Страница:
Среди людей, четырьмя потоками втекавшими в башню через стеклянные двери западной стороны и такого же количества, выходивших наружу через восточные, — были преподаватели и студенты, разочарованные мужья и брошенные жены, археологи, ведущие раскопки на Марсе, и искатели приключений на четыре отпускные недели, планетологи, дипломаты мелких рангов, сезонные рабочие, любовники, решившие продолжить связь в иных воплощениях, туристы, ищущие новизны, и пенсионеры, ищущие справедливости, литераторы и репортеры, телепаты и иллюзионисты, сыщики и укрывающиеся преступники, художники, чиновники, композиторы, толкачи, коллекционеры, пси-фарцовщики, проповедники, искатели истин, любители по-новому “вздрогнуть”, изыскатели, проектировщики, наладчики, физики, лирики, философы… и бог знает кто еще. Некоторым так часто доводилось менять планету, среду обитания, облик, что им нелегко было вспомнить, кем они были первоначально, до пси-полетов: людьми, самоперекатывающимися шарами-меркурианцами, стратозаврами Венеры, энергетическими вихрями-марсианами, облакинями в атмосфере Юпитера, объемнорешеточниками Нептуна или кем-то еще? Разумными обитателями Солнечной — вот главное.
— Отбывающие в сторону Марса, Юпитера со спутниками, Сатурна со спутниками и далее, ваши турникеты от 1-го по 4-й! — объявляли громкоговорители. — Отбывающие к Венере и Меркурию проходят через 5-й б-й турникеты. К сведению новоприбывших инопланетян: все справки на Привокзальной площади. Не скапливайтесь здесь, пожалуйста, не создавайте заторов!
Здесь царило самообслуживание.
Отбывавшие просовывали в щели турникетов свои пси-карты. Раскрывались пропускные скобы, вспыхивали указатели: женщинам направо, мужчинам налево. Пассажиры ступали на эскалаторы, отличавшиеся от метрополитеновских лишь тем, что рядом со ступенькой находилось сиденье с подлокотниками, эластично-упругой спинкой-контакткой и шлемом на рейке. Пока лента возносила людей по крутому участку “горки”, каждый успевал снять рубашку (или свитер, куртку — у кого что было) — некоторые расстегивали и приспускали брюки до полного обнажения позвоночника — сесть, плотно прижаться к спинной контактке (загоралась зеленая лампочка), нажать кнопку—по рейке на голову мягко опускался решетчатый шлем (загоралась другая зеленая лампочка) — и замереть в предстартовой готовности.
Считывание-обессучивание происходило при выходе эскалаторной горки на горизонталь.
Этот момент и здесь угадывался по тому, как у пассажиров судорожно напрягались тела и лица, дыбом поднимались выпростанные из шлема пряди волос… а многие, не удержавшись, издавали стон, крик или рычание. Затем тела расслаблялись, лица делались упрощенно сглаженными, идиотическими и такими следовали по горизонтальному участку.
На спуске шло всучивание обменных личностей. Снова вздыбливались волосы, судороги проходили по лицу и телу, раздавались стоны и возгласы (теперь не скорбного, а удовлетворенно-ликующего оттенка). Лица опускающихся по эскалатору приобретали осмысленное выражение, но часто не то, какое имели две минуты назад.
Шлемы подскакивали вверх по рейкам, контрольные лампочки гасли. Пассажиры — теперь уже прибывшие — поднимались с сидений, опускали завернутые рубашки, застегивали штаны и по выровнявшейся на горизонталь ленте направлялись к выходам, исчезали в них — всяк по своим делам. Редко кто останавливался, остолбенело смотрел по сторонам, щупал себя — новичок, приходящий в норму.
А сути считанных личностей в это время были уже рассортированы вычислительной (пси)-машиной по порядкам дифференциалов, по индексам, раскалиброваны с точностью до ±0,5 балла, собраны в группы по направлениям, промодулированы несущими радиочастотами, излучены вихревыми антеннами пси-башни — и мчались, балдея от космического экстаза, к своим планетам. В точках ветвления трасс их захватывали многокилометровые параболические решетки ретрансляторов, подпитывали энергией, фильтровали от помех, посылали дальше.
…Целеустремленные потоки пассажиров. Молодецкий перещелк турникетов. Непрерывное движение эскалаторов. Единообразные, как ружейные приемы, стартовые действия. Мерцание сигнальных лампочек, шмыгание импульсов по электронным схемам, бурление электромагнитной энергии в СВЧ-кабелях…
И только звуки, издаваемые пассажирами в моменты старта и прибытия, вносили в этот технический апофеоз какие-то своеобразные ноты — не то коллективного покаяния, не то массового распутства.
“Меняю десятибалльное здоровье на способности в точных науках б—7 баллов. Доплата по соглашению. Звонить…” — телефон был оторван.
“В связи с отлетом по годичному контракту на Ганимед сдаю напрокат тело — мол. муж. в хор. сост. Обращаться…”
“Миняю холиричиский тимпираминт на муз. спасобнасти жилатильно испальнительские для эстрады. В придачу даю кафейно-музикальный канбайн “Икспресия”, пачти новый”.
Мегре переходил от столба к столбу, читал, заложив руки за спину, и чувствовал на себе взгляд плешивого брюнета, который склонял к сделке веснушчатого студента с недюжинными способностями. Брюнет прогуливался с независимым видом. Вот оказался рядом, склонился к объявлению, которое читал комиссар, произнес тихо и как бы в сторону:
— Продам сути, куплю сути…
— А что у вас есть? — так же не глядя в его сторону, отозвался комиссар.
— А что бы вы хотели: отдельные или блок?
— Лучше блок.
— Имею характер — женственный, любящий, скромный, снисходительный. Верность девять баллов, доброта восемь. Если у вас молодая жена, он ей очень не повредит.
— Не интересует.
— А какой надо?
— Мужской, сильный. Воля 12 баллов, симметричная в активной и пассивной составляющих, гордость — одиннадцать, отвага — десять, принципиальность — шесть, щедрость — двенадцать, темперамент сангвинический — одиннадцать…
Брюнет, не дослушав, присвистнул:
— Ну, папаша, вы даете! Такой характер это все равно что бриллиант на тыщу карат. Его, может, и в природе нет, а уж на толчке… Я лично о таком не слышал. И вообще такие баллы только очень состоятельному человеку под силу.
