Страница:
талантливых и бездарных людей нет есть лишь талантливые и бездарные дела и
поступки людей. Даже авторы выдающихся работ и эпохальных изобретений
возвышались над обыденностью (и над собой), лишь когда делали это а не до и
после, когда ссорились с близкими, интриговали, маялись животом или
пропивали гонорар в кругу друзей-марафонов. Следовательно, талантливые дела
есть просто события с большим количеством информации, всплески
информационного поля.
Эта мысль и вывела Федора Ефимовича на верную, как ему вначале
показалось, дорогу общего информационного рассмотрения. "Не надо
подробностей, к черту гаснущие трубки, вздыбленные патлы и нечищенные
желудки! Не следует искать особой природы талантливого. Да и нету ее:
прекрасные стихи пишут теми же словами, какими мы сплетничаем, рассуждаем о
погоде-футболе-политике и выступаем на собраниях. Талантливые дела рук наших
возникают из тех же мышечных усилий, как и размахивание кулаками,
аплодисменты или голосования "за". Замечательные идеи возникают в сером
веществе мозга в результате тех же биохимических процессов, что и мелкие
мысли. Это события в поле разнообразия, этим все сказано. Как добиться,
чтобы крупных (талантливых) всплесков в информполе стало больше и хватило на
всех?
Закон сохранения количества информации такому не препятствует: пусть
убудет число мелких обыденных дел, пустой суеты, кипения коммунальных
страстей, а за их счет возрастет количество талантливых событий-дел. В
принципе возможно. А практически?.."
Вот тут-то у Дробота и получилось разочарование, о котором мы помянули
выше. Возможно управление информационным полем корреляция его событиями или
действиями, которые содержат большую информацию, но... за счет окрестного
разнообразия. Корреляция сглаживает поле; при этом перво-наперво сникнут
самые выразительные всплески, носители талантливых действий. А подобного
управления в жизни и так предостаточно, помогать ей техническими новшествами
не надо: суеверия, догмы, доктрины, традиционные авторитеты, зоологическая
неприязнь многих людей ко всему выдающемуся, напоминающему им об их
посредственности все это естественные корреляторы. Они сильно уменьшают
число талантливых дел в сравнении с тем, сколько бы их могло быть. По идее,
Федору Ефимовичу следовало искать способ раскорреляции но он-то и оказывался
в принципе невозможным.
Читатель, вероятно, с трудом и неудовольствием преодолевает научные
суждения последних страниц, ждет занимательности или хотя бы
художественности ну, в описании, например, личности этого персонажа Дробота
Ф. Е. А то ведь только и известно: пол, образование да ф. и. о. на анкету не
наберется.
Здесь нелишне отметить, что, описывая идеи и гордые замыслы человека,
его попытки понять мир и жизнь, мы сообщаем самое главное о нем то, что на
девять десятых составляет личность. Разумеется, если они есть идеи, замыслы,
попытки. А если их нет... что ж, тогда действительно надо напирать на
художественность: какой у персонажа рот, рост, нос, костюм, какие глаза,
ресницы, уши, волосы, как одет... чтобы персонаж сей предстал перед
читателем как живой. Оно все бы ничего да вот только живой ли он на самом
деле? Не гальванизируем ли мы этой художественностью безличные полутрупы,
обреченные как в жизни, так и в книгах на мелкое, необязательное
существование, в котором, как ни поступи, все равно? Нужен ли этот
золотушный реализм в наше страшное ядерно-космическое время, реализм, все
жанры которого сводятся к одному под названием "Почеши меня там, где
чешется"?
Но это в сторону. Что же до Федора Ефимовича, то более существенной в
нем автору представляется не его внешность (хорошо, пожалуйста: брюхом
толст, бороду бреет, умеренно плешив, дальнозоркость четыре диоптрии, речь
несколько невнятная от обилия и напора мыслей), а, скажем, его фамилия,
несущая признаки казацкого происхождения. А тем самым и повышенного заряда
жизненной активности. Такие фамилии сначала были кличками: может, наградили
ею прадеда за удалой дробный пляс вприсядку в гульбе на Сечи или на Тереке;
а может, не за пляс за быструю стрельбу. Во всяком случае то, что у предков
выражало себя стремлением к воле, победам и добыче, у Федора Ефимовича пошло
в научный поиск.
Разочарование разочарованием, но он был не из тех, кто легко отступает
от выношенной идеи. "Я слишком упростил дело: нельзя считать талантливые
поступки чисто случайными, рассуждал он далее. Все-таки носители их люди со
способностями. И распределены эти дела среди них далеко не равномерно. По
статистике как? Если некто исполнил талантливое дело (картину, поэму,
изобретение), то более от него и ждать нечего. А на самом деле именно от
людей, совершивших что-то из ряда вон выходящее, мы ждем еще что-нибудь. И
часто (хотя далеко не всегда) надежды оправдываются. Стало быть, чисто
случайным для человека бывает лишь первый талантливый поступок то, о чем
биографы потом напишут: ему представился случай проявить свои способности.
Здесь действительно важно стечение обстоятельств. А затем переживания в
деле, новый эффективный результат, признание, может быть, даже премия или
награда позволяют человеку понять, что он что-то может, поверить в себя. Он
запоминает это и далее сам ищет дело и условия для самовыражения .
То есть важен переходный процесс скачок в состояние деятельной
талантливости. Если организовать такой процесс технически в обширной области
информполя, то... то он охватит многих людей. Конечно, далеко не все они
создадут шедевры: нужны условия, свои для каждого, а их способности
проявятся в деле. В деле вот что важно! Это запомнится, закрепится, и далее
такой человек сможет творить и без допинга. Первый же допинг-скачок устроить
в моих силах: закоррелировать на какое-то время изрядный участок поля,
подавить разнообразие... и резко выключить корреляцию. Переход возбудит
всплески информации. Что-то должно произойти!"
Итак, идея эксперимента была. Идею прибора-коррелятора Федор Ефимович
выпестовал давно, реализация его не заняла много времени. Оставалось
подобрать полигон.
Вопрос был деликатный. С одной стороны, для испытания требовались люди,
желательно побольше. С другой для чистоты опыта надо, чтобы на полигоне было
как можно меньше своих очагов творчества, лучше бы вовсе без них, то есть
крупные города, исследовательские и университетские центры отпадали. И,
наконец, Дробота смущало, что на стадии усиления корреляции в этом месте
возникнет болотный застой мысли, а когда он выключит прибор, то ли будет
что, то ли нет, неизвестно. Опыт есть опыт. Как бы не навредить!
Намерение не тратить время и силы на всякие согласования, на собирание
виз (еще соберешь ли!), а поставить эксперимент на свой страх и риск,
естественно, еще более ограничили для Дробота возможности продуманного
выбора места. В сущности, нельзя утверждать, что он выбрал Таращанск,
взвесив все "за" и "против".
Комиссию на предприятии п/я No ... потом более всего интересовало
устройство коррелятора. Федор же Ефимович более охотно излагал картину
действия его в математическом аспекте. Местное разнообразие он, Дробот,
рассматривал как пространственно-временную функцию распределения количества
информации; прибор находился в координатном нуле ее. Чем богаче
разнообразие, тем сложнее функция и тем больший вес имеют ее производные
высших порядков по пространству и времени. А именно с производными самых
высоких порядков связаны черты человеческой индивидуальности, такие, как
оригинальное мышление, творческие задатки, вкус, идеи... Коррелятор во время
работы уменьшал в окрестности высшие производные, что приводило к повышенной
однородности, к искусственному уменьшению разнообразия.
Проще всего прояснить это на эпизоде с повторяющимися снами о похищении
стиральной машины у жителей дома на Прорезной. Сон такого содержания
привиделся в первую после включения коррелятора ночь кому-то из жильцов
(возможно, Дарье Кондратьевне, владелице такой машины) чисто случайно. В
обычных условиях другие жильцы могли бы видеть иные сны или спать спокойно,
без сновидений; при этом информационное различие между соседними
событиями-снами было бы большим. Выражаясь математически, значения высших
производных информационной функции в этих точках (в квартирах дома No 12)
были бы велики. Действие коррелятора состояло в том, что он ограничил эти
значения, свел их почти к нулю; поэтому в окрестности спящей Дарьи
Кондратьевны и должны были повториться оттиски ее сна. Это позволяет понять,
почему и в следующие ночи жители видели тот же сон. Если бы они увидели иные
или не увидели ничего ("сон-нуль"), то разница между предыдущими и
последующими сновидениями была бы велика. Коррелятор это запрещал.
А "Кукарача"? спросил один член комиссии.
Аналогично. Вся причина в музыкальной выразительности исполняемого, в
синкопах особенно. Синкопа скачок в мелодии, а любой функциональный скачок
порождает массу высших производных. Чтобы свести мелодию-функцию на нет,
надо привлечь еще более высокие производные. А их не было из-за работы
коррелятора. Музыканты и зациклились... Собственно, произошел всем нам
хорошо знакомый эффект навязчивого мотива, только усиленный.
Товарищ Дробот, но как ваш коррелятор подавлял высшие производные?
поинтересовался другой член.
Он их не подавлял, он их отнимал. По тому ломоносовскому закону
сохранения: если в одном месте в корреляторе они велики, то в окрестности
малы.
Не хотите ли вы сказать, что ваш прибор генерировал информацию, которая
содержала высшие производные те самые, которыми вы измеряете талант и
творчество? Информацию превыше всех творческих озарений, так что ли?
Пожалуй, так оно и было, кивнул Дробот.
Что же это за информационная функция, позвольте узнать?
"Белый шум". Подробности в работах доктора Эшби. - Член комиссии
завелся и стал настаивать, чтобы Дробот сам дал подробные объяснения; он был
радист, специалист по борьбе с помехами, и заявление, что "белый шум", с
коим он враждовал, содержит духовные ценности, его поразило. Федор Ефимович
их дал:
"Белый шум" и не содержит никаких информационных ценностей, и содержит
их все вместе. Все зависит от того, как смотреть... или как его фильтровать,
если угодно. Вот пример: возьмем пластинки с произведениями Моцарта,
Бетховена, Шопена, Чайковского, Шостаковича... всех великих композиторов,
поставим их числом этак в несколько сотен на проигрыватели и подадим все
выходные сигналы от них на один динамик. Мы услышим "белый шум"... или
"белый рев", если хотите. Но из чего он составился-то? И так обстоит дело со
всеми проявлениями нашей разумной деятельности: каждое имеет смысл и нередко
большой само по себе, по отдельности. А если свести все вместе, получится
"белый шум", обильный высшими производными, но и только: большое количество
информации, лишенное качественного содержания.
Но насколько я понимаю, не унимался радист, чтобы подавить поле в
масштабах даже небольшого города по высшим производным, вам надо было
генерировать весьма мощный высокочастотный шум. Как же такую помеху не
заметили, ведь ваш коррелятор должен был забить помехами все телевизоры и
радиоприемники!
Ничего он не забивал, не генерировал и не излучал. Все было тщательно
экранировано. В нем физика совсем другая, в корреляторе.
Какая именно, Федор Ефимович? -- вступил представитель.
М-м... физика без физики. Физика черного ящика.
Такой физики не бывает, раздраженно сказал радист.
Темнишь, Федор Ефимович? напрямую спросил председатель; он знавал
Дробота и прежде как человека странного, даровитого и непробиваемо упрямого.
Да, темню. Это изобретение не заслуживает распространения.
Но почему?! поразились члены комиссии. Ведь если не считать того
мелкого происшествия в ресторане, там же ничего такого не произошло.
А вот именно поэтому... Дробот насупился, замолк, вспоминая прожитый в
Таращанске месяц.
После случая в ресторане он решил не испытывать судьбу, устроил
коррелятор, завернув его в пластиковый пакет, в сухом бачке унитаза в
назначенном под снос старом доме неподалеку от завода газовых ламп; сам
наведывался раз в три дня сменить батарейки. И так-то прятать было лишне,
понял скоро Федор Ефимович: положи он этот прибор включенным посреди
оживленной улицы, ничего бы не случилось ни одна машина не переехала бы, ни
одному прохожему, даже мальчишке, не пришло бы в голову поднять его, пнуть
или хоть остановиться и рассмотреть. К этому месту все чувствовали бы
уважение и стремление держаться от него в стороне.
Сам Дробот, подходя к тому бачку, каждый раз настраивал себя на ясность
ума и свободно-волевое поведение: я, мол, знаю, что это за штука, не
проймешь. А однажды мысли отвлеклись и кружил несколько часов вокруг этого
дома в полном обалдении.
