Время проходило среди тренировок, походов в чаще, охоты. И, как с течением лет шкура бизона покрывается рисунками, изображающими историю племени, так рос наш опыт. Каждый поход, каждая охотничья тропа учили чему-то новому, выявляли глупость или прибавляли разума.
Нас было много таких, как я, только что взятых из материнских типи. Но каждый мечтал быть взрослым мужчиной и знаменитым воином, каждый хотел командовать другими, а поэтому стремился показать, что он разумнее, сильнее и ловчее остальных. Больше всех я полюбил мальчика из рода Совы, который был немного старше меня. Я называл его Куку-куру-тоо – Прыгающей Совой, потому что он прыгал дальше и выше всех нас.
Мы стали настоящими друзьями, но дружба наша началась довольно странно.
Когда я впервые появился в лагере, Сова был уже вожаком самых младших Волков. Высокий, с длинными крепкими ногами, он был сильнее и выносливее многих других. Никогда не стриженные волосы обрамляли его голову густым венком, и временами трудно было заметить блеск острых глаз под черной прядью.
На следующий день после прибытия, разыскивая брата, я вышел на рассвете к Месту Большого Костра, вокруг которого стояли типи лагеря. Там я встретил нескольких мальчиков. Они, не говоря ни слова, быстро окружили меня и стали разглядывать мою голову. Я не понимал, в чем дело, и, чувствуя, что все мальчики не отрываясь смотрят на мои волосы, стоял молча, злой и встревоженный. Отовсюду подходили новые ути, держа луки в руках. Наконец самый высокий из них – а это и был Прыгающая Сова – выступил вперед и сказал пронзительно высоким голосом:
– Ути, смой краску со своих волос. Ты выглядишь, как старик. Если хочешь остаться с нами, у тебя должны быть такие же волосы, как у нас. – И он провел рукой по своим черным, блестящим от медвежьего жира волосам.
До сих пор мои светлые волосы ни у кого в селении не вызывали удивления. Все знали, что моя мать чужестранка, что она не индейского рода. Прыгающая Сова и другие подумали, что я покрасил волосы, чтобы быть похожим на старых, опытных воинов, у которых волосы с годами приобретают цвет березовой коры. Но я решил ничего не объяснять. Презрительные усмешки мальчиков вызывали у меня гнев. Глядя в глаза Прыгающей Сове, я сказал:
– Если хочешь, сам вымой свои волосы. Я своих не смою.
– Не смоешь?
– Нет.
И тогда по знаку Прыгающей Совы мальчики бросились на меня. Я вырывался, отбивался, даже кусался, стараясь освободиться. Но десятки рук схватили меня и потащили на берег полузамерзшей речки. Я ничего не мог сделать. Через минуту моя голова оказалась в воде, а Прыгающая Сова и другие принялись ее скрести, натирать песком. Я захлебывался водой, а слезы от ярости и боли наполняли мои глаза.
Наконец меня отпустили.
Исцарапанная кожа горела, из разбитого лба текла кровь. Смешиваясь с водой, она начинала тут же замерзать. Только теперь я ощутил холод. Куртка висела на мне лохмотьями, открывая исцарапанную грудь и руки, я был весь мокрый. Я взглянул на стоящих вокруг меня мальчиков, и, хотя меня душила злость, мне вдруг захотелось смеяться – такое разочарование было написано на их лицах. Они поняли, что я не красил волос.
Но злость была сильнее желания засмеяться. А боль еще усиливала ее. Я не мог простить насилия над собой, если хотел сохранить свое достоинство. Они обидели меня, и теперь один из них должен был за это поплатиться – тот, из-за которого все это случилось. Тем более, что Прыгающая Сова стоял прямо передо мной, а его растерянный вид и бесконечно удивленные глаза еще больше злили меня. Стиснув кулаки, но спокойным голосом я сказал ему:
– Ути из рода Совы! Ты оскорбил меня, не поверив моим словам. Пусть твои уши хорошо слушают, что скажет тебе сын Высокого Орла.
Он поднял руку в знак того, что внимательно слушает.
– В присутствии этих Молодых Волков, – продолжал я, – я буду драться с тобой. Если я тебя одолею, ты извинишься передо мной.
Он снова поднял руку в знак согласия.
Один из мальчиков побежал за медвежьим жиром, мы же разделись до пояса, готовясь к борьбе. Мороз был такой, что от каждого шага раздавался треск, будто мы ступали по сухому хворосту. Я еще не согрелся после вынужденного купания и был уверен, что кровь моя превратилась в лед. Минуты тянулись бесконечно, как зимняя ночь во время похода.
Наконец одеревенелыми руками я натер куском жира грудь и руки. То же сделал и мой противник, но с такой же неловкостью, как и я. Видно, мороз не щадил и его.
Среди наступившей тишины мы начали кружиться друг против друга. Первым нанес удар Прыгающая Сова, он плохо рассчитал прыжок, поскользнулся и, падая, подбил меня под ноги. Мы оба повалились в снег. Трудно сказать, кто из нас брал верх. Прыгающая Сова был, правда, выше и сильнее, но он боролся, чувствуя свою вину, а мне гнев придавал силы.
Но все же наступила минута, когда я стал сдавать. Мое поражение казалось неминуемым, но тут я внезапно почувствовал, как кто-то поднимает меня и отрывает от противника. И вот мы оба очутились под мышками у Овасеса.
Вскоре я сидел на шкурах внутри типи и потихоньку растирал плечи. Это же самое делал и Прыгающая Сова, сидевший напротив меня. Мы смотрели друг на друга исподлобья, как недавние враги, но уже без злости, а, скорее, с оттенком сочувствия, потому что как на моей, так и на его спине отчетливо выступали следы кожаного ремня Овасеса.
Я первым нарушил молчание:
– Скажу тебе, что там, над речкой, я уже думал, что не выдержу от холода, и хотел сдаваться.
Сова внимательно посмотрел на меня. Я говорил спокойно, без злости.
Он встал и подошел ко мне.
– И я тоже, – робко ответил он, протягивая мне руку.
С этих пор началась наша дружба.
Сквозь отверстие типи видно розовеющее небо над верхушками елей. Уже пришел месяц Лопающихся Почек. Пора вставать: во время восхода солнца можно добыть больше дичи, чем за весь остаток дня.
Поэтому я быстро вскочил на ноги и побежал к речке.
Ночью меня мучил Нанабун – Дух снов: я лежал связанный в пещере, а на меня надвигался с ревом, скаля клыки, черный медведь, с полыхающим из пасти огнем. Это был очень плохой сон. Вечером у меня горело все тело и болела голова. Овасес сказал, что меня укусила маленькая муха кеовакес – ее жало вызывает горячку, дурные сны.
