Страница:
настояниям родственников только потому, что надеялся на скорую кончину. Но
теперь я воскрес для жизни, друг мой. С ней заключен новый договор, и
сегодня я полон молодых сил и упований на будущее. Любовь бродит во мне,
как соки в этом огромном дереве. Да, да, любовь, то есть вера, силы,
ощущение бессмертия моей души, и за нее мне держать отчет перед господом
богом, а не пред людьми, ослепшими от предрассудков. Я хочу быть
счастливым, понимаете? Хочу жить и хочу стать супругом только в том случае,
если полюблю от всего сердца...
- Только не напоминайте мне о том, - продолжал он, не давая Каролине
вставить словечко, - что свои желания должно принести в жертву долгу. Я
человек не слабый и не легкомысленный. Я не придаю значения пышным словам,
освященным традицией, и не намерен быть рабом честолюбивых химер. Моя мать
мечтает вернуть свое богатство - в этом-то и заключается ее ошибка. Ведь ее
истинное счастье и подлинная добродетель состоят в том, что она отказалась
от него и тем самым спасла своего старшего сына. С тех пор как я отдал ей
почти все, что у меня было, матушка стала несравненно богаче, чем раньше,
когда она с ужасом взирала на свое бедственное положение и считала, что оно
должно стать еще хуже. Посудите сами, разве я не сделал для нее все, что
мог? У меня есть святые убеждения, которые созрели во мне за жизнь и
окрепли в годы учения. О них я никогда никому не говорил. Душевные терзания
замучили меня, но, щадя матушку, я скрывал от нее свои горести. Я страдал
по ее вине и не проронил ни одной жалобы. Разве я не видел с детства, что
она явно предпочитает брата, разве не знаю, что по сей день она больше
любит старшего сына, потому что у него более высокий титул? Я проглотил
свои обиды, и в тот день, когда брат наконец приблизил меня к себе, полюбил
его от всего сердца. Но прежде - сколько тайных оскорблений и язвительных
насмешек я вынес от брата с матушкой, которые вместе ополчились на мою
жизнь и мои взгляды! Но я на них не обижался. Я понимал, что они
заблуждаются и живут в плену предрассудков.
Среди этого моря сокрушений только одно могло прельстить такого
отшельника, как я, - поприще литературы. Я чувствовал, что во мне есть
какой-то талант и страстная тяга к красоте, и это, мнилось мне, могло
расположить ко мне многих. Я понимал, что мои занятия литературой
оскорбляют убеждения моей матушки, и решил сохранить строжайшее инкогнито,
дабы никто не заподозрил, что я сочинил книгу. Вам единственной я доверил
тайну, которую вы никогда не выдавайте. Я даже не хочу добавить "при жизни
матушки", ибо питаю отвращение к подобным мысленным уловкам и нечестивым
оговоркам, которые могут невзначай накликать смерть тем, кого следует
любить больше самих себя. Поэтому я сказал "никогда", чтобы никогда у меня
не возникала даже самая робкая надежда на то, что личное счастье облегчит
скорбь по утрате моей матушки.
- Хорошо, - сказала мадемуазель де Сен-Жене. - Я восхищена вашими
словами и полностью с ними согласна. Но мне кажется, что эта ваша женитьба
может и, вероятно, должна удовлетворить обе стороны - и вас самих и вашу
семью. Если, по рассказам, мадемуазель де Ксентрай вполне достойна быть
вашей женой, зачем же заранее утверждать, что этот брак невозможен? А вдруг
и вправду вы увидите перед собой совершенство? Вот чего я не возьму в толк
и не думаю, что вы сможете привести серьезные доказательства своей правоты.
Каролина говорила так убежденно, что намерения маркиза разом
переменились. Окрыленный слабой надеждой, он уже был готов храбро открыть
ей сердце. Но Каролина обескуражила его, и маркиз опечалился и даже
помрачнел.
- Вот видите, - продолжала Каролина, - вам мне нечего сказать.
- Вы правы, - сказал маркиз, - напрасно я убеждал вас в том, что
мадемуазель де Ксентрай будет мне наверняка безразлична. Об этом знаю
только я, а вы не можете судить о тех моих сокровенных мыслях, которые
придают мне уверенность в том, что я говорю. Но не будем больше спорить об
этой особе. Я лишь хотел доказать вам, что душа моя свободна, а совесть в
этом деле чиста, и мне было бы крайне неприятно, если бы вы подумали обо
мне так: маркиз де Вильмер должен жениться на деньгах, ибо ему нужно
положение в свете и влиятельность. Друг мой, умоляю вас никогда не думать
обо мне так низко! Ваше столь нелестное суждение равносильно наказанию,
которого я ничем не заслужил, ибо не знаю за собой вины ни перед вами, ни
перед близкими. Я также хочу, чтобы вы не осудили меня, если обстоятельства
принудят меня открыто воспротивиться желаниям моей матери. Я не знаю,
сможете ли вы оправдать меня заранее: ведь рано или поздно я скажу матушке
и брату, что готов отдать им свою кровь, последние крохи состояния, даже
свою честь, но не свою нравственную свободу, не свою веру. Этим я не
поступлюсь никогда. Это мое единственное достояние, ибо даровано оно богом
и люди на него не имеют прав.
Говоря эти слова, маркиз порывисто прижал руку к сердцу. Его
выразительное и прелестное лицо светилось неколебимой верой. Каролина в
смятении боялась правильно понять маркиза и в то же время боялась
ошибиться; впрочем, при чем тут было ее волнение, если прежде всего она
должна была сделать вид, будто далека от мысли, что маркиз думает о ней. И
огромная решимость и непобедимая гордость возобладали над Каролиной. Она
ответила, что о будущем говорить не решается, но что сама она так любила
своего отца, что умерла бы, не раздумывая, если бы эта жертва могла
продлить его жизнь.
- Остерегайтесь принять неправильное решение, - горячо прибавила
она, - и всегда думайте о том, что, когда наших дорогих родителей нет уже в
живых, точно грозное обвинение возникает перед нами все то, чего мы не
сделали, дабы облегчить их жизнь. Тогда самые ничтожные ошибки кажутся нам
роковыми, и нет счастья и покоя тому, кто живет в плену воспоминаний о
тяжком горе, некогда причиненном матери, которой уже нет на свете.
Маркиз, не проронив ни слова, судорожно стиснул руку Каролине. Его
сердце сжалось от боли: Каролина нанесла ему верный удар. Она поднялась, и
маркиз, предложив ей руку, молча проводил ее до фиакра.
- Будьте спокойны, - сказал он на прощание, - я никогда не посмею
ранить сердце моей матушки. Молитесь, чтобы в урочный час у меня достало
сил склонить ее на свою сторону. Если же постигнет неудача... Впрочем, вам
это безразлично. Тем хуже для меня.