Плавным изменениям, которыми обычно проявляют себя природные процессы,
коррелятор не препятствовал. Поэтому в Таращанске тем же порядком, как и в
других местах, развивалась весна. Становилось теплее, набухали почки
деревьев в городском парке и на бульваре Космонавтов, появились листочки,
зацвели белым цветом абрикосы, за ними черемуха, сирень, каштаны. Но и весна
в городе была похожа на осень наоборот: погода все дни стояла серенькая,
невыразительная какую не замечаешь. Медленно собирались в небе тучи, из них
иной раз лениво сеял дождик, а чаще они снова расплывались в белесую муть.
Но Федора Ефимовича больше интересовала не погода, а поведение людей.
Все свободное время а его было достаточно он шлялся по городу, наблюдал,
вникал. Некоторые впечатления записывал:
"16.4, воскресенье, кинотеатр "Спутник" (примерно 1,5 км от
коррелятора). На фильм продают билеты в двух кассовых окошках: к правому
очередь, к левому никого. Так все время. В зале зрителями занята только
правая половина, левая пустует. После сеанса выйти из зала можно опять-таки
через две пары дверей влево и вправо. Первые зрители пошли почему-то влево
(так им ближе?), остальные потянулись за ними. А в правые никто.
20.4, четверг. Остался из любопытства на заводской профконференции
после работы. Ну, то, что выступали по бумажкам, это и раньше было.
Новенькое: прежде жиденькие вежливые аплодисменты теперь выравниваются и
переходят... в скандирование. Хряп! хряп! хряп!.. как машина работает. И
лица у всех становятся бессмысленными. Выступившие стоят около трибуны в
растерянности: что, им на "бис" свою бумажку зачитывать?! Один зачитал.
21.4, пятница, такое же скандирование в гортеатре на оперетте "Свадьба
в Малиновке". После каждой арии или куплетов. Артисты не бисировали, но
музыкальное впечатление эти "хряп! хряп!" разрушили полностью.
22.4, суббота, центральный универмаг "Космос", трехэтажное здание в
километре от коррелятора, место паломничества в выходные (да и не только)
дни всех таращанцев. Входная дверь из двух половинок, выходная тоже. В одну
открытую половинку на входе очередь, давка, некоторые норовят протиснуться,
прошмыгнуть... и никто не тронет рукой другую половинку, которая тоже не
заперта и готова впустить! Я повел себя первооткрывателем, вошел через эту
другую, левую, граждане устремились за мной. Внутри ЦУМа такая же история
около выходной двери.
Когда вышел, увидел, что входят-давятся через "мою" половинку дверей, а
другая в пренебрежении. Силен прибор.
26 28.4. Наблюдал, как прохожие в ближайших от коррелятора кварталах
начинают шагать в ногу. Некоторые подравниваются в шеренгу или в колонну по
одному, в затылок. Хорошо еще, что эта развалюха на отшибе, на пустыре.
2.5 даже в праздники джаз-оркестр дяди Жени в горресторане наигрывает
исключительно плавные, тягучие мелодии. "Кукарача" и прочее с синкопами, с
форшлагами теперь не для них, поняли.
8.5, понедельник. В административном корпусе завода всюду очереди на
прием к директору, к главному инженеру, их замам, к главному технологу, в
завком, партком, отдел снабжения. В чем дело?!. Оказывается, никто из
начальства ничего не решает: не разрешает, не запрещает, не утверждает, не
приказывает, не увольняет, не переводит, не принимает на работу... сплошное
"не". Уже третью неделю. Все либо откладывают свои решения, либо
согласовывают их, либо требуют дополнительного обоснования... жизнь кипит, а
дело ни с места.
11.5, четверг. Выяснил, что подобная ситуация во многих учреждениях
города: в райкоме и райисполкоме (в одном здании в пятистах метрах от
коррелятора), в "Сельхозтехнике" (километр от коррелятора), в райагропроме,
в Стройбанке... Плохо дело, надо кончать".
Разумеется, он не все замечал, Федор Ефимович. Жизнь в городе сделалась
более упорядоченной, ритмичной. Даже те, кто по роду занятий или по
характеру своему раньше жили как-то разбросано: поздно ложились, не вовремя
обедали, нерегулярно чистили зубы, теперь выровнялись на тот же режим сна,
подъема, обеда и прочих отправлений, какого придерживалось большинство
таращанцев. После десяти вечера на улицах редко можно было встретить даже
молодых гуляк.
И, само собой, в городе не было происшествий. Настолько не было, что
истосковавшиеся домохозяйки с удовольствием вспоминали, как зимой один муж в
приступе пьяной ревности сбросил с балкона жену со второго этажа, и
скептически посматривали на своих мужей, не способных ни на какие проявления
сильных чувств. Да что о происшествиях все отношения людей в это время будто
застыли: те, кто испытывал антипатию к соседям, сослуживцам или близким, так
и продолжали ее испытывать, не стремясь ни объясниться, ни помириться, или,
напротив, обострить отношения до разрыва. Нравящиеся друг другу молодые
люди, несмотря на весну, не знакомились, даже не улыбались друг другу
проходили мимо с деловым видом. Влюбленные откладывали объяснения в любви,
сами не зная почему. Даже те, что решили развестись (были в городе и такие),
тоже тянули резину.
Естественная жажда счастья у таращанцев в эти недели выражалась более
всего в том, что они очень быстро выстраивались в очереди у магазинов,
киосков, лотков и, только выстроившись, начинали выяснять: а что дают? что
выбросили?..
Не только начальство никто ни на что не мог решиться. Все чувствовали,
что, помимо известных им природных и гражданских законов, в жизнь вошел еще
какой-то невысказанный, но все ограничивающий закон тупой и унылый, как
коровья жвачка. Каждый сознавал умом, что он, в принципе, свободен и может
поступить, как хочет, никто ему не указ. Но одно дело сознавать, иное
поступать. В то же время каждый ощущал смутную неудовлетворенность, протест,
недовольство жизнью и собой... и вообще, испытывал тягу плюнуть и уйти. Но
куда уйти? Зачем уйти? Как это взять и уйти? "Другие живут потихоньку, а я
чего буду?.." И обычно уходили в кино: смотреть по третьему разу
приключенческие фильмы.