Сейчас я бежал к речке, как и каждое утро, но был еще слаб. Ноги подламывались, будто земля была покрыта мягким пухом диких гусей. Голова была пустая и разбухшая, казалось, что в ней переливается тяжелая вода. А тело мое за ночь постарело на много Больших Солнц. Я должен был избавиться от слабости, прежде чем выходить в чащу. Самое лучшее лекарство от слабости – искупаться в прохладной реке.
Я прыгнул в воду. Тело укололи тысячи острых иголок. Речка в месяц Лопающихся Почек несет много зимнего льда.
Тепло цветущих лугов и зеленеющей чащи пока не достигло сюда. Даже лось, когда плавает, еще не выходит на широкое течение, а держится ближе к берегу.
Мои руки спокойно рассекают утреннюю поверхность реки, вода освежает мне лицо, холодит лоб. С каждым движением я становлюсь все здоровее и сильнее. Обратная дорога к типи уже гладка и тверда. Тауга, который бежит за мной, скулит, скулит немного жалобно: дескать, я слишком быстро бегу. Он опять пропадал в лесу, бока у него запали, в густой лохматой шерсти запуталась прошлогодняя хвоя. Его ночная охота, вероятно, была не очень удачной, и сейчас у него нет желания бегать наперегонки.
Когда первые лучи восходящего солнца пробивают верхушки елей, мы, вооруженные ножами и луками, уходим в чащу. За высокой, слегка сгорбленной фигурой Овасеса следуют четверо мальчиков – Прыгающая Сова и, кроме меня, еще двое ути без имени. Я среди них самый низенький и иду сзади всех. Нам приходится хорошенько вытягивать ноги, чтобы ступать в следы Овасеса. Ведь мы должны ходить, как воины, и оставлять на тропах только один след.
Мы вышли на широкую поляну, окруженную с трех сторон изгибом реки. От чащи ее отгораживали поросшие кустарником скалы. Здесь Овасес остановился.
– Посмотрите на эту скалу, – сказал он. – Когда солнце осветит ее, вы должны быть на поляне. А сейчас идите на охоту в чащу на ту сторону реки.
Конечно, мы побежали вдвоем с Прыгающей Совой. Мы решили переправиться на другой берег там, где река делала крутой поворот. Это было самое узкое место. Одежду мы связали ремнями и прикрепили на головах, луки и колчаны повесили за спину. Сова первый приготовился и прыгнул с берега в воду. Течение подхватило его, и он скрылся за поворотом. Я прыгнул за ним.
На этот раз я не ощущал холода. Все внимание я сосредоточил на том, чтобы не замочить одежду и не дать течению слишком далеко отнести меня вниз. Течение было сильное. Вода с шумом разбивалась о торчащие из нее скалы, образуя густую белую пену. Нужно было плыть осторожно, чтобы не наткнуться на скалы. Плохо прикрепленная одежда все больше мешала мне, и течение сносило меня вниз. Кроме того, я еще был довольно слаб, и меня унесло бы далеко вниз, если бы Прыгающая Сова не протянул мне с берега длинную ветку. Но тут наши дороги должны были разойтись. Охотиться нам было приказано поодиночке.
К назначенному месту я явился первым, но с пустыми руками. Чувствовал я себя довольно неуверенно, Но, увидев двух других ути, немного успокоился. Им повезло не больше, чем мне. Количество стрел в их колчанах не уменьшилось. Нелегко неопытному ути подойти к зверю. Нана-бошо – Дух животных в сговоре с верхним ветром часто успевает предупредить оленя об охотнике раньше, чем засвистит тетива лука.
Овасес неподвижно сидел на скале, глядя па ее подножие. Мы расселись вокруг, не нарушая молчания.
– Смотрите внимательно! – наконец произнес Овасес.
Мы посмотрели туда, куда указывала его рука, и увидели на противоположном берегу Прыгающую Сову. Он шел согнувшись и нес что-то па плечах.
– Смотрите внимательно, ути, – повторил Овасес, – ваш брат убил горную козу. Нужно иметь зоркий глаз и длинные ноги, чтобы повесить череп козы в своем типи.
По знаку Овасеса мы вскочили и побежали к реке, сбрасывая по дороге одежду. Через минуту мы уже помогали Сове переправиться через реку вместе с его добычей – красивой и большой козой. Ей было не меньше двух лет. В ее левом боку около сердца виднелись следы от двух стрел так близко один от другого, что можно было подумать, будто из лука стрелял меткий и опытный охотник. Прыгающая Сова был серьезен и равнодушен. Так же серьезен и равнодушен, как Овасес, который даже не похвалил его ни единым словом. Но глаза у моего друга блестели. Он был горд. Даже мы трое, хотя нам и не повезло, тоже были горды.
Солнце опускалось уже на вторую половину своего пути, когда мы подходили к лагерю. На этот раз первым шел Сова, неся на плечах свою добычу.
Это была первая убитая им коза, а старый обычай велит, чтобы мальчик, который впервые убил козу, сам принес ее в лагерь, сам выпотрошил и пригласил друзей на вечерний пир.
После возвращения с охоты мы собираемся на поляне неподалеку от лагеря. Когда все были в сборе, приехал на коне Овасес, а за ним бежал неоседланный мустанг. Ведь каждый из Молодых Волков должен уметь ездить верхом и владеть оружием так же свободно, как дышит, говорит, ходит и ест. Нелегкая это наука, но она должна стать для нас такой же естественной и привычной, как дыхание и речь. Мне она дается тяжело, так как у меня еще не зажило бедро после первого падения с коня и деревенеют руки, утомленные вчерашней тренировкой в метании томагавка.
По знаку Овасеса я прыгаю на мустанга. Теперь я должен мчаться так, чтобы Овасес не догнал меня. Я знаю: если он меня догонит, на спину придется не один удар кожаного ремня. А рука у Овасеса тяжелая. Но, если мне посчастливится проехать вокруг поляны, не получив ни единого удара, я выйду из испытания победителем.
Подбегая к коню, я хватаюсь руками за кожаный ремень, опоясывающий его, и припадаю к вытянутой шее.
Я мчусь прямо вперед, конь сам обходит редко разбросанные на поляне деревья. Сзади раздается стук копыт коня Овасеса. Оглядываюсь. Между нами расстояние всего лишь в два конских корпуса. Овасес уже отводит назад руку с ремнем. Я чувствую, что еще минута, и мне не миновать жгучей награды за плохую езду. Я еще больше пригибаюсь к шее Моего мустанга и бью его пятками по ребрам. Половина дороги уже позади. Овасес немного отстал, но вскоре начинает опасно, очень опасно приближаться. Шумное дыхание его коня я уже слышу прямо над ухом, а до группы мальчиков, стоящих на краю поляны, остается еще целый полет стрелы.