Маркиз сказал кучеру адрес и скрылся из виду.
Теперь Каролина уже ни минуты не сомневалась в том, что маркиз
страстно ее любит, и скрыть свое ответное чувство она могла только одним
способом: никогда не показывать вида, что догадывается о любви маркиза, и
никогда не давать ни малейшего повода для того, чтобы он еще раз заговорил
о ней, пускай даже обиняками. Она поклялась держаться с маркизом
неприступно, не позволяя ему даже заикнуться о своем чувстве, и никогда не
оставаться с ним подолгу наедине.
Решив впредь вести себя с маркизом только так, а не иначе, Каролина
тешилась надеждой, что обрела покой, но природа одержала над ней верх, и
Каролина почувствовала, что ее сердце разрывается от боли. Она безраздельно
предалась своему горю, утешая себя тем, что раз так нужно, лучше уступить
минутной слабости, чем долго бороться с собой. Она хорошо знала, что в
такой открытой борьбе в человеке невольно просыпаются инстинкты, которые
заставляют его искать выход и толкают на сделки с неукоснительностью долга
или судьбы. Каролина запретила себе думать и мечтать о маркизе - лучше было
заживо похоронить себя и плакать.
Господина де Вильмера она увидела около полуночи, когда разъезжались
гости. Маркиз появился вместе с братом - оба были во фраках, так как оба
вернулись от герцогини де Дюньер. Каролина хотела тотчас же уйти, но
маркиза удержала ее, говоря:
- Останьтесь, дорогая, сегодня вы ляжете спать немного позже. Дело
стоит того. Надо же узнать, как развернулись события.
Рассказ последовал незамедлительно. У герцога был нерешительный и как
бы удивленный вид, маркиз хранил ясное и открытое выражение лица.
- Матушка, - сказал он, - я познакомился с мадемуазель де Ксентрай.
Она прекрасна, учтива, очаровательна, и, право, не знаю, какие чувства
должны обуревать человека, которому посчастливилось ей понравиться, но мне
это счастье не улыбнулось. Она на меня едва взглянула.
И так как опечаленная маркиза молчала, Урбен поцеловал ей руки и
добавил:
- Только не нужно огорчаться из-за этого. Напротив, я принес вам целый
ворох надежд и планов на будущее. В воздухе носится - и я сразу это учуял -
совсем другой брак, который доставит вам бесконечно большую радость.
Каролине казалось, что она умирает и воскресает при каждом слове
маркиза, но, чувствуя, что герцог внимательно следит за ней, и утешаясь
тем, что и маркиз между фразами, вероятно, тоже украдкой поглядывает на
нее, Каролина сохраняла самообладание. У нее были заплаканные глаза, но
ведь она говорила, как ей тяжело было расставаться с сестрой, и к тому же
сам маркиз видел, как она плакала на вокзале.
- Сын мой, - сказала маркиза. - Не томите меня, к если вы говорите
серьезно...
- Нет, нет, - промолвил герцог с милым жеманством, - он шутит.
- Ничего подобного! - воскликнул Урбен, который был настроен
необыкновенно весело. - Мне кажется это дело совершенно возможным и
совершенно восхитительным.
- Все это довольно странно и... пикантно! - добавил герцог.
- Полноте, прекратите ваши загадки! - взмолилась маркиза.
- Ну, хорошо, рассказывай, - сказал герцог брату с улыбкой.
- Да я только того и жду, - ответил маркиз. - Это целая новелла, и
надо ее рассказать по порядку. Представьте себе, дорогая матушка, приходим
мы к герцогине этакими красавчиками, какими вы нас видите, нет, еще
красивее, потому что явились мы с видом победителей, что особенно идет
моему брату, которому я тоже решил подражать впервые в жизни, но, как вы
убедитесь в дальнейшем, мои старания не увенчались успехом.
- Еще бы! - подхватил герцог. - У тебя был на редкость рассеянный вид,
и не успел ты войти, как сразу уставился на портрет Анны Австрийской, а на
мадемуазель де Ксентрай даже не взглянул.
- Ах, - вздохнула маркиза, - очевидно, портрет был очень красив?
- Необыкновенно, - ответил Урбен. - Вы скажете, что не время было его
разглядывать, но потом, матушка, увидите, что сама удача подвела меня к
нему. Мадемуазель де Ксентрай сидела в уголке у камина с мадемуазель де
Дюньер, рядом с ними были две-три барышни из знатных семейств, - кажется,
англичанки. Пока я рассеянно рассматривал кругленькое личико покойной
королевы, Гаэтан, думая, что я следую за ним, повел себя, как подобает
старшему брату: сначала поклонился герцогине, потом дочери и ее молодым
подругам, тотчас разглядев своими орлиными глазами красавицу Диану, которую
видел последний раз пятилетней девочкой. Обворожительно улыбнувшись
девическому цветнику, он подходит ко мне, уже собравшемуся подступить к
герцогине, и с досадой шепчет: "Иди же, что ты медлишь!". Я бросаюсь к
хозяйке дома, тоже кланяюсь ей и ищу взглядом свою невесту, но в этот
момент она поворачивается ко мне спиной. "Дурное предзнаменование", - думаю
я и отступаю к камину, дабы показаться перед ней во всем своем блеске.
Герцогиня что-то говорит мне, надеясь, что я на них обрушу целый каскад
красноречия. Боже мой, я уже был готов витийствовать, только это не имело
смысла. Мадемуазель де Ксентрай даже не смотрела в мою сторону и, уж
конечно, не собиралась слушать меня, а шушукалась со своими подругами.
Наконец она оборачивается ко мне и окидывает меня изумленным и ледяным
взглядом. Меня представляют ее соседке, мадемуазель де Дюньер, молоденькой
горбунье, очень умной с виду. Она довольно заметно толкает локтем Диану, но
та не обращает внимания, и я поневоле снова возвращаюсь к своей трибуне, то
есть к камину, не вызвав у Дианы ни малейшего интереса к своей особе. Я не
теряю самообладания и, заговорив с герцогом, роняю несколько
глубокомысленных замечаний о заседаниях палаты, и тут вдруг слышу, как из
угла, где сидят барышни, доносится взрыв мелодичного смеха. Очевидно, меня
сочли глупцом, но я не смущаясь продолжаю говорить и, выказав все свои
ораторские таланты, принимаюсь расспрашивать о портрете Анны Австрийской к
неописуемому удовольствию герцога де Дюньера, который только и ждал, чтобы
с кем-нибудь потолковать о своей покупке. Пока он меня ведет к портрету,
чтобы полюбоваться вблизи прекрасной работой живописца, брат занимает мое
место, а я, обернувшись, вижу, как он уже сидит в кресле между герцогиней и
ее дочерью, в двух шагах от мадемуазель де Ксентрай, и оживленно болтает с
барышнями.