Напрасно так, Федор Ефимыч, покачал головой председатель комиссии. Дело
вроде интересное. Прибор мог бы найти и другие применения.
А я вот и не хочу, чтобы он нашел другие применения! Избави Бог от его
применений! Дробота прорвало. Как вы не понимаете! В моем опыте главным было
не действие коррелятора, а намерение выключить его, использовать переходной
процесс. А если у кого-то не будет такого намерения?.. Я выбрал тихий
городок, где и так ничего особенного не происходило. Жизнь там на какое-то
время стала более унылой. Но оправдание моим действиям то, что заодно
накопилась избыточная информация, которую я горожанам и вернул и в более
достойном качестве, за что они, думаю, на меня не в обиде. Но... какие будут
применения коррелятора в местах с насыщенной, так сказать, интеллектуальной
жизнью? Представим, например, что его включили... ну, в писательском Доме
творчества: это ж какие до ужаса похожие серые романы начнут выдавать
писатели! А у композиторов, у художников, у архитекторов! А на киностудии
какой-нибудь: как начнут гнать фильмы о войне, так никогда и не
остановятся!..
Федор Ефимович перевел дух, обвел глазами комиссию. На лицах сидевших
перед ним выражалось замешательство.
Понимаете, это очень подлый процесс корреляция. Он нечувствителен, ибо
только уменьшает разнообразие, а о себе более никак не дает знать. Вроде
ничего и не происходит а талантливые дела в обществе сходят на нет.
Поскольку же понятия и относительные оценки сохранились, то заурядность
переводится в разряд выдающегося, серость с претензиями в разряд
талантливого. И все чувствуют себя обманутыми. Все тихо, гладко а люди
утрачивают способность к инициативе, к решительным действиям, даже постоять
за себя, за общество.
Э, зачем так! протестующе поднял руку председатель. Федор Ефимыч, ведь
там у тебя кое-что и другое получилось, в Таращанске-то?
Не без того, кивнул тот. Да только какая ему цена тому, что
получилось-то?
Дробот вздохнул и снова замолк, вспоминая тот понедельник 14 мая, когда
в час дня приближался к старому дому с намерением выключить коррелятор,
беспомощно понимая, что у него нет представления, как проявят себя эффекты
раскорреляции, в чем, где, да и проявятся ли вообще?
Юрий Иванович Передерий в это серенькое утро шел на работу в
безрадостном настроении. Конкретным поводом для него послужил мимолетный
обмен любезностями с тестем, более глубоким их стойкая антипатия друг к
другу, а еще более общим то, что жилось Юрию Ивановичу (как, впрочем, почти
любому специалисту в первые после окончания вуза годы) трудно.
Трудно было после обширного, красивого, живого столичного города
привыкать к тиши и малым пространствам Таращанска. Досадно вспоминалось, что
вот другие однокашники зацепились в Киеве: кто в НИИ, кто на заводах, кто в
главке, а он не смог, не повезло. Трудно было начинать работу мастером в
цехе сборки. Институтские знания там были решительно ни к чему, а
требовалось обеспечивать, подгонять, согласовывать, ругаться, принимать меры
давать план. Он не выдержал и года, перевелся на меньший заработок в
центральную заводскую лабораторию, ближе к науке. Но и в ЦЗЛ он начал
неудачно: когда отлаживали испытательную установку, на Передерия разрядился
высоковольтный конденсатор небольшой, к счастью, емкости; он отлетел с
криком, упал, задрав ноги. На любого мог бы разрядиться треклятый
конденсатор и каждый бы задрал ноги еще выше. Но случилось с ним. И
ироническое отношение: а еще с высшим образованием, а еще в очках и т.п.
установилось к нему.
Авторитет можно было восстановить только результативной работой. Но и
научная практика в ЦЗЛ была у Юрия Ивановича не ахти какая: проверка
газоразрядных трубок в предельных режимах. По бесхитростности и однообразию
это занятие напоминало УИРы (учебно-исследовательские работы), которые он
выполнял на третьем курсе. На этом не развернешься.
Единственной отрадой для души, ума и тела Юрия Ивановича была жена
Нина. Но и в семейной жизни чем далее, тем становилось сложнее. Сложно было
жить в прыймах, сложно было, что там имелась достаточная площадь из-за этого
Передерия не ставили на квартирный учет. Сложно было, что Нина не работала
(по мнению ее мамы, замужней женщине работать не пристало, по мнению Нины в
Таращанске не было ей занятия по призванию) и от безделья начала
стервозничать. Сложно было и то, что Нине предстояло стать мамой, а она не
хотела: та ее реплика, чтобы не иметь детей, была не случайной, именно об
этом они тогда и спорили. Но Юрий Иванович самолюбиво настоял на своем: мало
того, что в него не слишком верят на работе, так не верят и дома, не верят,
что он сможет содержать семью.
Словом, и забот, и неудовлетворенности своим положением у Передерия
было сверх головы. Выход ему виделся один: диссертация. С ней были связаны
все его помыслы. Юрий Иванович поступил в заочную аспирантуру, сдал
экзамены, лысел над монографиями, кои отнимали у него остатки
самостоятельного мышления, руководил дипломницей-заочницей своей лаборанткой
Зосей, втолковывал ей то, чего и сам порой не понимал, злился на ее
непонятливость. Именно ради будущей защиты он взялся читать лекции от
местною отделения общества "Знание" чтобы выработать дикцию, плавность
жестов, умение вести себя перед аудиторией. Он подобрал близкую к работе
тему "Влияние чистоты газонаполнителя на долговечность работы газоразрядных
ламп" и надеялся дать небесполезные рекомендации. Но... результаты этой
деятельности пока маячили в туманном будущем.
Сейчас Юрий Иванович пересекал заводской двор, направляясь к
двухэтажному домику ЦЗЛ в глубине. Как и все, кто долго работает на одном
месте, он не замечал здесь подробностей; отметил только, что на площадке
металлоотходов прибавился еще один контейнер, из которого живописно свисала
витая токарная стружка.