Я уже слышу над собой пронзительный свист ремня, но тут мне удается так дернуть коня за гриву, что он отскакивает в сторону, а я, держась за кожаную опояску, соскальзываю под брюхо лошади. Разогнавшийся конь Овасеса пробегает мимо меня.
Прежде чем Овасес повернул коня, я уже был возле мальчиков. Я впервые выиграл.
После верховой езды начинаются испытания ловкости в обращении с оружием. Вот Прыгающая Сова мчится галопом по направлению к дереву, на котором нарисован круг величиной с человеческую голову. Ветер обвевает лицо моего друга, отбрасывает с высокого лба волосы, заплетенные в мелкие косички. Глаза его впились в круг. В поднятой руке он держит нож. Минуя дерево, Сова выпрямляется и быстрым движением бросает нож в цель. Перья, украшающие рукоятку ножа, издают тихий свист, острие ножа глухо ударяется в кору. Сова оглядывается, и его лицо мрачнеет: нож вонзился за пределами круга. Овасес выдергивает нож и дает другому. Я не знаю, печалиться ли мне из-за неудачи друга, или гордиться тем, что только я один сумел сегодня трижды попасть точно в цель.
Когда мы возвращаемся в лагерь, тени наши длинны, как высокие буки, а чаща затаилась в вечерней тишине. Мы утомлены, но веселы. Рука болит от упражнений с ножом и томагавком, ноги дрожат от стискивания лошадиных боков. И хотя у некоторых из нас следы ремня на плечах после верховой езды, и хотя только мне удалось трижды попасть ножом в цель, мы знаем, что Овасес доволен своими учениками. Ему приходится сейчас прилагать значительно больше усилий, чтобы догнать кого-нибудь из нас во время верховой езды, чем это было три месяца назад. И никто даже из его младших учеников не метнул нож мимо дерева, не «дырявил» ножом и томагавком испуганный воздух.
Сегодня Овасес первый раз за много дней не бранил никого из нас, а это у него равносильно большой похвале.
Когда небо на западе темнеет, а луна светит в полную силу, мы садимся вокруг костра. Над костром, в холодном дыму, коптится мясо лося и осетра. Прыгающая Сова подает Овасесу сердце убитой козы, а учитель делит его на четыре части и говорит нам:
– Ешьте, ути, сердце белой козы и просите ее духа, чтобы не гневался на вас. Когда станете воинами, желаю, чтобы вы чаще ели медвежьи сердца, а их черепа украшали бы ваши палатки.
Небо высоко, запах дыма горек, а сердце козы – лучшее лакомство. Пир наш – самый веселый пир за много месяцев, хоть мы и сидим вокруг костра молчаливые и важные. Каждый из нас смотрит в будущие годы и видит себя великим охотником, о подвигах которого будут петь песни у костров. Молчит Овасес, молчим и мы.
А я пою в душе песню о том, что буду когда-нибудь, как Непемус, и лицо у меня будет такое же суровое и отмеченное шрамами от медвежьих когтей. Как Непемус, я буду бороться врукопашную с серым медведем и выйду победителем. Это будет прекрасная борьба. Против меня станет большой серый медведь, свирепый, с большими клыками и когтями, а у меня будут мое мужество и мой нож. Лезвие ножа слабее любого из медвежьих когтей. Лезвие ножа можно сломать даже о ветку дерева, а медведь своими когтями может разломать и скалу. Но я одолею его и поставлю ему ногу на горло. Я возьму себе его имя, и меня уже будут называть не ути, мальчик без имени, а Серым Медведем, Длинным Клыком или Острым Когтем.
Нас было много таких, как я, только что взятых из материнских типи. Но каждый мечтал быть взрослым мужчиной и знаменитым воином, каждый хотел командовать другими, а поэтому стремился показать, что он разумнее, сильнее и ловчее остальных. Больше всех я полюбил мальчика из рода Совы, который был немного старше меня. Я называл его Куку-куру-тоо – Прыгающей Совой, потому что он прыгал дальше и выше всех нас.
Мы стали настоящими друзьями, но дружба наша началась довольно странно.
Когда я впервые появился в лагере, Сова был уже вожаком самых младших Волков. Высокий, с длинными крепкими ногами, он был сильнее и выносливее многих других. Никогда не стриженные волосы обрамляли его голову густым венком, и временами трудно было заметить блеск острых глаз под черной прядью.
На следующий день после прибытия, разыскивая брата, я вышел на рассвете к Месту Большого Костра, вокруг которого стояли типи лагеря. Там я встретил нескольких мальчиков. Они, не говоря ни слова, быстро окружили меня и стали разглядывать мою голову. Я не понимал, в чем дело, и, чувствуя, что все мальчики не отрываясь смотрят на мои волосы, стоял молча, злой и встревоженный. Отовсюду подходили новые ути, держа луки в руках. Наконец самый высокий из них – а это и был Прыгающая Сова – выступил вперед и сказал пронзительно высоким голосом:
– Ути, смой краску со своих волос. Ты выглядишь, как старик. Если хочешь остаться с нами, у тебя должны быть такие же волосы, как у нас. – И он провел рукой по своим черным, блестящим от медвежьего жира волосам.
До сих пор мои светлые волосы ни у кого в селении не вызывали удивления. Все знали, что моя мать чужестранка, что она не индейского рода. Прыгающая Сова и другие подумали, что я покрасил волосы, чтобы быть похожим на старых, опытных воинов, у которых волосы с годами приобретают цвет березовой коры. Но я решил ничего не объяснять. Презрительные усмешки мальчиков вызывали у меня гнев. Глядя в глаза Прыгающей Сове, я сказал:
– Если хочешь, сам вымой свои волосы. Я своих не смою.
– Не смоешь?
– Нет.
И тогда по знаку Прыгающей Совы мальчики бросились на меня. Я вырывался, отбивался, даже кусался, стараясь освободиться. Но десятки рук схватили меня и потащили на берег полузамерзшей речки. Я ничего не мог сделать. Через минуту моя голова оказалась в воде, а Прыгающая Сова и другие принялись ее скрести, натирать песком. Я захлебывался водой, а слезы от ярости и боли наполняли мои глаза.
Наконец меня отпустили.
Исцарапанная кожа горела, из разбитого лба текла кровь. Смешиваясь с водой, она начинала тут же замерзать. Только теперь я ощутил холод. Куртка висела на мне лохмотьями, открывая исцарапанную грудь и руки, я был весь мокрый. Я взглянул на стоящих вокруг меня мальчиков, и, хотя меня душила злость, мне вдруг захотелось смеяться – такое разочарование было написано на их лицах. Они поняли, что я не красил волос.
