Страница:
Да, я согласен, что самое большое счастье у человека – это хорошая семья. Человек, живущий один, никогда не будет счастлив.
Вячеслав Гребнев, 10 лет, г. Железногорск
ОСЕННИЙ БУКЕТ
СЛУЖЕНИЕ МАТЕРИ
МАТУШКИНЫ ЦВЕТОЧКИ
ЦВЕТОК ПЕРВЫЙ. КАЛЕРИЯ
Мы с батюшкой, выросшие в неверующих семьях, к вере пришли, когда Лере исполнилось восемь лет. Это был уже сформировавшийся, упрямый ребенок. Наше обращение она не приняла сразу, и долго на нас сыпались ее испытующие, иногда довольно трудные вопросы. Но когда они кончились, Лера поверила всем сердцем Богу, по-детски, раз и навсегда, и часто в минуты моего уныния и скорби укрепляла меня и всех младших. До сих пор передо мной стоит образ маленькой, с двумя косичками и серьезными фиалковыми глазами девочки, которая в далеком прошлом помогла мне понять мое предназначение, мой крест и мою радость…
Я осталась в воскресенье дома. Родился Родион, церковь далеко – в другом городе. С утра варю, убираюсь, кормлю маленького. Очень устала. Родион ночами спит плохо, почти все ночи у меня бессонные. А днем отдыхать некогда – столько дел с тремя детьми. Все бабушки и дедушки живут в Москве, помощников нет, вот и кручусь с маленьким Родионом на руках одна. Еще только ранний вечер, а устала так, что все мысли о том, как бы скорее лечь спать.
Вот, наконец, вернулись папа с двумя старшими девочками. После службы в церкви они были еще в воскресной школе, поэтому оказались дома только вечером. Младшая Ксюша бежит в детскую комнату к своим игрушкам, а девятилетняя Лерочка усаживается ко мне поближе и рассказывает о поездке, службе, воскресной школе. И вдруг замечает, что я ее почти не слушаю.
– Мамуль, ты что?
– Ничего, я просто устала.
– А почему у тебя глаза заплаканные? – упорствует Лера. Я не выдерживаю и опять плачу.
– Родя всю ночь не спал, кричал. Я так устала без отдыха трудиться, сил уже никаких нет, никаких! – вырывается у меня.
Лера берет мою руку в свои маленькие ручки.
– Мам, я расскажу тебе одну историю, нам в воскресной школе читали, ты послушай. Один человек нес по жизни свой крест. А крест был очень тяжелый. Несет он и стонет, несет и стонет. И чувствует – не может больше нести, так устал. Взял он и отпилил кусок креста. Попробовал – легче стало, и пошел дальше. Даже быстрее пошел. Даже обогнал одного, тоже с тяжелым крестом. И вот к концу жизни дошел он до рая. И видит: перед ним врата райские открываются, Ангелы поют. Двинулся он было к раю, а прямо перед ним ров глубокий, а внизу – тьма. Оглянулся – ничего нет, чего бы через ров перекинуть. Тогда взял он свой крест и перебросил его через ров. И встал крест в распор – тютелька в тютельку. Пошел человек по кресту, а крест качается. Качался, качался и обвалился. И упал человек прямо в тьму, в геенну огненную. Прошло какое-то время, и подходит к раю тот человек с крестом, которого первый обогнал. Еле дошел от тяжести. Видит: врата рая перед ним открываются, Ангелы поют, а перед вратами ров, а во рву – геенна огненная. Оглянулся – нет ничего через ров перебросить. Перекинул он тогда свой крест через ров. А крест большой, тяжелый, лег, как мост. И перешел по нему человек ров и вошел в рай. И врата райские за ним закрылись… Мамуль, не отпиливай свой крест. А мы тебе помогать будем! – и Лера идет мыть посуду.
– Нет, Лера, ты должна у доски вскрыть конверт, – немного обиженно говорит учительница. Лера возвращается к доске и вскрывает конверт. Оттуда выпадает пригласительный билет на праздничный парад в честь Октябрьской революции. На парады эти никогда не ходят ни папа, ни мама, считают его не праздником, а днем скорби.
– Ну, что скажешь? – довольно спрашивает учительница.
– Как на парад, идем мы прямо в ад, – отвечает Лера и опять идет на свое место.
– На перемене Юля из параллельного класса начала ко мне приставать и доказывать, что Бога нет. Ей папа сказал, что люди от обезьяны произошли, а папа у нее очень умный. Вокруг нас ребята со всех классов столпились, кричат, на меня пальцами показывают. И Юля кричит: «Мы от обезьян произошли, от обезьян!».
Я встревожена. Боюсь, что Лера в свои восемь лет не смогла достойно ответить, может быть, даже ввязалась в драку.
– А ты что сделала? – спрашиваю я.
– Мам, ты не волнуйся. Я не ругалась. Я очень спокойно сказала: «Хорошо, Юлечка, ты, если хочешь, происходи от обезьяны, а меня Бог создал».
– И дальше что? – с ужасом говорю я.
– Дети засмеялись и стали кричать: «Юлька обезьяна!» А Юля кинулась на меня драться, – обиженно отвечает Лера.
– Лера, может, тебе лучше пойти в монастырь?
– Это почему?
– Не знаю, как раньше, но сейчас женщине в монастыре легче, чем в семье. Мне так кажется. Почти каждый год рожать, растить, тянуть всю эту «команду». Нет, в монастыре легче.
– Мам, ты что? А кто Россию спасать будет? – возмущенно отвечает Лера, и больше мы к этой теме не возвращаемся.
Как-то я спросила Леру: «Сколько же у тебя будет детей? Семь, как у меня?»
– Конечно, нет. («Ну вот», – подумала я.) Намного больше! – закончила фразу Лера.
Конечно, мы понимаем, что рождение детей зависит не от нас, а от Бога. Но готовность принять все те души, которые Бог поручает вырастить, – это уже наша свободная воля. Воля, основанная на любви.
ЦВЕТОК ВТОРОЙ. КСЕНИЯ
– А как ты хотела бы называться? – поинтересовалась я.
– Яздундокта! – выпалила Ксюша и, подумав немного, – в крайнем случае, Снандулия!
– Мам, а пингвин – парнокопытный?
У меня от изумления падает на пол кастрюля.
– Да зачем тебе?