В комнате он переоделся в халат, обул мягкие туфли (забота жены
Передерихи), поприветствовал свою помощницу Зосю, открыл форточку и
приступил к работе. Действия, которыми начиналось испытание очередной партии
трубок, были так привычны, что Юрий Иванович совершал их бездумно, с
поступки людей. Даже авторы выдающихся работ и эпохальных изобретений
возвышались над обыденностью (и над собой), лишь когда делали это а не до и
после, когда ссорились с близкими, интриговали, маялись животом или
пропивали гонорар в кругу друзей-марафонов. Следовательно, талантливые дела
есть просто события с большим количеством информации, всплески
информационного поля.
Эта мысль и вывела Федора Ефимовича на верную, как ему вначале
показалось, дорогу общего информационного рассмотрения. "Не надо
подробностей, к черту гаснущие трубки, вздыбленные патлы и нечищенные
желудки! Не следует искать особой природы талантливого. Да и нету ее:
прекрасные стихи пишут теми же словами, какими мы сплетничаем, рассуждаем о
погоде-футболе-политике и выступаем на собраниях. Талантливые дела рук наших
возникают из тех же мышечных усилий, как и размахивание кулаками,
аплодисменты или голосования "за". Замечательные идеи возникают в сером
веществе мозга в результате тех же биохимических процессов, что и мелкие
мысли. Это события в поле разнообразия, этим все сказано. Как добиться,
чтобы крупных (талантливых) всплесков в информполе стало больше и хватило на
всех?
Закон сохранения количества информации такому не препятствует: пусть
убудет число мелких обыденных дел, пустой суеты, кипения коммунальных
страстей, а за их счет возрастет количество талантливых событий-дел. В
принципе возможно. А практически?.."
Вот тут-то у Дробота и получилось разочарование, о котором мы помянули
выше. Возможно управление информационным полем корреляция его событиями или
действиями, которые содержат большую информацию, но... за счет окрестного
разнообразия. Корреляция сглаживает поле; при этом перво-наперво сникнут
самые выразительные всплески, носители талантливых действий. А подобного
управления в жизни и так предостаточно, помогать ей техническими новшествами
не надо: суеверия, догмы, доктрины, традиционные авторитеты, зоологическая
неприязнь многих людей ко всему выдающемуся, напоминающему им об их
посредственности все это естественные корреляторы. Они сильно уменьшают
число талантливых дел в сравнении с тем, сколько бы их могло быть. По идее,
Федору Ефимовичу следовало искать способ раскорреляции но он-то и оказывался
в принципе невозможным.
Читатель, вероятно, с трудом и неудовольствием преодолевает научные
суждения последних страниц, ждет занимательности или хотя бы
художественности ну, в описании, например, личности этого персонажа Дробота
Ф. Е. А то ведь только и известно: пол, образование да ф. и. о. на анкету не
наберется.
Здесь нелишне отметить, что, описывая идеи и гордые замыслы человека,
его попытки понять мир и жизнь, мы сообщаем самое главное о нем то, что на
девять десятых составляет личность. Разумеется, если они есть идеи, замыслы,
попытки. А если их нет... что ж, тогда действительно надо напирать на
художественность: какой у персонажа рот, рост, нос, костюм, какие глаза,
ресницы, уши, волосы, как одет... чтобы персонаж сей предстал перед
читателем как живой. Оно все бы ничего да вот только живой ли он на самом
деле? Не гальванизируем ли мы этой художественностью безличные полутрупы,
обреченные как в жизни, так и в книгах на мелкое, необязательное
существование, в котором, как ни поступи, все равно? Нужен ли этот
золотушный реализм в наше страшное ядерно-космическое время, реализм, все
жанры которого сводятся к одному под названием "Почеши меня там, где
чешется"?
Но это в сторону. Что же до Федора Ефимовича, то более существенной в
нем автору представляется не его внешность (хорошо, пожалуйста: брюхом
толст, бороду бреет, умеренно плешив, дальнозоркость четыре диоптрии, речь
несколько невнятная от обилия и напора мыслей), а, скажем, его фамилия,
несущая признаки казацкого происхождения. А тем самым и повышенного заряда
жизненной активности. Такие фамилии сначала были кличками: может, наградили
ею прадеда за удалой дробный пляс вприсядку в гульбе на Сечи или на Тереке;
а может, не за пляс за быструю стрельбу. Во всяком случае то, что у предков
выражало себя стремлением к воле, победам и добыче, у Федора Ефимовича пошло
в научный поиск.
Разочарование разочарованием, но он был не из тех, кто легко отступает
от выношенной идеи. "Я слишком упростил дело: нельзя считать талантливые
поступки чисто случайными, рассуждал он далее. Все-таки носители их люди со
способностями. И распределены эти дела среди них далеко не равномерно. По
статистике как? Если некто исполнил талантливое дело (картину, поэму,
изобретение), то более от него и ждать нечего. А на самом деле именно от
людей, совершивших что-то из ряда вон выходящее, мы ждем еще что-нибудь. И
часто (хотя далеко не всегда) надежды оправдываются. Стало быть, чисто
случайным для человека бывает лишь первый талантливый поступок то, о чем
биографы потом напишут: ему представился случай проявить свои способности.
Здесь действительно важно стечение обстоятельств. А затем переживания в
деле, новый эффективный результат, признание, может быть, даже премия или
награда позволяют человеку понять, что он что-то может, поверить в себя. Он
запоминает это и далее сам ищет дело и условия для самовыражения .
То есть важен переходный процесс скачок в состояние деятельной
талантливости. Если организовать такой процесс технически в обширной области
информполя, то... то он охватит многих людей. Конечно, далеко не все они
создадут шедевры: нужны условия, свои для каждого, а их способности
проявятся в деле. В деле вот что важно! Это запомнится, закрепится, и далее
такой человек сможет творить и без допинга. Первый же допинг-скачок устроить
в моих силах: закоррелировать на какое-то время изрядный участок поля,
подавить разнообразие... и резко выключить корреляцию. Переход возбудит
всплески информации. Что-то должно произойти!"
Итак, идея эксперимента была. Идею прибора-коррелятора Федор Ефимович
выпестовал давно, реализация его не заняла много времени. Оставалось
подобрать полигон.
Вопрос был деликатный. С одной стороны, для испытания требовались люди,
желательно побольше. С другой для чистоты опыта надо, чтобы на полигоне было
как можно меньше своих очагов творчества, лучше бы вовсе без них, то есть
крупные города, исследовательские и университетские центры отпадали. И,
наконец, Дробота смущало, что на стадии усиления корреляции в этом месте
возникнет болотный застой мысли, а когда он выключит прибор, то ли будет
что, то ли нет, неизвестно. Опыт есть опыт. Как бы не навредить!
