Примечания
1 См.: Lieven D. Empire: The Russian Empire and Its Rivals. London: John Murray, 2000. Часть этой статьи напрямую вытекает из исследования, проведенного мною для этой книги. Я предлагаю читателям обратиться к ссылкам, и особенно к большой библиографической статье, помещенной в этой книге. Я лишь отмечу здесь некоторые тексты ключевой важности и ряд работ, изданных со времени публикации моей книги.
2 Colley L. What Is Imperial History Now? // What Is History Now? / Ed. by D. Cannadine. Palgrave: Houndmills, 2002.
3 Scott H.M. The Emergence of the Eastern Powers, 1756–1775. Cambridge: CUP, 2000.
4 Kennedy P. The Rise and Fall of British Naval Mastery. London: Penguin, 2001.
5 Тема, заслуженно являющаяся ключевой в книге: Stevenson D. Armaments and the Coming of War: Europe, 1904–1914. Oxford: Clarendon Press, 1996.
6 Cm.: CharmleyJ. Chamberlain, Churchill and the End of Empire // The Decline of Empires / Ed. by E. Brix, K. Koch, E. Vyslonzil. Münich; Vienna: Oldenbourg; Verlag für Geschichte und Politik, 2001. P. 127–134.
7 Я более подробно рассматриваю это в книге: Lieven D. Russia and the Origins of the First World War. London: Macmillan, 1983. Особенно гл. 4, разд. i.
8 Чтобы сравнить колониальные войны, которые вела Британия, см.: Lenham В. Britain’s Colonial Wars, 1688–1783. London: Longman, 2001.
9 См., в частности, главу: BonneyR. The Eighteenth Century. The Struggle for Great Power Status and the End of the Old Fiscal Regime // Economic Systems and Finance / Ed. by R. Bonney. Oxford: Clarendon Press, 1995. P.3i5ff.
10 Недавно изданы две превосходные книги об этом аспекте испанского и итальянского империализма: Balfour S. Deadly Embrace: Morocco and the Road to the Spanish Civil War. Oxford: OUP, 2002: Duggan C. Francesco Crispi: From Nation to Nationalism. Oxford: OUP, 2002.
11 Это, конечно, термин, использованный в работе: Cain P.J., Hopkins A.G. British Imperialism. London, 1993.
12 History for Strategists: British Seapower as a Relevant Past // Seapower: Theory and Practice / Ed. by G. Till. London: Frank Cass, 1994. P. 7 ff.
13 Cm.: Ringrose D. Spain, Europe and the «Spanish Miracle», 1700–1900. Cambridge: CUP, 1996: а также гл. 9 в изд.: Lynch J. Bourbon Spain, 1700–1808. Oxford: Basil Blackwell, 1989.
14 Помимо глав об имперском и морском расширении в сборнике «Seapower», см. также: Anglo-Japanese Alienation, 1919–1952. Cambridge: CUP, 1982.
15 См. сталинское сравнение положения России в 1914 и 1935 годах: Tucker Е. Stalin In Power: The Revolution from Above, 1928–1941. New York: W.W. Norton, 1990. P. 343.
16 Эти вопросы я рассматриваю в статье, которая будет посвящена стратегии Российского флота в 1905 и 1914 годах, и основана на исследовании архива Российского флота.
17 OsterhammelJ. Colonialism. Princeton; Kingston: Marcus Wiener; Ian Randle, 1997. P. 4 ff.
18 См., например: Faust W. Russlands Goldener Bodfen: Der Sibirische Regionalismus In der zweiten Hälfte des 19 Jahrhunderts. Cologne, 1980.
19 См.: Bayly C. Imperial Meridian: The British Empire and the World, 1780–1830.London,1989.
2 °Cм. сравнение: Глущенко E.A. Строители империи: Портреты колониальных деятелей. М.: Дом XXI век; Согласие, 2000.
21 Connolly S.J. Religion, Law and Power: The Making of Protestant Ireland, 1660–1760. Oxford: OUP, 1992. P. 250.
22 См. интересное обсуждение гражданского общества в Ирландии XIX века в гл. 5 книги: Kissane В. Explaining Irish Democracy. Dublin: UCD Press, 2002.
