Саймак Клиффорд Дональд. Без своей жизни

   — Никто не знает точно. Говорят, что они вынуждены находиться рядом с другими живыми существами, чтобы жить самим. У них нет своей собственной жизни. И они ищут себе чужую жизнь, чтобы унаследовать ее, но и это не совсем так.
   — Им нужен какой-то образец, — сказал я, вспомнив, что говорил папа Малыша.
   — Можно и так сказать, — ответил Малыш.
   Я подумал о том, какая скучная жизнь Граничников, имеющих в качестве образца Энди Картера. Но, возможно, я ошибался; ведь когда я их видел, они были счастливы, крутились себе на крыше, и каждый из них выглядел, как Энди. Ну а как еще можно выглядеть, когда живешь рядом с ним?
   Я направился к двери.
   — Куда ты, Стив? — спросил Малыш.
   — Искать Мохнатика.
   — Я с тобой.
   — Нет. Тебе надо лежать.
   Я побежал домой, размышляя о том, что Граничники не имеют собственной жизни, что им нужен образец, все равно какой.
   Если встречается человек с хорошей и интересной жизнью, им везет. И человеку, которого они выбрали, везет во всем — ведь они хорошие помощники. Я подумал — скольким людям хорошо живется благодаря Граничникам. И какой бы это был для них удар, если бы они вдруг узнали, что стали великими, богатыми или знаменитыми благодаря чужим усилиям и способностям, благодаря неким существам — Граничникам.
   Я пошел на кухню, к раковине.
   — Это ты, Стив? — крикнула мама из комнаты.
   — Да. Я хочу пить.
   — Где ты был?
   — Тут, недалеко.
   — Только никуда не убегай, — еще раз предупредила мама.
   — Нет, мам, не убегу.
   Я влез на стул, достал очки, которые папа положил на полку, предупредив, чтобы я их больше не трогал, и сунул в карман.
   Услышав мамины шаги, я тихо выскользнул за дверь. Очки я надел только возле изгороди Картеров. Я шел по дороге вдоль забора внимательно всматриваясь, когда, наконец, заметил в закутке сада группу Граничников. Они ссорились из-за чего-то, явно меня не замечая, пока я не подобрался совсем близко. Тогда они повернулись и я сообразил, что они разговаривают меж собой, показывая на меня. У одного из них на голове, сдвинутый на лоб, был надет мой телебиовизор.
   Значит Малыш действительно видел предметы, которые папа Чистюли опускал в свою машину.
   Поначалу Граничники, кажется, не догадывались, что я их вижу, стали спокойно приближаться. Я почувствовал, как волосы у меня встают дыбом. С большей охотой я бы повернулся и удрал. Но тут же вспомнил, что они не могут мне ничего сделать и перестал их бояться.
   Они видели, что я без оружия, а может даже и не знали о ружье папы Малыша. Они вертелись вокруг меня совсем как стая ворон. Те тоже смело приближаются к обезоруженному, но держатся подальше от человека с ружьем в руках.
   Я заметил, что Граничники шевелят губами, показывая на мой телебиовизор. Но, конечно, не слышал ни слова. Я не обращал внимания на их жесты, рассматривал их и думал, что с ними случилось? Может я встретил другую стайку, чем на лугу у Энди, или они здорово изменились? Они еще напоминали Энди, но больше — кого-то другого и очень знакомого.
   Наконец, я заметил, как многозначительно они показывают на мой телебиовизор, а потом на свои головы, и догадался, что каждый просит телебиовизор для себя.
   Я не знал, что им отвечать, но тут они расступились: кто-то сзади толкнул их, и… я оказался лицом к лицу с Мохнатиком. Мы стояли и смотрели друг на друга, не говоря ни слова и не шевелясь. А потом он шагнул вперед, и я шагнул, так что мы едва не стукнулись носами. Я испугался, что сейчас пройду сквозь него. Интересно, что бы тогда случилось? Наверное, ничего особенного.
   — Ну как ты? Все в порядке? — спросил я, надеясь, что даже если он не услышит, хоть прочитает по моим губам то, что я ему говорю, но он покачал головой. Я спросил еще раз, медленнее, выговаривая слова как можно четче. Но он вновь покачал головой. Мне пришла в голову другая идея. Я принялся выводить пальцем на невидимом стекле, которое нас разделяло.
   ЧТО С ТОБОЙ?
   Я писал медленно, потому что ему приходилось читать задом наперед. Он не понял, я написал еще раз, и тут-то он сообразил в чем дело.