— Скажите, а интеллектуальные сути у вас имеются? — раздался позади женский голос.
Оба быстро обернулись. Рядом стояла молодая женщина. Она была хороша собой — не только округлым чистым лицом с широким лбом и прямым носиком, ясными карими глазами, густыми пепельными волосами, но и налетом интеллигентности и небрежного изыска в облике и одежде. Взгляд сейчас был холодным и несколько брезгливым; чувствовалось, что только крайняя нужда заставила ее обратиться к таким людям.
— Какие, что вас интересует? — брюнет поправил синие очки.
— Поэтический дар одиннадцати… ну, на худой конец, десяти баллов. Лирико-философский с креном в космичность, с мягким юмором и с чувством новизны.
— О! — спекулянт возвел брови. — Я бы и сам не прочь заиметь такой. Это вам самой?
— Мне, не мне, какое это имеет значение! — женщина повела плечиком. — Нужна кассета. Заплачу хорошо. Так у вас есть?
— Сейчас нет, но… для вас я переворошу весь черный рынок и найду! Слово чести. И в цене сойдемся.
Брюнет пытался “кадрить” приглянувшуюся женщину настолько примитивно, что та только поморщилась, повернулась к Мегре:
— Может быть, у вас что-то есть на примете?
— Очень сожалею, — мягко улыбнулся тот, — но у меня на примете пока только вы двое…— Комиссар отвернул лацкан безразмерного пиджака, показал самосветящийся знак “ГУ БХС” . (спекулянт при виде его даже присел) и произнес формулу, которая в разных мирах выражалась различно, но смысл всюду был одинаков:— Пройдемте!
И повел задержанных через площадь. Порфирий Петрович был доволен: все-таки явится не с пустыми руками.
Сворачивая в выгнутую дугой улицу, где в трех кварталах отсюда, он знал, расположен Кимерсвильский отдел БХС, новоприбывший оглянулся. Башни пси-вокзала — параболоид вращения, уходящий к облакам и расширенный там, под ними, тремя вихревыми антеннами,—. походил издали на гигантский стетоскоп, приложенный к земной поверхности. Вселенная будто выслушивала через него планету.
ГЛАВА ВТОРАЯ. ГОРОД КИМЕРСВИЛЬ И ЕГО ОБИТАТЕЛИ
За окнами набирает силу апрельский день, размытые облака плывут над крышами домов, голуби томно курлычут на карнизах; липы вдоль тротуара усеяны зелеными брызгами распускающихся почек. Все буднично, обыкновенно — только над домами, над всем городом вздымается башня пси-вокзала. Вид ее — несмотря на ухищрения земных архитекторов создать вокруг надлежащий ансамбль— своими параболами, спиралями и вихрями как бы бросает вызов плоскостям и прямым углам городских строений, обличает вложенную в это сооружение чужую, инопланетную мысль. Она. такой и была: проект пси-вокзала —не только для Земли, для многих мест Солнечной и примыкающей части Галактики — создали кристаллоиды Проксимы, энтузиасты пси-транспортировки. Они же (точнее, их сути) обеспечивали и работу (пси)-машины.
По другую сторону столов Звездарика и Витольда сверкали никелем, лоснились пластмассами и искусственной кожей зажимов два КПСа — кресла принудительного считывания; в верхней части они напоминали зубоврачебные, в нижней — гинекологические. Над спинками кресел нависали все те же шлемы головных контакток на зубчатых рейках. Именно считывание-изъятие чужих, похищенных или иным способом присвоенных психических сутей для возвращения таковых владельцам и было, как правило, финалом собеседований в ОБХС.
Начальник отдела склонился к микрофону слева от себя, произнес сипловато:
— Давай бабусю.
Вошла гражданка Клюкина Эротида Власьевна семидесяти двух лет, вдова, пенсионерка, психически нормальная, проживающая в Заречье и подозреваемая в присвоении — посредством покупки у спекулянта кассеты и введения ее содержимого себе — “девичьих сутей”. На след навела племянница Антонина, не поладившая с бабкой. Поскольку обнаружена кустарная кассета, да и сама Клюкина не отпиралась, было не подозрение — доказанный факт.
…История исчезновения “девичьих сутей” была проста, поучительна и ужасна. Год назад учащиеся выпускного курса Кимерсвильского планетологического техникума, парни и девушки в возрасте от 17 до 20 лет, отправились в обменные практики на Венеру, Сатурн и планету-спутник Юпитера Ио. Это был первый опыт пси-обмена студентами. С ребятами все обошлось, но девушки нашли, воплотившись в тела юных кремнийорганических венерианок-стратозаврих, сатурнианских метаноаммиачных осьминожиц и ажурных многополюсниц Ио, неожиданно развели такую “свободу нравов”, так скандализовали своим поведением инопланетные общества, что пришлось всех срочно, не дожидаясь конца практики, обменять обратно. Мало того что это сорвало и практику инопланетных студенток на Земле, но более сотни одних только молодых стратозаврих, вернувшись в свои тела, обнаружили, что они мамы, и стали нести яйца; вопрос об отцовстве во всех случаях остался открытым. Сами же девицы дома к занятиям вернуться не пожелали и быстро превратились в совершенных распустех и шалав — вплоть до приставания к пси-туристам. То, что Кимерсвиль — город, так сказать, портовый, помогло им закрепиться в этом качестве.
Инопланетные партнеры по обменной практике обвинили землян, что те их обманули, дали на студенток пси-карты с сильно завышенными значениями таких черт, как стыдливость, целомудрие, послушание, верность любимому, скромность… И действительно, повторное обследование вернувшихся девушек показало, что пси-потенциалы этих черт характера у них близки к нулю. Не стало у них этих черт, а были! То, что скандал разразился сразу в трех местах Солнечной, не позволяло заподозрить в хищениях жителей тех планет: дело явно произошло на начальном этапе пси-транспортировки, на Земле.
Это вскоре и подтвердилось: на черном рынке в Кимерсвиле появилась и была быстро распродана крупная партия кассет именно с такими наборами “девичьих сутей”. Здешние мамаши, устрашенные случаем со студентками, хватали, платили любые деньги — для своих еще не сбившихся с пути дочерей.
