Страница:
— Мбога, прошу тебя — отодвинься.
Мбога отодвинулся.
— Теперь я, кажется, понимаю, что чувствовал Тойво Турнен, наблюдая меня каждое утро сидящим на этом месте, — признался Леонид Андреевич.
— А кто такой Тойво Турнен? — поинтересовался Мбога.
— Турист-пессимист, — объяснил Леонид Андреевич. Он бросил камешек в бездну.
— Религия — порождение слабости человека, слабости перед мощью и непреклонностью окружающего мира, — сказал Горбовский. — До тех пор, пока существовали слабые люди, беззащитные люди, сломленные люди, испуганные люди, — религия была нужна и даже необходима. Как опиум, морфий в медицине. Ибо религия как раз и есть социальный болеутолитель и транквилизатор.
— Ну что ж, теперь у нас сплошь сильные, смелые люди. Тогда я не понимаю твоего беспокойства. Ты воздвигаешь на месте бога — человека и, в то же время, отказываешь ему в праве на ошибку и даже гибель. Ты боишься не ошибки, ты боишься смертей. Если каждый человек — бог, то гибель бога есть гибель целой вселенной, так?
— Так, — легко согласился Горбовский. Разговор стал утомлять, как утомляет любое откровение — выворачивание под яркий солнечный свет своих самых темных, стыдных чувств, идей и сомнений. — Только я еще боюсь, что мы слишком возомним себя богами и не заметим, как нами начнут манипулировать.
— Ага. Смутные идеи КОМКОНа насчет операции “Зеркало” докатились и до тебя.
— Ну да…
— Странник не любит Странников. Горбовский боится Странников. Комов и не любит, и боится, но считает, что все возможно под этими небесами. Один старый, маленький доктор Мбога ничего не боится. У доктора Мбоги есть большой карабин, а страшнее сора тобу-хиру в исследованной части космоса он еще ничего не встречал.
Горбовский высыпал горсть камней в пропасть, пошевелил пальцами ног и спросил:
— Так что же привело доктора Мбогу на Пандору? Или это секрет?
— Ну что ты, Леонид. От тебя — никаких секретов.
Хосико-сан ангар понравился. Как и любая база Периферии, База на Пандоре испытывала катастрофическую нужду в свободном месте. Можно было бы потеснить жилой сектор, заглубиться в скалы — как сказочные гномы, — возвести высотные строения, но наиболее экономичным оказалось просто пустить обустройство на самотек.
Творческий беспорядок на Базе порождал массу курьезных случаев, одновременно будил воображение и заставлял проявлять изобретательность. Из подвернувшегося под руку хлама собиралась бытовая техника, из стиральных машин выходили прекрасные центрифуги для биолаборатории, а центрифуги из биолаборатории использовались в качестве миксеров для сбивания молочных коктейлей в домашних условиях. Инженерная и изобретательская мысль била ключом, а число самых невероятных гибридов росло на глазах. Вадим Сартаков на полном серьезе говорил о случае начала спонтанной механоэволюции на отдельно взятой планете, а Алик Кутнов устал осматривать бродящих по улицам киберуборщиков, стараясь отыскать взятый кем-то для их починки ионный триггер.
Поэтому ангар для дирижабля, строго говоря, был занят не столько дирижаблем, сколько бесконечными рядами всевозможных ящиков, контейнеров, узлов, упаковок Грузная машина как-то терялась на этом фоне.
— Зря вы сюда привезли свой хлам, — жизнерадостно объяснял Джек. Он уже отошел от стресса, да и Хосико оказалась при ближайшем рассмотрении совсем не механизмом для смазывания шпинделей. Смеяться она умела. — Мы бы вам из всего этого собрали бы здесь завод по производству звездолетов.
— Спасибо, — вежливо ответила Хосико, — но мне не нужны звездолеты. Мне нужно абсолютно пустое помещение как раз вот таких размеров.
Робинзон недоверчиво посмотрел на совсем скромную по его разумению кучку оборудования Фуками.
— Оно растет? — поинтересовался Джек. — Оно распухает, как тахорг во время водопоя?
— Оно не распухает, — поправила Хосико, — но по инструкции оно требует простора. А у вас здесь старты и приземления кораблей, разгрузка и загрузка, а завтра здесь вообще станет непереносимо тесно.
Джек схватился за голову.
— На что это вы намекаете, Хосико-сан?
— Увидите, — пообещала Хосико. — Услышите. А теперь приступим к работе. Как вы намерены превратить этот вертеп в идеально чистую площадку?
3. Горбовский
Мбога отодвинулся.
— Теперь я, кажется, понимаю, что чувствовал Тойво Турнен, наблюдая меня каждое утро сидящим на этом месте, — признался Леонид Андреевич.
— А кто такой Тойво Турнен? — поинтересовался Мбога.
— Турист-пессимист, — объяснил Леонид Андреевич. Он бросил камешек в бездну.
— Религия — порождение слабости человека, слабости перед мощью и непреклонностью окружающего мира, — сказал Горбовский. — До тех пор, пока существовали слабые люди, беззащитные люди, сломленные люди, испуганные люди, — религия была нужна и даже необходима. Как опиум, морфий в медицине. Ибо религия как раз и есть социальный болеутолитель и транквилизатор.
— Ну что ж, теперь у нас сплошь сильные, смелые люди. Тогда я не понимаю твоего беспокойства. Ты воздвигаешь на месте бога — человека и, в то же время, отказываешь ему в праве на ошибку и даже гибель. Ты боишься не ошибки, ты боишься смертей. Если каждый человек — бог, то гибель бога есть гибель целой вселенной, так?
— Так, — легко согласился Горбовский. Разговор стал утомлять, как утомляет любое откровение — выворачивание под яркий солнечный свет своих самых темных, стыдных чувств, идей и сомнений. — Только я еще боюсь, что мы слишком возомним себя богами и не заметим, как нами начнут манипулировать.
— Ага. Смутные идеи КОМКОНа насчет операции “Зеркало” докатились и до тебя.
— Ну да…
— Странник не любит Странников. Горбовский боится Странников. Комов и не любит, и боится, но считает, что все возможно под этими небесами. Один старый, маленький доктор Мбога ничего не боится. У доктора Мбоги есть большой карабин, а страшнее сора тобу-хиру в исследованной части космоса он еще ничего не встречал.
Горбовский высыпал горсть камней в пропасть, пошевелил пальцами ног и спросил:
— Так что же привело доктора Мбогу на Пандору? Или это секрет?
— Ну что ты, Леонид. От тебя — никаких секретов.
Хосико-сан ангар понравился. Как и любая база Периферии, База на Пандоре испытывала катастрофическую нужду в свободном месте. Можно было бы потеснить жилой сектор, заглубиться в скалы — как сказочные гномы, — возвести высотные строения, но наиболее экономичным оказалось просто пустить обустройство на самотек.
Творческий беспорядок на Базе порождал массу курьезных случаев, одновременно будил воображение и заставлял проявлять изобретательность. Из подвернувшегося под руку хлама собиралась бытовая техника, из стиральных машин выходили прекрасные центрифуги для биолаборатории, а центрифуги из биолаборатории использовались в качестве миксеров для сбивания молочных коктейлей в домашних условиях. Инженерная и изобретательская мысль била ключом, а число самых невероятных гибридов росло на глазах. Вадим Сартаков на полном серьезе говорил о случае начала спонтанной механоэволюции на отдельно взятой планете, а Алик Кутнов устал осматривать бродящих по улицам киберуборщиков, стараясь отыскать взятый кем-то для их починки ионный триггер.
Поэтому ангар для дирижабля, строго говоря, был занят не столько дирижаблем, сколько бесконечными рядами всевозможных ящиков, контейнеров, узлов, упаковок Грузная машина как-то терялась на этом фоне.
— Зря вы сюда привезли свой хлам, — жизнерадостно объяснял Джек. Он уже отошел от стресса, да и Хосико оказалась при ближайшем рассмотрении совсем не механизмом для смазывания шпинделей. Смеяться она умела. — Мы бы вам из всего этого собрали бы здесь завод по производству звездолетов.
— Спасибо, — вежливо ответила Хосико, — но мне не нужны звездолеты. Мне нужно абсолютно пустое помещение как раз вот таких размеров.
Робинзон недоверчиво посмотрел на совсем скромную по его разумению кучку оборудования Фуками.
— Оно растет? — поинтересовался Джек. — Оно распухает, как тахорг во время водопоя?
— Оно не распухает, — поправила Хосико, — но по инструкции оно требует простора. А у вас здесь старты и приземления кораблей, разгрузка и загрузка, а завтра здесь вообще станет непереносимо тесно.
Джек схватился за голову.
— На что это вы намекаете, Хосико-сан?
— Увидите, — пообещала Хосико. — Услышите. А теперь приступим к работе. Как вы намерены превратить этот вертеп в идеально чистую площадку?
3. Горбовский
Работы продолжались всю ночь. Леониду Андреевичу не спалось, и он сидел в холле гостиницы, наблюдая, как под лучами нескольких мощных прожекторов люди вперемежку с киберами вытаскивали из ангара ящики и складывали их у стен, таким образом заодно возводя дополнительный защитный слой для лаборатории Фуками. Мбога спал в комнате Горбовского, выпив на сон грядущий своего любимого ячменного кофе с синтетическим медом, к которому, как он утверждал, пристрастил в свое время и тагорян. Забегала Хосико — за кристаллами по монтажу оборудования. Она выглядела настолько занятой, что Горбовский не решился ее окликнуть и продолжал возлежать на небольшой тахте под раскидистым фикусом. А может быть, и не фикусом.
Суета напоминала срочную эвакуацию муравейника, и неожиданно для себя Леонид Андреевич почувствовал тоску по какому-то конкретному, интересному, практическому занятию. Внезапно захотелось на все плюнуть, позвонить злому Валькенштейну, чтобы он срочно снимал с прикола “Тариэль”, брал любой подвернувшийся груз (хоть ульмотроны для физиков на Радуге) и по дороге захватил, выдернул, спас, вытащил его отсюда, и тогда бы знаменитый звездолетчик Горбовский стальными руками ухватился бы за штурвал своего звездолета и со сверкающими глазами смело повел бы его сквозь магнитные шторма навстречу новым приключениям.
Увы, пока это было невозможно. Думать сейчас было не приятным развлечением, а тяжкой обязанностью, которую он поначалу взвалил на себя сам, а потом — внешние обстоятельства. Тот же Мбога, спокойно спящий в его номере. Но винить его в этом (в том, что взвалил, а не в том, что спал) было трудно и несправедливо. Конечно, в том, что рассказал ему Тора-охотник, имелась толика нездорового безумия, волнующая воображение намеками на некое чудо, но Леонид Андреевич не очень-то верил в чудеса. Это странно, но за все годы своей карьеры космонавта он не наблюдал ни одного мало-мальски завалящего чуда. Все поддавалось научному объяснению. Вселенная действительно оказалась насквозь рационалистичной. Кажется, кто-то очень давно утверждал, что мироздание вмещает в себя бесконечное множество потенций и задача Разума — реализовать одну из них, сформировать вселенную под стать себе, под стать своим убеждениям. Древнее небо вмещало богов и демонов, современный космос вмещает пустоту и звезды с редкими островками цивилизаций, которые человечество разрешило себе помыслить. Почему Странников назвали Странниками? Не марсианами, не инопланетянами, а — Странниками? И теперь мы спотыкаемся о Странников на каждом шагу. Вернее, не на самих Странников, а на их следы, мусор от былой деятельности.
Обречено ли человечество на такой конец — стать легендами у тех, кто будет потом, кто придумает эту Вселенную совсем по-другому?
Горбовский вздохнул и сел на тахте, сбросив плед на пол. Захотелось есть. На кухне горел свет, окошко Линии Доставки было распахнуто, и там толпились горшочки, кувшинчики и упакованные в пленку огурцы. За, большим столом широко расположился Марио Пратолини, перед ним, как вымуштрованная армия, стройными рядами стояли все те же горшочки и кувшинчики, и турист-физик осматривал их суровым глазом придирчивого полководца.
— Кушать хочется, — объяснил Леонид Андреевич.
— Может быть, поэтому мы и спим по ночам, — предположил Пратолини, пододвигая Горбовскому пару дивизий своей доблестной армии. — Своего рода защита, выработанная эволюцией, — не хочешь слоняться по ночам в поисках бешеного мамонта — спи в пещере, завернувшись в шкуру.
В горшочках были салаты.
— Ага, — сказал Горбовский, — любопытная, но не оригинальная точка зрения. Не вы первый намекаете на решающую роль лени в эволюции хомо са-пиенс сапиенс. А кстати, Марио, как ваши успехи на охотничьем поприще? Добыли череп тахорга?
Марио помрачнел, откусил огурец и стал жевать, кажется, вместе с пленкой.
— Тахорги уже не актуальны, Леонид Андреевич. На повестке дня — русалки. У всех есть тахорги. Куда ни придешь — у всех на стене висит череп тахорга. Столько тахоргов на Пандоре не водится.