Но злость была сильнее желания засмеяться. А боль еще усиливала ее. Я не мог простить насилия над собой, если хотел сохранить свое достоинство. Они обидели меня, и теперь один из них должен был за это поплатиться – тот, из-за которого все это случилось. Тем более, что Прыгающая Сова стоял прямо передо мной, а его растерянный вид и бесконечно удивленные глаза еще больше злили меня. Стиснув кулаки, но спокойным голосом я сказал ему:
– Ути из рода Совы! Ты оскорбил меня, не поверив моим словам. Пусть твои уши хорошо слушают, что скажет тебе сын Высокого Орла.
Он поднял руку в знак того, что внимательно слушает.
– В присутствии этих Молодых Волков, – продолжал я, – я буду драться с тобой. Если я тебя одолею, ты извинишься передо мной.
Он снова поднял руку в знак согласия.
Один из мальчиков побежал за медвежьим жиром, мы же разделись до пояса, готовясь к борьбе. Мороз был такой, что от каждого шага раздавался треск, будто мы ступали по сухому хворосту. Я еще не согрелся после вынужденного купания и был уверен, что кровь моя превратилась в лед. Минуты тянулись бесконечно, как зимняя ночь во время похода.
Наконец одеревенелыми руками я натер куском жира грудь и руки. То же сделал и мой противник, но с такой же неловкостью, как и я. Видно, мороз не щадил и его.
Среди наступившей тишины мы начали кружиться друг против друга. Первым нанес удар Прыгающая Сова, он плохо рассчитал прыжок, поскользнулся и, падая, подбил меня под ноги. Мы оба повалились в снег. Трудно сказать, кто из нас брал верх. Прыгающая Сова был, правда, выше и сильнее, но он боролся, чувствуя свою вину, а мне гнев придавал силы.
Но все же наступила минута, когда я стал сдавать. Мое поражение казалось неминуемым, но тут я внезапно почувствовал, как кто-то поднимает меня и отрывает от противника. И вот мы оба очутились под мышками у Овасеса.
Вскоре я сидел на шкурах внутри типи и потихоньку растирал плечи. Это же самое делал и Прыгающая Сова, сидевший напротив меня. Мы смотрели друг на друга исподлобья, как недавние враги, но уже без злости, а, скорее, с оттенком сочувствия, потому что как на моей, так и на его спине отчетливо выступали следы кожаного ремня Овасеса.
Я первым нарушил молчание:
– Скажу тебе, что там, над речкой, я уже думал, что не выдержу от холода, и хотел сдаваться.
Сова внимательно посмотрел на меня. Я говорил спокойно, без злости.
Он встал и подошел ко мне.
– И я тоже, – робко ответил он, протягивая мне руку.
С этих пор началась наша дружба.
Сквозь отверстие типи видно розовеющее небо над верхушками елей. Уже пришел месяц Лопающихся Почек. Пора вставать: во время восхода солнца можно добыть больше дичи, чем за весь остаток дня.
Поэтому я быстро вскочил на ноги и побежал к речке.
Ночью меня мучил Нанабун – Дух снов: я лежал связанный в пещере, а на меня надвигался с ревом, скаля клыки, черный медведь, с полыхающим из пасти огнем. Это был очень плохой сон. Вечером у меня горело все тело и болела голова. Овасес сказал, что меня укусила маленькая муха кеовакес – ее жало вызывает горячку, дурные сны.
Сейчас я бежал к речке, как и каждое утро, но был еще слаб. Ноги подламывались, будто земля была покрыта мягким пухом диких гусей. Голова была пустая и разбухшая, казалось, что в ней переливается тяжелая вода. А тело мое за ночь постарело на много Больших Солнц. Я должен был избавиться от слабости, прежде чем выходить в чащу. Самое лучшее лекарство от слабости – искупаться в прохладной реке.
Я прыгнул в воду. Тело укололи тысячи острых иголок. Речка в месяц Лопающихся Почек несет много зимнего льда.
Тепло цветущих лугов и зеленеющей чащи пока не достигло сюда. Даже лось, когда плавает, еще не выходит на широкое течение, а держится ближе к берегу.
Мои руки спокойно рассекают утреннюю поверхность реки, вода освежает мне лицо, холодит лоб. С каждым движением я становлюсь все здоровее и сильнее. Обратная дорога к типи уже гладка и тверда. Тауга, который бежит за мной, скулит, скулит немного жалобно: дескать, я слишком быстро бегу. Он опять пропадал в лесу, бока у него запали, в густой лохматой шерсти запуталась прошлогодняя хвоя. Его ночная охота, вероятно, была не очень удачной, и сейчас у него нет желания бегать наперегонки.
Когда первые лучи восходящего солнца пробивают верхушки елей, мы, вооруженные ножами и луками, уходим в чащу. За высокой, слегка сгорбленной фигурой Овасеса следуют четверо мальчиков – Прыгающая Сова и, кроме меня, еще двое ути без имени. Я среди них самый низенький и иду сзади всех. Нам приходится хорошенько вытягивать ноги, чтобы ступать в следы Овасеса. Ведь мы должны ходить, как воины, и оставлять на тропах только один след.
Мы вышли на широкую поляну, окруженную с трех сторон изгибом реки. От чащи ее отгораживали поросшие кустарником скалы. Здесь Овасес остановился.
– Посмотрите на эту скалу, – сказал он. – Когда солнце осветит ее, вы должны быть на поляне. А сейчас идите на охоту в чащу на ту сторону реки.
Конечно, мы побежали вдвоем с Прыгающей Совой. Мы решили переправиться на другой берег там, где река делала крутой поворот. Это было самое узкое место. Одежду мы связали ремнями и прикрепили на головах, луки и колчаны повесили за спину. Сова первый приготовился и прыгнул с берега в воду. Течение подхватило его, и он скрылся за поворотом. Я прыгнул за ним.
На этот раз я не ощущал холода. Все внимание я сосредоточил на том, чтобы не замочить одежду и не дать течению слишком далеко отнести меня вниз. Течение было сильное. Вода с шумом разбивалась о торчащие из нее скалы, образуя густую белую пену. Нужно было плыть осторожно, чтобы не наткнуться на скалы. Плохо прикрепленная одежда все больше мешала мне, и течение сносило меня вниз. Кроме того, я еще был довольно слаб, и меня унесло бы далеко вниз, если бы Прыгающая Сова не протянул мне с берега длинную ветку. Но тут наши дороги должны были разойтись. Охотиться нам было приказано поодиночке.
К назначенному месту я явился первым, но с пустыми руками. Чувствовал я себя довольно неуверенно, Но, увидев двух других ути, немного успокоился. Им повезло не больше, чем мне. Количество стрел в их колчанах не уменьшилось. Нелегко неопытному ути подойти к зверю. Нана-бошо – Дух животных в сговоре с верхним ветром часто успевает предупредить оленя об охотнике раньше, чем засвистит тетива лука.
