Саймак Клиффорд Дональд. Всякая плоть - трава

   - Грант, - зло повторил я, - какого черта?
   Я обозлился всерьез. Пусть его пьет, сколько влезет, это не моя забота, но по какому праву он врывается ко мне в дом?
   Шкалик опять простонал, свалился с табурета и нелепой кучей тряпья шмякнулся на пол. Что-то выпало из кармана его драной куртки, забренчало, зазвенело и покатилось по истертому линолеуму.
   Я опустился на колени и с немалым трудом кое-как перевернул пьянчугу на спину, физиономия у него была распухшая, вся в багровых пятнах, дыхание неровное, прерывистое, но перегаром от него не пахло. Не веря себе, я наклонился пониже - нет, он явно трезвый!
   - Брэд! - пробормотал он. - Это ты, Брэд?
   - Я, я, не волнуйся. Сейчас я тебе помогу.
   - Уже скоро, - зашептал он. - Времени в обрез.
   - Что скоро?
   Но он не ответил. Его одолел приступ удушья. Он силился что-то сказать и не мог, слова душили его, застревали в горле.
   Я вскочил, кинулся в гостиную, зажег свет у телефона. Второпях, бестолково и неуклюже стал листать телефонную книжку, все время подворачивались не те страницы. Наконец я отыскал номер доктора Фабиана, набрал и стал ждать: в трубке раздавался гудок за гудком. Хоть бы старик был дома, хоть бы не укатил куда-нибудь по вызову! Если его нету, никто не отзовется, на миссис Фабиан надеяться нечего. У неё жестокий артрит, она еле ползает. Доктор всегда старается залучить кого-нибудь, чтоб присматривали за ней, когда его нет дома, и отвечали на звонки, но это ему не всякий раз удается. Миссис Фабиан - старуха нравная, на неё не угодишь, и сносить её придирки никому не охота.
   Наконец доктор снял трубку, и у меня гора с плеч свалилась.
   - Док, - сказал я, - у меня тут Шкалик Грант, с ним что-то неладно.
   - Пьян, наверно.
   - Да нет, не пьян. Прихожу домой, а он сидит у меня на кухне. Его всего скрючило, и он что-то лопочет.
   - Что же он лопочет?
   - Не знаю. Говорить не может, лопочет, не поймешь что.
   - Хорошо, - сказал доктор Фабиан, - сейчас приеду.
   Надо отдать старику справедливость: на него можно положиться. Днем ли, ночью, в ненастье ли - никогда не откажет.
   Я вернулся в кухню. Грант перекатился на бок, он по-прежнему держался обеими руками за живот и тяжело дышал. Я не стал его трогать. Доктор скоро будет, а до тех пор я ничем не могу помочь. Уложить поудобнее? А может, ему удобней лежать на боку, а не на спине?
   Я подобрал металлический предмет, который выпал у Гранта из кармана.
   Это оказалось кольцо с полудюжиной ключей. На что ему, спрашивается, столько ключей? Может, он их таскает для пущей важности - воображает, будто они придают ему весу?
   Я положил ключи на стол, вернулся к Шкалику и присел подле него на корточки.
   - Я звонил доку, Грант, - сказал я. - Он сейчас приедет.
   Шкалик, кажется, услыхал. Минуту-другую он пыхтел и захлебывался, потом выдавил из себя прерывистым шепотом:
   - Больше помочь не могу. Ты остаешься один.
   У него это вышло далеко не так связно - какие-то клочки, обрывки слов.
   - Про что это ты? - спросил я, как мог мягко. - Объясни-ка, в чем дело.
   - Бомба, - сказал он. - Они захотят пустить в ход бомбу. Не давай им сбросить бомбу, парень.
   Не зря я сказал доктору Фабиану, что Грант не говорит, а лопочет.
   Я вышел к парадной двери поглядеть, не видно ли доктора, и тут он как раз показался на дорожке.
   Он прошел впереди меня в кухню и постоял минуту, глядя на Шкалика сверху вниз. Потом отставил свои чемоданчик, тяжело опустился на корточки и повернул Гранта на спину.
   - Как самочувствие? - спросил он.
   Шкалик не ответил.
   - Глубокий обморок, - сказал доктор.
   - Он только что со мной говорил.
   - Что же он сказал?
   Я покачал головой:
   - Да так, чушь какую-то.
   Доктор Фабиан вытащил из кармана стетоскоп и стал слушать сердце Гранта. Потом вывернул ему веки и посветил в глаза. Потом медленно поднялся на ноги.
   - Что с ним? - спросил я.
   - Шок. Не понимаю в чем дело. Надо бы свезти его в Элмор, в больницу, и там обследовать по всем правилам.
   Доктор устало повернулся и побрел в гостиную.
   - Где у тебя телефон?
   - В углу, возле лампы.
   - Позвоню Хайраму, - сказал доктор. - Он отвезет нас в Элмор. Гранта уложим на заднее сиденье, я сам тоже поеду, пригляжу за ним.
   На пороге он обернулся:
   - У тебя найдется парочка одеял? Надо его укутать потеплее.
   - Что-нибудь найду.
   Я пошел за одеялами. Когда вернулся, доктор уже снова был на кухне.
   Вдвоем мы спеленали Гранта, как младенца. Он был весь обмякший, будто без костей, по лицу его ручьями струился пот.
   - Непостижимо, как ещё в нем душа держится, - сказал доктор Фабиан.
   Живет в этой своей развалюхе у самого болота, хлещет спиртное подряд, без разбору, питается вообще неизвестно чем. Ест всякую дрянь, сущие помои. И за последние десять лет навряд ли хоть раз толком вымылся. - Старик вдруг вспылил: - Черт знает, до чего безобразно иные субъекты относятся к собственному телу.
   - Откуда он взялся? - спросил я. - Я всегда считал, что он родом нездешний. Но сколько себя помню, он вечно околачивался в Милвилле.
   - Его сюда занесло уже тому лет тридцать, а то и побольше, - сказал доктор Фабиан. - Тогда он был ещё совсем молодой. Нанимался то туда, то сюда, подрабатывал по мелочам, так тут и застрял. Никто не обращал на него внимания. Верно, думали - перекати-поле, опять его каким-нибудь ветром унесет. А потом как-то так прижился, что Милвилл без него и представить нельзя. Может, ему здесь понравилось. А может, просто не хватило ума двинуться дальше.
   Мы помолчали.
   - А почему он вдруг ввалился к тебе? - спросил доктор.
   - Право, не знаю. Мы с ним всегда ладили. Иногда ходим вместе на рыбалку. Может, он просто шел мимо и вдруг ему стало худо.
   - Может быть, и так, - согласился доктор.
   В дверь позвонили, я вышел открыть и впустил Хайрама Мартина. Хайрам рослый детина, морда у него мерзкая, зато полицейская бляха на лацкане всегда начищена до блеска.
   - Где он? - спросил Хайрам.
   - На кухне, - сказал я. - И доктор с ним.
   Сразу видно было, что Хайраму вовсе не улыбается везти Шкалика в Элмор.
   Он прошествовал в кухню и остановился, глядя на укутанное тело на полу.
   - Пьян, что ли?
   - Нет, - сказал доктор. - Он болен.
   - Ладно, - проворчал Хайрам. - Машина у крыльца, мотор не выключен.
   Давайте перетащим его и поехали.
   Втроем мы вынесли Шкалика из дому и пристроили на заднем сиденье.
   Я стоял на дорожке, смотрел им вслед и спрашивал себя, каково-то будет Гранту очнуться в больнице. Уж верно, он вовсе не стремился туда попасть.
   И ещё мне было не по себе из-за доктора Фабиана. Он уже очень не молод, наверняка целый день мотался по больным и все-таки счел своим долгом поехать со Шкаликом.
   Вернувшись на кухню, я надумал сварить себе кофе, хотел уже налить воду в кофейник - и увидел ту связку ключей, я её раньше подобрал с полу и кинул на стол. Я взял её в руки и стал разглядывать. Два ключа были большие, возможно, от сарая, два - самые обыкновенные ключи, неизвестно от чего, один от машины и ещё один, похоже, от сейфа. Я вертел их в руках, уже почти не глядя, и мысленно пожимал плечами. Откуда у нашего выпивохи ключ от машины, а тем более от сейфа? Машины у него нет - и, даю голову на отсечение, сроду у него не было ничего такого, что стоило бы хранить в сейфе.
   Времени в обрез, сказал он мне, они захотят сбросить бомбу. Доктору я сказал, что Шкалик лопочет безо всякого смысла, но теперь, как вспомню, не так уж я в этом уверен. Он задыхался, каждое слово давалось ему с великим трудом, и все же он так старался. Нет, это были осмысленные слова, ему важно было их выговорить. Он непременно хотел их сказать, собрал для этого последние силы? Совсем не похоже на бред, когда язык сам собою мелет и мелет всякую чушь. Но он сказал слишком мало. Ему не хватило сил или, может быть, времени. Ему удалось выговорить лишь несколько слов, но в чем их смысл, понять невозможно.
   Есть одно место, где я, пожалуй, ещё до чего-нибудь дознаюсь и тогда пойму, что он хотел сказать, только очень мне это не по душе. Пьянчужка Грант - мой старинный друг, мы стали друзьями в тот далекий день, когда Грант, идучи ловить рыбу, прихватил с собой десятилетнего мальца и до вечера просидел с ним на берегу, без устали рассказывая всякие удивительные истории. Помню, тогда нам и кое-какая рыба попалась, но рыба - это было не главное. Важнее всего - это важно и по сей день, - что взрослый человек понимал десятилетнего мальчишку и держался с ним на равных. В тот день, в те несколько предвечерних часов, я разом вырос. Пока мы сидели на берегу реки, я был ничуть не меньше его - такой же человек, а это случилось со мной впервые.
   Да, надо кое-что сделать... очень мне это не во душе... но, может,
   Шкалик и не рассердится. Он ведь пытался мне что-то сказать и не сумел, не хватило сил. Уж, конечно, он поймет, что если я воспользуюсь ключами и заберусь в его лачугу, так не с каким-то злым умыслом и не из праздного любопытства: надо же хоть попытаться понять, о чем он старался меня предупредить.
   Еще никто никогда не переступал его порога. Свою халупу на окраине Милвилла, у самого болота, в которое переходит луг Джека Диксона, Грант строил понемногу, год за годом, из всякого хлама, какой попадался под руку: бревешко или доска, которая плохо лежит, расплющенная жестянка, обломок фанеры - все шло в ход. Сперва получилось что-то вроде конуры или курятника с односкатной крышей - лишь бы кое-как укрыться от ветра и дождя. Но по кусочку, по щепочке год за годом Грант все укреплял и увеличивал эту странную постройку - и в конце концов вышло хоть и нелепое, нескладное, с какими-то корявыми выступами и углами, а все-таки жилище.
   Итак, я решился, в последний раз подбросил ключи, на лету поймал и сунул в карман. Вышел из дому и сел в машину.
   6
   Призрачно белый туман тонкой пеленой стлался над болотом и завивался у подножия пригорка, на котором стояла хижина Шкалика. Дальше, за этой плоской белизной, вздымалась смутная тень: среди болота торчал поросший лесом островок.
   Я остановил машину и вылез; в нос ударил едкий болотный дух: пахло тлением, плесенью, гниющими травами, ржавой стоячей водой. В сущности, не такой уж тошнотворный завах, и, однако, было в нем что-то нечистое, меня даже передернуло. Вероятно, к этому можно привыкнуть, подумал я. Шкалик живет здесь так долго, что, скорей всего, принюхался и уже ничего не чувствует.
   Я оглянулся на город - сквозь темную массу мрачных, будто в дурном сне приснившихся деревьев на миг блеснул луч уличного фонаря, что раскачивался на ветру. Да, можно не беспокоиться, я наверняка доехал незамеченным. Прежде чем свернуть с шоссе, я погасил фары и дальше, по проселочной дороге, которая, петляя, доходила до хижины Гранта, полз, как черепаха, при одном лишь тусклом свете луны.
   Яко тать в нощи, подумалось мне. Да так оно и есть, вот только красть я ничего не собираюсь.
   Тропинка привела меня к двери, слепленной, будто из заплат, из кривых, бросовых дощечек и обрезков; дверь заперта была на тяжелый засов с огромные висячим замком. Я попробовал один из больших ключей, он подошел, дужка замка откинулась. Толкнул дверь, она со скрипом отворилась.
   Я засветил карманный фонарик, который на всякий случай прихватил из машины. С порога повел лучом вправо и влево. Стол, три стула, у одной стены койка, у другой очаг.
   И - чистота. Деревянный пол устлан заботливо пригнанными друг к другу кусками линолеума. И линолеум протерт до блеска. Стены оштукатурены и тщательно оклеены клочками обоев, причем на какое-либо соответствие света и узора мастеру было в высшей степени наплевать.
   Медленно поводя по сторонам лучом фонаря, я вошел в комнату. Теперь, кроме самых больших вещей, которые первыми бросились мне в глаза, - печка, стол, стулья, кровать, я стал замечать и другие, помельче.
   И среди прочего - то, что должен был бы заметить прежде всего, но почему-то не заметил: на столе стоял телефон.
   Я направил на него луч фонаря и долгие секунды смотрел, проверял то, что было очевидно с самого начала, с самого первого взгляда: у этого телефона не было ни диска, ни провода. Да и окажись у него провод, его здесь не к чему было бы присоединить: телефонная линия никогда не доходила до этой халупы на краю болота.
   Стало быть, их три... то есть, это я знаю три. Один стоял у меня в конторе, другой - в кабинете Джералда Шервуда, а вот и ещё один - в лачуге первейшего милвиллского лодыря и забулдыги.
   А впрочем, не такой уж он забулдыга, как воображает весь Милвилл.
   Мы-то думали, он зарос грязью в своей развалюхе. А между тем пол вымыт, стены оклеены обоями, все чисто и опрятно.
   Джералд Шервуд, я и Шкалик Грант - что, спрашивается, может нас объединять? И сколько ещё в Милвилле таких телефонов? С кем ещё соединяют нас неведомые, непонятные узы?
   Я повел фонариком, луч взобрался на постель, застланную лоскутным одеялом - не смятым, не скомканным, а расправленным гладко, без единой морщинки. А потом луч осветил ещё столик по ту сторону кровати. Под ним стояли две картонные коробки. Одна без всякой надписи, на крышке другой яркие крупные буквы - известная марка превосходного шотландского виски.
   Я подошел к столику и вытащил ящик из-под виски. То, что я в нем увидел, меня огорошило. Я думал, там сложено белье и прочие пожитки или свален никчемный старый хлам, но никак не ожидал, что это и правда виски.
   Не веря глазам, я доставал бутылку за бутылкой - непочатые, даже нераскупоренные. Потом снова поставил их все в ящик и осторожно присел на корточки. Где-то внутри росло желание расхохотаться... но, если вдуматься, тут было не до смеха.
   Только сегодня Шкалик выклянчил у меня доллар, уверяя, что ему с самого утра нечем было промочить горло. А в это самое время у него под столом стоял целый ящик первоклассного виски.
   Неужели весь его вид, его повадки завзятого пьяницы и забулдыги просто маскарад? Грязные, обломанные ногти; мятая драная одежда; вечно небритая физиономия и немытая шея, и вечно он клянчит на выпивку, и не брезгует самой грязной случайной работой ради хлеба насущного... так что же, все это - подделка и обман?
   Но если это притворство, то - чего ради?
   Я затолкал ящик с виски обратно под стол и вытащил вторую коробку.
   Тут было уже не виски, но и не какой-нибудь старый хлам. Тут были телефоны.
   Я оцепенел, вытаращив глаза. Так, значит, вот каким образом тот аппарат попал ко мне на стол! Его принес Шкалик, а потом дожидался меня, подпирая стенку. Возможно, выходя из конторы, он увидал меня в конце улицы - и попытался единственно правдоподобным образом объяснить, с какой стати он тут околачивается. А может быть, это просто нахальство и больше ничего.
   И все время он втихомолку надо мной насмехался.
   Нет, неправда. Не станет Грант надо мной насмехаться. Мы с ним старые, верные друзья, и не станет он надо мной измываться и дурачить меня. Тут кроется что-то серьезное, что-то очень, очень серьезное, тут совсем не до смеха.
   Если это Шкалик принес телефон ко мне в контору, так, может, он сам его и забрал? Может, потому он и заявился вечером ко мне домой - хотел объяснить, отчего телефон исчез?
   Нет, едва ли. Не похоже.
   Но если телефон забрал не Шкалик, значит, тут замешан кто-то еще.
   Вынимать телефоны из коробки не было никакой надобности, я отлично знал, что это такое. И все-таки вытащил их - и, конечно, не ошибся. Ни дисков, ни проводов у них не было.
   Я поднялся на ноги и постоял в раздумье, глядя на тот телефон, что стоял на столе; потом решился, подошел к столу и снял трубку.
   - Слушаю! - отозвался уже знакомый мне деловитый голос. - Что вы можете сообщить?
   - Это не Шкалик говорит, - сказал я. - Шкалика отвезли в больницу. Он заболел.
   Короткая заминка, потом голос сказал:
   - А, это мистер Брэдшоу Картер, не так ли? Очень мило, что вы позвонили.
   - Я нашел телефонные аппараты у Шкалика. Я сейчас у него дома. А тот телефон, который был у меня в конторе, куда-то пропал. И я виделся с Джералдом Шервудом. Мне кажется, приятель, вам пора объясниться начистоту.
   - Да, конечно, - сказал голос. - Как я понимаю, вы согласны представлять наши интересы.
   - Стоп, одну минуту. Сперва объясните толком, в чем дело. И дайте мне время подумать.
   - Ну, вот что, - сказал голос, - вы все обдумайте и позвоните нам. А что вы сказали про Шкалика, куда его увезли?
   - В больницу. Он заболел.
   - Почему же он не сообщил нам! - ахнули в трубке. - Мы бы привели его в порядок. Ведь он прекрасно знает...
   - Может быть, он просто не успел. Когда я его нашел, он был очень плох.
   - Как называется то место, куда его увезли?
   - Элмор. Элморская больница.
   - Элмор. Да, да, конечно. Мы знаем, где это.
   - Может, вы и Гринбрайер знаете?
   Сам не понимаю, как это сорвалось у меня с языка. Я и не думал про Гринбрайер. Он вдруг выскочил из подсознания - быть может, где-то там, в глубине, наши здешние происшествия связались для меня с тем, что рассказывал о своей работе Элф.
   - Гринбрайер? Да, разумеется. Это в, штате Миссисипи. Маленький город, совсем как Милвилл. Так вы нас известите? Когда окончательно примете решение, вы нас известите?
   - Извещу.
   - Большое спасибо, сэр. Рады будем сотрудничать с вами.
   И телефон заглох.
   Значит, и в Гринбрайере тоже. Не только в Милвилле. А может, и во всем свете то же самое. Кой черт, что же это творится?
   Надо поговорить с Элфом. Пойду сейчас домой и позвоню ему. Или лучше поеду к нему, поговорим с глазу на глаз. Наверно, он уже в постели придется разбудить. Прихвачу чего-нибудь выпить.
   Я взял телефон под мышку и вышел. Притворил дверь, проверил, защелкнулся ли замок, и пошел к своей машине. Открыл заднюю дверцу, поставил телефон на пол и накрыл плащом (он лежат сложенный на заднем сиденье).
   Глупо, конечно, а все же как-то спокойнее, когда эта штука спрятана подальше и не бросается в глаза.
   Потом я сел за руль и задумался. Пожалуй, не стоит ничего делать второпях, очертя голову. Завтра утром мы с Элфом все равно увидимся, и тогда будет вдоволь времени на разговоры: если надо проговорим хоть целую неделю. А пока попробую сам обмозговать положение.
   Час уже поздний, а надо ещё собрать и уложить в машину все, что нужно для рыбалки и хоть немного поспать.
   Не делай глупостей, говорил я себе. Не спеши. Постарайся все продумать.
   Дельный совет. Только для кого-нибудь другого. И даже для меня - но только в другое время и при других обстоятельствах. А тут надо было действовать совсем иначе. Надо было гнать во весь дух к "Стоянке Джонни" и вломиться к Элфу. Быть может, тогда все пошло бы по-другому. А впрочем, кто его знает. Наверняка никогда ничего не знаешь.
   Короче говоря, я все таки вернулся домой, уложил рыболовную снасть и все прочее в машину, соснул часок-другой (теперь понять не могу, как мне удалось уснуть), а ни свет ни заря меня поднял будильник.
   И, не успев добраться до Элфа, я наткнулся на невидимый барьер.
   7
   - Эй! - радостно окликнуло меня развеселое пугало.
   Он стоял передо мной нагишом и, пуская слюну, пересчитывал собственные пальцы.
   Обознаться было невозможно. За минувшие годы он ничуть не изменился.
   Все то же безмятежно тупое выражение лица, лягушачий рот до ушей, в глазах ни искорки мысли. Как и все в Милвилле, я не видел его целых десять лет, но, казалось, он не стал старше. Разве что волосы отросли и спадали на плечи, но он так и остался безусым. Просто всю физиономию покрывал какой-то цыплячий пух. И он был совершенно голый, только на голове торчал невообразимый соломенный колпак. Да, это был он, Таппер. Все тот же прежний Таппер. Его нельзя было не узнать.
   Он перестал считать пальцы и сглотнул слюну. Снял свою дурацкую шляпу и протянул мне, чтобы я получше её разглядел.
   - Сам сделал! - сказал он, раздуваясь от гордости.
   - Отличная шляпа, - отозвался я.
   А про себя подумал: Таппер - принесла же его нелегкая! Не знаю, откуда он вдруг взялся, но хуже времени выбрать не мог. У Милвилла сейчас хватает забот, ему пока не до Тапперов.
   - Твои папа, - сказал Таппер Тайлер. - Где твой папа, Брэд? Мне надо ему кой-чего сказать.
   А голос? Как можно было его не узнать? И как я мог забыть, что у Таппера необычайный дар подражания? Он всегда мастерски передразнивал любую птицу, лаял, мяукал и, к восторгу окружавшей его плотным кольцом хохочущей детворы, разыгрывал целые сценки - драку кошки с собакой или перебранку двух соседей.
   - Твой папа? - повторил Таппер.
   - Пойдем-ка в дом, - сказал я. - Дам тебе что-нибудь надеть. Нечего разгуливать, в чем мать родила.
   Он рассеянно покивал.
   - Цветы, - сказал он. - Много-много, красивые.
   И развел руки, показывая, как много цветов.
   - Луга, луга. Всюду цветы. Конца-краю нет. И все лиловые. Такие красивые, и пахнут как хорошо, и какие добрые.
   Рукой, похожей на птичью лапу, он утер подбородок, по которому во время этой длинной речи побежала струйка слюны. Потом вытер ладонь о бедро.
   Я взял его за локоть, повернул и повел к дому.
   - А твой папа? Мне надо рассказать твоему папе про цветы.
   - После расскажешь.
   Я заставил его подняться на веранду, подтолкнул к двери и вошел следом. Вот так-то лучше. Нечего ему болтаться в таком виде по улицам, людей пугать. А я и без того сыт по горло. Только вчера вечером у меня в кухне валялся без памяти Шкалик, и вот заявился нагишом Таппер. Чудаки народ неплохой, и в захолустных городишках их всегда хватает, но сейчас это, право, некстати.
   Все ещё крепко держа Таппера за локоть, я привел его в спальню.
   - Стой тут.
   Он стал как пень посреди комнаты и только бессмысленно озирался, разинув рот.
   Я отыскал рубашку, штаны. Вытащил пару башмаков, но поглядел на его ноги и сунул башмаки на прежнее место. Наверняка малы. У Таппера огромные, расшлепанные ножищи - видно, многие годы топал босиком.
   Я протянул ему штаны и рубаху:
   - Надевай. И сиди тут. Никуда не выходи.
   Он не ответил и одежду не взял. И опять принялся пересчитывать свои пальцы.
   До этой минуты мне недосуг было задумываться, а тут я впервые спросил себя - да где же он пропадал? Как это могло случиться: исчез человек, скрылся без следа ни много ни мало на десять лет, и вдруг - здрасте! явился неведомо откуда...
   Таппер исчез в тот год, когда я только поступил в среднюю школу, - мне это крепко запомнилось, потому что на целую неделю нас, мальчишек, отпустили с уроков и мы помогали его разыскивать. Миля за милей мы прочесывали поля и леса частой цепью, на расстоянии вытянутой руки друг от друга, и под конец думали уже, что найдем не живого человека, а мертвеца.
   Полиция обшарила дно реки, окрестные пруды и озера. Отряд милвиллцев под командой шерифа облазил болото за хижиной Шкалика, старательно прощупывая трясину длинными шестами. Отыскали множество бревен, два или три дырявых, выброшенных за ненадобностью бака для белья, да ещё в дальнем конце - давным-давно издохшего пса. Таппера не нашли.
   - Ну что же ты, - сказал я ему. - На, оденься.
   Он досчитал пальцы и из вежливости утер подбородок.
   - Мне надо назад, - сказал он. - Цветы не могут долго ждать.
   Он протянул руку и принял штаны и рубаху.
   - Мои старые изорвались, - пояснил он. - Просто взяли и свалились с меня.
   - Полчаса назад я видел твою матушку, - сказал я. - Она тебя искала.
   Сказал и насторожился: ещё вскинется, никогда не знаешь, какая муха его укусит. Но я нарочно сказал неосторожные слова - вдруг это немного встряхнет его, всколыхнет в нем каплю здравого смысла.
   - А она всегда меня ищет, - беспечно отвечал Таппер. - Она думает, я ещё маленький, мне нянька нужна.
   Как будто он и не пропадал. Как будто не прошло десять лет. Как будто он вышел из родительского дома всего час назад. Как будто время ничего для него не значило... да, наверно, так оно и было.
   - Оденься, - велел я. - Сейчас вернусь.
   Прошел к телефону и набрал номер доктора Фабиана. Зачастили гудки: занято.
   Я повесил трубку. Кому ещё позвонить? Можно Хайраму Мартину. Наверно, ему-то и надо звонить. Но стоит ли? Доктор Фабиан - вот кто здесь нужен, он умеет обращаться с людьми. А Хайрам только и умеет ими помыкать.
   Я ещё раз набрал номер доктора. Опять занято.
   Брякнув трубку на рычаг, я кинулся в спальню. Таппера нельзя надолго оставлять одного. Кто его знает, что он может натворить.
   И все-таки я мешкал слишком долго. Его совсем не годилось оставлять одного.
   Спальня была пуста. Окно раскрыто настежь, рама с москитной сеткой выломана, Таппера как не бывало.
   В два прыжка я пересек комнату, высунулся из окна - никого!
   В глазах у меня потемнело от страха. Почему - непонятно. Ну что за важность, если Таппер и удрал, сейчас есть заботы поважнее. И однако, бог весть почему, я знал: надо его догнать, вернуть, ни в коем случае нельзя снова его упустить.
   Безотчетно, не думая, я отошел вглубь комнаты, разбежался и нырнул головой в окно. Свалился наземь, ударился плечом, перевернулся и вскочил.
   Таппера нигде не было видно, но теперь я понял, куда он пошел. На росистой траве ясно виднелись следы, они вели за угол дома, к старым теплицам. Он пошел прямиком к чаще лиловых цветов, они разрослись на заброшенном участке, где когда-то мой отец, а потом и я разводили на грядках цветы и овощи на продажу. Таппер прошел шагов двадцать вглубь этого лилового островка, за ним тянулась отчетливая борозда: примятые стебли ещё не успехи расправиться, и листья, с которых он стряхнул росу, были темнее остальных.
   В двадцати шагах борозда обрывалась. Дальше и вокруг лиловые цветы стояли совершенно прямо, сплошь посеребренные капельками росы.