Намерение не тратить время и силы на всякие согласования, на собирание
виз (еще соберешь ли!), а поставить эксперимент на свой страх и риск,
естественно, еще более ограничили для Дробота возможности продуманного
выбора места. В сущности, нельзя утверждать, что он выбрал Таращанск,
взвесив все "за" и "против".
Комиссию на предприятии п/я No ... потом более всего интересовало
устройство коррелятора. Федор же Ефимович более охотно излагал картину
действия его в математическом аспекте. Местное разнообразие он, Дробот,
рассматривал как пространственно-временную функцию распределения количества
информации; прибор находился в координатном нуле ее. Чем богаче
разнообразие, тем сложнее функция и тем больший вес имеют ее производные
высших порядков по пространству и времени. А именно с производными самых
высоких порядков связаны черты человеческой индивидуальности, такие, как
оригинальное мышление, творческие задатки, вкус, идеи... Коррелятор во время
работы уменьшал в окрестности высшие производные, что приводило к повышенной
однородности, к искусственному уменьшению разнообразия.
Проще всего прояснить это на эпизоде с повторяющимися снами о похищении
стиральной машины у жителей дома на Прорезной. Сон такого содержания
привиделся в первую после включения коррелятора ночь кому-то из жильцов
(возможно, Дарье Кондратьевне, владелице такой машины) чисто случайно. В
обычных условиях другие жильцы могли бы видеть иные сны или спать спокойно,
без сновидений; при этом информационное различие между соседними
событиями-снами было бы большим. Выражаясь математически, значения высших
производных информационной функции в этих точках (в квартирах дома No 12)
были бы велики. Действие коррелятора состояло в том, что он ограничил эти
значения, свел их почти к нулю; поэтому в окрестности спящей Дарьи
Кондратьевны и должны были повториться оттиски ее сна. Это позволяет понять,
почему и в следующие ночи жители видели тот же сон. Если бы они увидели иные
или не увидели ничего ("сон-нуль"), то разница между предыдущими и
последующими сновидениями была бы велика. Коррелятор это запрещал.
А "Кукарача"? спросил один член комиссии.
Аналогично. Вся причина в музыкальной выразительности исполняемого, в
синкопах особенно. Синкопа скачок в мелодии, а любой функциональный скачок
порождает массу высших производных. Чтобы свести мелодию-функцию на нет,
надо привлечь еще более высокие производные. А их не было из-за работы
коррелятора. Музыканты и зациклились... Собственно, произошел всем нам
хорошо знакомый эффект навязчивого мотива, только усиленный.
Товарищ Дробот, но как ваш коррелятор подавлял высшие производные?
поинтересовался другой член.
Он их не подавлял, он их отнимал. По тому ломоносовскому закону
сохранения: если в одном месте в корреляторе они велики, то в окрестности
малы.
Не хотите ли вы сказать, что ваш прибор генерировал информацию, которая
содержала высшие производные те самые, которыми вы измеряете талант и
творчество? Информацию превыше всех творческих озарений, так что ли?
Пожалуй, так оно и было, кивнул Дробот.
Что же это за информационная функция, позвольте узнать?
"Белый шум". Подробности в работах доктора Эшби. - Член комиссии
завелся и стал настаивать, чтобы Дробот сам дал подробные объяснения; он был
радист, специалист по борьбе с помехами, и заявление, что "белый шум", с
коим он враждовал, содержит духовные ценности, его поразило. Федор Ефимович
их дал:
"Белый шум" и не содержит никаких информационных ценностей, и содержит
их все вместе. Все зависит от того, как смотреть... или как его фильтровать,
если угодно. Вот пример: возьмем пластинки с произведениями Моцарта,
Бетховена, Шопена, Чайковского, Шостаковича... всех великих композиторов,
поставим их числом этак в несколько сотен на проигрыватели и подадим все
выходные сигналы от них на один динамик. Мы услышим "белый шум"... или
"белый рев", если хотите. Но из чего он составился-то? И так обстоит дело со
всеми проявлениями нашей разумной деятельности: каждое имеет смысл и нередко
большой само по себе, по отдельности. А если свести все вместе, получится
"белый шум", обильный высшими производными, но и только: большое количество
информации, лишенное качественного содержания.
Но насколько я понимаю, не унимался радист, чтобы подавить поле в
масштабах даже небольшого города по высшим производным, вам надо было
генерировать весьма мощный высокочастотный шум. Как же такую помеху не
заметили, ведь ваш коррелятор должен был забить помехами все телевизоры и
радиоприемники!
Ничего он не забивал, не генерировал и не излучал. Все было тщательно
экранировано. В нем физика совсем другая, в корреляторе.
Какая именно, Федор Ефимович? -- вступил представитель.
М-м... физика без физики. Физика черного ящика.
Такой физики не бывает, раздраженно сказал радист.
Темнишь, Федор Ефимович? напрямую спросил председатель; он знавал
Дробота и прежде как человека странного, даровитого и непробиваемо упрямого.
Да, темню. Это изобретение не заслуживает распространения.
Но почему?! поразились члены комиссии. Ведь если не считать того
мелкого происшествия в ресторане, там же ничего такого не произошло.
А вот именно поэтому... Дробот насупился, замолк, вспоминая прожитый в
Таращанске месяц.
После случая в ресторане он решил не испытывать судьбу, устроил
коррелятор, завернув его в пластиковый пакет, в сухом бачке унитаза в
назначенном под снос старом доме неподалеку от завода газовых ламп; сам
наведывался раз в три дня сменить батарейки. И так-то прятать было лишне,
понял скоро Федор Ефимович: положи он этот прибор включенным посреди
оживленной улицы, ничего бы не случилось ни одна машина не переехала бы, ни
одному прохожему, даже мальчишке, не пришло бы в голову поднять его, пнуть
или хоть остановиться и рассмотреть. К этому месту все чувствовали бы
уважение и стремление держаться от него в стороне.
Сам Дробот, подходя к тому бачку, каждый раз настраивал себя на ясность
ума и свободно-волевое поведение: я, мол, знаю, что это за штука, не
проймешь. А однажды мысли отвлеклись и кружил несколько часов вокруг этого
дома в полном обалдении.