Овасес неподвижно сидел на скале, глядя па ее подножие. Мы расселись вокруг, не нарушая молчания.
– Смотрите внимательно! – наконец произнес Овасес.
Мы посмотрели туда, куда указывала его рука, и увидели на противоположном берегу Прыгающую Сову. Он шел согнувшись и нес что-то па плечах.
– Смотрите внимательно, ути, – повторил Овасес, – ваш брат убил горную козу. Нужно иметь зоркий глаз и длинные ноги, чтобы повесить череп козы в своем типи.
По знаку Овасеса мы вскочили и побежали к реке, сбрасывая по дороге одежду. Через минуту мы уже помогали Сове переправиться через реку вместе с его добычей – красивой и большой козой. Ей было не меньше двух лет. В ее левом боку около сердца виднелись следы от двух стрел так близко один от другого, что можно было подумать, будто из лука стрелял меткий и опытный охотник. Прыгающая Сова был серьезен и равнодушен. Так же серьезен и равнодушен, как Овасес, который даже не похвалил его ни единым словом. Но глаза у моего друга блестели. Он был горд. Даже мы трое, хотя нам и не повезло, тоже были горды.
Солнце опускалось уже на вторую половину своего пути, когда мы подходили к лагерю. На этот раз первым шел Сова, неся на плечах свою добычу.
Это была первая убитая им коза, а старый обычай велит, чтобы мальчик, который впервые убил козу, сам принес ее в лагерь, сам выпотрошил и пригласил друзей на вечерний пир.
После возвращения с охоты мы собираемся на поляне неподалеку от лагеря. Когда все были в сборе, приехал на коне Овасес, а за ним бежал неоседланный мустанг. Ведь каждый из Молодых Волков должен уметь ездить верхом и владеть оружием так же свободно, как дышит, говорит, ходит и ест. Нелегкая это наука, но она должна стать для нас такой же естественной и привычной, как дыхание и речь. Мне она дается тяжело, так как у меня еще не зажило бедро после первого падения с коня и деревенеют руки, утомленные вчерашней тренировкой в метании томагавка.
По знаку Овасеса я прыгаю на мустанга. Теперь я должен мчаться так, чтобы Овасес не догнал меня. Я знаю: если он меня догонит, на спину придется не один удар кожаного ремня. А рука у Овасеса тяжелая. Но, если мне посчастливится проехать вокруг поляны, не получив ни единого удара, я выйду из испытания победителем.
Подбегая к коню, я хватаюсь руками за кожаный ремень, опоясывающий его, и припадаю к вытянутой шее.
Я мчусь прямо вперед, конь сам обходит редко разбросанные на поляне деревья. Сзади раздается стук копыт коня Овасеса. Оглядываюсь. Между нами расстояние всего лишь в два конских корпуса. Овасес уже отводит назад руку с ремнем. Я чувствую, что еще минута, и мне не миновать жгучей награды за плохую езду. Я еще больше пригибаюсь к шее Моего мустанга и бью его пятками по ребрам. Половина дороги уже позади. Овасес немного отстал, но вскоре начинает опасно, очень опасно приближаться. Шумное дыхание его коня я уже слышу прямо над ухом, а до группы мальчиков, стоящих на краю поляны, остается еще целый полет стрелы.
Я уже слышу над собой пронзительный свист ремня, но тут мне удается так дернуть коня за гриву, что он отскакивает в сторону, а я, держась за кожаную опояску, соскальзываю под брюхо лошади. Разогнавшийся конь Овасеса пробегает мимо меня.
Прежде чем Овасес повернул коня, я уже был возле мальчиков. Я впервые выиграл.
После верховой езды начинаются испытания ловкости в обращении с оружием. Вот Прыгающая Сова мчится галопом по направлению к дереву, на котором нарисован круг величиной с человеческую голову. Ветер обвевает лицо моего друга, отбрасывает с высокого лба волосы, заплетенные в мелкие косички. Глаза его впились в круг. В поднятой руке он держит нож. Минуя дерево, Сова выпрямляется и быстрым движением бросает нож в цель. Перья, украшающие рукоятку ножа, издают тихий свист, острие ножа глухо ударяется в кору. Сова оглядывается, и его лицо мрачнеет: нож вонзился за пределами круга. Овасес выдергивает нож и дает другому. Я не знаю, печалиться ли мне из-за неудачи друга, или гордиться тем, что только я один сумел сегодня трижды попасть точно в цель.
Когда мы возвращаемся в лагерь, тени наши длинны, как высокие буки, а чаща затаилась в вечерней тишине. Мы утомлены, но веселы. Рука болит от упражнений с ножом и томагавком, ноги дрожат от стискивания лошадиных боков. И хотя у некоторых из нас следы ремня на плечах после верховой езды, и хотя только мне удалось трижды попасть ножом в цель, мы знаем, что Овасес доволен своими учениками. Ему приходится сейчас прилагать значительно больше усилий, чтобы догнать кого-нибудь из нас во время верховой езды, чем это было три месяца назад. И никто даже из его младших учеников не метнул нож мимо дерева, не «дырявил» ножом и томагавком испуганный воздух.
Сегодня Овасес первый раз за много дней не бранил никого из нас, а это у него равносильно большой похвале.
Когда небо на западе темнеет, а луна светит в полную силу, мы садимся вокруг костра. Над костром, в холодном дыму, коптится мясо лося и осетра. Прыгающая Сова подает Овасесу сердце убитой козы, а учитель делит его на четыре части и говорит нам:
– Ешьте, ути, сердце белой козы и просите ее духа, чтобы не гневался на вас. Когда станете воинами, желаю, чтобы вы чаще ели медвежьи сердца, а их черепа украшали бы ваши палатки.
Небо высоко, запах дыма горек, а сердце козы – лучшее лакомство. Пир наш – самый веселый пир за много месяцев, хоть мы и сидим вокруг костра молчаливые и важные. Каждый из нас смотрит в будущие годы и видит себя великим охотником, о подвигах которого будут петь песни у костров. Молчит Овасес, молчим и мы.
А я пою в душе песню о том, что буду когда-нибудь, как Непемус, и лицо у меня будет такое же суровое и отмеченное шрамами от медвежьих когтей. Как Непемус, я буду бороться врукопашную с серым медведем и выйду победителем. Это будет прекрасная борьба. Против меня станет большой серый медведь, свирепый, с большими клыками и когтями, а у меня будут мое мужество и мой нож. Лезвие ножа слабее любого из медвежьих когтей. Лезвие ножа можно сломать даже о ветку дерева, а медведь своими когтями может разломать и скалу. Но я одолею его и поставлю ему ногу на горло. Я возьму себе его имя, и меня уже будут называть не ути, мальчик без имени, а Серым Медведем, Длинным Клыком или Острым Когтем.
