Может быть, они наведут меня на след?»
   Он распечатал маленький пакет.
   Оттуда выпал медальон.
   Тот самый, который искали.
 
   Да, для бедняка эта вещица представляла собой ценность.
   Он осторожно попробовал открыть довольно большое золотое сердечко. Но старинный медальон не поддавался. Андре приложил силу, но напрасно. В конце концов ему пришлось разъединять обе половинки с помощью перочинного ножа.
   В медальоне лежала прядь волос, прекрасных, светлых детских волос.
   На внутренней стороне медальона была выгравирована надпись. Поднеся медальон к свету, Андре стал разбирать буквы.
   И постепенно он прочитал всю надпись, сделанную витиеватым шрифтом: «Петра Эриксдаттер, Нордладе, 1829».
   1829 год? Петра? Разумеется, не эта Петра, ведь она родилась в 1880 году. Но девочкам часто давали имена в честь бабушек.
   Владельцем этого медальона в 1829 году должен был быть маленький ребенок, судя по волосам. И он должен был быть из богатой семьи, ведь далеко не все дети разгуливали с такими медальонами. Владельцем медальона должна была быть бабушка Петры, поскольку мать ее, судя по рассказам, происходила из богатой семьи.
   А отца бабушки звали Эрик. Эрик Нордладе.
   Теперь у него была зацепка для дальнейших поисков. Об этом ему не терпелось сообщить своей добровольной помощнице.
   Но Ванья ничего не говорила об этом на Липовой аллее! Конечно, она попросту забыла об этом. Ведь у Ваньи в голове было совсем другое. Теперь они узнали, что все ее помыслы были устремлены к этому демону.
 
   Его мысли вернулись к даме из конторы. В самом деле, она была удивительным человеком. На вид такая строгая и недоступная, а на самом деле такая человечная.
   Он был рад, что у него такой соратник. Полезно иметь такого человека, находясь в чужом городе.
   Глупо и непростительно было с его стороны сразу не узнать ее имя. Нетта Микальсруд… Ему нужно посоветоваться с ней сегодня же вечером.
   Но, разумеется, он не должен вмешиваться в ее частную жизнь.
   В этот вечер у него так и не нашлось свободного времени. По окончании дневных дел ему предстояло ознакомиться с историей Петры. Он не придавал этому слишком большого значения, просто его интересовало все, что имело отношение к несчастной Петре. Он знал о ней так мало!
   Но перво-наперво он посетил снискавший дурную славу приют.
 
   Нетта Микальсруд сидела в своей конторе в глубокой задумчивости. К счастью, посетителей не было, так что она могла спокойно размышлять.
   Перед ней лежал листок бумаги, в руке было перо. Щеки ее пылали, когда она, наконец, принялась писать:
   «Уважаемый господин Брандстедт!
   Выясняя происхождение Петры Ольсдаттер, я прошу содействия с Вашей стороны.
   Дело, разумеется, строго конфиденциально. Поисками занимаюсь я сама. Мой клиент ничего не знает.
   Меня интересует, что Петра Ольсдаттер говорила Вам о своем происхождении. Речь идет о получении наследства, и если окажется, что Петра принадлежит к одному состоятельному роду, ее дочь получит значительную сумму денег, о которой я здесь не хочу упоминать.
   Прежде чем посетить Ваш дом или Вашу контору, я решила написать Вам. Мне не хотелось бы выглядеть бестактной.
   Надеясь на скорый ответ, приношу Вам свое почтение
   Антонетта Микальсруд».
 
   Вот так! Здорово получилось.
   Немного поколебавшись, Нетта написала письмо сходного содержания отцу второго ребенка, Эгилю Холмсену. Ей почему-то казалось, что тому будет легче высказаться в письменном виде, чем с глазу на глаз с Андре Бринком из рода Людей Льда.
   Отправившись на почту, она позаботилась о том, чтобы оба ее письма были доставлены на следующий день.
   «Могу же я доставить себе хоть какое-то удовольствие, — с улыбкой на губах подумала она. — И мой клиент будет доволен».
   «Мой клиент» — прекрасное выражение. Она использовала его в обоих письмах.
 