Плавным изменениям, которыми обычно проявляют себя природные процессы,
коррелятор не препятствовал. Поэтому в Таращанске тем же порядком, как и в
других местах, развивалась весна. Становилось теплее, набухали почки
деревьев в городском парке и на бульваре Космонавтов, появились листочки,
зацвели белым цветом абрикосы, за ними черемуха, сирень, каштаны. Но и весна
в городе была похожа на осень наоборот: погода все дни стояла серенькая,
невыразительная какую не замечаешь. Медленно собирались в небе тучи, из них
иной раз лениво сеял дождик, а чаще они снова расплывались в белесую муть.
Но Федора Ефимовича больше интересовала не погода, а поведение людей.
Все свободное время а его было достаточно он шлялся по городу, наблюдал,
вникал. Некоторые впечатления записывал:
"16.4, воскресенье, кинотеатр "Спутник" (примерно 1,5 км от
коррелятора). На фильм продают билеты в двух кассовых окошках: к правому
очередь, к левому никого. Так все время. В зале зрителями занята только
правая половина, левая пустует. После сеанса выйти из зала можно опять-таки
через две пары дверей влево и вправо. Первые зрители пошли почему-то влево
(так им ближе?), остальные потянулись за ними. А в правые никто.
20.4, четверг. Остался из любопытства на заводской профконференции
после работы. Ну, то, что выступали по бумажкам, это и раньше было.
Новенькое: прежде жиденькие вежливые аплодисменты теперь выравниваются и
переходят... в скандирование. Хряп! хряп! хряп!.. как машина работает. И
лица у всех становятся бессмысленными. Выступившие стоят около трибуны в
растерянности: что, им на "бис" свою бумажку зачитывать?! Один зачитал.
21.4, пятница, такое же скандирование в гортеатре на оперетте "Свадьба
в Малиновке". После каждой арии или куплетов. Артисты не бисировали, но
музыкальное впечатление эти "хряп! хряп!" разрушили полностью.
22.4, суббота, центральный универмаг "Космос", трехэтажное здание в
километре от коррелятора, место паломничества в выходные (да и не только)
дни всех таращанцев. Входная дверь из двух половинок, выходная тоже. В одну
открытую половинку на входе очередь, давка, некоторые норовят протиснуться,
прошмыгнуть... и никто не тронет рукой другую половинку, которая тоже не
заперта и готова впустить! Я повел себя первооткрывателем, вошел через эту
другую, левую, граждане устремились за мной. Внутри ЦУМа такая же история
около выходной двери.
Когда вышел, увидел, что входят-давятся через "мою" половинку дверей, а
другая в пренебрежении. Силен прибор.
26 28.4. Наблюдал, как прохожие в ближайших от коррелятора кварталах
начинают шагать в ногу. Некоторые подравниваются в шеренгу или в колонну по
одному, в затылок. Хорошо еще, что эта развалюха на отшибе, на пустыре.
2.5 даже в праздники джаз-оркестр дяди Жени в горресторане наигрывает
исключительно плавные, тягучие мелодии. "Кукарача" и прочее с синкопами, с
форшлагами теперь не для них, поняли.
8.5, понедельник. В административном корпусе завода всюду очереди на
прием к директору, к главному инженеру, их замам, к главному технологу, в
завком, партком, отдел снабжения. В чем дело?!. Оказывается, никто из
начальства ничего не решает: не разрешает, не запрещает, не утверждает, не
приказывает, не увольняет, не переводит, не принимает на работу... сплошное
"не". Уже третью неделю. Все либо откладывают свои решения, либо
согласовывают их, либо требуют дополнительного обоснования... жизнь кипит, а
дело ни с места.
11.5, четверг. Выяснил, что подобная ситуация во многих учреждениях
города: в райкоме и райисполкоме (в одном здании в пятистах метрах от
коррелятора), в "Сельхозтехнике" (километр от коррелятора), в райагропроме,
в Стройбанке... Плохо дело, надо кончать".
Разумеется, он не все замечал, Федор Ефимович. Жизнь в городе сделалась
более упорядоченной, ритмичной. Даже те, кто по роду занятий или по
характеру своему раньше жили как-то разбросано: поздно ложились, не вовремя
обедали, нерегулярно чистили зубы, теперь выровнялись на тот же режим сна,
подъема, обеда и прочих отправлений, какого придерживалось большинство
таращанцев. После десяти вечера на улицах редко можно было встретить даже
молодых гуляк.
И, само собой, в городе не было происшествий. Настолько не было, что
истосковавшиеся домохозяйки с удовольствием вспоминали, как зимой один муж в
приступе пьяной ревности сбросил с балкона жену со второго этажа, и
скептически посматривали на своих мужей, не способных ни на какие проявления
сильных чувств. Да что о происшествиях все отношения людей в это время будто
застыли: те, кто испытывал антипатию к соседям, сослуживцам или близким, так
и продолжали ее испытывать, не стремясь ни объясниться, ни помириться, или,
напротив, обострить отношения до разрыва. Нравящиеся друг другу молодые
люди, несмотря на весну, не знакомились, даже не улыбались друг другу
проходили мимо с деловым видом. Влюбленные откладывали объяснения в любви,
сами не зная почему. Даже те, что решили развестись (были в городе и такие),
тоже тянули резину.
Естественная жажда счастья у таращанцев в эти недели выражалась более
всего в том, что они очень быстро выстраивались в очереди у магазинов,
киосков, лотков и, только выстроившись, начинали выяснять: а что дают? что
выбросили?..
Не только начальство никто ни на что не мог решиться. Все чувствовали,
что, помимо известных им природных и гражданских законов, в жизнь вошел еще
какой-то невысказанный, но все ограничивающий закон тупой и унылый, как
коровья жвачка. Каждый сознавал умом, что он, в принципе, свободен и может
поступить, как хочет, никто ему не указ. Но одно дело сознавать, иное
поступать. В то же время каждый ощущал смутную неудовлетворенность, протест,
недовольство жизнью и собой... и вообще, испытывал тягу плюнуть и уйти. Но
куда уйти? Зачем уйти? Как это взять и уйти? "Другие живут потихоньку, а я
чего буду?.." И обычно уходили в кино: смотреть по третьему разу
приключенческие фильмы.