Как я жажду в палатке приютить истомленное тело
И хотя бы одну только ночь отдохнуть!
Приведите, о ноги, меня, приведите к палатке,
Где Нанабун меня посетит – этот сладкий Дух снов.
Ты завесу у входа откинь и на отдых в палатку
Пригласи меня, брат мой любимый.
Глава III
Лучи солнца соткали на траве попону с такими узорами, что их не вышила бы самая умелая женщина. Над лугом нависает высокая скала, похожая на сгорбленного старика, который дремлет, положив голову на колени.
Скалу омывает широкая река, она здесь круто поворачивает и медленно течет в чащу. Около самой скалы течение реки образовало яму, и тут, под прозрачной поверхностью воды, таятся водовороты.
Это было наше любимое место. Здесь мы встречались – я, Танто и Прыгающая Сова. Здесь Танто учил нас плавать и прыгать со скалы.
Когда заходит солнце, вода вокруг скалы становится похожей на серебряный луг. Я впервые пришел сюда ночью, чтобы заключить с рекой и Духом воды братство крови. Ночь была тиха, как спокойный сон. Я пришел сюда один. Став на скале, я приветствовал поднятой рукой луну, чащу и отраженные в реке верхушки деревьев.
В знак союза я порезал себе руку, и красная капля крови упала в спокойное течение. А потом я прыгнул в серебряную глубину. В эту минуту я был уже не человеком, а рыбой, ближайшим союзником и другом Духа воды. Я разгребаю руками холодную воду, плыву по течению, потом против течения, потом внезапным броском, как рыба, испуганная тенью большой птицы, кидаюсь вглубь, чтобы столкнуться с поросшей водорослями скалой. Когда я отталкиваюсь от дна, проплывающие надо мной рыбы светятся, будто светлячки в чаще, только свет рыб тусклый и таинственный, хоть и доброжелательный, как и весь мир моего нового союзника – Духа вод.
Потом я выныриваю. Я очень маленький перед громадой скалы, нависшей надо мной. И все же я чувствую себя большим, когда сажусь на выступ скалы. Ведь хотя я снова маленький мальчик, я заключил новое братство. Мы молчим все четверо – луна, Дух скалы, Дух воды и я.
Однажды в конце месяца Ягод, когда закончился погожий день, а мы, утомленные учебой, отдыхали, как всегда, на Скале Безмолвного Воина, со стороны больших равнин послышался конский топот. Сначала он был тихим. Могло показаться, что это усталость шумит в ушах. Первым вскочил на ноги Танто, потом и мы услышали близкий и четкий топот. Мы встревожено переглянулись. С той стороны, со стороны нашего селения, конский топот слышался очень редко. Нам запрещалось ездить в том направлении, а жители селения только по самым важным делам посещали лагерь Молодых Волков. Кто же это мог быть?
Танто соскочил со скалы, мы с Совой побежали за ним.
Перед типи Овасеса стоял рослый черный конь, покрытый пеной. Он еще не успокоился, танцевал, бил копытами землю и, поднимая вверх голову с настороженными ушами, ржал. Я схватил Танто за локоть, сердце у меня тревожно забилось: это был конь нашего отца. Я проследил за взглядом Танто, и мы вместе пошли к высокому старому буку. В тени его стоял наш отец. Он стоял молчаливый. На нем были штаны с бахромой, какие надевают только на охоту или в бой. Грудь у него была открыта, на ней виднелись шрамы и широкий след медвежьих когтей.
Танто, Сова и я остановились перед ним. Нельзя было произносить ни слова, пока отец не заговорит первый. Поэтому мы стояли неподвижно и молча, хотя мне так сильно хотелось броситься отцу на шею, прижаться к нему, услышать его голос. Ведь я не видел его в течение целого Большого Солнца.
Отец внимательно, без улыбки присматривался к нам. Наконец он подошел, положил руку на плечо Танто, а меня погладил по голове. Я на мгновение ослаб, сердце подкатилось к горлу, а глаза наполнились слезами. Мне было очень грустно, и в то же время я злился на себя за то, что все еще не умею держать себя, как воин, и во мне все еще плачет душа девчонки. К счастью, отец не смотрел на меня. Было видно, что, хотя он и обнимает нас, мысли его далеко, и мысли эти тревожны. Даже Прыгающая Сова хорошо понимал это, потому что, взглянув на него краешком глаза, я заметил, что глаза у него испуганные, а руки немного дрожат. Отец велел нам сесть, сам сел рядом и закурил свою маленькую трубочку. Он начал говорить, но как-то странно: хотя разговор велся в нашем присутствии, казалось, он предназначался не для нас. Он смотрел поверх наших голов и не поворачивался даже к Танто, который был почти молодым воином. Говорил он так, будто просто хотел услышать собственные мысли.
– Когда я был таким мальчиком, как ты, мой ути, и как ути из рода Совы, наше племя пришло в эту страну, к этой реке, чтобы вести спокойную жизнь и чтобы жить далеко от жилищ окимов – белых людей. Много Больших Солнц проходило над нашим селением, и в селении царил покой. Слышались веселые песни, а воины плясали Танец Удачных Охот.
Я хочу, чтобы мои сыновья как можно скорее сделались воинами и стали со мной плечом к плечу. Белые люди снова вспомнили о наших селениях, и солнце все больше прячется от нас за злыми тучами. Белые люди снова нашли дорогу к моему типи, и трудно нам будет принудить их сойти с нее, трудно будет охотиться в свободном лесу и кочевать в нашей чаще…
Я не понимал того, что говорил отец, не понимал и Сова. Один Танто внимательно смотрел на отца, будто понимал каждое его слово и улавливал те мысли, которых отец даже не вымолвил вслух. Я немного дрожал, но не потому, что солнечный диск уже коснулся деревьев на западе и над землей потянуло вечерним холодом. Хотя со мной были отец, брат и друг, мне тогда казалось, что я один, затерянный и отданный на милость безжалостным врагам.
Сразу после захода солнца из чащи вернулся Овасес. Отец молча поздоровался с нашим учителем, и, не произнеся ни слова, они вошли вместе в палатку. И почти сейчас же изнутри типи послышались короткие отрывистые звуки бубна. Это был сигнал, сзывающий всех мужчин на совет. Тогда Танто схватил меня и Сову за плечи:
– У Овасеса собирается совет воинов. Если не будете крикливыми, как дикие поросята, я возьму вас с собой к палатке послушать, что будут говорить старшие на совете.
Мы с Совой не смели даже подать голос, только лихорадочно уцепились за его руку, кивая головами и моля глазами, чтобы он сдержал обещание.
Солнце уже зашло, и вокруг палатки густел мрак. Долгие минуты мы ждали, пока все воины соберутся в типи Овасеса, ждали, притаившись за ближними кустами, боясь говорить даже шепотом или громко вздохнуть.
Только когда последний воин вошел в палатку, мы следом за Танто поползли от камня к камню, следя за тем, чтобы все время оставаться в густой тени сосен. За тридцать шагов от палатки мы залегли в высокой траве. Но тогда, как по приказу волшебника, о нас вспомнили комары и, наказывая за дерзость, жалили нас, словно гремучие змеи. Я не выдержал и знаками показал Сове, чтобы он сломал ветку можжевельника и отгонял комаров. Сова был такой же дурак, как и я. В вечерней тишине треск сломанной ветки прозвучал, как гром. Танто угостил нас обоих мокасином, но, к счастью, никто из старших не обратил внимания на этот треск.
Время тянулось бесконечно. Танто оставил нас и пополз вперед. Мы должны были ждать его знака, но он не подавал его. Мне казалось, что скоро наступит рассвет и солнце обнаружит нас в нашем укрытии. Я высунул голову из-за куста и посмотрел на типи Овасеса. Там горел костер, и как раз в эту минуту где-то близко послышалось кваканье ночной жабы. Это был сигнал брата, что нам можно ползти к палатке.
Я уже прополз, наверное, половину пути, когда из-за туч вышла луна и осветила все вокруг. В это же время отклонилась шкура у входа в палатку, и на пороге появился отец. Я застыл. Мне захотелось мгновенно провалиться сквозь землю или стать невидимым, как Маниту. Правда, отец стоял боком к нам, но я боялся глянуть на него, чтобы своим взглядом не привлечь его взгляд. Так охотящийся волк или охотник никогда не вглядывается в свою жертву, чтобы она не почуяла его присутствия.
Сердце мое почти останавливалось: я мог поклясться, что отец смотрит прямо на меня и сейчас подойдет и поднимет меня вверх, как маленького кролика. К счастью, это только у моего страха было маленькое сердце. Отец не заметил меня. Он тихонько свистнул. В ответ послышалось ржание, а потом отзвук легкого галопа. Конь пробежал в нескольких метрах от меня и остановился около отца. Спустя минуту луна снова зашла за тучи, и в сгустившемся мраке из-за отклоненной шкуры в типи блеснул костер. Потом на его фоне мелькнула фигура моего отца, входившего в типи.
И тогда я почувствовал слабость. Все это время я лежал с напряженными до боли мускулами. Челюсти я стиснул так, что, когда подполз к Танто, не мог разжать их. Танто блеснул на меня глазами, как рысь:
– Ты ведешь себя, как дикобраз, который идет куда смотрят его глаза, а головой не думает. Глаза твои слепы, как у щенка, а в твоей голове живут белки.
Брат бранился так тихо, что я едва его слышал.
– Как ты мог выйти из-за камня, когда луна как раз в ту минуту хотела осмотреть мир? Женщиной ты будешь, а не воином!
Я покорно молчал.
Наконец мы очутились около самой палатки, на противоположной стороне от входа. Из верхнего отверстия узеньким столбиком вился дым.
Изнутри доносились негромкие голоса. Сквозь щель можно было заглянуть внутрь палатки. Около костра сидело не больше пяти воинов: спиной к нам – Овасес, рядом с ним Таноне – Сломанный Нож, брат Овасеса, и старый воин Гичи-вапе – Большое Крыло. Против нас – отец и шаман Горькая Ягода. Несколько других воинов находились вне освещенного круга.
Шаман был в шапке из волчьего меха с отшлифованными рогами бизона, качавшимися при каждом движении его головы. С шеи у него свисало ожерелье из медвежьих клыков, на плечи наброшена шкура черного медведя, украшенная перьями.
Скалу омывает широкая река, она здесь круто поворачивает и медленно течет в чащу. Около самой скалы течение реки образовало яму, и тут, под прозрачной поверхностью воды, таятся водовороты.
Это было наше любимое место. Здесь мы встречались – я, Танто и Прыгающая Сова. Здесь Танто учил нас плавать и прыгать со скалы.
Когда заходит солнце, вода вокруг скалы становится похожей на серебряный луг. Я впервые пришел сюда ночью, чтобы заключить с рекой и Духом воды братство крови. Ночь была тиха, как спокойный сон. Я пришел сюда один. Став на скале, я приветствовал поднятой рукой луну, чащу и отраженные в реке верхушки деревьев.
В знак союза я порезал себе руку, и красная капля крови упала в спокойное течение. А потом я прыгнул в серебряную глубину. В эту минуту я был уже не человеком, а рыбой, ближайшим союзником и другом Духа воды. Я разгребаю руками холодную воду, плыву по течению, потом против течения, потом внезапным броском, как рыба, испуганная тенью большой птицы, кидаюсь вглубь, чтобы столкнуться с поросшей водорослями скалой. Когда я отталкиваюсь от дна, проплывающие надо мной рыбы светятся, будто светлячки в чаще, только свет рыб тусклый и таинственный, хоть и доброжелательный, как и весь мир моего нового союзника – Духа вод.
Потом я выныриваю. Я очень маленький перед громадой скалы, нависшей надо мной. И все же я чувствую себя большим, когда сажусь на выступ скалы. Ведь хотя я снова маленький мальчик, я заключил новое братство. Мы молчим все четверо – луна, Дух скалы, Дух воды и я.
Однажды в конце месяца Ягод, когда закончился погожий день, а мы, утомленные учебой, отдыхали, как всегда, на Скале Безмолвного Воина, со стороны больших равнин послышался конский топот. Сначала он был тихим. Могло показаться, что это усталость шумит в ушах. Первым вскочил на ноги Танто, потом и мы услышали близкий и четкий топот. Мы встревожено переглянулись. С той стороны, со стороны нашего селения, конский топот слышался очень редко. Нам запрещалось ездить в том направлении, а жители селения только по самым важным делам посещали лагерь Молодых Волков. Кто же это мог быть?
Танто соскочил со скалы, мы с Совой побежали за ним.
Перед типи Овасеса стоял рослый черный конь, покрытый пеной. Он еще не успокоился, танцевал, бил копытами землю и, поднимая вверх голову с настороженными ушами, ржал. Я схватил Танто за локоть, сердце у меня тревожно забилось: это был конь нашего отца. Я проследил за взглядом Танто, и мы вместе пошли к высокому старому буку. В тени его стоял наш отец. Он стоял молчаливый. На нем были штаны с бахромой, какие надевают только на охоту или в бой. Грудь у него была открыта, на ней виднелись шрамы и широкий след медвежьих когтей.
Танто, Сова и я остановились перед ним. Нельзя было произносить ни слова, пока отец не заговорит первый. Поэтому мы стояли неподвижно и молча, хотя мне так сильно хотелось броситься отцу на шею, прижаться к нему, услышать его голос. Ведь я не видел его в течение целого Большого Солнца.
