Страница:
В Перу в то время правил диктатор Одриа. Приезжих из революционной Боливии здесь могли ожидать неприятности. Но это не остановило Эрнесто Гевару. Сдав на таможне всю подрывную боливийскую литературу, Эрнесто распрощался со своей первой революцией и на попутном грузовике добрался до Мачу-Пикчу.
Специальных знаний для археологического поиска у него не было, и он начал с библиотек. Книги и документы рассказали ему, что в древности эти земли кормили больше людей, чем сейчас. В Перу Эрнесто написал научно-популярную статью о «черном городе граненого камня»: иллюстрированная фотографиями, из которых три принадлежали самому Геваре, а остальные – проезжему фотографу-профессионалу, эта статья была напечатана в одном панамском журнале.
Больше он статей по археологии не писал. А вскоре и вообще покинул Перу – и с неясными намерениями, полный сомнений, оказался в эквадорском городе Гуаякиле. Ему было неловко перед верным Альберто Гранадосом, терпеливо дожидающимся в Венесуэле, и он совсем было собрался отбыть туда. Но Рикардо Рохо подбил его ехать в… Гватемалу – посмотреть на очередную революцию.
Гватемальская Октябрьская революция 1944 года не имела такого резонанса в Латинской Америке, как позже боливийская. Вождь Октябрьской революции полковник Арбенс не стал принимать на себя «личную ответственность за судьбу отечества»: он передал власть законно избранному президенту Аревало. Через шесть лет Арбенс сам одержал победу на очередных президентских выборах и приступил к проведению обдуманных реформ.
В июне 1952 года Арбенс провел через гватемальский конгресс декрет, согласно которому конфискации подлежали пустующие земли местных латифундистов и иностранных компаний, в том числе и американской «Юнайтед фрут», с компенсацией «бонами аграрной реформы».
Революция для Гевары имела наступательный смысл. Мир нуждается в совершенствовании, сама по себе история есть процесс непрерывного совершенствования. Однако этот процесс страшно медленный: с точки зрения истории жизнь отдельного человека, жизнь поколения, существование народа, а то и целой цивилизации – ничто. Ускорить развитие при помощи революции – значит сделать соизмеримыми исторический процесс и отдельную человеческую жизнь… Вот почему Гевара с таким упорством шел навстречу новой революции.
Коммунистические убеждения Эрнесто Гевары (в отличие от убеждений Неруды) не были выстраданы им, он пришел к ним умозрительным путем. США объявили коммунистом полковника Хакобо Арбенса, в ответ Гевара объявил коммунистом себя – и принял как данное, что и в самом деле таковым является. «Есть истины настолько очевидные, настолько укоренившиеся в сознании народов, что их даже трудно оспаривать» – так он воспринимал коммунизм. Хотя в коммунистическую партию так и не вступил до конца своих дней.
Из Панамы Эрнесто и послал наконец короткую записку своему другу Альберто Гранадосу: «Петисо! Еду в Гватемалу, потом тебе напишу». Вот что Эрнесто говорил в 1960 году, уже в качестве одного из вождей кубинской революции, выступая перед врачами в Гаване: «Я понял главное: для того чтобы стать революционным врачом, прежде всего нужна революция. Ничего не стоят изолированные, индивидуальные усилия, чистота идеалов, стремление пожертвовать жизнью во имя самого благородного из идеалов, борьба в одиночку в каком-либо захолустье Америки против враждебных правительств и социальных условий, препятствующих продвижению вперед».
Это была последняя попытка оправдаться перед собой – и свидетельство того, что отказ от поездки к другу стоил ему нравственных мук.
Гватемала: любовь и революция
Мексика: попытка семейного счастья
Знакомство с Кастро
Специальных знаний для археологического поиска у него не было, и он начал с библиотек. Книги и документы рассказали ему, что в древности эти земли кормили больше людей, чем сейчас. В Перу Эрнесто написал научно-популярную статью о «черном городе граненого камня»: иллюстрированная фотографиями, из которых три принадлежали самому Геваре, а остальные – проезжему фотографу-профессионалу, эта статья была напечатана в одном панамском журнале.
Больше он статей по археологии не писал. А вскоре и вообще покинул Перу – и с неясными намерениями, полный сомнений, оказался в эквадорском городе Гуаякиле. Ему было неловко перед верным Альберто Гранадосом, терпеливо дожидающимся в Венесуэле, и он совсем было собрался отбыть туда. Но Рикардо Рохо подбил его ехать в… Гватемалу – посмотреть на очередную революцию.
Гватемальская Октябрьская революция 1944 года не имела такого резонанса в Латинской Америке, как позже боливийская. Вождь Октябрьской революции полковник Арбенс не стал принимать на себя «личную ответственность за судьбу отечества»: он передал власть законно избранному президенту Аревало. Через шесть лет Арбенс сам одержал победу на очередных президентских выборах и приступил к проведению обдуманных реформ.
В июне 1952 года Арбенс провел через гватемальский конгресс декрет, согласно которому конфискации подлежали пустующие земли местных латифундистов и иностранных компаний, в том числе и американской «Юнайтед фрут», с компенсацией «бонами аграрной реформы».
Революция для Гевары имела наступательный смысл. Мир нуждается в совершенствовании, сама по себе история есть процесс непрерывного совершенствования. Однако этот процесс страшно медленный: с точки зрения истории жизнь отдельного человека, жизнь поколения, существование народа, а то и целой цивилизации – ничто. Ускорить развитие при помощи революции – значит сделать соизмеримыми исторический процесс и отдельную человеческую жизнь… Вот почему Гевара с таким упорством шел навстречу новой революции.
Коммунистические убеждения Эрнесто Гевары (в отличие от убеждений Неруды) не были выстраданы им, он пришел к ним умозрительным путем. США объявили коммунистом полковника Хакобо Арбенса, в ответ Гевара объявил коммунистом себя – и принял как данное, что и в самом деле таковым является. «Есть истины настолько очевидные, настолько укоренившиеся в сознании народов, что их даже трудно оспаривать» – так он воспринимал коммунизм. Хотя в коммунистическую партию так и не вступил до конца своих дней.
Из Панамы Эрнесто и послал наконец короткую записку своему другу Альберто Гранадосу: «Петисо! Еду в Гватемалу, потом тебе напишу». Вот что Эрнесто говорил в 1960 году, уже в качестве одного из вождей кубинской революции, выступая перед врачами в Гаване: «Я понял главное: для того чтобы стать революционным врачом, прежде всего нужна революция. Ничего не стоят изолированные, индивидуальные усилия, чистота идеалов, стремление пожертвовать жизнью во имя самого благородного из идеалов, борьба в одиночку в каком-либо захолустье Америки против враждебных правительств и социальных условий, препятствующих продвижению вперед».
Это была последняя попытка оправдаться перед собой – и свидетельство того, что отказ от поездки к другу стоил ему нравственных мук.
