Сборник. Храбрые славны вовеки!

 

Александр Петрович Сумароков
(1717–1777)

Прости, моя любезная, мой свет, прости…

   Прости, моя любезная, мой свет, прости,
   Мне сказано назавтрее в поход ийти;
    Неведомо мне то, увижусь ли с тобой,
    Ин ты хотя в последний раз побудь со мной.
 
   Покинь тоску, – иль смертный рок меня унес?
   Не плачь о мне, прекрасная, не трать ты слёз.
    Имей на мысли то к отраде ты себе,
    Что я оттоль с победою приду к тебе.
 
   Когда умру, умру я там с ружьем в руках,
   Разя и защищаяся, не знав, что страх;
    Услышишь ты, что я не робок в поле был,
    Дрался с такой горячностью, с какой любил.
 
   Вот трубка, пусть достанется тебе она!
   Вот мой стакан, наполненный еще вина;
    Для всех своих красот ты выпей из него
    И будь по мне наследницей лишь ты его.
 
   А если алебарду заслужу я там,
   С какой явлюся радостью к твоим глазам!
    В подарок принесу я шиты башмаки,
    Манжеты, опахало, щегольски чулки.
 

 

Гаврила Романович Державин
(1743–1816)

На взятие Измаила*

   Везувий пламя изрыгает,
   Столп огненный во тьме стоит,
   Багрово зарево зияет,
   Дым черный клубом вверх летит;
   Краснеет понт, ревет гром ярый,
   Ударам вслед звучат удары;
   Дрожит земля, дождь искр течет;
   Клокочут реки рдяной лавы, —
   О росс! Таков твой образ славы,
   Что зрел под Измаилом свет!..
 

 
   Как воды, с гор весной в долину
   Низвержась, пенятся, ревут,
   Волнами, льдом трясут плотину, —
   К твердыням россы так текут.
   Ничто им путь не воспрещает;
   Смертей ли бледных полк встречает,
   Иль ад скрежещет зевом к ним, —
   Идут, – как в тучах скрыты громы,
   Как двигнуты безмолвны холмы;
   Под ними стон, за ними – дым.
 
   Идут в молчании глубоком,
   Во мрачной, страшной тишине,
   Собой пренебрегают, роком;
   Зарница только в вышине
   По их оружию играет;
   И только их душа сияет,
   Когда на бой, на смерть идет.
   Уж блещут молнии крылами,
   Уж осыпаются громами —
   Они молчат – идут вперед…
 
   О! что за зрелище предстало!
   О пагубный, о страшный час!
   Злодейство что ни вымышляло,
   Поверглось, россы, всё на вас!
   Зрю камни, ядра, вар и бревны, —
   Но чем герои устрашенны?
   Чем может отражен быть росс?
   Тот лезет по бревну на стену,
   А тот летит с стены в геенну, —
   Всяк Курций, Деций, Буароз!..
 
   А слава тех не умирает,
   Кто за Отечество умрет;
   Она так в вечности сияет,
   Как в море ночью лунный свет.
   Времен в глубоком отдаленье
   Потомство тех увидит тени,
   Которых мужествен был дух.
   С гробов их в души огнь польется,
   Когда по рощам разнесется
   Бессмертной лирой дел их звук.

Иван Иванович Дмитриев
(1760–1837)

Освобождение Москвы*

   Примите, древние дубравы,
   Под тень свою питомца муз!
   Не шумны петь хочу забавы,
   Не сладости цитерских уз;
   Но да воззрю с полей широких
   На красну, гордую Москву,
   Седящу на холмах высоких,
   И спящи веки воззову!
 
   В каком ты блеске ныне зрима,
   Княжений знаменитых мать!
   Москва, России дочь любима,
   Где равную тебе сыскать?
   Венец твой перлами украшен;
   Алмазный скиптр в твоих руках;
   Верхи твоих огромных башен
   Сияют в злате, как в лучах;
   От Норда, Юга и Востока —
   Отвсюду быстротой потока
   К тебе сокровища текут;
   Сыны твои, любимцы славы,
   Красивы, храбры, величавы,
   А девы – розами цветут!
 
   Но некогда и ты стенала
   Под бременем различных зол…
   Сармат простер к тебе длань друга
   И остро копие вознес!
   Вознес – и храмы воспылали,
   На девах цепи зазвучали,
   И кровь их братьев потекла!
   «Я гибну, гибну! – ты рекла,
   Вращая устрашенно око. —
   Спасай меня, о гений мой!»
   Увы! молчанье вкруг глубоко,
   И меч, висящий над главой!
 
   Где ты, славянов храбрых сила!
   Проснись, восстань, Российска мочь!
   Москва в плену, Москва уныла,
   Как мрачная осення ночь, —
   Восстала! всё восколебалось!
   И князь, и ра́тай, стар и млад —
   Всё в крепку броню ополчалось!
   Перуном возблистал булат!
   Но кто из тысяч видим мною,
   В сединах бодр и сановит?
   Он должен быть вождем, главою:
   Пожарский то, России щит!
   Восторг, восторг я ощущаю!
   Пылаю духом и лечу!
   Где лира? Смело начинаю!
   Я подвиг предка петь хочу!
 
   Уже гремят в полях кольчуги;
   Далече пыль встает столбом;
   Идут России верны слуги;
   Несет их вождь, Пожарский, гром!
   От кликов рати воют рощи,
   Дремавши в мертвой тишине;
   Светило дня и звезды нощи
   Героя видят на коне;
   Летит – и взором луч отрады
   В сердца унывшие лиет;
   Летит, как вихрь, и движет грады
   И веси за собою вслед!
 
   «Откуда шум?» – приникши ухом,
   Рек воин, в думу погружен.
   Взглянул – и, бледен, с робким духом
   Бросается с кремлевских стен.
   «К щитам! К щитам! – зовет сармата. —
   Погибель нам минуты трата!
   Я видел войско супостат:
   Как змий, хребет свой изгибает,
   Главой уже коснулось врат;
   Хвостом всё поле покрывает».
   Вдруг стогны ратными сперлись —
   Мятутся, строятся, деля́тся,
   У врат, бойниц, вкруг стен толпятся;
   Другие вихрем понеслись
   Славянам и громам навстречу.
 
   И се – зрю зарево кругом,
   В дыму и в пламе страшну сечу!
   Со звоном сшибся щит с щитом —
   И разом сильного не стало!
   Ядро во мраке зажужжало,
   И целый ряд бесстрашных пал!
   Там вождь добычею Эреве;
   Здесь бурный конь, с копьем во чреве,
   Вскочивши на дыбы, заржал
   И навзничь грянулся на землю,
   Покрывши всадника собой;
   Отвсюду треск и громы внемлю,
   Глушащи скрежет, стон и вой…
 
   Трикраты день воссиявал,
   Трикраты ночь его сменяла;
   Но бой еще не преставал
   И смерть руки не утомляла…
   Сторукий исполин трясется —
   Падет – издох! И вопль несется:
   «Ура! Пожарский победил!»
   И в граде отдалось стократно:
   «Ура! Москву Пожарский спас!»
 

 
   О, утро памятно, приятно!
   О, вечно незабвенный час!
   Кто даст мне кисть животворящу,
   Да радость напишу, горящу
   У всех на лицах и в сердцах?
   Да яркой изражу чертою
   Народ, воскресший на стенах,
   На кровах, и с высот к герою
   Венки летящи на главу…
 
   А ты, герой, пребудешь ввеки
   Их честью, славой, образцом!
   Где горы небо прут челом,
   Там шумныя помчатся реки;
   Из блат дремучий выйдет лес;
   В степях возникнут вертограды;
   Родятся и исчезнут грады;
   Натура новых тьму чудес
   Откроет взору изумленну;
   Осветит новый луч вселенну —
   И воин, от твоей крови,
   Тебя воспомнит, возгордится
   И паче, паче утвердится
   В прямой к Отечеству любви!
 