23 Отмечено в работе: Rodkiewicz W. Russian Nationality Policy In the Western Provinces of the Empire. Lublin: Scientific Society of Lublin, 1998.
24 По вопросу о роли образования в формировании империй в XIX веке существует обширная библиография. Недавно вышла интересная работа: Boyd С. Historia Patria. Politics, History and National Identity In Spain, 1875–1975. Princeton: Princeton UP, 1997.
25 По этому вопросу см., помимо источников, упомянутых в моей книге «Empire», очень интересный новый труд: Миллер А.И. «Украинский вопрос» в политике властей и в русском общественном мнении (вторая половина XIX в.). СПб.: Алетейя, 2000.
26 Я не просто бросаю камень в британские колонии поселенцев США. Алжирские коренные жители чувствовали себя намного лучше под авторитарным правлением Наполеона III, чем при демократической Третьей Республике; см.: Lustick I. State-Building Failure In British Ireland and French Algeria. Berkeley: IIS, 1985. Ch. 4.
Перевод с английского Елизаветы Миллер
2 Colley L. What Is Imperial History Now? // What Is History Now? / Ed. by D. Cannadine. Palgrave: Houndmills, 2002.
3 Scott H.M. The Emergence of the Eastern Powers, 1756–1775. Cambridge: CUP, 2000.
4 Kennedy P. The Rise and Fall of British Naval Mastery. London: Penguin, 2001.
5 Тема, заслуженно являющаяся ключевой в книге: Stevenson D. Armaments and the Coming of War: Europe, 1904–1914. Oxford: Clarendon Press, 1996.
6 Cm.: CharmleyJ. Chamberlain, Churchill and the End of Empire // The Decline of Empires / Ed. by E. Brix, K. Koch, E. Vyslonzil. Münich; Vienna: Oldenbourg; Verlag für Geschichte und Politik, 2001. P. 127–134.
7 Я более подробно рассматриваю это в книге: Lieven D. Russia and the Origins of the First World War. London: Macmillan, 1983. Особенно гл. 4, разд. i.
8 Чтобы сравнить колониальные войны, которые вела Британия, см.: Lenham В. Britain’s Colonial Wars, 1688–1783. London: Longman, 2001.
9 См., в частности, главу: BonneyR. The Eighteenth Century. The Struggle for Great Power Status and the End of the Old Fiscal Regime // Economic Systems and Finance / Ed. by R. Bonney. Oxford: Clarendon Press, 1995. P.3i5ff.
10 Недавно изданы две превосходные книги об этом аспекте испанского и итальянского империализма: Balfour S. Deadly Embrace: Morocco and the Road to the Spanish Civil War. Oxford: OUP, 2002: Duggan C. Francesco Crispi: From Nation to Nationalism. Oxford: OUP, 2002.
11 Это, конечно, термин, использованный в работе: Cain P.J., Hopkins A.G. British Imperialism. London, 1993.
12 History for Strategists: British Seapower as a Relevant Past // Seapower: Theory and Practice / Ed. by G. Till. London: Frank Cass, 1994. P. 7 ff.
13 Cm.: Ringrose D. Spain, Europe and the «Spanish Miracle», 1700–1900. Cambridge: CUP, 1996: а также гл. 9 в изд.: Lynch J. Bourbon Spain, 1700–1808. Oxford: Basil Blackwell, 1989.
14 Помимо глав об имперском и морском расширении в сборнике «Seapower», см. также: Anglo-Japanese Alienation, 1919–1952. Cambridge: CUP, 1982.
15 См. сталинское сравнение положения России в 1914 и 1935 годах: Tucker Е. Stalin In Power: The Revolution from Above, 1928–1941. New York: W.W. Norton, 1990. P. 343.
16 Эти вопросы я рассматриваю в статье, которая будет посвящена стратегии Российского флота в 1905 и 1914 годах, и основана на исследовании архива Российского флота.
17 OsterhammelJ. Colonialism. Princeton; Kingston: Marcus Wiener; Ian Randle, 1997. P. 4 ff.
18 См., например: Faust W. Russlands Goldener Bodfen: Der Sibirische Regionalismus In der zweiten Hälfte des 19 Jahrhunderts. Cologne, 1980.