Все это прошло в памяти Семена Семеновича, пока гражданка Клюкина огибала стол и садилась, подобрав юбку, на краешек КПС. У нее было овальное, в резких морщинах лицо, выцветшие голубые глаза, руки, сложенные на коленях, в темных венах. “Старушка божья, лакомый кусочек”, — подумал Звездарик. ,
— Эротида Власьевна, — сказал он, — случай ваш ясный, много рассусоливать не о чем. Вы мне скажите одно: вам-то в вашем почтенном возрасте зачем понадобились эти черты — целомудрие, стыдливость, верность возлюбленому… какому возлюбленному?! Помолодеть рассчитывали, что ли? От этого не молодеют.
— Где уж мне молодеть…— вздохнула старушка божья. — Зашла это я на рынок, гляжу — выбросили, дают. Бабы давятся. И я встала, взяла. А потом ввела себе, не пропадать же им. Тонька и завелась. Она дочке своей хотела ввести, Нюрке. А я не дала…
— Спекулянта, который продавал кассеты, вы запомнили? Опишите его, пожалуйста.
— Да где там… давка, говорю, была. Я больше всего боялась, что не хватит. Вроде мужчина.
Семен Семенович покосился на Витольда: тот смотрел на бабусю с любованием.
— Ну, ясно, — сказал начальник отдела. — Именем закона изымаю у вас чужие сути, гражданка Клюкина. Больше так не делайте!
Он нажал кнопку на пульте. Из боковой двери выглянула женщина-оператор в сером костюме. Звездарик протянул ей бумаги и пси-карту, кивнул на старушку: “Займитесь!”
— А деньги-то мне вернут? — спросила Клюкина, тяжело поднимаясь с кресла. — Деньги я потратила немалые.
— Кто же вам вернет, Эродита Власьевна? Вы ведь краденое покупали. Вот если попадется нам тот “вроде мужчина”, взыщете с него. А пока — не обессудьте.
Недовольная бабуся побрела за оператором, бормоча под нос: “Ну, Тонька, ну, змея!..”
А Семен Семенович, провожая ее глазами, озабоченно думал, что и с возвращением изъятых “девичьих сутей” их законной владелице, уже установленной гр-нке Изабелле Нетель, тоже будут хлопоты. Недавно— вернули одной такой, замызганной привокзальной лахудре, от “свободной жизни” выглядевшей значительно старше своих двадцати. И были слезы, истерика с выдиранием пегих от перекрасок волос: “Как я могла?!” Вот и Изабеллу придется на первых порах опекать, чтобы, боже упаси, не сделала чего над собой. А людей в отделе мало. А дел много.
Он вздохнул, неприязненно взглянул в окно. В том, что в руководимом им отделе так много дел о махинациях с пси-сутями и о хищении их (как раз наиболее ценных, какие не у каждого бывают — Дефицитных), Семен Семенович в большой мере винил сам город Кимерсвиль. Точнее, неудачный выбор его именно в качестве земного пси-порта Вселенной.
Собственно, всем взял Кимерсвиль, лучше других мест подходил он для сооружения пси-вокзала: близость к столице планеты — и в то же время удаленность от крупной, создающей помехи и загрязнения промышленности, красивое расположение на берегах широкой реки, среди холмистых полей, рощ и лесов; и даже достаточное количество малозанятого населения, которому теперь нашлось дело. Одно упустили из виду: историю города. То именно обстоятельство, что он находился на 101-километре от столицы: здесь прежде проходила черта, ближе которой не пускали “лишенцев” — людей, пораженных в правах после отбытия наказания за различные преступления. Сюда же, на сто первый километр, выселяли из столицы подозрительных, но недостаточно уличенных для взятия под стражу граждан.
Если быть точным, то не только сюда, черта образовала вокруг столицы окружность. Но самый ближний город за ней был именно Кимерсвиль — здесь большей частью и скоплялись “лишенцы”. И “лишенки” тоже. Одни трудились честно, другие ездили промышляв в столицу или “гастролировали”. Нравы были своеобразные, преступный оттенок их не мог, естественно, не передаться в следующие поколения. Однако пришло время товарного изобилия, отчуждать собственность посредством краж, мошенничества, грабежа, т. п. стало занятием бессмысленным. Утратились приемы и навыки, толь ко в музеях криминалистики хранились технические устройства типа отмычек и фомок. Но информация, записанная в генах кимерсвильцев, осталась. Она ждала своего часа и дождалась, когда благодаря развитию техники стало возможным отчуждать (вместо вещей и денег) ценные черты интеллекта и целиком интеллекты, характеры, весь психический склад личности.
Но, пожалуй, все-таки преувеличивал Семен Семенович, приезжий человек, вклад именно коренных кимерсвильцев в эти дела. Ведь ГУ БХС, Галактическое управление, которому подчинялся его отдел, существовало и до присоединения землян к системе пси-транспорта; стало быть, явление это не местное и даже не только земное. “Кстати, — ассоциативно вспомнил Звездарик, — ведь сегодня оттуда, из пятого ГУ, должен прибыть агент 7012. Я вместе с ним и представителем Суперграндии образую розыскную тройку с широкими полномочиями для отыскания и возвращения пропавшего (или тоже похищенного?!) характера МПШ—XXIII, Могучего Пожизненного Шефа той планеты-державы. Ох!.. Как к этому-то подступиться? Полномочия полномочиями, но ведь никаких следов. . И представитель-то суперграндский где, прибыл ли?.. Охо-хо!” — он снова вздохнул.
— Выбирай себе.
Звездарик взял, пробежал глазами: да случаи посерьезней, чем с бабусей.
Первая бумага была анонимным заявлением возмущенного зрителя генеральной репетиции оперы “Кармен”, которая днями должна пойти в местном музыкальном театре. Партию Хозе исполнял молодой тенор Контрастюк. “И вот в финале оперы, где, как известно, Хозе, зарезав возлюбленную, поет: “Теперь ты навек моя, Кармен!” — причем последняя и самая ответственная нота этой музыкальной фразы тянется до завершающих аккордов оркестра, — произошло следующее. Хозе — Контрастюк, затянув на соответствующей ноте (“до” верхней октавы): “…Кармеее-еен!” — скрутил два кукиша, направил их на дирижера симфонического оркестра, заслуженного деятеля искусств Д. Д. Арбалетова и, медленно приближаясь к нему, тянул эту ноту втрое дольше, чем следовало по партитуре, перекрыв заключительные аккорды оркестра на целый такт. Музыкальное впечатление было нарушено. Это не может не навести на сомнения: тот ли человек Контрастюк, за кого он себя выдает? Просим проверить”.
“Да, действительно…” Семен Семенович не однажды слушал “Кармен” и сейчас живо представил эту сцену. “Но анонимку хлопнул явно не оскорбленный зритель, а кто-то из музыкантов, скорее всего, тот же дирижер Арбалетов. Что ж, проверим”.
Вторая бумага содержала “рапорт” участкового уполномоченного старшего сержанта В. Долгопола, и, едва начав читать ее, Звездарик будто увидел перед собой этого славного парня Васю — с удлиненным лицом, спортивной прической набок, простодушным взглядом серых глаз и чуть выпяченной нижней губой. Он не был подчинен ОБХС и не имел необходимости рапортовать, но живо интересовался связанными с пси-транспортировкой делами и не раз наводил на заслуживающие исследования случаи.
“Сообщаю о происшествии. Вчера между шестью и семью часами вечера на бульваре Близнецов во вверенном мне участке хорошо одетый гражданин приставал к женцине на иностранном языке, обещая ей за согласие деньги. Женщина оказалась порядочной и подняла крик. Собрались люди. Подошел я. Мужчина назвал себя Джоном Криклеем, но на прочие вопросы отвечал иностранными выражениями. На приглашение пройти для выяснения не реагировал. Но тут житель моего участка гр-н Сидорян Тигран Акопович, будучи в состоянии алкоголя, размахнулся и физически оскорбил упомянутого Криклея по лицу. Тот сразу заговорил по-русски. Не то слово “заговорил”— закричал: “Шё?! Ты меня ударил по лицу?! Хорошо, я тебя запомнил!” — и другие угрозы, перемежая их словами полового значения.
Из предъявленных затем по моему решительному требованию документов оказалось, что он не Джон и не Криклей, а Иван Степанович Крикунов, аспирант института и соискатель научной степени. Поскольку между этими данными и его поведением на бульваре есть противоречие, препровождаю гр-на Крикунова И. С. к вам на исследование. Гр-н А. Т. Сидорян мною привлечен за мелкое хулиганство”. Подпись
Нет, славный парень, размягченно подумал начотдела, даже в стиле его чувствуется какая-то нетронутость, неиспорченность цивилизацией.
— Бери “ученого”, а я займусь “певцом”, — сказал он Витольду, интонациями как бы заключив в кавычки сомнительные слова.
Задержанные вошли. Семен Семенович оценивающе глядел на молодого человека, которого предстояло допросить: одет ярковато, но со вкусом, полноватое лицо выразительно и приятно, нос с горбинкой, энергический выгиб бровей и губ. Тот тоже с интересом осматривало я.
— Садитесь, пожалуйста! — начальник отдела указал на КПС, а когда Контрастюк сел, игрой клавиш на пульте отрегулировал высоту сидения и наклон спинки ему по фигуре. — Так удобно?
— Да, благодарю, — тенорком ответил артист.
Второй подозреваемый сел в кресло напротив Витольда Адамовича без приглашения, скрестил вытянутые ноги. Это был полнокровный здоровяк с пышной шевелюрой, треугольником начинавшейся над покатым лбом, крепкой челюстью и румянцем на широких щеках; плотную шею обнимал малиновый свитер. Из нагрудного кармашка кремового, спортивного покроя пиджака выглядывал пестренький микрокалькулятор-расческа — такие как раз входили в моду. Звездарик, искоса рассмотрев его, вспомнил фразу из Ильфа и Петрова: “О таких подсудимых мечтают начинающие прокуроры”. Семен Семенович был начитанный человек.
— Итак, — он склонился вперед и понизил голос, чтобы не мешать собеседованию другой пары, глядел исподлобья прямо в глаза допрашиваемому, — вас подозревают в том, что ваш певческий дар — не ваш, а похищен или незаконно куплен вами и введен в тело посредством пси-техники.
— Ого! — только и сказал певец, распрямился в кресле.
— Не ого, а факты, уважаемый. Извольте послушать…— Звездарик прочел анонимное заявление. — Так было дело?
— Это Арбалетов написал?
— Не подписано. Да это и неважно. Было вчера такое?
— Все равно это он, — уверенно сказал Контрастюк. — Ну, было, так что?
— То есть как “так что”?! — пришла очередь Звездарику опешить. — Самое трагическое место оперы, а вы, любящий убийца Хозе, два кукиша!.. А система Станиславского, вживание в образ?
— Вживание вживанием, но у меня самолюбие тоже есть. Что же он подначивает-то?
— Кто?
— Да Арбалетов этот. Подумаешь, мэтр, светило!
— Вы не горячитесь, объясните толком.
Певец понизил голос, стал объяснять. Финальная фраза Хозе в “Кармен” — и особенно последняя высокая и долгая нота — одна из труднейших в певческом репертуаре; да к тому же конец партии, певец устал. Поэтому бывают случаи, когда на этой ноте срываются, дают петуха — особенно молодые певцы, не умеющие рассчитать свои силы. И вот перед генеральной репетицией Контрастюк, впервые допущенный к исполнению такой серьезной роли, нечаянно услышал, как Арбалетов говорит в кругу музыкантов, посмеиваясь: “Этот точно не вытянет, киксанет на коде…” — и даже предлагает пари. Молодого певца задело, он почувствовал спортивную злость и доказал, что не только не “киксанет”, но и оркестр перетянет.
— Ну, перетянули, ладно… а кукиши зачем?
— Для полного триумфа, — сказал певец, Семен Семенович смотрел на него с сомнением.
— Я все-таки не понимаю: как вы рассчитываете заставить зрителей поверить в ваше искусство, в страшную судьбу Хозе… если вы сами в это не верите?
— Отбывающие в сторону Марса, Юпитера со спутниками, Сатурна со спутниками и далее, ваши турникеты от 1-го по 4-й! — объявляли громкоговорители. — Отбывающие к Венере и Меркурию проходят через 5-й б-й турникеты. К сведению новоприбывших инопланетян: все справки на Привокзальной площади. Не скапливайтесь здесь, пожалуйста, не создавайте заторов!
Здесь царило самообслуживание.
Отбывавшие просовывали в щели турникетов свои пси-карты. Раскрывались пропускные скобы, вспыхивали указатели: женщинам направо, мужчинам налево. Пассажиры ступали на эскалаторы, отличавшиеся от метрополитеновских лишь тем, что рядом со ступенькой находилось сиденье с подлокотниками, эластично-упругой спинкой-контакткой и шлемом на рейке. Пока лента возносила людей по крутому участку “горки”, каждый успевал снять рубашку (или свитер, куртку — у кого что было) — некоторые расстегивали и приспускали брюки до полного обнажения позвоночника — сесть, плотно прижаться к спинной контактке (загоралась зеленая лампочка), нажать кнопку—по рейке на голову мягко опускался решетчатый шлем (загоралась другая зеленая лампочка) — и замереть в предстартовой готовности.
Считывание-обессучивание происходило при выходе эскалаторной горки на горизонталь.
Этот момент и здесь угадывался по тому, как у пассажиров судорожно напрягались тела и лица, дыбом поднимались выпростанные из шлема пряди волос… а многие, не удержавшись, издавали стон, крик или рычание. Затем тела расслаблялись, лица делались упрощенно сглаженными, идиотическими и такими следовали по горизонтальному участку.
На спуске шло всучивание обменных личностей. Снова вздыбливались волосы, судороги проходили по лицу и телу, раздавались стоны и возгласы (теперь не скорбного, а удовлетворенно-ликующего оттенка). Лица опускающихся по эскалатору приобретали осмысленное выражение, но часто не то, какое имели две минуты назад.
Шлемы подскакивали вверх по рейкам, контрольные лампочки гасли. Пассажиры — теперь уже прибывшие — поднимались с сидений, опускали завернутые рубашки, застегивали штаны и по выровнявшейся на горизонталь ленте направлялись к выходам, исчезали в них — всяк по своим делам. Редко кто останавливался, остолбенело смотрел по сторонам, щупал себя — новичок, приходящий в норму.
А сути считанных личностей в это время были уже рассортированы вычислительной (пси)-машиной по порядкам дифференциалов, по индексам, раскалиброваны с точностью до ±0,5 балла, собраны в группы по направлениям, промодулированы несущими радиочастотами, излучены вихревыми антеннами пси-башни — и мчались, балдея от космического экстаза, к своим планетам. В точках ветвления трасс их захватывали многокилометровые параболические решетки ретрансляторов, подпитывали энергией, фильтровали от помех, посылали дальше.
…Целеустремленные потоки пассажиров. Молодецкий перещелк турникетов. Непрерывное движение эскалаторов. Единообразные, как ружейные приемы, стартовые действия. Мерцание сигнальных лампочек, шмыгание импульсов по электронным схемам, бурление электромагнитной энергии в СВЧ-кабелях…
И только звуки, издаваемые пассажирами в моменты старта и прибытия, вносили в этот технический апофеоз какие-то своеобразные ноты — не то коллективного покаяния, не то массового распутства.
5
Комиссар тоже вышел из пси-вокзала в деловом настроении. Поэтому его внимание привлекла не площадь с вихревым движением машин и толпами людей, не здания вокруг и даже не красивая река за парапетом набережной, — а листочки бумаги, налепленные всюду возле выходов и на окрестных столбах. Это были объявления.“Меняю десятибалльное здоровье на способности в точных науках б—7 баллов. Доплата по соглашению. Звонить…” — телефон был оторван.
“В связи с отлетом по годичному контракту на Ганимед сдаю напрокат тело — мол. муж. в хор. сост. Обращаться…”
“Миняю холиричиский тимпираминт на муз. спасобнасти жилатильно испальнительские для эстрады. В придачу даю кафейно-музикальный канбайн “Икспресия”, пачти новый”.
Мегре переходил от столба к столбу, читал, заложив руки за спину, и чувствовал на себе взгляд плешивого брюнета, который склонял к сделке веснушчатого студента с недюжинными способностями. Брюнет прогуливался с независимым видом. Вот оказался рядом, склонился к объявлению, которое читал комиссар, произнес тихо и как бы в сторону:
— Продам сути, куплю сути…
— А что у вас есть? — так же не глядя в его сторону, отозвался комиссар.
— А что бы вы хотели: отдельные или блок?
— Лучше блок.
— Имею характер — женственный, любящий, скромный, снисходительный. Верность девять баллов, доброта восемь. Если у вас молодая жена, он ей очень не повредит.
— Не интересует.
— А какой надо?
— Мужской, сильный. Воля 12 баллов, симметричная в активной и пассивной составляющих, гордость — одиннадцать, отвага — десять, принципиальность — шесть, щедрость — двенадцать, темперамент сангвинический — одиннадцать…
Брюнет, не дослушав, присвистнул:
— Ну, папаша, вы даете! Такой характер это все равно что бриллиант на тыщу карат. Его, может, и в природе нет, а уж на толчке… Я лично о таком не слышал. И вообще такие баллы только очень состоятельному человеку под силу.
— Скажите, а интеллектуальные сути у вас имеются? — раздался позади женский голос.
Оба быстро обернулись. Рядом стояла молодая женщина. Она была хороша собой — не только округлым чистым лицом с широким лбом и прямым носиком, ясными карими глазами, густыми пепельными волосами, но и налетом интеллигентности и небрежного изыска в облике и одежде. Взгляд сейчас был холодным и несколько брезгливым; чувствовалось, что только крайняя нужда заставила ее обратиться к таким людям.
— Какие, что вас интересует? — брюнет поправил синие очки.
— Поэтический дар одиннадцати… ну, на худой конец, десяти баллов. Лирико-философский с креном в космичность, с мягким юмором и с чувством новизны.
— О! — спекулянт возвел брови. — Я бы и сам не прочь заиметь такой. Это вам самой?
— Мне, не мне, какое это имеет значение! — женщина повела плечиком. — Нужна кассета. Заплачу хорошо. Так у вас есть?
— Сейчас нет, но… для вас я переворошу весь черный рынок и найду! Слово чести. И в цене сойдемся.
Брюнет пытался “кадрить” приглянувшуюся женщину настолько примитивно, что та только поморщилась, повернулась к Мегре:
— Может быть, у вас что-то есть на примете?
— Очень сожалею, — мягко улыбнулся тот, — но у меня на примете пока только вы двое…— Комиссар отвернул лацкан безразмерного пиджака, показал самосветящийся знак “ГУ БХС” . (спекулянт при виде его даже присел) и произнес формулу, которая в разных мирах выражалась различно, но смысл всюду был одинаков:— Пройдемте!
И повел задержанных через площадь. Порфирий Петрович был доволен: все-таки явится не с пустыми руками.
Сворачивая в выгнутую дугой улицу, где в трех кварталах отсюда, он знал, расположен Кимерсвильский отдел БХС, новоприбывший оглянулся. Башни пси-вокзала — параболоид вращения, уходящий к облакам и расширенный там, под ними, тремя вихревыми антеннами,—. походил издали на гигантский стетоскоп, приложенный к земной поверхности. Вселенная будто выслушивала через него планету.
ГЛАВА ВТОРАЯ. ГОРОД КИМЕРСВИЛЬ И ЕГО ОБИТАТЕЛИ
Если человек духовно стоит на четвереньках, относительно его физического прямохождения лучше не заблуждаться: это лишь хождение на задний лапах.
К. Прутков-инженер, мысль № 50
1
В Кимерсвильском ОБХС — отделе борьбы с хищениями сутей — шел рабочий день. В приемной под присмотром дежурного скучали трое подозреваемых в незаконных пси-операциях: плотный, элегантно одетый мужчина средних лет, темноволосый молодой человек с тонкими чертами округлого лица и самолюбивой складкой губ и старушка. Они прошли обследование в лаборатории и теперь с контрольными пси-картами ждали словесного исследования (кое в иных делах называют упрощенно допросом). В комнате для исследований двое: начальник ОБХС Семен Семенович Звездарик, плечистый сорокалетний землянин с покато переходящим в лысину лбом, синими глазами и узкими губами, над которыми саблей навис хрящеватый нос, и его помощник, исследователь I класса Витольд Адамович, добродушно полненький, коротко постриженный, с темными глазами в припухлых веках (а на самом деле марсианин Виа-Скрип с Большого Сырта, постоянно обменивающийся с вкалывающими там нашими археологами и прибывающий утром на работу в “электричке”), — за столами-пультами вникали в сопутствующие бумаги. Звездарик ближе к окнам, Витольд Адамович подальше.За окнами набирает силу апрельский день, размытые облака плывут над крышами домов, голуби томно курлычут на карнизах; липы вдоль тротуара усеяны зелеными брызгами распускающихся почек. Все буднично, обыкновенно — только над домами, над всем городом вздымается башня пси-вокзала. Вид ее — несмотря на ухищрения земных архитекторов создать вокруг надлежащий ансамбль— своими параболами, спиралями и вихрями как бы бросает вызов плоскостям и прямым углам городских строений, обличает вложенную в это сооружение чужую, инопланетную мысль. Она. такой и была: проект пси-вокзала —не только для Земли, для многих мест Солнечной и примыкающей части Галактики — создали кристаллоиды Проксимы, энтузиасты пси-транспортировки. Они же (точнее, их сути) обеспечивали и работу (пси)-машины.
По другую сторону столов Звездарика и Витольда сверкали никелем, лоснились пластмассами и искусственной кожей зажимов два КПСа — кресла принудительного считывания; в верхней части они напоминали зубоврачебные, в нижней — гинекологические. Над спинками кресел нависали все те же шлемы головных контакток на зубчатых рейках. Именно считывание-изъятие чужих, похищенных или иным способом присвоенных психических сутей для возвращения таковых владельцам и было, как правило, финалом собеседований в ОБХС.
Начальник отдела склонился к микрофону слева от себя, произнес сипловато:
— Давай бабусю.
Вошла гражданка Клюкина Эротида Власьевна семидесяти двух лет, вдова, пенсионерка, психически нормальная, проживающая в Заречье и подозреваемая в присвоении — посредством покупки у спекулянта кассеты и введения ее содержимого себе — “девичьих сутей”. На след навела племянница Антонина, не поладившая с бабкой. Поскольку обнаружена кустарная кассета, да и сама Клюкина не отпиралась, было не подозрение — доказанный факт.
…История исчезновения “девичьих сутей” была проста, поучительна и ужасна. Год назад учащиеся выпускного курса Кимерсвильского планетологического техникума, парни и девушки в возрасте от 17 до 20 лет, отправились в обменные практики на Венеру, Сатурн и планету-спутник Юпитера Ио. Это был первый опыт пси-обмена студентами. С ребятами все обошлось, но девушки нашли, воплотившись в тела юных кремнийорганических венерианок-стратозаврих, сатурнианских метаноаммиачных осьминожиц и ажурных многополюсниц Ио, неожиданно развели такую “свободу нравов”, так скандализовали своим поведением инопланетные общества, что пришлось всех срочно, не дожидаясь конца практики, обменять обратно. Мало того что это сорвало и практику инопланетных студенток на Земле, но более сотни одних только молодых стратозаврих, вернувшись в свои тела, обнаружили, что они мамы, и стали нести яйца; вопрос об отцовстве во всех случаях остался открытым. Сами же девицы дома к занятиям вернуться не пожелали и быстро превратились в совершенных распустех и шалав — вплоть до приставания к пси-туристам. То, что Кимерсвиль — город, так сказать, портовый, помогло им закрепиться в этом качестве.
Инопланетные партнеры по обменной практике обвинили землян, что те их обманули, дали на студенток пси-карты с сильно завышенными значениями таких черт, как стыдливость, целомудрие, послушание, верность любимому, скромность… И действительно, повторное обследование вернувшихся девушек показало, что пси-потенциалы этих черт характера у них близки к нулю. Не стало у них этих черт, а были! То, что скандал разразился сразу в трех местах Солнечной, не позволяло заподозрить в хищениях жителей тех планет: дело явно произошло на начальном этапе пси-транспортировки, на Земле.
Это вскоре и подтвердилось: на черном рынке в Кимерсвиле появилась и была быстро распродана крупная партия кассет именно с такими наборами “девичьих сутей”. Здешние мамаши, устрашенные случаем со студентками, хватали, платили любые деньги — для своих еще не сбившихся с пути дочерей.
Все это прошло в памяти Семена Семеновича, пока гражданка Клюкина огибала стол и садилась, подобрав юбку, на краешек КПС. У нее было овальное, в резких морщинах лицо, выцветшие голубые глаза, руки, сложенные на коленях, в темных венах. “Старушка божья, лакомый кусочек”, — подумал Звездарик. ,
— Эротида Власьевна, — сказал он, — случай ваш ясный, много рассусоливать не о чем. Вы мне скажите одно: вам-то в вашем почтенном возрасте зачем понадобились эти черты — целомудрие, стыдливость, верность возлюбленому… какому возлюбленному?! Помолодеть рассчитывали, что ли? От этого не молодеют.
— Где уж мне молодеть…— вздохнула старушка божья. — Зашла это я на рынок, гляжу — выбросили, дают. Бабы давятся. И я встала, взяла. А потом ввела себе, не пропадать же им. Тонька и завелась. Она дочке своей хотела ввести, Нюрке. А я не дала…
— Спекулянта, который продавал кассеты, вы запомнили? Опишите его, пожалуйста.
— Да где там… давка, говорю, была. Я больше всего боялась, что не хватит. Вроде мужчина.
Семен Семенович покосился на Витольда: тот смотрел на бабусю с любованием.
— Ну, ясно, — сказал начальник отдела. — Именем закона изымаю у вас чужие сути, гражданка Клюкина. Больше так не делайте!
Он нажал кнопку на пульте. Из боковой двери выглянула женщина-оператор в сером костюме. Звездарик протянул ей бумаги и пси-карту, кивнул на старушку: “Займитесь!”
— А деньги-то мне вернут? — спросила Клюкина, тяжело поднимаясь с кресла. — Деньги я потратила немалые.
— Кто же вам вернет, Эродита Власьевна? Вы ведь краденое покупали. Вот если попадется нам тот “вроде мужчина”, взыщете с него. А пока — не обессудьте.
Недовольная бабуся побрела за оператором, бормоча под нос: “Ну, Тонька, ну, змея!..”
А Семен Семенович, провожая ее глазами, озабоченно думал, что и с возвращением изъятых “девичьих сутей” их законной владелице, уже установленной гр-нке Изабелле Нетель, тоже будут хлопоты. Недавно— вернули одной такой, замызганной привокзальной лахудре, от “свободной жизни” выглядевшей значительно старше своих двадцати. И были слезы, истерика с выдиранием пегих от перекрасок волос: “Как я могла?!” Вот и Изабеллу придется на первых порах опекать, чтобы, боже упаси, не сделала чего над собой. А людей в отделе мало. А дел много.
Он вздохнул, неприязненно взглянул в окно. В том, что в руководимом им отделе так много дел о махинациях с пси-сутями и о хищении их (как раз наиболее ценных, какие не у каждого бывают — Дефицитных), Семен Семенович в большой мере винил сам город Кимерсвиль. Точнее, неудачный выбор его именно в качестве земного пси-порта Вселенной.
Собственно, всем взял Кимерсвиль, лучше других мест подходил он для сооружения пси-вокзала: близость к столице планеты — и в то же время удаленность от крупной, создающей помехи и загрязнения промышленности, красивое расположение на берегах широкой реки, среди холмистых полей, рощ и лесов; и даже достаточное количество малозанятого населения, которому теперь нашлось дело. Одно упустили из виду: историю города. То именно обстоятельство, что он находился на 101-километре от столицы: здесь прежде проходила черта, ближе которой не пускали “лишенцев” — людей, пораженных в правах после отбытия наказания за различные преступления. Сюда же, на сто первый километр, выселяли из столицы подозрительных, но недостаточно уличенных для взятия под стражу граждан.
Если быть точным, то не только сюда, черта образовала вокруг столицы окружность. Но самый ближний город за ней был именно Кимерсвиль — здесь большей частью и скоплялись “лишенцы”. И “лишенки” тоже. Одни трудились честно, другие ездили промышляв в столицу или “гастролировали”. Нравы были своеобразные, преступный оттенок их не мог, естественно, не передаться в следующие поколения. Однако пришло время товарного изобилия, отчуждать собственность посредством краж, мошенничества, грабежа, т. п. стало занятием бессмысленным. Утратились приемы и навыки, толь ко в музеях криминалистики хранились технические устройства типа отмычек и фомок. Но информация, записанная в генах кимерсвильцев, осталась. Она ждала своего часа и дождалась, когда благодаря развитию техники стало возможным отчуждать (вместо вещей и денег) ценные черты интеллекта и целиком интеллекты, характеры, весь психический склад личности.
Но, пожалуй, все-таки преувеличивал Семен Семенович, приезжий человек, вклад именно коренных кимерсвильцев в эти дела. Ведь ГУ БХС, Галактическое управление, которому подчинялся его отдел, существовало и до присоединения землян к системе пси-транспорта; стало быть, явление это не местное и даже не только земное. “Кстати, — ассоциативно вспомнил Звездарик, — ведь сегодня оттуда, из пятого ГУ, должен прибыть агент 7012. Я вместе с ним и представителем Суперграндии образую розыскную тройку с широкими полномочиями для отыскания и возвращения пропавшего (или тоже похищенного?!) характера МПШ—XXIII, Могучего Пожизненного Шефа той планеты-державы. Ох!.. Как к этому-то подступиться? Полномочия полномочиями, но ведь никаких следов. . И представитель-то суперграндский где, прибыл ли?.. Охо-хо!” — он снова вздохнул.
2
— Что там дальше? — повернулся начотдела к Витольду. Помощник протянул две бумаги:— Выбирай себе.
Звездарик взял, пробежал глазами: да случаи посерьезней, чем с бабусей.
Первая бумага была анонимным заявлением возмущенного зрителя генеральной репетиции оперы “Кармен”, которая днями должна пойти в местном музыкальном театре. Партию Хозе исполнял молодой тенор Контрастюк. “И вот в финале оперы, где, как известно, Хозе, зарезав возлюбленную, поет: “Теперь ты навек моя, Кармен!” — причем последняя и самая ответственная нота этой музыкальной фразы тянется до завершающих аккордов оркестра, — произошло следующее. Хозе — Контрастюк, затянув на соответствующей ноте (“до” верхней октавы): “…Кармеее-еен!” — скрутил два кукиша, направил их на дирижера симфонического оркестра, заслуженного деятеля искусств Д. Д. Арбалетова и, медленно приближаясь к нему, тянул эту ноту втрое дольше, чем следовало по партитуре, перекрыв заключительные аккорды оркестра на целый такт. Музыкальное впечатление было нарушено. Это не может не навести на сомнения: тот ли человек Контрастюк, за кого он себя выдает? Просим проверить”.
“Да, действительно…” Семен Семенович не однажды слушал “Кармен” и сейчас живо представил эту сцену. “Но анонимку хлопнул явно не оскорбленный зритель, а кто-то из музыкантов, скорее всего, тот же дирижер Арбалетов. Что ж, проверим”.
Вторая бумага содержала “рапорт” участкового уполномоченного старшего сержанта В. Долгопола, и, едва начав читать ее, Звездарик будто увидел перед собой этого славного парня Васю — с удлиненным лицом, спортивной прической набок, простодушным взглядом серых глаз и чуть выпяченной нижней губой. Он не был подчинен ОБХС и не имел необходимости рапортовать, но живо интересовался связанными с пси-транспортировкой делами и не раз наводил на заслуживающие исследования случаи.
“Сообщаю о происшествии. Вчера между шестью и семью часами вечера на бульваре Близнецов во вверенном мне участке хорошо одетый гражданин приставал к женцине на иностранном языке, обещая ей за согласие деньги. Женщина оказалась порядочной и подняла крик. Собрались люди. Подошел я. Мужчина назвал себя Джоном Криклеем, но на прочие вопросы отвечал иностранными выражениями. На приглашение пройти для выяснения не реагировал. Но тут житель моего участка гр-н Сидорян Тигран Акопович, будучи в состоянии алкоголя, размахнулся и физически оскорбил упомянутого Криклея по лицу. Тот сразу заговорил по-русски. Не то слово “заговорил”— закричал: “Шё?! Ты меня ударил по лицу?! Хорошо, я тебя запомнил!” — и другие угрозы, перемежая их словами полового значения.
Из предъявленных затем по моему решительному требованию документов оказалось, что он не Джон и не Криклей, а Иван Степанович Крикунов, аспирант института и соискатель научной степени. Поскольку между этими данными и его поведением на бульваре есть противоречие, препровождаю гр-на Крикунова И. С. к вам на исследование. Гр-н А. Т. Сидорян мною привлечен за мелкое хулиганство”. Подпись
Нет, славный парень, размягченно подумал начотдела, даже в стиле его чувствуется какая-то нетронутость, неиспорченность цивилизацией.
— Бери “ученого”, а я займусь “певцом”, — сказал он Витольду, интонациями как бы заключив в кавычки сомнительные слова.
Задержанные вошли. Семен Семенович оценивающе глядел на молодого человека, которого предстояло допросить: одет ярковато, но со вкусом, полноватое лицо выразительно и приятно, нос с горбинкой, энергический выгиб бровей и губ. Тот тоже с интересом осматривало я.
— Садитесь, пожалуйста! — начальник отдела указал на КПС, а когда Контрастюк сел, игрой клавиш на пульте отрегулировал высоту сидения и наклон спинки ему по фигуре. — Так удобно?
— Да, благодарю, — тенорком ответил артист.
Второй подозреваемый сел в кресло напротив Витольда Адамовича без приглашения, скрестил вытянутые ноги. Это был полнокровный здоровяк с пышной шевелюрой, треугольником начинавшейся над покатым лбом, крепкой челюстью и румянцем на широких щеках; плотную шею обнимал малиновый свитер. Из нагрудного кармашка кремового, спортивного покроя пиджака выглядывал пестренький микрокалькулятор-расческа — такие как раз входили в моду. Звездарик, искоса рассмотрев его, вспомнил фразу из Ильфа и Петрова: “О таких подсудимых мечтают начинающие прокуроры”. Семен Семенович был начитанный человек.
— Итак, — он склонился вперед и понизил голос, чтобы не мешать собеседованию другой пары, глядел исподлобья прямо в глаза допрашиваемому, — вас подозревают в том, что ваш певческий дар — не ваш, а похищен или незаконно куплен вами и введен в тело посредством пси-техники.
— Ого! — только и сказал певец, распрямился в кресле.
— Не ого, а факты, уважаемый. Извольте послушать…— Звездарик прочел анонимное заявление. — Так было дело?
— Это Арбалетов написал?
— Не подписано. Да это и неважно. Было вчера такое?
— Все равно это он, — уверенно сказал Контрастюк. — Ну, было, так что?
— То есть как “так что”?! — пришла очередь Звездарику опешить. — Самое трагическое место оперы, а вы, любящий убийца Хозе, два кукиша!.. А система Станиславского, вживание в образ?
— Вживание вживанием, но у меня самолюбие тоже есть. Что же он подначивает-то?
— Кто?
— Да Арбалетов этот. Подумаешь, мэтр, светило!
— Вы не горячитесь, объясните толком.
Певец понизил голос, стал объяснять. Финальная фраза Хозе в “Кармен” — и особенно последняя высокая и долгая нота — одна из труднейших в певческом репертуаре; да к тому же конец партии, певец устал. Поэтому бывают случаи, когда на этой ноте срываются, дают петуха — особенно молодые певцы, не умеющие рассчитать свои силы. И вот перед генеральной репетицией Контрастюк, впервые допущенный к исполнению такой серьезной роли, нечаянно услышал, как Арбалетов говорит в кругу музыкантов, посмеиваясь: “Этот точно не вытянет, киксанет на коде…” — и даже предлагает пари. Молодого певца задело, он почувствовал спортивную злость и доказал, что не только не “киксанет”, но и оркестр перетянет.
— Ну, перетянули, ладно… а кукиши зачем?
— Для полного триумфа, — сказал певец, Семен Семенович смотрел на него с сомнением.
— Я все-таки не понимаю: как вы рассчитываете заставить зрителей поверить в ваше искусство, в страшную судьбу Хозе… если вы сами в это не верите?