Напрасно так, Федор Ефимыч, покачал головой председатель комиссии. Дело
вроде интересное. Прибор мог бы найти и другие применения.
А я вот и не хочу, чтобы он нашел другие применения! Избави Бог от его
применений! Дробота прорвало. Как вы не понимаете! В моем опыте главным было
не действие коррелятора, а намерение выключить его, использовать переходной
процесс. А если у кого-то не будет такого намерения?.. Я выбрал тихий
городок, где и так ничего особенного не происходило. Жизнь там на какое-то
время стала более унылой. Но оправдание моим действиям то, что заодно
накопилась избыточная информация, которую я горожанам и вернул и в более
достойном качестве, за что они, думаю, на меня не в обиде. Но... какие будут
применения коррелятора в местах с насыщенной, так сказать, интеллектуальной
жизнью? Представим, например, что его включили... ну, в писательском Доме
творчества: это ж какие до ужаса похожие серые романы начнут выдавать
писатели! А у композиторов, у художников, у архитекторов! А на киностудии
какой-нибудь: как начнут гнать фильмы о войне, так никогда и не
остановятся!..
Федор Ефимович перевел дух, обвел глазами комиссию. На лицах сидевших
перед ним выражалось замешательство.
Понимаете, это очень подлый процесс корреляция. Он нечувствителен, ибо
только уменьшает разнообразие, а о себе более никак не дает знать. Вроде
ничего и не происходит а талантливые дела в обществе сходят на нет.
Поскольку же понятия и относительные оценки сохранились, то заурядность
переводится в разряд выдающегося, серость с претензиями в разряд
талантливого. И все чувствуют себя обманутыми. Все тихо, гладко а люди
утрачивают способность к инициативе, к решительным действиям, даже постоять
за себя, за общество.
Э, зачем так! протестующе поднял руку председатель. Федор Ефимыч, ведь
там у тебя кое-что и другое получилось, в Таращанске-то?
Не без того, кивнул тот. Да только какая ему цена тому, что
получилось-то?
Дробот вздохнул и снова замолк, вспоминая тот понедельник 14 мая, когда
в час дня приближался к старому дому с намерением выключить коррелятор,
беспомощно понимая, что у него нет представления, как проявят себя эффекты
раскорреляции, в чем, где, да и проявятся ли вообще?
Юрий Иванович Передерий в это серенькое утро шел на работу в
безрадостном настроении. Конкретным поводом для него послужил мимолетный
обмен любезностями с тестем, более глубоким их стойкая антипатия друг к
другу, а еще более общим то, что жилось Юрию Ивановичу (как, впрочем, почти
любому специалисту в первые после окончания вуза годы) трудно.
Трудно было после обширного, красивого, живого столичного города
привыкать к тиши и малым пространствам Таращанска. Досадно вспоминалось, что
вот другие однокашники зацепились в Киеве: кто в НИИ, кто на заводах, кто в
главке, а он не смог, не повезло. Трудно было начинать работу мастером в
цехе сборки. Институтские знания там были решительно ни к чему, а
требовалось обеспечивать, подгонять, согласовывать, ругаться, принимать меры
давать план. Он не выдержал и года, перевелся на меньший заработок в
центральную заводскую лабораторию, ближе к науке. Но и в ЦЗЛ он начал
неудачно: когда отлаживали испытательную установку, на Передерия разрядился
высоковольтный конденсатор небольшой, к счастью, емкости; он отлетел с
криком, упал, задрав ноги. На любого мог бы разрядиться треклятый
конденсатор и каждый бы задрал ноги еще выше. Но случилось с ним. И
ироническое отношение: а еще с высшим образованием, а еще в очках и т.п.
установилось к нему.
Авторитет можно было восстановить только результативной работой. Но и
научная практика в ЦЗЛ была у Юрия Ивановича не ахти какая: проверка
газоразрядных трубок в предельных режимах. По бесхитростности и однообразию
это занятие напоминало УИРы (учебно-исследовательские работы), которые он
выполнял на третьем курсе. На этом не развернешься.
Единственной отрадой для души, ума и тела Юрия Ивановича была жена
Нина. Но и в семейной жизни чем далее, тем становилось сложнее. Сложно было
жить в прыймах, сложно было, что там имелась достаточная площадь из-за этого
Передерия не ставили на квартирный учет. Сложно было, что Нина не работала
(по мнению ее мамы, замужней женщине работать не пристало, по мнению Нины в
Таращанске не было ей занятия по призванию) и от безделья начала
стервозничать. Сложно было и то, что Нине предстояло стать мамой, а она не
хотела: та ее реплика, чтобы не иметь детей, была не случайной, именно об
этом они тогда и спорили. Но Юрий Иванович самолюбиво настоял на своем: мало
того, что в него не слишком верят на работе, так не верят и дома, не верят,
что он сможет содержать семью.
Словом, и забот, и неудовлетворенности своим положением у Передерия
было сверх головы. Выход ему виделся один: диссертация. С ней были связаны
все его помыслы. Юрий Иванович поступил в заочную аспирантуру, сдал
экзамены, лысел над монографиями, кои отнимали у него остатки
самостоятельного мышления, руководил дипломницей-заочницей своей лаборанткой
Зосей, втолковывал ей то, чего и сам порой не понимал, злился на ее
непонятливость. Именно ради будущей защиты он взялся читать лекции от
местною отделения общества "Знание" чтобы выработать дикцию, плавность
жестов, умение вести себя перед аудиторией. Он подобрал близкую к работе
тему "Влияние чистоты газонаполнителя на долговечность работы газоразрядных
ламп" и надеялся дать небесполезные рекомендации. Но... результаты этой
деятельности пока маячили в туманном будущем.
Сейчас Юрий Иванович пересекал заводской двор, направляясь к
двухэтажному домику ЦЗЛ в глубине. Как и все, кто долго работает на одном
месте, он не замечал здесь подробностей; отметил только, что на площадке
металлоотходов прибавился еще один контейнер, из которого живописно свисала
витая токарная стружка.
В комнате он переоделся в халат, обул мягкие туфли (забота жены
Передерихи), поприветствовал свою помощницу Зосю, открыл форточку и
приступил к работе. Действия, которыми начиналось испытание очередной партии
трубок, были так привычны, что Юрий Иванович совершал их бездумно, с