 

Николай Михайлович Карамзин
(1766–1826)

К отечеству

   Цвети, Отечество святое,
   Сынам любезное, драгое!
   Мы все боготворим тебя
   И в жертву принести себя
   Для пользы твоея готовы.
   Ах! смерть ничто, когда оковы
   И стыд грозят твоим сынам!
   Так древле Кодры умирали,
   Так Леониды погибали
   В пример героям и друзьям.
   Союз родства и узы крови
   Не так священны для сердец,
   Как свят закон твоей любови.
   Оставит милых чад отец,
   И сын родителя забудет,
   Спеша Отечеству служить;
   Умрет он, но потомство будет
   Героя полубогом чтить!

Иван Андреевич Крылов
(1769–1844)

Волк на псарне

   Волк ночью, думая залезть в овчарню,
    Попал на псарню.
    Поднялся вдруг весь псарный двор.
   Почуя серого так близко забияку,
   Псы залились в хлевах и рвутся вон на драку;
    Псари кричат: «Ахти, ребята, вор!» —
    И вмиг ворота на запор;
    В минуту псарня стала адом. —
    Бегут: иной с дубьем,
    Иной с ружьем.
   «Огня! – кричат, – огня!» Пришли с огнем.
   Мой Волк сидит, прижавшись в угол задом,
    Зубами щелкая и ощетиня шерсть,
   Глазами, кажется, хотел бы всех он съесть;
    Но, видя то, что тут не перед стадом
    И что приходит, наконец,
    Ему расчесться за овец, —
    Пустился мой хитрец
    В переговоры
   И начал так: «Друзья, к чему весь этот шум?
    Я, ваш старинный сват и кум,
   Пришел мириться к вам, совсем не ради ссоры:
   Забудем прошлое, уставим общий лад!
   А я не только впредь не трону здешних стад,
   Но сам за них с другими грызться рад
    И волчьей клятвой утверждаю,
    Что я…» – «Послушай-ка, сосед, —
    Тут ловчий перервал в ответ, —
    Ты сер, а я, приятель, сед,
    И Волчью вашу я давно натуру знаю;
    А потому обычай мой:
    С волками и́наче не делать мировой,
    Как снявши шкуру с них долой».
   И тут же выпустил на Волка гончих стаю.

Ворона и курица

    Когда Смоленский князь,
   Противу дерзости искусством воружась,
    Вандалам новым сеть поставил
    И на погибель им Москву оставил,
   Тогда все жители, и малый, и большой,
    Часа не тратя, собралися
    И вон из стен московских поднялися,
    Как из улья́ пчелиный рой.
   Ворона с кровли тут на эту всю тревогу
    Спокойно, чистя нос, глядит.
    «А ты что ж, кумушка, в дорогу? —
    Ей с возу Курица кричит. —
    Ведь говорят, что у порогу
    Наш супостат». —
    «Мне что до этого за дело? —
   Вещунья ей в ответ. – Я здесь останусь смело.
    Вот ваши сестры – как хотят;
    А ведь ворон ни жарят, ни варя́т:
    Так мне с гостьми не мудрено ужиться,
   А может быть, еще удастся поживиться
    Сырком, иль косточкой, иль чем-нибудь.
    Прощай, хохлаточка, счастливый путь!»
    Ворона подлинно осталась;
    Но, вместо всех поживок ей,
   Как голодом морить Смоленский стал гостей —
    Она сама к ним в суп попалась.
   –
   Так часто человек в расчетах слеп и глуп.
   За счастьем, кажется, ты по пятам несешься:
    А как на деле с ним сочтешься —
    Попался, как ворона, в суп!

Раздел

   Имея общий дом и общую контору,
    Какие-то честны́е торгаши
    Наторговали денег гору;
   Окончили торги и делят барыши.
    Но в дележе когда без спору?
   Заводят шум они за деньги, за товар, —
   Как вдруг кричат, что в доме их пожар.
    «Скорей, скорей спасайте
    Товары вы и дом!»
   Кричит один из них: «Ступайте,
    А счеты после мы сведем!» —