19 См.: Bayly C. Imperial Meridian: The British Empire and the World, 1780–1830.London,1989.
2 °Cм. сравнение: Глущенко E.A. Строители империи: Портреты колониальных деятелей. М.: Дом XXI век; Согласие, 2000.
21 Connolly S.J. Religion, Law and Power: The Making of Protestant Ireland, 1660–1760. Oxford: OUP, 1992. P. 250.
22 См. интересное обсуждение гражданского общества в Ирландии XIX века в гл. 5 книги: Kissane В. Explaining Irish Democracy. Dublin: UCD Press, 2002.
23 Отмечено в работе: Rodkiewicz W. Russian Nationality Policy In the Western Provinces of the Empire. Lublin: Scientific Society of Lublin, 1998.
24 По вопросу о роли образования в формировании империй в XIX веке существует обширная библиография. Недавно вышла интересная работа: Boyd С. Historia Patria. Politics, History and National Identity In Spain, 1875–1975. Princeton: Princeton UP, 1997.
25 По этому вопросу см., помимо источников, упомянутых в моей книге «Empire», очень интересный новый труд: Миллер А.И. «Украинский вопрос» в политике властей и в русском общественном мнении (вторая половина XIX в.). СПб.: Алетейя, 2000.
26 Я не просто бросаю камень в британские колонии поселенцев США. Алжирские коренные жители чувствовали себя намного лучше под авторитарным правлением Наполеона III, чем при демократической Третьей Республике; см.: Lustick I. State-Building Failure In British Ireland and French Algeria. Berkeley: IIS, 1985. Ch. 4.
Перевод с английского Елизаветы Миллер
Андреас Каппелер
Формирование Российской империи в XV – начале XVIII века: наследство Руси, Византии и Орды
«Се яз Князь великий Василей Васильевич, Московский и Новгородский и Ростовский и Пермский и иных» – это скромный титул Московского князя в договоре с королем Польши и великим князем литовским в 1449 году1.
«Божиею поспешествующей милостию Мы, Петр Первый, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Сибирский, Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Князь Эстляндский, Лифляндский, Корельский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных, Государь и Великий Князь Новагорода Низовския земли, Черниговский, Рязанский, Ростовский, Ярославский, Белоозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский и Всея Северныя страны Повелитель и Государь Иверския земли, Карталинских и Грузинских Царей, и Кабардинския земли, Черкасских и Горских князей и иных наследный Государь и Обладатель». Таков был титул Петра I в 1721 году2.
Титул 1721 года в сравнении с титулом 1449 года содержит целый ряд новых элементов: 1) понятие «самодержец», принадлежавшее ранее византийскому автократору-царю; 2) понятие «царь», с одной стороны, в отношении всей России (в более раннем времени «всей Руси»), с другой стороны, царь Казани, Астрахани и Сибири, значит, трех ханств – наследников Золотой Орды, которые в русских источниках всегда назывались царствами; 3) понятие «император», введенное в 1721 году по примеру римских императоров. Только с этого года Россия и стала, собственно, называться империей; 4) названия многих земель, которые с XV до начала XVIII века входили в состав России.
Сравнение титулов показывает, что в течение примерно 270 лет из Великого княжества Московского, одной из нескольких политических единиц Руси, образовалась огромная евразийская империя, которая распространилась с берегов Балтийского моря до берегов Тихого океана, с Кольского полуострова на берегу Ледовитого океана до Астрахани на Каспийском море и до Киева на Днепре.
Древняя Русь возникла в контексте Евразии на перекрестке торговых путей из Балтийского в Черное и Каспийское моря, в Константинополь и Багдад, и из Центральной Европы в Крым. Она находилась под влиянием византийско-православной, норманско-языческой, римско-латинской, степной и исламской цивилизаций. С христианизацией в конце X века усилилось воздействие православных культур греков и южных славян; с завоеванием большой части Руси монголо-татарами в XIII веке она стала частью огромной Монгольской империи. В XIV и XV столетиях северо-западная Русь была провинцией Золотой Орды, и русские князья, среди которых Московский князь выделялся как ведущая сила, платили дань ханам в Сарае; западная Русь одновременно была подчинена великим князьям литовским.
В XV столетии политический порядок Евразии резко изменился. Пали империи Византии и Золотой Орды, а вместе с ними – самые важные духовные и политические координаты Москвы и других княжеств северо-восточной Руси. Постимперская ситуация середины XV века явилась исходным пунктом для возникновения Российской империи3.
Сразу началась борьба за наследство Золотой Орды в Восточной Европе. Орда в середине XV века распалась на Крымское, Казанское, Астраханское и Сибирское ханства – все под правлением чингисидов, – а также Ногайскую Орду и Московское великое княжество. Самыми сильными конкурентами среди наследников были Крым, Казань и Москва. Победу одержало Московское великое княжество, которое таким образом превратилось в Российскую империю. Наследниками Византии уже в 1453 году окончательно оказались османские турки. Они восстановили большую часть Византийской империи в Азии и Европе и стали ведущей державой Средиземного моря.
Парадокс состоит в том, что наследником православной империи стала исламская держава Азии, а наследником степной исламской империи – православное восточноевропейское государство. Московский великий князь после падения Константинополя был даже единственным суверенным православным правителем. Имел ли он претензии на наследство византийского императора? Второй брак Ивана III в 1472 году с Зоэ-Софией, племянницей последнего византийского императора, и некоторые сочинения церковных писателей этого же периода, которые называют Москву «Третьим и последним Римом», указывают на возможность такого намерения. В историографии долго господствовало мнение, что учение о Москве как «Третьем Риме» было политической идеологией, и что Россия с этого времени проводила целеустремленную политику восстановления Византийской православной империи. Однако, как уже было доказано несколько десятилетий тому назад, это анахронический вывод. В источниках нет указаний на то, что Московские великие князья считали себя наследниками византийских императоров и имели претензии на их наследство4.
Подобным же было отношение османов к наследию Золотой Орды. В дипломатических отношениях с Россией османское правительство иногда протестовало против завоевания мусульманских юртов неверными русскими. На практике оно ограничивалось поддержкой крымских татар (Крым и степь на севере Черного моря принадлежали к средиземноморской зоне влияния османов) и только однажды, в 1569 году, организовало (неудачный) поход на Астрахань.
Для создания Российской империи в XVI веке борьба за наследие Золотой Орды явилась более важной, чем так называемая translatio Imperii Второго на «Третий Рим». Престиж царей-чингисидов, подданными которых русские были в течение более двух столетий, стал существенным элементом ранней имперской идеологии России. Это отражается и во всеобщем уважении к чингисидам и другим татарским аристократам в Московской России, и в принятии Иваном IV титула царя в 1547 году в контексте завоевания Казанского ханства. Так, в 1554 году по наказной памяти русские дипломаты, которые вели переговоры с польскими послами, на вопрос «почему князь велики зовется царем» должны отвечать: «а наши государи от начала по своему государству по Русскому зовутца цари, которые венчаютца; и опричь Русские земли ныне государю нашему Бог дал царьство Казанское… и государь наш ныне з Божьею волею пишетца царем Русским и Казанским, и то, панове, место Казанское и сами знаете извечное царьское…»5. Тезис о наследии Орды был выдвинут уже в 1920-х годах евразийской школой, особенно ее выдающимся историком Георгием Вернадским6.
Интерпретации евразийцев, однако, были, как правило, слишком однобокими и не обращали должного внимания на другие факторы возникновения Российской империи, такие как «собирание русских земель» на Западе, стремление к экономическим выгодам, к «прибыли» (например, в случае Сибири) и на ситуационные элементы, например, личные инициативы полководцев, использование политического вакуума или состояние межнациональной политики.