— Я тоже хочу череп тахорга на стену, — объявил Леонид Андреевич. — Никогда не думал, что есть такие мелкие экземпляры… А что вы там сказали о русалках, Марио? Наступил сезон ловли русалок?
Марио осмотрелся, достал из-под стола початую бутылку вина и пересел поближе к Горбовскому. Оказалось, что от физика ощутимо пахло вином. Леонид Андреевич заглянул под стол, где прятался основной резерв ставки, но отказываться от стакана не стал. Ему самому хотелось напиться.
— Они есть, — прошептал Марио, отхлебнув из своей емкости.
— Русалки? — таким же шепотом спросил Горбовский.
Марио кивнул.
— Странные легенды гуляют по Базе, — продолжил физик, — но чтобы их услышать… надо побродить по лесу. Жак мне много чего рассказал, только во все это не веришь, пока не увидишь.
— Расскажите мне про русалок, — попросил Леонид Андреевич. — Я люблю русалок.
— Сначала я подумал, что это утопленники. Целое озеро утопленников, вернее — утопленниц. Но они шевелились… Говорили… — Марио помолчал. — А потом началась заварушка с гнездом ракопауков, и мы потеряли это место. Может быть, мне обратиться в КОМКОН? Рассказать… У меня, конечно, нет никаких доказательств… Даже Жак говорит, что он ничего не успел рассмотреть… А ведь я думал, что все это шутки, легенды для туристов.
Леонид Андреевич, подперев ладонью щеку, с некоторой жалостью смотрел на Марио. Вот ведь беда. Физик, специалист по субатомным структурам, увидел русалок. И что, спрашивается, ему теперь делать? Научный долг требует немедленно привлечь специалистов к расследованию этого происшествия, к установлению контактов с цивилизацией русалок, а с другой стороны — это звучит как-то… как-то слишком сказочно. Цивилизация русалок. Оксюморон какой-то. Что делать, если на винт твоей лодки намотается борода водяного?
— Вы что можете посоветовать, Леонид Андреевич?
— Ничего, — честно сказал Горбовский. — Доказательств никаких нет. Я вам верю, Марио. Верю, что вы видели нечто, похожее на русалок, но я вообще доверчивый человек. Попробуйте поговорить с доктором Мбогой. Он сейчас спит наверху.
— Русалки — это не самое загадочное, — объявил Марио, наливая второй стакан. — На Земле есть русалки, в книжках есть русалки. Русалка на ветвях сидит. И кто это догадался ее туда затащить…
— Пушкин, — подсказал Горбовский. Физик окончательно опьянел, и Леониду Андреевичу стало совсем неловко. — Вам надо лечь спать, Марио.
Марио не возражал. Опираясь на Горбовского, он дошел до своего номера, но в дверях остановился.
— Это все бред и чушь, но, говорят, на Пандоре нельзя у-м-м-мереть. Представляете, Л-л-леонид Ан-андреевич, тахорги там, орнитозавры там, пауки… рако… Ничего не страшно… Ба-бах! Бум! Оказался он живой… Вид только какой-то… Мхом они все заросли… Покрылись…
Пришлось завести физика внутрь и уложить в постель. Он бормотал еще что-то про пауков, которые раки, про русалок, про лесовиков и лесничих. Для специалиста по субатомным структурам у него были глубокие познания в сказочном фольклоре.
Убирая посуду на кухне, Леонид Андреевич размышлял о словах Марио. Все можно было списать на его, мягко говоря, невменяемое состояние, но вот что его довело до такого состояния? Охота повлияла? Вино? А ведь я сказал, что верю ему… Хм, вера… Вера — это готовность принять некий порядок вещей без специальных доказательств — “из общих соображений”, “по определению”, “из уважения к авторитету” — или по любым другим причинам. В этом смысле неверующих людей вообще не существует, что бы мы там ни говорили об окончательной победе над религией. Все мы ВЫНУЖДЕНЫ верить, ибо, как правило, ПРОВЕРИТЬ возможности (да и желания) не имеем. В частности, мы верим, что бога нет. Основания для такой веры могут быть самые разные, но без веры как таковой все равно обойтись не удастся. Хотя интересно представить себе человека, совершенно убежденного в существовании Бога — некоей сверхличности, оказывающей непосредственное и мощное влияние на твою судьбу. Впрочем, это должен быть человек с могучим воображением! Только человек с могучим воображением оказался способен сказать “Верую, ибо абсурдно”. В сравнении с этим как-то бледнели субэлектронные структуры, русалки и даже ходячие покойники.
Несмотря на выпитое вино, сон не возвращался. Суета вокруг ангара продолжалась.
А может быть, в этом и есть корень наших проблем? Как там сказал Мбога — мы слишком рационалистичны? У нас уже нет могучего воображения? Мы в застое? Может быть, это и так. Наука — наша религия, человек — наш бог. Вот только что нового, ПРИНЦИПИАЛЬНО нового сделано человечеством за последние сто лет? Стали летать дальше и быстрее? Ну, здесь ничего принципиально нового в сравнении с телегой, запряженной ослом, нет. Создали машины с чудовищной скоростью обработки информации? Но они не сравнимы с заурядной человеческой интуицией. Долголетие? Здоровье? Нет, ты не прав. Так любое самое великое открытие можно превратить в заурядность. Ты слишком пессимистичен, слишком требователен. Почему я пессимистичен? Да я главный оптимист во Вселенной! Вот только я чувствую, как вокруг меня нарастают странные напряжения, копятся какие-то силы, готовые в один прекрасный момент разрядиться громом и молнией над человечеством. Мы стремимся сохранить статус кво. Мы боимся евгеники, мы боимся искусственного интеллекта… Оседланные этим страхом, мы учреждаем Комиссию по контролю, от которой за версту несет тайной полицией. Всякое общество, создавшее внутри себя тайную полицию, неизбежно будет убивать (время от времени) ни в чем не повинных своих граждан, — как бы ни было совершенно это общество, и как бы высоконравственны и глубоко порядочны ни были сотрудники этой полиции.
Ох-хо-хо.
Накинув плед, Леонид Андреевич вышел из гостиницы и направился к ангару. Было прохладно. Освобождение помещения, кажется, подходило к концу, так как добровольцы сидели на травке, пили что-то дымящееся из огромных термосов и смеялись над неуклюжими киберами-мутантами, смахивающими на роботов из старинных фантастических фильмов. Уродцы сновали туда-сюда и не обижались. Леонид Андреевич помахал молодежи рукой и зашел в ангар.
В ангаре совещались Хосико, Поль и Джек. Они сидели на длинных ящиках, склонившись над огромной замысловатой схемой энергопитания Базы.
— Предлагаю переключить трансмиттеры сюда — на А6, тогда мы сможем сэкономить процентов десять, — двигал указкой по схеме Робинзон. Красный огонек указки выписывал медленно угасавшие кривые.
— Этого мало, — возразила Хосико, — не забудьте про оборудование доктора Мбоги. Мне хватит питания и от карманного фонарика, но: защита — раз, детектор — два.
— А какое у него оборудование? — спросил Робинзон.
— Планетарный генодетектор, — спокойно пояснила Хосико, но Робинзон, по всей видимости, имел самое смутное представление, что это такое, и поэтому не прочувствовал величия момента.
Поль прочувствовал.
— Извините, Хосико-сан, вы хотели сказать — локальный?
— Планетарный, уважаемый Поль. Я имела в виду — планетарный. Иначе мы не охватим континент.
Поль присвистнул.
— Здравствуйте, — хриплым, как будто и вправду со сна, голосом сказал Леонид Андреевич, выдвигаясь из тени. — Люблю быть в эпицентре событий. Это рок какой-то. Стоит мне куда приехать, так сразу же попадаю в круговорот происшествий…
— Тогда не советую Радугу, — мрачно сказал Поль. — Мне надоели самодвижущиеся дороги. Мне надоели дирижабли. Хочу нуль-Т. Хосико-сан, доктор Мбога не привез с собой планетарную сеть нуль-Т?
— Да о чем речь-то идет? — возмутился наконец Джек.
— Речь идет о системе биорегистрации и биолокализации актуального населения Земли, — объяснила Хосико. — Вот вы, Джек, при отбытии на другую планету, регистрируете где-нибудь этот факт?
— А что, надо?
— Нет, не надо. Космофлот должен получать прямые данные генодетекции.
— А кого мы будем регистрировать на Пандоре?
— Мы не будем регистрировать, мы будем искать.
— Поль, — повернулся к директору Базы Робинзон, — у нас кто-то исчез? Почему я не знаю об этом?!
— В нашем списке два человека — Карл Юнгер и Михаил Сидоров, — объяснила Хосико.
Воцарилось молчание. Именно — воцарилось, то есть пришло и по-хозяйски заняло свое место. Леонид Андреевич был, конечно, в курсе операции, но его все же поразила реакция Поля — тот побледнел до прозелени, закрыл глаза и буквально воткнул указательные пальцы в виски.
— Поль, мальчик, не надо, не стоит, — тихо попросил Леонид Андреевич.
— Это невозможно, — заявил Джек. — Без регулярных прививок УНБЛАФ в лесу выжить невозможно. А еще там — ракопауки, рукоеды… Хосико-сан, вы знаете, что такое — рукоед?
Хосико не ответила, а Джек распалялся все больше, длинным списком перечисляя всю агрессивную флору и фауну Пандоры, против которой безоружный и непривитый человек не продержится ни дня, не то что месяцы и годы, а ведь есть еще болота, есть еще реки, да и деревья иногда на голову валятся…
— Значит, эти странные сплетни о Хайроуде были верны? — спросил наконец Поль. — Что он однажды в лесу…
— Отчасти, — сказал Леонид Андреевич. — И тут нет ни капли вашей вины, Поль. Вы сделали все, что могли и даже больше. Вы многого не знали и потеряли надежду…
— Да, — горько согласился Поль, — я сделал все, что мог. Я действовал строго в рамках утвержденной инструкции, ни на шаг не заступив за ее границы… А оказывается — надо, надо заступать за границы.
Леонид Андреевич хотел сказать, что все это еще вилами на воде писано, что доктор Мбога может ошибаться в своих предположениях и что поиск ничего не даст, но решил, что это будет слишком жестоко и неэтично. Муки неисполненного долга переносимы, впрочем, как и муки совести. К сожалению.
— Надо было лететь на Землю, просить генодетектор, планетарный, галактический…
— Вам бы не дали, Поль, вы не смогли бы никого убедить, у вас не было бы никаких доказательств. Да вы и сами не верили, что Атос жив, — жестко сказал Горбовский. У мальчика начиналась истерика, за которую ему будет стыдно. Нет лучше средства против истерики, чем злость. Пусть даже злость на доброго и старого Горбовского. — Извините, Поль, но вам было ясно на второй день, что Сидоров погиб.
Горбовский взял Поля под руку и поднял его с ящиков.
— Вы вдвоем справитесь? — спросил он Джека и Хосико. Те кивнули.
— Пойдемте, Поль, прогуляемся. Подышим воздухом. Нельзя столько работать, нельзя столько взваливать на плечи. Вы еще слишком молодой начальник. Вы думаете, что вы должны, обязаны все контролировать. А это невозможно. Нельзя все контролировать. Тем более здесь.
Поль шел рядом и механически кивал головой. Потом внезапно спросил:
— Это правда, что есть вероятность найти их живыми?
Горбовский промолчал, а Поль почувствовал какую-то двусмысленность в своем вопросе, словно…
— То есть… Я хочу сказать… Черт! Леонид Андреевич, я действительно очень хочу, чтобы они были живы. Я знаю, что мне будет стыдно смотреть им в глаза, особенно Атосу. Но это лучше, чем просто видеть сны, где Атос спасается, где он жив, и потом просыпаться и понимать.
— Смерть, — задумчиво сказал Леонид Андреевич. — Все мы боимся смерти. Она — порог, за которым пустота, за которым ничего для нас нет. Поль, вы не задумывались над тем, что всеми нами движет? Я не знаю ответа на ваш вопрос о Сидорове и думаю — сейчас бесполезно его обсуждать. Поэтому попытайтесь немного отвлечься — ответьте на вопрос старика.
Поль передернул плечами. Горбовский определенно был странным человеком. Говорить и, тем более, думать не хотелось, но Поль пересилил себя. Баба, сказал он себе, сопливая, истеричная баба. Хорошо еще, что Леонид Андреевич не отхлестал меня по щекам. Распустил нюни. Закатил истерику. Либер Полли. Маленький Полли.
— Со мной все в порядке, Леонид Андреевич. Это просто истерика. Я в норме.
— Хорошо, Поль, очень хорошо. Тогда идите выспитесь. Выпейте вина и ложитесь спать, это я вам как специалист рекомендую. Вино и сон.
Поль поднялся наверх — его комната находилась рядом с кабинетом, чтобы ни днем, ни ночью не снимать чуткой руки с пульса Базы, как шутил Робинзон.
Я испорченный человек, подумал Поль, упав в кровать прямо в одежде, я испорченный человек, и это необходимо признать со всей прямотой и ответственностью. Почему у меня нет вина или даже водки, чтобы отпраздновать это открытие с полным размахом. Пригласить Лина, пригласить Горбовского, пригласить Генку-Капитана. Пригласить и честно признаться… Нет, лучше подождать спасения Атоса, почему-то я на сто процентов уверен теперь, что он жив. Пригласить Атоса, посадить его на почетное место и сказать: “Я, Либер Полли, полное дерьмо. Я испорченный человек и недостойный друг. Я не только бросил друга в беде, я еще захотел… Нет, конечно, не захотел, а какой-то частью души пожелал, чтобы я все-таки оказался прав. В чем прав? В том, что мой друг Атос догнивает в джунглях Пандоры. Что он скорее мертв, нежели жив. Потому что горечь утраты оказалась ничто в сравнении с горечью угрызений совести”.
— Чепуха все это, — сказал Поль вслух и уснул. Ему снился Атос, снился Лин, снился Генка-Капитан, снился Учитель Тенин. Снился даже Вальтер, лазящий в крапиве в поисках одежды, хотя Вальтер был тоже мертв. Давно и безнадежно.
Леонид Андреевич дождался, когда у Поля погаснет свет, и вернулся в гостиницу. Тахта была уже холодной, а плед он где-то оставил. Искать другой не хотелось, и Горбовский, как и Поль, лег в одежде. По потолку продолжали гулять тени от кипящей работы. Иногда становилось совсем светло от беззвучных вспышек, и в холле гостиницы проявлялись кадки с деревьями, шахматный столик, детские рисунки на стенах — слоны, тахорги, звездолеты.
Хм, смерть. Никогда раньше не задумывался о смерти. О великой загадке исчезновения из этого мира самого себя. А как буду умирать я? На посту? Со стальными руками, сжатыми на штурвале звездолета, и горящими глазами? Или вот так — в постели, разглядывая тени на потолке, потеряв весь интерес к жизни и к самому себе? Паршивое, наверное, это состояние — умирать. Не страшное, а паршивое. Потому что нет после смерти ничего — ни путешествий, ни приключений. А может быть, это только мне будет неимоверно скучно? А другим только страшно? Может быть, в этом частичное объяснение нашей космической экспансии? Страх смерти гонит нас на великие свершения, а где могут быть великие свершения? Не на Земле же. Там все решено. Человечеством все решено. Все проблемы организма — питание и размножение. Человечеством решена проблема Воспитания. Великая Теория Воспитания. Что же Человечеству осталось? Где источники развития? Где кризисы и катастрофы? Где конфликты хорошего с лучшим?
Неужели все так просто? Так примитивно просто? Ответ — персональный страх бесследного исчезновения заставляет нас проявлять просто чудовищную творческую активность — завоевывать, преобразовывать, контактировать, спасать. У нас нет надежды на то, что будет после смерти, поэтому мы стараемся полностью выложиться здесь, вовне: в Космосе, в медицине, в педагогике. Главное — люди. А не теряем ли мы что-то важное в этом нашем всеобъемлющем материализме? Леонид Андреевич закряхтел от стыда за свои мысли. Что же теперь — учреждать воскресные школы для пилотов? Кропить святой водой звездолеты?
Утром Леонид Андреевич сходил в ангар сдать кровь. Там уже толпились люди, бегали дети. Ему предложили пройти без очереди, но Горбовский хмуро отказался, уселся на стуле и стал ждать, когда лаборант позовет его. Хосико сидела перед мед-терминалом, чертила какие-то схемы и листала толстую пачку индивидуальных карт. Паники, чего втайне опасался Леонид Андреевич, не было — все пока достаточно спокойно отнеслись к карантину.
— Доброе утро, — подошел к Горбовскому Марио. Физик был бледен и потирал предплечье. — Не люблю уколы.
— Уколы — это плохо, — согласился Леонид Андреевич.
Марио с некоторым подозрением и смущением посмотрел на невозмутимого Горбовского, как-то воровато огляделся и полушепотом спросил:
— Я вчера вел себя достойно?
— Вполне, — уверил его Горбовский.
Физик с облегчением вздохнул и уселся рядом.
— Как туристы восприняли карантин? — поинтересовался Леонид Андреевич.
— Туристы восприняли его стойко, — в свою очередь заверил Горбовского Марио. — Нам просто повезло, что Турнены улетели до заварушки.
Леонид Андреевич был в курсе и очень сомневался, что Турненам повезло больше. Но разочаровывать Пратолини он не стал.
— Ну почему? Рита Сергеевна — очень хладнокровный человек.
— Зато Тойво какой-то…
— Беспокойный, — подсказал Горбовский. — Быстро вы это заметили.
— Я их давно знаю, — объяснил Марио. — У нас, охотников, что-то вроде клуба. Собственно, я сюда прилетел не в последнюю очередь благодаря их рекомендации. Риты, то есть. Тойво не охотник. Он — оруженосец.
Суета напоминала срочную эвакуацию муравейника, и неожиданно для себя Леонид Андреевич почувствовал тоску по какому-то конкретному, интересному, практическому занятию. Внезапно захотелось на все плюнуть, позвонить злому Валькенштейну, чтобы он срочно снимал с прикола “Тариэль”, брал любой подвернувшийся груз (хоть ульмотроны для физиков на Радуге) и по дороге захватил, выдернул, спас, вытащил его отсюда, и тогда бы знаменитый звездолетчик Горбовский стальными руками ухватился бы за штурвал своего звездолета и со сверкающими глазами смело повел бы его сквозь магнитные шторма навстречу новым приключениям.
Увы, пока это было невозможно. Думать сейчас было не приятным развлечением, а тяжкой обязанностью, которую он поначалу взвалил на себя сам, а потом — внешние обстоятельства. Тот же Мбога, спокойно спящий в его номере. Но винить его в этом (в том, что взвалил, а не в том, что спал) было трудно и несправедливо. Конечно, в том, что рассказал ему Тора-охотник, имелась толика нездорового безумия, волнующая воображение намеками на некое чудо, но Леонид Андреевич не очень-то верил в чудеса. Это странно, но за все годы своей карьеры космонавта он не наблюдал ни одного мало-мальски завалящего чуда. Все поддавалось научному объяснению. Вселенная действительно оказалась насквозь рационалистичной. Кажется, кто-то очень давно утверждал, что мироздание вмещает в себя бесконечное множество потенций и задача Разума — реализовать одну из них, сформировать вселенную под стать себе, под стать своим убеждениям. Древнее небо вмещало богов и демонов, современный космос вмещает пустоту и звезды с редкими островками цивилизаций, которые человечество разрешило себе помыслить. Почему Странников назвали Странниками? Не марсианами, не инопланетянами, а — Странниками? И теперь мы спотыкаемся о Странников на каждом шагу. Вернее, не на самих Странников, а на их следы, мусор от былой деятельности.
Обречено ли человечество на такой конец — стать легендами у тех, кто будет потом, кто придумает эту Вселенную совсем по-другому?
Горбовский вздохнул и сел на тахте, сбросив плед на пол. Захотелось есть. На кухне горел свет, окошко Линии Доставки было распахнуто, и там толпились горшочки, кувшинчики и упакованные в пленку огурцы. За, большим столом широко расположился Марио Пратолини, перед ним, как вымуштрованная армия, стройными рядами стояли все те же горшочки и кувшинчики, и турист-физик осматривал их суровым глазом придирчивого полководца.
— Кушать хочется, — объяснил Леонид Андреевич.
— Может быть, поэтому мы и спим по ночам, — предположил Пратолини, пододвигая Горбовскому пару дивизий своей доблестной армии. — Своего рода защита, выработанная эволюцией, — не хочешь слоняться по ночам в поисках бешеного мамонта — спи в пещере, завернувшись в шкуру.
В горшочках были салаты.
— Ага, — сказал Горбовский, — любопытная, но не оригинальная точка зрения. Не вы первый намекаете на решающую роль лени в эволюции хомо са-пиенс сапиенс. А кстати, Марио, как ваши успехи на охотничьем поприще? Добыли череп тахорга?
Марио помрачнел, откусил огурец и стал жевать, кажется, вместе с пленкой.
— Тахорги уже не актуальны, Леонид Андреевич. На повестке дня — русалки. У всех есть тахорги. Куда ни придешь — у всех на стене висит череп тахорга. Столько тахоргов на Пандоре не водится.
— Я тоже хочу череп тахорга на стену, — объявил Леонид Андреевич. — Никогда не думал, что есть такие мелкие экземпляры… А что вы там сказали о русалках, Марио? Наступил сезон ловли русалок?
Марио осмотрелся, достал из-под стола початую бутылку вина и пересел поближе к Горбовскому. Оказалось, что от физика ощутимо пахло вином. Леонид Андреевич заглянул под стол, где прятался основной резерв ставки, но отказываться от стакана не стал. Ему самому хотелось напиться.
— Они есть, — прошептал Марио, отхлебнув из своей емкости.
— Русалки? — таким же шепотом спросил Горбовский.
Марио кивнул.
— Странные легенды гуляют по Базе, — продолжил физик, — но чтобы их услышать… надо побродить по лесу. Жак мне много чего рассказал, только во все это не веришь, пока не увидишь.
— Расскажите мне про русалок, — попросил Леонид Андреевич. — Я люблю русалок.
— Сначала я подумал, что это утопленники. Целое озеро утопленников, вернее — утопленниц. Но они шевелились… Говорили… — Марио помолчал. — А потом началась заварушка с гнездом ракопауков, и мы потеряли это место. Может быть, мне обратиться в КОМКОН? Рассказать… У меня, конечно, нет никаких доказательств… Даже Жак говорит, что он ничего не успел рассмотреть… А ведь я думал, что все это шутки, легенды для туристов.
Леонид Андреевич, подперев ладонью щеку, с некоторой жалостью смотрел на Марио. Вот ведь беда. Физик, специалист по субатомным структурам, увидел русалок. И что, спрашивается, ему теперь делать? Научный долг требует немедленно привлечь специалистов к расследованию этого происшествия, к установлению контактов с цивилизацией русалок, а с другой стороны — это звучит как-то… как-то слишком сказочно. Цивилизация русалок. Оксюморон какой-то. Что делать, если на винт твоей лодки намотается борода водяного?
— Вы что можете посоветовать, Леонид Андреевич?
— Ничего, — честно сказал Горбовский. — Доказательств никаких нет. Я вам верю, Марио. Верю, что вы видели нечто, похожее на русалок, но я вообще доверчивый человек. Попробуйте поговорить с доктором Мбогой. Он сейчас спит наверху.
— Русалки — это не самое загадочное, — объявил Марио, наливая второй стакан. — На Земле есть русалки, в книжках есть русалки. Русалка на ветвях сидит. И кто это догадался ее туда затащить…
— Пушкин, — подсказал Горбовский. Физик окончательно опьянел, и Леониду Андреевичу стало совсем неловко. — Вам надо лечь спать, Марио.
Марио не возражал. Опираясь на Горбовского, он дошел до своего номера, но в дверях остановился.
— Это все бред и чушь, но, говорят, на Пандоре нельзя у-м-м-мереть. Представляете, Л-л-леонид Ан-андреевич, тахорги там, орнитозавры там, пауки… рако… Ничего не страшно… Ба-бах! Бум! Оказался он живой… Вид только какой-то… Мхом они все заросли… Покрылись…
Пришлось завести физика внутрь и уложить в постель. Он бормотал еще что-то про пауков, которые раки, про русалок, про лесовиков и лесничих. Для специалиста по субатомным структурам у него были глубокие познания в сказочном фольклоре.
Убирая посуду на кухне, Леонид Андреевич размышлял о словах Марио. Все можно было списать на его, мягко говоря, невменяемое состояние, но вот что его довело до такого состояния? Охота повлияла? Вино? А ведь я сказал, что верю ему… Хм, вера… Вера — это готовность принять некий порядок вещей без специальных доказательств — “из общих соображений”, “по определению”, “из уважения к авторитету” — или по любым другим причинам. В этом смысле неверующих людей вообще не существует, что бы мы там ни говорили об окончательной победе над религией. Все мы ВЫНУЖДЕНЫ верить, ибо, как правило, ПРОВЕРИТЬ возможности (да и желания) не имеем. В частности, мы верим, что бога нет. Основания для такой веры могут быть самые разные, но без веры как таковой все равно обойтись не удастся. Хотя интересно представить себе человека, совершенно убежденного в существовании Бога — некоей сверхличности, оказывающей непосредственное и мощное влияние на твою судьбу. Впрочем, это должен быть человек с могучим воображением! Только человек с могучим воображением оказался способен сказать “Верую, ибо абсурдно”. В сравнении с этим как-то бледнели субэлектронные структуры, русалки и даже ходячие покойники.
Несмотря на выпитое вино, сон не возвращался. Суета вокруг ангара продолжалась.
А может быть, в этом и есть корень наших проблем? Как там сказал Мбога — мы слишком рационалистичны? У нас уже нет могучего воображения? Мы в застое? Может быть, это и так. Наука — наша религия, человек — наш бог. Вот только что нового, ПРИНЦИПИАЛЬНО нового сделано человечеством за последние сто лет? Стали летать дальше и быстрее? Ну, здесь ничего принципиально нового в сравнении с телегой, запряженной ослом, нет. Создали машины с чудовищной скоростью обработки информации? Но они не сравнимы с заурядной человеческой интуицией. Долголетие? Здоровье? Нет, ты не прав. Так любое самое великое открытие можно превратить в заурядность. Ты слишком пессимистичен, слишком требователен. Почему я пессимистичен? Да я главный оптимист во Вселенной! Вот только я чувствую, как вокруг меня нарастают странные напряжения, копятся какие-то силы, готовые в один прекрасный момент разрядиться громом и молнией над человечеством. Мы стремимся сохранить статус кво. Мы боимся евгеники, мы боимся искусственного интеллекта… Оседланные этим страхом, мы учреждаем Комиссию по контролю, от которой за версту несет тайной полицией. Всякое общество, создавшее внутри себя тайную полицию, неизбежно будет убивать (время от времени) ни в чем не повинных своих граждан, — как бы ни было совершенно это общество, и как бы высоконравственны и глубоко порядочны ни были сотрудники этой полиции.
Ох-хо-хо.
Накинув плед, Леонид Андреевич вышел из гостиницы и направился к ангару. Было прохладно. Освобождение помещения, кажется, подходило к концу, так как добровольцы сидели на травке, пили что-то дымящееся из огромных термосов и смеялись над неуклюжими киберами-мутантами, смахивающими на роботов из старинных фантастических фильмов. Уродцы сновали туда-сюда и не обижались. Леонид Андреевич помахал молодежи рукой и зашел в ангар.
В ангаре совещались Хосико, Поль и Джек. Они сидели на длинных ящиках, склонившись над огромной замысловатой схемой энергопитания Базы.
— Предлагаю переключить трансмиттеры сюда — на А6, тогда мы сможем сэкономить процентов десять, — двигал указкой по схеме Робинзон. Красный огонек указки выписывал медленно угасавшие кривые.
— Этого мало, — возразила Хосико, — не забудьте про оборудование доктора Мбоги. Мне хватит питания и от карманного фонарика, но: защита — раз, детектор — два.
— А какое у него оборудование? — спросил Робинзон.
— Планетарный генодетектор, — спокойно пояснила Хосико, но Робинзон, по всей видимости, имел самое смутное представление, что это такое, и поэтому не прочувствовал величия момента.
Поль прочувствовал.
— Извините, Хосико-сан, вы хотели сказать — локальный?
— Планетарный, уважаемый Поль. Я имела в виду — планетарный. Иначе мы не охватим континент.
Поль присвистнул.
— Здравствуйте, — хриплым, как будто и вправду со сна, голосом сказал Леонид Андреевич, выдвигаясь из тени. — Люблю быть в эпицентре событий. Это рок какой-то. Стоит мне куда приехать, так сразу же попадаю в круговорот происшествий…
— Тогда не советую Радугу, — мрачно сказал Поль. — Мне надоели самодвижущиеся дороги. Мне надоели дирижабли. Хочу нуль-Т. Хосико-сан, доктор Мбога не привез с собой планетарную сеть нуль-Т?
— Да о чем речь-то идет? — возмутился наконец Джек.
— Речь идет о системе биорегистрации и биолокализации актуального населения Земли, — объяснила Хосико. — Вот вы, Джек, при отбытии на другую планету, регистрируете где-нибудь этот факт?
— А что, надо?
— Нет, не надо. Космофлот должен получать прямые данные генодетекции.
— А кого мы будем регистрировать на Пандоре?
— Мы не будем регистрировать, мы будем искать.
— Поль, — повернулся к директору Базы Робинзон, — у нас кто-то исчез? Почему я не знаю об этом?!
— В нашем списке два человека — Карл Юнгер и Михаил Сидоров, — объяснила Хосико.
Воцарилось молчание. Именно — воцарилось, то есть пришло и по-хозяйски заняло свое место. Леонид Андреевич был, конечно, в курсе операции, но его все же поразила реакция Поля — тот побледнел до прозелени, закрыл глаза и буквально воткнул указательные пальцы в виски.
— Поль, мальчик, не надо, не стоит, — тихо попросил Леонид Андреевич.
— Это невозможно, — заявил Джек. — Без регулярных прививок УНБЛАФ в лесу выжить невозможно. А еще там — ракопауки, рукоеды… Хосико-сан, вы знаете, что такое — рукоед?
Хосико не ответила, а Джек распалялся все больше, длинным списком перечисляя всю агрессивную флору и фауну Пандоры, против которой безоружный и непривитый человек не продержится ни дня, не то что месяцы и годы, а ведь есть еще болота, есть еще реки, да и деревья иногда на голову валятся…
— Значит, эти странные сплетни о Хайроуде были верны? — спросил наконец Поль. — Что он однажды в лесу…
— Отчасти, — сказал Леонид Андреевич. — И тут нет ни капли вашей вины, Поль. Вы сделали все, что могли и даже больше. Вы многого не знали и потеряли надежду…
— Да, — горько согласился Поль, — я сделал все, что мог. Я действовал строго в рамках утвержденной инструкции, ни на шаг не заступив за ее границы… А оказывается — надо, надо заступать за границы.
Леонид Андреевич хотел сказать, что все это еще вилами на воде писано, что доктор Мбога может ошибаться в своих предположениях и что поиск ничего не даст, но решил, что это будет слишком жестоко и неэтично. Муки неисполненного долга переносимы, впрочем, как и муки совести. К сожалению.
— Надо было лететь на Землю, просить генодетектор, планетарный, галактический…
— Вам бы не дали, Поль, вы не смогли бы никого убедить, у вас не было бы никаких доказательств. Да вы и сами не верили, что Атос жив, — жестко сказал Горбовский. У мальчика начиналась истерика, за которую ему будет стыдно. Нет лучше средства против истерики, чем злость. Пусть даже злость на доброго и старого Горбовского. — Извините, Поль, но вам было ясно на второй день, что Сидоров погиб.
Горбовский взял Поля под руку и поднял его с ящиков.
— Вы вдвоем справитесь? — спросил он Джека и Хосико. Те кивнули.
— Пойдемте, Поль, прогуляемся. Подышим воздухом. Нельзя столько работать, нельзя столько взваливать на плечи. Вы еще слишком молодой начальник. Вы думаете, что вы должны, обязаны все контролировать. А это невозможно. Нельзя все контролировать. Тем более здесь.
Поль шел рядом и механически кивал головой. Потом внезапно спросил:
— Это правда, что есть вероятность найти их живыми?
Горбовский промолчал, а Поль почувствовал какую-то двусмысленность в своем вопросе, словно…
— То есть… Я хочу сказать… Черт! Леонид Андреевич, я действительно очень хочу, чтобы они были живы. Я знаю, что мне будет стыдно смотреть им в глаза, особенно Атосу. Но это лучше, чем просто видеть сны, где Атос спасается, где он жив, и потом просыпаться и понимать.
— Смерть, — задумчиво сказал Леонид Андреевич. — Все мы боимся смерти. Она — порог, за которым пустота, за которым ничего для нас нет. Поль, вы не задумывались над тем, что всеми нами движет? Я не знаю ответа на ваш вопрос о Сидорове и думаю — сейчас бесполезно его обсуждать. Поэтому попытайтесь немного отвлечься — ответьте на вопрос старика.
Поль передернул плечами. Горбовский определенно был странным человеком. Говорить и, тем более, думать не хотелось, но Поль пересилил себя. Баба, сказал он себе, сопливая, истеричная баба. Хорошо еще, что Леонид Андреевич не отхлестал меня по щекам. Распустил нюни. Закатил истерику. Либер Полли. Маленький Полли.
— Со мной все в порядке, Леонид Андреевич. Это просто истерика. Я в норме.
— Хорошо, Поль, очень хорошо. Тогда идите выспитесь. Выпейте вина и ложитесь спать, это я вам как специалист рекомендую. Вино и сон.
Поль поднялся наверх — его комната находилась рядом с кабинетом, чтобы ни днем, ни ночью не снимать чуткой руки с пульса Базы, как шутил Робинзон.
Я испорченный человек, подумал Поль, упав в кровать прямо в одежде, я испорченный человек, и это необходимо признать со всей прямотой и ответственностью. Почему у меня нет вина или даже водки, чтобы отпраздновать это открытие с полным размахом. Пригласить Лина, пригласить Горбовского, пригласить Генку-Капитана. Пригласить и честно признаться… Нет, лучше подождать спасения Атоса, почему-то я на сто процентов уверен теперь, что он жив. Пригласить Атоса, посадить его на почетное место и сказать: “Я, Либер Полли, полное дерьмо. Я испорченный человек и недостойный друг. Я не только бросил друга в беде, я еще захотел… Нет, конечно, не захотел, а какой-то частью души пожелал, чтобы я все-таки оказался прав. В чем прав? В том, что мой друг Атос догнивает в джунглях Пандоры. Что он скорее мертв, нежели жив. Потому что горечь утраты оказалась ничто в сравнении с горечью угрызений совести”.
— Чепуха все это, — сказал Поль вслух и уснул. Ему снился Атос, снился Лин, снился Генка-Капитан, снился Учитель Тенин. Снился даже Вальтер, лазящий в крапиве в поисках одежды, хотя Вальтер был тоже мертв. Давно и безнадежно.
Леонид Андреевич дождался, когда у Поля погаснет свет, и вернулся в гостиницу. Тахта была уже холодной, а плед он где-то оставил. Искать другой не хотелось, и Горбовский, как и Поль, лег в одежде. По потолку продолжали гулять тени от кипящей работы. Иногда становилось совсем светло от беззвучных вспышек, и в холле гостиницы проявлялись кадки с деревьями, шахматный столик, детские рисунки на стенах — слоны, тахорги, звездолеты.
Хм, смерть. Никогда раньше не задумывался о смерти. О великой загадке исчезновения из этого мира самого себя. А как буду умирать я? На посту? Со стальными руками, сжатыми на штурвале звездолета, и горящими глазами? Или вот так — в постели, разглядывая тени на потолке, потеряв весь интерес к жизни и к самому себе? Паршивое, наверное, это состояние — умирать. Не страшное, а паршивое. Потому что нет после смерти ничего — ни путешествий, ни приключений. А может быть, это только мне будет неимоверно скучно? А другим только страшно? Может быть, в этом частичное объяснение нашей космической экспансии? Страх смерти гонит нас на великие свершения, а где могут быть великие свершения? Не на Земле же. Там все решено. Человечеством все решено. Все проблемы организма — питание и размножение. Человечеством решена проблема Воспитания. Великая Теория Воспитания. Что же Человечеству осталось? Где источники развития? Где кризисы и катастрофы? Где конфликты хорошего с лучшим?
Неужели все так просто? Так примитивно просто? Ответ — персональный страх бесследного исчезновения заставляет нас проявлять просто чудовищную творческую активность — завоевывать, преобразовывать, контактировать, спасать. У нас нет надежды на то, что будет после смерти, поэтому мы стараемся полностью выложиться здесь, вовне: в Космосе, в медицине, в педагогике. Главное — люди. А не теряем ли мы что-то важное в этом нашем всеобъемлющем материализме? Леонид Андреевич закряхтел от стыда за свои мысли. Что же теперь — учреждать воскресные школы для пилотов? Кропить святой водой звездолеты?
Утром Леонид Андреевич сходил в ангар сдать кровь. Там уже толпились люди, бегали дети. Ему предложили пройти без очереди, но Горбовский хмуро отказался, уселся на стуле и стал ждать, когда лаборант позовет его. Хосико сидела перед мед-терминалом, чертила какие-то схемы и листала толстую пачку индивидуальных карт. Паники, чего втайне опасался Леонид Андреевич, не было — все пока достаточно спокойно отнеслись к карантину.
— Доброе утро, — подошел к Горбовскому Марио. Физик был бледен и потирал предплечье. — Не люблю уколы.
— Уколы — это плохо, — согласился Леонид Андреевич.
Марио с некоторым подозрением и смущением посмотрел на невозмутимого Горбовского, как-то воровато огляделся и полушепотом спросил:
— Я вчера вел себя достойно?
— Вполне, — уверил его Горбовский.
Физик с облегчением вздохнул и уселся рядом.
— Как туристы восприняли карантин? — поинтересовался Леонид Андреевич.
— Туристы восприняли его стойко, — в свою очередь заверил Горбовского Марио. — Нам просто повезло, что Турнены улетели до заварушки.
Леонид Андреевич был в курсе и очень сомневался, что Турненам повезло больше. Но разочаровывать Пратолини он не стал.
— Ну почему? Рита Сергеевна — очень хладнокровный человек.
— Зато Тойво какой-то…
— Беспокойный, — подсказал Горбовский. — Быстро вы это заметили.
— Я их давно знаю, — объяснил Марио. — У нас, охотников, что-то вроде клуба. Собственно, я сюда прилетел не в последнюю очередь благодаря их рекомендации. Риты, то есть. Тойво не охотник. Он — оруженосец.