   ВСЕ В ПОРЯДКЕ, ответил он и медленно дописал: ЗАБЕРИ МЕНЯ ОТСЮДА!
   Я стоял и смотрел на него, и это было ужасно, потому что он находился там, а я не знал, как его оттуда вытащить. Видимо, он прочитал мои мысли, потому что подбородок у него затрясся, и я впервые увидел Мохнатика плачущим. А ведь он не плакал даже при раскопках ящерицы, когда тяжелый камень упал ему на ногу.
   Я догадался, как это должно быть страшно: сидеть там и все видеть, но самому оставаться невидимым. Может он даже вертелся среди тех, кто его искал, в надежде, что его случайно заметят. Или, еще хуже, шел рядом со своим папой, а папа даже не догадывался. Наверное, он ходил домой и смотрел на свою семью, что было просто ужасно, ведь они не знали о его присутствии. И уж, надо думать, он искал Малыша, который мог его увидеть, но Малыш лежал дома больной.
   У меня вдруг появилась одна идея. Сначала я подумал, что ничего из нее не выйдет, но чем дольше я вдумывался, тем хитроумное мне казался мой план.
   Я написал Мохнатику: ВСТРЕТИМСЯ У ЧИСТЮЛИ.
   Сунул очки в карман и помчался домой. Я пробрался в дом через сад, боясь, что мама меня заметит и больше уже не отпустит. Потом пролез в сарай, достал длинную веревку и, отыскав ножовку по металлу, вынул полотно. Все это я захватил с собой, направившись к Чистюле. Их сарай стоял за сеновалом, так что из дома меня не видели, а, впрочем, дома никого и не было. Я знал, что папа Чистюли, а может и сам Чистюля, ищут Мохнатика вместе со всеми, ведь они могут подняться в воздух над местами, куда никому не забраться.
   Положив на землю веревку и пилку, я надел очки и у самых дверей сарая увидел Мохнатика. С ним было несколько Граничников, в том числе и тот, с моим телебиовизором на голове. А вокруг сарая, как предполагал Малыш, валялись тарелки, кружки, деревяшки и много всякого другого хлама, который папа Чистюли опускал в машину времени.
   Я еще раз посмотрел на Граничников и понял, что в них изменилось — они напоминали Мохнатика. Поэтому-то и сгорел сеновал Картеров; Граничники теперь следовали за Мохнатиком и перестали защищать Энди. Ясное дело — им интереснее с настоящим живым существом, которое среди них, чем с неуклюжим Энди, на которого приходиться смотреть через стекло.
   Я снял очки, сунул в карман и принялся за работу. Перепилить дужку замка оказалось не очень легко. Сталь была дьявольски твердая, а пилка тупая. Я боялся, что она сломается, прежде чем я закончу, и злился на себя за то, что не взял хотя бы пары запасных.
   Я страшно шумел, потому что забыл захватить масло, но меня никто не засек.
   Перепилив, я открыл дверь и вошел в сарай, где стояла машина времени. Я спрятал веревку и подошел к пульту, чтобы разобраться, и легко включил машину. В воронке забулькала белая пена. Я достал веревку, надел очки и страшно испугался. Сарай стоял на небольшом склоне, пол приподнимался на три-четыре фута над землей, поэтому мне показалось, что я вишу в воздухе.
   У меня возникло такое ощущение, что я вот-вот упаду. Конечно, я знал, что мне ничего не грозит — ведь я стоял на невидимом, но настоящем полу. Знать-то я знал, но меня не покидало неприятное, похожее на сон ощущение, что сейчас я шлепнусь.
   И, что самое ужасное, подо мной стоял Мохнатик — его голова находилась на уровне моих ботинок. Он очень хотел выбраться и знаками показывал мне, чтобы я поскорее вытащил его.
   Я очень осторожно опустил веревку в воронку и сразу почувствовал, как ее тянет и всасывает в себя белый водоворот. Я посмотрел вниз и увидел, что веревка свисает над местом, где стоит Мохнатик. Он подпрыгнул, схватился за нее, и я сразу почувствовал его немалый вес.
   Мохнатик был примерно моего роста, может чуть пониже, и я прикинул, что тянуть мне придется его изо всех сил. Я намотал веревку на руку, чтобы она не выскользнула, и потянул, но веревка даже с места не двинулась, будто ее привязали к дому. Я присел и пригляделся к подставке машины. Удивительно, но веревка доходила до самого конца горловины воронки, потом прерывалась на фут или два, и снова продолжалась. За этот нижний ее кусок и держался Мохнатик. Выглядело это очень странно, ведь веревка должна опускаться в мир Граничников одной непрерывной линией, но она по пути куда-то сворачивала.
   Вот почему я не мог его вытащить. Вот почему можно бросить в машину времени любой предмет, но обратно достать уже нельзя.
   Я смотрел на Мохнатика, а он на меня. Вид у него был настолько жалкий, что до меня дошло — он все видит и все понимает.
   И тут заскрипела дверь сарая. Я вскочил, не выпуская веревки из рук. В дверях стоял папа Чистюли. Он был очень сердит, что меня не удивило.
   — Стив, — сказал он, у трудом сдерживаясь. — Я, кажется, говорил тебе, чтобы ты сюда не входил.
   — Да, — воскликнул я, — но там Мохнатик.
   — Мохнатик?! — переспросил он, а потом понизил голос. — Ты, кажется, не соображаешь, что говоришь! Каким образом он мог туда попасть?
   — Не знаю, — ответил я, хотя знал и мог бы ему рассказать, только очень растерялся.
   — На тебе очки, которые сделал папа Малыша? Ты видишь Мохнатика?
   — Вижу, — кивнул я, — как на ладони, — и отпустил веревку, чтобы снять очки. Веревка молниеносно ускользнула в воронку.
   — Стив, — сказал мне папа Чистюли, — скажи, пожалуйста, правду: ты не выдумываешь? Не шутишь?
   Он страшно побледнел, и я знал, о чем он думает: если Мохнатик угодил в машину, то виноват прежде всего он.
   — Чтоб мне провалиться, — ответил я.
   Видимо, этой клятвы оказалось достаточно, так как он выключил машину и вышел. Я за ним.
   — Подожди меня здесь, — сказал он. — Я сейчас вернусь.
   Он стремительно взмыл над лесом, и я тут же потерял его из виду.
   Я сел, опершись спиной о стену сарая, а настроение у меня было ужасное. Я знал, что должен надеть очки, но специально не вынимал их из кармана, потому что не представлял себе, как посмотрю Мохнатику в глаза.
   Я боялся, что все потеряно: ни я, ни кто другой на свете не спасет Мохнатика. Он пропал для нас навсегда. И даже хуже, чем пропал.
   Сидя так, я выдумывал разные страшные наказания, которые обязательно применю к Чистюле. Я не сомневался, что это он, открыв сарай, скрутил Мохнатика — словно кота — и бросил в воронку машины.
   Его разозлила история со скунсом, перекрашенным в кота, и я, как только узнал о ней, не сомневался, что он не отстанет от Мохнатика, пока не сведет с ним счеты.
   Пока я размышлял, появился папа Чистюли, а с ним запыхавшийся Чистюля, шериф, папа Малыша и другие соседи. Шериф подошел прямо ко мне, схватил за плечо и сильно встряхнул.
   — Что означает весь этот бред? — рявкнул он. — Предупреждаю, парень: эта история для тебя плохо кончится, если окажется, что ты над нами смеешься.
   Я попытался вырваться, но он меня не отпускал. Тогда к нему подошел мой папа и толкнул в грудь, так что шериф отлетел в сторону.
   — Не трогай мальчика, — спокойно сказал папа.
   — Но ты, кажется, сам не веришь в эту галиматью? — выпалил шериф.
   — Представь себе, сейчас верю каждому слову. Мой сын не станет врать!
   Бывает, папа ругается, а то и ремень возьмет да всыплет как следует, но в критической ситуации на его помощь можно рассчитывать.
   — Должен тебе напомнить, Генри, — сказал шериф, — про твою стычку с Энди Картером. Едва удалось убедить его не передавать дело в суд.
   — Энди Картер… — сказал папа значительно спокойнее, чем можно было ожидать. — Это тот тип, что живет недалеко от нас. Кто-нибудь видел его в последнее время?
   Он оглянулся по сторонам, но все молчали.
   — В последний раз я говорил с Энди по телефону, — сказал папа, — когда просил его помочь нам. Он ответил, что у него работы невпроворот, чтобы еще заниматься поисками пропавшего щенка какого-то там инопланетянина. И добавил, что им же лучше будет, если они отправятся ко всем чертям.
   Папа посмотрел на собравшихся, но ему никто не возразил. Думаю, с папиной стороны было не очень вежливо говорить такие вещи в присутствии папы Мохнатика и папы Малыша, и других инопланетян. Но, святая правда, Энди говорил все это вслух и только папа имел смелость пересказать им ее прямо в глаза.
   Тут кто-то начал говорить, а вернее, все сразу, так что я не разобрал, чей это был голос.
   — А я вам говорю, ребята, что по справедливости все вышло с сеновалом Картера.
   Шериф нахмурился:
   — Если узнаю, что кто-то из вас в этом замешан, то я…
   — Ничего ты не сделаешь, — сказал папа и повернулся ко мне. — Стив, что ты хотел рассказать? Обещаю, что все тебя выслушают, и никто не станет перебивать.
   Сказав это, он внимательно посмотрел на шерифа.
   — Минутку, — попросил папа Малыша, — я хочу подчеркнуть одну важную деталь. Я знаю, что этот мальчик видит Граничников, ведь я сам сделал ему специальные очки. И, может быть, это нескромно с моей стороны, но я хочу заверить вас, что я квалифицированный оптик.
   — Спасибо, — сказал папа. — Ну, а теперь, Стив, говори.
   Но, едва я успел рот открыть, из-за сеновала появился Малыш со своим ружьем. Во всяком случае, я не сомневался, что это за ружье, хотя оно не было похоже на обычное охотничье. Обычная палка, блестевшая на солнце множеством призм и зеркалец, установленных под разными углами.
   — Папа! — крикнул он. — Я узнал, что произошло, поэтому пришел с ружьем. Надеюсь, не опоздал.
   Он подбежал к своему папе, который взял у него ружье и поднял так, чтобы все видели.
   — Спасибо, сынок, — сказал он. — Но ружье нам не понадобится. Сегодня мы не будем стрелять.
   И тут Малыш закричал:
   — Он там, папа! Там Мохнатик!
   Не знаю, все ли поверили, что он увидел Мохнатика. Многие наверняка сомневались, но сидели тихо, потому что не хотели спорить с моим папой. Конечно, Малыш увидел его без этих дурацких очков, но он инопланетянин, а от инопланетян всего можно ожидать.
   — Ну, хорошо, — согласился шериф, — может он и там. Но что нам в данной ситуации удастся сделать?
   — Кажется, немногое, — сказал мой папа, — но там его оставлять нельзя. — Он посмотрел на папу Мохнатика. — Вы не беспокойтесь. Что-нибудь придумаем.
   Но я отлично понял, почему он говорит так уверенно: чтобы папа Мохнатика не думал, что мы признали свое поражение. Что касается меня, то я полностью потерял надежду. Если нельзя вытащить его тем же путем, каким он туда попал, то иного способа я не видел. Ведь в мир Граничников не было двери.
   — Джентльмены, — воскликнул папа Малыша, — у меня есть идея.
   Мы все повернулись к нему.
   — Это ружье, — сказал он, — служит для уничтожения Граничников. Оно приподнимает завесу между двумя мирами, чтобы пропустить заряд. Его можно переделать, и мне кажется…
   — Мы не станем стрелять в мальчика, — сказал шериф, — даже если решили освободить его оттуда.
   — Я не собираюсь в него стрелять, — объяснил папа Малыша. — В ружье не будет патрона, мы попробуем использовать его только ля того, чтобы пробить завесу, разделяющую два мира. А я постараюсь настроить ружье так, чтобы дыра получилась как можно шире.
   Он сел на землю и стал возиться с ружьем, переставляя призмы и поворачивая зеркальца.
   — Есть одна существенная деталь, — сказал он, — дыра существует только одно мгновенье. Парень должен приготовиться, чтобы не прозевать и прыгнуть сразу же, как появится отверстие.
   Он повернулся ко мне.
   — Стив, ты можешь ему объяснить?
   — Объяснить?
   — Сказать ему. Знаками, или губами, или еще как?
   — Конечно, могу.
   — Тогда начинай.
   Я надел очки, огляделся и увидел Мохнатика. Прошло много времени, прежде чем он понял, что от него требуется. Нам мешали Граничники, которые все время кружили рядом и показывали то на мой телебиовизор, то на свои головы.
   Минут через двадцать я сказал папе Малыша, что мы готовы. Папа протянул Малышу ружье. Все расступились, остался только Малыш с ружьем и я позади него. А там, в другом мире, стоял Мохнатик, окруженный дурацкими Граничниками, которые, судя по всему, не были знакомы с ружьем инопланетян, иначе бы они разбежались. Мохнатик побледнел, будто его поставили к стенке и собрались расстрелять.
   Краем глаза я заметил Чистюлю, который как раз отплывал в сторону…
   Но тут же все призмы и зеркальца на ружье Малыша задвигались. Вероятно, он нажал на спуск. А затем нас ослепила яркая вспышка.
   На мгновение прямо напротив нас, в воздухе, открылась удивительная дыра с рваными краями. И я увидел, как Мохнатик, одновременно с ее появлением, прыгает сквозь нее.
   И снова Мохнатик был среди нас — он как раз пытался удержаться на ногах после этого прыжка — но не один. Он выдернул за собой одного из Граничников, крепко держа его за руку, очевидно вытащив силой, потому что физиономия у Граничника была не слишком довольной. Я сразу понял, что это тот самый, с моим телебиовизором на голове.
   Мохнатик подтолкнул Граничника в мою сторону и сказал:
   — Только так я мог вернуть тебе телебиовизор.
   Он отпустил руку Граничника, а я быстро схватил его за другую и с удивлением обнаружил, что она вполне осязаема. Я бы не удивился если б моя рука прошла сквозь нее насквозь, потому что Граничник все еще выглядел туманным и бестелесным, хотя вроде загустел немного.
   Папа подошел ко мне и сказал:
   — Осторожно, Стив!
   — Ничего страшного. Он даже не пытается убежать.
   В этот момент раздался крик, я обернулся: несколько Граничников уцепились за края дыры в свой мир, удерживая их так, чтобы они не сомкнулись, а остальные лезли сквозь дыру, толкаясь и ссорясь; мне показалось, что их стало гораздо больше, чем я предполагал.
   Мы стояли и смотрели, пока они не влезли все. Никто не пошевелился, да и что мы могли сделать? И они тоже стояли и глазели на нас, сбившись в кучу.
   Шериф, сдвинув шляпу на самый затылок, подошел к папе, и я увидел, что он обалдел окончательно, но его ошарашенный вид доставил мне удовольствие, ведь он все еще отказывался верить в Граничников. Не знаю, может он еще надеялся, что это очередные фокусы инопланетян? Только, по-моему, не надо излишне-то и голову напрягать, чтобы понять, что у них про запас осталось много удивительного кроме этого.
   — Как получилось, — подозрительно спросил он, — что у одного из них на голове телебиовизор?
   Я объяснил ему, а он в ответ лишь глазами заморгал, но сказать ничего не смог.
   И тут все заговорили одновременно, но папа Чистюли, поднявшись над нашими головами, сделал знак рукой, призывая к тишине.
   — Минуточку! Прежде чем мы займемся решением серьезных вопросов, я хотел бы сказать вот что. Зная историю со скунсом, вы правильно считаете, что наша семья в значительной степени несет ответственность за происшедшее.
   В устах человека это звучало бы глупо и высокопарно, но папе Чистюли как-то сошло.
   — Поэтому, — сообщил он, — должен вас проинформировать, что виновник — мой сын — в течение ближайших тридцати дней будет ходить по земле. Ему нельзя будет подняться даже на дюйм в воздух. Если это наказание окажется недостаточным…
   — Хватит, — прервал его папа, — парень должен получить по заслугам, но нельзя над ним издеваться.
   — Простите, — начал папа Мохнатика, — если это не столь необходимо…
   — Я не изменю своего решения, — ответил папа Чистюли. — Я просто не вижу другого способа.
   — Может быть, — крикнул шериф, — кто-нибудь мне, наконец, объяснит, что все это значит?
   — Слушай, шериф, — обратился к нему папа, — понимаешь ты или нет — сейчас не важно, а объяснять тебе — слишком долго. У нас есть более существенные дела. — Он слегка повернулся, чтобы стать лицом к собравшимся. — Ну, так что будем делать? У нас гости. А раз эти создания приносят счастье, мы должны к ним относиться самым лучшим образом.
   — Папа, — я потянул его за рукав, — я знаю как можно привлечь их на нашу сторону. Каждый из них хочет иметь свой собственный телебиовизор.
   — Это правда, — сказал Мохнатик, — все время, пока я там был, они приставали ко мне с вопросами, как и где достать телебиовизор. И все время ссорились из-за того, кто следующий будет пользоваться телебиовизором Стива.
   — Вы хотите сказать, что эти существа умеют говорить? — спросил шериф слабым голосом.
   — Конечно, умеют, — ответил Мохнатик. — Там, в своем мире, они способны на такое, о чем мы даже не могли догадываться!
   — Если так, — с удовлетворением сказал папа, — то это не слишком высокая цена за удачу, которую они нам принесут. Сбросимся и купим нужное количество телебиовизоров. Может, удастся со скидкой…
   — Но, если мы дадим их Граничникам, — перебил его папа Малыша, — то нам от них не будет никакой пользы. Мы перестанем быть им нужны. Свои образцы они начнут черпать из телебиовизоров.
   — Что ж, — сказал папа, — если так, то мы, по крайней мере, от них избавимся. Они перестанут преследовать нас несчастьями.
   — Как ни крути, ничего хорошего из этой затеи не выйдет, — заявил папа Малыша, который явно недолюбливал Граничников. — Они живут стаями. Всегда так было. И они никогда не помогали всем, только одному человеку или, в лучшем случае, одной семье. Нам не удастся поделить их так, чтобы они всем приносили пользу.
   — Если послушаете меня чуток, мужики, — объявился Граничник с моим телебиовизором на голове, — то я вам все растолкую.
   Должен сказать, что его голос вызвал у нас шок. Трудно было представить, что они вообще умеют говорить. А тут еще таким языком и таким тоном. Вылитый Энди Картер! Он тоже — либо просто ругался, либо выражался с грубоватой язвительностью. И этот Граничник, который столько лет жил по его образцу, просто не умел говорить иначе.
   Мы стояли, уставившись на Граничников, а они так усиленно кивали головами, что едва не сломали себе шеи.
   Первым опомнился папа.
   — Валяй, — сказал он Граничнику. — Мы тебя слушаем.
   — Мы будем с вами якшаться, только чтобы все по-честному. Мы будем вас оберегать от несчастий и другой фигни, но за это вы дадите нам телебиовизоры — только без трепа, ясно? По одному для каждого. И на вашем месте я не стал бы хитрить.
   — Звучит вполне разумно, — сказал папа. — Ты имеешь в виду нас всех?
   — Как есть всех, — ответил Граничник.
   — Значит, вы разделитесь? На каждого из нас будет приходиться по крайней мере один из вас? И вы больше не будете жить группами?
   — Я думаю, — вмешался папа Чистюли, — мы можем на них положиться. Я понял, что хотело сказать это существо. Почти та же история, что и с родом человеческим на Земле.
   — А что такое случилось с родом человеческим на Земле? — с легким удивлением спросил папа.
   — Исчезла потребность групповой жизни. Когда-то люди были вынуждены жить семьями или племенами. А потом появились патефон, радио, телевидение — исчезла потребность в общении. У каждого человека есть уйма развлечений дома. Ему не надо даже выходить из своей комнаты, чтобы увидеть мир. Поэтому зрелища и развлечения массового характера постепенно вымерли.
   — Вы думаете, что то же самое произойдет с Граничниками, когда мы снабдим их телебиовизорами?
   — Наверняка, — ответил папа Чистюли, — мы устроим им, как я сказал, индивидуальное развлечение. И, таким образом, у них исчезнет потребность в групповой жизни.
   — Клево сказано, приятель! — с энтузиазмом воскликнул Граничник. Остальные согласно закивали головами.
   — Но это ничего не даст! — крикнул папа Малыша, разозлившись не на шутку. — Ведь они теперь в нашем мире, и неизвестно, смогут ли они здесь что-нибудь для нас сделать.
   — Заткнись, пожалуйста, — сказал Граничник. — Конечно, здесь мы ничего не сможем для вас сделать. В вашем мире мы не можем заглядывать вперед. А чтобы мы были вам полезны, это необходимо.
   — Значит, как только мы даем вам телебиовизоры, вы вернетесь к себе? — спросил папа.
   — Еще бы! Там наш дом, и попробуйте только нас туда не пустить!
   — Мы не станем вам мешать, — ответил папа. — Наоборот, даже поможем вернуться туда. Дадим вам телебиовизоры, а вы возвращайтесь и беритесь за дело.
   — Мы будем работать честно, — заверил Граничник, — но нам нужно время зырить телебиовизор. Идет?
   — Ладно, — согласился папа.
   Я выбрался из толпы. Все как-то устроилось, а я уже был сыт по горло. Хватит с меня всяких историй.
   Возле сеновала я увидел Чистюлю, медленно бредущего по земле. Он шел с большим трудом, но мне почему-то ничуть не было его жалко. Сам виноват.
   На мгновение мне подумалось, а не подойти ли к нему, и не наподдать за тот раз, когда он вывалял меня в грязи. Но потом я сообразил, что с моей стороны это означало — бить лежачего, ведь он и так наказан собственным папой на тридцать дней.