Гватемала: любовь и революция
Ильда Гадеа, перуанка по национальности, находилась в Гватемале на правах политической изгнанницы. Она была членом руководства перуанской партии АПРА (Альянса популар революсьонариа американа), представляла в этой партии студенческую молодежь и после прихода к власти Мануэля Одриа вынуждена была в числе других прогрессистов покинуть родину. Согласно латиноамериканским традициям, демократические правительства не только предоставляют убежище политэмигрантам из других стран континента, спасающимся от диктатур, но и выплачивают им пособие и по возможности стараются предоставить работу. Ильда, окончившая экономический факультет, работала в недавно созданном Институте развития производства и получала приличную зарплату, позволявшую ей ежемесячно переводить определенную сумму родителям в Перу и снимать квартиру в самом центре Гватемала-сити, неподалеку от президентского дворца. В эту квартиру и явились однажды вечером два бродячих аргентинца, Эрнесто Гевара и его товарищ Гуало Гарсиа.
Знакомые в Перу просили Гевару передать кое-какие письма Ильде Гадеа и дали понять, что эта симпатичная женщина помогает устраиваться всем новоприбывшим. Ильда без особого энтузиазма согласилась позаботиться о новичках: она недолюбливала аргентинцев, разделяя распространенное в Латинской Америке мнение, что они слишком уж гордятся высокоразвитостью своей страны и вообще склонны переоценивать свои возможности. Эрнесто показался ей очень надменным: хрупкий телосложением, этот молодой человек как-то странно выпячивал грудь и говорил отрывисто, с повелительными интонациями, совершенно не соответствовавшими его положению просителя.
Вряд ли Эрнесто надеялся, что революция с распростертыми объятиями примет любого, кто заявит, что он поддерживает ее и симпатизирует ее целям: за плечами у него был обескураживающий боливийский опыт. Но прием, оказанный ему в гватемальских коридорах власти, был просто оскорбителен. После долгого хождения по чиновникам, каждый из которых старался поскорее избавиться от надоедливого чужака, Эрнесто добился аудиенции у министра здравоохранения, и на этом уровне ему было прямо сказано, что аргентинский диплом здесь не может быть признан и что для подтверждения врачебной квалификации он должен пройти годичную переподготовку.
Возмущенный до глубины души Эрнесто рассказал об этом Ильде, та обратилась в молодежную организацию Гватемальской партии труда, и дело как будто сдвинулось с мертвой точки: Гевару пригласили в департамент статистики, забрали у него удостоверение личности и обещали дать ответ через несколько дней. Ответ оказался двусмысленным: на работу по линии ГПТ может быть рекомендован только член партии. Ильда сообщила об этом Эрнесто Геваре по телефону.
«Значит, они хотят, чтобы я вступил в их партию? – спросил Эрнесто. – Ну, передай им тогда, что если я вступлю когда-нибудь в компартию, то только по доброй воле. Не надо меня вербовать».
Среди изгнанников, съехавшихся в те дни в Гватемалу, было много квалифицированных специалистов, в том числе и врачей с именем, связями и опытом: вчерашний студент не мог соперничать с ними.
Эрнесто, хоть и рассерженный, не падал духом. Случайная работа была ему не внове и не ущемляла его достоинства. Он сделался торговцем-разносчиком: вначале продавал в столице книги, а потом, освоившись, стал ездить по сельской глубинке, предлагая крестьянам дешевые товары первой необходимости и заодно приглядываясь, как идет перераспределение земли. Заработка едва хватало на жизнь, но просить помощи Эрнесто не хотел.
Однажды, дойдя до крайности, он попросил у Ильды пятьдесят долларов: нечем было расплатиться за жилье. Ильда только что отправила денежный перевод в Лиму и, не желая огорчать отказом человека, который так мучительно и неумело просит, отдала ему золотую цепочку и кольцо: «Я совсем их не ношу, можно заложить».
В скором времени Ильда стала для Эрнесто сиделкой, сестрой, подругой, женой и матерью одновременно.
Ильда была ему хорошим другом, она старалась вникнуть в его интересы, разделить его взгляды. Круг их совместного чтения составляли Толстой, Горький, Достоевский, Сартр, «Капитал», «Анти-Дюринг», «Происхождение семьи…», «Коммунистический манифест»…
Ильда радовалась всякий раз, когда выяснялось, что их взгляды и точки зрения совпадают. И она, и Эрнесто исходили из убеждения, что необходимо построить новое общество, где человеческие отношения могли бы стать иными, чистыми, высокими, где материальная выгода не была бы единственной побудительной силой. Они восхищались советской революцией, созданием в этой стране нового общества и воспитанием нового человека. Эрнесто Гевару особенно впечатляло то, что сделано в СССР в области образования, Ильда превыше всего ценила достижение равноправия женщин…
Розничная торговля и посещение развалин древних цивилизаций Гватемалы не могли утолить его духовную жажду, и Эрнесто готов был схватиться за любую умственную работу, только бы она заполнила его внутреннее время. То он предлагал Ильде помочь ему собрать медицинскую статистику по каждой в отдельности латиноамериканской стране, то с головой уходил в загадочную работу, которую Ильда определяет как «анализ системы каждого правительства на нашем континенте и его отношения к эксплуатации со стороны местной олигархии и империализма янки».
Между тем конфликт полковника Арбенса с Соединенными Штатами развивался, подходя к той черте, за которой компромиссные решения уже невозможны.
В марте 1954 года на Десятой межамериканской конференции в Каракасе Джон Фостер Даллес настоял на включении в повестку дня вопроса «Вмешательство международного коммунизма в дела американских республик». В резолюции по этому вопросу Гватемала прямо не упоминается, а Советский Союз фигурирует под именем «одна иностранная деспотия». Министр иностранных дел Гватемалы попросил уточнить, что именно подразумевается под «международным коммунистическим движением», и Даллес язвительно заметил: «Весьма прискорбно, что внешние сношения одной из наших республик находятся в руках столь наивного человека, который задает подобные вопросы». Собравшаяся в Гватемале эмигрантская молодежь оживленно обсуждала перипетии этой политической драмы. Некоторые подумывали о том, чтобы заблаговременно покинуть страну. Гевара об этом не помышлял, хотя к гватемальской революции относился столь же скептически, как к боливийской.
Вскоре начались воздушные налеты на Гватемалу. Никакого отпора налетчики не встречали, так как своих самолетов у Арбенса не было. В церквах внушали верующим, что придут освободители и начнут казнить революционеров, своих и иностранных, не пощадят и членов их семей. Эмигранты стали спешно покидать Гватемалу. Ильде и Эрнесто было некуда уезжать: они решили остаться.
Слухи о готовящемся вторжении не тревожили Эрнесто Гевару. В начале мая министерство образования приняло его на службу и зачислило «внутренним врачом» в педагогический институт. Там врачу полагалось бесплатное жилье, это была редкостная, фантастическая удача. Эрнесто обвыкся на новой работе.
В свой первый отпуск он отправился с Ильдой на север Гватемалы, в район Петена, известный своими памятниками доколумбовых времен. Налюбовавшись живописными развалинами и бесхитростными праздниками индейской деревни, Эрнесто и его подруга вернулись в столицу. Деловая жизнь замерла, правительственные чиновники заблаговременно подыскивали убежище в посольствах.
17 июня 1954 года началось вторжение: войска Кастильо Армаса в четырех пунктах перешли гондурасско-гватемальскую границу. Политэмигранты, остававшиеся в столице несчастной страны, с воодушевлением включились в оборонительную работу. Правда, работа эта сводилась к ночным дежурствам и к контролю за затемнением: с наступлением сумерек патрульные ходили по улицам и следили за тем, как задернуты оконные шторы, останавливали автомобили с незакрашенными фарами.
С начала военных действий Эрнесто сделался другим: подтянутым, сосредоточенным, сдержанным на язык. Человек сугубо штатский и привыкший насмехаться над военщиной, он вдруг заинтересовался оборонительной тактикой и составил свой пакет предложений для гватемальских властей. По его мнению, правительство действовало нерешительно и народ утратил веру в способность Арбенса планировать и предвидеть. Прежде всего, считал Эрнесто, нужно сформировать молодежные отряды, вооружить их и немедленно отправить на фронт. Далее необходимо разработать серьезный план обороны столицы, поскольку решающие бои, не исключено, будут проходить именно на подступах к городу. Наконец, следует обеспечить возможность отхода в горы – на случай, если столица падет.
С первым своим предложением (об отрядах молодежи) Эрнесто обратился к властям. Его поблагодарили за заботу и заверили, что армия обо всем побеспокоится сама.
Натолкнувшись на инертность и нежелание гватемальских властей сотрудничать, Эрнесто засучил рукава и принялся за работу сам. Разложив на столе карту города, он размечал узловые точки, чертил оборонительные схемы. От чертежей и схем Эрнесто без колебаний перешел к работе на местности, к организации и расстановке живых людей – и с радостью обнаружил, что у него получается. Его командирский голос, уверенность в том, что он знает, что надо делать, даже странный для местного слуха акцент – все это производило на тихих, застенчивых гватемальцев должное впечатление. Эрнесто собирал молодых парней, жителей предместий, формировал из них небольшие отряды, распределял то скудное оружие, которое удавалось достать, расставлял своих людей в тех местах города, которые он считал уязвимыми, – и его слушались, ему подчинялись. Воодушевленный сознанием того, что он впервые в жизни работает на историю – и не с холодными камнями, а с живыми людьми, Эрнесто старался заразить этих коренастых, молчаливых, искоса поглядывающих на него ребят своим воодушевлением. Однако стоило Эрнесто Геваре уйти, как его отряд исчезал: влияние этого человека пропадало – и гватемальцы молча разбегались по домам.
«Надо было сражаться, но почти никто не сражался, – рассказывал об этом позднее сам Эрнесто, – надо было сопротивляться, но никто не делал этого…»
Уверенность в том, что беднота органически предана революции, еще не раз подводила Гевару Бедняк желает прежде всего перестать быть таковым, и если революция не в состоянии это обеспечить, то он видит в ней всего лишь обман.
У Эрнесто оставалась еще надежда, что полковник не поддастся нажиму армейских, раздаст оружие народу и уведет своих людей в горы. Тогда можно будет пойти вместе с ним. Однако Арбенс поступил иначе. Желая предотвратить разрушения и гибель соотечественников, он начитал на пленку прощальную речь, послал ее на радио и отправился в мексиканское посольство. Вслед за президентом убежища попросили и другие члены правительства и лидеры политических партий. Латиноамериканские посольства в Гватемала-сити оказались переполненными, и среди эмигрантов, остававшихся в городе, поднялась паника. Не все, как Эрнесто, могли обратиться в посольство своей страны.
Между тем Эрнесто и не думал прятаться в аргентинском посольстве. Торгпред Аргентины, наслышанный о деятельности своего отчаянного соотечественника, отправился его искать, объездил весь город и обнаружил его в дешевом кафетерии. «Что вы здесь делаете? – спросил он. – Хотите, чтоб вас пристрелили? Идемте со мной! В посольстве США давно следят за вашими передвижениями. Конец напрашивается, и сейчас самое время спасать вашу шкуру».
Эрнесто не мог не знать, что еще в резолюцию Каракасской конференции была включена рекомендация установить слежку за лицами, которые «распространяют пропаганду международного коммунистического движения, совершают поездки в интересах этого движения и действуют в качестве его агентов или в его пользу». До сих пор, однако, ему не приходило в голову, что этот пункт резолюции самым непосредственным образом касается его самого. Так, негодуя, возмущаясь и в то же время втайне, должно быть, гордясь репутацией человека, за которым охотятся, Эрнесто Гевара на дипломатической машине отправился в посольство своей страны.
В посольстве Аргентины, где от возможных репрессий скрывались десятки эмигрантов и гватемальцев, сторонников Арбенса, шли ожесточенные споры. Эрнесто читал вслух свою статью «Я видел падение Арбенса», которую Ильда печатала ему под рев самолета, обстреливавшего президентский дворец. Это фактически была первая его попытка оформить свое представление о миропорядке и о процессах, в нем происходящих.
Свою статью Эрнесто начинает с утверждения, что социалистический лагерь, заложенный советской революцией в 1917 году, расширенный китайской революцией и недавно начатой алжирской, будет расширяться и впредь. В мире есть множество стран, управляемых эксплуататорскими системами, которые прямо или косвенно зависят от империализма. Следовательно, революция – это всемирный феномен, и Латинской Америке суждено сыграть в этом процессе важную роль. К этим упрощенным выводам Эрнесто пришел своим собственным путем, притом добровольно, а не на официальных политсеминарах. Статья заканчивалась словами: «Борьба еще только начинается».
Все обитатели посольства поздравляли автора и отмечали его несомненный публицистический дар. В ходе страстных дискуссий определилось революционное ядро из 13 наиболее непримиримых сторонников вооруженного решения, считавших, что Арбенс проявил слабость духа. К их числу принадлежал и Эрнесто Гевара, стоявший на том, что народ должен быть вооружен.
На другой же день после переворота Ильда была уволена с государственной службы (как иностранка, сотрудничавшая с режимом Арбенса) и оказалась в женской тюрьме Санта-Тереса. В День независимости Перу Ильду освободили: видимо, это был дружественный жест гватемальского правительства по отношению к братской стране. Выйдя на свободу, Ильда попыталась проникнуть в аргентинское посольство, но солдаты ее не пустили. Эрнесто, свободно ходивший по городу, нашел ее в ресторанчике, где она обычно обедала. Видимо, в их отношениях кое-что изменилось – во всяком случае, с его стороны. Эрнесто объяснил своей подруге, что беженцев из посольства начинают самолетами вывозить в Аргентину, что родители прислали ему немного денег и он собирается переехать в Мексику.
Вскоре Эрнесто отправился в Мехико, куда впоследствии, минуя множество бюрократических препятствий, прибыла и Ильда.