- Это правда, сын мой? - спросила маркиза с тревогой в голосе.
- Чистая правда, - прямодушно ответил герцог. - Я начал осаду и занял
позиции, думая, что Урбен сманеврирует и придет мне на помощь. Ничуть не
бывало. Этот предатель бросает меня одного под перекрестным огнем, и,
честное слово, я выкручивался как мог. А что произошло тем временем, он вам
сейчас расскажет.
- Развязку, увы, я знаю, - печально промолвила маркиза. - Урбен думал
о другом.
- Простите, матушка, - ответил маркиз, - на то у меня не было ни
желания, ни времени, так как герцогиня отвела меня в сторону и, едва
сдерживая смех, сказала несколько фраз, которые я передаю вам слово в
слово: "Дорогой маркиз, сегодня вечером тут происходит нечто напоминающее
сцену из комедии. Вообразите себе: эта молодая особа - называть ее не имеет
смысла - приняла вас за вашего брата и упрямо продолжает принимать вашего
брата за вас. Она не хочет слушать никаких увещеваний и твердит, что мы ее
обманываем и надо ли уверять вас..."
"Конечно, нет, сударыня. Будучи близким другом моей матушки, вы не
станете вводить меня в заблуждение..."
"Именно. Мне было бы это крайне неприятно, и предупредить вас - мой
долг. Диана просто без ума от герцога, а на вас..."
"Смотрит как на пустое место? Так? Договаривайте, пожалуйста, до
конца".
"Она даже не смотрит на вас - вы для нее не существуете. Диана видит и
слышит одного герцога, и не знай я, как вы нежно любите брата, я даже не
заикнулась бы об этом".
Я так горячо уверил герцогиню, что счастлив и рад успеху моего брата,
что она сказала:
"Боже мой, все перепуталось, как в романе! А вдруг, когда узнают, что
Диана предпочла герцога и отвергла вас, все станут на дыбы?"
"Кто же это все? Вы, герцогиня?"
"Я? Вполне возможно, но Диана уж наверняка. Пойдемте посмотрим, что
происходит. Дольше нельзя продолжать это qui pro quo".
"Простите, сударыня, - ответил я герцогине, - извольте сначала
выслушать меня. Мой долг защищать здесь интересы брата, а вы только что
произнесли слова, которые очень встревожили и огорчили меня и которые я
умоляю вас взять обратно. Если я правильно понял, вы не одобрите выбор
вашей крестницы даже в том случае, если она простит герцогу, что он не я.
Поскольку я совершенно уверен, что она, не колеблясь, простит брата, если
уже не простила, я хотел бы узнать, отчего вы так предубеждены против него,
и по мере сил разуверить вас. Мой брат предками с отцовской стороны
несравненно более знатен, чем я; он обладает достоинствами чистокровного
дворянина и к тому же необыкновенно хорош собой. Я же человек, чуждый
света, и вдобавок, если говорить правду, грешен по части либеральных
взглядов..." Герцогиня в ужасе отпрянула от меня, потом же рассмеялась,
думая, что я шучу...
- Видя, что вы шутите, сын мой! - с упреком промолвила маркиза.
- Вероятно, я пошутил неудачно, - продолжал маркиз, - но меня не
осудили, и герцогиня учтиво выслушала мой рассказ о достоинствах брата, и
мы даже с ней сошлись на том, что дворянин, не уронивший своей чести, имеет
право разориться, что в большом свете вовсе не возбраняется вести
легкомысленную жизнь, если умеешь вовремя остановиться, благородно сносить
безденежье и возвыситься над самим собой... Наконец, я заклял герцогиню
дружбой к вам, матушка, и ее желанием породниться с вами, и мое
красноречие, по счастью, было настолько убедительным, что герцогиня
пообещала мне не мешать выбору мадемуазель де Ксентрай.
- Ах, сын мой, что вы наделали! - задрожав, воскликнула маркиза. - Я
узнаю ваше доброе сердце, но это же чистая фантазия. Девушка, воспитанная в
монастыре, наверняка испугается такого сердцееда, как этот страшный
повеса... Она никогда не посмеет довериться ему.
- Погодите, матушка, - продолжил маркиз, - но я еще не довел рассказа
до конца. Когда мы вернулись к барышням, Диана называла брата его
сиятельством герцогом д'Алериа, смеялась и непринужденно болтала с ним, а я
помогал брату показаться перед ней во всем своем блеске. Впрочем, он
отлично это делал без меня. Она сама понуждала его гарцевать перед нею, и я
видел, что она не прочь пококетничать с ним.
- Весь ужас в том, - сказал герцог тоном повесы, уверенного в своей
неотразимости, - что эта крошка Диана просто восхитительна. Я еще видел,
как она играла в куклы, и, не желая скрывать от нее свой возраст, напомнил
ей об этом.
- А я, - продолжал маркиз, - сказал, что ты лжешь и что это я видел ее
кукол, а ты в это время играл в серсо. Но мадемуазель де Ксентрай, желая
дать мне понять, что знает, с кем говорит, сказала с улыбкой: "Нет, сударь,
вашему брату тридцать шесть лет, и мне это хорошо известно!" Причем, она
произнесла это таким тоном и с таким видом...
- Что я чуть с ума не сошел, честное слово! - воскликнул герцог,
вскакивая с места и подбрасывая к потолку материнские очки, которые тут же
поймал на лету. - Но это чистое безумие! Диана - прелестная, наивная
кокетка, настоящая пансионерка, которая настолько опьянена своим скорым
появлением в свете, что готова кружить головы всем подряд, пока не
закружится ее собственная... Но до этого еще далеко. Завтра утром она все
обдумает... И потом, ей наверняка наговорят обо мне много гадостей!
- Ты увидишь ее завтра вечером, - сказал маркиз, - и сумеешь рассеять
эти дурные толки, но я не думаю, что в этом будет необходимость. Не
старайся, сударь, казаться интереснее, чем ты есть! Впрочем, герцогиня уже
явно к тебе благоволит. Помнишь, что она сказала тебе на прощание? - "До
скорого свидания! Мы принимаем по вечерам, а выезжать начнем лишь после
рождественского поста". На хорошем французском языке это означает: "Моя
дочь и крестница появятся в свете только через месяц, и пока они еще не
потеряли голову от балов и туалетов, вы сможете завоевать расположение
Дианы. Юнцов мы не принимаем, так что вы будете у нас самый молодой, а
стало быть, самый желанный и удачливый".
- Боже мой, боже мой, - приговаривала маркиза, - все как во сне!
Бедненький мой герцог, а я о тебе и не думала! Мне казалось, что ты
обманывал стольких, что тебе уже не встретить простую, умную особу... Но ты
исправился, и я готова биться об заклад, что теперь ты сделаешь счастливой
герцогиню д'Алериа.
- Да, матушка, ручаюсь вам головой! - воскликнул герцог. - Меня
испортили мои сомнения, моя пресыщенность, записные кокетки и тщеславные
женщины. Но если эта прелестная девушка, это шестнадцатилетнее дитя,
доверится мне, разоренному... я сам готов помолодеть на двадцать лет! Ах, и
вы, матушка, тоже были бы счастливы, правда? И ты, Урбен, ведь ты так
боялся этой женитьбы!
- Что ж он, обет безбрачия дал? - спросила маркиза.
- Вовсе нет, - запальчиво ответил Урбен, - но если мой старший брат
одерживает такие победы, значит, у меня все еще впереди. И когда вы дадите
мне несколько месяцев на размышления...
- Твоя правда, спешить некуда... - сказала маркиза. - И раз уж нам
выпала такая удача, я уповаю на будущее и... на тебя, мой драгоценный друг!
Маркиза обняла сыновей - она была так счастлива и окрылена надеждой,
что даже заговорила с детьми на ты. Она обняла и Каролину, сказав ей:
- И ты, моя белокурая крошка, радуйся вместе с нами!
Каролина была готова радоваться гораздо сильнее, чем смела в том
признаться. Устав от такого суматошного дня, она крепко уснула, успокоив
себя тем, что женитьба теперь некоторое время не возникнет роковой и
неодолимой преградой между ней и маркизом де Вильмером.
За ночь маркиза не сомкнула глаз: она не могла дождаться завтрашнего
дня. Бессонница привела ее в угнетенное расположение духа - она все видела
в черном цвете и готовилась к неудаче. Но когда утром Каролина принесла
письма, среди них она сразу же заметила послание герцогини и приободрилась.
"Дорогая, - писала госпожа де Дюньер, - декорации переменились, как в
опере. Оказывается, нужно заняться вашим старшим сыном. Сегодня утром я
разговаривала с Дианой. Герцога я не порочила, но, верная своим убеждениям,
не могла утаить от крестницы правды. Она ответила, что слыхала об этом из
моих рассказов о маркизе, что добавить мне нечего, так как она все
взвесила, а по размышлении пленилась обоими братьями и особенно их дружбой;
к тому же, обдумав положение герцога, она решила, что гораздо похвальнее
нести бремя благодарности, нежели оказать услугу по велению долга.
Поскольку я советовала Диане осчастливить лишь достойного человека, она
почувствовала влечение к тому, кто наверняка заплатит ей большей
признательностью. Вдобавок неотразимые чары вашего злодея окончательно
покорили Диану. Кроме того, она считает, что титул герцогини больше
подойдет ее королевской осанке. И еще одно: Диану влекут к себе светские
развлечения, и так как ей стало известно, что маркиз их терпеть не может,
она была встревожена, и я, видя ее грусть, не понимала, в чем дело. Она во
всем мне призналась и добавила, что о таком брате, как маркиз, можно лишь
мечтать, но супругом она избирает герцога, ибо жизнь с ним обещает много
веселья. Коротко говоря, дорогая, Диана, по-видимому, твердо решила выйти
замуж за вашего старшего сына, и я употреблю все свое влияние, дабы этот
нечаянный оборот дела увенчался успехом.
Завтра утром я появлюсь у вас с дочерью, и так как Диана будет с нами,
вы познакомитесь с ней, не показывая вида, что все уже знаете. Я уверена,
что вы ее плените".
Пока госпожа де Вильмер с герцогом вели долгие разговоры, Каролина,
чувствуя себя немного одинокой и лишней, играла на фортепьяно или писала
письма сестре в гостиной. Там она никому не мешала и могла прийти к маркизе
по ее малейшему зову.
Как-то раз Урбен вошел с книгой и, усевшись с решительным видом за
стол, где писала Каролина, спросил, не позволит ли она поработать ему в
этой комнате, в которой не так душно, как в его тесном кабинете.
- Я останусь при условии, что вы не исчезните, - добавил маркиз, -
поскольку последнее время вы стали избегать меня. Не отпирайтесь, - добавил
он, видя, что Каролина хочет возразить. - Вероятно, у вас есть на то
причины, которые я уважаю, но, право же, они неосновательны. В Ботаническом
саду я откровенно рассказал вам о себе и случайно смутил вашу совесть. Вы
решили, что я собрался доверить вам личный план, который мог потревожить
спокойствие моих близких, и не захотели оказаться даже невольной сообщницей
в моем дерзостном начинании.
- Да, - ответила Каролина. - Вы совершенно правильно поняли меня.
- Тогда я вам ничего и не говорил, - продолжал Урбен. - Прошу вас
забыть о нашем разговоре, но пусть он вас не тревожит, вы не должны
бояться, что я воспользуюсь вашей драгоценной дружбой, чтобы как-то
опорочить вашу преданность матушке.
Прямодушие маркиза покорило Каролину. Она не поняла ни того, что
происходило в его душе, ни того, что скрывалось за его словами. Каролина
решила, что ошиблась и что ее предосторожность по отношению к маркизу
излишня, так как он сумел пересилить свое чувство. Обещание Урбена
послужило ей надежным свидетельством его полного душевного равновесия, и с
тех пор их дружба снова стала прелестной и безоблачной.
Они виделись каждый день, иногда по нескольку часов сидели в гостиной,
не смущаясь присутствием маркизы, которая радовалась тому, что Каролина
по-прежнему помогает Урбену в работе. На самом же деле Каролина помогала
только его памяти: все материалы для книги были собраны еще в деревне, и
маркиз писал третий и последний том на диво легко и быстро. Каролина была
для него источником вдохновения и творческой энергии. Рядом с ней он не
знал ни усталости, ни сомнений; она стала ему необходима, и Урбен даже
признался девушке, что в ее отсутствие в голову ему не идут никакие мысли.
Он был счастлив, и когда Каролина разговаривала с ним во время занятий, ее
милый голос не только не беспокоил его, но сообщал мыслям ясность, а
стилю - возвышенность. Маркиз даже заставлял Каролину отвлекать его от
работы, просил ее играть с листа на фортепьяно, не боясь причинить ему
малейшего беспокойства. Напротив, когда он мог наслаждаться ее
присутствием, сердце Урбена ликовало, ибо Каролина стала не просто
помощницей, а как бы его собственной душой, живущей рядом.
Уважение к книге маркиза, которой Каролина была восхищена, постепенно
переродилось в уважение к самому Урбену, и отныне Каролина заботилась
только о том, чтобы ничем не нарушить его душевное равновесие. Она почитала
это своей священной обязанностью и даже не задавалась вопросом, достанет ли
теперь я воскрес для жизни, друг мой. С ней заключен новый договор, и
сегодня я полон молодых сил и упований на будущее. Любовь бродит во мне,
как соки в этом огромном дереве. Да, да, любовь, то есть вера, силы,
ощущение бессмертия моей души, и за нее мне держать отчет перед господом
богом, а не пред людьми, ослепшими от предрассудков. Я хочу быть
счастливым, понимаете? Хочу жить и хочу стать супругом только в том случае,
если полюблю от всего сердца...
- Только не напоминайте мне о том, - продолжал он, не давая Каролине
вставить словечко, - что свои желания должно принести в жертву долгу. Я
человек не слабый и не легкомысленный. Я не придаю значения пышным словам,
освященным традицией, и не намерен быть рабом честолюбивых химер. Моя мать
мечтает вернуть свое богатство - в этом-то и заключается ее ошибка. Ведь ее
истинное счастье и подлинная добродетель состоят в том, что она отказалась
от него и тем самым спасла своего старшего сына. С тех пор как я отдал ей
почти все, что у меня было, матушка стала несравненно богаче, чем раньше,
когда она с ужасом взирала на свое бедственное положение и считала, что оно
должно стать еще хуже. Посудите сами, разве я не сделал для нее все, что
мог? У меня есть святые убеждения, которые созрели во мне за жизнь и
окрепли в годы учения. О них я никогда никому не говорил. Душевные терзания
замучили меня, но, щадя матушку, я скрывал от нее свои горести. Я страдал
по ее вине и не проронил ни одной жалобы. Разве я не видел с детства, что
она явно предпочитает брата, разве не знаю, что по сей день она больше
любит старшего сына, потому что у него более высокий титул? Я проглотил
свои обиды, и в тот день, когда брат наконец приблизил меня к себе, полюбил
его от всего сердца. Но прежде - сколько тайных оскорблений и язвительных
насмешек я вынес от брата с матушкой, которые вместе ополчились на мою
жизнь и мои взгляды! Но я на них не обижался. Я понимал, что они
заблуждаются и живут в плену предрассудков.
Среди этого моря сокрушений только одно могло прельстить такого
отшельника, как я, - поприще литературы. Я чувствовал, что во мне есть
какой-то талант и страстная тяга к красоте, и это, мнилось мне, могло
расположить ко мне многих. Я понимал, что мои занятия литературой
оскорбляют убеждения моей матушки, и решил сохранить строжайшее инкогнито,
дабы никто не заподозрил, что я сочинил книгу. Вам единственной я доверил
тайну, которую вы никогда не выдавайте. Я даже не хочу добавить "при жизни
матушки", ибо питаю отвращение к подобным мысленным уловкам и нечестивым
оговоркам, которые могут невзначай накликать смерть тем, кого следует
любить больше самих себя. Поэтому я сказал "никогда", чтобы никогда у меня
не возникала даже самая робкая надежда на то, что личное счастье облегчит
скорбь по утрате моей матушки.
- Хорошо, - сказала мадемуазель де Сен-Жене. - Я восхищена вашими
словами и полностью с ними согласна. Но мне кажется, что эта ваша женитьба
может и, вероятно, должна удовлетворить обе стороны - и вас самих и вашу
семью. Если, по рассказам, мадемуазель де Ксентрай вполне достойна быть
вашей женой, зачем же заранее утверждать, что этот брак невозможен? А вдруг
и вправду вы увидите перед собой совершенство? Вот чего я не возьму в толк
и не думаю, что вы сможете привести серьезные доказательства своей правоты.
Каролина говорила так убежденно, что намерения маркиза разом
переменились. Окрыленный слабой надеждой, он уже был готов храбро открыть
ей сердце. Но Каролина обескуражила его, и маркиз опечалился и даже
помрачнел.
- Вот видите, - продолжала Каролина, - вам мне нечего сказать.
- Вы правы, - сказал маркиз, - напрасно я убеждал вас в том, что
мадемуазель де Ксентрай будет мне наверняка безразлична. Об этом знаю
только я, а вы не можете судить о тех моих сокровенных мыслях, которые
придают мне уверенность в том, что я говорю. Но не будем больше спорить об
этой особе. Я лишь хотел доказать вам, что душа моя свободна, а совесть в
этом деле чиста, и мне было бы крайне неприятно, если бы вы подумали обо
мне так: маркиз де Вильмер должен жениться на деньгах, ибо ему нужно
положение в свете и влиятельность. Друг мой, умоляю вас никогда не думать
обо мне так низко! Ваше столь нелестное суждение равносильно наказанию,
которого я ничем не заслужил, ибо не знаю за собой вины ни перед вами, ни
перед близкими. Я также хочу, чтобы вы не осудили меня, если обстоятельства
принудят меня открыто воспротивиться желаниям моей матери. Я не знаю,
сможете ли вы оправдать меня заранее: ведь рано или поздно я скажу матушке
и брату, что готов отдать им свою кровь, последние крохи состояния, даже
свою честь, но не свою нравственную свободу, не свою веру. Этим я не
поступлюсь никогда. Это мое единственное достояние, ибо даровано оно богом
и люди на него не имеют прав.
Говоря эти слова, маркиз порывисто прижал руку к сердцу. Его
выразительное и прелестное лицо светилось неколебимой верой. Каролина в
смятении боялась правильно понять маркиза и в то же время боялась
ошибиться; впрочем, при чем тут было ее волнение, если прежде всего она
должна была сделать вид, будто далека от мысли, что маркиз думает о ней. И
огромная решимость и непобедимая гордость возобладали над Каролиной. Она
ответила, что о будущем говорить не решается, но что сама она так любила
своего отца, что умерла бы, не раздумывая, если бы эта жертва могла
продлить его жизнь.
- Остерегайтесь принять неправильное решение, - горячо прибавила
она, - и всегда думайте о том, что, когда наших дорогих родителей нет уже в
живых, точно грозное обвинение возникает перед нами все то, чего мы не
сделали, дабы облегчить их жизнь. Тогда самые ничтожные ошибки кажутся нам
роковыми, и нет счастья и покоя тому, кто живет в плену воспоминаний о
тяжком горе, некогда причиненном матери, которой уже нет на свете.
Маркиз, не проронив ни слова, судорожно стиснул руку Каролине. Его
сердце сжалось от боли: Каролина нанесла ему верный удар. Она поднялась, и
маркиз, предложив ей руку, молча проводил ее до фиакра.
- Будьте спокойны, - сказал он на прощание, - я никогда не посмею
ранить сердце моей матушки. Молитесь, чтобы в урочный час у меня достало
сил склонить ее на свою сторону. Если же постигнет неудача... Впрочем, вам
это безразлично. Тем хуже для меня.
Маркиз сказал кучеру адрес и скрылся из виду.
Теперь Каролина уже ни минуты не сомневалась в том, что маркиз
страстно ее любит, и скрыть свое ответное чувство она могла только одним
способом: никогда не показывать вида, что догадывается о любви маркиза, и
никогда не давать ни малейшего повода для того, чтобы он еще раз заговорил
о ней, пускай даже обиняками. Она поклялась держаться с маркизом
неприступно, не позволяя ему даже заикнуться о своем чувстве, и никогда не
оставаться с ним подолгу наедине.
Решив впредь вести себя с маркизом только так, а не иначе, Каролина
тешилась надеждой, что обрела покой, но природа одержала над ней верх, и
Каролина почувствовала, что ее сердце разрывается от боли. Она безраздельно
предалась своему горю, утешая себя тем, что раз так нужно, лучше уступить
минутной слабости, чем долго бороться с собой. Она хорошо знала, что в
такой открытой борьбе в человеке невольно просыпаются инстинкты, которые
заставляют его искать выход и толкают на сделки с неукоснительностью долга
или судьбы. Каролина запретила себе думать и мечтать о маркизе - лучше было
заживо похоронить себя и плакать.
Господина де Вильмера она увидела около полуночи, когда разъезжались
гости. Маркиз появился вместе с братом - оба были во фраках, так как оба
вернулись от герцогини де Дюньер. Каролина хотела тотчас же уйти, но
маркиза удержала ее, говоря:
- Останьтесь, дорогая, сегодня вы ляжете спать немного позже. Дело
стоит того. Надо же узнать, как развернулись события.
Рассказ последовал незамедлительно. У герцога был нерешительный и как
бы удивленный вид, маркиз хранил ясное и открытое выражение лица.
- Матушка, - сказал он, - я познакомился с мадемуазель де Ксентрай.
Она прекрасна, учтива, очаровательна, и, право, не знаю, какие чувства
должны обуревать человека, которому посчастливилось ей понравиться, но мне
это счастье не улыбнулось. Она на меня едва взглянула.
И так как опечаленная маркиза молчала, Урбен поцеловал ей руки и
добавил:
- Только не нужно огорчаться из-за этого. Напротив, я принес вам целый
ворох надежд и планов на будущее. В воздухе носится - и я сразу это учуял -
совсем другой брак, который доставит вам бесконечно большую радость.
Каролине казалось, что она умирает и воскресает при каждом слове
маркиза, но, чувствуя, что герцог внимательно следит за ней, и утешаясь
тем, что и маркиз между фразами, вероятно, тоже украдкой поглядывает на
нее, Каролина сохраняла самообладание. У нее были заплаканные глаза, но
ведь она говорила, как ей тяжело было расставаться с сестрой, и к тому же
сам маркиз видел, как она плакала на вокзале.
- Сын мой, - сказала маркиза. - Не томите меня, к если вы говорите
серьезно...
- Нет, нет, - промолвил герцог с милым жеманством, - он шутит.
- Ничего подобного! - воскликнул Урбен, который был настроен
необыкновенно весело. - Мне кажется это дело совершенно возможным и
совершенно восхитительным.
- Все это довольно странно и... пикантно! - добавил герцог.
- Полноте, прекратите ваши загадки! - взмолилась маркиза.
- Ну, хорошо, рассказывай, - сказал герцог брату с улыбкой.
- Да я только того и жду, - ответил маркиз. - Это целая новелла, и
надо ее рассказать по порядку. Представьте себе, дорогая матушка, приходим
мы к герцогине этакими красавчиками, какими вы нас видите, нет, еще
красивее, потому что явились мы с видом победителей, что особенно идет
моему брату, которому я тоже решил подражать впервые в жизни, но, как вы
убедитесь в дальнейшем, мои старания не увенчались успехом.
- Еще бы! - подхватил герцог. - У тебя был на редкость рассеянный вид,
и не успел ты войти, как сразу уставился на портрет Анны Австрийской, а на
мадемуазель де Ксентрай даже не взглянул.
- Ах, - вздохнула маркиза, - очевидно, портрет был очень красив?
- Необыкновенно, - ответил Урбен. - Вы скажете, что не время было его
разглядывать, но потом, матушка, увидите, что сама удача подвела меня к
нему. Мадемуазель де Ксентрай сидела в уголке у камина с мадемуазель де
Дюньер, рядом с ними были две-три барышни из знатных семейств, - кажется,
англичанки. Пока я рассеянно рассматривал кругленькое личико покойной
королевы, Гаэтан, думая, что я следую за ним, повел себя, как подобает
старшему брату: сначала поклонился герцогине, потом дочери и ее молодым
подругам, тотчас разглядев своими орлиными глазами красавицу Диану, которую
видел последний раз пятилетней девочкой. Обворожительно улыбнувшись
девическому цветнику, он подходит ко мне, уже собравшемуся подступить к
герцогине, и с досадой шепчет: "Иди же, что ты медлишь!". Я бросаюсь к
хозяйке дома, тоже кланяюсь ей и ищу взглядом свою невесту, но в этот
момент она поворачивается ко мне спиной. "Дурное предзнаменование", - думаю
я и отступаю к камину, дабы показаться перед ней во всем своем блеске.
Герцогиня что-то говорит мне, надеясь, что я на них обрушу целый каскад
красноречия. Боже мой, я уже был готов витийствовать, только это не имело
смысла. Мадемуазель де Ксентрай даже не смотрела в мою сторону и, уж
конечно, не собиралась слушать меня, а шушукалась со своими подругами.
Наконец она оборачивается ко мне и окидывает меня изумленным и ледяным
взглядом. Меня представляют ее соседке, мадемуазель де Дюньер, молоденькой
горбунье, очень умной с виду. Она довольно заметно толкает локтем Диану, но
та не обращает внимания, и я поневоле снова возвращаюсь к своей трибуне, то
есть к камину, не вызвав у Дианы ни малейшего интереса к своей особе. Я не
теряю самообладания и, заговорив с герцогом, роняю несколько
глубокомысленных замечаний о заседаниях палаты, и тут вдруг слышу, как из
угла, где сидят барышни, доносится взрыв мелодичного смеха. Очевидно, меня
сочли глупцом, но я не смущаясь продолжаю говорить и, выказав все свои
ораторские таланты, принимаюсь расспрашивать о портрете Анны Австрийской к
неописуемому удовольствию герцога де Дюньера, который только и ждал, чтобы
с кем-нибудь потолковать о своей покупке. Пока он меня ведет к портрету,
чтобы полюбоваться вблизи прекрасной работой живописца, брат занимает мое
место, а я, обернувшись, вижу, как он уже сидит в кресле между герцогиней и
ее дочерью, в двух шагах от мадемуазель де Ксентрай, и оживленно болтает с
барышнями.
- Это правда, сын мой? - спросила маркиза с тревогой в голосе.
- Чистая правда, - прямодушно ответил герцог. - Я начал осаду и занял
позиции, думая, что Урбен сманеврирует и придет мне на помощь. Ничуть не
бывало. Этот предатель бросает меня одного под перекрестным огнем, и,
честное слово, я выкручивался как мог. А что произошло тем временем, он вам
сейчас расскажет.
- Развязку, увы, я знаю, - печально промолвила маркиза. - Урбен думал
о другом.
- Простите, матушка, - ответил маркиз, - на то у меня не было ни
желания, ни времени, так как герцогиня отвела меня в сторону и, едва
сдерживая смех, сказала несколько фраз, которые я передаю вам слово в
слово: "Дорогой маркиз, сегодня вечером тут происходит нечто напоминающее
сцену из комедии. Вообразите себе: эта молодая особа - называть ее не имеет
смысла - приняла вас за вашего брата и упрямо продолжает принимать вашего
брата за вас. Она не хочет слушать никаких увещеваний и твердит, что мы ее
обманываем и надо ли уверять вас..."
"Конечно, нет, сударыня. Будучи близким другом моей матушки, вы не
станете вводить меня в заблуждение..."
"Именно. Мне было бы это крайне неприятно, и предупредить вас - мой
долг. Диана просто без ума от герцога, а на вас..."
"Смотрит как на пустое место? Так? Договаривайте, пожалуйста, до
конца".
"Она даже не смотрит на вас - вы для нее не существуете. Диана видит и
слышит одного герцога, и не знай я, как вы нежно любите брата, я даже не
заикнулась бы об этом".
Я так горячо уверил герцогиню, что счастлив и рад успеху моего брата,
что она сказала:
"Боже мой, все перепуталось, как в романе! А вдруг, когда узнают, что
Диана предпочла герцога и отвергла вас, все станут на дыбы?"
"Кто же это все? Вы, герцогиня?"
"Я? Вполне возможно, но Диана уж наверняка. Пойдемте посмотрим, что
происходит. Дольше нельзя продолжать это qui pro quo".
"Простите, сударыня, - ответил я герцогине, - извольте сначала
выслушать меня. Мой долг защищать здесь интересы брата, а вы только что
произнесли слова, которые очень встревожили и огорчили меня и которые я
умоляю вас взять обратно. Если я правильно понял, вы не одобрите выбор
вашей крестницы даже в том случае, если она простит герцогу, что он не я.
Поскольку я совершенно уверен, что она, не колеблясь, простит брата, если
уже не простила, я хотел бы узнать, отчего вы так предубеждены против него,
и по мере сил разуверить вас. Мой брат предками с отцовской стороны
несравненно более знатен, чем я; он обладает достоинствами чистокровного
дворянина и к тому же необыкновенно хорош собой. Я же человек, чуждый
света, и вдобавок, если говорить правду, грешен по части либеральных
взглядов..." Герцогиня в ужасе отпрянула от меня, потом же рассмеялась,
думая, что я шучу...
- Видя, что вы шутите, сын мой! - с упреком промолвила маркиза.
- Вероятно, я пошутил неудачно, - продолжал маркиз, - но меня не
осудили, и герцогиня учтиво выслушала мой рассказ о достоинствах брата, и
мы даже с ней сошлись на том, что дворянин, не уронивший своей чести, имеет
право разориться, что в большом свете вовсе не возбраняется вести
легкомысленную жизнь, если умеешь вовремя остановиться, благородно сносить
безденежье и возвыситься над самим собой... Наконец, я заклял герцогиню
дружбой к вам, матушка, и ее желанием породниться с вами, и мое
красноречие, по счастью, было настолько убедительным, что герцогиня
пообещала мне не мешать выбору мадемуазель де Ксентрай.
- Ах, сын мой, что вы наделали! - задрожав, воскликнула маркиза. - Я
узнаю ваше доброе сердце, но это же чистая фантазия. Девушка, воспитанная в
монастыре, наверняка испугается такого сердцееда, как этот страшный
повеса... Она никогда не посмеет довериться ему.
- Погодите, матушка, - продолжил маркиз, - но я еще не довел рассказа
до конца. Когда мы вернулись к барышням, Диана называла брата его
сиятельством герцогом д'Алериа, смеялась и непринужденно болтала с ним, а я
помогал брату показаться перед ней во всем своем блеске. Впрочем, он
отлично это делал без меня. Она сама понуждала его гарцевать перед нею, и я
видел, что она не прочь пококетничать с ним.
- Весь ужас в том, - сказал герцог тоном повесы, уверенного в своей
неотразимости, - что эта крошка Диана просто восхитительна. Я еще видел,
как она играла в куклы, и, не желая скрывать от нее свой возраст, напомнил
ей об этом.
- А я, - продолжал маркиз, - сказал, что ты лжешь и что это я видел ее
кукол, а ты в это время играл в серсо. Но мадемуазель де Ксентрай, желая
дать мне понять, что знает, с кем говорит, сказала с улыбкой: "Нет, сударь,
вашему брату тридцать шесть лет, и мне это хорошо известно!" Причем, она
произнесла это таким тоном и с таким видом...
- Что я чуть с ума не сошел, честное слово! - воскликнул герцог,
вскакивая с места и подбрасывая к потолку материнские очки, которые тут же
поймал на лету. - Но это чистое безумие! Диана - прелестная, наивная
кокетка, настоящая пансионерка, которая настолько опьянена своим скорым
появлением в свете, что готова кружить головы всем подряд, пока не
закружится ее собственная... Но до этого еще далеко. Завтра утром она все
обдумает... И потом, ей наверняка наговорят обо мне много гадостей!
- Ты увидишь ее завтра вечером, - сказал маркиз, - и сумеешь рассеять
эти дурные толки, но я не думаю, что в этом будет необходимость. Не
старайся, сударь, казаться интереснее, чем ты есть! Впрочем, герцогиня уже
явно к тебе благоволит. Помнишь, что она сказала тебе на прощание? - "До
скорого свидания! Мы принимаем по вечерам, а выезжать начнем лишь после
рождественского поста". На хорошем французском языке это означает: "Моя
дочь и крестница появятся в свете только через месяц, и пока они еще не
потеряли голову от балов и туалетов, вы сможете завоевать расположение
Дианы. Юнцов мы не принимаем, так что вы будете у нас самый молодой, а
стало быть, самый желанный и удачливый".
- Боже мой, боже мой, - приговаривала маркиза, - все как во сне!
Бедненький мой герцог, а я о тебе и не думала! Мне казалось, что ты
обманывал стольких, что тебе уже не встретить простую, умную особу... Но ты
исправился, и я готова биться об заклад, что теперь ты сделаешь счастливой
герцогиню д'Алериа.
- Да, матушка, ручаюсь вам головой! - воскликнул герцог. - Меня
испортили мои сомнения, моя пресыщенность, записные кокетки и тщеславные
женщины. Но если эта прелестная девушка, это шестнадцатилетнее дитя,
доверится мне, разоренному... я сам готов помолодеть на двадцать лет! Ах, и
вы, матушка, тоже были бы счастливы, правда? И ты, Урбен, ведь ты так
боялся этой женитьбы!
- Что ж он, обет безбрачия дал? - спросила маркиза.
- Вовсе нет, - запальчиво ответил Урбен, - но если мой старший брат
одерживает такие победы, значит, у меня все еще впереди. И когда вы дадите
мне несколько месяцев на размышления...
- Твоя правда, спешить некуда... - сказала маркиза. - И раз уж нам
выпала такая удача, я уповаю на будущее и... на тебя, мой драгоценный друг!
Маркиза обняла сыновей - она была так счастлива и окрылена надеждой,
что даже заговорила с детьми на ты. Она обняла и Каролину, сказав ей:
- И ты, моя белокурая крошка, радуйся вместе с нами!
Каролина была готова радоваться гораздо сильнее, чем смела в том
признаться. Устав от такого суматошного дня, она крепко уснула, успокоив
себя тем, что женитьба теперь некоторое время не возникнет роковой и
неодолимой преградой между ней и маркизом де Вильмером.
За ночь маркиза не сомкнула глаз: она не могла дождаться завтрашнего
дня. Бессонница привела ее в угнетенное расположение духа - она все видела
в черном цвете и готовилась к неудаче. Но когда утром Каролина принесла
письма, среди них она сразу же заметила послание герцогини и приободрилась.
"Дорогая, - писала госпожа де Дюньер, - декорации переменились, как в
опере. Оказывается, нужно заняться вашим старшим сыном. Сегодня утром я
разговаривала с Дианой. Герцога я не порочила, но, верная своим убеждениям,
не могла утаить от крестницы правды. Она ответила, что слыхала об этом из
моих рассказов о маркизе, что добавить мне нечего, так как она все
взвесила, а по размышлении пленилась обоими братьями и особенно их дружбой;
к тому же, обдумав положение герцога, она решила, что гораздо похвальнее
нести бремя благодарности, нежели оказать услугу по велению долга.
Поскольку я советовала Диане осчастливить лишь достойного человека, она
почувствовала влечение к тому, кто наверняка заплатит ей большей
признательностью. Вдобавок неотразимые чары вашего злодея окончательно
покорили Диану. Кроме того, она считает, что титул герцогини больше
подойдет ее королевской осанке. И еще одно: Диану влекут к себе светские
развлечения, и так как ей стало известно, что маркиз их терпеть не может,
она была встревожена, и я, видя ее грусть, не понимала, в чем дело. Она во
всем мне призналась и добавила, что о таком брате, как маркиз, можно лишь
мечтать, но супругом она избирает герцога, ибо жизнь с ним обещает много
веселья. Коротко говоря, дорогая, Диана, по-видимому, твердо решила выйти
замуж за вашего старшего сына, и я употреблю все свое влияние, дабы этот
нечаянный оборот дела увенчался успехом.
Завтра утром я появлюсь у вас с дочерью, и так как Диана будет с нами,
вы познакомитесь с ней, не показывая вида, что все уже знаете. Я уверена,
что вы ее плените".
Пока госпожа де Вильмер с герцогом вели долгие разговоры, Каролина,
чувствуя себя немного одинокой и лишней, играла на фортепьяно или писала
письма сестре в гостиной. Там она никому не мешала и могла прийти к маркизе
по ее малейшему зову.
Как-то раз Урбен вошел с книгой и, усевшись с решительным видом за
стол, где писала Каролина, спросил, не позволит ли она поработать ему в
этой комнате, в которой не так душно, как в его тесном кабинете.
- Я останусь при условии, что вы не исчезните, - добавил маркиз, -
поскольку последнее время вы стали избегать меня. Не отпирайтесь, - добавил
он, видя, что Каролина хочет возразить. - Вероятно, у вас есть на то
причины, которые я уважаю, но, право же, они неосновательны. В Ботаническом
саду я откровенно рассказал вам о себе и случайно смутил вашу совесть. Вы
решили, что я собрался доверить вам личный план, который мог потревожить
спокойствие моих близких, и не захотели оказаться даже невольной сообщницей
в моем дерзостном начинании.
- Да, - ответила Каролина. - Вы совершенно правильно поняли меня.
- Тогда я вам ничего и не говорил, - продолжал Урбен. - Прошу вас
забыть о нашем разговоре, но пусть он вас не тревожит, вы не должны
бояться, что я воспользуюсь вашей драгоценной дружбой, чтобы как-то
опорочить вашу преданность матушке.
Прямодушие маркиза покорило Каролину. Она не поняла ни того, что
происходило в его душе, ни того, что скрывалось за его словами. Каролина
решила, что ошиблась и что ее предосторожность по отношению к маркизу
излишня, так как он сумел пересилить свое чувство. Обещание Урбена
послужило ей надежным свидетельством его полного душевного равновесия, и с
тех пор их дружба снова стала прелестной и безоблачной.
Они виделись каждый день, иногда по нескольку часов сидели в гостиной,
не смущаясь присутствием маркизы, которая радовалась тому, что Каролина
по-прежнему помогает Урбену в работе. На самом же деле Каролина помогала
только его памяти: все материалы для книги были собраны еще в деревне, и
маркиз писал третий и последний том на диво легко и быстро. Каролина была
для него источником вдохновения и творческой энергии. Рядом с ней он не
знал ни усталости, ни сомнений; она стала ему необходима, и Урбен даже
признался девушке, что в ее отсутствие в голову ему не идут никакие мысли.
Он был счастлив, и когда Каролина разговаривала с ним во время занятий, ее
милый голос не только не беспокоил его, но сообщал мыслям ясность, а
стилю - возвышенность. Маркиз даже заставлял Каролину отвлекать его от
работы, просил ее играть с листа на фортепьяно, не боясь причинить ему
малейшего беспокойства. Напротив, когда он мог наслаждаться ее
присутствием, сердце Урбена ликовало, ибо Каролина стала не просто
помощницей, а как бы его собственной душой, живущей рядом.
Уважение к книге маркиза, которой Каролина была восхищена, постепенно
переродилось в уважение к самому Урбену, и отныне Каролина заботилась
только о том, чтобы ничем не нарушить его душевное равновесие. Она почитала
это своей священной обязанностью и даже не задавалась вопросом, достанет ли