   Детский приют выглядел не слишком привлекательно. В пустых, голых помещениях звучали детские голоса, в приемном отделении Андре встретила властного вида дама в белом накрахмаленном переднике. Судя по всему, она не собиралась пускать его дальше.
   Он стоял возле обшарпанных дверей, проводя указательным пальцем по царапинам на секретере, стоящем рядом. Царапины эти были сделаны детьми на протяжении многих лет — одинокими, лишенными родителей детьми, вынужденными подчиняться той жесткой дисциплине, которую так ценили взрослые.
   И под суровым взглядом надзирательницы Андре сам почувствовал себя брошенным ребенком.
   — Дочь Петры Ольсдаттер? Да, я знаю, о ком идет речь. Она была для меня опорой и утешением.
   — Вы говорите, была? Девочка умерла? Надзирательница пристально посмотрела ему в глаза и сказала:
   — Нет, не умерла! Она живет, чем Бог пошлет, несчастное создание.
   Андре был просто шокирован ее словами.
   — Но… она же совсем ребенок! Где она теперь?
   — Мали вовсе не ребенок. Ей уже восемнадцать лет. Вы найдете ее на улице. Что же касается нас, то мы умываем руки, потому что мы сделали все, чтобы воспитать ее порядочной христианкой, но она не поддается никакому воспитанию.
   На Андре свалилось слишком много новых сведений сразу.
   — Подождите-ка, — сказал он. — Давайте разберем все по порядку. Вы сказали, что ей теперь восемнадцать лет? Но этого не может быть. Она…
   — Петре Ольсдаттер было четырнадцать лет, когда она родила Мали.
   Андре онемел. Четырнадцать лет? Бедная девочка!
   И его наполнил, словно кипящая лава, гнев против отца первого ребенка Петры, Теодора Брандстедта, а также против Уле Кнудсена, выгнавшего из дома свою четырнадцатилетнюю дочь.
   Но хуже всего было то, что теперь дочь Петры ожидала сходная судьба. На улице? Боже мой!
   Но возраст ее был назван правильно. В самом деле, Мали должно было теперь быть восемнадцать лет.
   Собравшись с мыслями, он сказал:
   — Не могли бы вы рассказать мне все, что вы знаете о Мали? Больше всего меня интересует ее происхождение. Не осталось ли каких-то записей о ней?
   Надзирательница принялась искать что-то в потемневшем от времени секретере.
   — Сейчас я посмотрю в журнале…
   Вскоре она нашла то, что было нужно. Там было написано совсем немного, и Андре прочитал:
   «Мали, дочь Петры Ольсдаттер. Отец неизвестен. Родилась 1 февраля 1894 года. При поступлении ребенок имел на себе распашонку, рубашечку и пеленки. Девочка была завернута в шерстяное одеяло. Других вещей при ней не было. Ребенка насильно забрали у матери, жившей в дровяном сарае. Мали была здорова и не заражена никакими инфекциями».
   Это все.
   Не было указано даже ее фамилии…
   Вздохнув, Андре поблагодарил надзирательницу. Он хотел расспросить ее о годах, проведенных Мали в приюте, о том, не происходило ли с ней чего-то особенного, не болела ли она, но тут кто-то позвал надзирательницу и у него пропала такая возможность.
   На улице! Насильно отнята у матери. Бедная Петра!
   Несмотря на то, что Мали мало чем могла быть ему полезна, ему захотелось увидеть ее и поговорить с ней. Если Петра была из рода Людей Льда, то и Мали тоже была из этого рода! И в таком случае его долгом было помочь ей.
   Но он вздрагивал при одной мысли об этом. Подумать только, иметь дело с такой отбившейся от рук девушкой!
   Ладно, девушка подождет. Сначала ему нужно было пообедать, а потом прочитать историю, которая привлекла внимание Ваньи и Бенедикты.
   Собственно говоря, ему следовало бы нанести визит Теодору Брандстедту, но он не решался на это.
 
   В отеле его ждала записка, оставленная Неттой Микальсруд. Коротенькое сообщение: «Мать Петры звали Герд. С дружеским приветом Нетта Микальсруд».
   «Спасибо, мой неутомимый помощник, — подумал он. — Так постепенно мы и разгадаем головоломку».
   После обеда он направился в свою комнату. Сняв ботинки, удобно улегся на постель. Обложившись со всех сторон подушками, достал рукопись.
   Рукопись состояла из нескольких листков, скрепленных голубой шелковой нитью. И сами листки, и эта нитка были на вид далеко не новыми.
   Вместо заголовка стояло небольшое пояснение, написанное аккуратным, изысканным почерком:
   «Записано Герд Свенсдаттер в году 1875 со слов ее матери, Петры Эриксдаттер».
   Герд… Мать младшей Петры. Та, что, согласно молве, происходила из богатой и культурной семьи. Да, почерк явно свидетельствует об этом.
   И еще Петра Эриксдаттер Нордладе. Бабушка. Та, которой принадлежал медальон.
   Начинала просматриваться родственная линия. Но была ли это та самая линия? Вела ли эта линия к Кристеру Грипу?
   Трудно определить.
 
   Начав читать, Андре вскоре обнаружил, что писательница была высокообразованной, не лишенной поэтического дарования.
   Но почему же тогда она вышла замуж за этого пьяницу Уле Кнудсена?