Отец внимательно, без улыбки присматривался к нам. Наконец он подошел, положил руку на плечо Танто, а меня погладил по голове. Я на мгновение ослаб, сердце подкатилось к горлу, а глаза наполнились слезами. Мне было очень грустно, и в то же время я злился на себя за то, что все еще не умею держать себя, как воин, и во мне все еще плачет душа девчонки. К счастью, отец не смотрел на меня. Было видно, что, хотя он и обнимает нас, мысли его далеко, и мысли эти тревожны. Даже Прыгающая Сова хорошо понимал это, потому что, взглянув на него краешком глаза, я заметил, что глаза у него испуганные, а руки немного дрожат. Отец велел нам сесть, сам сел рядом и закурил свою маленькую трубочку. Он начал говорить, но как-то странно: хотя разговор велся в нашем присутствии, казалось, он предназначался не для нас. Он смотрел поверх наших голов и не поворачивался даже к Танто, который был почти молодым воином. Говорил он так, будто просто хотел услышать собственные мысли.
– Когда я был таким мальчиком, как ты, мой ути, и как ути из рода Совы, наше племя пришло в эту страну, к этой реке, чтобы вести спокойную жизнь и чтобы жить далеко от жилищ окимов – белых людей. Много Больших Солнц проходило над нашим селением, и в селении царил покой. Слышались веселые песни, а воины плясали Танец Удачных Охот.
Я хочу, чтобы мои сыновья как можно скорее сделались воинами и стали со мной плечом к плечу. Белые люди снова вспомнили о наших селениях, и солнце все больше прячется от нас за злыми тучами. Белые люди снова нашли дорогу к моему типи, и трудно нам будет принудить их сойти с нее, трудно будет охотиться в свободном лесу и кочевать в нашей чаще…
Я не понимал того, что говорил отец, не понимал и Сова. Один Танто внимательно смотрел на отца, будто понимал каждое его слово и улавливал те мысли, которых отец даже не вымолвил вслух. Я немного дрожал, но не потому, что солнечный диск уже коснулся деревьев на западе и над землей потянуло вечерним холодом. Хотя со мной были отец, брат и друг, мне тогда казалось, что я один, затерянный и отданный на милость безжалостным врагам.
Сразу после захода солнца из чащи вернулся Овасес. Отец молча поздоровался с нашим учителем, и, не произнеся ни слова, они вошли вместе в палатку. И почти сейчас же изнутри типи послышались короткие отрывистые звуки бубна. Это был сигнал, сзывающий всех мужчин на совет. Тогда Танто схватил меня и Сову за плечи:
– У Овасеса собирается совет воинов. Если не будете крикливыми, как дикие поросята, я возьму вас с собой к палатке послушать, что будут говорить старшие на совете.
Мы с Совой не смели даже подать голос, только лихорадочно уцепились за его руку, кивая головами и моля глазами, чтобы он сдержал обещание.
Солнце уже зашло, и вокруг палатки густел мрак. Долгие минуты мы ждали, пока все воины соберутся в типи Овасеса, ждали, притаившись за ближними кустами, боясь говорить даже шепотом или громко вздохнуть.
Только когда последний воин вошел в палатку, мы следом за Танто поползли от камня к камню, следя за тем, чтобы все время оставаться в густой тени сосен. За тридцать шагов от палатки мы залегли в высокой траве. Но тогда, как по приказу волшебника, о нас вспомнили комары и, наказывая за дерзость, жалили нас, словно гремучие змеи. Я не выдержал и знаками показал Сове, чтобы он сломал ветку можжевельника и отгонял комаров. Сова был такой же дурак, как и я. В вечерней тишине треск сломанной ветки прозвучал, как гром. Танто угостил нас обоих мокасином, но, к счастью, никто из старших не обратил внимания на этот треск.
Время тянулось бесконечно. Танто оставил нас и пополз вперед. Мы должны были ждать его знака, но он не подавал его. Мне казалось, что скоро наступит рассвет и солнце обнаружит нас в нашем укрытии. Я высунул голову из-за куста и посмотрел на типи Овасеса. Там горел костер, и как раз в эту минуту где-то близко послышалось кваканье ночной жабы. Это был сигнал брата, что нам можно ползти к палатке.
Я уже прополз, наверное, половину пути, когда из-за туч вышла луна и осветила все вокруг. В это же время отклонилась шкура у входа в палатку, и на пороге появился отец. Я застыл. Мне захотелось мгновенно провалиться сквозь землю или стать невидимым, как Маниту. Правда, отец стоял боком к нам, но я боялся глянуть на него, чтобы своим взглядом не привлечь его взгляд. Так охотящийся волк или охотник никогда не вглядывается в свою жертву, чтобы она не почуяла его присутствия.
Сердце мое почти останавливалось: я мог поклясться, что отец смотрит прямо на меня и сейчас подойдет и поднимет меня вверх, как маленького кролика. К счастью, это только у моего страха было маленькое сердце. Отец не заметил меня. Он тихонько свистнул. В ответ послышалось ржание, а потом отзвук легкого галопа. Конь пробежал в нескольких метрах от меня и остановился около отца. Спустя минуту луна снова зашла за тучи, и в сгустившемся мраке из-за отклоненной шкуры в типи блеснул костер. Потом на его фоне мелькнула фигура моего отца, входившего в типи.
И тогда я почувствовал слабость. Все это время я лежал с напряженными до боли мускулами. Челюсти я стиснул так, что, когда подполз к Танто, не мог разжать их. Танто блеснул на меня глазами, как рысь:
– Ты ведешь себя, как дикобраз, который идет куда смотрят его глаза, а головой не думает. Глаза твои слепы, как у щенка, а в твоей голове живут белки.
Брат бранился так тихо, что я едва его слышал.
– Как ты мог выйти из-за камня, когда луна как раз в ту минуту хотела осмотреть мир? Женщиной ты будешь, а не воином!
Я покорно молчал.
Наконец мы очутились около самой палатки, на противоположной стороне от входа. Из верхнего отверстия узеньким столбиком вился дым.
Изнутри доносились негромкие голоса. Сквозь щель можно было заглянуть внутрь палатки. Около костра сидело не больше пяти воинов: спиной к нам – Овасес, рядом с ним Таноне – Сломанный Нож, брат Овасеса, и старый воин Гичи-вапе – Большое Крыло. Против нас – отец и шаман Горькая Ягода. Несколько других воинов находились вне освещенного круга.
Шаман был в шапке из волчьего меха с отшлифованными рогами бизона, качавшимися при каждом движении его головы. С шеи у него свисало ожерелье из медвежьих клыков, на плечи наброшена шкура черного медведя, украшенная перьями.