Саввиных Марина. Синдром аксолотля

   После этого всего она проспала часов десять... а когда проснулась, разразилась самой жуткой бранью, какую только допускал ее английский, усвоенный аксолотлями от летчиков, коммивояжеров и фермеров.
   12.
   И началось! Днем Элси заискивающе мурлыкала и умоляла меня держать ее, держать, не отпускать ни за что на свете... Сил у нее заметно прибавилось, даже явные проявления сколиоза вроде бы стали сходить на нет. Она щебетала радостно и уверяла меня, что никогда в жизни не была так спокойна и счастлива, как со мной.
   - Ты - бог! - говорила она,- ты пришел, чтобы спасти меня. Рядом с тобой я знаю, что Патрия - не просто есть. Она и есть наша общая Родина! Я могу дышать! Я могу говорить! Мне так с тобой хорошо!
   Ночью - с десяти-одиннадцати по моим часам - детки, как перепелки, рассаживались по кустам. И - вперед! Мне очень скоро надоели до смерти их рулады. Я пытался отвлечь Элси. Как мог. Ужин растягивал до самой ночи. Разговаривал с нею. Как попугай. И вроде бы помогало.
   Но когда артисты убирались восвояси - она обрушивала на меня водопад презрения и сарказма! Ее брань становилась все изощренней с каждым днем она научилась... можешь себе представить? Она научилась-таки цеплять меня за живое!
   Часов в пять-шесть она засыпала... к обеду, квелая, как дождевой червяк, выползала из палатки, находила меня и втыкала в меня шпильку... в самое больное место! как будто знала, черт побери!..
   вот скажи, откуда ей знать было, где у меня болит?
   ...через неделю я был готовенький... понимаешь, я стал терять контроль над собой! Я стал ловить себя на мысли, что охотно придушил бы ее... или пристукнул... И пристукнул бы, но после полудня она словно в себя приходила... словно из бреда высвобождалась... Жуть!
   Она ведь прекрасно помнила, что происходило ночью и утром.
   - Не верь, Дэвид! Не слушай, что я болтаю... я не хотела... я... это не я! Я люблю тебя - помни об этом и терпи. Пожалуйста, потерпи еще немного!
   Она забиралась ко мне на колени - крохотный беззащитный ребенок...
   одинокий ребенок среди мира, ополчившегося на него всей своей равнодушной массой... Господи! как я жалел ее в эти минуты, как сострадал! Как - сострадая - искал объяснений и преисполнялся гневом и раздражением против тех, из болота!
   Я бросал дела, которые и так уже приходили в беспорядок ... она превратила мою жизнь в хаос... мы болтали с ней до вечера - и ведь было о чем! Предмет всегда находился, как ни различны были наши представления обо всем на свете... не говоря уж о добре и зле.
   Незадолго до захода солнца она становилась мрачной и молчаливой.
   Начинала ждать. И когда тишина оглашалась ритмичным щелканьем и свистом - уже привычно впадала в прострацию...
   - Как ты мог подумать, что я говорила правду! Я вынуждена лгать, чтобы не подохнуть! Ты всего лишь кормушка. Слышишь? Кормушка!
   Ничтожество. Ты не смеешь посягать на мою свободу! Я могу уходить и приходить, когда мне вздумается. Я свободна! Знал бы ты, как я тебя ненавижу!
   Она была так естественна в обоих своих обличьях! Я понял, что мне никогда не различить, какая она - настоящая.
   И тут же понял, что если это все не прекратится немедленно, я свихнусь ... или...
   13.
   - Это Бига.
   Новое дело!
   Элси пропадала двое суток. Я уже вздохнул - то ли с горечью, то ли с облегченьем. Как в первый раз, когда она исчезла. И вот она явилась - не запылилась. Да не одна. Грязный тощий аксолотль боязливо переминался с ноги на ногу за ее спиной.
   Я предположил, что мое гостеприимство в данном случае не распространится дальше вечера. Оказывается, я недостаточно еще разбирался в психологии аксолотлей. Бига всем своим видом и поведением с самого начала вызвала у меня отвращение. До тошноты.
   При всем своем сумасшедшем непостоянстве Элси несла в себе ангельский свет, он вспыхивал, затухал, иногда едва тлел... но он был! До конца он не исчезал никогда. Я нет-нет да ловил себя иной раз на мысли, что человеческого-то в ней едва ли не больше, чем во мне самом. Человеческого, понимаешь? Того, которое от Бога. Я все время думал рядом с ней о бесполезных и чудных вещах. Чтобы отвечать на ее странные вопросы. Все, что я раньше знал, не раз и не два перевернулось в моих глазах... с ног на голову - и наоборот. И, черт возьми, я испытывал от этого какое-то лихорадочное удовольствие. Я был счастлив, когда она мирно болтала со мной. А когда визжала, плюясь и костеря меня во все корки, - тогда я ее жалел.
   Бига тысячной долей ее обаяния не обладала. Это был обычный аксолотль, прожорливый, неопрятный и наглый.
   Когда я понял, ближе к ночи, что она вовсе не собирается нас покидать, я оторопел. Тем не менее бросил на пол матрац и даже достал чистое белье.
   Элси спала на моей походной складной кровати. Себе я уже давно соорудил ложе, правда, довольно удобное, из пластиковых коробок и досок от ящиков. Я улегся, взглянул на часы перед тем, как погасить фонарь... И увидел, что концерт нынче запаздывает. Я вырубил свет.
   Подождал... минут пятнадцать-двадцать, может быть. И - отключился.
   Меня разбудило осторожное всхлипывание и... такое... придушенное скуление. Я моментально сел, спросонья тупо глядя перед собой. Уже светало. Но внутри палатки держался серый полумрак. Так.
   Очаровательно. Оба аксолотля, прижавшись друг к другу, возлежали на моей кровати. Бига даже не сочла нужным убраться на свое место, хотя я и рявкнул от неожиданности что-то осуждающее.
   Я только головой покрутил и выбрался наружу. Здесь, отдышавшись, я вдруг понял, что впервые за долгое-долгое время, мы были лишены нашего еженощного развлечения. Я, вопреки ожиданиям, выспался!
   Оставив завтрак, как всегда, в контейнере на разделочном столе рядом с палаткой, я отправился на плантацию и был занят почти до полудня.
   Когда я вернулся, оба аксолотля мирно спали под сенью моей палатки.
   Сроду не видал более умильной картинки. Я губу прикусил от обиды.
   Почему-то. А потом, когда Элси, сладко потянувшись, перевернулась с боку на бок, я увидел у нее на шее и на плечах длинные свежие царапины.
   14.
   - Зачем ты ее притащила? Я не в восторге!
   - Значит, так надо было! Не твоего ума дело!
   - Ладно, не моего, но пусть она проваливает! Часу не потерплю...
   - Я уйду вместе с ней!
   - Скатертью дорожка.
   - О! Я была уверена, что в конце концов ты так скажешь! Легко быть великодушным, когда тебе это ничего не стоит!
   - Да ты посмотри, что она с тобой сделала!
   - А может, мне это нравится! Дэвид! Уверяю тебя, все так и должно быть. Это нормально! Вот увидишь, как классно мы заживем втроем. Мне ничего больше не нужно. Смотри сам - ведь я здорова! Ты меня вылечил, все-таки вылечил! Пусть Бига побудет с нами - так лучше для всех.
   Ну... и что ты думаешь? Мы стали жить втроем. Правда, из этого, как я и думал, ничего доброго не вышло. Мерзость одна.
   Бига была непостижимо прожорлива. Первое время она через каждые полчаса спрашивала - нет ли чего-нибудь покушать. Я показывал ей фигу. Раньше я не знал, что злорадство - такое сладкое чувство.
   Четыре раза в день - специально минута в минуту по часам! - я доставал еду и делил мерными порциями между ею, собой и Элси. Когда трапеза заканчивалась, Бига начинала заглядывать мне в глаза и противно гундеть насчет добавки. Я с невыразимым наслаждением показывал ей фигу. Я не потакал ей. Но она жирела прямо на глазах.
