Щеглова Ирина. Уж замуж невтерпеж

   Машу в «Мневники» затащила подружка. Она с таким восторгом описывала коммуну и ее обитателей, что Маше стало ужасно интересно посмотреть своими глазами.
   Она и пошла.
   Потом Маша любила вспоминать то время, время зарождения ее первой и единственной любви.
   Все, что случилось в тот вечер, помнилось ей очень странным, нереальным… даже метро, хотя ну что странного может быть в обычном московском метро? А вот поди же ты! Потом был троллейбус, идущий бесконечно, и блуждание по темным дворам. Как будто ее заманивали из родного города в некое зазеркалье, параллельный мир. Жутковато… Эта мысль не отпускала. Маша была не рада, что согласилась пойти: слишком уж все это непонятно, подозрительно даже.
   Целью путешествия оказался подвал унылого пятиэтажного дома. «Может, уйти?» – но уйти было как-то неловко.
   «Кроличья нора, – думала Маша, с замирающим сердцем спускаясь по ступенькам, – или пещера людоеда?»
   Подруга долго жала на кнопку звонка. Наконец большая металлическая дверь с лязгом распахнулась.
   И никакой кроличьей норы. За дверью помещалась мастерская художника, а то, что это, несомненно, мастерская, подтверждали этюдники, картины в подрамниках, бесчисленные полки по стенам, битком набитые красками, кистями, банками, флаконами, всякой всячиной, которой Маша не знала названия, но явно художественной всячиной.
   Помимо художественной атрибутики мастерская была заполнена парнями в растянутых свитерах и такими же, им под стать, девушками. Маша растерялась. На нее никто не обращал внимания, все были чем-то заняты. Парень, который открыл им дверь, лишь бросил «привет» и сразу же растворился среди себе подобных.
   Подруга потащила Машу за собой. Там кто-то играл на гитаре. Вокруг гитариста прямо на полу сидели девушки. Подруга тоже села по-турецки. Маша оглянулась и, заметив широкий, никем не занятый подоконник, уселась на него, сидела молча, натянув свитер на колени. А парень все пел… Наверное, хорошо пел, потому что все слушали, и Маша тоже.
   Но, когда уходила, засмотрелась на красный спальник и Ворона, сидящего на нем, он болтал по телефону… Тогда-то все и началось? Возможно…
   Потом был котенок, которого Маша принесла в «Мневники». Котенка она представила как приблудного, на самом деле он был отпрыском ее кошки. Тогда девушка осталась ночевать. А на пол не хотелось, она легла на «его» диван, только ли потому, что не хотелось на пол? Он с дивана тоже не ушел… Нет, нет! До ноября их отношения были абсолютно невинны.
   Ворон недолго прожил в «Мневниках», скоро переселился на Покровку, в старый купеческий особняк, где он, устроившись дворником, получил комнату в некогда купеческой же квартире, с огромной закопченной кухней и чудом сохранившейся русской печью.
   Вот в этот особняк и повадилась приходить Маша. Ежедневно, забросив занятия в университете, забыв обо всем. Маша приходила, садилась на ступеньку «черной лестницы» (потому что вход в квартиру был со двора, парадная давно не использовалась) и ждала.
   Иногда она сидела так часами. Ворон подолгу не возвращался. Кстати сказать, Виктор в это время мог быть где угодно, например, у нас в гостях или в тех же «Мневниках». Да мало ли где он мог находиться…
   В один из таких вечеров, после долгого ожидания, Маша сделала Виктору предложение. Так что лирическое отступление получилось очень даже в тему.
 
   В тот вечер его не было особенно долго. Маше ничего не оставалось, как тихонько ругать себя за унижение, за бесцельно проведенное время и за собственную глупость. Ради чего? Все ради того, чтобы просидеть с ним целый вечер на древней кухне, послушать его голос или ходить за ним по каким-то тусовочным квартирам, мыть чью-то грязную посуду, оставшуюся от прежних посетителей…
   А он все не приходил.
   – Да где его носит! Черт возьми! – вслух крикнула она и опять, вытянув шею, прислушивалась к звукам шагов во дворе. Ничего не услышав, снова погружалась в себя, в свои воспоминания.
   Помнилась почему-то забытая у него роза, которую ей кто-то подарил… Кто? Неважно! Она терзала эту розу, ожидая его прихода, у памятника на Чистых прудах, а потом были какие-то люди, его друзья… И все в ее жизни теперь стало только его, а от себя ничего не осталось, только вот эти мысли, тоже о нем…
   На редких лекциях, куда ее иногда заносило, Маша писала письма, адресованные ему. Письма, письма…
   Она стала приходить то на Покровку, то в «Мневники»; в конце концов это постоянное желание видеть Ворона превратилось в манию, с которой девушка ничего не могла поделать. А он не приближал ее к себе, но и не отпускал.
   – Убери свои крючочки, – говорил он, когда Маша хотела его обнять.
   Маша обижалась, убирала, но попыток не оставляла.
   – Ты чего здесь сидишь?
   Его голос вывел ее из состояния сомнамбулической задумчивости.
   – Тебя жду.
   – Давно?
   Он остановился перед ней: длинный, холодный, одетый небрежно, как всегда, с неизменным рюкзаком за плечами и со снятыми наушниками плеера. Она заплакала, сжавшись в комок.
   – Ну вот! – Ворон сел рядом и обнял ее за плечи.
   – Я – дура?
   – Конечно.
   – Почему «Конечно»? – обиделась Маша.
   – Опять к словам придираешься?
   – Зачем я сюда хожу?
   – Хватит, хватит… Пойдем наверх, что мы на лестнице разборки устроили.
   Она поднялась вслед за ним, чтобы в очередной раз пройти пытку счастьем. Она знала, что снова будет жарить картошку, ругаться с ним, а потом греть ладони на его шее, смотреть, как он подолгу крутится перед зеркалом, собираясь куда-то…
   – Возьми меня замуж! – вдруг попросила она.
   – Для чего?
   – Я хочу стирать твои носки, кормить тебя ужинами и рожать от тебя детей.
   – Странные желания…
   Когда человек занят только собой, он не видит никого и ничего вокруг.

* * *

   Через год у них родилась дочь. Дети вообще очень странные существа, и пути их прихода в мир не всегда понятны и однозначны. Так случилось, малышка пришла и заслонила собой все другое, что было до нее.
   К вопросу о свадьбах: Виктор и Маша буднично расписались в ближайшем ЗАГСе. Машина бабушка поселила молодых у себя.
   Скинувшись, мы подарили им стиральную машинку.

Печеглядни и дворосмотрины, или Смотрины жениха

   После завершения сватовства отец невесты или, если отца не было, старший брат, одним словом, кто-то и старших мужчин в семье наведывался в дом жениха, чтоб проинспектировать хозяйство и оценить условия, в которых придется жить молодой жене.
   Осматривали все: и избу, и надворные постройки – сараи, амбар, хлев, имеющуюся в наличии скотину и птицу, а также домашнюю утварь, посуду и прочее. Если осмотр удовлетворял родных невесты, то и гости, и хозяева обмывали это дело, если же нет, за стол не садились.
   Хозяева не забывали расспросить о приданом невесты, о домотканых подарках от невесты родственникам жениха, постели, скатертях, полотенцах, белье, гардеробе невесты. Обычай обязывал невесту подарить каждому родственнику вышитое полотенце, а жениху – рубаху и кальсоны, свекрови – три рубахи, отрез материи и платок на голову.

* * *

   Егора я встретил случайно, ехали в одном вагоне метро. Разговорились, оказалось, он не виделся с Настей с самого лета. И все расспрашивал меня, как мы живем, часто ли встречаемся. Я как-то бездумно предложил ему «заходи…». Он ухватился за это приглашение, тщательно записал адрес, телефон. Егор стал у нас частым гостем.
   В один прекрасный день к нам заскочила Настя, увидев Егора, вдруг подобрела, умилилась и, уходя, прихватила его с собой.
   До самой весны они у нас не появлялись.

* * *

   Если сравнивать общественное, материальное и социальное положение семей Егора и Насти, то, как сказали бы в XIX веке, – это были семьи равного положения, или одного уровня. Москвичи, из бывших советских служащих. Вполне благополучные, можно сказать, средний класс. Обычный набор: квартира трешка, машина, дача, престижная работа (как у отца Насти) или свой маленький бизнес (как у матери Егора).
   Настины родители – люди весьма отстраненные, они старались устроить свою жизнь так, чтобы как можно меньше испытывать дискомфорта. Настина мама никогда не работала, а вела такую созерцательную жизнь. У отца была очень приличная должность в банке. У них был еще один ребенок – младший брат Насти, которого она нежно любила, а еще – многочисленные родственники во всех концах Москвы.
   В семье Егора все держалось на матери – женщине, несомненно, властной, сильной и с чувством юмора. При нашей жизни, если не умеешь посмеяться над ситуацией, очень скоро сойдешь с ума. Мама Егора ко всему относилась с легкой долей насмешки: и к оторванности от реальности высоколобого мужа, погруженного в некую абстрактную науку, и к выходкам сына, с трудом получившего школьный аттестат и совершенно равнодушного к получению «верхнего» образования. Была еще и младшая дочь, требовавшая неусыпного родительского внимания, ибо входила в пресловутый подростковый возраст со всеми вытекающими… А еще бизнес – у мамы имелась небольшая фирма, торгующая семенами, кормившая всю семью, и тоже многочисленная родня, вполне, впрочем, благополучная.
   Впервые увидев Настю, мама Егора лишь слегка приподняла брови и усмехнулась. Настя ответила ей тем же. Но изначальная напряженность не помешала мирному развитию их отношений. Казалось, обе сразу все поняли друг о друге и не испытали никаких иллюзий. А значит, не было и разочарований.
   Насчет сообразных по русской традиции вышитых рубах с кальсонами и полотенец с платками и сарафанами – не думаю, что Настя могла осилить такой титанический труд. Хотя, конечно, было бы забавно увидеть Егора в вышитых кальсонах, а его маму в русском сарафане.
   Воистину так – нет иллюзий, нет и разочарований.

С женихом разобрались. Теперь о невесте

   А вот как на самом деле проходили смотрины невесты перед свадьбой. Вплоть до XVI века жених видел невесту только в день венчания. На смотрины отправлялась женщина, облеченная доверием семьи жениха, либо мать жениха.
   Классические смотрины выглядели примерно так: разряженную девушку выводили к смотрительнице. Та внимательно оглядывала невесту, задавала вопросы, просила пройтись, чтоб понять, не хромая ли девица, не горбатая ли… Следить нужно внимательно. А то разные случаи бывали. Сметливые родители могли запросто подсунуть на смотринах младшую сестру или смазливую служанку вместо засидевшейся в девках толстой и прыщавой старшей дочки. Глаз да глаз! А то обведут вокруг пальца чадолюбивые родители, смотрительница поверит, залюбуется умненькой да пригожей девицей, вернувшись к жениховой родне распишет красоту и кроткий нрав невесты, там уши развесят, и ударят по рукам. Стало быть, свадьба состоится. И уж потом, после венчания, раскроется обман, когда жених с лица невесты покрывало откинет, увидит свою суженую и зальется горькими слезами.
   Если семья жениха богатая, знатная, то мать могла потребовать, чтоб ей показали девушку в бане. И осматривала ее сама, со всем тщанием. И следила, чтоб не подменили.
   Одна из бабок моей жены рассказывала, как выдавали замуж то ли ее тетку, то ли еще какую-то родственницу. «Уж такая она была страшная! До венчания ей личико-то фатой прикрыли, а после – кокошник надвинули на самые глаза! Так и сидела за столом в надвинутом кокошнике, чтоб гости и муж до времени не рассмотрели…»
   Конечно, за обман и подмену существовало наказание. Родители жениха могли жаловаться властям, и те, в случае если вина была доказана, присуживали обманщикам битье кнутом, а брак признавался недействительным. Но чаще всего молодые оставались мужем и женой, а муж утешал себя тем, что периодически избивал нелюбимую жену, принуждал ее принять постриг, а то и убить мог. Конечно, убийство каралось законом, но ведь обижен же человек…
   Со временем женихи сначала робко, а потом все громче и увереннее принялись протестовать против «покупки кота в мешке». Да и родители, помня о своих свадьбах и жалея чад, стали давать им все большую волю. На смотрины невесты приезжали всей семьей, не исключая и жениха. Молодые могли увидеть друг друга и даже поучаствовать в принятии окончательного решения.
   Невеста, если ей активно не нравился жених, уходила в чулан и сбрасывала праздничный наряд. Так что, если родителям так уж сильно припекло выдать ее замуж именно за этого человека, то приходилось делать это в приказном порядке. «А я сказал, свадьбе быть!» – и бах кулаком по столу.
   Жених тоже мог взбрыкнуть. Мамаша невесты подносила ему медовый напиток, если он выпивал все, значит, невеста ему приглянулась, если делал глоток и возвращал ковш, значит, невеста не произвела на него должного впечатления. И опять-таки последнее слово было за отцом жениха.
   Силком женить или выдать замуж в те времена было скорее правилом, чем исключением.
   В идеале папаши с мамашами любовались своими подросшими чадами, просили их пройтись парой, умиленно утирали глаза. Папаша жениха подходил к невесте и в знак особого расположения троекратно лобызал будущую сноху.
   После чего все расслаблялись и садились за столы, чтоб пиром хмельным отметить состоявшуюся окончательную помолвку.

Царская невеста

   Царям приходилось еще сложнее. С одной стороны, на царский двор стекалось множество лучших девиц государства, с другой – при таком богатстве выбора не сложно было и ошибиться.
   При втором бракосочетании Алексея Михайловича Романова в доме А.С. Матвеева были собраны боярские и дворянские дочери, среди которых царь отобрал троих. Во время смотрин царь находился в потаенной комнате и глядел на девушек через окошко.
   Доверенные женщины тщательно осмотрели отобранных девиц на предмет духовных и телесных достоинств, после чего порекомендовали царю Наталью Кирилловну Нарышкину.
   Царскую невесту перевели во дворец, где она жила в совершенном отчуждении от царя вплоть до самого венчания. То есть за все это время царь Алексей Михайлович ни разу не увидел свою невесту.
   Как мы помним, впоследствии у Алексея Михайловича и Натальи Кирилловны родился царевич Петруша, будущий император всея Руси Петр I.
   Это то, что касается истории государства Российского.
   А теперь вернемся к нашим жениху и невесте.

Всепобеждающая страсть! Или еще один способ заставить девушку выйти за тебя замуж. (Повторять не рекомендую!)

   Это случилось в середине марта, в один из тех солнечных, звонких, капельных дней, когда даже самые хмурые люди начинают улыбаться. Жена позвонила мне на работу и коротко сообщила: «Егор отравился!»
   – Чем? В смысле зачем? – не понял я.
   – Подробностей не знаю, он в Склифе.
   – А ты откуда…
   – Мне Настя позвонила.
   – Ну он хоть живой? – переспросил я.
   – Живой… вроде… – не очень уверенно ответила жена. – К нему пока не пускают, мы договорились завтра пойти. Настя вечером у нас будет, расскажет.
   Вечером к нам пришла не только Настя, но и Саня Локтев. Сидели, поглядывая друг на друга. Настя нервничала.
   – Это подло… подло… – бормотала девушка. – Это шантаж!
   Оказалось, Егор забросил учебу, сессию не сдавал, дни и ночи проводил у Насти, ходил за ней повсюду, встречал, провожал, и так она от него устала, что, не выдержав наконец, прогнала от себя. Уйти-то он ушел, но продолжал звонить.
   – Это ужасно! – Настя нервно сжимала и разжимала пальцы. – Он все время ныл и жаловался: и в пед его мама засунула, а он никогда не хотел быть учителем, и задолбал его постоянный контроль, он хочет сам принимать решения, бла-бла-бла, но ничего, – заметьте! – ничего не делал! Только торчал все время на глазах и разглагольствовал. Я так от него устала! А теперь, выходит, я же и виновата? Да?
   – Настя, успокойся, никто не собирается тебя винить… – неуверенно начала Аня.
   – Да?! – вскинулась Настя. – Правда? А знаете, что сказала мне его мамочка?
   – Нашла на кого обижаться…
   – А я не обижаюсь! С чего бы это мне обижаться? Егор же не умер, он таблеток наглотался, а потом испугался и мамочке позвонил.
   – Ну что ты городишь!
   Настя отмахнулась:
   – Ох, ребята, я и сама не знаю… Конечно, я виновата… Мы в ответе за тех, кого приручили, так, кажется? Вы ведь тоже так думаете? Да?
   Мы с Аней синхронно покачали головами.
   – Нет.
   – Он еще и записку оставил, – вспомнила Настя и усмехнулась. – Мол, просит никого не винить, представляете! Господи! Что теперь будет-то?! Если все обойдется, то все равно на учет в Кащенко…
   – Насть, давай ты не будешь гнать волну раньше времени, – мягко попросил я.
   – Все равно, – обреченно произнесла она.
   – Завтра мы все вместе сходим к Егору, – пообещала Аня. – Все узнаем, даст бог, все обойдется… – Она еще что-то ворковала успокаивающее. А я думал. Разумеется, эта попытка самоубийства – чистой воды шантаж. Егор не справился с собой и своими чувствами и решился на такой неприятный трюк. Он надеялся привлечь к себе внимание или рассчитывал на то, что Настя сжалится и станет для него второй мамой.
   Я потом говорил с ним на эту тему. Конечно, ни о какой смерти Егор не думал, Настя прогнала – обиделся. Дома за несданную сессию пилят, в институте пилят… Куда ни кинь, везде клин. И подумал, а напьюсь-ка я таблеток… что будет потом, он не представлял. А когда хлопнул горсть, вдруг дошло, что вот прямо сейчас он перестанет быть! Эта мысль оказалась так ужасна, что Егор, дрожа от страха и плача, набрал номер матери.
   Мать примчалась вместе со «Скорой». Егора молниеносно отвезли в Склиф, а там быстро привели в чувство.
   Мы были у него на следующий день. Он смог спуститься к нам. Ему было стыдно. Он все время отводил глаза, хотя никто его не упрекал. Настя вообще молчала. А мы поговорили о чем-то нейтральном: весна, солнце, птички, скоро на море поедем, и все такое… Пожелали скорее выздороветь.
   Когда вышли во двор, подняли головы и стали смотреть в окна на третьем этаже. Садилось солнце, и стекла горели огнем, до слез в глазах. Я тогда взмолился про себя: «Слава богу! Слава богу, Егор жив!» Вдруг представилось, каково нам всем было бы, если бы он умер… Скоро Егора выписали. Он приходил к каждому из нас и просил прощения.
   Но! Самое главное, своего парень добился.
   Как ни ругалась на него Настя, все же его поступок произвел на нее сильное впечатление. Ее романтическая натура против такой любви не устояла.
   Как раз окончился Великий пост, Настя повела Егора в церковь, они отстояли праздничную службу. Исповедались, причастились. Насте тогда казалось, что каждый ее шаг исполнен глубокого смысла. На Пасхальной седмице они зачали ребенка. Настю поразила эта беременность, первая в ее жизни. Свадьба была назначена на август.
   Сильная страсть, как взрыв, – мгновение, и нет ее.

Сговор, обручение и запой

   После смотрин обыкновенно назначался день сговора (в Европе – помолвки). Родители и родственники жениха являлись в дом невесты, где их принимали с особыми почестями, сажали на почетные места, в красный угол.
   Сговор считался очень важным событием. После него отказаться от свадьбы было уже немыслимо. Во время сговора принимались окончательные решения по всем связанным со свадьбой вопросам, родственники с обеих сторон старались уладить все даже самые мелкие разногласия, окончательно подводилась черта в составлении рядной записи (брачного договора). После чего сваты – отцы жениха и невесты – били друг друга рука об руку, обменивались крепким рукопожатием, одаривали друг друга пирогами и приговаривали: «Будь ты мне сват да нова родня».
   Приводили жениха и невесту, молодые при всех троекратно целовались и обменивались кольцами. После обручения будущих супругов уводили, а родня устраивала «запой» или «пропой», как ни назови, а суть одна – сделали дело, надо обмыть.
   Во время запоя к гостям по очереди выводили невесту и жениха, те одаривали собравшихся, подносили вино. Гости, в свою очередь, дарили молодым деньги. За общий стол жениха и невесту не сажали, кормили отдельно.
   После сговора невеста нарекалась «сговоренкой» и «пропитой-залитой». До самого венчания она почти не выходила из дома, освобождалась от всех домашних работ, в ее обязанности теперь входило только приданое да подготовка к свадьбе. Правильная невеста все время причитала да плакала, слезно обращаясь к родителям, чтоб те не отдавали ее чужим людям. В избе постоянно собирались ее подруги и родственницы, они помогали невесте подготовить приданое: пряли, ткали, шили, вышивали. Работы было много. Ежели ты крестьянская девушка, то венчальное платье должна сама себе сшить, и не только себе, а еще и будущему муженьку. Не говоря уже о подарках многочисленной родне: вышитые полотенца, платки, рубахи, сарафаны и прочее. Перед свадьбой надо было тщательно осмотреть приданое, выяснить, нет ли в чем недостатка, и немедленно пополнить.
   Ох, забот – полон рот! А угостить подруг сладкой молочной кашей! А повыть, сидя на пороге и держась за дверную скобу? А попрощаться с вольной волюшкой да девичьей косой, а пропеть все жалостные песни прощальные?
   А ежели ты сиротка? Кто благословит на честной брак? Только священник! Невеста-сирота обязательно заказывала панихиду по покойным родителям и просила благословения у священника. В сопровождении крестной матери обязательно посещала родительские могилки.
   Обрученный жених дома не сидел. Каждые выходные он наведывался в дом невесты с подарками, такие визиты назывались «побывашками с гостинцами» или «поездками на поцелуи». Мать жениха также навещала будущую невестку и привозила ей собственноручно приготовленные лакомства (блины, колобки, вареные яйца). Мать невесты тоже постоянно прикармливала жениха. Вообще этот обычай – побаловать жениха и невесту – существовал повсеместно, да и сейчас, по-моему, в нормальных семьях современные мамочки не упустят возможности подкормить своих взрослых чад. Потребность у них такая, наверно, на генетическом уровне.