Саймак Клиффорд Дональд. Братство Талисмана

   — Давайте оставим шутки и перейдем к делу, — предложил отец. — Садись поближе, сынок. Дело касается тебя.
   — Хорошо, сэр, — ответил Дункан.
   Он сел. Архиепископ глянул на его отца.
   — Я буду рассказывать, Дуглас?
   — Да, — ответил отец. — Вы знаете об этом больше меня и говорите вы лучше. У вас есть слова для этого.
   Архиепископ сложил пухлые пальцы на объемистом животе.
   — Два года назад, — сказал он Дункану, — твой отец принес мне манускрипт, который он нашел при разборе семейных бумаг.
   — Эту работу, — вмешался отец, — надо было сделать столетия назад. Документы и записи были перемешаны без всякого смысла. Старые письма, дарственные, старинные инструменты — все в беспорядке валялось в ящиках. Разборка всего этого и сейчас не закончена. Я занимаюсь ею от случая к случаю. И не всегда легко понять, что к чему.
   — Он принес мне манускрипт, — продолжал архиепископ, — потому что тот был на незнакомом языке, на таком, который не только твой отец, но и вообще мало кто видел.
   — Вроде бы арамейский, — заметил отец. — Кажется, на нем говорил Иисус.
   Дункан переводил взгляд с одного на другого. К чему они ведут? Что все это значит, и при чем тут он, Дункан?
   — Ты удивляешься, почему это касается тебя? — спросил архиепископ.
   — Да.
   — Со временем дойдем и до этого. Так вот, наши добрые отцы разбирали манускрипт. Только двое из них имеют некоторое знакомство с этим языком. Один с трудом сумел прочитать слова, а другой частично перевел. Но я подозреваю, что сделано очень мало. Мы не знаем главного: подлинный это отчет или мистификация. По-видимому, это дневник, отчет о деяниях Иисуса. Не обязательно ежедневный. Есть части, где запись велась ежедневно, и есть пропуски в несколько дней, но тогда ведущий дневник снова возвращается к предыдущей дате и записывает все, что случилось в эти пропущенные дни. Выглядит это так, будто автор дневника жил в то время и был свидетелем того, что записывал. Вроде бы он не был в числе товарищей Иисуса, но каким-то образом был поблизости. Ну, вроде прихлебателя. Нет никакого намека на то, кем он был.
   Архиепископ помолчал, по-совиному глядя на Дункана.
   — Ты понимаешь, конечно, какое значение может иметь этот документ, если он подлинный?
   — Да, конечно, — ответил Дункан. — Он может дать нам детальный, день за днем, отчет о деяниях господа.
   — Не только это, сын, — вмешался отец. — Это был бы отчет очевидца. Это явилось бы доказательством, что человек по имени Иисус действительно существовал.
   — Но я не могу…
   — Твой отец говорит правду, — перебил архиепископ. — Если не считать этих нескольких листов манускрипта, у нас нет ничего, что могло бы служить доказательством историчности Иисуса. Существует несколько отрывочных записей, показывающих, что такой человек был, но все они сомнительны. Может, явная подделка, может, интерполяция, а может, искажения при переписке монахами, чья набожность иной раз оказывалась выше человечности. Мы верим без доказательств. Святая церковь не сомневается в существовании христа, но наша религия основана на вере, а не на доказательствах. Мы о них не думаем. Однако перед нами такое множество неверных и язычников, что о доказательствах приходится подумать. Если этот манускрипт является доказательством, наша мать-церковь сможет с его помощью убедить тех, кто не разделяет нашей веры.
   — А также, — добавил отец, — устранит сомнения и скептицизм внутри самой церкви.
   — Но вы сказали, что это может быть мистификацией.
   — Может, — согласился архиепископ. — Мы склонны думать, что нет. Но отец Джонатан из нашего аббатства не может произвести экспертизу. Нам нужен ученый, знающий арамейский язык, изменения, происшедшие в нем, время этих изменений. За прошедшие столетия в этом языке было множество диалектов. Современный диалект, на котором еще говорят в некоторых уголках восточного мира, конечно, очень отличается от того, на каком говорили во времена христа, и даже тогда в разных частях страны были разные диалекты.
   — Я счастлив, — сказал Дункан, — что такая важная вещь вышла из этого дома, но я не понимаю… Вы сказали, что я…
   — Во всем мире есть только один человек, который может сказать, подлинный это манускрипт или нет. Этот человек живет в Оксенфорде.
   — Оксенфорд? На юге?
   — Именно. Он живет в маленькой общине ученых, которая за последнее столетие…
   — Между нами и Оксенфордом лежат разоренные земли, — сказал отец.
   — Мы думаем, — подхватил архиепископ, — что маленький отряд мужественных и преданных людей может проскользнуть через них. Мы с твоим отцом подумывали, не послать ли рукопись морем, но у тех берегов столько пиратов, что честное судно едва ли осмелится бросить там якорь.
   — Насколько мал должен быть отряд?
   — Как можно меньше, — ответил отец. — Мы не можем послать полк вооруженных людей через половину Британии. Такие силы привлекут к себе слишком много внимания. А маленький отряд, идущий тихо и незаметно, может иметь больше шансов. Конечно, скверно, что отряду придется идти через разоренные земли, но окружного пути нет. Экспедиция была бы много легче, если бы мы знали, где сейчас находятся разрушители, но по нашим сведениям, они могут быть в любом месте на севере. Правда, на прошлой неделе мы получили более новые сообщения: похоже, что разрушители двигаются в восточном направлении.
   Его преосвященство торжественно кивнул.
   — Прямо на нас, — отметил он.
   — Вы имеете в виду Стэндиш Хауз?
   Отец Дункана слегка улыбнулся.
   — За нас здесь не бойся, сынок. Этот старый замок стоит почти тысячу лет, и кто только на него не кидался. Но если отряд хочет добраться до Оксенфорда, ему надо выступить как можно скорее, пока Орда разрушителей не подошла к нашим дверям.
   — Вы думаете, что я…
   — Да, — ответил отец. — Мы думали об этом.
   — Мы не знаем лучшего человека для этого дела, — сказал его преосвященство. — Но ты будешь решать сам. Путешествие будет отягощено большой опасностью.
   — Если ты решишь поехать, — сказал отец, — у тебя будет больше шансов на успех, чем у кого-либо другого. Если бы я думал иначе, мы бы не подняли этого вопроса.
   — Он отлично тренирован в военном искусстве, — обратился архиепископ к хозяину замка. — Я бы сказал, хотя лично в этом не разбираюсь, что ваш сын — лучший меченосец на севере. Он очень много читал об исторических войнах…
   — Но я ни разу не поднимал меча во гневе, — запротестовал Дункан. — Я больше знаком с фехтованием. Мы столько лет жили мирно, столько лет не было войн…
   — Так тебя не посылают в сражение, — мягко заметил отец. — Чем меньше ты будешь сражаться, тем лучше. Твое дело — пройти незамеченным через разоренные земли.
   — Но ведь вполне возможно, что мы наткнемся на разрушителей. Полагаю, что я каким-нибудь образом выкручусь, хотя это совсем не та роль, в которой я представлял себя. Мои интересы, как у моего отца и деда, лежат в поместье, в людях, в земле…
   — В этом ты не одинок, — отозвался отец. — Многие Стэндиши жили на этой земле, но, если было нужно, уходили за нее сражаться, и никто из них не опозорил свой род. Так что перед тобой длинная цепь воинов.
   — Кровь скажется, — важно произнес архиепископ. — Кровь всегда сказывается. Хорошие старые фамилии вроде Стэндишей — оплот Британии и господа нашего.
   — Ладно, — сказал Дункан. — Раз уж вы так решили, раз хотите, чтобы я участвовал в этой вылазке на юг, то хоть расскажите мне все, что вы знаете о разрушителях и разоренных землях.
   — Известно только, что это цикличный феномен, — сказал архиепископ. — Цикл начинается в разных местах примерно каждые пять столетий. Мы знаем, что около пятисот лет назад это произошло в Иберии. За пятьсот лет до этого — в Македонии. Есть указания, что еще раньше то же самое было в Сирии. В область вторгается рой демонов и различных духов. Они сметают перед собой все. Жителей убивают, дома сжигают. Местность остается в полном запустении. Такая ситуация существует неопределенное число лет — от двух-трех до десяти, а то и больше. Затем злые силы вроде бы уходят, народ снова заселяет страну, хотя требуется не меньше ста лет, чтобы восстановить ее. Демоны и их когорты назывались по разному. В этом последнем великом вторжении их зовут разрушителями. Когда-то они звались Ордой. Но главное, конечно, сущность этого феномена. Многие ученые ломали себе голову над причинами его возникновения, дошли чуть ли не до сказочных теорий, но ничего реального не придумали. Ясное дело, никто из них, в сущности, не пытался исследовать пострадавший район, и я их за это не порицаю…
   — А теперь, — перебил отец, — вы предполагаете, что мой сын…
   — Я не предполагаю, что он будет исследовать. Он должен только постараться пройти через пострадавшую область. Не будь этот Вайс из Оксенфорда так стар, мы могли бы и подождать, но он очень стар и, по последним сведениям, сильно слабеет. Из него уже песок сыплется. Того и гляди, он отойдет к небесным наградам. А он единственная наша надежда. Я не знаю больше никого, кто мог судить о манускрипте.
   — А если манускрипт пропадет до того, как будет доставлен в Оксенфорд? — спросил Дункан.
   — Такое может случиться, хотя я знаю, что ты будешь беречь его, как свою жизнь.
   — Любой так сделает, — ответил Дункан.
   — Это драгоценная вещь, — проговорил его преосвященство, — возможно, самая драгоценная во всем христианском мире. В этих нескольких листах, быть может, заключена будущая надежда человечества.
   — Вы можете послать копию.
   — Нет, — сказал архиепископ, — посылать надо оригинал. Как бы тщательно ни скопировали — а у нас в аббатстве есть копиисты великого ума — они могут нечаянно пропустить какую-нибудь характерную деталь, которая окажется существенной при определении подлинности. Мы сняли две копии, они будут храниться в аббатстве под семью замками. Если оригинал будет потерян, у нас останется хотя бы текст, но потеря оригинала будет катастрофой.
   — А если Вайс установит подлинность текста, но поднимет вопрос о пергаменте и чернилах? Вдруг он не настолько в них разбирается?
   — Сомневаюсь, — возразил архиепископ, — что он поднимет этот вопрос. Со своими товарищами — учеными он решит все вопросы, если признает рукопись подлинной по тексту. Но если все же возникнут такие вопросы, ты найдешь другого ученого. Там должны быть и такие, кто понимает толк в чернилах и пергаменте.
   — Ваше преосвященство, — сказал отец, — вы говорили, что были теории насчет разоренных земель, насчет причин этого разорения. Нет ли среди этих теорий приемлемой для нас?
   — Трудно выбрать. Все они весьма изобретательны, некоторые обманчивы и логически ненадежны. Только одна, пожалуй, кажется мне более разумной — что разоренные земли используются для восстановления мировых сил зла — возможно, они иногда нуждаются в покое для обсуждения своих целей, для самоукрепления и восстановления своих сил. Вот они и опустошают местность, превращают ее в место ужаса и отчаяния, что служит им защитным барьером против вмешательства, пока они выполняют какие-нибудь нечестивые ритуалы, необходимые для усиления их на следующие пятьсот лет деятельности зла. Тот, кто предложил эту теорию, хотел доказать, что ослабление зла происходит за несколько лет до разрушения земель и некоторое время после этого великого прироста зла, но я сомневаюсь, что ученому это удастся. Для такого изучения слишком мало данных.
   — Если это правда, — сказал Дункан, — тогда наш маленький отряд, идя очень осторожно и избегая столкновений, сможет, пожалуй, пройти незамеченным. Силы зла, убежденные, что опустошение защищает их, будут менее насторожены, чем при других обстоятельствах, и будут заниматься своими делами.
   — Пожалуй, ты прав, — согласился отец.
   Архиепископ молча слушал разговор отца и сына, сложив руки на животе и полузакрыв глаза, будто боролся с какой-то мыслью. Наконец он зашевелился и сказал:
   — Мне кажется, надо серьезно изучать эти великие силы зла, выпущенные в мир за бесчисленные столетия. Мы все время отвечали на это ужасом, объясняли бессмысленным суеверием. Нельзя сказать, что те рассказы, которые мы слышали, безосновательны. Некоторые из них правдивы, другие даже документальны, но немало среди них и вранья, глупых крестьянских сказок, придуманных от безделья. В сущности, у крестьян мало развлечений, только шутки да блуд, вот их и привлекают всякие глупые россказни. Россказни эти только затемняют дело, а мы должны сосредоточиться на понимании этого зла. И у нас ведь хватает глупостей: есть чары и заклинания, чтобы отогнать дьявола, рассказы о людях, превращенных в собак или во что-нибудь худшее. Мы верим, что вулканы могут быть вратами ада. Не так давно мы слышали, что какие-то глупые монахи спустились в шахту и обнаружили там чистилище. Такого рода вещи нам не нужны. Нам нужно понять зло, потому что только понимание окажется для нас почвой, на которой мы сможем сражаться со злом. Мы должны начать эффективную борьбу не только за мир в наших мыслях, за какую-то меру свободы от оскорблений, несправедливости и боли, которые зло посылает на нас, но и за рост нашей цивилизации. Подумать только, мы столетиями были застойным обществом, мы не прогрессировали. То, что делается каждый день в этом поместье и во всем мире, ни на йоту не изменилось за тысячу лет. Сеют семена и собирают урожай, молотят, как молотили всегда, поля вспахивают теми же малопригодными орудиями, крестьяне так же голодают…
   — В этом поместье они не голодают, — возразил отец Дункана. — Здесь никто не голодает. Мы смотрим за своими людьми, а они смотрят за нами. Мы делаем запасы на черный день, и когда такой день приходит, хотя это редко бывает, у нас есть пища для всех и…
   — Милорд, — сказал архиепископ, — простите меня, но я говорил вообще. То, что я сказал, не относится к вашему поместью. Я прекрасно знаю это, но в целом, дело обстоит так, как я сказал.
   — Наша семья, — продолжал лорд Стэндиш, — управляет этими землями почти десять столетий. И, как управляющие страной, мы принимаем на себя безусловную ответственность…
   — Простите, но я не имел в виду ваш дом. Я могу продолжать?
   — Сожалею, что прервал вас, но я обязан был разъяснить, что в Стэндиш Хаузе никто не голодает.
   — Я понял, — сказал архиепископ. — Вернемся к тому, о чем я говорил. Я считаю, что великий груз зла, который лег на наши плечи, работал против любого прогресса. Так было всегда: в древние времена люди изобрели колесо, сделали глиняную посуду, приручили животных, окультурили растения, стали добывать руду. Но после этих первичных начинаний мало что было сделано. Было время — если верить истории — когда появлялись искры надежды. Такая искра зажглась в Греции, но Греция сошла на нет. Казалось, что Рим представляет определенную величину и что-то обещает, но и Рим превратился в пыль. Казалось, что теперь, в двадцатом веке, должны быть какие-то признаки прогресса. Лучшие повозки, лучшие дороги, лучшие плуги и лучшее понимание, как использовать землю, лучшие способы постройки домов, чтобы крестьяне не жили больше в скверных хижинах, лучшие корабли. Иной раз я размышлял над альтернативной историей, над дублем нашего мира, где зло не существует. Мир, где столетия прогресса открыли возможности, о которых мы даже не можем гадать. Это мог быть наш мир, наш двадцатый век. Но это всего лишь мечта, конечно. Мы знаем, что где-то на западе, через Атлантику, есть новые земли, как говорят, пустынные. Моряки с юга Британии и с западных берегов Гала ходят туда ловить треску, но немногие, потому что мало достаточно надежных кораблей. А может, и нет большого желания, потому что нам не достает предприимчивости. Мы порабощены злом и такими останемся, пока не сделаем что-нибудь с этим злом. Наше общество больно недостатком прогресса и многого другого. Я часто думаю, что зло питается нашей нищетой, становится от нее сильнее и, чтобы обеспечить себя хорошей пищей, делает все, чтобы эта нищета продолжалась. Мне кажется также, что это великое зло не всегда было с нами. В прежние дни люди шли к некоторому прогрессу, создавая те немногие вещи, которые делали даже такое бедное общество, как наше, теперь возможным. Было время, когда человек работал ради более безопасной и удобной жизни, и это показывает, что он не был придавлен злом, от которого мы страдаем, или, по крайней мере, не так сильно придавлен. Возникает вопрос: откуда же пришло зло? Конечно, сейчас мы не можем ответить. Но одно, по-моему, ясно: зло остановило нас на нашем пути. То немногое, что у нас есть, мы унаследовали от наших далеких предков, чуточку от греков, самую малость от Рима. Когда я читаю нашу историю, мне кажется, я замечаю обдуманное намерение зла отстранить нас от развития и прогресса. В конце одиннадцатого века наш святой отец Урбан предпринял крестовый поход против язычников, подвергавших гонениям христиан и осквернявших святыни Иерусалима. Великое множество людей собралось под знаменами креста, и, дай им время, они, без сомнения, пробили бы дорогу в новый свет и освободили бы Иерусалим. Но этого не случилось, потому что как раз в это время зло напало на Македонию, а позже распространилось на центральную Европу, опустошив ее, создало панику среди участников крестового похода и блокировало их путь. Крестовый поход окончился, не начавшись, и другие не предпринимались, поскольку понадобились столетия, чтобы выйти из хаоса, причиненного этим нападением зла. Из-за этого даже в наши дни святая земля, наша по праву, все еще в руках язычников.
   Он смахнул слезы, катившиеся по его полным щекам. Когда он снова заговорил, в его голосе слышалось подавленное рыдание.
   — С провалом крестового похода, хотя дальнейшие исследования показывали, что это было не по нашей вине, мы лишились последней надежды найти какое-нибудь свидетельство подлинности Иисуса, какое, возможно, еще существовало в те времена, но теперь, без сомнения, исчезло и недостижимо для смертного. Из всего тебе, конечно, ясно, почему мы придаем столь большое значение манускрипту, найденному в этих стенах.
   — Время от времени, — заметил лорд, — возникали слухи о крестовых походах.
   — Это правда, — ответил его преосвященство, — но никогда ничего не получалось. Сфера действия зла распространялась, и злоба, о которой писали наши историки, вытеснила из нас мужество. Вырвавшись из круга зла, люди скучивались на своих акрах, неся в себе несказанный страх, и, может быть, такая напряженность вновь призывала зло во всей его ярости. Зло снова возникло на иберийском полуострове и все наши планы были заброшены и забыты, так как полуостров был опустошен и в страну вполз ужас. Два таких свидетельства не могут не вызвать мысли, что зло действительно держит нас на одном и том же уровне, в нищете, чтобы иметь возможность питаться и расти за счет нашей нищеты. Мы — скот зла, мы пасемся на наших пастбищах и предлагаем злу нашу нищету, когда оно в ней нуждается.
   Архиепископ вытер лицо.
   — Я думаю об этом ночами, пока не усну. Меня это мучит. Мне кажется, что свет ушел от нас и мы погружаемся в древнюю тьму. Мне кажется, что это конец всему.
   — Вы высказывали кому-нибудь эти свои мнения? — спросил лорд Стэндиш.
   — Не многим, — ответил архиепископ. — Их это не интересует. Им плевать на то, что я говорю.
   В дверь тихо постучали.
   — Да, — отозвался хозяин. — Кто там?
   — Это я, — послышался ответ Уэлса. — Я подумал, что, может быть, бренди…
   — Да, действительно, — воскликнул архиепископ. Он оживился. — Немного бренди было бы неплохо. У вас чудный бренди. Куда лучше, чем в аббатстве.
   — Завтра утром, — сквозь зубы сказал лорд, — я пришлю вам бочонок бренди.
   — Чрезвычайно любезно с вашей стороны, — сладко отозвался архиепископ.
   — Давай сюда, — приказал лорд Уэлсу.
   Старик принес поднос со стаканчиками и бутылкой. Осторожно передвигаясь в своих ковровых шлепанцах, он разлил бренди и вручил всем по стаканчику.
   Когда он вышел, архиепископ откинулся на спинку кресла и посмотрел бренди на свет.
   — Замечательно! — проговорил он. — Какой чудесный свет!
   — Какой отряд вы предполагаете? — обратился Дункан к отцу.
   — Ты намерен идти?
   — Собираюсь.
   — Так и должно быть, — поддержал архиепископ. — Риск — в высокой традиции вашей семьи и этого дома.
   — Традиции, — резко возразил отец, — тут ни при чем.
   Он обернулся к сыну.
   — Я полагаю, человек двенадцать.
   — Слишком много, — ответил Дункан.
   — Возможно. А по-твоему, сколько?
   — Два. Я и Конрад.
   Архиепископ подавился бренди и выпрямился.
   — Двое? А кто этот Конрад?
   — Конрад, — ответил отец Дункана, — амбарный рабочий. И он умеет обращаться со свиньями.
   — Я не понимаю.
   — Конрад и мой сын — друзья с детства. Когда Дункан ходит на охоту или рыбалку, он берет с собой Конрада.
   — Он хорошо знает леса, — добавил Дункан. — Он всю жизнь ходит по ним. Когда у него есть время, а это иной раз бывает, поскольку он не перегружен обязанностями, он всегда уходит в лес.
   — Мне кажется, — заметил архиепископ, — что хождение по лесам не требует высокой квалификации.
   — Может пригодиться, — возразил Дункан. — Мы ведь пойдем по диким местам.
   — Этот Конрад, — пояснил отец, — сильный парень семи футов ростом и почти двадцать стоунов весом. Быстрый, как кошка. Полуживотное. Он предан Дункану, готов умереть за него, я в этом уверен. Он носит дубину, здоровую дубину.
   — Дубину! — простонал архиепископ.
   — Он ловко управляется с ней, — сказал Дункан. — Если он выступит с ней против десятка меченосцев, я поставлю на Конрада и его дубину.
   — Пожалуй, это неплохой выбор, — согласился отец. — Двое пойдут быстро и незаметно. Если придется, они сумеют защититься.
   — С нами пойдут Дэниел и Тайни, — сказал Дункан.
   Архиепископ поднял брови, и отец пояснил:
   — Дэниел — боевой конь, приученный сражаться. Он заменит троих людей. Тайни — крупный мастиф. Он тоже тренирован для боя.

Глава 3

   Седрик ушел задолго до света, после того как вывел их на тропу в густой чаще, где они расположились на отдых. На заре Конрад разбудил Дункана, они позавтракали хлебом и сыром, не желая разводить костер, и снова двинулись в путь.
   Погода улучшилась. Ветер стих, тучи ушли, пригревало солнце.
   Они шли по пустой лесистой стране с глубокими долинами и феерическими лесными ложбинками. Им пришлось пройти мимо небольшой фермы. Строения были сожжены, урожай остался неубранным. Не было ни одной живой души, если не считать нескольких воронов, пролетевших молча, будто напуганных тишиной местности, да двух кроликов. В целом местность казалась мирной и благополучной, что было страшно, поскольку это были разоренные земли.
   Через несколько часов лесная дорога начала круто подниматься. Деревья стали редеть, лес кончился. Перед путешественниками лежал голый скалистый гребень.
   — Постойте здесь, — сказал Конрад, — я схожу на разведку.
   Дункан остановился рядом с Дэниелом и смотрел вслед Конраду. Дэниел потерся мягкой мордой о плечо Дункана и тихо заржал.
   — Тихо, Дэниел, — сказал Дункан.
   Тайни сидел в нескольких шагах от них, наклонившись вперед и насторожив уши.
   Бьюти подошла к Дункану с другой стороны, и он потрепал ее по шее.
   Тишина вот-вот готова была нарушиться, но так и не нарушилась. Не было ни звука, ни движения. Даже листья не шумели. Конрад исчез среди скал.
   Близился вечер. Дэниел запрядал ушами и снова прикоснулся мордой к плечу Дункана, но уже молча.
   Появился Конрад, по-змеиному скользя по камням, и быстро спустился с холма.
   — Я видел две вещи, — сообщил он.
   Дункан молча ждал продолжения. Конрада иной раз приходилось ждать.
   — Внизу под нами деревня, — сказал, наконец, Конрад. — Черная, сгоревшая. Кроме церкви. Она каменная, а камень не горит. Никакого движения.
   Он помолчал и добавил:
   — Мне это не нравится. Я думаю, не обойти ли ее стороной.
   — Ты сказал, что видел две вещи.
   — Есть долина. Далеко за деревней. По долине спускаются всадники.
   — Всадники?
   — По-моему, во главе их Ривер. Далеко, но, мне кажется, я его узнал. Их человек тридцать, если не больше.
   — Ты думаешь, они ищут нас?
   — А зачем им иначе тут быть?
   — По крайней мере, мы знаем, где они, — сказал Дункан, — а они не знают, где мы. Странно. Я не думал, что они поедут за нами. Месть может дорого обойтись им в таком месте, как это.
   — Не месть, — поправил Конрад. — Им нужны Дэниел и Тайни.
   — И поэтому они здесь?
   — Очень неплохо иметь боевого коня и боевую собаку.
   — Полагаю. Но взять их непросто. Эти животные по доброй воле не сменят хозяев.
   — Так что будем делать?
   — Будь я проклят, если я знаю, — сказал Дункан. — Они направляются к югу?
   — К югу и чуть к западу. Как идет долина.
   — Тогда нам лучше свернуть к востоку, обойти деревню и расширить дистанцию между нами.
   — Они и так довольно далеко, но чем дальше, тем лучше.
   Тайни встал, метнулся влево и зарычал.
   — Собака что-то учуяла, — сказал Дункан.
   — Человека, — уточнил Конрад, — судя по рычанию.
   — А ты откуда знаешь?
   — Я понимаю все, что он говорит.
   Дункан повернулся посмотреть, что увидел Тайни, но ничего не заметил. Не было никаких признаков человека.