– Ну как же! – отвечает Ксюша. – Нам сегодня в воскресной школе читали про чистых и нечистых животных (в воскресной школе один учитель на двадцать пять детей, от четырех до семнадцати лет). Кого есть можно было, а кого нельзя. Так он парнокопытный?
– Да нет. Но пингвины у нас всё равно не водятся.
– А если его нам в панихидке принесут? – задает вполне законный вопрос Ксюша.
– Кто по профессии был Иосиф-Обручник? Ксюша, довольная тем, что знает:
– Плотник.
– А что он делал? – спрашивает папа.
– Плоды сторожил! – бойко выкрикивает Ксюша.
– Не упивайтеся вином, в нем же есть блу-у-уд!
– Сарра!
Тут остается только всплеснуть руками.
– Но почему же Сарра?
– Сарра была женой кого? Авраама! А Авраам был верующий – значит, православный. А если православный, то русский. Значит, и Сарра – простое русское имя.
С чем тут поспоришь? Да еще с ребенком четырех лет.
ЦВЕТОК ТРЕТИЙ. РОДИОН
В доме очень тесно. Две небольшие комнатки на всех и между ними проходная кухня. Все кровати – двухъярусные. Мебель стоит вплотную, и поэтому со второго яруса кровати можно перешагнуть на шкаф, оттуда прыгнуть на дверь, прокатиться на ней и свалиться на диван. Этим и занимается детвора. Родион – самый бесстрашный. Не думая, совершает этот бесконечный аттракцион, пока я с маленькой Лидочкой на руках вожусь по дому.
Однажды слышу испуганный крик Леры, вбегаю в детскую – и на моих глазах Родя вниз головой летит со шкафа и с глухим стуком падает на пол. Я жду страшного крика, но стоит мертвая тишина. К горлу подкатывает тошнота. Подбегаю к маленькому скрюченному тельцу, поднимаю на руки. Глаза открыты, рот открыт – не закрывается. Лицо белое-белое – никогда такого не видела. Несу Родю на кровать. Начинаю тормошить, плакать. Девочки стоят рядом, притихшие. Батюшка далеко в Москве, только что уехал и вернется через месяц. Вижу, что Родя смотрит на меня, спрашиваю:
– Больно? – Прикрывает глаза – «да». – Где, Родя?
Тянет ручку к голове. Рот так же открыт, не закрывается, сам всё такой же белый. Я не могу больше, ухожу в другую комнату, плачу, молюсь. Немного успокоившись, возвращаюсь, вливаю в открытый ротик глоток крещенской воды, мажу головку маслицем от мощей святого Серафима Саровского. Медленно тянется время. Час, другой, третий – всё то же, никаких изменений. Девочки начинают хныкать, просить есть. А я сижу около Роди, и ужин, естественно, не готов. Тогда открываю банку рыбных консервов, нарезаю хлеб и здесь же, около кроватки, кормлю девочек. Вдруг Родя тянет ручку ко рту, тоже хочет есть. Я, обрадованная, сую ему в открытый ротик кусок рыбы, и тут же у него начинается рвота. Как-то медленно изо рта выползает что-то густое и черное. Я уже не выдерживаю и бегу к соседке через улицу, у которой есть телефон, – звонить в Москву батюшке. Но соседка, узнав, в чем дело, берет всё в свои руки и вызывает «Скорую». Пока я иду домой, подъезжает машина, и вместе с пожилой женщиной-врачом мы входим в дом. Навстречу нам весело выбегает Родион, жуя яблоко. Я понимаю, что меня ждут объяснения за ложный вызов. Но опытный врач усаживает меня на диван и заставляет рассказать все как было. Обо всём случившемся я пересказываю ей и слышу тревожный голос:
– Немедленно в больницу! Необходимо сделать снимок черепа. В лучшем случае – сотрясение мозга, в худшем – черепно-мозговая травма.
Понимая каким-то чутьем, что Родя спасен и ничего этого уже не надо, пытаюсь отказаться: «Я не могу, в моем положении…» (я на седьмом месяце беременности, на руках маленькая Лида). Врач обещает, что мы всё равно окажемся к утру в больнице с ухудшением состояния сына.
– По крайней мере, не давайте ему есть, можно чуточку воды, – получаю совет на прощанье.
Надо ли говорить, что всю ночь я не спала, бегала к кроватке Роди и слушала, дышит ли он? А утром, обойдя его тарелкой каши, я услышала возмущенный рев. И, махнув рукой, начала кормить сына.
Этим же утром к нам заехал участковый врач, увидев отметку о вызове «Скорой помощи» в журнале. Мне пришлось уже в третий раз пересказывать ужасную историю и выслушивать о моем «неразумном поведении». Хотя элемент чуда врачом был все-таки признан.
– Что же спасло его?
И тут Родечка, вертевшийся у нас под ногами, выбегает из комнаты и возвращается с маленькой иконой святого целителя Пантелеимона своей любимой, с которой он пролежал на кровати эти страшные три часа. Суёт икону врачу.
– Красивое лицо, – задумчиво реагирует наш врач и уходит. Позже, успокоившись, я говорила детям об Ангеле-Хранителе: как он подставляет свои могучие крылья, когда ребенок падает, и спасает от верной смерти.
А еще день спустя, я, стоя как всегда у плиты на кухне, слышу тоненький Родин голосок:
– Прыгай, тебя Ангел поймает!
Придерживая живот, бегу в детскую и вижу на том же самом шкафу маленькую Лидочку (и как забралась?) в полной готовности к прыжку.
– Стой! – кричу я и дрожащими руками снимаю ее со шкафа. Вечером провожу беседу на тему: «Не искушай Господа Бога своего».
Я, конечно, не отказываюсь. Батюшка целыми днями и ночами в делах и заботах, единственный мужчина в доме – четырехлетний Родион.
К тому же, есть возможность человека накормить и поделиться семейным теплом (Андрей живет один в общежитии, родители далеко).
Вот и сегодня, в понедельник, Андрей установил в сервант вместо разбитого детьми стекла лист ДВП и сидит на кухне, ест домашний борщ. Андрей, немного странноватый, рассказывает, как вчера ходил после службы на кладбище гулять и увидел свою могилу.
– Свою? – переспрашиваю я.
– Ну, нет. Имя, отчество – мои, а фамилия не моя. Год рождения опять мой. И так грустно стало: вместо креста на пирамидке звезда. Я написал на листочке «Мама, поставь мне крест» и сунул за табличку.
Слушать это было жутковато. А на следующий день в церковь приехали люди с работы Андрея и рассказали, что он погиб. Во время припадка (Андрей страдал чем-то вроде эпилепсии) он упал и стукнулся виском об угол стола.
Вячеслав Гребнев, 10 лет, г. Железногорск
ОСЕННИЙ БУКЕТ
Я считаю, что в последнее время появилась мода на равнодушие к семье. Очень часто можно услышать или увидеть, как сын не уважает отца, дочь грубит матери, внук считает стыдным помочь собственной бабушке. Но как же так можно? Ведь семья – это святое! Семья – это наш ковчег! И оставаться равнодушным к семье – значит быть неблагодарным и бездушным человеком.
Я считаю семью частью не только моего мира, но и частью планеты. Если когда-нибудь в моей жизни наступит «потоп», то я знаю, где я могу спастись. Жить без семьи – значит жить в одиночестве. Никакие знакомые или друзья не могут заменить брата или сестру, нет таких друзей, которые пройдут с нами все невзгоды жизни, которые будут рядом всегда, когда нам нужна помощь.
Я не могу понять людей, которые смело утверждают, что могли бы прожить без своей семьи и были бы счастливы иметь возможность жить одному. Такие люди не знают, насколько бесценно то время, что мы проводим в кругу семьи. «Дом», «семья» и «Родина» такие же вечные понятия, как «Бог» и «вселенная»!
Помню, как я бежала из школы в парк, где рвала для мамы сухие осенние листья. Когда я вручала их, мама принимала их так, словно я дарила ей не пожелтевшую листву, а букет роз. Те чувства, которые я испытывала в детстве, ничуть не угасли. Я не могла дать что-то действительно ценное, но я уже осознавала, как важно сказать маме, что я её люблю.
Ольга Лобненко, 16 лет, г. Канск
Я считаю семью частью не только моего мира, но и частью планеты. Если когда-нибудь в моей жизни наступит «потоп», то я знаю, где я могу спастись. Жить без семьи – значит жить в одиночестве. Никакие знакомые или друзья не могут заменить брата или сестру, нет таких друзей, которые пройдут с нами все невзгоды жизни, которые будут рядом всегда, когда нам нужна помощь.
Я не могу понять людей, которые смело утверждают, что могли бы прожить без своей семьи и были бы счастливы иметь возможность жить одному. Такие люди не знают, насколько бесценно то время, что мы проводим в кругу семьи. «Дом», «семья» и «Родина» такие же вечные понятия, как «Бог» и «вселенная»!
Помню, как я бежала из школы в парк, где рвала для мамы сухие осенние листья. Когда я вручала их, мама принимала их так, словно я дарила ей не пожелтевшую листву, а букет роз. Те чувства, которые я испытывала в детстве, ничуть не угасли. Я не могла дать что-то действительно ценное, но я уже осознавала, как важно сказать маме, что я её люблю.
Ольга Лобненко, 16 лет, г. Канск
СЛУЖЕНИЕ МАТЕРИ
«Я вхожу в мамину комнату. Мама сидит, склонившись над колыбелькой. Первый утренний луч солнца уже проник сквозь оконное стекло и удивительным образом падает на мамины волосы, образуя чудесный ореол над ее головой.
Милая, любимая, родная моя мамочка, а ведь ты – Святая!»
Ростислав Матюнин, 14 лет Матушка Ольга Юревич
Милая, любимая, родная моя мамочка, а ведь ты – Святая!»
Ростислав Матюнин, 14 лет Матушка Ольга Юревич
МАТУШКИНЫ ЦВЕТОЧКИ
Всякий раз, когда я возвращаюсь из Москвы домой в Сибирь, я вспоминаю, как тронулся тот самый первый наш поезд, отходящий в никуда мокрым январем 1983 года. Вот проплыли заплаканные и испуганные лица родных и друзей, пришедших на вокзал проводить нас, потом сквозь мокрые от снега стёкла мы глядели на уходящую Москву, потом замелькали огни Подмосковья. Потом я расплакалась. Кинулась к мужу, крепко обняла его и сквозь слезы спросила: – Неужели мы всё-таки уезжаем?
Да, мы, коренные москвичи, ехали неизвестно куда за четыре тысячи километров в страну холода и снега, ссылок и непонятных «киржаков» от города, где мы родились и выросли, где всё такое привычное и исхоженное, от многочисленной родни и еще более многочисленных друзей, оставляя позади двадцать с лишним лет жизни. Никто не мог понять, зачем мы это делаем, да мы и сами объяснить не могли. Да, Москва как-то утомила, да, мы хотим жить своим умом, да, нам мечталось о большом и интересном деле. Но всё не то, не то… Сейчас, спустя двадцать лет, я вижу двух горячих, молодых архитекторов, взятых чьей-то властной и доброй рукой из уютного гнездышка и отправленных в их первое большое путешествие, главное в жизни. Путешествие, продолжающееся до сих пор. Назовите это судьбой, роком, романтикой… Мы называем Его Отцом, великим Господом. Это Он взял нас за руки, привел в Сибирь и совершил самый великий переворот, который может быть в жизни у человека.
Конечно, тогда всё казалось другим. Мы осели в Лесосибирске – молодом лесопромышленном городке, устроились на работу. Муж стал главным архитектором города, а я просто архитектором, вторым и последним. Нам дали первую в нашей жизни квартиру, и мы водворились в ней с годовалой дочкой. Началась интереснейшая работа над проектированием города. Всё в Сибири приводило нас в умиление: 50-градусные морозы зимой и 35-градусная жара летом; сугробы в рост человека и поляны жарков в лесу; грибы, которые срезаешь, пока не стемнеет; клюква и брусника, которые собираешь совками; мощный Енисей и жирные свиньи на главной улице города с объезжающими их автобусами.
Прошло пять лет. Город постепенно приобретал свое лицо. На нашем счету было уже много интересных проектов и строек. Родилась вторая дочка, а муж стал членом Союза архитекторов. Единственный некоммунист в Исполкоме, он вызывал интерес и неприятие («чё это он из Москвы, да сюда»), но с ним считались и, в конце концов, привыкли. Исполнилась наша мечта жить на «земле»: мы переселились в маленький деревянный домик с огородом. Началась перестройка, и муж ушел из Исполкома «в свободный полет» – организовал свой кооператив «Проект». И мы зажили тихой обеспеченной жизнью.
Наступила Пасха 1989 года. По традиции, привитой бабушками-смолянками, я испекла кулич и поставила его на стол. Мы сели вокруг него и задумались. Всё в жизни у нас хорошо: семья, любовь, дети, здоровье, интересная работа, друзья, дом, машина, деньги. Что еще не хватает? всё, что желали, сбылось. А на душе так пусто! И вдруг решили съездить в соседний городок Енисейск, освятить в церкви кулич. Но ничего «вдруг» не бывает. Приехали, а в церкви пусто, все отдыхают после ночной службы. Только усталый батюшка сидит на скамеечке и с кем-то беседует. Так мы познакомились с нашим будущим духовником отцом Геннадием Фастом, нас выносившим, родившим, вскормившим и до сих пор опекающим. Эту встречу я помню как сейчас, а вот всё остальное проносится передо мной какими-то фрагментами. Наверное потому, что жизнь наша понеслась вскачь, съехав с наезженной колеи в чистое поле.
Через год я на девятом месяце беременности погружаюсь в купель, а потом никак не могу вылезти из нее с моим огромным животом, и меня тащат отец Геннадий и муж. Наше венчание осенью: мы в тяжелых старинных венцах, а под ногами – мешающие девочки и на руках у какой-то бабушки орущий двухмесячный Родион. Помню мои слезы, когда муж стал неделями пропадать в енисейской церкви, а я – с тремя, без куска хлеба, продаю книги из нашей библиотеки, и на эти деньги да на детские пособия живем, сами не зная как.
Вот я выбегаю из дома с Родечкой на руках и со следующим животом, потому что меня постоянно рвет, и плачу опять, привалившись к березе, под окном детской. Почему-то очень хорошо помню, как послала девочек с Родей в коляске далеко в гости, а сама встала на колени перед иконостасом и спрашиваю: «Господи, чего Ты хочешь от меня?» А дети вдруг с полдороги поворачивают домой, врываются в комнату и бросаются мне на шею. Я сержусь, опять выпроваживаю их и опять становлюсь на колени: «Господи, чего Ты хочешь от меня?» И прихожу в себя, понимая ответ Бога.
А вот я встречаю мужа из Енисейска. Поздно. Дети (их уже четверо) спят. Он входит – тихий, серьезный.
– Зачем?
– Рукополагаться в священника.
И уходит в другую комнату. Пока я, оглушенная, пытаюсь что-то понять, он возвращается в подряснике отца Геннадия, который ему узок в плечах.
Через неделю, ранним утром я слышу звонок в дверь, выбегаю на террасу, вижу мужа и хочу как всегда кинуться ему на шею. Но не могу. Подхожу и беру благословение. Он серьезно благословляет меня, глядит своими чудесными зелеными глазами и обнимает.
А вот наш первый храм в бывшем свинарнике во дворе дома. Душно так, что часто кто-нибудь падает в обморок, теснота – не перекреститься. В узких дверях – спины, спины. Я стучусь в ближайшую и прошу: «Передайте ребенка на причастие». Чьи-то руки подхватывают Леру и почти над головами передают ее дальше, к солее. Я стучу опять: «Возьмите следующего». Так же над головами проплывает Ксюша. Потом я передаю Родиона, Лиду. Человек поворачивается ко мне опять: «Давай следующего!»
Да, через год уже была Фрося. Но в храме просторно, потому что он теперь в бывшем кинотеатре «Октябрь». И одновременно начато строительство большого кирпичного собора. Я уже ждала следующую – Сонечку, а весь город ждал собора. Семь долгих лет каждый день батюшка иногда со мною, иногда с детьми, но чаще один ходил на стройку и молился.
И помню день освящения красавца семидесятиметрового собора. Слезы на глазах батюшки, приезд владыки Антония, а я уже с семью детьми стою в храме. Старшая дочка регентует (дирижирует) хором, в котором поют еще две дочери, сын в алтаре пономарит, трое малышей около меня, а владыка рукополагает в дьякона нашего зятя Игоря, тоже москвича. «Богатства Сибири Москвой прирастать будут», – эти слова отца Андрея цитируются повсюду на полном серьезе, хотя он, конечно, шутил.
Наступил новый этап в нашей жизни. Кончились дети, родилась внучка. Я беру ее на руки и не могу понять, как это – внучка? Только недавно я держала Павлочку, пеленала, мыла. Нет, не понимаю. Я – бабушка? Но ведь я – «молодая мама». Наверное, я до самой смерти буду в окружении малышей и никогда не почувствую себя праздной (так называли в Древней Руси женщину, которая небеременная и некормящая).
Вот так в какой-то момент я почувствовала, что во мне живет книжка. Пришло время, когда она просто родилась – вышла на белые листы бумаги. В ней нет ничего придуманного, она проста, как просты могут быть дети. О детях она и написана. Семь наших детей пишут ее до сих пор.
И помню последнюю Пасху. Я испекла куличи, и после ночной службы мы сели за стол. Рядом чуть поседевший мой муж, батюшка, смотрит своими как всегда светящимися глазами, вокруг стола головки с косичками и карими, черными, синими и голубыми глазами. Среди них – серьезные зеленые глаза сына. На руках у зятя вертится внучка Женечка. Я очень устала: забегалась, замоталась, не выспалась. Позади – годы этой усталости, родов, болезней, бессонных ночей. Что впереди? Не знаю. Будет ли легче? Скорее всего, нет. Но все эти годы в душе живут радость и покой. Я их, конечно, не заслужила. Это – неоценимый подарок Бога. Ответ на все наши вопросы и нужды.
«Дети – цветы жизни» – этот избитый афоризм не так уж прост. Семь семечек посадил Бог в теплую благодатную почву нашей семьи. Мы из семечек вырастили цветы, кормили, поливали, окапывали эту рассаду. Но настанет время, когда их – окрепших, вытянувшихся – надо будет пересадить в открытый грунт жизни. Там каждому предстоит расти самому, цвести и приносить свой плод.
Настанет время, когда я встану перед Богом, и нечего мне будет отдать Ему, только мой букет из семи цветков. И я скажу: «Вот я, вот и дети, которых Ты дал мне. Они – от Тебя и Тебе».
Да, мы, коренные москвичи, ехали неизвестно куда за четыре тысячи километров в страну холода и снега, ссылок и непонятных «киржаков» от города, где мы родились и выросли, где всё такое привычное и исхоженное, от многочисленной родни и еще более многочисленных друзей, оставляя позади двадцать с лишним лет жизни. Никто не мог понять, зачем мы это делаем, да мы и сами объяснить не могли. Да, Москва как-то утомила, да, мы хотим жить своим умом, да, нам мечталось о большом и интересном деле. Но всё не то, не то… Сейчас, спустя двадцать лет, я вижу двух горячих, молодых архитекторов, взятых чьей-то властной и доброй рукой из уютного гнездышка и отправленных в их первое большое путешествие, главное в жизни. Путешествие, продолжающееся до сих пор. Назовите это судьбой, роком, романтикой… Мы называем Его Отцом, великим Господом. Это Он взял нас за руки, привел в Сибирь и совершил самый великий переворот, который может быть в жизни у человека.
Конечно, тогда всё казалось другим. Мы осели в Лесосибирске – молодом лесопромышленном городке, устроились на работу. Муж стал главным архитектором города, а я просто архитектором, вторым и последним. Нам дали первую в нашей жизни квартиру, и мы водворились в ней с годовалой дочкой. Началась интереснейшая работа над проектированием города. Всё в Сибири приводило нас в умиление: 50-градусные морозы зимой и 35-градусная жара летом; сугробы в рост человека и поляны жарков в лесу; грибы, которые срезаешь, пока не стемнеет; клюква и брусника, которые собираешь совками; мощный Енисей и жирные свиньи на главной улице города с объезжающими их автобусами.
Прошло пять лет. Город постепенно приобретал свое лицо. На нашем счету было уже много интересных проектов и строек. Родилась вторая дочка, а муж стал членом Союза архитекторов. Единственный некоммунист в Исполкоме, он вызывал интерес и неприятие («чё это он из Москвы, да сюда»), но с ним считались и, в конце концов, привыкли. Исполнилась наша мечта жить на «земле»: мы переселились в маленький деревянный домик с огородом. Началась перестройка, и муж ушел из Исполкома «в свободный полет» – организовал свой кооператив «Проект». И мы зажили тихой обеспеченной жизнью.
Наступила Пасха 1989 года. По традиции, привитой бабушками-смолянками, я испекла кулич и поставила его на стол. Мы сели вокруг него и задумались. Всё в жизни у нас хорошо: семья, любовь, дети, здоровье, интересная работа, друзья, дом, машина, деньги. Что еще не хватает? всё, что желали, сбылось. А на душе так пусто! И вдруг решили съездить в соседний городок Енисейск, освятить в церкви кулич. Но ничего «вдруг» не бывает. Приехали, а в церкви пусто, все отдыхают после ночной службы. Только усталый батюшка сидит на скамеечке и с кем-то беседует. Так мы познакомились с нашим будущим духовником отцом Геннадием Фастом, нас выносившим, родившим, вскормившим и до сих пор опекающим. Эту встречу я помню как сейчас, а вот всё остальное проносится передо мной какими-то фрагментами. Наверное потому, что жизнь наша понеслась вскачь, съехав с наезженной колеи в чистое поле.
Через год я на девятом месяце беременности погружаюсь в купель, а потом никак не могу вылезти из нее с моим огромным животом, и меня тащат отец Геннадий и муж. Наше венчание осенью: мы в тяжелых старинных венцах, а под ногами – мешающие девочки и на руках у какой-то бабушки орущий двухмесячный Родион. Помню мои слезы, когда муж стал неделями пропадать в енисейской церкви, а я – с тремя, без куска хлеба, продаю книги из нашей библиотеки, и на эти деньги да на детские пособия живем, сами не зная как.
Вот я выбегаю из дома с Родечкой на руках и со следующим животом, потому что меня постоянно рвет, и плачу опять, привалившись к березе, под окном детской. Почему-то очень хорошо помню, как послала девочек с Родей в коляске далеко в гости, а сама встала на колени перед иконостасом и спрашиваю: «Господи, чего Ты хочешь от меня?» А дети вдруг с полдороги поворачивают домой, врываются в комнату и бросаются мне на шею. Я сержусь, опять выпроваживаю их и опять становлюсь на колени: «Господи, чего Ты хочешь от меня?» И прихожу в себя, понимая ответ Бога.
А вот я встречаю мужа из Енисейска. Поздно. Дети (их уже четверо) спят. Он входит – тихий, серьезный.
– Зачем?
– Рукополагаться в священника.
И уходит в другую комнату. Пока я, оглушенная, пытаюсь что-то понять, он возвращается в подряснике отца Геннадия, который ему узок в плечах.
Через неделю, ранним утром я слышу звонок в дверь, выбегаю на террасу, вижу мужа и хочу как всегда кинуться ему на шею. Но не могу. Подхожу и беру благословение. Он серьезно благословляет меня, глядит своими чудесными зелеными глазами и обнимает.
А вот наш первый храм в бывшем свинарнике во дворе дома. Душно так, что часто кто-нибудь падает в обморок, теснота – не перекреститься. В узких дверях – спины, спины. Я стучусь в ближайшую и прошу: «Передайте ребенка на причастие». Чьи-то руки подхватывают Леру и почти над головами передают ее дальше, к солее. Я стучу опять: «Возьмите следующего». Так же над головами проплывает Ксюша. Потом я передаю Родиона, Лиду. Человек поворачивается ко мне опять: «Давай следующего!»
Да, через год уже была Фрося. Но в храме просторно, потому что он теперь в бывшем кинотеатре «Октябрь». И одновременно начато строительство большого кирпичного собора. Я уже ждала следующую – Сонечку, а весь город ждал собора. Семь долгих лет каждый день батюшка иногда со мною, иногда с детьми, но чаще один ходил на стройку и молился.
И помню день освящения красавца семидесятиметрового собора. Слезы на глазах батюшки, приезд владыки Антония, а я уже с семью детьми стою в храме. Старшая дочка регентует (дирижирует) хором, в котором поют еще две дочери, сын в алтаре пономарит, трое малышей около меня, а владыка рукополагает в дьякона нашего зятя Игоря, тоже москвича. «Богатства Сибири Москвой прирастать будут», – эти слова отца Андрея цитируются повсюду на полном серьезе, хотя он, конечно, шутил.
Наступил новый этап в нашей жизни. Кончились дети, родилась внучка. Я беру ее на руки и не могу понять, как это – внучка? Только недавно я держала Павлочку, пеленала, мыла. Нет, не понимаю. Я – бабушка? Но ведь я – «молодая мама». Наверное, я до самой смерти буду в окружении малышей и никогда не почувствую себя праздной (так называли в Древней Руси женщину, которая небеременная и некормящая).
Вот так в какой-то момент я почувствовала, что во мне живет книжка. Пришло время, когда она просто родилась – вышла на белые листы бумаги. В ней нет ничего придуманного, она проста, как просты могут быть дети. О детях она и написана. Семь наших детей пишут ее до сих пор.
И помню последнюю Пасху. Я испекла куличи, и после ночной службы мы сели за стол. Рядом чуть поседевший мой муж, батюшка, смотрит своими как всегда светящимися глазами, вокруг стола головки с косичками и карими, черными, синими и голубыми глазами. Среди них – серьезные зеленые глаза сына. На руках у зятя вертится внучка Женечка. Я очень устала: забегалась, замоталась, не выспалась. Позади – годы этой усталости, родов, болезней, бессонных ночей. Что впереди? Не знаю. Будет ли легче? Скорее всего, нет. Но все эти годы в душе живут радость и покой. Я их, конечно, не заслужила. Это – неоценимый подарок Бога. Ответ на все наши вопросы и нужды.
«Дети – цветы жизни» – этот избитый афоризм не так уж прост. Семь семечек посадил Бог в теплую благодатную почву нашей семьи. Мы из семечек вырастили цветы, кормили, поливали, окапывали эту рассаду. Но настанет время, когда их – окрепших, вытянувшихся – надо будет пересадить в открытый грунт жизни. Там каждому предстоит расти самому, цвести и приносить свой плод.
Настанет время, когда я встану перед Богом, и нечего мне будет отдать Ему, только мой букет из семи цветков. И я скажу: «Вот я, вот и дети, которых Ты дал мне. Они – от Тебя и Тебе».
ЦВЕТОК ПЕРВЫЙ. КАЛЕРИЯ
ЛЕПЕСТОК 1-Й. МАМИН КРЕСТ
Лерочка наш долгожданный старшенький ребенок. Вложено в нее больше, чем во всех остальных детей. С ней, маленькой, занимались и я, и папа историей, астрономией, искусствами и музыкой. Вторая – Ксюша – родилась только через 5 лет, поэтому мы могли себя полностью посвятить общению с Лерой. Остальным детям не досталось и половины того, что имела она. Но надо сказать, что Господь вложил в нее серьезность и целеустремленность. Эта серьезная малышка долго не разговаривала, пугая всех своей внимательной задумчивостью. Потом вдруг заговорила целыми фразами и говорила бесконечно, опять же смущая многочисленных бабушек и дедушек. Лучшими ее друзьями были (и остаются) книги. Она в пять лет научилась читать, и с тех пор без книжки застать ее было трудно.Мы с батюшкой, выросшие в неверующих семьях, к вере пришли, когда Лере исполнилось восемь лет. Это был уже сформировавшийся, упрямый ребенок. Наше обращение она не приняла сразу, и долго на нас сыпались ее испытующие, иногда довольно трудные вопросы. Но когда они кончились, Лера поверила всем сердцем Богу, по-детски, раз и навсегда, и часто в минуты моего уныния и скорби укрепляла меня и всех младших. До сих пор передо мной стоит образ маленькой, с двумя косичками и серьезными фиалковыми глазами девочки, которая в далеком прошлом помогла мне понять мое предназначение, мой крест и мою радость…
Я осталась в воскресенье дома. Родился Родион, церковь далеко – в другом городе. С утра варю, убираюсь, кормлю маленького. Очень устала. Родион ночами спит плохо, почти все ночи у меня бессонные. А днем отдыхать некогда – столько дел с тремя детьми. Все бабушки и дедушки живут в Москве, помощников нет, вот и кручусь с маленьким Родионом на руках одна. Еще только ранний вечер, а устала так, что все мысли о том, как бы скорее лечь спать.
Вот, наконец, вернулись папа с двумя старшими девочками. После службы в церкви они были еще в воскресной школе, поэтому оказались дома только вечером. Младшая Ксюша бежит в детскую комнату к своим игрушкам, а девятилетняя Лерочка усаживается ко мне поближе и рассказывает о поездке, службе, воскресной школе. И вдруг замечает, что я ее почти не слушаю.
– Мамуль, ты что?
– Ничего, я просто устала.
– А почему у тебя глаза заплаканные? – упорствует Лера. Я не выдерживаю и опять плачу.
– Родя всю ночь не спал, кричал. Я так устала без отдыха трудиться, сил уже никаких нет, никаких! – вырывается у меня.
Лера берет мою руку в свои маленькие ручки.
– Мам, я расскажу тебе одну историю, нам в воскресной школе читали, ты послушай. Один человек нес по жизни свой крест. А крест был очень тяжелый. Несет он и стонет, несет и стонет. И чувствует – не может больше нести, так устал. Взял он и отпилил кусок креста. Попробовал – легче стало, и пошел дальше. Даже быстрее пошел. Даже обогнал одного, тоже с тяжелым крестом. И вот к концу жизни дошел он до рая. И видит: перед ним врата райские открываются, Ангелы поют. Двинулся он было к раю, а прямо перед ним ров глубокий, а внизу – тьма. Оглянулся – ничего нет, чего бы через ров перекинуть. Тогда взял он свой крест и перебросил его через ров. И встал крест в распор – тютелька в тютельку. Пошел человек по кресту, а крест качается. Качался, качался и обвалился. И упал человек прямо в тьму, в геенну огненную. Прошло какое-то время, и подходит к раю тот человек с крестом, которого первый обогнал. Еле дошел от тяжести. Видит: врата рая перед ним открываются, Ангелы поют, а перед вратами ров, а во рву – геенна огненная. Оглянулся – нет ничего через ров перебросить. Перекинул он тогда свой крест через ров. А крест большой, тяжелый, лег, как мост. И перешел по нему человек ров и вошел в рай. И врата райские за ним закрылись… Мамуль, не отпиливай свой крест. А мы тебе помогать будем! – и Лера идет мыть посуду.
ЛЕПЕСТОК 2-Й. ПАРАД
Лера – лучшая ученица в классе. Приближаются октябрьские праздники. Учительница подводит итоги по результатам учебы в первой четверти. Лучший ученик будет награжден загадочным белым конвертом. Каждый старается как может. И вот результаты подсчитаны, и на классном часе учительница торжественно объявляет фамилию лучшего ученика. Им оказывается Лерочка. Учительница вручает белый конверт, и Лера идет на свое место.– Нет, Лера, ты должна у доски вскрыть конверт, – немного обиженно говорит учительница. Лера возвращается к доске и вскрывает конверт. Оттуда выпадает пригласительный билет на праздничный парад в честь Октябрьской революции. На парады эти никогда не ходят ни папа, ни мама, считают его не праздником, а днем скорби.
– Ну, что скажешь? – довольно спрашивает учительница.
– Как на парад, идем мы прямо в ад, – отвечает Лера и опять идет на свое место.
ЛЕПЕСТОК 3-Й. МЕНЯ БОГ СОЗДАЛ
Дети в школе знают, что Лера – верующая. В школе она такая одна, и ее часто дразнят. Вот и сегодня я опять выслушиваю Лерочкин рассказ:– На перемене Юля из параллельного класса начала ко мне приставать и доказывать, что Бога нет. Ей папа сказал, что люди от обезьяны произошли, а папа у нее очень умный. Вокруг нас ребята со всех классов столпились, кричат, на меня пальцами показывают. И Юля кричит: «Мы от обезьян произошли, от обезьян!».
Я встревожена. Боюсь, что Лера в свои восемь лет не смогла достойно ответить, может быть, даже ввязалась в драку.
– А ты что сделала? – спрашиваю я.
– Мам, ты не волнуйся. Я не ругалась. Я очень спокойно сказала: «Хорошо, Юлечка, ты, если хочешь, происходи от обезьяны, а меня Бог создал».
– И дальше что? – с ужасом говорю я.
– Дети засмеялись и стали кричать: «Юлька обезьяна!» А Юля кинулась на меня драться, – обиженно отвечает Лера.
ЛЕПЕСТОК 4-Й. МНОГОДЕТНАЯ РОССИЯ
Лера уже взрослая девушка. Окончила школу с золотой медалью и едет в Москву поступать в институт. Я переживаю, перед расставанием даже падаю духом. Почему-то так жалко эту маленькую (полтора метра) девушку, выходящую в самостоятельную, такую тяжелую жизнь.– Лера, может, тебе лучше пойти в монастырь?
– Это почему?
– Не знаю, как раньше, но сейчас женщине в монастыре легче, чем в семье. Мне так кажется. Почти каждый год рожать, растить, тянуть всю эту «команду». Нет, в монастыре легче.
– Мам, ты что? А кто Россию спасать будет? – возмущенно отвечает Лера, и больше мы к этой теме не возвращаемся.
Как-то я спросила Леру: «Сколько же у тебя будет детей? Семь, как у меня?»
– Конечно, нет. («Ну вот», – подумала я.) Намного больше! – закончила фразу Лера.
Конечно, мы понимаем, что рождение детей зависит не от нас, а от Бога. Но готовность принять все те души, которые Бог поручает вырастить, – это уже наша свободная воля. Воля, основанная на любви.
ЦВЕТОК ВТОРОЙ. КСЕНИЯ
ЛЕПЕСТОК 1-Й. НЕСКУЧНОЕ ИМЯ
Ксения – полная противоположность старшей, серьезной Лере. Жизнерадостная, крепенькая, вечно бегущая, поющая, неумолкающая черноглазая и румяная малышка. Быстро взрывающаяся и тут же остывающая, увлекающаяся наша «Ксюка» – как она себя в детстве называла. Маленькая она очень на нас обижалась за то, что мы назвали ее «скучным» именем Ксения.– А как ты хотела бы называться? – поинтересовалась я.
– Яздундокта! – выпалила Ксюша и, подумав немного, – в крайнем случае, Снандулия!
ЛЕПЕСТОК 2-Й. ПРО ПИНГВИНА
Четырехлетняя Ксения возвращается из воскресной школы и с порога спрашивает:– Мам, а пингвин – парнокопытный?
У меня от изумления падает на пол кастрюля.
– Да зачем тебе?
– Ну как же! – отвечает Ксюша. – Нам сегодня в воскресной школе читали про чистых и нечистых животных (в воскресной школе один учитель на двадцать пять детей, от четырех до семнадцати лет). Кого есть можно было, а кого нельзя. Так он парнокопытный?
– Да нет. Но пингвины у нас всё равно не водятся.
– А если его нам в панихидке принесут? – задает вполне законный вопрос Ксюша.
ЛЕПЕСТОК 3-Й. АЗЫ СВЯЩЕННОЙ ИСТОРИИ
С детишками занимается батюшка. Девочки уже лежат в кроватках, Родион в колыбельке. Папа читает главу из «Священной истории», потом задает вопросы. Старшая, всезнайка Лера, отвечает на вопросы отлично. Ксюша старается тоже. Вопрос:– Кто по профессии был Иосиф-Обручник? Ксюша, довольная тем, что знает:
– Плотник.
– А что он делал? – спрашивает папа.
– Плоды сторожил! – бойко выкрикивает Ксюша.
ЛЕПЕСТОК 4-Й. ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ
Все вернулись из церкви и занялись своими делами. Маленькая Ксения всё еще находится под впечатлением службы, надевает на себя какой-то длинный халат, из детской сумочки мастерит кадило и начинает ходить по комнате, изображая дьякона. Так продолжается довольно долго. Все угомонились, я на кухне готовлю обед, и вдруг в абсолютной тишине из детской раздается торжественный Ксюшин басок, советующий:– Не упивайтеся вином, в нем же есть блу-у-уд!
ЛЕПЕСТОК 5-Й. ПРОСТОЕ РУССКОЕ ИМЯ
На сей раз я провожу викторину со старшими детьми. Ксюшу прошу назвать простое, самое распространенное русское имя. В ответ слышу:– Сарра!
Тут остается только всплеснуть руками.
– Но почему же Сарра?
– Сарра была женой кого? Авраама! А Авраам был верующий – значит, православный. А если православный, то русский. Значит, и Сарра – простое русское имя.
С чем тут поспоришь? Да еще с ребенком четырех лет.
ЦВЕТОК ТРЕТИЙ. РОДИОН
ЛЕПЕСТОК 1-Й. ЧУДО
Родион – единственный мальчик в нашей семье. Часто девочки объясняют этот прискорбный факт тем, что второго такого мы бы не выдержали. С самого рождения он куда-то бежит, где-то хозяйничает, постоянно падает и разбивается.В доме очень тесно. Две небольшие комнатки на всех и между ними проходная кухня. Все кровати – двухъярусные. Мебель стоит вплотную, и поэтому со второго яруса кровати можно перешагнуть на шкаф, оттуда прыгнуть на дверь, прокатиться на ней и свалиться на диван. Этим и занимается детвора. Родион – самый бесстрашный. Не думая, совершает этот бесконечный аттракцион, пока я с маленькой Лидочкой на руках вожусь по дому.
Однажды слышу испуганный крик Леры, вбегаю в детскую – и на моих глазах Родя вниз головой летит со шкафа и с глухим стуком падает на пол. Я жду страшного крика, но стоит мертвая тишина. К горлу подкатывает тошнота. Подбегаю к маленькому скрюченному тельцу, поднимаю на руки. Глаза открыты, рот открыт – не закрывается. Лицо белое-белое – никогда такого не видела. Несу Родю на кровать. Начинаю тормошить, плакать. Девочки стоят рядом, притихшие. Батюшка далеко в Москве, только что уехал и вернется через месяц. Вижу, что Родя смотрит на меня, спрашиваю:
– Больно? – Прикрывает глаза – «да». – Где, Родя?
Тянет ручку к голове. Рот так же открыт, не закрывается, сам всё такой же белый. Я не могу больше, ухожу в другую комнату, плачу, молюсь. Немного успокоившись, возвращаюсь, вливаю в открытый ротик глоток крещенской воды, мажу головку маслицем от мощей святого Серафима Саровского. Медленно тянется время. Час, другой, третий – всё то же, никаких изменений. Девочки начинают хныкать, просить есть. А я сижу около Роди, и ужин, естественно, не готов. Тогда открываю банку рыбных консервов, нарезаю хлеб и здесь же, около кроватки, кормлю девочек. Вдруг Родя тянет ручку ко рту, тоже хочет есть. Я, обрадованная, сую ему в открытый ротик кусок рыбы, и тут же у него начинается рвота. Как-то медленно изо рта выползает что-то густое и черное. Я уже не выдерживаю и бегу к соседке через улицу, у которой есть телефон, – звонить в Москву батюшке. Но соседка, узнав, в чем дело, берет всё в свои руки и вызывает «Скорую». Пока я иду домой, подъезжает машина, и вместе с пожилой женщиной-врачом мы входим в дом. Навстречу нам весело выбегает Родион, жуя яблоко. Я понимаю, что меня ждут объяснения за ложный вызов. Но опытный врач усаживает меня на диван и заставляет рассказать все как было. Обо всём случившемся я пересказываю ей и слышу тревожный голос:
– Немедленно в больницу! Необходимо сделать снимок черепа. В лучшем случае – сотрясение мозга, в худшем – черепно-мозговая травма.
Понимая каким-то чутьем, что Родя спасен и ничего этого уже не надо, пытаюсь отказаться: «Я не могу, в моем положении…» (я на седьмом месяце беременности, на руках маленькая Лида). Врач обещает, что мы всё равно окажемся к утру в больнице с ухудшением состояния сына.
– По крайней мере, не давайте ему есть, можно чуточку воды, – получаю совет на прощанье.
Надо ли говорить, что всю ночь я не спала, бегала к кроватке Роди и слушала, дышит ли он? А утром, обойдя его тарелкой каши, я услышала возмущенный рев. И, махнув рукой, начала кормить сына.
Этим же утром к нам заехал участковый врач, увидев отметку о вызове «Скорой помощи» в журнале. Мне пришлось уже в третий раз пересказывать ужасную историю и выслушивать о моем «неразумном поведении». Хотя элемент чуда врачом был все-таки признан.
– Что же спасло его?
И тут Родечка, вертевшийся у нас под ногами, выбегает из комнаты и возвращается с маленькой иконой святого целителя Пантелеимона своей любимой, с которой он пролежал на кровати эти страшные три часа. Суёт икону врачу.
– Красивое лицо, – задумчиво реагирует наш врач и уходит. Позже, успокоившись, я говорила детям об Ангеле-Хранителе: как он подставляет свои могучие крылья, когда ребенок падает, и спасает от верной смерти.
А еще день спустя, я, стоя как всегда у плиты на кухне, слышу тоненький Родин голосок:
– Прыгай, тебя Ангел поймает!
Придерживая живот, бегу в детскую и вижу на том же самом шкафу маленькую Лидочку (и как забралась?) в полной готовности к прыжку.
– Стой! – кричу я и дрожащими руками снимаю ее со шкафа. Вечером провожу беседу на тему: «Не искушай Господа Бога своего».
ЛЕПЕСТОК 2-Й. СКАЗАУ – И СКАЗАУ
Чудесный человек есть в нашей церкви. Тридцатитрехлетний Андрей. Всех нас ласково называет сестричками, никогда не откажет в помощи, ходит на все службы. Часто приходит ко мне, предлагает свою помощь.Я, конечно, не отказываюсь. Батюшка целыми днями и ночами в делах и заботах, единственный мужчина в доме – четырехлетний Родион.
К тому же, есть возможность человека накормить и поделиться семейным теплом (Андрей живет один в общежитии, родители далеко).
Вот и сегодня, в понедельник, Андрей установил в сервант вместо разбитого детьми стекла лист ДВП и сидит на кухне, ест домашний борщ. Андрей, немного странноватый, рассказывает, как вчера ходил после службы на кладбище гулять и увидел свою могилу.
– Свою? – переспрашиваю я.
– Ну, нет. Имя, отчество – мои, а фамилия не моя. Год рождения опять мой. И так грустно стало: вместо креста на пирамидке звезда. Я написал на листочке «Мама, поставь мне крест» и сунул за табличку.
Слушать это было жутковато. А на следующий день в церковь приехали люди с работы Андрея и рассказали, что он погиб. Во время припадка (Андрей страдал чем-то вроде эпилепсии) он упал и стукнулся виском об угол стола.