   Притом, что бедная Элси снова стала худеть и чахнуть. Через пару-тройку дней она стала демонстративно отдавать свою порцию Биге.
   И та - брала и сжирала все подчистую, все до крошки, сыто щурилась и взирала на меня с видом победителя.
   Что мне было делать? Я плюнул на свою гордость и стал откармливать негодяйку как на убой.
   Ко всему прочему этот аксолотль был груб и неряшлив. Она натолкала под свой матрац (на котором, кстати, так и не стала спать) всякой дряни рыбьей чешуи, водорослей, угриных плавников... все это разлагалось, превращалось в слизь и воняло. Но когда я выволок ее постель на воздух, вытряхнул, высушил и обрызгал дезодорантом, она подняла вой до потолка.
   - Ты хочешь меня убить? - высокомерно осведомилась Элси, когда этот вой достиг децибел взлетающего лайнера.
   - Я не могу жить среди вони!
   - Не можешь - не живи!
   - То есть как?
   Она пожала плечами и промолчала.
   Каждое утро я обрабатывал спиртом укусы и царапины на ее теле.
   Каждую ночь мерзавка Бига сдирала подживающие корочки своими грязными когтями. Зато триба успокоилась. Ни один аксолотль больше не появился возле палатки.
   - Так надо, так надо, - повторяла Элси. Она все больше впадала в состояние... ну... как вмазавший наркоман. Расширенный зрачок, почти неподвижный взгляд... Я видел, что она теряет разум. И ничего не мог поделать.
   Я был бессилен. Я устал. Я сам устал чуть не до потери памяти. Я был в отчаянии и, если бы не тот факт, что алкоголя у меня оставалось сто грамм в медицинском флакончике, я бы точно запил...
   Чем, ты думаешь, кончилось?
   Вот-вот. Бига приперла еще аксолотля. Этот третий стал с ней спать, стал ее когтить. Они превратили мою палатку в сортир и сожрали чуть не все мои запасы. Но - черт бы с ним! Главное, Элси... Появление третьего аксолотля ее - доконало.
   Она спала теперь на матраце, вернее, не спала, а маялась - еще пуще, чем раньше. Я однажды не выдержал и, как когда-то, взял ее на руки, стал успокаивать и баюкать. Хотя, надо прямо сказать, был очень, очень зол. Она пригрелась, приласкалась и стала сначала горько сетовать на судьбу, а потом...
   - Ведь ты мог бы помирить меня с Бигой.
   - С какой стати?
   - Мне не жить без нее. Если она окончательно променяет меня на Рэйси я останусь одна. И триба меня уничтожит.
   - Не говори глупостей. Пока эта пакость не появилась у нас в палатке, ты трибы не боялась!
   - Тогда - не боялась. А теперь - уж поздно. Ты меня не удержал... Я так просила - держи! Не удержал... вот и терпи! Сам виноват! Не допустишь же ты, чтобы меня истерзали до смерти!
   Я вспомнил, в каком состоянии она вернулась после первой своей отлучки - и содрогнулся.
   - Помири меня с Бигой. Это несложно. Ты должен просто оставить нас втроем. Понимаешь, ей неприятно твое присутствие. Не все ли равно тебе, где ночевать?
   Я взревел, как... Как раненый буйвол. Как разъяренный тигр. Как извергающийся вулкан. Как черт те что...
   - Во-о-о-н!!! Убирайтесь все! Чтобы духу вашего здесь... Чтобы... А ну - пошли!
   Элси, взвизгнув от неожиданности, кинулась из палатки. Она не в шутку испугалась.
   Тогда я вышвырнул Бигу и Рэйси. И, слепой от ярости, нашарил где-то под пологом тумблер электронной защиты.
   15.
   Все было кончено. Я знал, что все кончено. Я безмерно тосковал по ней. Но обида была сильнее. День, неделя, месяц. Я умирал от горя.
   О! Как я скучал по ней! Но обида была сильнее. Я лежал пластом на дне Марианской впадины, придавленный сотнями атмосфер. Во мне не осталось ничего, кроме боли. Я плакал по ней и молча звал ее по ночам, вперясь в темноту невидящими глазами. Я изнемогал. Но обида была сильнее.
   Наконец, я понял, что - простил. Все, что могло болеть и гореть во мне, выболело и выгорело. Я отключил защиту. И стал ждать. Еще день, еще неделя, еще месяц.
   Но она не пришла. Так и не появилась. Тогда - в гневе и ярости, в полном помрачении - я видел ее в последний раз. Я собственными руками отправил ее на смерть. Она умерла. Я это знал.
   Все мне стало безразлично. Я не мог оставаться на месте. Надо было что-то делать с собой - и я решил отправиться в Даунпорт. Как назло, забрать меня отсюда фактория могла только через два месяца, но я не мог ждать. При удачном стечении обстоятельств я мог бы добраться до города пешком недели за две. Я свернул палатку, набил мешок продуктами, натянул свои любимые непромокаемые бахилы - специально для хождения по болоту свалил пожитки на волокушу, которая служила мне для транспортировки урожая с плантации. И пошел. В сторону Патрии. Откуда дул мне в лицо прохладный северный ветер.
   16.
   Самоубийство. Я это понял к исходу первых же суток, когда потерял направление. Понимаешь, по стигийским болотам не ходят пешком. Их минуют. По воздуху. Я около часу обычно тратил на то, чтобы покрыть пространство между моей стоянкой и плантацией. Этот путь изобиловал маленькими островками суши, на которых можно сделать привал. На одном из таких островков имелся даже прелестный родничок с чистейшей водой. Я никогда не продвигался по болоту дальше плантации.
   Любопытство вообще - не мой грех. Я думал, что таким же образом доберусь до города.
   Мне надо было идти все время на северо-запад. Я определил себе точку в развилке горной гряды: туда, по моим предположениям, закатывалось солнце. Эта точка как раз на закате должна была находиться прямо по курсу. Туда я и путь держал.
   Я плелся по жаре, изнывая под тяжестью болотных испарений. Я был вынужден останавливаться для отдыха в два раза чаще, чем ожидал. За пару часов до заката на болото пал туман. Я лежал в тумане среди болота на своей волокуше и слышал, как вокруг меня что-то чавкает, хлюпает, пузырится. Туман оседал на мое лицо, на волосы, на одежду.
   Липкий зловонный стигийский туман. Это длилось целую вечность. Потом туман стал понемногу рассеиваться. Но солнце так и не показалось как следует. Оно лишь намекнуло о себе желтоватой тенью над моей головой. Горный массив, который я так отчетливо видел всегда на горизонте, был скрыт туманом - прочно и безнадежно. Еще почти сутки я не решался двинуться с места. На мне нитки сухой не было. Мне казалось, что я расползаюсь, как сырая лепешка... как мокрая бумажная салфетка... сам становлюсь болотной жижей, теряю форму и расплываюсь в ничто. Я перестал ощущать границу между собой и водянистой чавкающей средой, в которую свалился по собственной глупости.
   Я протрезвел, наконец. Вот тут-то я и протрезвел! Да что ж это?! Да я ли это?!! Люди! Эй, люди! Боже мой! Как же я забыл про родимое человечество! Блок связи не работал в этом клятом тумане. Да и работал бы - фактория не могла прислать за мной, не сезон. Я остался один.
   Я не умер бы от холода, голода и жажды. Все, что меня окружало, годилось в пищу. Я даже, наверное, не схватил бы расстройства желудка. Я мог бы сидеть здесь вечность - в состоянии непрерывного обмена веществ с гостеприимно булькающим болотом. Хоть голый.
   Физически мне даже не пришлось бы особо напрягаться, чтобы приспособиться...
   Когда я по-настоящему понял это, я вскочил как ошпаренный! И поплелся наобум! Повинуясь только смутному чутью. Вообразил на минуту, что... - не смейся только! - что Патрия зовет меня, как она звала Элси. Вообразил - и поплелся на тихий звенящий голос.
   Я потерял счет времени. Туман то разреживался, то сгущался. Но Патрия на горизонте не появлялась. Вдруг однажды я увидел прямо перед собой заросли кустарника - там была твердая земля! Может быть, даже настоящая вода! До сих пор я не отведывал стигийской жижи, но вода, которую я перед уходом налил во фляжки, во-первых, подходила к концу, а во-вторых, уж почти от болотной и не отличалась.
   Это оказался громадный - по здешним меркам - остров. Я догадался о его размерах, когда понял, что могу шагать по нему очень долго, а он все не кончается. Я... впрочем, что тут скажешь! Телячий восторг. Я сначала просто чуть не тронулся от радости. Потом, слегка успокоившись, увидел, что дело приняло престранный оборот. Тащить волокушу по твердой земле было невозможно - значит, если бы я вздумал двигаться дальше по суху, мне пришлось бы бросить вещи.
   Включая блок связи, который при таких условиях оказывался почти неподъемен. Вот так. Либо с вещами - по болоту. Либо по суше - но налегке. А я ведь и так уже бросил на стоянке... скажем так, большую часть всего своего состояния, все, ради чего корячился тут, на Эе не один год! И последнее - потерять? А с чем я вообще вернусь на Землю?
   Как буду жить? Чтобы отправиться на Эю, я продал дом, влез в долги.
   Я рассчитывал разбогатеть. И разбогател бы, черт возьми, если бы не проклятый аксолотль!
   Я понятия не имел, где нахожусь. Твердая земля, на которой я стоял, это что? Остров? Или уже - окраина материка, южная часть которого, собственно, и венчалась вершинами Патрии? Если первое, то рано или поздно мне снова придется погрузиться в болото.
   В конце концов я решил рискнуть. Отправлюсь на разведку. Налегке.
   Возьму с собой только самое необходимое - деньги, документы, фляжку с водой. Если суша простирается не слишком далеко - вернусь за волокушей. Дальше я не стал размышлять, забросал волокушу ветками, воткнул рядом шест, связанный из нескольких длинных прутьев. И, не оглядываясь, пошел, повинуясь тому же непостижимому инстинкту, который вел меня в болоте.
   17.
   Это была земля. Настоящая земля. Я шел, останавливаясь для привала у крошечных родников. Туман постепенно рассеивался - он появлялся только к вечеру и держался до первых лучей солнца. Днем горный массив, к которому я шел, был отчетливо виден. Ощущение цели вернулось ко мне, и я понял, что не пропаду. В любом случае!
   Когда я перестал опасаться за собственный рассудок, мысли об Элси, обо всем, что со мной приключилось, одолели меня с новой силой. Я был уверен, что она вместе с Бигой и Рэйси вернулась в деревню. И триба, конечно, расправилась с ней. Когда аксолотль в том состоянии, в котором находилась Элси, остается без пары - остальные аксолотли набрасываются на него и истязают... триба чует возможного "маргинала" и избавляется от него, стремясь получит при этом максимальное удовольствие.
   Я ошибался. Вовсе не энергия любви сбивает их в кучу. Они влекутся другу к другу флюидами боли - особенно душевной боли. Испытывать боль и причинять боль - вот их любовь. Вот их религия. Этот запах, запах боли, действует на трибу аксолотлей, словно чья-нибудь свежая ссадина - на стаю акул. Любить для аксолотля - значит отдаваться на терзание; отвечать на любовь - значить когтить, терзать и мучить.
   Как я понял, в цепочку взаимных истязаний могут быть втянуты до десятка аксолотлей - это усиливает эффект для каждой пары. И если кто-нибудь из цепочки выпадает и остается один - все! Он не жилец.
   Триба не упустит возможности устроить себе пиршество духа! О, без сомнения! Духовные муки - пища высшего порядка. Редкостное блюдо!
   Лишь иногда между аксолотлями появляется особь, способная на это.
   Элси смогла вырваться, потому что пришла ко мне. Увы, она была чудесно продвинутым! - но все же аксолотлем. Она слишком привязалась ко мне, чтобы меня хотя бы чуточку не помучить! А я...
   ...Я присел на корточки рядом с родничком, который пробивался на свет из-под корней кустарника, и только наклонился было, чтобы зачерпнуть воды... оно приподнялось на локтях и издало нечленораздельный звук...
   Я не знал, что это за существо. Оно напоминало человека среднего роста - формой тела и размерами. Но торс его был изогнут под прямым углом словно переломлен пополам, черная, будто обугленная, кожа обтягивала лицо, на котором щерился впавший рот - почти без губ, одна сплошная короста. Голова чудиша была покрыта пульсирующими желваками... в общем, такого урода и Спилберг не выдумал бы!
   Я остолбенел от ужаса. Несчастный ничем не мог мне угрожать - он издыхал самым очевидным образом, прямо на моих глазах. И я вынужден был взирать на это... Я смотрел на него. Он смотрел на меня. Словно под гипнозом, я приблизился - и... Господь милосердный, что это были за глаза! В них была огромная усталость и совершенный покой. Даже не покой обреченности, а покой - совершенного знания. Это существо знало обо мне все. И оно все сказало мне обо мне, глядя мне в глаза бездонными очами. Оно не хотело говорить со мной - да и не могло: его горло сожжено было непрерывным криком, уже давно - беззвучным. Тем не менее коросты рта его дрогнули, и я услышал не то хрип, не то шелест, не то шепот...
   - Дэ - э - э - ви- и - д ...
   18.
   Никто из людей не видел этого. Я видел. На моих глазах родился дайринг.
   Он не подпускал меня к себе, не позволял хоть немного облегчить Его страдания. А я и уйти не мог - не мог оставить ее одну, хотя она в моей помощи более не нуждалась, о ней не просила и ее не допускала... да и она ли это была? Что в Нем оставалось от маленькой беззащитной Элси? Разве что память обо мне... она меня помнила. А Он - Тот, что так страшно издыхал и рождался на моих глазах?
   Неизвестно.
   На следующий день у Него прорезались крылья. Я задремал ненадолго, прикорнув на своем самодельном рюкзачке. А когда проснулся - Он стоял у ручья; два длинных розовато-серых крыла с тончайшими фиолетовыми прожилками, немного напоминающие крылья летучей мыши, свободно колебались за Его плечами. Ему, видимо, нравилось ощущать и всячески пробовать их. Его тело выпрямилось. Худощавое, костисто-мощное тело прирожденного летуна - с длинными, очень тонкими ногами, которые легко можно было поджать под себя в полете.
   Он стоял, опершись на плоский, тоже довольно длинный хвост, и смотрел перед собой все тем же спокойно-сосредоточенным взглядом.
   Я тихонько позвал - Элси!
   Он никак не отреагировал на звук. Похоже, Он не видел меня и не слышал. В упор не видел!
   Через два дня Он сбросил старую кожу. Его лицо было прекрасно гладкое, смуглое, четкое. Тонкий нос с изящно вырезанными ноздрями, немного плоские, но выразительно очерченные губы. Высокий лоб.
   За три следующих дня у него отросли пышные темно-каштановые кудри и продолжали расти, видимо, но я этого уже не видел, потому что на седьмой день рождества - дайринг улетел... взмахнул крылами, сделал круг над моей головой - может, со мной попрощался, но скорей всего - с Голгофой и Вифлеемом, что слились для Него в одно на клочке сухой земли в краю бесконечных болот. Он сделал круг над этим местом. И улетел.
   19.
   Полгода я дожидался транспорта на Землю. На Кессиди-бич. В третьесортной гостинице. Телевизор, раз и навсегда настроенный на местный транслятор. Да десяток кассет со старыми фильмами.
   Делать мне было нечего. Я валялся на койке, курил, читал и думал. За две недели я поднял всю информацию о населении Эи, какую только можно было найти в Даунпорте.
   Это мне мало что прояснило. Зато я получил пищу для размышлений.
   Я узнал, например, что разумные обитатели Эи - обоеполы. Или точнее бесполы. То, что аксолотли кажутся нам существами женского пола - очень даже понятно. Они по-детски женоподобны. И остаются такими всегда. С человеческой точки зрения аксолотли практически бессмертны. Они обладают фантастической способностью к регенерации и не нуждаются в размножении. Правда, размножение все-таки время от времени происходит. Когда какой-нибудь аксолотль погибает - редкий случай, но бывает! - из его останков триба может вырастить нового аксолотля, как две капли воды похожего на покойника. Классическая форма партеногенеза! Вот, собственно, и все, что я нашел об этом в информационных сайтах Даунпорта.
   Теперь понимаешь, какое открытие на меня свалилось!
   Аксолотли... Они ведь... как бы поточнее сказать... ну, что-то вроде личинок! Понимаешь? В каждом аксолотле - замурован дайринг! Каждый из них, неминуемо, в один прекрасный день испытывает позыв к росту.
   Подавить этот сигнал очень легко. От роста - легко отказаться. Зато подчиниться ему - отчаянно смелый поступок! Вся социальная жизнь аксолотлей направлена на то, чтобы никто в трибе не смел повиноваться голосу духа, не изменялся, не развивался, не рос.
   Аксолотль до определенного момента, если не захочет, может не расти.
   Более того, если генетическая память в нем берет верх над привычным чувством комфортного полурастворения в болоте и в собственной трибе, и он-таки начинает развиваться... Короче говоря, рост связан для аксолотля с тяжкими физическими страданиями. Даже не знаю, с чем это сравнить. С абстинентным синдромом у наркоманов? Нет, примитивно...
   Когда я вспоминаю, как мучилась Элси,- до самых последних минут...
   Да еще триба... Стоит кому-то из аксолотлей уловить флюид страдания вся триба набрасывается на беднягу, как стая вампиров. Пока он цепляется за кого-то из ближних, пока его держит парное существо, - у него еще есть шанс вернуться к обычной жизни, попросту выжить.
   Если же он остается без пары, триба забивает его до смерти. При этом всячески растягивая и изощряя удовольствие.
   Спасение одно - покинуть трибу. И в одиночку претерпеть до конца. На это, однако, аксолотли не способны. За редчайшим исключением.
   Случающимся , может, раз в тысячу лет. Так является дайринг.
   Я помог ей. Может быть, благодаря мне она сумела пережить самую рискованную фазу. Когда еще можно было двинуться вспять. Я оказался рядом и невольно поспособствовал. Но позднее... я, так же невольно, стал помехой, потому что оказался по сути дела удобной и безопасной заменой трибы. Я растворялся в Элси, в ее потребностях, в ее претензиях - а она растворялась в моей постоянной готовности жалеть, потакать и поддерживать. Ее это устраивало. Еще немного - и я стал бы идеальной питательной средой для трибы, которая уж точно вскорости вся начала бы паразитировать на мне. Но я оттолкнул бедняжку Элси. Я одним махом разрушил все ее связи.
   ...ей надо было решиться на что-то запредельное, невозможное! Я не допускал мысли, что у нее хватит на это сил!
   Хватило. Она не вернулась в деревню. Рискнула выбрать последнее, самое страшное - одиночество. Она решилась на это и выстрадала себя.
   До конца.
   Где она теперь? Теплится ли в памяти недосягаемо высшего существа мое лицо, моя любовь, мое имя?
   Не знаю.
   Только странное подозрение не дает мне с тех пор покоя. Что если каждый из нас - личинка Кого-то Крылатого? Нужно лишь прислушаться к себе, поверить зову небесной Родины. Принять одинокое самостоянье.
   Не устрашиться - и претерпеть. Человечество знает пока единственный пример.
   НО МЫ-ТО? ВСЕ МЫ?!!
   Красноярск 10 августа 1998 - 30 апреля 1999