Знакомые в Перу просили Гевару передать кое-какие письма Ильде Гадеа и дали понять, что эта симпатичная женщина помогает устраиваться всем новоприбывшим. Ильда без особого энтузиазма согласилась позаботиться о новичках: она недолюбливала аргентинцев, разделяя распространенное в Латинской Америке мнение, что они слишком уж гордятся высокоразвитостью своей страны и вообще склонны переоценивать свои возможности. Эрнесто показался ей очень надменным: хрупкий телосложением, этот молодой человек как-то странно выпячивал грудь и говорил отрывисто, с повелительными интонациями, совершенно не соответствовавшими его положению просителя.
Вряд ли Эрнесто надеялся, что революция с распростертыми объятиями примет любого, кто заявит, что он поддерживает ее и симпатизирует ее целям: за плечами у него был обескураживающий боливийский опыт. Но прием, оказанный ему в гватемальских коридорах власти, был просто оскорбителен. После долгого хождения по чиновникам, каждый из которых старался поскорее избавиться от надоедливого чужака, Эрнесто добился аудиенции у министра здравоохранения, и на этом уровне ему было прямо сказано, что аргентинский диплом здесь не может быть признан и что для подтверждения врачебной квалификации он должен пройти годичную переподготовку.
Возмущенный до глубины души Эрнесто рассказал об этом Ильде, та обратилась в молодежную организацию Гватемальской партии труда, и дело как будто сдвинулось с мертвой точки: Гевару пригласили в департамент статистики, забрали у него удостоверение личности и обещали дать ответ через несколько дней. Ответ оказался двусмысленным: на работу по линии ГПТ может быть рекомендован только член партии. Ильда сообщила об этом Эрнесто Геваре по телефону.
«Значит, они хотят, чтобы я вступил в их партию? – спросил Эрнесто. – Ну, передай им тогда, что если я вступлю когда-нибудь в компартию, то только по доброй воле. Не надо меня вербовать».
Среди изгнанников, съехавшихся в те дни в Гватемалу, было много квалифицированных специалистов, в том числе и врачей с именем, связями и опытом: вчерашний студент не мог соперничать с ними.
Эрнесто, хоть и рассерженный, не падал духом. Случайная работа была ему не внове и не ущемляла его достоинства. Он сделался торговцем-разносчиком: вначале продавал в столице книги, а потом, освоившись, стал ездить по сельской глубинке, предлагая крестьянам дешевые товары первой необходимости и заодно приглядываясь, как идет перераспределение земли. Заработка едва хватало на жизнь, но просить помощи Эрнесто не хотел.
Однажды, дойдя до крайности, он попросил у Ильды пятьдесят долларов: нечем было расплатиться за жилье. Ильда только что отправила денежный перевод в Лиму и, не желая огорчать отказом человека, который так мучительно и неумело просит, отдала ему золотую цепочку и кольцо: «Я совсем их не ношу, можно заложить».
В скором времени Ильда стала для Эрнесто сиделкой, сестрой, подругой, женой и матерью одновременно.
Ильда была ему хорошим другом, она старалась вникнуть в его интересы, разделить его взгляды. Круг их совместного чтения составляли Толстой, Горький, Достоевский, Сартр, «Капитал», «Анти-Дюринг», «Происхождение семьи…», «Коммунистический манифест»…
Ильда радовалась всякий раз, когда выяснялось, что их взгляды и точки зрения совпадают. И она, и Эрнесто исходили из убеждения, что необходимо построить новое общество, где человеческие отношения могли бы стать иными, чистыми, высокими, где материальная выгода не была бы единственной побудительной силой. Они восхищались советской революцией, созданием в этой стране нового общества и воспитанием нового человека. Эрнесто Гевару особенно впечатляло то, что сделано в СССР в области образования, Ильда превыше всего ценила достижение равноправия женщин…
Розничная торговля и посещение развалин древних цивилизаций Гватемалы не могли утолить его духовную жажду, и Эрнесто готов был схватиться за любую умственную работу, только бы она заполнила его внутреннее время. То он предлагал Ильде помочь ему собрать медицинскую статистику по каждой в отдельности латиноамериканской стране, то с головой уходил в загадочную работу, которую Ильда определяет как «анализ системы каждого правительства на нашем континенте и его отношения к эксплуатации со стороны местной олигархии и империализма янки».
Между тем конфликт полковника Арбенса с Соединенными Штатами развивался, подходя к той черте, за которой компромиссные решения уже невозможны.
В марте 1954 года на Десятой межамериканской конференции в Каракасе Джон Фостер Даллес настоял на включении в повестку дня вопроса «Вмешательство международного коммунизма в дела американских республик». В резолюции по этому вопросу Гватемала прямо не упоминается, а Советский Союз фигурирует под именем «одна иностранная деспотия». Министр иностранных дел Гватемалы попросил уточнить, что именно подразумевается под «международным коммунистическим движением», и Даллес язвительно заметил: «Весьма прискорбно, что внешние сношения одной из наших республик находятся в руках столь наивного человека, который задает подобные вопросы». Собравшаяся в Гватемале эмигрантская молодежь оживленно обсуждала перипетии этой политической драмы. Некоторые подумывали о том, чтобы заблаговременно покинуть страну. Гевара об этом не помышлял, хотя к гватемальской революции относился столь же скептически, как к боливийской.
Вскоре начались воздушные налеты на Гватемалу. Никакого отпора налетчики не встречали, так как своих самолетов у Арбенса не было. В церквах внушали верующим, что придут освободители и начнут казнить революционеров, своих и иностранных, не пощадят и членов их семей. Эмигранты стали спешно покидать Гватемалу. Ильде и Эрнесто было некуда уезжать: они решили остаться.
Слухи о готовящемся вторжении не тревожили Эрнесто Гевару. В начале мая министерство образования приняло его на службу и зачислило «внутренним врачом» в педагогический институт. Там врачу полагалось бесплатное жилье, это была редкостная, фантастическая удача. Эрнесто обвыкся на новой работе.
В свой первый отпуск он отправился с Ильдой на север Гватемалы, в район Петена, известный своими памятниками доколумбовых времен. Налюбовавшись живописными развалинами и бесхитростными праздниками индейской деревни, Эрнесто и его подруга вернулись в столицу. Деловая жизнь замерла, правительственные чиновники заблаговременно подыскивали убежище в посольствах.
17 июня 1954 года началось вторжение: войска Кастильо Армаса в четырех пунктах перешли гондурасско-гватемальскую границу. Политэмигранты, остававшиеся в столице несчастной страны, с воодушевлением включились в оборонительную работу. Правда, работа эта сводилась к ночным дежурствам и к контролю за затемнением: с наступлением сумерек патрульные ходили по улицам и следили за тем, как задернуты оконные шторы, останавливали автомобили с незакрашенными фарами.
С начала военных действий Эрнесто сделался другим: подтянутым, сосредоточенным, сдержанным на язык. Человек сугубо штатский и привыкший насмехаться над военщиной, он вдруг заинтересовался оборонительной тактикой и составил свой пакет предложений для гватемальских властей. По его мнению, правительство действовало нерешительно и народ утратил веру в способность Арбенса планировать и предвидеть. Прежде всего, считал Эрнесто, нужно сформировать молодежные отряды, вооружить их и немедленно отправить на фронт. Далее необходимо разработать серьезный план обороны столицы, поскольку решающие бои, не исключено, будут проходить именно на подступах к городу. Наконец, следует обеспечить возможность отхода в горы – на случай, если столица падет.
С первым своим предложением (об отрядах молодежи) Эрнесто обратился к властям. Его поблагодарили за заботу и заверили, что армия обо всем побеспокоится сама.
Натолкнувшись на инертность и нежелание гватемальских властей сотрудничать, Эрнесто засучил рукава и принялся за работу сам. Разложив на столе карту города, он размечал узловые точки, чертил оборонительные схемы. От чертежей и схем Эрнесто без колебаний перешел к работе на местности, к организации и расстановке живых людей – и с радостью обнаружил, что у него получается. Его командирский голос, уверенность в том, что он знает, что надо делать, даже странный для местного слуха акцент – все это производило на тихих, застенчивых гватемальцев должное впечатление. Эрнесто собирал молодых парней, жителей предместий, формировал из них небольшие отряды, распределял то скудное оружие, которое удавалось достать, расставлял своих людей в тех местах города, которые он считал уязвимыми, – и его слушались, ему подчинялись. Воодушевленный сознанием того, что он впервые в жизни работает на историю – и не с холодными камнями, а с живыми людьми, Эрнесто старался заразить этих коренастых, молчаливых, искоса поглядывающих на него ребят своим воодушевлением. Однако стоило Эрнесто Геваре уйти, как его отряд исчезал: влияние этого человека пропадало – и гватемальцы молча разбегались по домам.
«Надо было сражаться, но почти никто не сражался, – рассказывал об этом позднее сам Эрнесто, – надо было сопротивляться, но никто не делал этого…»
Уверенность в том, что беднота органически предана революции, еще не раз подводила Гевару Бедняк желает прежде всего перестать быть таковым, и если революция не в состоянии это обеспечить, то он видит в ней всего лишь обман.
У Эрнесто оставалась еще надежда, что полковник не поддастся нажиму армейских, раздаст оружие народу и уведет своих людей в горы. Тогда можно будет пойти вместе с ним. Однако Арбенс поступил иначе. Желая предотвратить разрушения и гибель соотечественников, он начитал на пленку прощальную речь, послал ее на радио и отправился в мексиканское посольство. Вслед за президентом убежища попросили и другие члены правительства и лидеры политических партий. Латиноамериканские посольства в Гватемала-сити оказались переполненными, и среди эмигрантов, остававшихся в городе, поднялась паника. Не все, как Эрнесто, могли обратиться в посольство своей страны.
Между тем Эрнесто и не думал прятаться в аргентинском посольстве. Торгпред Аргентины, наслышанный о деятельности своего отчаянного соотечественника, отправился его искать, объездил весь город и обнаружил его в дешевом кафетерии. «Что вы здесь делаете? – спросил он. – Хотите, чтоб вас пристрелили? Идемте со мной! В посольстве США давно следят за вашими передвижениями. Конец напрашивается, и сейчас самое время спасать вашу шкуру».
Эрнесто не мог не знать, что еще в резолюцию Каракасской конференции была включена рекомендация установить слежку за лицами, которые «распространяют пропаганду международного коммунистического движения, совершают поездки в интересах этого движения и действуют в качестве его агентов или в его пользу». До сих пор, однако, ему не приходило в голову, что этот пункт резолюции самым непосредственным образом касается его самого. Так, негодуя, возмущаясь и в то же время втайне, должно быть, гордясь репутацией человека, за которым охотятся, Эрнесто Гевара на дипломатической машине отправился в посольство своей страны.
В посольстве Аргентины, где от возможных репрессий скрывались десятки эмигрантов и гватемальцев, сторонников Арбенса, шли ожесточенные споры. Эрнесто читал вслух свою статью «Я видел падение Арбенса», которую Ильда печатала ему под рев самолета, обстреливавшего президентский дворец. Это фактически была первая его попытка оформить свое представление о миропорядке и о процессах, в нем происходящих.
Свою статью Эрнесто начинает с утверждения, что социалистический лагерь, заложенный советской революцией в 1917 году, расширенный китайской революцией и недавно начатой алжирской, будет расширяться и впредь. В мире есть множество стран, управляемых эксплуататорскими системами, которые прямо или косвенно зависят от империализма. Следовательно, революция – это всемирный феномен, и Латинской Америке суждено сыграть в этом процессе важную роль. К этим упрощенным выводам Эрнесто пришел своим собственным путем, притом добровольно, а не на официальных политсеминарах. Статья заканчивалась словами: «Борьба еще только начинается».
Все обитатели посольства поздравляли автора и отмечали его несомненный публицистический дар. В ходе страстных дискуссий определилось революционное ядро из 13 наиболее непримиримых сторонников вооруженного решения, считавших, что Арбенс проявил слабость духа. К их числу принадлежал и Эрнесто Гевара, стоявший на том, что народ должен быть вооружен.
На другой же день после переворота Ильда была уволена с государственной службы (как иностранка, сотрудничавшая с режимом Арбенса) и оказалась в женской тюрьме Санта-Тереса. В День независимости Перу Ильду освободили: видимо, это был дружественный жест гватемальского правительства по отношению к братской стране. Выйдя на свободу, Ильда попыталась проникнуть в аргентинское посольство, но солдаты ее не пустили. Эрнесто, свободно ходивший по городу, нашел ее в ресторанчике, где она обычно обедала. Видимо, в их отношениях кое-что изменилось – во всяком случае, с его стороны. Эрнесто объяснил своей подруге, что беженцев из посольства начинают самолетами вывозить в Аргентину, что родители прислали ему немного денег и он собирается переехать в Мексику.
Вскоре Эрнесто отправился в Мехико, куда впоследствии, минуя множество бюрократических препятствий, прибыла и Ильда.
Мексика: попытка семейного счастья
Мексика в те годы предоставляла приют доминиканцам, бежавшим от диктатора Трухильо, противникам никарагуанского диктатора Сомосы, перуанским апристам, испанским республиканцам, гражданам США, попавшим в список сенатора Маккарти, беженцам из Гватемалы. Эрнесто нашел там и своих кубинских товарищей, борцов против диктатора Батисты, вместе с которыми он странствовал по гватемальской провинции. Вся эта разноплеменная публика, в большинстве своем лишенная средств и связей, перебивалась случайными заработками, ютилась в меблированных пансионах, собиралась в одних и тех же дешевых барах и вела бесконечные споры о путях и формах немедленного переустройства мира. Мехико наводнен был тайными агентами диктатур, старавшимися проникнуть в замыслы свободолюбцев. Мексиканская полиция следила за тем, чтобы деятельность изгнанников не приводила к международным осложнениям. Секретные службы США преследовали свои геополитические цели. В эмигрантских кругах с волнением обсуждали, что один оказался двурушником, другой – подсадной уткой ФБР.
Гватемальское дело было бесповоротно проиграно, борьба против Перона и перонизма Гевару никогда не вдохновляла, что же касается освободительных планов других латиноамериканских землячеств, то эти замыслы представлялись ему ограниченными и провинциальными. В большинстве своем их борьба с диктатурами подразумевала: «Вот покончим с Трухильо (Сомосой, Батистой) – и тогда…» – подразумевалось, что тогда наступит царство свободы и справедливости. На тему мировой революции, мирового восстановления справедливости никто не желал разговаривать. Кроме того, борцы-изгнанники из какой-либо латиноамериканской страны очень неохотно посвящали в свои дела чужаков, иностранцев – из соображений конспирации и стремления не допустить, чтобы их упрекали в формировании наемнического корпуса. Эта замкнутость интересов очень сердила Эрнесто, который ни в одном кружке не был своим.
В поезде Эрнесто познакомился с беженцем из Гватемалы по прозвищу Эль Патохо, что на гватемальском наречии означает «мальчишечка, мальчуган». Эрнесто в своих дневниках рассказывает, что это был забитый, недалекий паренек, который не мог даже внятно объяснить, что же, собственно, произошло в его стране. Да и коммунистом, то есть членом ГПТ, он стал уже после отъезда Эрнесто на Кубу.
Эрнесто и Патохо подружились в дороге и договорились делить все невзгоды пополам. В Мехико они на последние деньги приобрели подержанную фотокамеру и, найдя сговорчивого местного жителя, владельца небольшой фотолаборатории, согласившегося за скромную плату проявлять пленку и печатать снимки, принялись за обслуживание иностранных туристов США, Канады и Европы. Как рассказывает Эрнесто, они с Патохо, стараясь не попадаться на глаза полиции, ограждавшей иностранцев от назойливого сервиса, фотографировали туристов в парках, на площадях, на фоне памятников и живописных трущоб – и продавали им фотокарточки.
Снимки уличной детворы и столичных лачуг Мехико пользовались спросом: нищета третьего мира – это тоже товар, который потребляют туристы. Эрнесто понимал, что выступает в невыгодной роли торговца нищетой.
Медицинским образованием аргентинца никто в Мехико не интересовался, в госпиталях нужны были рекомендации, а для частной практики не было ни опыта, ни клиентуры, ни связей. Гевара пробует пробиться в кино, но мексиканская кинопромышленность не приняла его всерьез. Его интерес к кинобизнесу пропал. Возможно, в кинематографе его ждал бы большой успех: чутьем и вкусом к переоформлению жизни Эрнесто обладал в достатке. Но тогда мир потерял бы одну из самых волнующих легенд, воплощенную Че Геварой в собственной жизни. К тому же по воздействию на реальность кино намного медлительнее и беднее возможностями, чем революционное действие, а Эрнесто ждать не мог.
Ильда застала его в Мексике уже в добрые времена. После долгих мытарств ему удалось наконец получить место ассистента в аллергологическом отделении городской больницы. Встреча оказалась более чем прохладной. Эрнесто предложил ей остаться друзьями.
В те дни, оставаясь по-прежнему беспартийным, Эрнесто считал себя коммунистом – может быть, даже более коммунистом, чем самые активные партийные функционеры. Видимо, членство в партии чем-то его отпугивало, противоречило его неукротимой натуре, и хотя он писал матери, что рано или поздно станет членом компартии, определенности в этом вопросе у него не было.
Прибывший в Мехико Рикардо Рохо познакомил Гевару с влиятельным соотечественником, директором Фонда экономической культуры, и Эрнесто получил наконец возможность избавиться от проклятия уличной фотографии и, передав дело напарнику Патохо, посвятить свободное время более достойному, чем «торговля нищетой», занятию: фонд доверил ему распространение экономической литературы, в списках которой значились Маркс и Ленин, Троцкий и Мао Цзэдун. Это не только упрочило материальное положение ассистента-аллерголога, но и обеспечило ему доступ к серьезным книгам. По ночам Эрнесто читал, а утром складывал книги в кожаный портфель и обходил конторы и частные дома, где, по его предположениям, этой литературой могли заинтересоваться.
Книготорговля давала устойчивый и существенный приработок. Отношения Эрнесто и Ильды стабилизировались: по рассказам Ильды, не последнюю роль в этом новом сближении сыграл советский фильм-балет «Ромео и Джульетта», который они с восторгом смотрели, а после задушевно беседовали об универсальности гения Шекспира… Ильда забеременела, и вопрос о свадьбе приобрел новую остроту. Свадьба состоялась.
Астма в Мехико о себе почти не напоминала, и у Ильды составилось впечатление, что страдания Эрнесто остались далеко позади. Однако во время медового месяца в Паленке, во влажной тропической зоне, жестокий приступ свалил его с ног. 15 февраля 1956 года Ильда родила дочку, которую Эрнесто назвал Ильда Беатрис.
Ильда устроилась на работу неподалеку от дома, ее отпускали на часы кормления. Все остальное время с девочкой сидела приходящая няня. Шла обычная неспешная жизнь. Любящая жена, уютная квартирка, любимая дочка, скромный, но честный достаток – «что еще нужно человеку, чтобы встретить старость?»
Но не для такой жизни родился Эрнесто Че Гевара. Это медлительное, размеренное существование в атмосфере любви и покоя казалось ему несчастным и гибельным. Он был уверен, что настоящая, полная приключений жизнь у него еще впереди. И не ошибался.
Гватемальское дело было бесповоротно проиграно, борьба против Перона и перонизма Гевару никогда не вдохновляла, что же касается освободительных планов других латиноамериканских землячеств, то эти замыслы представлялись ему ограниченными и провинциальными. В большинстве своем их борьба с диктатурами подразумевала: «Вот покончим с Трухильо (Сомосой, Батистой) – и тогда…» – подразумевалось, что тогда наступит царство свободы и справедливости. На тему мировой революции, мирового восстановления справедливости никто не желал разговаривать. Кроме того, борцы-изгнанники из какой-либо латиноамериканской страны очень неохотно посвящали в свои дела чужаков, иностранцев – из соображений конспирации и стремления не допустить, чтобы их упрекали в формировании наемнического корпуса. Эта замкнутость интересов очень сердила Эрнесто, который ни в одном кружке не был своим.
В поезде Эрнесто познакомился с беженцем из Гватемалы по прозвищу Эль Патохо, что на гватемальском наречии означает «мальчишечка, мальчуган». Эрнесто в своих дневниках рассказывает, что это был забитый, недалекий паренек, который не мог даже внятно объяснить, что же, собственно, произошло в его стране. Да и коммунистом, то есть членом ГПТ, он стал уже после отъезда Эрнесто на Кубу.
Эрнесто и Патохо подружились в дороге и договорились делить все невзгоды пополам. В Мехико они на последние деньги приобрели подержанную фотокамеру и, найдя сговорчивого местного жителя, владельца небольшой фотолаборатории, согласившегося за скромную плату проявлять пленку и печатать снимки, принялись за обслуживание иностранных туристов США, Канады и Европы. Как рассказывает Эрнесто, они с Патохо, стараясь не попадаться на глаза полиции, ограждавшей иностранцев от назойливого сервиса, фотографировали туристов в парках, на площадях, на фоне памятников и живописных трущоб – и продавали им фотокарточки.
Снимки уличной детворы и столичных лачуг Мехико пользовались спросом: нищета третьего мира – это тоже товар, который потребляют туристы. Эрнесто понимал, что выступает в невыгодной роли торговца нищетой.
Медицинским образованием аргентинца никто в Мехико не интересовался, в госпиталях нужны были рекомендации, а для частной практики не было ни опыта, ни клиентуры, ни связей. Гевара пробует пробиться в кино, но мексиканская кинопромышленность не приняла его всерьез. Его интерес к кинобизнесу пропал. Возможно, в кинематографе его ждал бы большой успех: чутьем и вкусом к переоформлению жизни Эрнесто обладал в достатке. Но тогда мир потерял бы одну из самых волнующих легенд, воплощенную Че Геварой в собственной жизни. К тому же по воздействию на реальность кино намного медлительнее и беднее возможностями, чем революционное действие, а Эрнесто ждать не мог.
Ильда застала его в Мексике уже в добрые времена. После долгих мытарств ему удалось наконец получить место ассистента в аллергологическом отделении городской больницы. Встреча оказалась более чем прохладной. Эрнесто предложил ей остаться друзьями.
В те дни, оставаясь по-прежнему беспартийным, Эрнесто считал себя коммунистом – может быть, даже более коммунистом, чем самые активные партийные функционеры. Видимо, членство в партии чем-то его отпугивало, противоречило его неукротимой натуре, и хотя он писал матери, что рано или поздно станет членом компартии, определенности в этом вопросе у него не было.
Прибывший в Мехико Рикардо Рохо познакомил Гевару с влиятельным соотечественником, директором Фонда экономической культуры, и Эрнесто получил наконец возможность избавиться от проклятия уличной фотографии и, передав дело напарнику Патохо, посвятить свободное время более достойному, чем «торговля нищетой», занятию: фонд доверил ему распространение экономической литературы, в списках которой значились Маркс и Ленин, Троцкий и Мао Цзэдун. Это не только упрочило материальное положение ассистента-аллерголога, но и обеспечило ему доступ к серьезным книгам. По ночам Эрнесто читал, а утром складывал книги в кожаный портфель и обходил конторы и частные дома, где, по его предположениям, этой литературой могли заинтересоваться.
Книготорговля давала устойчивый и существенный приработок. Отношения Эрнесто и Ильды стабилизировались: по рассказам Ильды, не последнюю роль в этом новом сближении сыграл советский фильм-балет «Ромео и Джульетта», который они с восторгом смотрели, а после задушевно беседовали об универсальности гения Шекспира… Ильда забеременела, и вопрос о свадьбе приобрел новую остроту. Свадьба состоялась.
Астма в Мехико о себе почти не напоминала, и у Ильды составилось впечатление, что страдания Эрнесто остались далеко позади. Однако во время медового месяца в Паленке, во влажной тропической зоне, жестокий приступ свалил его с ног. 15 февраля 1956 года Ильда родила дочку, которую Эрнесто назвал Ильда Беатрис.
Ильда устроилась на работу неподалеку от дома, ее отпускали на часы кормления. Все остальное время с девочкой сидела приходящая няня. Шла обычная неспешная жизнь. Любящая жена, уютная квартирка, любимая дочка, скромный, но честный достаток – «что еще нужно человеку, чтобы встретить старость?»
Но не для такой жизни родился Эрнесто Че Гевара. Это медлительное, размеренное существование в атмосфере любви и покоя казалось ему несчастным и гибельным. Он был уверен, что настоящая, полная приключений жизнь у него еще впереди. И не ошибался.
Знакомство с Кастро
Первое знакомство Гевары с кубинским зарубежьем произошло в конце 1953 года, когда, отослав письмо Альберто Гранадосу, заложив медицинские книги и освободившись таким образом от всех обязательств, он сидел в коста-риканской кофейне и слушал, как за соседним столиком кубинцы-изгнанники рассказывают впечатляющую историю о неудачном штурме казармы в кубинском городе Сантьяго.
Что знал Эрнесто о Кубе в те времена? «Куба, пенный цветок, искрометный сахар, жасминовый сад» – таким видел этот остров Пабло Неруда. Республика, в которой ничего не происходит, веселый музыкальный бордель для североамериканских туристов, страна пляжей и баров, где правит диктатор-мулат, исповедующий языческий культ и решающий государственные вопросы по рекомендации личного колдуна. Оппозицию режима возглавляла Партия ортодоксов. Лидер этой партии Чибас прославился тем, что застрелился на трибуне после слов: «Товарищи ортодоксы, вперед!..» Пленку с его предсмертной речью несли бойцы штурмового отряда, чтобы передать ее по радио и воспламенить народ. В глазах Гевары все это выглядело не слишком серьезно.
Ближе с кубинскими изгнанниками Эрнесто познакомился, когда вместе с ними ездил по гватемальским деревням, занимаясь торговлей вразнос. Он оценил веселую дружескую спайку кубинцев, их терпимость в расовом вопросе: между «самбо прието» (негром с восьмой частью крови белого человека) и просто белым кубинцем могли быть самые сердечные, дружеские отношения. Смешанная группа кубинцев являла собой в его глазах прообраз будущего общечеловеческого братства.
В Мексике кубинцы вышли на Эрнесто случайно: кто-то из них страдал от аллергии, и прежний знакомый Гевары, кубинец Ньико, привел его в больницу, где как раз дежурил ассистент Эрнесто Гевара. Это произошло в июне 1955 года. Встреча была бурной и радостной. Ньико сообщил своему аргентинскому другу, что Фидель и его брат Рауль освобождены по амнистии и в самом скором времени прибудут в Мехико. Тогда Эрнесто и попросил Ньико познакомить его с Фиделем.
Есть свидетельства, что Эрнесто встречался с кубинцами задолго до освобождения Фиделя Кастро. Вот что рассказывает Рауль Роа, ставший впоследствии министром иностранных дел Кубы: «Я познакомился с Че однажды ночью, в доме его соотечественника Рикардо Рохо. Он только что прибыл из Гватемалы и еще остро переживал поражение. Че казался и был молодым… Ясный ум, аскетическая бледность, астматическое дыхание, выпуклый лоб, густая шевелюра, решительные суждения, энергичный подбородок, спокойные движения, чуткий проницательный взгляд, острая мысль, говорит спокойно, смеется звонко… Уже тогда Че возвышался над узким горизонтом креольских национализмов и рассуждал с позиций континентального революционера…»
В качестве проповедника континентальной идеи Эрнесто был для кубинцев интересен. Кроме того, он объявлял себя коммунистом, не будучи связан ни с одной компартией континента. Стало быть, не был опутан никакими партийными обязательствами. Известно было, что он посещает Культурный центр Посольства СССР в Мехико, берет там книги на испанском языке («Как закалялась сталь», «Повесть о настоящем человеке»). Репутация опасного мятежника и подстрекателя, занесенного в черные списки ЦРУ, также работала на этот облик. Стремясь заинтересовать кубинцев, Эрнесто умело пользовался своим знакомством с марксистскими тезисами, трактуя их гораздо острее и проще, чем это делали пропагандисты Народно-социалистической партии Кубы.
Впервые в своей жизни Эрнесто соприкоснулся с латиноамериканской историей, воплощенной в живом человеке. Сын плантатора, владевшего тринадцатью тысячами гектаров сахарного тростника в кубинской провинции Ориенте, вождь молодежного крыла Партии ортодоксов, Фидель Кастро получил блестящее гуманитарное образование, великолепно владел речью, свободно переходя с изысканного светского языка на простонародный кубинский диалект… После Монкады он стал фигурой национального масштаба, любимцем своего островного народа. Кастро уже тогда предчувствовал, что ему самому будет тесно в рамках одной только борьбы с диктатурой Батисты, и искал новые политические ориентиры.
Беседа двух молодых людей продолжалась десять часов: с восьми вечера до шести утра. «Помню, наш первый спор был о международной политике», – пишет Эрнесто. Это был звездный час Эрнесто Гевары. Встреча с Кастро выводила его на арену истории, на уровень личных решений, от которых зависит ускорение исторического процесса. «Че имел более зрелые по сравнению со мной революционные идеи. В идеологическом, теоретическом плане он был более развитым. По сравнению со мной он был более передовым революционером», – писал впоследствии Фидель.
Для Фиделя Кастро, дочитавшего «Капитал» до 370-й страницы (это его собственное признание), теоретические познания Эрнесто были огромны.
Встретились два романтика от революции, и каждый нашел в другом то, чего недоставало ему самому. «Меня, любителя приключений, – писал позднее Эрнесто Гевара, – связали с ним узы романтической симпатии и мысль о том, что стоит умереть на чужом берегу за столь чистый идеал».
Что знал Эрнесто о Кубе в те времена? «Куба, пенный цветок, искрометный сахар, жасминовый сад» – таким видел этот остров Пабло Неруда. Республика, в которой ничего не происходит, веселый музыкальный бордель для североамериканских туристов, страна пляжей и баров, где правит диктатор-мулат, исповедующий языческий культ и решающий государственные вопросы по рекомендации личного колдуна. Оппозицию режима возглавляла Партия ортодоксов. Лидер этой партии Чибас прославился тем, что застрелился на трибуне после слов: «Товарищи ортодоксы, вперед!..» Пленку с его предсмертной речью несли бойцы штурмового отряда, чтобы передать ее по радио и воспламенить народ. В глазах Гевары все это выглядело не слишком серьезно.
Ближе с кубинскими изгнанниками Эрнесто познакомился, когда вместе с ними ездил по гватемальским деревням, занимаясь торговлей вразнос. Он оценил веселую дружескую спайку кубинцев, их терпимость в расовом вопросе: между «самбо прието» (негром с восьмой частью крови белого человека) и просто белым кубинцем могли быть самые сердечные, дружеские отношения. Смешанная группа кубинцев являла собой в его глазах прообраз будущего общечеловеческого братства.
В Мексике кубинцы вышли на Эрнесто случайно: кто-то из них страдал от аллергии, и прежний знакомый Гевары, кубинец Ньико, привел его в больницу, где как раз дежурил ассистент Эрнесто Гевара. Это произошло в июне 1955 года. Встреча была бурной и радостной. Ньико сообщил своему аргентинскому другу, что Фидель и его брат Рауль освобождены по амнистии и в самом скором времени прибудут в Мехико. Тогда Эрнесто и попросил Ньико познакомить его с Фиделем.
Есть свидетельства, что Эрнесто встречался с кубинцами задолго до освобождения Фиделя Кастро. Вот что рассказывает Рауль Роа, ставший впоследствии министром иностранных дел Кубы: «Я познакомился с Че однажды ночью, в доме его соотечественника Рикардо Рохо. Он только что прибыл из Гватемалы и еще остро переживал поражение. Че казался и был молодым… Ясный ум, аскетическая бледность, астматическое дыхание, выпуклый лоб, густая шевелюра, решительные суждения, энергичный подбородок, спокойные движения, чуткий проницательный взгляд, острая мысль, говорит спокойно, смеется звонко… Уже тогда Че возвышался над узким горизонтом креольских национализмов и рассуждал с позиций континентального революционера…»
В качестве проповедника континентальной идеи Эрнесто был для кубинцев интересен. Кроме того, он объявлял себя коммунистом, не будучи связан ни с одной компартией континента. Стало быть, не был опутан никакими партийными обязательствами. Известно было, что он посещает Культурный центр Посольства СССР в Мехико, берет там книги на испанском языке («Как закалялась сталь», «Повесть о настоящем человеке»). Репутация опасного мятежника и подстрекателя, занесенного в черные списки ЦРУ, также работала на этот облик. Стремясь заинтересовать кубинцев, Эрнесто умело пользовался своим знакомством с марксистскими тезисами, трактуя их гораздо острее и проще, чем это делали пропагандисты Народно-социалистической партии Кубы.
Впервые в своей жизни Эрнесто соприкоснулся с латиноамериканской историей, воплощенной в живом человеке. Сын плантатора, владевшего тринадцатью тысячами гектаров сахарного тростника в кубинской провинции Ориенте, вождь молодежного крыла Партии ортодоксов, Фидель Кастро получил блестящее гуманитарное образование, великолепно владел речью, свободно переходя с изысканного светского языка на простонародный кубинский диалект… После Монкады он стал фигурой национального масштаба, любимцем своего островного народа. Кастро уже тогда предчувствовал, что ему самому будет тесно в рамках одной только борьбы с диктатурой Батисты, и искал новые политические ориентиры.
Беседа двух молодых людей продолжалась десять часов: с восьми вечера до шести утра. «Помню, наш первый спор был о международной политике», – пишет Эрнесто. Это был звездный час Эрнесто Гевары. Встреча с Кастро выводила его на арену истории, на уровень личных решений, от которых зависит ускорение исторического процесса. «Че имел более зрелые по сравнению со мной революционные идеи. В идеологическом, теоретическом плане он был более развитым. По сравнению со мной он был более передовым революционером», – писал впоследствии Фидель.
Для Фиделя Кастро, дочитавшего «Капитал» до 370-й страницы (это его собственное признание), теоретические познания Эрнесто были огромны.
Встретились два романтика от революции, и каждый нашел в другом то, чего недоставало ему самому. «Меня, любителя приключений, – писал позднее Эрнесто Гевара, – связали с ним узы романтической симпатии и мысль о том, что стоит умереть на чужом берегу за столь чистый идеал».
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента