Циркач замолчал.
Все подростки отпетые реалисты, они верят во что угодно – в рефракцию, в дифракцию, в резонанс, во все, но только не в черта. А иногда стоит поверить и в черта.
– Что «или»? – насторожился Пугливый.
– Или наводнение. По телику показывали, что перед стихийными бедствиями люди видят призраков. Это от звука происходит.
В звук, в цвет, не в черта только.
– От какого еще звука? – не понял Пугливый.
– От инфракрасного, – ответил Циркач. – Этот звук люди не слышат, а вот животные слышат. И они от этого звука с ума сходят, на берег выбрасываются…
– Кто на берег выбрасывается?
– Киты, кто еще? Дельфины всякие, осьминоги. А лисы убегают.
Я зевнул, как мяукнул, челюсть при этом хрустнула, Циркач и Пугливый отвлеклись от леса и своих дум и уставились на меня.
– Смотри! – прошептал Циркач. – Смотри, у него лапы все обгрызены!
– Зачем он их обгрыз? – спросил другой, как всегда испуганный.
– Не знаю… Может, он сдвинулся? С ума сошел, пока в яме сидел. Я слышал, собаки отгрызают себе лапы, если сильно психуют.
Надо их шугануть. Рявкнуть, пусть бегут. Они все должны бежать, как можно быстрее, как можно дальше отсюда, теперь здесь небезопасно. Наоборот, лагерь «Лисий Лог» – чрезвычайно скверное место, чрезвычайно, потому что тварь совсем не зря здесь появилась, у нее планы. У них всегда планы.
– Он как-то нехорошо смотрит… Собака то есть…
– А ты как бы смотрел, если в колодце бы просидел?
– Ну да, наверное… Слушай, Власов говорит, он опять вампира видел.
Циркач хихикнул, но неуверенно, оглянулся при этом.
– Ну, хватит, – попросил Пугливый. – Вампира видел… А Бэтмена он не видел? Человек-Паук еще, знаешь ли, он не заглядывал…
– Точно тебе говорю, – прошептал Циркач. – Он ведь даже обделался от страха, и из палаты не выходит.
Теперь хихикнули оба. Но тоже не очень весело, неприятно им.
– Власов черешней отравился, – возразил Циркач. – Вот его и пропоносило, всю бумагу извел…
– А испуган он по-настоящему, и это не от поноса, – хихикнул Пугливый. – Он говорит, что вчера вампир снова в окно палаты заглядывал, долго стоял, смотрел и вроде как когтем по стеклу скреб.
– Я же говорю – черешней отравился, – Циркач снова оглянулся. – Вот его и заглючило.
– Власов говорит, что он на него смотрел, вроде как гипнотизировал. Он вроде как и голос у себя в голове слышал, этот голос его на улицу просил выйти. А наутро Власов у себя под кроватью нашел пучок веток, связанных красной ниткой!
Холод. Он пробежал по животу декабрьским сквозняком, я заворчал, мальчишки посмотрели на меня.
– Странно, – сказал Циркач. – Он как будто понимает. Ему не нравится, когда ты рассказываешь про вампира.
Я зарычал еще.
– Пойдем отсюда. – Пугливый взял Циркача за руку. – Тут что-то происходит. Эта собака, она тоже… Я слышал про таких…
– Может быть…
Циркач смотрел на меня. А я на него.
– Бегите, – сказал я.
– Рычит… – выдохнул Пугливый. – Пойдем, а?
– Наверное…
Они стали пятиться.
– Бегите, – сказал я.
Они не удержались и кинулись прочь. Циркач и Пугливый. Глупые мальчишки, они спасли мне жизнь, вытащили меня из смерти, я их запомню. Спасибо, Циркач и Пугливый. Циркач, он никогда не ел суп, потому что терпеть не мог жареный лук. Пугливый, он всегда носил в кармане маленького резинового дракончика и любил жевать под одеялом хлеб. Они бежали в лагерь, и им было страшно – потому что вчера ночью к ним приходил вампир.
И мне было тоже страшно, потому что я знал – это правда.
Хотелось пить – я вдруг почувствовал жажду, роса росой, но воды мне сильно не хватало, и я побрел к ручью. Я долго искал ручей. Старался его учуять, услышать по увеличивающейся влажности, но ни яичного запаха, ни влажности не слышал, я начал уже подозревать, что дело во мне. Что я утратил нюх и чутье, такие вещи случались, но никогда я не мог подумать, что это случится со мной.
Потом я его все-таки услышал. Пробрался через поникшие заросли непонятной травы красноватого цвета и спустился к ручью. Ручей пересох. Это было странно – еще недавно он был холодный и отчасти полноводный, теперь ужался почти в два раза, словно ночью заявился огромный безмозглый великан и выдул все, чтобы остудить свое разгневанное нутро.
Я осторожно попробовал воду. Теплая. Не то чтобы совсем, но совсем не такая, как раньше, хотя пить можно. И лапы надо лечить, вытягивать лапы.
Лакал, стараясь не спешить, чтобы не повредить желудок и не отравиться, пил медленно, вода словно выцвела и не отличалась прежним вкусом, точно трехдневный забытый на подоконнике чай…
Я рыкнул и отступил – по воде медленно плыла кровавая клякса. Вообще-то кровь растворяется в воде, легко растворяется, но сейчас мимо меня проплыл кровавый сгусток размером с кулак, он походил на красного дохлого осьминога. Я шарахнулся в сторону. Откуда тут…
Еще. По воде плыл еще один сгусток, не сгусток даже, приглядевшись, я обнаружил, что это вообще не сгусток, а кусок мяса, из которого торчала длинная, чуть желтоватая жила. Я стоял в воде у берега и смотрел на это. И очень хотел отсюда бежать, вот прямо сейчас.
Конечно, я знал, что я не побегу. Потому что если я убегу, то между Циркачом, Пугливым и тварями не останется никого. А кроме этих двух, еще пятьдесят с лишним голов, вполне себе нормальных людей, которых я не люблю, но и бросить не могу.
Вурдалаки придут – и заглянут в окна, и никто их не встретит, потому что в них никто не верит, верят в резонанс. Вурдалаки придут, окружат здание и дождутся полночного часа, и никто не сможет уйти.
Конечно, я не боец. Какой я боец – я старый, со сломанными когтями, с истертыми лапами, со сбитым дыханием, со сломанными зубами. Я слаб, я слишком много видел, я знаю, как будет. Они заглянут в окна.
Этому не будет конца.
Я двинулся вверх по течению. Брел по воде, стараясь не ступать на песок, перешагивая коряги и камни. Ручей был пуст, стало меньше воды и исчезла рыба, и жемчужницы вылезли на берег, сдохли и протухли, птицы не сожрали их, и над ручьем в некоторых местах воняло, но я брел и брел. Там, впереди, меня ждало страшное, но я знал, что не могу это обойти, судьба. Наверное, судьба, точно, судьба, за поворотом, в глубине.
За поворотом овраг был шире, а берега более отлогие, ручей разливался и достигал метров трех, песок желтого цвета, и еще больше коряг – черных, неопрятных, похожих на ведьмины руки, с длинными лохмами водорослей. Среди этих коряг лежало черное и большое, сначала я испугался, что это человек – по размером походило. И запах примерно такой же – тяжелая вонь протухшего мяса. Я долго не решался подойти. Во-первых, я не хотел видеть мертвеца, ничего хорошего в том, что ты увидел мертвеца, нет. Во-вторых, я опасался ловушки. После колодца мне совсем не хотелось угодить в западню, поэтому я и не торопился, нет, не торопился. В-третьих…
Я решил посмотреть все-таки. Приблизился.
Кабан. Довольно крупный и взрослый, судя по клыкам, как он там называется, секач? Никаких кабанов тут вроде не водилось, во всяком случае, я не замечал. Кабана я бы заметил, то есть следы точно, кабаны, кажется, землю роют, корни жрут, желуди всякие. Тут определенно их не водилось, тут лисы, да и то когда-то. Откуда тогда кабан?
Лежит недавно, но в такую жару все разлагается быстро, ладно, если черви не завелись. А может, и не завелись – мух почему-то нет. В боку, кажется, дыра, из нее кровавые сгустки, а еще из-под загривка торчит сук, причем прошел насквозь – воткнулся в бок, а выскочил из спины, похоже было, что кабан прыгнул сверху и напоролся на эту корягу. Сам, что ли?
Кабан-самоубийца, вот новость. Хотя по нынешним временам все может приключиться. Впрочем, вряд ли это осознанно получилось – скорее всего кабан попросту убегал, да на корягу и напоролся. И сдох в ручье, бывает, целая куча мяса, неплохо бы поесть.
Затошнило. Почему-то мне стало этого кабана сильно жаль. Глупое животное, жило себе в лесу, жевало желуди, коренья выкапывало, а потом раз – и страшно. Так страшно, что забыл он про свои коренья и кинулся бежать, бежал-бежал и на сук напоролся.
Совсем все плохо. Птицы передохли, ручьи пересохли, жара. Я выбрался на берег и вообще выбрался из оврага. Было слышно, откуда этот кабан пришлепал, я отправился по следу. В последнее время я совершал много разных поступков, в которых было трудно различить смысл, вот как сейчас.
Я шел по лесу и видел кабаньи следы. Сломанные ветки, кора, сорванная с деревьев, вырванный мох, кабан, как лиса, пер напрямую, не задерживаясь, до смерти. Так я брел, наверное, километра два или больше, пока не остановился у камня, похожего на яйцо.
Я остановился и понял, что их четверо и они со всех сторон.
Они.
Это похоже на шахматы. Противники еще не успели сделать ни хода, но партия была разыграна, и финал был известен. У меня оставалось еще некоторое время, пока они не начали, и я думал. Почему они не напали сегодня на мальчишек? Это ведь так удобно – эти дурачки сами вышли в лес, подставились, легкая добыча. Но твари не напали, они так и остались в тени, потому что им нужен был я. Я оставался опасен, я мог поломать их план, и они решили со мной покончить.
Уже четверо, постепенно подтягиваются. Четверо. А к вечеру их тут больше десятка будет, а то и два, и голодные. Кабана загнали, а жрать не стали, видимо, просто для тренировки, а может, и этот кабан тоже им мешал чем-то. Или для удовольствия, хищники убивают для удовольствия, я же говорил. К тому же кабанятина не есть их главное блюдо.
Наверное, они все-таки вели меня от колодца. Ждали, пока я останусь один, знали, что я захочу напиться и не пройду мимо кабана, и я не прошел, тоже дурак. Ладно, все равно бы добрались, с кабаном – без кабана. Что дальше делать?
Бежать. Но не сразу, если рвануть сейчас, у них сыграет инстинкт, и они кинутся за мной, не удержатся, разорвут. Поэтому не надо их провоцировать. И надо увести их подальше от лагеря.
Я потянулся, всем своим видом показывая, что ничего не понимаю, что я лопух и готов к тому, чтобы меня разодрали, после чего поковылял, прихрамывая, от лагеря прочь.
Они двигались параллельно, держали меня в плотной коробочке, но как они ни старались, перемещаться совсем беззвучно у них не получалось. Они как-то громко дышали, раньше я за ними такого не замечал, раньше они были почти совсем беззвучные. Все меняется, все.
Я брел по лесу, останавливался, смотрел по сторонам, срывал едва начавшую алеть бруснику, жевал. Твари не отставали. Видимо, хотели того же, что и я. Я хотел увести их подальше от лагеря, они тоже этого хотели – чтобы разобраться со мной по-тихому, без свидетелей. Чтобы не спугнуть взрослых. Потому что лагерь они хотели оставить себе. И остальным – ведь скоро прибудут остальные.
Надо было выбрать мгновение для рывка. Я шагал, усиленно изображая лопуха, шагал и вдруг понял, что нечего тянуть – надо бежать вот прямо сейчас, сию же секунду.
И я рванул. И охота началась.
Они сразу пустились по следу. Не спешили, растягивая удовольствие.
Почти сразу они разделились – одна вырвалась вперед и вела меня, три чуть подотстали, контролировали фланги, грамотно, как настоящие охотники. Как волки.
Я бежал, знал, что долго не продержусь. Я и недолго не продержусь, я скверный бегун, особенно сейчас. Она догоняла, и я слышал за спиной насекомье с присвистом дыхание, все ближе и ближе. И опять не было страшно, потому что когда бежишь, тебе уже не страшно, ужас – это чувство первых шагов, потом отпускает. Когда бежишь, не думаешь уже ни о чем.
Неожиданно лес изменился. Я почувствовал острый технический запах, природа посерела, и я заметил вдруг, что зелень покрылась пылью, только не смог понять почему. А дальше все происходило быстро. Настолько быстро, что я не успевал думать, успевал только реагировать. Когда я почувствовал, что тварь собирается прыгнуть мне на загривок, я дернул из последних сил.
Я продрался через вялый ивняк и выскочил на дорогу. Это было неожиданно, не думал, что тут есть дорога, здесь ведь глушь, хотя в последнее время дороги строили почти везде, я выскочил на дорогу, и сейчас же над ухом заревел сигнал. Грузовик, американский дорожный крейсер, двадцать тонн, или больше, красная кабина и много хрома, он заревел у меня над ухом, и завизжали тормоза. Я рванул, выдирая с корнем остатки когтей, тормоза уже завыли, в сантиметре за моим хвостом прошло колесо.
Удар, и хруст, и вопль.
В канаве на другой стороне было полно чертополоха, я пролетел через него, раздирая в кровь шкуру, оставляя на иглах шерсть и мясо, и в самом низу я влип в густую грязь. На дороге грохотало, машину разворачивало поперек дороги, а под колесами у нее верещало и рычало.
Машина остановилась, и придорожную канаву накрыло тучей оранжевой пыли, и я почти ничего не видел, кашлял только.
Наверху гудел грузовик, я откашлялся, полез к дороге, во второй раз пробираясь через колючки, во второй раз оставляя на них части себя.
На дороге оседала пыль, в дорожной пыли валялись зеленые яблоки, вывалившиеся из разорванного борта фургона, много яблок. Колеса грузовика были перемазаны черной дрянью, похожей на деготь, дрянь воняла мертвечиной. На дороге за машиной валялась тварь. Она походила на черного паука, неосторожно свившего гнездо в недрах швейной машинки. Машинка заработала, паука сломало и выбросило вон. Попадание под двадцатитонную фуру не смогла пережить даже тварь, в конце концов она тоже часть природы.
Повезло.
Я вообще везунчик, иногда мне кажется, что это совсем не случайно. Меня могли убить много-много раз, и до сих пор не убили. Возможно, в этом на самом деле имелся смысл. Предназначение, то, се. Вот у моего брата было предназначение, все эти мышцы-сухожилия-зубы, вся эта мощь и скорость спрессовалась в тридцать последних секунд, он жил ради этих тридцати секунд. Ну, и умер тоже.
А я нет.
Машина продолжала поскрипывать и пощелкивать, пахло давлеными яблоками и соляркой, и разлитым кофе, и химической жидкостью из разорванной тормозной системы.
Из кабины вывалился водитель. По лбу у него текла кровь, видимо, рассек бровь. Водитель покачивался и тер переносицу, он увидел тварь и испуганно направился к ней. Мне кажется, он решил, что сбил бомжа. Во всяком случае, фигура в черных лохмотьях очень его напоминала. Не знаю, что подумал водитель про меня, возможно, просто не заметил, дальнобойщики не замечают собак, даже когда те наматываются у них на колеса.
Водитель, покачиваясь, приближался к твари. Он до сих пор не понимал, он думал, что это человек, и лишь подойдя почти вплотную, увидел. И на его лице обозначилось сначала омерзение, а потом ужас. Шофер огляделся и снова меня не заметил. Он собрался и сделал шаг, и нагнулся над тварью, и его тут же вырвало. Ноги у него заплелись, и он упал, запнувшись сам за себя. Весил шофер вполне по-дальнобойному, килограмм за сто, отчего его отползание на заднице выглядело смешно, я бы посмеялся, если бы не то, что лежало в пыли на дороге.
Шофер всхлипнул и понесся к машине. Он долго пытался забраться внутрь, и у него ничего не получалось, то ли ручка была скользкая, то ли еще чего, шофер срывался и падал в пыль. При этом он, кажется, еще и плакал. Наконец у него получилось, и он оказался в машине. Двигатель зафыркал и заработал, машина скрипнула, сдвинулась и, сильно заехав на обочину, покатилась по дороге. Тварь осталась лежать и вонять, тогда и я подошел посмотреть.
Редко когда увидишь мертвого демона.
Тварь. Теперь она была похожа на человека гораздо меньше, чем та, с которой я познакомился прежде. Не знаю из-за чего, возможно, эта была старше, возможно, она моталась по лесам, или еще чего, но одежда на ней оказалась изодрана в лохмотья, при всем при том, что тварь была обряжена в толстый джинсовый комбинезон. Колеса фуры весьма сильно ее перемололи, в разные стороны торчали обломанные черные кости, будто бы покрытые мелкой поблескивающей чешуей, да и сама форма этих костей весьма и весьма отличалась – кости были точно составные, сделанные из тонких черных трубок. Вокруг них вились жилы, толстые и на вид весьма крепкие, и мослы весьма сильные. Шкура еще, кожей я бы это не назвал.
Вонь. Ага, вонь сбежавшего из зоопарка ягуара, только больного, почти мертвого, лысого, заросшего паршой. Так могли вонять только они.
Машина уехала, пыхтя пневматикой и взрыкивая двигателем, я остался один на дороге. Хотя уже не один – кусты шевельнулись и из них появились остальные, три штуки. В покое я смог их разглядеть получше. Они напоминали эту, мертвую. Черные, тощие и узловатые. И не очень напоминали людей. То есть на ту, что мне не посчастливилось встретить ранее, они совсем не походили. С виду люди вроде бы. На первый взгляд. Голова, руки-ноги, одежда. Правда, драная, грязная и какая-то мешковатая, точно одежду эту сняли с более толстых и рослых людей и надели на дистрофиков. Или если бы эти рослые и крупные люди вдруг усохли почти в два раза и от этого почернели. То есть приобрели какую-то синюшную черноту, светившую из глубины кожи, они точно поднялись в мир из шахт, из подземелий, никогда не видевших света. Череп, обтянутый кожей, глаза белые и выпуклые, с маленькими, в точку, зрачками. Коричневые, будто никогда не чищенные зубы, но не расхлябанные кое-как, а острые и злые, готовые к делу. В целом твари походили на оживших мертвецов из фильмов, которые так любила Ли. Вендиго. Какие они, к черту, вендиго…
Да какая разница?!
Они везде. Пугала. Я вдруг понял, что они походят на пугала. Точно пугала ожили и отправились бродить по миру, заглядывать в окна.
И эти пугала стояли у дороги, в зарослях непонятной растительности, на меня они не смотрели, их интересовал друг. Товарищ, не знаю, как там у них. Они выползли из зелени и окружили своего. Я вдруг стал им не нужен.
Я отступил. Я пробирался сквозь ссохшуюся растительность, распадающуюся от моих прикосновений в коричневый прах, и слышал за своей спиной чавканье и хрюканье.
Уходить, надо уходить скорее.
Чем скорее, тем лучше, чем дальше, тем лучше, лучше бы на Северный полюс. Завербоваться ездовой собакой, хотя какая из меня ездовая собака, в лучшем случае возьмут тюрьму сторожить, а это не очень сладкое житие, почти всегда на цепи.
Надо что-то сделать. Надо что-то срочно придумать, срочно, когда они придут стаей, остановить их уже вряд ли получится. Кто их остановит? Физрук и завхоз? Так они ковер нормально выбить не могут… Пугливый и Циркач.
Ворваться в лагерь? Может, так? Изобразить свирепую псину, с рыканьем и брызганьем слюны, испугать повариху, куснуть – чего уж там – физрука – для увеличения эффекта. Завыть, ворваться в живой уголок, задавить шиншиллу. Конечно, это может и подействовать. Сначала бешеные лисы, затем бешеный я… Слишком долго. Для того чтобы поднялся шум, потребуется как минимум два дня, если не больше. А твари будут здесь уже к вечеру, та, что кидала в меня камни, явно разведчик, осматривалась здесь, разнюхивала тропы и наткнулась на меня. Это ее немного смутило. Или насторожило, во всяком случае, она поняла, что им здесь не будет легко, поперхнутся.
Ага, поперхнутся, как они поперхнутся – что я им смогу противопоставить? С одной и то не справиться, если же придет стая, шансов не будет вовсе. Я думал и не находил вариантов. В одиночку я вообще ничего сделать не смогу, сколько ни старайся…
И тут я услышал тарахтение. Громкое чихание, поскрипывание пружин амортизаторов и алюминиевое побрякивание – по дороге с натугой катил лагерный мотоцикл. Идея вспыхнула, и через секунду я уже несся ему вдогонку. То, что я придумал, было опасно. Весьма и весьма, но другого выхода я не видел, быстро и действенно.
Мотоцикл тащился по лесу с трудом, прицеп был забит полными молочными бидонами, двигатель стрекотал, постукивая клапанами и погрохатывая глушителями. Скорость маленькая, километров, наверное, пятнадцать, я собрался и, забыв про ободранные лапы, рванул через лес. Хотя это опять было больно. У меня вообще-то довольно высокий болевой порог, но все равно, для того чтобы когти подзажили, потребуется дня два. Ладно, потерплю.
Дорога виляла между деревьями, я бежал, стараясь обогнать мотоцикл, что оказалось не очень сложно – мотор чихал еле-еле.
Я обогнал его и выскочил перед мотоциклом, метров за двадцать. Наверное, я на самом деле выглядел плохо – водитель затормозил резко, со скрипом, бидоны грохнули и булькнули, водитель ругнулся. Он посмотрел через плечо, испугался, кажется. Меня часто пугаются, особенно в последнее время, после всей этой шумихи в газетах, после этих передач, молочник наверняка их видел. Он помахал мне рукой и сказал:
– Пошел вон!
Вполне так дружелюбно сказал, кстати.
Я сделал несколько шагов в его сторону, он бибикнул.
– Не подходи!
Молочник воткнул первую передачу и покатил прямо на меня, с сильно перепуганным лицом, с дрожащими руками, я немного разбежался и прыгнул.
Килограмм шестьдесят. Плюс моя скорость, плюс скорость мотоцикла. Этого оказалось больше чем достаточно, я только выставил перед собой лапы. Я не очень хорошо разбираюсь в математике, но, думаю, на молочника пришлось килограммов двести, из седла он вылетел легко. Мотоцикл еще некоторое время прокатился без водителя и врезался в дерево. Несильно.
Молочник тоже повредился не шибко, почти сразу поднялся и побежал, чуть приволакивая правую ногу, в сторону лагеря. Жить будет. Если вовремя уберется отсюда, подальше от лагеря, вообще подальше.
Я рявкнул ему вслед, еще пару раз, для придания скорости, это подействовало, молочник побежал резвее, оглядываясь и матерясь. Время терять было нельзя, я поспешил к мотоциклу.
Цилиндры потрескивали, остывая, я перехватил зубами бензошланг, сорвал его со штуцера, идущего к карбюратору. Бензин потек на землю, зазмеился мелким ручейком в сухую придорожную траву, сухая трава – лето жаркое, хотя бы что-то в этой жаре полезное. Когда земля промокла достаточно, я перевел шланг на выхлопную трубу. Бензин зашипел, испаряясь, но вспыхнул не сразу, трубы успели остыть, я уже испугался, что ничего не получится, но все-таки полыхнуло. Огонь побежал по цилиндрам, лизнул бак. Я отскочил в сторону. Пламя разбегалось по сторонам, занималась трава и кусты, и рванул бак, громко и мощно, я не ожидал, что так получится.
Пламя прыгнуло на ближайшую сосну, лето жаркое, смолы много, через минуту пламя поднялось до веток, еще через минуту дерево горело целиком, с жадным треском, плюясь смолой и разбрасывая в стороны горящую хвою. Трава тоже загорелась, и несколько деревьев вокруг, я пятился и пятился, огонь разбегался по кронам. Пожар. Самый настоящий пожар.
Лесные пожары – бич жаркого лета. Как начнутся, так и не остановишь, сначала лес, потом торфяники, потом все сразу. Когда начинается пожар, эвакуируют всех.
А потом – они не любят огонь. Твари. Они боятся огня, любая тварь его боится, я и то боюсь. Я уходил. Смотрел в небо. Пламя разбегалось с треском, я шагал под огненным куполом, это было красиво, честное слово. От дороги огонь начал расходиться в стороны, сначала медленно, затем все веселей и веселей. Воздух разогревался и поднимался, и на его место втягивался другой, холодный, он раздувал пламя, пожар раскручивал сам себя, лес давно ждал – или огня, или дождя, и явился огонь.
Глава 6
Все подростки отпетые реалисты, они верят во что угодно – в рефракцию, в дифракцию, в резонанс, во все, но только не в черта. А иногда стоит поверить и в черта.
– Что «или»? – насторожился Пугливый.
– Или наводнение. По телику показывали, что перед стихийными бедствиями люди видят призраков. Это от звука происходит.
В звук, в цвет, не в черта только.
– От какого еще звука? – не понял Пугливый.
– От инфракрасного, – ответил Циркач. – Этот звук люди не слышат, а вот животные слышат. И они от этого звука с ума сходят, на берег выбрасываются…
– Кто на берег выбрасывается?
– Киты, кто еще? Дельфины всякие, осьминоги. А лисы убегают.
Я зевнул, как мяукнул, челюсть при этом хрустнула, Циркач и Пугливый отвлеклись от леса и своих дум и уставились на меня.
– Смотри! – прошептал Циркач. – Смотри, у него лапы все обгрызены!
– Зачем он их обгрыз? – спросил другой, как всегда испуганный.
– Не знаю… Может, он сдвинулся? С ума сошел, пока в яме сидел. Я слышал, собаки отгрызают себе лапы, если сильно психуют.
Надо их шугануть. Рявкнуть, пусть бегут. Они все должны бежать, как можно быстрее, как можно дальше отсюда, теперь здесь небезопасно. Наоборот, лагерь «Лисий Лог» – чрезвычайно скверное место, чрезвычайно, потому что тварь совсем не зря здесь появилась, у нее планы. У них всегда планы.
– Он как-то нехорошо смотрит… Собака то есть…
– А ты как бы смотрел, если в колодце бы просидел?
– Ну да, наверное… Слушай, Власов говорит, он опять вампира видел.
Циркач хихикнул, но неуверенно, оглянулся при этом.
– Ну, хватит, – попросил Пугливый. – Вампира видел… А Бэтмена он не видел? Человек-Паук еще, знаешь ли, он не заглядывал…
– Точно тебе говорю, – прошептал Циркач. – Он ведь даже обделался от страха, и из палаты не выходит.
Теперь хихикнули оба. Но тоже не очень весело, неприятно им.
– Власов черешней отравился, – возразил Циркач. – Вот его и пропоносило, всю бумагу извел…
– А испуган он по-настоящему, и это не от поноса, – хихикнул Пугливый. – Он говорит, что вчера вампир снова в окно палаты заглядывал, долго стоял, смотрел и вроде как когтем по стеклу скреб.
– Я же говорю – черешней отравился, – Циркач снова оглянулся. – Вот его и заглючило.
– Власов говорит, что он на него смотрел, вроде как гипнотизировал. Он вроде как и голос у себя в голове слышал, этот голос его на улицу просил выйти. А наутро Власов у себя под кроватью нашел пучок веток, связанных красной ниткой!
Холод. Он пробежал по животу декабрьским сквозняком, я заворчал, мальчишки посмотрели на меня.
– Странно, – сказал Циркач. – Он как будто понимает. Ему не нравится, когда ты рассказываешь про вампира.
Я зарычал еще.
– Пойдем отсюда. – Пугливый взял Циркача за руку. – Тут что-то происходит. Эта собака, она тоже… Я слышал про таких…
– Может быть…
Циркач смотрел на меня. А я на него.
– Бегите, – сказал я.
– Рычит… – выдохнул Пугливый. – Пойдем, а?
– Наверное…
Они стали пятиться.
– Бегите, – сказал я.
Они не удержались и кинулись прочь. Циркач и Пугливый. Глупые мальчишки, они спасли мне жизнь, вытащили меня из смерти, я их запомню. Спасибо, Циркач и Пугливый. Циркач, он никогда не ел суп, потому что терпеть не мог жареный лук. Пугливый, он всегда носил в кармане маленького резинового дракончика и любил жевать под одеялом хлеб. Они бежали в лагерь, и им было страшно – потому что вчера ночью к ним приходил вампир.
И мне было тоже страшно, потому что я знал – это правда.
Хотелось пить – я вдруг почувствовал жажду, роса росой, но воды мне сильно не хватало, и я побрел к ручью. Я долго искал ручей. Старался его учуять, услышать по увеличивающейся влажности, но ни яичного запаха, ни влажности не слышал, я начал уже подозревать, что дело во мне. Что я утратил нюх и чутье, такие вещи случались, но никогда я не мог подумать, что это случится со мной.
Потом я его все-таки услышал. Пробрался через поникшие заросли непонятной травы красноватого цвета и спустился к ручью. Ручей пересох. Это было странно – еще недавно он был холодный и отчасти полноводный, теперь ужался почти в два раза, словно ночью заявился огромный безмозглый великан и выдул все, чтобы остудить свое разгневанное нутро.
Я осторожно попробовал воду. Теплая. Не то чтобы совсем, но совсем не такая, как раньше, хотя пить можно. И лапы надо лечить, вытягивать лапы.
Лакал, стараясь не спешить, чтобы не повредить желудок и не отравиться, пил медленно, вода словно выцвела и не отличалась прежним вкусом, точно трехдневный забытый на подоконнике чай…
Я рыкнул и отступил – по воде медленно плыла кровавая клякса. Вообще-то кровь растворяется в воде, легко растворяется, но сейчас мимо меня проплыл кровавый сгусток размером с кулак, он походил на красного дохлого осьминога. Я шарахнулся в сторону. Откуда тут…
Еще. По воде плыл еще один сгусток, не сгусток даже, приглядевшись, я обнаружил, что это вообще не сгусток, а кусок мяса, из которого торчала длинная, чуть желтоватая жила. Я стоял в воде у берега и смотрел на это. И очень хотел отсюда бежать, вот прямо сейчас.
Конечно, я знал, что я не побегу. Потому что если я убегу, то между Циркачом, Пугливым и тварями не останется никого. А кроме этих двух, еще пятьдесят с лишним голов, вполне себе нормальных людей, которых я не люблю, но и бросить не могу.
Вурдалаки придут – и заглянут в окна, и никто их не встретит, потому что в них никто не верит, верят в резонанс. Вурдалаки придут, окружат здание и дождутся полночного часа, и никто не сможет уйти.
Конечно, я не боец. Какой я боец – я старый, со сломанными когтями, с истертыми лапами, со сбитым дыханием, со сломанными зубами. Я слаб, я слишком много видел, я знаю, как будет. Они заглянут в окна.
Этому не будет конца.
Я двинулся вверх по течению. Брел по воде, стараясь не ступать на песок, перешагивая коряги и камни. Ручей был пуст, стало меньше воды и исчезла рыба, и жемчужницы вылезли на берег, сдохли и протухли, птицы не сожрали их, и над ручьем в некоторых местах воняло, но я брел и брел. Там, впереди, меня ждало страшное, но я знал, что не могу это обойти, судьба. Наверное, судьба, точно, судьба, за поворотом, в глубине.
За поворотом овраг был шире, а берега более отлогие, ручей разливался и достигал метров трех, песок желтого цвета, и еще больше коряг – черных, неопрятных, похожих на ведьмины руки, с длинными лохмами водорослей. Среди этих коряг лежало черное и большое, сначала я испугался, что это человек – по размером походило. И запах примерно такой же – тяжелая вонь протухшего мяса. Я долго не решался подойти. Во-первых, я не хотел видеть мертвеца, ничего хорошего в том, что ты увидел мертвеца, нет. Во-вторых, я опасался ловушки. После колодца мне совсем не хотелось угодить в западню, поэтому я и не торопился, нет, не торопился. В-третьих…
Я решил посмотреть все-таки. Приблизился.
Кабан. Довольно крупный и взрослый, судя по клыкам, как он там называется, секач? Никаких кабанов тут вроде не водилось, во всяком случае, я не замечал. Кабана я бы заметил, то есть следы точно, кабаны, кажется, землю роют, корни жрут, желуди всякие. Тут определенно их не водилось, тут лисы, да и то когда-то. Откуда тогда кабан?
Лежит недавно, но в такую жару все разлагается быстро, ладно, если черви не завелись. А может, и не завелись – мух почему-то нет. В боку, кажется, дыра, из нее кровавые сгустки, а еще из-под загривка торчит сук, причем прошел насквозь – воткнулся в бок, а выскочил из спины, похоже было, что кабан прыгнул сверху и напоролся на эту корягу. Сам, что ли?
Кабан-самоубийца, вот новость. Хотя по нынешним временам все может приключиться. Впрочем, вряд ли это осознанно получилось – скорее всего кабан попросту убегал, да на корягу и напоролся. И сдох в ручье, бывает, целая куча мяса, неплохо бы поесть.
Затошнило. Почему-то мне стало этого кабана сильно жаль. Глупое животное, жило себе в лесу, жевало желуди, коренья выкапывало, а потом раз – и страшно. Так страшно, что забыл он про свои коренья и кинулся бежать, бежал-бежал и на сук напоролся.
Совсем все плохо. Птицы передохли, ручьи пересохли, жара. Я выбрался на берег и вообще выбрался из оврага. Было слышно, откуда этот кабан пришлепал, я отправился по следу. В последнее время я совершал много разных поступков, в которых было трудно различить смысл, вот как сейчас.
Я шел по лесу и видел кабаньи следы. Сломанные ветки, кора, сорванная с деревьев, вырванный мох, кабан, как лиса, пер напрямую, не задерживаясь, до смерти. Так я брел, наверное, километра два или больше, пока не остановился у камня, похожего на яйцо.
Я остановился и понял, что их четверо и они со всех сторон.
Они.
Это похоже на шахматы. Противники еще не успели сделать ни хода, но партия была разыграна, и финал был известен. У меня оставалось еще некоторое время, пока они не начали, и я думал. Почему они не напали сегодня на мальчишек? Это ведь так удобно – эти дурачки сами вышли в лес, подставились, легкая добыча. Но твари не напали, они так и остались в тени, потому что им нужен был я. Я оставался опасен, я мог поломать их план, и они решили со мной покончить.
Уже четверо, постепенно подтягиваются. Четверо. А к вечеру их тут больше десятка будет, а то и два, и голодные. Кабана загнали, а жрать не стали, видимо, просто для тренировки, а может, и этот кабан тоже им мешал чем-то. Или для удовольствия, хищники убивают для удовольствия, я же говорил. К тому же кабанятина не есть их главное блюдо.
Наверное, они все-таки вели меня от колодца. Ждали, пока я останусь один, знали, что я захочу напиться и не пройду мимо кабана, и я не прошел, тоже дурак. Ладно, все равно бы добрались, с кабаном – без кабана. Что дальше делать?
Бежать. Но не сразу, если рвануть сейчас, у них сыграет инстинкт, и они кинутся за мной, не удержатся, разорвут. Поэтому не надо их провоцировать. И надо увести их подальше от лагеря.
Я потянулся, всем своим видом показывая, что ничего не понимаю, что я лопух и готов к тому, чтобы меня разодрали, после чего поковылял, прихрамывая, от лагеря прочь.
Они двигались параллельно, держали меня в плотной коробочке, но как они ни старались, перемещаться совсем беззвучно у них не получалось. Они как-то громко дышали, раньше я за ними такого не замечал, раньше они были почти совсем беззвучные. Все меняется, все.
Я брел по лесу, останавливался, смотрел по сторонам, срывал едва начавшую алеть бруснику, жевал. Твари не отставали. Видимо, хотели того же, что и я. Я хотел увести их подальше от лагеря, они тоже этого хотели – чтобы разобраться со мной по-тихому, без свидетелей. Чтобы не спугнуть взрослых. Потому что лагерь они хотели оставить себе. И остальным – ведь скоро прибудут остальные.
Надо было выбрать мгновение для рывка. Я шагал, усиленно изображая лопуха, шагал и вдруг понял, что нечего тянуть – надо бежать вот прямо сейчас, сию же секунду.
И я рванул. И охота началась.
Они сразу пустились по следу. Не спешили, растягивая удовольствие.
Почти сразу они разделились – одна вырвалась вперед и вела меня, три чуть подотстали, контролировали фланги, грамотно, как настоящие охотники. Как волки.
Я бежал, знал, что долго не продержусь. Я и недолго не продержусь, я скверный бегун, особенно сейчас. Она догоняла, и я слышал за спиной насекомье с присвистом дыхание, все ближе и ближе. И опять не было страшно, потому что когда бежишь, тебе уже не страшно, ужас – это чувство первых шагов, потом отпускает. Когда бежишь, не думаешь уже ни о чем.
Неожиданно лес изменился. Я почувствовал острый технический запах, природа посерела, и я заметил вдруг, что зелень покрылась пылью, только не смог понять почему. А дальше все происходило быстро. Настолько быстро, что я не успевал думать, успевал только реагировать. Когда я почувствовал, что тварь собирается прыгнуть мне на загривок, я дернул из последних сил.
Я продрался через вялый ивняк и выскочил на дорогу. Это было неожиданно, не думал, что тут есть дорога, здесь ведь глушь, хотя в последнее время дороги строили почти везде, я выскочил на дорогу, и сейчас же над ухом заревел сигнал. Грузовик, американский дорожный крейсер, двадцать тонн, или больше, красная кабина и много хрома, он заревел у меня над ухом, и завизжали тормоза. Я рванул, выдирая с корнем остатки когтей, тормоза уже завыли, в сантиметре за моим хвостом прошло колесо.
Удар, и хруст, и вопль.
В канаве на другой стороне было полно чертополоха, я пролетел через него, раздирая в кровь шкуру, оставляя на иглах шерсть и мясо, и в самом низу я влип в густую грязь. На дороге грохотало, машину разворачивало поперек дороги, а под колесами у нее верещало и рычало.
Машина остановилась, и придорожную канаву накрыло тучей оранжевой пыли, и я почти ничего не видел, кашлял только.
Наверху гудел грузовик, я откашлялся, полез к дороге, во второй раз пробираясь через колючки, во второй раз оставляя на них части себя.
На дороге оседала пыль, в дорожной пыли валялись зеленые яблоки, вывалившиеся из разорванного борта фургона, много яблок. Колеса грузовика были перемазаны черной дрянью, похожей на деготь, дрянь воняла мертвечиной. На дороге за машиной валялась тварь. Она походила на черного паука, неосторожно свившего гнездо в недрах швейной машинки. Машинка заработала, паука сломало и выбросило вон. Попадание под двадцатитонную фуру не смогла пережить даже тварь, в конце концов она тоже часть природы.
Повезло.
Я вообще везунчик, иногда мне кажется, что это совсем не случайно. Меня могли убить много-много раз, и до сих пор не убили. Возможно, в этом на самом деле имелся смысл. Предназначение, то, се. Вот у моего брата было предназначение, все эти мышцы-сухожилия-зубы, вся эта мощь и скорость спрессовалась в тридцать последних секунд, он жил ради этих тридцати секунд. Ну, и умер тоже.
А я нет.
Машина продолжала поскрипывать и пощелкивать, пахло давлеными яблоками и соляркой, и разлитым кофе, и химической жидкостью из разорванной тормозной системы.
Из кабины вывалился водитель. По лбу у него текла кровь, видимо, рассек бровь. Водитель покачивался и тер переносицу, он увидел тварь и испуганно направился к ней. Мне кажется, он решил, что сбил бомжа. Во всяком случае, фигура в черных лохмотьях очень его напоминала. Не знаю, что подумал водитель про меня, возможно, просто не заметил, дальнобойщики не замечают собак, даже когда те наматываются у них на колеса.
Водитель, покачиваясь, приближался к твари. Он до сих пор не понимал, он думал, что это человек, и лишь подойдя почти вплотную, увидел. И на его лице обозначилось сначала омерзение, а потом ужас. Шофер огляделся и снова меня не заметил. Он собрался и сделал шаг, и нагнулся над тварью, и его тут же вырвало. Ноги у него заплелись, и он упал, запнувшись сам за себя. Весил шофер вполне по-дальнобойному, килограмм за сто, отчего его отползание на заднице выглядело смешно, я бы посмеялся, если бы не то, что лежало в пыли на дороге.
Шофер всхлипнул и понесся к машине. Он долго пытался забраться внутрь, и у него ничего не получалось, то ли ручка была скользкая, то ли еще чего, шофер срывался и падал в пыль. При этом он, кажется, еще и плакал. Наконец у него получилось, и он оказался в машине. Двигатель зафыркал и заработал, машина скрипнула, сдвинулась и, сильно заехав на обочину, покатилась по дороге. Тварь осталась лежать и вонять, тогда и я подошел посмотреть.
Редко когда увидишь мертвого демона.
Тварь. Теперь она была похожа на человека гораздо меньше, чем та, с которой я познакомился прежде. Не знаю из-за чего, возможно, эта была старше, возможно, она моталась по лесам, или еще чего, но одежда на ней оказалась изодрана в лохмотья, при всем при том, что тварь была обряжена в толстый джинсовый комбинезон. Колеса фуры весьма сильно ее перемололи, в разные стороны торчали обломанные черные кости, будто бы покрытые мелкой поблескивающей чешуей, да и сама форма этих костей весьма и весьма отличалась – кости были точно составные, сделанные из тонких черных трубок. Вокруг них вились жилы, толстые и на вид весьма крепкие, и мослы весьма сильные. Шкура еще, кожей я бы это не назвал.
Вонь. Ага, вонь сбежавшего из зоопарка ягуара, только больного, почти мертвого, лысого, заросшего паршой. Так могли вонять только они.
Машина уехала, пыхтя пневматикой и взрыкивая двигателем, я остался один на дороге. Хотя уже не один – кусты шевельнулись и из них появились остальные, три штуки. В покое я смог их разглядеть получше. Они напоминали эту, мертвую. Черные, тощие и узловатые. И не очень напоминали людей. То есть на ту, что мне не посчастливилось встретить ранее, они совсем не походили. С виду люди вроде бы. На первый взгляд. Голова, руки-ноги, одежда. Правда, драная, грязная и какая-то мешковатая, точно одежду эту сняли с более толстых и рослых людей и надели на дистрофиков. Или если бы эти рослые и крупные люди вдруг усохли почти в два раза и от этого почернели. То есть приобрели какую-то синюшную черноту, светившую из глубины кожи, они точно поднялись в мир из шахт, из подземелий, никогда не видевших света. Череп, обтянутый кожей, глаза белые и выпуклые, с маленькими, в точку, зрачками. Коричневые, будто никогда не чищенные зубы, но не расхлябанные кое-как, а острые и злые, готовые к делу. В целом твари походили на оживших мертвецов из фильмов, которые так любила Ли. Вендиго. Какие они, к черту, вендиго…
Да какая разница?!
Они везде. Пугала. Я вдруг понял, что они походят на пугала. Точно пугала ожили и отправились бродить по миру, заглядывать в окна.
И эти пугала стояли у дороги, в зарослях непонятной растительности, на меня они не смотрели, их интересовал друг. Товарищ, не знаю, как там у них. Они выползли из зелени и окружили своего. Я вдруг стал им не нужен.
Я отступил. Я пробирался сквозь ссохшуюся растительность, распадающуюся от моих прикосновений в коричневый прах, и слышал за своей спиной чавканье и хрюканье.
Уходить, надо уходить скорее.
Чем скорее, тем лучше, чем дальше, тем лучше, лучше бы на Северный полюс. Завербоваться ездовой собакой, хотя какая из меня ездовая собака, в лучшем случае возьмут тюрьму сторожить, а это не очень сладкое житие, почти всегда на цепи.
Надо что-то сделать. Надо что-то срочно придумать, срочно, когда они придут стаей, остановить их уже вряд ли получится. Кто их остановит? Физрук и завхоз? Так они ковер нормально выбить не могут… Пугливый и Циркач.
Ворваться в лагерь? Может, так? Изобразить свирепую псину, с рыканьем и брызганьем слюны, испугать повариху, куснуть – чего уж там – физрука – для увеличения эффекта. Завыть, ворваться в живой уголок, задавить шиншиллу. Конечно, это может и подействовать. Сначала бешеные лисы, затем бешеный я… Слишком долго. Для того чтобы поднялся шум, потребуется как минимум два дня, если не больше. А твари будут здесь уже к вечеру, та, что кидала в меня камни, явно разведчик, осматривалась здесь, разнюхивала тропы и наткнулась на меня. Это ее немного смутило. Или насторожило, во всяком случае, она поняла, что им здесь не будет легко, поперхнутся.
Ага, поперхнутся, как они поперхнутся – что я им смогу противопоставить? С одной и то не справиться, если же придет стая, шансов не будет вовсе. Я думал и не находил вариантов. В одиночку я вообще ничего сделать не смогу, сколько ни старайся…
И тут я услышал тарахтение. Громкое чихание, поскрипывание пружин амортизаторов и алюминиевое побрякивание – по дороге с натугой катил лагерный мотоцикл. Идея вспыхнула, и через секунду я уже несся ему вдогонку. То, что я придумал, было опасно. Весьма и весьма, но другого выхода я не видел, быстро и действенно.
Мотоцикл тащился по лесу с трудом, прицеп был забит полными молочными бидонами, двигатель стрекотал, постукивая клапанами и погрохатывая глушителями. Скорость маленькая, километров, наверное, пятнадцать, я собрался и, забыв про ободранные лапы, рванул через лес. Хотя это опять было больно. У меня вообще-то довольно высокий болевой порог, но все равно, для того чтобы когти подзажили, потребуется дня два. Ладно, потерплю.
Дорога виляла между деревьями, я бежал, стараясь обогнать мотоцикл, что оказалось не очень сложно – мотор чихал еле-еле.
Я обогнал его и выскочил перед мотоциклом, метров за двадцать. Наверное, я на самом деле выглядел плохо – водитель затормозил резко, со скрипом, бидоны грохнули и булькнули, водитель ругнулся. Он посмотрел через плечо, испугался, кажется. Меня часто пугаются, особенно в последнее время, после всей этой шумихи в газетах, после этих передач, молочник наверняка их видел. Он помахал мне рукой и сказал:
– Пошел вон!
Вполне так дружелюбно сказал, кстати.
Я сделал несколько шагов в его сторону, он бибикнул.
– Не подходи!
Молочник воткнул первую передачу и покатил прямо на меня, с сильно перепуганным лицом, с дрожащими руками, я немного разбежался и прыгнул.
Килограмм шестьдесят. Плюс моя скорость, плюс скорость мотоцикла. Этого оказалось больше чем достаточно, я только выставил перед собой лапы. Я не очень хорошо разбираюсь в математике, но, думаю, на молочника пришлось килограммов двести, из седла он вылетел легко. Мотоцикл еще некоторое время прокатился без водителя и врезался в дерево. Несильно.
Молочник тоже повредился не шибко, почти сразу поднялся и побежал, чуть приволакивая правую ногу, в сторону лагеря. Жить будет. Если вовремя уберется отсюда, подальше от лагеря, вообще подальше.
Я рявкнул ему вслед, еще пару раз, для придания скорости, это подействовало, молочник побежал резвее, оглядываясь и матерясь. Время терять было нельзя, я поспешил к мотоциклу.
Цилиндры потрескивали, остывая, я перехватил зубами бензошланг, сорвал его со штуцера, идущего к карбюратору. Бензин потек на землю, зазмеился мелким ручейком в сухую придорожную траву, сухая трава – лето жаркое, хотя бы что-то в этой жаре полезное. Когда земля промокла достаточно, я перевел шланг на выхлопную трубу. Бензин зашипел, испаряясь, но вспыхнул не сразу, трубы успели остыть, я уже испугался, что ничего не получится, но все-таки полыхнуло. Огонь побежал по цилиндрам, лизнул бак. Я отскочил в сторону. Пламя разбегалось по сторонам, занималась трава и кусты, и рванул бак, громко и мощно, я не ожидал, что так получится.
Пламя прыгнуло на ближайшую сосну, лето жаркое, смолы много, через минуту пламя поднялось до веток, еще через минуту дерево горело целиком, с жадным треском, плюясь смолой и разбрасывая в стороны горящую хвою. Трава тоже загорелась, и несколько деревьев вокруг, я пятился и пятился, огонь разбегался по кронам. Пожар. Самый настоящий пожар.
Лесные пожары – бич жаркого лета. Как начнутся, так и не остановишь, сначала лес, потом торфяники, потом все сразу. Когда начинается пожар, эвакуируют всех.
А потом – они не любят огонь. Твари. Они боятся огня, любая тварь его боится, я и то боюсь. Я уходил. Смотрел в небо. Пламя разбегалось с треском, я шагал под огненным куполом, это было красиво, честное слово. От дороги огонь начал расходиться в стороны, сначала медленно, затем все веселей и веселей. Воздух разогревался и поднимался, и на его место втягивался другой, холодный, он раздувал пламя, пожар раскручивал сам себя, лес давно ждал – или огня, или дождя, и явился огонь.
Глава 6
Встреча
Лагерь спасти не удалось. Пожар разбежался по лесу несколько быстрее, чем я рассчитывал. Огонь с нетерпением перепрыгивал с дерева на дерево, огонь хотел жрать. Через полчаса из города подкатили две пожарные машины и автобусы.
Я наблюдал издали. Выбрал безопасное место – рядом с водокачкой. Перед отъездом физрук открыл вентили, и из них до сих пор вытекала вода, она уже промочила весь холм и сбегала к лагерю ручьями, когда придет огонь, водокачка загорится не сразу, впрочем, огонь обойдет ее по сторонам и все равно возьмет свое.
Люди уходили. Детей торопливо загоняли в автобусы. Дети совсем не были испуганы, скорее наоборот – пожар стал для них развлечением, многие смеялись и снимали на телефоны поднимающийся над деревьями дым. Наверное, если им разрешили бы, они дождались бы и огня – чтобы получились красивые кадры.
Но пожарные знали что надо делать, они подталкивали любителей прекрасного в спину и в течение нескольких минут затолкали их в автобусы, пересчитали по головам и отбыли. Последним отчалил физрук, он долго стоял, оглядывая лагерь, и мне казалось, что ему было грустно. Он был как капитан, прощался с тонущим кораблем, бросал последний взгляд на лагерь, обливался слезами сердца. Это было так трогательно, я сам едва не прослезился, честно.
И вдруг из автобуса выскочил Циркач с бумажным свертком. Циркач огляделся и побежал в мою сторону.
За Циркачом выбрался и Пугливый, он что-то кричал, указывая в сторону леса, и пытался вырваться, но грузная и уже знакомая мне повариха схватила его одной рукой и прижала силой к себе, и теперь Пугливый барахтался в ее корпусе и пытался выкарабкаться, но повариха была непреклонна, как Эверест. А Циркач тем временем раскладывал на скамейке котлеты. Рядом с ним стоял физрук, он орал что-то, и сжимал кулаки, и указывал в сторону, а потом ему надоело ждать, он схватил за шкирку Циркача, закинул его на плечо и потащил к автобусу.
Я наблюдал издали. Выбрал безопасное место – рядом с водокачкой. Перед отъездом физрук открыл вентили, и из них до сих пор вытекала вода, она уже промочила весь холм и сбегала к лагерю ручьями, когда придет огонь, водокачка загорится не сразу, впрочем, огонь обойдет ее по сторонам и все равно возьмет свое.
Люди уходили. Детей торопливо загоняли в автобусы. Дети совсем не были испуганы, скорее наоборот – пожар стал для них развлечением, многие смеялись и снимали на телефоны поднимающийся над деревьями дым. Наверное, если им разрешили бы, они дождались бы и огня – чтобы получились красивые кадры.
Но пожарные знали что надо делать, они подталкивали любителей прекрасного в спину и в течение нескольких минут затолкали их в автобусы, пересчитали по головам и отбыли. Последним отчалил физрук, он долго стоял, оглядывая лагерь, и мне казалось, что ему было грустно. Он был как капитан, прощался с тонущим кораблем, бросал последний взгляд на лагерь, обливался слезами сердца. Это было так трогательно, я сам едва не прослезился, честно.
И вдруг из автобуса выскочил Циркач с бумажным свертком. Циркач огляделся и побежал в мою сторону.
За Циркачом выбрался и Пугливый, он что-то кричал, указывая в сторону леса, и пытался вырваться, но грузная и уже знакомая мне повариха схватила его одной рукой и прижала силой к себе, и теперь Пугливый барахтался в ее корпусе и пытался выкарабкаться, но повариха была непреклонна, как Эверест. А Циркач тем временем раскладывал на скамейке котлеты. Рядом с ним стоял физрук, он орал что-то, и сжимал кулаки, и указывал в сторону, а потом ему надоело ждать, он схватил за шкирку Циркача, закинул его на плечо и потащил к автобусу.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента