Клиффорд Саймак
Мастодония
1
Из постели меня, полусонного, неспособного что-либо делать, вырвал пронзительный собачий визг.
В комнате лежали первые проблески рассвета, и в его прозрачности были видны потертый, поеденный молью ковер, открытая дверь туалета и вешалка.
— Что там, Эйса?
Я повернул голову, увидел, что Райла сидит рядом со мной, и спросил себя, во имя Христовой любви, как это после стольких лет тут могла быть Райла. Затем я вспомнил, до некоторой степени туманно, как она здесь появилась.
Собака, на этот раз уже близко, снова испустила крик муки или страха.
Я начал выбираться из постели, схватив брюки и шаркая ногами по полу, чтобы нащупать шлепанцы.
— Это — Боусер, — объяснил я Райле. — Этот проклятый дурак вообще не пришел домой нынче ночью. Я думал, что он заловил сурка.
Боусер был помешан на сурках. Если уж он начал работу, он никак не мог от нее отказаться. Чтобы вытащить сурка из норы, он прорыл бы полпути до Китая. Обычно, чтобы положить конец его глупостям, я его уводил. Но вечером здесь появилась Райла, и я не пошел за Боусером.
Добравшись до кухни, я смог услышать, как собака скулит за порогом. Я открыл дверь. Он стоял там, а сзади у него болталась какая-то деревяшка. Я положил на него руку и, повернув боком, попытался разобраться, что же там такое. Оказалось, что деревянная рукоятка была деревянным дротиком, а наконечник его вонзился в ляжку животного довольно глубоко. Боусер жалобно скулил.
— Что случилось, Эйса? — спросила Райла, стоя в дверях.
— Кто-то поранил его, — ответил я, — и он притащил с собой дротик.
Она несколькими шагами обошла нас и, встав сбоку, опустилась на колени.
— Острие вошло только наполовину — дротик едва держится, — она протянула руку, ухватила дротик и резким движением выдернула его.
Боусер взвизгнул, затем заскулил. Он дрожал. Я взял его на руки и внес в кухню.
— На кушетке в комнате одеяло, — сказал я Райле. — Принеси-ка его, мы сделаем подстилку.
Затем я повернулся к Боусеру.
— Все в порядке, старина, теперь ты дома и все будет хорошо. Мы позаботимся о тебе.
— Эйса!
— Что, Райла?
— Это наконечник Фолсона, — она держала дротик так, чтобы я мог видеть. — Кто мог использовать наконечник Фолсона, чтобы поранить собаку?
— Какой-нибудь ребенок, — ответил я. — Они — маленькие чудовища.
Она покачала головой.
— Ни один ребенок не мог знать, как установить этот наконечник. Да и вообще неизвестно, как это делать.
— Одеяло, пожалуйста, — сказал я.
Она положила дротик на стол и прошла в комнату. Вернувшись, она сложила одеяло и встала на колени, чтобы расстелить его в углу кухни.
Я опустил Боусера на подстилку.
— Держись, мальчик, мы тебя перевяжем. Не думаю, что порез очень глубок.
— Но, Эйса, ты не понимаешь. Или не слышал то, что я сказала.
— Слышал. Наконечник Фолсона. Десять тысяч лет назад использовался древними индейцами. Найден вместе с костями доисторического бизона.
— И не только это, — продолжила она. — Способ откола — это отметка доисторической технологии.
— Да, знаю. Мне не хотелось говорить об этом, но почему бы и не сказать? Боусер, видишь ли, это собака, путешествующая во времени. Однажды она принесла домой кости динозавра…
— Зачем бы это собаке были нужны кости динозавра?
— Не путай. Не старые кости. Не окаменелые. Не выветренные. Зеленые кости, с которых все еще свисали клочки плоти. Кости небольшого динозавра. Маленького. Животное было размером с собаку или, быть может, чуть побольше.
Казалось, Райлу это не заинтересовало.
— Возьми ножницы и состриги шерсть вокруг раны. Я промою ее теплой водой. Где аптечка?
— В ванной. Справа от зеркала. — Так как она повернулась, чтобы уйти, я позвал: — Райла!
— Да? — отозвалась она.
— Я рад, что ты здесь.
В комнате лежали первые проблески рассвета, и в его прозрачности были видны потертый, поеденный молью ковер, открытая дверь туалета и вешалка.
— Что там, Эйса?
Я повернул голову, увидел, что Райла сидит рядом со мной, и спросил себя, во имя Христовой любви, как это после стольких лет тут могла быть Райла. Затем я вспомнил, до некоторой степени туманно, как она здесь появилась.
Собака, на этот раз уже близко, снова испустила крик муки или страха.
Я начал выбираться из постели, схватив брюки и шаркая ногами по полу, чтобы нащупать шлепанцы.
— Это — Боусер, — объяснил я Райле. — Этот проклятый дурак вообще не пришел домой нынче ночью. Я думал, что он заловил сурка.
Боусер был помешан на сурках. Если уж он начал работу, он никак не мог от нее отказаться. Чтобы вытащить сурка из норы, он прорыл бы полпути до Китая. Обычно, чтобы положить конец его глупостям, я его уводил. Но вечером здесь появилась Райла, и я не пошел за Боусером.
Добравшись до кухни, я смог услышать, как собака скулит за порогом. Я открыл дверь. Он стоял там, а сзади у него болталась какая-то деревяшка. Я положил на него руку и, повернув боком, попытался разобраться, что же там такое. Оказалось, что деревянная рукоятка была деревянным дротиком, а наконечник его вонзился в ляжку животного довольно глубоко. Боусер жалобно скулил.
— Что случилось, Эйса? — спросила Райла, стоя в дверях.
— Кто-то поранил его, — ответил я, — и он притащил с собой дротик.
Она несколькими шагами обошла нас и, встав сбоку, опустилась на колени.
— Острие вошло только наполовину — дротик едва держится, — она протянула руку, ухватила дротик и резким движением выдернула его.
Боусер взвизгнул, затем заскулил. Он дрожал. Я взял его на руки и внес в кухню.
— На кушетке в комнате одеяло, — сказал я Райле. — Принеси-ка его, мы сделаем подстилку.
Затем я повернулся к Боусеру.
— Все в порядке, старина, теперь ты дома и все будет хорошо. Мы позаботимся о тебе.
— Эйса!
— Что, Райла?
— Это наконечник Фолсона, — она держала дротик так, чтобы я мог видеть. — Кто мог использовать наконечник Фолсона, чтобы поранить собаку?
— Какой-нибудь ребенок, — ответил я. — Они — маленькие чудовища.
Она покачала головой.
— Ни один ребенок не мог знать, как установить этот наконечник. Да и вообще неизвестно, как это делать.
— Одеяло, пожалуйста, — сказал я.
Она положила дротик на стол и прошла в комнату. Вернувшись, она сложила одеяло и встала на колени, чтобы расстелить его в углу кухни.
Я опустил Боусера на подстилку.
— Держись, мальчик, мы тебя перевяжем. Не думаю, что порез очень глубок.
— Но, Эйса, ты не понимаешь. Или не слышал то, что я сказала.
— Слышал. Наконечник Фолсона. Десять тысяч лет назад использовался древними индейцами. Найден вместе с костями доисторического бизона.
— И не только это, — продолжила она. — Способ откола — это отметка доисторической технологии.
— Да, знаю. Мне не хотелось говорить об этом, но почему бы и не сказать? Боусер, видишь ли, это собака, путешествующая во времени. Однажды она принесла домой кости динозавра…
— Зачем бы это собаке были нужны кости динозавра?
— Не путай. Не старые кости. Не окаменелые. Не выветренные. Зеленые кости, с которых все еще свисали клочки плоти. Кости небольшого динозавра. Маленького. Животное было размером с собаку или, быть может, чуть побольше.
Казалось, Райлу это не заинтересовало.
— Возьми ножницы и состриги шерсть вокруг раны. Я промою ее теплой водой. Где аптечка?
— В ванной. Справа от зеркала. — Так как она повернулась, чтобы уйти, я позвал: — Райла!
— Да? — отозвалась она.
— Я рад, что ты здесь.
2
Она вышла из прошлого — по меньшей мере, двадцатилетней давности — только вчера вечером.
Я сидел перед домом в шезлонге под большим кленом, когда с автострады свернул автомобиль и направился сюда по боковой дороге. Я заинтересовался, хотя и несколько вяло, кто бы это мог быть. По правде говоря, меня не особенно радовала перспектива видеть кого бы то ни было, так как в последние несколько месяцев я дошел до точки и понял, что испытываю покой лишь оставшись один и ощущаю даже какое-то негодование при любом вторжении.
Автомобиль подъехал к воротам, остановился, и из него вышла она. Я поднялся и направился к ней через двор. Она вошла в ворота и тоже пошла ко мне. Пройдя уже большую часть дорожки, я наконец узнал ее, увидел в этой стройной, хорошо одетой женщине ту девушку, какой она была двадцать лет назад. И даже тогда я не был вполне уверен, что это она; долгие годы воспоминаний, видимо, сделали меня чувствительным, и в любой прекрасной женщине я видел ее — какой она была двадцать лет назад.
Я остановился, не дойдя до нее.
— Райла? — вопросительно позвал я. — Вы — Райла Эллиот?
Она тоже остановилась и поглядела на меня через ту дюжину футов, которая разделяла нас, будто бы она тоже не была абсолютно уверена, что я
— Эйса Стил.
— Эйса, — наконец сказала она, — это на самом деле ты! Несомненно, это ты! Я слышала, что ты здесь. Один из наших старых друзей рассказывал мне, что ты здесь. А я-то думала, что ты все еще в том же смешном маленьком колледже где-то на Западе. Я думала о тебе так часто…
Она говорила бодро, как будто не должна была делать ничего другого, чтобы разговор скрыл неуверенность, которая все еще жила в ней.
Я шагнул к ней, и теперь мы стояли рядом.
— Эйса, — сказала она, — это было так чертовски давно.
Она очутилась в моих объятиях, и все это казалось нереальным: женщина, которая вышла из длинной черной машины в этот висконсинский вечер спустя два десятилетия. В ней трудно было узнать ту смешливую девчонку, вместе с которой мы работали на раскопках на Среднем Западе, стараясь раскрыть тайны древнего кургана, который в конечном итоге мало что значил. Я копал, и просеивал, и расчищал, тогда как она писала этикетки и пыталась каким-то образом идентифицировать черепки и прочий доисторический мусор, разложенный на длинных столах. Тот жаркий и пыльный сезон был слишком коротким. Работая вместе целыми днями, мы спали вместе в те ночи, когда могли ускользнуть от чужого взгляда, хотя под конец, как я помнил, мы перестали остерегаться других, которые на самом деле едва ли замечали нас, возможно, из деликатности.
— А я бы отказался увидеться с тобой снова. Я, конечно, думал об этом, но боялся, что это меня бы сломило. Мне пришлось говорить себе, что ты забыла, что ты и не побеспокоишься, чтобы увидеть меня снова. Боялся, что ты была бы вежлива, но и только, что мы обменялись бы какими-то глупыми и высокопарными фразами, и это был бы конец, и я не хотел, чтобы конец был таким. Хотелось, чтобы осталась память, знаешь ли. Десять лет назад, или около того, мне сказали, что ты занялась каким-то бизнесом, а затем все твои следы затерялись.
Она обвила меня руками и подняла лицо для поцелуя, и я целовал ее не столько, пожалуй, с волнением, которое почувствовал снова, сколько с глубокой признательностью за то, что мы опять были вместе.
— Я все еще занимаюсь бизнесом, — сказала она. — Экспорт-импорт, если хочешь, называй это так, но, вообще-то говоря, я думаю, что выйду из него.
— Зачем мы стоим здесь? Давай сядем под деревом. Это — приятное место. Я провел здесь много вечеров. Хочешь, я приготовлю что-нибудь поесть и выпить?
— Попозже, — ответила она. — Здесь так спокойно.
— Тишина, — сказал я. — Хорошо отдыхается. Лагерь, вероятно, тоже можно было назвать спокойным местом, но это — совсем иное дело. Я здесь почти год.
— Ты оставил университет?
— Нет, я в творческом отпуске. Хотел написать книгу, но не написал ни строчки, хотя и собирался. Когда отпуск кончится, я, может быть, уйду из университета.
— А это место? Это — Уиллоу-Бенд?
— Уиллоу-Бенд — небольшой городок возле дороги. Ты проезжала его, когда добиралась сюда. Прежде я жил там. У моего отца было торговое дело на краю города — он торговал инструментом для ферм. А эта ферма, эти сорок акров земли, прежде были собственностью семьи Стриттеров. Когда я был мальчиком, я шатался по лесу, охотился, просто любопытствовал. Эта ферма была одним из мест, где я обычно бродил со своими друзьями. У Стриттера был сын примерно моего возраста. Кажется, его звали Хуг, и он был из нашей ватаги.
— А твои родители?
— Отец уехал несколько лет назад. Перебрался в Калифорнию. У отца там брат, а у мамы — сестры на побережье. Я вернулся сюда около пяти лет назад и купил ферму. Не возвратился, как ты могла бы подумать, к родным корням, хотя это место, Уиллоу-Бенд, и местность вокруг навевают счастливые воспоминания.
— Но если ты не возвращался к своим корням, то почему Уиллоу-Бенд и почему эта ферма?
— Здесь есть кое-что, что звало меня назад. Я должен был вернуться и найти ЭТО. Если тебе будет интересно, позже я расскажу об этом. Расскажи лучше о себе. Как живешь, что делаешь? Ты говорила, что занята бизнесом?
— Ты меня забавляешь. Я занялась продажей предметов и ископаемых. Начала с малого, затем дело расширилось. Ископаемые и предметы культа — наше главное занятие, хотя приторговываем потихоньку поделочными камнями и всякой всячиной. Если я не могу быть археологом или палеонтологом, то, по крайней мере, могу использовать то, чему меня учили. Сначала мы продавали хорошие черепа маленьких динозавров, прекрасных триллобитов и обломки пород с отпечатками рыб. Ты удивился бы, узнав, сколько можно получить на самом деле за хороший материал — и даже не за столь уж и хороший. Пару лет назад на деловом ленче кому-то пришла в голову идея, что если распилить кости динозавров и заливать их пластиком, то их можно использовать в качестве сувенира. Эту мысль подбросили мне. Знаешь, как мы добываем кости динозавров? В Аризоне есть костеносный слой. Мы раскапываем его бульдозерами и взрываем. Сотни тонн костей мы распилили на кубики. Я не собираюсь говорить тебе, что хоть чуточку стыжусь этого — вовсе нет. И не то, чтобы это не было законным. Все было по закону. Земля — наша собственность, законов мы не нарушаем. Но никто даже и не догадывается, сколько поистине бесценных ископаемых уничтожается в этом процессе.
— Видимо так, — сказал я, — но отсюда вывод, что для археологов и палеонтологов от этого мало пользы.
— Напротив, — возразила она, — я очень внимательна к ним. Мне хотелось бы быть в их числе, но у меня никогда не было шансов. Можно было уехать на годы, как ты, и я уехала в эту захолустную нору в Турции. Я могла провести все лето, раскапывая, классифицируя и описывая, а затем, когда раскопки заканчивались, я могла посвятить много месяцев классифицированию и каталогизации. И время от времени я могла даже обучать какого-нибудь полуумного студента. Но могла ли я хоть когда-нибудь что-нибудь напечатать? Бьюсь об заклад, ты и по себе знаешь, что нет. Чтобы сравняться с кем-нибудь, кто занимается этим делом, нужно было бы кончить Йель или Гарвард, или Чикагский колледж, или еще что-нибудь подобное. И даже тогда ты мог бы провести годы в безвестности. Не будет хорошего служебного положения, и никому нет дела до того, как ты упорно работаешь, продираешься и борешься. Нахальные искатели славы полностью приберут все к рукам, и навсегда.
— Очень похоже на мою ситуацию. Преподавание в маленьком университете. Ни малейшего шанса провести какое-либо исследование. Никаких фондов, даже для кратковременных раскопок. И сейчас, как и прежде, шанс получить какой-либо фонд есть только если ты раньше убивался на работе и соглашался выполнять мартышкин труд на раскопках. Я вообще-то не жалуюсь. И по временам я сам не прилагал слишком больших усилий. Вот лагерь был безопасным и удобным, я чувствовал себя там уверенно. После того, как Элис оставила меня, …ты знаешь об Элис?
— Да, — ответила она, — знаю.
— Не думаю, чтобы я когда-нибудь придавал этому слишком большое значение — я имею в виду, ее уход. Но моя гордость была задета, и я почувствовал, что на время нужно укрыться. Не здесь, конечно. Ну, а теперь я выше этого.
— У тебя сын.
— Да, Роберт. Он, насколько мне известно, с матерью в Вене. По крайней мере, где-то в Европе. Мужчина, ради которого она оставила меня — дипломат. Профессиональный дипломат, а не политический деятель.
— Но мальчик, Роберт…
— Сначала он был со мной. Затем захотел к матери, и я позволил ему уехать.
— А я не выходила замуж, — просто сказала она. — Прежде всего, я была очень занята, а кроме того, это не казалось важным.
Мы помолчали немного, а сумерки ползли над землей. От уродливой, сплетенной группы деревьев, которые буйно разрослись в одном углу двора, шел аромат сирени. Важничающая малиновка невозмутимо прыгала вокруг, останавливаясь только тогда, когда пристально поглядывала на нас своим глазом-бусинкой.
Не знаю, почему я сказал это. У меня и в мыслях не было говорить такое, но оно само вырвалось.
— Райла, — сказал я, — мы были парой дураков. Давным-давно у нас с тобой было Нечто, и мы не знали, что оно у нас есть…
— Вот почему я тут.
— Ты останешься хоть ненадолго? Нам ведь есть о чем поговорить. Я могу позвонить в мотель. Там не слишком-то удобно, но…
— Нет, если ты не имеешь ничего против, я останусь здесь, с тобой.
— Отлично. Я могу спать на кушетке.
— Эйса, — сказала она, — перестань быть джентльменом. Я не хочу, чтобы ты был джентльменом. Я же сказала, что остаюсь с тобой, запомни.
Я сидел перед домом в шезлонге под большим кленом, когда с автострады свернул автомобиль и направился сюда по боковой дороге. Я заинтересовался, хотя и несколько вяло, кто бы это мог быть. По правде говоря, меня не особенно радовала перспектива видеть кого бы то ни было, так как в последние несколько месяцев я дошел до точки и понял, что испытываю покой лишь оставшись один и ощущаю даже какое-то негодование при любом вторжении.
Автомобиль подъехал к воротам, остановился, и из него вышла она. Я поднялся и направился к ней через двор. Она вошла в ворота и тоже пошла ко мне. Пройдя уже большую часть дорожки, я наконец узнал ее, увидел в этой стройной, хорошо одетой женщине ту девушку, какой она была двадцать лет назад. И даже тогда я не был вполне уверен, что это она; долгие годы воспоминаний, видимо, сделали меня чувствительным, и в любой прекрасной женщине я видел ее — какой она была двадцать лет назад.
Я остановился, не дойдя до нее.
— Райла? — вопросительно позвал я. — Вы — Райла Эллиот?
Она тоже остановилась и поглядела на меня через ту дюжину футов, которая разделяла нас, будто бы она тоже не была абсолютно уверена, что я
— Эйса Стил.
— Эйса, — наконец сказала она, — это на самом деле ты! Несомненно, это ты! Я слышала, что ты здесь. Один из наших старых друзей рассказывал мне, что ты здесь. А я-то думала, что ты все еще в том же смешном маленьком колледже где-то на Западе. Я думала о тебе так часто…
Она говорила бодро, как будто не должна была делать ничего другого, чтобы разговор скрыл неуверенность, которая все еще жила в ней.
Я шагнул к ней, и теперь мы стояли рядом.
— Эйса, — сказала она, — это было так чертовски давно.
Она очутилась в моих объятиях, и все это казалось нереальным: женщина, которая вышла из длинной черной машины в этот висконсинский вечер спустя два десятилетия. В ней трудно было узнать ту смешливую девчонку, вместе с которой мы работали на раскопках на Среднем Западе, стараясь раскрыть тайны древнего кургана, который в конечном итоге мало что значил. Я копал, и просеивал, и расчищал, тогда как она писала этикетки и пыталась каким-то образом идентифицировать черепки и прочий доисторический мусор, разложенный на длинных столах. Тот жаркий и пыльный сезон был слишком коротким. Работая вместе целыми днями, мы спали вместе в те ночи, когда могли ускользнуть от чужого взгляда, хотя под конец, как я помнил, мы перестали остерегаться других, которые на самом деле едва ли замечали нас, возможно, из деликатности.
— А я бы отказался увидеться с тобой снова. Я, конечно, думал об этом, но боялся, что это меня бы сломило. Мне пришлось говорить себе, что ты забыла, что ты и не побеспокоишься, чтобы увидеть меня снова. Боялся, что ты была бы вежлива, но и только, что мы обменялись бы какими-то глупыми и высокопарными фразами, и это был бы конец, и я не хотел, чтобы конец был таким. Хотелось, чтобы осталась память, знаешь ли. Десять лет назад, или около того, мне сказали, что ты занялась каким-то бизнесом, а затем все твои следы затерялись.
Она обвила меня руками и подняла лицо для поцелуя, и я целовал ее не столько, пожалуй, с волнением, которое почувствовал снова, сколько с глубокой признательностью за то, что мы опять были вместе.
— Я все еще занимаюсь бизнесом, — сказала она. — Экспорт-импорт, если хочешь, называй это так, но, вообще-то говоря, я думаю, что выйду из него.
— Зачем мы стоим здесь? Давай сядем под деревом. Это — приятное место. Я провел здесь много вечеров. Хочешь, я приготовлю что-нибудь поесть и выпить?
— Попозже, — ответила она. — Здесь так спокойно.
— Тишина, — сказал я. — Хорошо отдыхается. Лагерь, вероятно, тоже можно было назвать спокойным местом, но это — совсем иное дело. Я здесь почти год.
— Ты оставил университет?
— Нет, я в творческом отпуске. Хотел написать книгу, но не написал ни строчки, хотя и собирался. Когда отпуск кончится, я, может быть, уйду из университета.
— А это место? Это — Уиллоу-Бенд?
— Уиллоу-Бенд — небольшой городок возле дороги. Ты проезжала его, когда добиралась сюда. Прежде я жил там. У моего отца было торговое дело на краю города — он торговал инструментом для ферм. А эта ферма, эти сорок акров земли, прежде были собственностью семьи Стриттеров. Когда я был мальчиком, я шатался по лесу, охотился, просто любопытствовал. Эта ферма была одним из мест, где я обычно бродил со своими друзьями. У Стриттера был сын примерно моего возраста. Кажется, его звали Хуг, и он был из нашей ватаги.
— А твои родители?
— Отец уехал несколько лет назад. Перебрался в Калифорнию. У отца там брат, а у мамы — сестры на побережье. Я вернулся сюда около пяти лет назад и купил ферму. Не возвратился, как ты могла бы подумать, к родным корням, хотя это место, Уиллоу-Бенд, и местность вокруг навевают счастливые воспоминания.
— Но если ты не возвращался к своим корням, то почему Уиллоу-Бенд и почему эта ферма?
— Здесь есть кое-что, что звало меня назад. Я должен был вернуться и найти ЭТО. Если тебе будет интересно, позже я расскажу об этом. Расскажи лучше о себе. Как живешь, что делаешь? Ты говорила, что занята бизнесом?
— Ты меня забавляешь. Я занялась продажей предметов и ископаемых. Начала с малого, затем дело расширилось. Ископаемые и предметы культа — наше главное занятие, хотя приторговываем потихоньку поделочными камнями и всякой всячиной. Если я не могу быть археологом или палеонтологом, то, по крайней мере, могу использовать то, чему меня учили. Сначала мы продавали хорошие черепа маленьких динозавров, прекрасных триллобитов и обломки пород с отпечатками рыб. Ты удивился бы, узнав, сколько можно получить на самом деле за хороший материал — и даже не за столь уж и хороший. Пару лет назад на деловом ленче кому-то пришла в голову идея, что если распилить кости динозавров и заливать их пластиком, то их можно использовать в качестве сувенира. Эту мысль подбросили мне. Знаешь, как мы добываем кости динозавров? В Аризоне есть костеносный слой. Мы раскапываем его бульдозерами и взрываем. Сотни тонн костей мы распилили на кубики. Я не собираюсь говорить тебе, что хоть чуточку стыжусь этого — вовсе нет. И не то, чтобы это не было законным. Все было по закону. Земля — наша собственность, законов мы не нарушаем. Но никто даже и не догадывается, сколько поистине бесценных ископаемых уничтожается в этом процессе.
— Видимо так, — сказал я, — но отсюда вывод, что для археологов и палеонтологов от этого мало пользы.
— Напротив, — возразила она, — я очень внимательна к ним. Мне хотелось бы быть в их числе, но у меня никогда не было шансов. Можно было уехать на годы, как ты, и я уехала в эту захолустную нору в Турции. Я могла провести все лето, раскапывая, классифицируя и описывая, а затем, когда раскопки заканчивались, я могла посвятить много месяцев классифицированию и каталогизации. И время от времени я могла даже обучать какого-нибудь полуумного студента. Но могла ли я хоть когда-нибудь что-нибудь напечатать? Бьюсь об заклад, ты и по себе знаешь, что нет. Чтобы сравняться с кем-нибудь, кто занимается этим делом, нужно было бы кончить Йель или Гарвард, или Чикагский колледж, или еще что-нибудь подобное. И даже тогда ты мог бы провести годы в безвестности. Не будет хорошего служебного положения, и никому нет дела до того, как ты упорно работаешь, продираешься и борешься. Нахальные искатели славы полностью приберут все к рукам, и навсегда.
— Очень похоже на мою ситуацию. Преподавание в маленьком университете. Ни малейшего шанса провести какое-либо исследование. Никаких фондов, даже для кратковременных раскопок. И сейчас, как и прежде, шанс получить какой-либо фонд есть только если ты раньше убивался на работе и соглашался выполнять мартышкин труд на раскопках. Я вообще-то не жалуюсь. И по временам я сам не прилагал слишком больших усилий. Вот лагерь был безопасным и удобным, я чувствовал себя там уверенно. После того, как Элис оставила меня, …ты знаешь об Элис?
— Да, — ответила она, — знаю.
— Не думаю, чтобы я когда-нибудь придавал этому слишком большое значение — я имею в виду, ее уход. Но моя гордость была задета, и я почувствовал, что на время нужно укрыться. Не здесь, конечно. Ну, а теперь я выше этого.
— У тебя сын.
— Да, Роберт. Он, насколько мне известно, с матерью в Вене. По крайней мере, где-то в Европе. Мужчина, ради которого она оставила меня — дипломат. Профессиональный дипломат, а не политический деятель.
— Но мальчик, Роберт…
— Сначала он был со мной. Затем захотел к матери, и я позволил ему уехать.
— А я не выходила замуж, — просто сказала она. — Прежде всего, я была очень занята, а кроме того, это не казалось важным.
Мы помолчали немного, а сумерки ползли над землей. От уродливой, сплетенной группы деревьев, которые буйно разрослись в одном углу двора, шел аромат сирени. Важничающая малиновка невозмутимо прыгала вокруг, останавливаясь только тогда, когда пристально поглядывала на нас своим глазом-бусинкой.
Не знаю, почему я сказал это. У меня и в мыслях не было говорить такое, но оно само вырвалось.
— Райла, — сказал я, — мы были парой дураков. Давным-давно у нас с тобой было Нечто, и мы не знали, что оно у нас есть…
— Вот почему я тут.
— Ты останешься хоть ненадолго? Нам ведь есть о чем поговорить. Я могу позвонить в мотель. Там не слишком-то удобно, но…
— Нет, если ты не имеешь ничего против, я останусь здесь, с тобой.
— Отлично. Я могу спать на кушетке.
— Эйса, — сказала она, — перестань быть джентльменом. Я не хочу, чтобы ты был джентльменом. Я же сказала, что остаюсь с тобой, запомни.
3
Боусер лежал в своем углу, глядя на нас обвиняющими, скорбными глазами, когда утром мы сели за стол.
— Он, кажется, должен поправиться, — заметила Райла.
— О, с ним все в порядке, — заверил я ее. — Он поправится быстро.
— А давно он у тебя?
— Со мной он живет несколько лет. Поначалу он был очень степенной и воспитанной городской собакой. Когда мы выходили на прогулку, он обычно лениво гонял птиц. Но как только мы приехали сюда, он переменился. Стал возбужденным, и у него появилась мания — сурки. Пытается вырыть их из земли. Почти каждый вечер я вынужден ходить за ним, вытаскивать из очередной норы сурка, который, как правило, сражается с ним в глубине своей норы. Вот чем, как я думал, был занят Боусер минувшей ночью.
— И видишь, что случилось, когда ты не пошел искать его!
— У меня были дела поважнее, а кроме того, я подумал, что для него, может быть, и хорошо будет, если оставить его на всю ночь снаружи.
— Но, Эйса, это был наконечник Фолсона. Я не могу ошибиться, потому что видела их слишком много, и они мне хорошо известны. Ты говоришь, что какой-нибудь ребенок мог сделать это, но я-то знаю, что ни один ребенок не сможет закрепить его на древке. И ты что-то говорил о костях динозавра.
— Я говорил тебе, что это собака, путешествующая во времени, хотя это и нелепо звучит.
— Эйса Стил, ты же знаешь, что это невозможно! Никто не может путешествовать во времени, и уж никак не собака.
— Прекрасно. Объясни мне, откуда взялись свежие кости динозавров.
— Может быть, это были кости какого-нибудь другого животного?
— Леди, уж в этом-то я разбираюсь. В колледже я изучал палеонтологию, и динозавры были моим хобби. Я читал все публикации, какие могли попасть в мои руки, и однажды мы год собирали кости динозавров для музея. Я провел целую зиму, собирая их вместе и изготавливая части скелета, которых недоставало, раскрашивая их в белый цвет, чтобы никто не обвинил нас в подделке.
— Но свежие!
— Клочки плоти еще висели на них. Остатки хрящей и сухожилий. Мясо выгрызено полностью. Это — Боусер. Очевидно, он нашел разлагающийся скелет и вывалялся в нем, собирая на себя любимый запах. Три дня я чистил его, потому что он вонял так, что жить с ним было невозможно.
— Раз ты так говоришь — прекрасно. А как ты объясняешь это?
— Никак. Это было, а объяснять я даже и не пытаюсь. Какое-то время и поиграл с идеей, что, быть может, несколько динозавров помельче дожили до настоящего времени и что Боусер каким-то образом нашел одного из них, когда тот умер. Но в этом было смысла не больше, чем в собаке, путешествующей во времени.
Послышался стук в дверь.
— Кто там? — громко крикнул я.
— Это Хайрам, мистер Стил. Я пришел навестить Боусера.
— Входи, Хайрам, — сказал я. — Боусер тут. С ним случилась неприятность.
Хайрам шагнул внутрь, но, увидев за столом Райлу, чуть не выскочил обратно.
— Я зайду позже, мистер Стил. Я не видел Боусера снаружи, поэтому и зашел…
— Все в порядке, Хайрам. Эта леди — мисс Эллиот, моя знакомая, с которой я не виделся очень давно.
Он вошел, шаркая, сорвал шляпу и прижал ее обеими руками к груди.
— Очень рад с вами познакомиться, мисс. Это ваша машина у ворот?
— Да, — ответила Райла.
— Она большая. Я никогда не видел такой большой машины. И она так приятно сверкает, в нее можно глядеться.
Он поймал взгляд Боусера в углу и поспешил вокруг стола, опустился возле него на колени.
— Что с ним? У него на ляжке нет волос.
— Я их срезал, — объяснил я. — Пришлось это сделать. Кто-то попал в него стрелой.
Это объяснение, не вполне точное, было достаточно простым, чтобы Хайрам его понял и не стал задавать вопросы. О стрелах он знал. Многие дети в городе имели лук и стрелы.
— Он сильно поранен?
— Не думаю.
Хайрам, согнув руку, обнял плечи Боусера.
— Это неправильно, — сказал он, — шнырять тут и стрелять в собак.
Боусер, выражая симпатию, бойко стучал хвостом по полу и лизал Хайрама в лицо.
— Особенно в Боусера, — продолжал Хайрам. — Нет собаки лучше Боусера.
— Хайрам, хочешь кофе?
— Нет, вы завтракайте. Я хочу еще посидеть с Боусером.
— Можно сделать тебе яичницу.
— Благодарю вас, мистер Стил. Я уже позавтракал. Я останавливался у Реверенда Якобсона, и он угостил меня на завтрак оладьями и сосисками.
— Ну тогда ладно. Оставайся с Боусером. Мне хочется показать мисс Эллиот окрестности.
Когда мы были уже во дворе, за пределами слышимости, я сказал Райле:
— Не позволяй Хайраму надоедать тебе. С ним не все в порядке. Хотя он безвреден. Бродит тут повсюду. Городок в какой-то мере заботится о нем. Люди кормят его, когда он приходит. У него есть все, что нужно.
— Но где он живет?
— Ниже по реке у него есть хижина, в которой он проводит не очень много времени. Обычно он ходит по округе, навещая друзей. Он и Боусер — большие друзья.
— Я заметила это.
— Он утверждает, что они с Боусером разговаривают. Что он рассказывает что-то Боусеру, а тот отвечает. И не только с Боусером. Он друг всех животных и птиц. Он садится во дворе и обращается к косоглазой малиновке, и птица стоит, наклонив голову на бок, и слушает его. Временами можно поклясться, что она понимает его. Он выходит в лес навестить кроликов и белок, бурундуков и сурков. Он отправляется за Боусером, чтобы выручить сурка. Говорит, что если бы собака оставила их в покое, они приходили бы и играли с ним.
— Он кажется слабоумным.
— О, в этом можешь не сомневаться. Но люди, подобные ему, встречаются на земле повсюду. Они есть не только в маленьких деревушках.
— Ты говоришь так, словно любишь его.
— Точнее, он не приносит мне хлопот. От него нет никакого вреда. Как ты говоришь, он — простая душа.
— Боусер любит его.
— Боусер его обожает.
— Ты сказал… Мне кажется, ты сказал, что здесь сорок акров. Что в мире могло бы заставить человека, подобного тебе, удовлетвориться сорока акрами?
— Пойдем, поглядим, — сказал я ей, — возможно, ты поймешь. Слушай птиц. Погляди вон туда, на этот старый яблоневый сад в цвету. Урожай яблок
— каждый год. Большинство из них мелкие и червивые. Я полагаю, что мог бы их обработать, но это масса лишних хлопот. Но и маленькие, и червивые — это яблоки, которые большинство людей забыло, если когда-нибудь и знало. Видишь, вот снежно-белое старое дерево и два или три красно-коричневых. Ты никогда не захочешь ничего другого, если отведаешь с красно-коричневого.
Она засмеялась.
— Ты рассмешил меня. Ты всегда меня смешил в своей особенной, мягкой манере. Ты здесь не ради пения птиц или каких-то давно забытых яблонь. Это, конечно, может быть часть всего, но за этим кроется нечто большее. Ночью ты говорил, что пришел сюда, чтобы найти кое-что, но не сказал, что именно.
Я взял ее за руку.
— Пойдем. Я подарю тебе путешествие.
Тропинка обегала старый амбар с осевшей дверью, шла через угол фруктового сада с его худосочными деревьями, а затем — по краю неровного вытянутого поля, заросшего сорняками и окаймленного деревьями. На том краю поля тропинка обрывалась у края ямы.
— Это — колодец, — сказал я. — Или, по крайней мере, думают, что это колодец.
— Ты вел здесь раскопки, — отметила она, посмотрев на канавы, вырытые мной.
Я кивнул.
— Местные считают меня помешанным. Сначала они думали, что я ищу клад. Сокровищ здесь нет, так что они сошлись на том, что я лишился рассудка.
— Ты не помешан, а это — не колодец, — сказала она. — Расскажи мне, что это.
Я сделал глубокий вдох и заговорил:
— Думаю, что это — кратер, выбитый космическим кораблем в бог знает какие времена. Мне попадались кусочки металла. Ничего крупного, ничего, что могло бы пролить свет на это. Корабль, если это был корабль, не разрушился, войдя в атмосферу, в отличие от метеорита. Иначе даже те кусочки металла, которые я находил, были бы оплавлены. Он попал в крепкую породу, но здесь нет признаков плазменной реакции. Я уверен, что в глубине лежит главная часть массы того, что упало сюда, чем бы оно ни было.
— Ты знал об этом отверстии прежде, когда был мальчиком?
— Знал. Вся эта местность изрыта так называемыми минеральными ямами. Здесь масса свинца. Одно время здесь были шахты — небольшие, конечно, маленькие, но действующие шахты. В старые дни, больше сотни лет назад, на этой земле и окрестностях были прямо-таки тучи разведчиков. Они выкапывали пробные шурфы повсюду в надежде открыть жилу. Позднее каждую дыру принимали за разведочный шурф. Большинство их, конечно, таковыми не было. Мы с приятелями, когда были мальчишками, были уверены, что это — поисковый шурф, и летом мы копались в нем. Старый чудак фермер, владелец земли, смотрел на это сквозь пальцы. Он обычно подшучивал над нами, называя нас шахтерами. Мы нашли несколько обломков, странных, металлических, которые не были рудой и не производили ровно никакого впечатления. Поэтому, когда прошло немного времени, мы потеряли к ним интерес. Спустя годы я снова задумался над нашими находками, и чем больше я размышлял, тем больше крепло во мне убеждение, что это остатки космического корабля. Итак, я вернулся сюда, считая, что решил оживить в памяти сцены детства. Когда выяснилось, что ферма продается, я купил ее, под влиянием порыва. Будь у меня время подумать, не уверен, что поступил бы так же. Временами мне кажется, что я сделал глупость. Но месяцами, проведенными тут, я просто наслаждался.
— Я думаю, что это удивительно, — сказала Райла.
Я изумленно взглянул на нее.
— Ты так думаешь?
— Удивительно думать об этом. Корабль со звезд.
— Я в этом не уверен.
Она придвинулась ко мне ближе, потянулась и поцеловала меня в щеку.
— Не имеет значения, правда это или нет. Важно лишь то, что ты сумел вообразить и что сам смог сделать вывод о том, что тут находится.
— И это говоришь ты, твердолобая деловая женщина?
— Занятие бизнесом — только способ выжить. В душе я все еще археолог. А они все — чистые романтики.
— Знаешь, — сказал я, — все утро меня раздирали противоречивые чувства. Очень хотелось поделиться этим с тобой, но я очень боялся, что ты сочтешь меня безответственным и глупым.
— А ты уверен? У тебя есть доказательства?
— Обломки металла. Странные сплавы с необычными свойствами. Я отправил несколько кусочков в университет на исследование. Они дали заключение, что не знают сплавов такого рода. Народ в университете всполошился. Меня спрашивали, где я нашел это вещество. Я им ответил, что подобрал в поле и заинтересовался. Вот так обстоят дела теперь. Обломки все еще у меня. Я не хочу, чтобы здесь копались университетские. Некоторые кусочки оплавлены. Некоторые — явно остатки каких-то машин. Никаких признаков ржавчины, только слабые пятна на поверхности, словно металл все же слабо реагировал с воздухом от долгого с ним соприкосновения. Он твердый и пластичный. Тверд почти как алмаз, но не хрупок. С поразительным напряжением на разрыв. Можно придумать и другие объяснения, но чуждый космический корабль — лучшее, наименее бессмысленное, и я остановился на нем. Я говорил себе — а как же — что должен быть объективным и придерживаться фактов, а не скакать на коне воображения.
— Забудь об этом, Эйса. Ты не скачешь на лошади воображения. Все это трудно воспринять — твою гипотезу, я имею в виду, — но это не очевидно. И твои доказательства. Ты же не можешь просто пренебречь ими.
— В таком случае, пойдем дальше. На этот раз никаких доказательств нет. Только свидетельство моих глаз и ощущение, которое у меня возникает. Есть странный сосед. Видимо, это наилучший способ охарактеризовать его. Я никогда не видел его отчетливо, ни разу мне не удалось бросить на него пристальный взгляд. Но я чувствую, когда он смотрит на меня, и ловлю его мимолетные взгляды. Мне не удалось разглядеть его, возникает лишь неопределенная конфигурация, которая заставляет меня вообразить, что он здесь. Я говорю «вообразить», потому что все еще пытаюсь быть научным и объективным. На чисто наблюдательном уровне я уверен, что он существует. Он лазит по деревьям во фруктовом саду, но находится там не все время. Он, кажется, много блуждает.
— Он, кажется, должен поправиться, — заметила Райла.
— О, с ним все в порядке, — заверил я ее. — Он поправится быстро.
— А давно он у тебя?
— Со мной он живет несколько лет. Поначалу он был очень степенной и воспитанной городской собакой. Когда мы выходили на прогулку, он обычно лениво гонял птиц. Но как только мы приехали сюда, он переменился. Стал возбужденным, и у него появилась мания — сурки. Пытается вырыть их из земли. Почти каждый вечер я вынужден ходить за ним, вытаскивать из очередной норы сурка, который, как правило, сражается с ним в глубине своей норы. Вот чем, как я думал, был занят Боусер минувшей ночью.
— И видишь, что случилось, когда ты не пошел искать его!
— У меня были дела поважнее, а кроме того, я подумал, что для него, может быть, и хорошо будет, если оставить его на всю ночь снаружи.
— Но, Эйса, это был наконечник Фолсона. Я не могу ошибиться, потому что видела их слишком много, и они мне хорошо известны. Ты говоришь, что какой-нибудь ребенок мог сделать это, но я-то знаю, что ни один ребенок не сможет закрепить его на древке. И ты что-то говорил о костях динозавра.
— Я говорил тебе, что это собака, путешествующая во времени, хотя это и нелепо звучит.
— Эйса Стил, ты же знаешь, что это невозможно! Никто не может путешествовать во времени, и уж никак не собака.
— Прекрасно. Объясни мне, откуда взялись свежие кости динозавров.
— Может быть, это были кости какого-нибудь другого животного?
— Леди, уж в этом-то я разбираюсь. В колледже я изучал палеонтологию, и динозавры были моим хобби. Я читал все публикации, какие могли попасть в мои руки, и однажды мы год собирали кости динозавров для музея. Я провел целую зиму, собирая их вместе и изготавливая части скелета, которых недоставало, раскрашивая их в белый цвет, чтобы никто не обвинил нас в подделке.
— Но свежие!
— Клочки плоти еще висели на них. Остатки хрящей и сухожилий. Мясо выгрызено полностью. Это — Боусер. Очевидно, он нашел разлагающийся скелет и вывалялся в нем, собирая на себя любимый запах. Три дня я чистил его, потому что он вонял так, что жить с ним было невозможно.
— Раз ты так говоришь — прекрасно. А как ты объясняешь это?
— Никак. Это было, а объяснять я даже и не пытаюсь. Какое-то время и поиграл с идеей, что, быть может, несколько динозавров помельче дожили до настоящего времени и что Боусер каким-то образом нашел одного из них, когда тот умер. Но в этом было смысла не больше, чем в собаке, путешествующей во времени.
Послышался стук в дверь.
— Кто там? — громко крикнул я.
— Это Хайрам, мистер Стил. Я пришел навестить Боусера.
— Входи, Хайрам, — сказал я. — Боусер тут. С ним случилась неприятность.
Хайрам шагнул внутрь, но, увидев за столом Райлу, чуть не выскочил обратно.
— Я зайду позже, мистер Стил. Я не видел Боусера снаружи, поэтому и зашел…
— Все в порядке, Хайрам. Эта леди — мисс Эллиот, моя знакомая, с которой я не виделся очень давно.
Он вошел, шаркая, сорвал шляпу и прижал ее обеими руками к груди.
— Очень рад с вами познакомиться, мисс. Это ваша машина у ворот?
— Да, — ответила Райла.
— Она большая. Я никогда не видел такой большой машины. И она так приятно сверкает, в нее можно глядеться.
Он поймал взгляд Боусера в углу и поспешил вокруг стола, опустился возле него на колени.
— Что с ним? У него на ляжке нет волос.
— Я их срезал, — объяснил я. — Пришлось это сделать. Кто-то попал в него стрелой.
Это объяснение, не вполне точное, было достаточно простым, чтобы Хайрам его понял и не стал задавать вопросы. О стрелах он знал. Многие дети в городе имели лук и стрелы.
— Он сильно поранен?
— Не думаю.
Хайрам, согнув руку, обнял плечи Боусера.
— Это неправильно, — сказал он, — шнырять тут и стрелять в собак.
Боусер, выражая симпатию, бойко стучал хвостом по полу и лизал Хайрама в лицо.
— Особенно в Боусера, — продолжал Хайрам. — Нет собаки лучше Боусера.
— Хайрам, хочешь кофе?
— Нет, вы завтракайте. Я хочу еще посидеть с Боусером.
— Можно сделать тебе яичницу.
— Благодарю вас, мистер Стил. Я уже позавтракал. Я останавливался у Реверенда Якобсона, и он угостил меня на завтрак оладьями и сосисками.
— Ну тогда ладно. Оставайся с Боусером. Мне хочется показать мисс Эллиот окрестности.
Когда мы были уже во дворе, за пределами слышимости, я сказал Райле:
— Не позволяй Хайраму надоедать тебе. С ним не все в порядке. Хотя он безвреден. Бродит тут повсюду. Городок в какой-то мере заботится о нем. Люди кормят его, когда он приходит. У него есть все, что нужно.
— Но где он живет?
— Ниже по реке у него есть хижина, в которой он проводит не очень много времени. Обычно он ходит по округе, навещая друзей. Он и Боусер — большие друзья.
— Я заметила это.
— Он утверждает, что они с Боусером разговаривают. Что он рассказывает что-то Боусеру, а тот отвечает. И не только с Боусером. Он друг всех животных и птиц. Он садится во дворе и обращается к косоглазой малиновке, и птица стоит, наклонив голову на бок, и слушает его. Временами можно поклясться, что она понимает его. Он выходит в лес навестить кроликов и белок, бурундуков и сурков. Он отправляется за Боусером, чтобы выручить сурка. Говорит, что если бы собака оставила их в покое, они приходили бы и играли с ним.
— Он кажется слабоумным.
— О, в этом можешь не сомневаться. Но люди, подобные ему, встречаются на земле повсюду. Они есть не только в маленьких деревушках.
— Ты говоришь так, словно любишь его.
— Точнее, он не приносит мне хлопот. От него нет никакого вреда. Как ты говоришь, он — простая душа.
— Боусер любит его.
— Боусер его обожает.
— Ты сказал… Мне кажется, ты сказал, что здесь сорок акров. Что в мире могло бы заставить человека, подобного тебе, удовлетвориться сорока акрами?
— Пойдем, поглядим, — сказал я ей, — возможно, ты поймешь. Слушай птиц. Погляди вон туда, на этот старый яблоневый сад в цвету. Урожай яблок
— каждый год. Большинство из них мелкие и червивые. Я полагаю, что мог бы их обработать, но это масса лишних хлопот. Но и маленькие, и червивые — это яблоки, которые большинство людей забыло, если когда-нибудь и знало. Видишь, вот снежно-белое старое дерево и два или три красно-коричневых. Ты никогда не захочешь ничего другого, если отведаешь с красно-коричневого.
Она засмеялась.
— Ты рассмешил меня. Ты всегда меня смешил в своей особенной, мягкой манере. Ты здесь не ради пения птиц или каких-то давно забытых яблонь. Это, конечно, может быть часть всего, но за этим кроется нечто большее. Ночью ты говорил, что пришел сюда, чтобы найти кое-что, но не сказал, что именно.
Я взял ее за руку.
— Пойдем. Я подарю тебе путешествие.
Тропинка обегала старый амбар с осевшей дверью, шла через угол фруктового сада с его худосочными деревьями, а затем — по краю неровного вытянутого поля, заросшего сорняками и окаймленного деревьями. На том краю поля тропинка обрывалась у края ямы.
— Это — колодец, — сказал я. — Или, по крайней мере, думают, что это колодец.
— Ты вел здесь раскопки, — отметила она, посмотрев на канавы, вырытые мной.
Я кивнул.
— Местные считают меня помешанным. Сначала они думали, что я ищу клад. Сокровищ здесь нет, так что они сошлись на том, что я лишился рассудка.
— Ты не помешан, а это — не колодец, — сказала она. — Расскажи мне, что это.
Я сделал глубокий вдох и заговорил:
— Думаю, что это — кратер, выбитый космическим кораблем в бог знает какие времена. Мне попадались кусочки металла. Ничего крупного, ничего, что могло бы пролить свет на это. Корабль, если это был корабль, не разрушился, войдя в атмосферу, в отличие от метеорита. Иначе даже те кусочки металла, которые я находил, были бы оплавлены. Он попал в крепкую породу, но здесь нет признаков плазменной реакции. Я уверен, что в глубине лежит главная часть массы того, что упало сюда, чем бы оно ни было.
— Ты знал об этом отверстии прежде, когда был мальчиком?
— Знал. Вся эта местность изрыта так называемыми минеральными ямами. Здесь масса свинца. Одно время здесь были шахты — небольшие, конечно, маленькие, но действующие шахты. В старые дни, больше сотни лет назад, на этой земле и окрестностях были прямо-таки тучи разведчиков. Они выкапывали пробные шурфы повсюду в надежде открыть жилу. Позднее каждую дыру принимали за разведочный шурф. Большинство их, конечно, таковыми не было. Мы с приятелями, когда были мальчишками, были уверены, что это — поисковый шурф, и летом мы копались в нем. Старый чудак фермер, владелец земли, смотрел на это сквозь пальцы. Он обычно подшучивал над нами, называя нас шахтерами. Мы нашли несколько обломков, странных, металлических, которые не были рудой и не производили ровно никакого впечатления. Поэтому, когда прошло немного времени, мы потеряли к ним интерес. Спустя годы я снова задумался над нашими находками, и чем больше я размышлял, тем больше крепло во мне убеждение, что это остатки космического корабля. Итак, я вернулся сюда, считая, что решил оживить в памяти сцены детства. Когда выяснилось, что ферма продается, я купил ее, под влиянием порыва. Будь у меня время подумать, не уверен, что поступил бы так же. Временами мне кажется, что я сделал глупость. Но месяцами, проведенными тут, я просто наслаждался.
— Я думаю, что это удивительно, — сказала Райла.
Я изумленно взглянул на нее.
— Ты так думаешь?
— Удивительно думать об этом. Корабль со звезд.
— Я в этом не уверен.
Она придвинулась ко мне ближе, потянулась и поцеловала меня в щеку.
— Не имеет значения, правда это или нет. Важно лишь то, что ты сумел вообразить и что сам смог сделать вывод о том, что тут находится.
— И это говоришь ты, твердолобая деловая женщина?
— Занятие бизнесом — только способ выжить. В душе я все еще археолог. А они все — чистые романтики.
— Знаешь, — сказал я, — все утро меня раздирали противоречивые чувства. Очень хотелось поделиться этим с тобой, но я очень боялся, что ты сочтешь меня безответственным и глупым.
— А ты уверен? У тебя есть доказательства?
— Обломки металла. Странные сплавы с необычными свойствами. Я отправил несколько кусочков в университет на исследование. Они дали заключение, что не знают сплавов такого рода. Народ в университете всполошился. Меня спрашивали, где я нашел это вещество. Я им ответил, что подобрал в поле и заинтересовался. Вот так обстоят дела теперь. Обломки все еще у меня. Я не хочу, чтобы здесь копались университетские. Некоторые кусочки оплавлены. Некоторые — явно остатки каких-то машин. Никаких признаков ржавчины, только слабые пятна на поверхности, словно металл все же слабо реагировал с воздухом от долгого с ним соприкосновения. Он твердый и пластичный. Тверд почти как алмаз, но не хрупок. С поразительным напряжением на разрыв. Можно придумать и другие объяснения, но чуждый космический корабль — лучшее, наименее бессмысленное, и я остановился на нем. Я говорил себе — а как же — что должен быть объективным и придерживаться фактов, а не скакать на коне воображения.
— Забудь об этом, Эйса. Ты не скачешь на лошади воображения. Все это трудно воспринять — твою гипотезу, я имею в виду, — но это не очевидно. И твои доказательства. Ты же не можешь просто пренебречь ими.
— В таком случае, пойдем дальше. На этот раз никаких доказательств нет. Только свидетельство моих глаз и ощущение, которое у меня возникает. Есть странный сосед. Видимо, это наилучший способ охарактеризовать его. Я никогда не видел его отчетливо, ни разу мне не удалось бросить на него пристальный взгляд. Но я чувствую, когда он смотрит на меня, и ловлю его мимолетные взгляды. Мне не удалось разглядеть его, возникает лишь неопределенная конфигурация, которая заставляет меня вообразить, что он здесь. Я говорю «вообразить», потому что все еще пытаюсь быть научным и объективным. На чисто наблюдательном уровне я уверен, что он существует. Он лазит по деревьям во фруктовом саду, но находится там не все время. Он, кажется, много блуждает.