С другой стороны, русская дореволюционная и советская историографии оценивали влияние Золотой Орды на историю России как исключительно отрицательное, как «татарское иго». В интерпретации господствующего эволюционизма кочевники вообще считались отсталыми и должны были быть цивилизованы прогрессивными русскими европейцами. Достижения монголо-татар в области военной и государственной организации, налоговой системы, коммуникаций, международной торговли и культурного обмена не были оценены. Подобные интерпретации применялись и к проблеме «присоединения» новых территорий к России, которые были оправданы историками. Однако, советские историки в 1920-х и 1930-х годах отказались от такого евроцентристского, колониального мировоззрения и интерпретировали экспансию России как серию военных и политических захватов, которым нерусские с основанием сопротивлялись. Под воздействием советского патриотизма и догмы о «дружбе народов» советская историография с конца 1930-х годов вернулась к оценке процесса присоединения новых территорий к России сначала как к «наименьшему злу» (ввиду опасности господства над ней других отсталых стран), а затем как к абсолютно прогрессивному явлению, потому что нерусские народы, таким образом, приближались к братскому русскому народу, вместе с которым пожинали плоды цивилизации и Великой Октябрьской социалистической революции. К такой интерпретации подходит и то, что конкуренты России в процессе экспансии – Османская империя, Польско-Литовское королевство, Швеция или Иран – обычно считались отсталыми или, по крайней мере, чужими и агрессивными державами. Другие интерпретации, особенно со стороны историографий нерусских народов, не допускались7.
«Божиею поспешествующей милостию Мы, Петр Первый, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Сибирский, Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Князь Эстляндский, Лифляндский, Корельский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных, Государь и Великий Князь Новагорода Низовския земли, Черниговский, Рязанский, Ростовский, Ярославский, Белоозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский и Всея Северныя страны Повелитель и Государь Иверския земли, Карталинских и Грузинских Царей, и Кабардинския земли, Черкасских и Горских князей и иных наследный Государь и Обладатель». Таков был титул Петра I в 1721 году2.
Титул 1721 года в сравнении с титулом 1449 года содержит целый ряд новых элементов: 1) понятие «самодержец», принадлежавшее ранее византийскому автократору-царю; 2) понятие «царь», с одной стороны, в отношении всей России (в более раннем времени «всей Руси»), с другой стороны, царь Казани, Астрахани и Сибири, значит, трех ханств – наследников Золотой Орды, которые в русских источниках всегда назывались царствами; 3) понятие «император», введенное в 1721 году по примеру римских императоров. Только с этого года Россия и стала, собственно, называться империей; 4) названия многих земель, которые с XV до начала XVIII века входили в состав России.
Сравнение титулов показывает, что в течение примерно 270 лет из Великого княжества Московского, одной из нескольких политических единиц Руси, образовалась огромная евразийская империя, которая распространилась с берегов Балтийского моря до берегов Тихого океана, с Кольского полуострова на берегу Ледовитого океана до Астрахани на Каспийском море и до Киева на Днепре.
Древняя Русь возникла в контексте Евразии на перекрестке торговых путей из Балтийского в Черное и Каспийское моря, в Константинополь и Багдад, и из Центральной Европы в Крым. Она находилась под влиянием византийско-православной, норманско-языческой, римско-латинской, степной и исламской цивилизаций. С христианизацией в конце X века усилилось воздействие православных культур греков и южных славян; с завоеванием большой части Руси монголо-татарами в XIII веке она стала частью огромной Монгольской империи. В XIV и XV столетиях северо-западная Русь была провинцией Золотой Орды, и русские князья, среди которых Московский князь выделялся как ведущая сила, платили дань ханам в Сарае; западная Русь одновременно была подчинена великим князьям литовским.
В XV столетии политический порядок Евразии резко изменился. Пали империи Византии и Золотой Орды, а вместе с ними – самые важные духовные и политические координаты Москвы и других княжеств северо-восточной Руси. Постимперская ситуация середины XV века явилась исходным пунктом для возникновения Российской империи3.
Сразу началась борьба за наследство Золотой Орды в Восточной Европе. Орда в середине XV века распалась на Крымское, Казанское, Астраханское и Сибирское ханства – все под правлением чингисидов, – а также Ногайскую Орду и Московское великое княжество. Самыми сильными конкурентами среди наследников были Крым, Казань и Москва. Победу одержало Московское великое княжество, которое таким образом превратилось в Российскую империю. Наследниками Византии уже в 1453 году окончательно оказались османские турки. Они восстановили большую часть Византийской империи в Азии и Европе и стали ведущей державой Средиземного моря.
Парадокс состоит в том, что наследником православной империи стала исламская держава Азии, а наследником степной исламской империи – православное восточноевропейское государство. Московский великий князь после падения Константинополя был даже единственным суверенным православным правителем. Имел ли он претензии на наследство византийского императора? Второй брак Ивана III в 1472 году с Зоэ-Софией, племянницей последнего византийского императора, и некоторые сочинения церковных писателей этого же периода, которые называют Москву «Третьим и последним Римом», указывают на возможность такого намерения. В историографии долго господствовало мнение, что учение о Москве как «Третьем Риме» было политической идеологией, и что Россия с этого времени проводила целеустремленную политику восстановления Византийской православной империи. Однако, как уже было доказано несколько десятилетий тому назад, это анахронический вывод. В источниках нет указаний на то, что Московские великие князья считали себя наследниками византийских императоров и имели претензии на их наследство4.
Подобным же было отношение османов к наследию Золотой Орды. В дипломатических отношениях с Россией османское правительство иногда протестовало против завоевания мусульманских юртов неверными русскими. На практике оно ограничивалось поддержкой крымских татар (Крым и степь на севере Черного моря принадлежали к средиземноморской зоне влияния османов) и только однажды, в 1569 году, организовало (неудачный) поход на Астрахань.
Для создания Российской империи в XVI веке борьба за наследие Золотой Орды явилась более важной, чем так называемая translatio Imperii Второго на «Третий Рим». Престиж царей-чингисидов, подданными которых русские были в течение более двух столетий, стал существенным элементом ранней имперской идеологии России. Это отражается и во всеобщем уважении к чингисидам и другим татарским аристократам в Московской России, и в принятии Иваном IV титула царя в 1547 году в контексте завоевания Казанского ханства. Так, в 1554 году по наказной памяти русские дипломаты, которые вели переговоры с польскими послами, на вопрос «почему князь велики зовется царем» должны отвечать: «а наши государи от начала по своему государству по Русскому зовутца цари, которые венчаютца; и опричь Русские земли ныне государю нашему Бог дал царьство Казанское… и государь наш ныне з Божьею волею пишетца царем Русским и Казанским, и то, панове, место Казанское и сами знаете извечное царьское…»5. Тезис о наследии Орды был выдвинут уже в 1920-х годах евразийской школой, особенно ее выдающимся историком Георгием Вернадским6.
Интерпретации евразийцев, однако, были, как правило, слишком однобокими и не обращали должного внимания на другие факторы возникновения Российской империи, такие как «собирание русских земель» на Западе, стремление к экономическим выгодам, к «прибыли» (например, в случае Сибири) и на ситуационные элементы, например, личные инициативы полководцев, использование политического вакуума или состояние межнациональной политики.
С другой стороны, русская дореволюционная и советская историографии оценивали влияние Золотой Орды на историю России как исключительно отрицательное, как «татарское иго». В интерпретации господствующего эволюционизма кочевники вообще считались отсталыми и должны были быть цивилизованы прогрессивными русскими европейцами. Достижения монголо-татар в области военной и государственной организации, налоговой системы, коммуникаций, международной торговли и культурного обмена не были оценены. Подобные интерпретации применялись и к проблеме «присоединения» новых территорий к России, которые были оправданы историками. Однако, советские историки в 1920-х и 1930-х годах отказались от такого евроцентристского, колониального мировоззрения и интерпретировали экспансию России как серию военных и политических захватов, которым нерусские с основанием сопротивлялись. Под воздействием советского патриотизма и догмы о «дружбе народов» советская историография с конца 1930-х годов вернулась к оценке процесса присоединения новых территорий к России сначала как к «наименьшему злу» (ввиду опасности господства над ней других отсталых стран), а затем как к абсолютно прогрессивному явлению, потому что нерусские народы, таким образом, приближались к братскому русскому народу, вместе с которым пожинали плоды цивилизации и Великой Октябрьской социалистической революции. К такой интерпретации подходит и то, что конкуренты России в процессе экспансии – Османская империя, Польско-Литовское королевство, Швеция или Иран – обычно считались отсталыми или, по крайней мере, чужими и агрессивными державами. Другие интерпретации, особенно со стороны историографий нерусских народов, не допускались7.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента