Страница:
двигаясь. Ни единой мысли уже не было, был только ужас. Чернота вырастала
бесшумно, неотвратимо, вот она вокруг меня, щекочет лицо зловонным дыханием,
трогает руки влажными щупальцами, вот она во мне... Все кончилось так же
неожиданно, как и началось. Дико визжали этажом выше, вопили рядом в номере,
кто-то стонал у меня под ногами. Уже привычно, уже не страшно. И я побрел
вперед по коридору (когда же он кончится!), спотыкаясь о бесчисленные
человеческие тела (проклятье, набросали тут!), меня выворачивало от
тошнотворного смрада (откуда он взялся в благоустроенной гостинице!), а в
голове трепыхалось, пульсировало, рвалось: что происходит?.. Лестница. Милая
моя, желанная, наконец-то, я же шел к тебе вечность...
Здесь было светлее: в пролетах между этажами имелись окна, выходившие
во дворик. Одно стекло в окне третьего этажа было выбито, из него тянуло
прохладой и сыростью. Сбежав по ковровой дорожке, покрывающей лестницу, я
оказался возле окна. Внизу лежало скрюченное тело, на котором рос кустик
зеленоватой гадости. Меня благополучно вытошнило на подоконник, и я
продолжил путь.
Холл был пустынен, огромен, нем. Гулко ступая по кафельному полу, я
направился к выходу. Я старался пересечь открытое пространство поскорее -
неприятная формальность перед прыжком на свободу. Вонь была менее ощутима:
заплесневевших трупов здесь не оказалось. Дойдя до места, я приостановился,
сквозь мутное стекло полюбовался на скверик, зачем-то оглянулся и решительно
толкнул дверь. Она не открылась. Она была неприступна, как Кремль, и сколько
я ни тряс ее - не поддалась. Тогда я снял с ноги ботинок, закрылся рукой,
размахнулся и шарахнул изо всех сил по стеклу. Не знаю, что я ожидал,
наверное что угодно, кроме происшедшего. Стекло осталось целым. Куда там,
оно даже не шелохнулось, не звякнуло. Ботинок отскочил, как от резины.
- Бесполезно, - раздался сдавленный голос.
Я вздрогнул. У меня случилась конвульсия. Наверное, так чувствуют себя
в момент удара электрическим током. В голове зазвенело, даже сердцебиение на
секунду забылось, дало сбой. Голос несся из того угла, где размещались
шахматные столы. Их было три штуки - оригинальные большие столы, играть на
которых приходилось стоя - фигурами сантиметров по двадцать в высоту. Я
подкрался и под самым дальним обнаружил ночного дежурного. Он валялся в куче
лакированных черно-белых деревяшек. Его почти не было видно, да я и не
жаждал смотреть на эту падаль: судя по всему, плесень уже добралась до него.
- Почему? - опасливо спросил я. - Почему бесполезно?
- Ничего не выйдет, - глухо сказал он. - На первом и на втором этажах
стекло не разбить. На третьем можно...
- Как же отсюда выбраться?! - вскрикнул я. Он засмеялся, это было
невыносимо.
- А никак, - сказал он, резко оборвав веселье.
Меня вторично пронзил электрический разряд. В здешнем воздухе было
слишком много электричества.
- Ваша дочь, - вдруг вспомнил я. - А где она?
Он помолчал - очевидно, вникал в смысл вопроса.
- Там, - ответил непонятно. - Поглазейте, если хотите.
И я отошел.
Девочка нашлась в закутке, именуемом Служебное помещение. Жалким,
укутанным в одеяло комком плоти она забилась в щель между топчаном и
каменной стеной. На ее сизом лице неподвижно стыло вечное дурашливое
выражение, а некий шустрый паучок уже успел приспособить беспомощно повисшую
ручонку в качестве балки своей паутины. От нее тоскливо веяло гнилью.
Кошмар, кошмар, кошмар... Я бросил догоревшую спичку, задернул занавесь,
после чего вернулся к шахматным столам. Я вернулся задать последний вопрос.
- Это что, везде такое?
Дежурный хрипло подышал.
- Да, - с трудом произнес он. - В номерах, в городе, в стране. Я тут
послушал Маяк... пока радио еще работало... Удивительно, что вы держитесь.
Я! - обожгла меня мысль. А как же я! С трепетом поднес руки к глазам. Я
не был исключением. С ужасом я увидел, что они покрыты светлыми пятнами и
тут же ощутил (раньше было не до того), что тело мое распирает изнутри
непонятная ноющая боль, буквально все кости ломит, а сам я - грузный,
немощный, дряблый.
- Да что же это? - шепнул я, холодея. - Опять мор? Вирус
какой-нибудь...
Дежурный услышал.
- Наказание за наши грехи, - проговорил он. - Наказание... за грехи...
Он завыл. Он харкал воем, как кровью, - гнусно, бесстыдно, - бывший
человек словно выдавливал из себя грязь, и только когда я добрел до
лестницы, звуки эти угасли. Было ясно: под шахматными столами никого больше
нет. Наказание за грехи, тупо стучало в висках, синхронно с шагами. Неужели
правда? Я уже точно знал, куда нужно идти, и мне безумно не хотелось это
делать, но я не мог иначе.
В 215-м номере горел свет. Ударил в глаза, вызвал краткий шок. Я вошел,
беспомощно щурясь. Колдун по-прежнему сидел в кресле за журнальным столиком,
черты его лица неуловимо расплывались, фигура казалась пугающе зыбкой.
- Сволочь! - крикнул я ему. - Накликал заразу своей болтовней!
Он медленно поднял голову. Точнее - то беспорядочное наслоение темных
пятен, что было на месте головы. Разум подавляло ощущение нереальности.
- Это чистка, - спокойно ответил он.
- Какая чистка? - не понял я. - Нельзя по-человечески сказать?
И вдруг до меня дошло: Если счистить с порченой булки отвратительный
белый налет... А детей за что! - хотел возмутиться я, но Лекарь опередил:
- Цивилизацию надо спасать любой ценой, - звонко объявил он и
отвернулся. Разговор был окончен. Я понял, что делать мне здесь больше
нечего, что месте мое на полу вместе со всеми, - и я вышел, шатаясь, в
коридор, и побрел. Куда? Безразлично. Меня била тугая дрожь.
Цивилизацию надо спасать любой ценой, сказал он. Ценой меня. Ценой
дежурного с его давно погибшей дочерью. Ценой всех нас. Теперь мы плесень в
буквальном смысле, и теперь мы знаем, что мы такое... Поздно, слишком
поздно. Мы не имеем права жить, общество должно освободиться от нас,
стряхнуть этот тяжкий груз. Любой ценой... Ноги меня не держали, еле
двигались, не желали подчиняться и очень болели. Вообще, все тело болело и
отказывалось подчиняться, оно уже не было моим, оно принадлежало чему-то
загадочному, жуткому, становилось плесенью, потому что не имело права быть
ничем иным, только куском гнили, смердящим куском болотной гнили, который
годен лишь для удобрения почвы под будущие посевы. Так надо, думал я, падая
на мягкое. Вероятно, на диванный валик. Так надо обществу. Цивилизации. Так
надо нам самим. Это ведь почетно - ценой своей дерьмовой жизни спасти
цивилизацию... Проклятье, как больно!
Руки безвольно раскинуты в стороны, голова запрокинута назад. Удобная
поза умершего человека. Глаза открыты. Или закрыты? Впрочем, неважно. Все
неважно, кроме нашего разговора... Диванный валик подо мной слабо елозит,
кряхтит басом... Ну зачем, зачем! Зачем боль, почему нельзя было сразу, для
чего страдание? Для нас самих?..
Чистка. Идет чистка, марширует. Радуйтесь - наш заплесневевший мир
очищается. От нас очищается, от балаболов, мясорубов, лошаков, от ловкачей,
тихонь, вежливых барменов. От александров, очевидно, тоже. Веселитесь, бейте
в ладоши: мы бьемся в последних судорогах. Отвернитесь или закройте глазки,
чтобы не вытошнило - незачем смотреть на такую мерзость... Останутся только
люди. Душой щедрые, милосердные, чистые - ну прямо как в книгах. Наши же
останки закопают в землю поглубже и будут вспоминать о них с содроганием.
Господи, если бы кто знал мои муки!
Что-то пыжом стоит в горле, жесткое, колючее, не дает открыть рот,
мешает крикнуть. За что?! За что?! Ах, потому что я плесень? Но ведь Добрый
Волшебник говорил, что осознавший свое ничтожество перестает быть плесенью!
Ах, неважно? Все неважно, кроме нашего разговора... А если чистка коснется
всех? Вдруг среди двуногих существ, расплодившихся по нашему бескрайнему
миру, вовсе нет людей? Вы об этом подумали? Я вас спрашиваю, об этом вы
подумали!
Как жарко...
Данные по стране.
Прогрессивная общественность возмущена деятельностью секты, известной
под названием Миссия. Повсеместно проходят демонстрации протеста. Верховный
Совет требует от руководителей Миссии выйти из подполья, официально
зарегистрировать свою организацию, обнародовать устав и программу, иначе
деятельность указанной организации будет признана преступной. Верховный Суд
по представлению Государственного Банка объявил незаконными все доходы
Миссии и установил запрет на большое число сделок, в которых, по мнению
Банка, прослеживается участие секты. Такое решение уже привело к разорению
множества мелких фирм. Все наиболее влиятельные члены Ассоциации Новых
Промышленников подписали заявление, в котором официально пообещали
воздерживаться от любых операций, вызывающих у специально нанятых экспертов
малейшие сомнения. Ведущие деятели культуры опубликовали декларацию, где
говорится о необходимости повысить ответственность каждого творческого
работника за результаты своего труда, чтобы не допускать появления
откровенно подрывных или клеветнических произведений, и о важности
противопоставить ползучей паучьей пропаганде всю систему ценностей нашего
демократического общества. Генеральный секретарь оппозиции и его ближайшее
окружение пока отмалчиваются. Население открыто обвиняет правительство в
нерешительности. Представитель службы безопасности доложил о нейтрализации
за истекшую неделю восемнадцати предателей, но одновременно признал, что по
экспертным оценкам число вновь появившихся за это же время предателей
превышает сто человек.
Данные из-за рубежа.
Лидеры Вселенской Церкви опровергли широко обсуждаемую версию о своей
причастности к деятельности так называемых пауков, назвав ее гнусной
провокацией дьяволопоклонников. Они заявили, что не имеют и не желают иметь
никаких связей с пресловутыми пауками, поскольку находят в их действиях лишь
воинствующее кощунство, а само их существование считают вызовом, брошенным
человечеству силами зла.
Блок нейтралов организовал международную Конференцию ученых и
журналистов, посвященную проблеме возникновения Миссии. Было заслушано и
обсуждено три доклада. Делегация блока стран гуманистической ориентации
выступила со следующим сообщением. Несколько лет назад в рамках военной
программы стран демократического блока на одном из островов было произведено
плановое испытание ядерного оружия нового поколения. По утверждению
докладчика, в зоне испытания оказалось пассажирское судно. В результате
чего, предположили гуманисты, и произошла роковая мутация, приведшая к
перерождению пассажиров и членов команды, а затем и к появлению секты
пауков. Представители демократического блока достойно ответили на брошенное
в лицо обвинение. Они напомнили о том общеизвестном факте, что в странах
гуманистического блока до сих пор ведутся исследования в области разработки
излучения нейролептического действия, и высказали версию, что очередное
неудачное испытание вызвало непредсказуемые изменения в мозге подопытных
граждан, которые и образовали впоследствии преступную организацию.
Гуманисты, конечно, пытались отрицать очевидное и вместо обсуждения чисто
научных вопросов навязать политическую дискуссию, но получили единодушный
отпор истинных ученых. Блок Ислама представляла группа астрономов, которые
рассмотрели возможность внеземного происхождения пауков. По их мнению
инопланетная версия полностью отпадает вследствие той простой причины, что
кроме нас во Вселенной нет и не может быть больше разумной жизни, а якобы
существующие на нашей планете тайные пещеры, в которых звездные гости
когда-то оставили эмбрионы, являются циничной фантазией алчущих денег
газетчиков.
На очередном заседании Лиги Наций представители гуманистического блока
внесли предложение создать международную комиссию, занимающуюся проблемой
миссионерства, а представителям организации Миссия дать возможность
выступить с трибуны Лиги, обеспечив гарантии полной неприкосновенности.
Предложение было отклонено в силу явной нереальности. В свою очередь
демократический блок информировал мировую общественность о том, что по
имеющимся сведениям в джунглях экваториальных стран гуманистического блока
пауки безнаказанно организуют лагеря, в которых готовят себе пополнение.
Задан вопрос: намерены ли правительства стран гуманистической ориентации
обеспечить выявление и блокаду этих лагерей? Вместо ответа т. н. гуманисты
высказали аналогичные претензии к нашему правительству и к правительствам
наших друзей. Конец сводки новостей.
Меня бурно трясли за плечо:
- Что с тобой? Эй!
Я вскочил. Я ошалело закрутил головой. Бесновалось сердце, в мозгу
трепыхались бессвязные мысли - где? что? - вокруг было много цвета, много
порядка и бесконечно много спокойствия.
- Разве я не умер? - выговорил я, со сна ни хрена не соображая. Рядом
послышался смех, и объемная картина наконец наполнилась смыслом. Я лежал, то
есть уже сидел в чистенькой постели и был накрыт пуховым одеялом. Впрочем,
одеяло было откинуто. А около, опираясь локтем о подушку, помещалась
симпатичная девушка, которая весело наблюдала за мной.
- Подожди, - сказал я ей, жадно озираясь по сторонам, - так это был
сон? Фу ты, гадство, ну надо же!
- Снилось что-то плохое, малыш? - мурлыкнула она и ласково погладила
меня по мокрой от пота спине.
- Да ну его... Смех на палке. Я кричал?
- Ты стонал и еще дергался. Страшно было, да?
- Чертовщина... Будто все люди вымирают. Сроду ничего, кроме желоба и
панели управления, не снилось, а тут... Ладно, забыли. Слушай, как там тебя
зовут?
Женщина удивленно поиграла бровями.
- Мы же знакомились.
- А-а! - вспомнил я. - Елизавета! Точно, ты мне ночью говорила, это я
просто не в себе. Деловое имя, мне нравится.
Она улыбнулась, довольная.
- Это родители постарались. Они обожали комиксы Русские приключения, ну
знаешь, березки, стрельцы, всенародные купания, резня. Вот и назвали меня в
честь царицы, а я и не против. Жаль, что сейчас эти комиксы уже не в моде.
Она сделала паузу, потом добавила на всякий случай:
- Елизавета - такая великая царица была. Она очень любила ноги в
горячей воде парить.
- Только не надо мне баки забивать, - заметил я, с наслаждением ощущая,
как уходит из сознания кошмар. - Про великих цариц и все такое. Даже
школьники знают - баба на троне, это первая шлюха в государстве. Твой
славянофил папаша что, сразу понял, кем станет его дочь? Вот опыт,
завидую...
- Козел, - сказала она мне, надувшись. - Не трогай моих родителей, это
очень хорошие люди. Они хоть и огорчились, когда я пошла в профессионалки,
но все равно купили мне новые туфли.
- Клиент всегда прав, - напомнил я ей строго. - Что ты себе позволяешь?
Кстати, ты действительно профессионалка? Чего-то не видно навыков.
Женщина неожиданно огорчилась, это было трогательно. И тут же полезла
доказывать.
- О-о! - простонал я через пять минут, терзая руками ее голову. -
Хватит, хватит, верю! Что ж ты делаешь, оставь немножко на вечер... - и
неожиданно для себя полюбопытствовал. - Скажи-ка лучше, тебе нравится
работа?
- Нет, конечно, - она подняла улыбающееся личико. - Работа не может
нравиться.
- Я имел в виду именно твою работу.
Пожала плечами.
- Моя работа? Ничего, жить можно. Да и какая разница? Одни продаются у
конвейера, другие - за письменным столом, третьи - как я. Каждый продает,
что не жаль.
- Здравая мысль, - согласился я. - Древняя, но очень патриотичная.
Она скорчила гримасу.
- По правде, эта работка грязновата. Вечно попадается какая-нибудь
мразь, а ты возись, гони ей кайф. Бывает, ничем не проймешь, как в стену
ладонью.
- Кстати, ваш дежурный, знаешь, он ведь...
- Не надо про него, - она закрутила головой, разметала волосы. - Эта
мразь стоит всех прочих.
Я облегченно вздохнул и расправил плечи. Кошмар отпустил окончательно,
оставив в душе смутное беспокойство и одновременно - ощущение важности
происходящего. Тело наливалось непривычной свежестью.
- А вдруг я тоже мразь? - предположил я. - Скрытая. Замаскированная под
обычного своего парня.
А ведь так и есть, мелькнула нежданная мысль. Женщина засмеялась.
- Нет, ты скорее похож на настоящего мужчину
Настоящий мужчина, усмехнулся я. Настоящий человек... Плесень, просто
плесень. И она, и я. И никому мы не нужны. И наша дурацкая болтовня никому
не нужна, нам самим - в первую очередь.
- С тобой было приятно, - продолжала она. - Ты ласковее, деликатнее
других. Сам знаешь, как с нами обращаются. А ты... Если честно, у меня таких
клиентов давно не было.
- Ладно, - оборвал я ее. - Достаточно поговорили.
Вылез из-под одеяла и, поеживаясь, проследовал к стулу с одеждой.
- Что с тобой, малыш? - растерялась она. - Обиделся?
- Ничего особенного, - равнодушно объяснил я. - Мне пора.
Женщина спрыгнула с кровати, легко подошла и подала рубашку. Нет,
подумал я, хватит с меня. Это ж удавиться можно, какая тоска! Вот помру от
перепоя или от баб. Хотя куда мне - мразь живуча. Правильно она о нас
сказала: ничем не прошибешь, стена. Или она это не о нас?.. Впрочем,
неважно. Все неважно, кроме нашего разговора.
- Если хочешь, приходи еще, - попросила женщина, глядя мне в глаза. -
Бесплатно, когда я буду свободна. Серьезно. С родителями познакомлю...
Хочешь, я сама к тебе приду?
- Нашла рыцаря на белом коне, - буркнул я, заканчивая туалет. - Сейчас,
небось, признаешься, что полюбила с первого взгляда... У вас здесь как, все
шлюхи такие артистки или ты одна самая умная?
Потом кисло посмотрел на себя в зеркало - заросший, неопрятный, фу! - и
направился к двери. Она молча пошла за мной. В небольшой прихожей я
затормозил и оглянулся. И тут на меня опять что-то накатило. Стало ее очень
жалко. Боже мой, ведь мучается девчонка, цепляется за жизнь, ждет чего-то от
жизни, - значит, сорвется скоро. Боже мой, ведь совсем одна... Конечно, она
привлекательна и не брезглива, она согласна продавать этот скромный товар
каждой встречной сволочи, но ее профессия не нужна людям. Нужна плесени,
грязи, гнили. Поэтому она сама - плесень, грязь, гниль. Ее сделал такой наш
мир, и она не виновата, что такой остается: правду о себе ей не от кого
узнать.
- Лиза, - позвал я, сменив тон. И взял ее руки в свои.
- Да... - с готовностью откликнулась женщина.
- Лиза... - повторил я. Замолчал, не понимая, что сказать. Она безумно
шарила глазами по моему лицу, руки ее были горячи и напряженны. Тогда я
решился. Надо же когда-нибудь начинать, в самом деле!
- Я к тебе приду, - пообещал я, и она стремительно просияла. - Сегодня.
Ты не будешь плесенью, даю гарантию.
Она посмотрела на меня геометрическими глазами и шажком отодвинулась:
- Конечно, Саша...
Тогда я повернулся, вышел в коридор, аккуратно прикрыл дверь. Стена,
думал я, это каменная, поросшая мхом стена. Мне придется биться в нее не
ладонью - лбом. Иначе нельзя. Ноги несли меня на этаж ниже, в таинственный
215-й номер, и мне было совершенно непонятно, зачем я туда иду, но пути
назад уже не существовало... Ох и трудно будет жить! - думал я. Эта
непривычная мысль сладостно щекотала самолюбие.
В задумчивости я опустился на один пролет и едва не воткнулся в
огромного охранника. Он стоял, как изваяние, отгородив внушительным телом
целый этаж. Светлый путь вперед оказался закрыт.
- Скучаешь, приятель? - спросил я дубину, не ожидая ответа. Он меня
заметил, лениво двинул взгляд в мою сторону.
- Что случилось-то? - продолжил я. Страж закона деловито облизал губы и
сказал, хмурясь:
- Проходите. Задерживаться запрещено.
Делать было нечего.
- Бревно, - сказал я ему. - Столб, - и торопливо сбежал в холл.
Дежурный сидел на месте и сосредоточенно курил, пуская к потолку сизые
кольца дыма. У дверей возвышался другой столбоподобный, отрешенный от
мирских забот охранник. В креслах ерзало несколько граждан сомнительного
вида. А на улице, у самого входа, стоял гигантский автомобиль. Он был
настолько широк, что занимал почти треть проспекта, и настолько неприступен,
что остальной потерявший вид транспорт робко объезжал его, в почтении снижая
ход перед такой мощью. Настоящий автомонстр. На крыше бронированного салона
гордо реял небольшой, но не утративший от этого свою величественность
трехцветный флажок - символ нашей могучей свободной родины. В общем, в
гостинице стояла гнетущая атмосфера беспокойного ожидания. Обычное явление,
если в деле замешана горячо нами любимая народная милиция, пропади она
пропадом, загаженная потаскуха. Собственно, не милиция даже, а ее
незаконнорожденное дитя, ведающее безопасностью, оберегающее и укрепляющее
наш великий многострадальный патриотизм, наше неотъемлемое право подгнивать
на корню.
- Как вам понравилась Елизавета? - вежливо поинтересовался дежурный,
когда я сдавал ему жетон.
- Прелесть, - ответил я, нисколько не покривив душой.
- Заглядывайте к нам почаще, - сказал он, шаблонно подмигнув. - Она у
нас не единственная, наши девочки лучшие в районе.
- Вы мне уже говорили.
- Разве? - удивился дежурный. - Хотя возможно... Так приходите еще.
- Обязательно, - пообещал я и заговорщически наклонился к нему. - А что
случилось, не знаешь? Смотрю, целая свора набежала. К тому же эти,
чернопогонные. Цапают кого-нибудь?
- Одного типа берут, - понизив голос, сообщил он. - Который конец света
предвещает.
- Предвещает конец света?
- Говорят... - дежурный замялся. - Я-то сам не в курсе... Еще говорят,
будто это какой-то гипнотизер или телепат, точно не знаю. Он раньше работал
в казино, фокусы показывал. А теперь кретином стал.
- У тебя богатые сведения, - шепотом похвалил я дежурного. Тот
испугался:
- Да какие там сведения! Так, слухи.
- А при чем здесь чернопогонные?
- Как при чем! Кретин же. Смуту наводит, людей подбивает.
У нас есть много прав, думал я, с ненавистью разглядывая блеклое лицо
дежурного. Совершенно необходимых нам прав. Пить горячую, бить графины,
заниматься любовью где попало и с кем попало, ругать правительство и хвалить
демократию. Право хрустящих и право пожизненного одиночества. У нас много
замечательных, завоеванных кровью прав. Нет одного - вредного, никому не
нужного - права иметь собственное мнение. Так и не появилось... Ты не зря
боялся чужих глаз, ты чувствовал, что этот разговор последний. И ты не зря
говорил о себе горькие правдивые слова. О нас горькие правдивые слова. Обо
всем - только горькие правдивые слова. Вчера ты пробил словами каменную
мшистую стену, но сегодня тебе вырвут язык.
- Его номер на втором этаже? - спросил я дежурного.
- Да... - он вдруг отшатнулся и подозрительно оглядел меня. - Сударь, а
вы случаем не его дружок?
- Нет, - произнес я и неожиданно понял, что сказал правду. В сущности,
я его совершенно не знаю. Кто такой хотя бы. Да что там кто такой -
внешности не помню! Остался в памяти пронизывающий насквозь взгляд голубых
глаз, и все. А ведь почти уже возомнил себе его преемником. Мразь, плесень.
- Вы не скажете, - сменил я тему, - этот остолоп у дверей выпустит меня
на улицу?
- Не выпустит, - ответил дежурный, - у него приказ. Вон, видите,
сколько постояльцев ждет? - показал на граждан сомнительного вида. - Так,
значит, вы не знаете того человека?
- Какого?
- Которого арестовали.
- Я два раза не повторяю.
- Вот и хорошо, - сказал он, продолжая неприязненно смотреть на меня. -
Я уж подумал, что вы один из этих гадов.
- Гадов?
- Ну да, гадов. Кретинов, которым не нравится наша жизнь. Не умеют
жить, вот и завидуют, что другие умеют. Или зажрались, сволочи. Давить их
надо, как клопов, вот что я вам скажу, чтобы не лезли в наши постели, чтобы
не пили трудовую кровь... Вы точно его не знаете?
- Иди в задницу! - ответил я, стервенея, с радостью чувствуя, что начал
заводиться. - А если бы и знал, твое какое дело? Паршивый извращенец, лучше
признайся, где твоя дочь!
Зрачки дежурного сузились, он прошипел:
- Моя дочь дома и никогда здесь не была! Запомнил, кретин вонючий?
- Паршивый извращенец, - сказал я ему раздельно. Внутри у меня уже
кипело. Эти трупоеды ноют, хнычут: плохо, мол, живется. А как отыщется
смельчак, который говорит то же самое им в глаза, они набрасываются на него
- рвут, рвут, рвут...
- Нажретесь горячей, свиньи, и беситесь, - говорил дежурный, прибавив
громкость. - Бунтари с похмелья.
- Паршивый извращенец!
Хороший человек для них как кость в горле - глотнуть дерьма мешает. Они
понимают, что он лучше их, выше их. Они не могут этого простить ему, и тогда
хороший человек становится для них кретином, и они хотят давить его, как
клопа, и удается им это всегда...
- Если нажрался с утра, так иди в сортир! - почти кричал дежурный. -
Поблюй, станет легче!
- Паршивый извращенец, - повторял я. - Паршивый извращенец...
- Ваше место в психушке! И твое, и твоего бунтаря!
Ну и вмазал же я ему тогда! Не выдержал. Всю наличную злость вложил в
этот удар. Я бил не за себя, нет, я бил за твоего бунтаря - во всяком
случае, очень хотел верить в то, что бью не за себя. Кулак сделался знаком,
сообщающим заплесневевшему миру о моем прозрении. Другие знаки мне в голову
не приходили.
Дежурный кулем впечатался в стену с ключами, глаза его распахнулись, он
трусливо забормотал:
- Ты что... Ты что, чудак... Я же ничего такого...
бесшумно, неотвратимо, вот она вокруг меня, щекочет лицо зловонным дыханием,
трогает руки влажными щупальцами, вот она во мне... Все кончилось так же
неожиданно, как и началось. Дико визжали этажом выше, вопили рядом в номере,
кто-то стонал у меня под ногами. Уже привычно, уже не страшно. И я побрел
вперед по коридору (когда же он кончится!), спотыкаясь о бесчисленные
человеческие тела (проклятье, набросали тут!), меня выворачивало от
тошнотворного смрада (откуда он взялся в благоустроенной гостинице!), а в
голове трепыхалось, пульсировало, рвалось: что происходит?.. Лестница. Милая
моя, желанная, наконец-то, я же шел к тебе вечность...
Здесь было светлее: в пролетах между этажами имелись окна, выходившие
во дворик. Одно стекло в окне третьего этажа было выбито, из него тянуло
прохладой и сыростью. Сбежав по ковровой дорожке, покрывающей лестницу, я
оказался возле окна. Внизу лежало скрюченное тело, на котором рос кустик
зеленоватой гадости. Меня благополучно вытошнило на подоконник, и я
продолжил путь.
Холл был пустынен, огромен, нем. Гулко ступая по кафельному полу, я
направился к выходу. Я старался пересечь открытое пространство поскорее -
неприятная формальность перед прыжком на свободу. Вонь была менее ощутима:
заплесневевших трупов здесь не оказалось. Дойдя до места, я приостановился,
сквозь мутное стекло полюбовался на скверик, зачем-то оглянулся и решительно
толкнул дверь. Она не открылась. Она была неприступна, как Кремль, и сколько
я ни тряс ее - не поддалась. Тогда я снял с ноги ботинок, закрылся рукой,
размахнулся и шарахнул изо всех сил по стеклу. Не знаю, что я ожидал,
наверное что угодно, кроме происшедшего. Стекло осталось целым. Куда там,
оно даже не шелохнулось, не звякнуло. Ботинок отскочил, как от резины.
- Бесполезно, - раздался сдавленный голос.
Я вздрогнул. У меня случилась конвульсия. Наверное, так чувствуют себя
в момент удара электрическим током. В голове зазвенело, даже сердцебиение на
секунду забылось, дало сбой. Голос несся из того угла, где размещались
шахматные столы. Их было три штуки - оригинальные большие столы, играть на
которых приходилось стоя - фигурами сантиметров по двадцать в высоту. Я
подкрался и под самым дальним обнаружил ночного дежурного. Он валялся в куче
лакированных черно-белых деревяшек. Его почти не было видно, да я и не
жаждал смотреть на эту падаль: судя по всему, плесень уже добралась до него.
- Почему? - опасливо спросил я. - Почему бесполезно?
- Ничего не выйдет, - глухо сказал он. - На первом и на втором этажах
стекло не разбить. На третьем можно...
- Как же отсюда выбраться?! - вскрикнул я. Он засмеялся, это было
невыносимо.
- А никак, - сказал он, резко оборвав веселье.
Меня вторично пронзил электрический разряд. В здешнем воздухе было
слишком много электричества.
- Ваша дочь, - вдруг вспомнил я. - А где она?
Он помолчал - очевидно, вникал в смысл вопроса.
- Там, - ответил непонятно. - Поглазейте, если хотите.
И я отошел.
Девочка нашлась в закутке, именуемом Служебное помещение. Жалким,
укутанным в одеяло комком плоти она забилась в щель между топчаном и
каменной стеной. На ее сизом лице неподвижно стыло вечное дурашливое
выражение, а некий шустрый паучок уже успел приспособить беспомощно повисшую
ручонку в качестве балки своей паутины. От нее тоскливо веяло гнилью.
Кошмар, кошмар, кошмар... Я бросил догоревшую спичку, задернул занавесь,
после чего вернулся к шахматным столам. Я вернулся задать последний вопрос.
- Это что, везде такое?
Дежурный хрипло подышал.
- Да, - с трудом произнес он. - В номерах, в городе, в стране. Я тут
послушал Маяк... пока радио еще работало... Удивительно, что вы держитесь.
Я! - обожгла меня мысль. А как же я! С трепетом поднес руки к глазам. Я
не был исключением. С ужасом я увидел, что они покрыты светлыми пятнами и
тут же ощутил (раньше было не до того), что тело мое распирает изнутри
непонятная ноющая боль, буквально все кости ломит, а сам я - грузный,
немощный, дряблый.
- Да что же это? - шепнул я, холодея. - Опять мор? Вирус
какой-нибудь...
Дежурный услышал.
- Наказание за наши грехи, - проговорил он. - Наказание... за грехи...
Он завыл. Он харкал воем, как кровью, - гнусно, бесстыдно, - бывший
человек словно выдавливал из себя грязь, и только когда я добрел до
лестницы, звуки эти угасли. Было ясно: под шахматными столами никого больше
нет. Наказание за грехи, тупо стучало в висках, синхронно с шагами. Неужели
правда? Я уже точно знал, куда нужно идти, и мне безумно не хотелось это
делать, но я не мог иначе.
В 215-м номере горел свет. Ударил в глаза, вызвал краткий шок. Я вошел,
беспомощно щурясь. Колдун по-прежнему сидел в кресле за журнальным столиком,
черты его лица неуловимо расплывались, фигура казалась пугающе зыбкой.
- Сволочь! - крикнул я ему. - Накликал заразу своей болтовней!
Он медленно поднял голову. Точнее - то беспорядочное наслоение темных
пятен, что было на месте головы. Разум подавляло ощущение нереальности.
- Это чистка, - спокойно ответил он.
- Какая чистка? - не понял я. - Нельзя по-человечески сказать?
И вдруг до меня дошло: Если счистить с порченой булки отвратительный
белый налет... А детей за что! - хотел возмутиться я, но Лекарь опередил:
- Цивилизацию надо спасать любой ценой, - звонко объявил он и
отвернулся. Разговор был окончен. Я понял, что делать мне здесь больше
нечего, что месте мое на полу вместе со всеми, - и я вышел, шатаясь, в
коридор, и побрел. Куда? Безразлично. Меня била тугая дрожь.
Цивилизацию надо спасать любой ценой, сказал он. Ценой меня. Ценой
дежурного с его давно погибшей дочерью. Ценой всех нас. Теперь мы плесень в
буквальном смысле, и теперь мы знаем, что мы такое... Поздно, слишком
поздно. Мы не имеем права жить, общество должно освободиться от нас,
стряхнуть этот тяжкий груз. Любой ценой... Ноги меня не держали, еле
двигались, не желали подчиняться и очень болели. Вообще, все тело болело и
отказывалось подчиняться, оно уже не было моим, оно принадлежало чему-то
загадочному, жуткому, становилось плесенью, потому что не имело права быть
ничем иным, только куском гнили, смердящим куском болотной гнили, который
годен лишь для удобрения почвы под будущие посевы. Так надо, думал я, падая
на мягкое. Вероятно, на диванный валик. Так надо обществу. Цивилизации. Так
надо нам самим. Это ведь почетно - ценой своей дерьмовой жизни спасти
цивилизацию... Проклятье, как больно!
Руки безвольно раскинуты в стороны, голова запрокинута назад. Удобная
поза умершего человека. Глаза открыты. Или закрыты? Впрочем, неважно. Все
неважно, кроме нашего разговора... Диванный валик подо мной слабо елозит,
кряхтит басом... Ну зачем, зачем! Зачем боль, почему нельзя было сразу, для
чего страдание? Для нас самих?..
Чистка. Идет чистка, марширует. Радуйтесь - наш заплесневевший мир
очищается. От нас очищается, от балаболов, мясорубов, лошаков, от ловкачей,
тихонь, вежливых барменов. От александров, очевидно, тоже. Веселитесь, бейте
в ладоши: мы бьемся в последних судорогах. Отвернитесь или закройте глазки,
чтобы не вытошнило - незачем смотреть на такую мерзость... Останутся только
люди. Душой щедрые, милосердные, чистые - ну прямо как в книгах. Наши же
останки закопают в землю поглубже и будут вспоминать о них с содроганием.
Господи, если бы кто знал мои муки!
Что-то пыжом стоит в горле, жесткое, колючее, не дает открыть рот,
мешает крикнуть. За что?! За что?! Ах, потому что я плесень? Но ведь Добрый
Волшебник говорил, что осознавший свое ничтожество перестает быть плесенью!
Ах, неважно? Все неважно, кроме нашего разговора... А если чистка коснется
всех? Вдруг среди двуногих существ, расплодившихся по нашему бескрайнему
миру, вовсе нет людей? Вы об этом подумали? Я вас спрашиваю, об этом вы
подумали!
Как жарко...
Данные по стране.
Прогрессивная общественность возмущена деятельностью секты, известной
под названием Миссия. Повсеместно проходят демонстрации протеста. Верховный
Совет требует от руководителей Миссии выйти из подполья, официально
зарегистрировать свою организацию, обнародовать устав и программу, иначе
деятельность указанной организации будет признана преступной. Верховный Суд
по представлению Государственного Банка объявил незаконными все доходы
Миссии и установил запрет на большое число сделок, в которых, по мнению
Банка, прослеживается участие секты. Такое решение уже привело к разорению
множества мелких фирм. Все наиболее влиятельные члены Ассоциации Новых
Промышленников подписали заявление, в котором официально пообещали
воздерживаться от любых операций, вызывающих у специально нанятых экспертов
малейшие сомнения. Ведущие деятели культуры опубликовали декларацию, где
говорится о необходимости повысить ответственность каждого творческого
работника за результаты своего труда, чтобы не допускать появления
откровенно подрывных или клеветнических произведений, и о важности
противопоставить ползучей паучьей пропаганде всю систему ценностей нашего
демократического общества. Генеральный секретарь оппозиции и его ближайшее
окружение пока отмалчиваются. Население открыто обвиняет правительство в
нерешительности. Представитель службы безопасности доложил о нейтрализации
за истекшую неделю восемнадцати предателей, но одновременно признал, что по
экспертным оценкам число вновь появившихся за это же время предателей
превышает сто человек.
Данные из-за рубежа.
Лидеры Вселенской Церкви опровергли широко обсуждаемую версию о своей
причастности к деятельности так называемых пауков, назвав ее гнусной
провокацией дьяволопоклонников. Они заявили, что не имеют и не желают иметь
никаких связей с пресловутыми пауками, поскольку находят в их действиях лишь
воинствующее кощунство, а само их существование считают вызовом, брошенным
человечеству силами зла.
Блок нейтралов организовал международную Конференцию ученых и
журналистов, посвященную проблеме возникновения Миссии. Было заслушано и
обсуждено три доклада. Делегация блока стран гуманистической ориентации
выступила со следующим сообщением. Несколько лет назад в рамках военной
программы стран демократического блока на одном из островов было произведено
плановое испытание ядерного оружия нового поколения. По утверждению
докладчика, в зоне испытания оказалось пассажирское судно. В результате
чего, предположили гуманисты, и произошла роковая мутация, приведшая к
перерождению пассажиров и членов команды, а затем и к появлению секты
пауков. Представители демократического блока достойно ответили на брошенное
в лицо обвинение. Они напомнили о том общеизвестном факте, что в странах
гуманистического блока до сих пор ведутся исследования в области разработки
излучения нейролептического действия, и высказали версию, что очередное
неудачное испытание вызвало непредсказуемые изменения в мозге подопытных
граждан, которые и образовали впоследствии преступную организацию.
Гуманисты, конечно, пытались отрицать очевидное и вместо обсуждения чисто
научных вопросов навязать политическую дискуссию, но получили единодушный
отпор истинных ученых. Блок Ислама представляла группа астрономов, которые
рассмотрели возможность внеземного происхождения пауков. По их мнению
инопланетная версия полностью отпадает вследствие той простой причины, что
кроме нас во Вселенной нет и не может быть больше разумной жизни, а якобы
существующие на нашей планете тайные пещеры, в которых звездные гости
когда-то оставили эмбрионы, являются циничной фантазией алчущих денег
газетчиков.
На очередном заседании Лиги Наций представители гуманистического блока
внесли предложение создать международную комиссию, занимающуюся проблемой
миссионерства, а представителям организации Миссия дать возможность
выступить с трибуны Лиги, обеспечив гарантии полной неприкосновенности.
Предложение было отклонено в силу явной нереальности. В свою очередь
демократический блок информировал мировую общественность о том, что по
имеющимся сведениям в джунглях экваториальных стран гуманистического блока
пауки безнаказанно организуют лагеря, в которых готовят себе пополнение.
Задан вопрос: намерены ли правительства стран гуманистической ориентации
обеспечить выявление и блокаду этих лагерей? Вместо ответа т. н. гуманисты
высказали аналогичные претензии к нашему правительству и к правительствам
наших друзей. Конец сводки новостей.
Меня бурно трясли за плечо:
- Что с тобой? Эй!
Я вскочил. Я ошалело закрутил головой. Бесновалось сердце, в мозгу
трепыхались бессвязные мысли - где? что? - вокруг было много цвета, много
порядка и бесконечно много спокойствия.
- Разве я не умер? - выговорил я, со сна ни хрена не соображая. Рядом
послышался смех, и объемная картина наконец наполнилась смыслом. Я лежал, то
есть уже сидел в чистенькой постели и был накрыт пуховым одеялом. Впрочем,
одеяло было откинуто. А около, опираясь локтем о подушку, помещалась
симпатичная девушка, которая весело наблюдала за мной.
- Подожди, - сказал я ей, жадно озираясь по сторонам, - так это был
сон? Фу ты, гадство, ну надо же!
- Снилось что-то плохое, малыш? - мурлыкнула она и ласково погладила
меня по мокрой от пота спине.
- Да ну его... Смех на палке. Я кричал?
- Ты стонал и еще дергался. Страшно было, да?
- Чертовщина... Будто все люди вымирают. Сроду ничего, кроме желоба и
панели управления, не снилось, а тут... Ладно, забыли. Слушай, как там тебя
зовут?
Женщина удивленно поиграла бровями.
- Мы же знакомились.
- А-а! - вспомнил я. - Елизавета! Точно, ты мне ночью говорила, это я
просто не в себе. Деловое имя, мне нравится.
Она улыбнулась, довольная.
- Это родители постарались. Они обожали комиксы Русские приключения, ну
знаешь, березки, стрельцы, всенародные купания, резня. Вот и назвали меня в
честь царицы, а я и не против. Жаль, что сейчас эти комиксы уже не в моде.
Она сделала паузу, потом добавила на всякий случай:
- Елизавета - такая великая царица была. Она очень любила ноги в
горячей воде парить.
- Только не надо мне баки забивать, - заметил я, с наслаждением ощущая,
как уходит из сознания кошмар. - Про великих цариц и все такое. Даже
школьники знают - баба на троне, это первая шлюха в государстве. Твой
славянофил папаша что, сразу понял, кем станет его дочь? Вот опыт,
завидую...
- Козел, - сказала она мне, надувшись. - Не трогай моих родителей, это
очень хорошие люди. Они хоть и огорчились, когда я пошла в профессионалки,
но все равно купили мне новые туфли.
- Клиент всегда прав, - напомнил я ей строго. - Что ты себе позволяешь?
Кстати, ты действительно профессионалка? Чего-то не видно навыков.
Женщина неожиданно огорчилась, это было трогательно. И тут же полезла
доказывать.
- О-о! - простонал я через пять минут, терзая руками ее голову. -
Хватит, хватит, верю! Что ж ты делаешь, оставь немножко на вечер... - и
неожиданно для себя полюбопытствовал. - Скажи-ка лучше, тебе нравится
работа?
- Нет, конечно, - она подняла улыбающееся личико. - Работа не может
нравиться.
- Я имел в виду именно твою работу.
Пожала плечами.
- Моя работа? Ничего, жить можно. Да и какая разница? Одни продаются у
конвейера, другие - за письменным столом, третьи - как я. Каждый продает,
что не жаль.
- Здравая мысль, - согласился я. - Древняя, но очень патриотичная.
Она скорчила гримасу.
- По правде, эта работка грязновата. Вечно попадается какая-нибудь
мразь, а ты возись, гони ей кайф. Бывает, ничем не проймешь, как в стену
ладонью.
- Кстати, ваш дежурный, знаешь, он ведь...
- Не надо про него, - она закрутила головой, разметала волосы. - Эта
мразь стоит всех прочих.
Я облегченно вздохнул и расправил плечи. Кошмар отпустил окончательно,
оставив в душе смутное беспокойство и одновременно - ощущение важности
происходящего. Тело наливалось непривычной свежестью.
- А вдруг я тоже мразь? - предположил я. - Скрытая. Замаскированная под
обычного своего парня.
А ведь так и есть, мелькнула нежданная мысль. Женщина засмеялась.
- Нет, ты скорее похож на настоящего мужчину
Настоящий мужчина, усмехнулся я. Настоящий человек... Плесень, просто
плесень. И она, и я. И никому мы не нужны. И наша дурацкая болтовня никому
не нужна, нам самим - в первую очередь.
- С тобой было приятно, - продолжала она. - Ты ласковее, деликатнее
других. Сам знаешь, как с нами обращаются. А ты... Если честно, у меня таких
клиентов давно не было.
- Ладно, - оборвал я ее. - Достаточно поговорили.
Вылез из-под одеяла и, поеживаясь, проследовал к стулу с одеждой.
- Что с тобой, малыш? - растерялась она. - Обиделся?
- Ничего особенного, - равнодушно объяснил я. - Мне пора.
Женщина спрыгнула с кровати, легко подошла и подала рубашку. Нет,
подумал я, хватит с меня. Это ж удавиться можно, какая тоска! Вот помру от
перепоя или от баб. Хотя куда мне - мразь живуча. Правильно она о нас
сказала: ничем не прошибешь, стена. Или она это не о нас?.. Впрочем,
неважно. Все неважно, кроме нашего разговора.
- Если хочешь, приходи еще, - попросила женщина, глядя мне в глаза. -
Бесплатно, когда я буду свободна. Серьезно. С родителями познакомлю...
Хочешь, я сама к тебе приду?
- Нашла рыцаря на белом коне, - буркнул я, заканчивая туалет. - Сейчас,
небось, признаешься, что полюбила с первого взгляда... У вас здесь как, все
шлюхи такие артистки или ты одна самая умная?
Потом кисло посмотрел на себя в зеркало - заросший, неопрятный, фу! - и
направился к двери. Она молча пошла за мной. В небольшой прихожей я
затормозил и оглянулся. И тут на меня опять что-то накатило. Стало ее очень
жалко. Боже мой, ведь мучается девчонка, цепляется за жизнь, ждет чего-то от
жизни, - значит, сорвется скоро. Боже мой, ведь совсем одна... Конечно, она
привлекательна и не брезглива, она согласна продавать этот скромный товар
каждой встречной сволочи, но ее профессия не нужна людям. Нужна плесени,
грязи, гнили. Поэтому она сама - плесень, грязь, гниль. Ее сделал такой наш
мир, и она не виновата, что такой остается: правду о себе ей не от кого
узнать.
- Лиза, - позвал я, сменив тон. И взял ее руки в свои.
- Да... - с готовностью откликнулась женщина.
- Лиза... - повторил я. Замолчал, не понимая, что сказать. Она безумно
шарила глазами по моему лицу, руки ее были горячи и напряженны. Тогда я
решился. Надо же когда-нибудь начинать, в самом деле!
- Я к тебе приду, - пообещал я, и она стремительно просияла. - Сегодня.
Ты не будешь плесенью, даю гарантию.
Она посмотрела на меня геометрическими глазами и шажком отодвинулась:
- Конечно, Саша...
Тогда я повернулся, вышел в коридор, аккуратно прикрыл дверь. Стена,
думал я, это каменная, поросшая мхом стена. Мне придется биться в нее не
ладонью - лбом. Иначе нельзя. Ноги несли меня на этаж ниже, в таинственный
215-й номер, и мне было совершенно непонятно, зачем я туда иду, но пути
назад уже не существовало... Ох и трудно будет жить! - думал я. Эта
непривычная мысль сладостно щекотала самолюбие.
В задумчивости я опустился на один пролет и едва не воткнулся в
огромного охранника. Он стоял, как изваяние, отгородив внушительным телом
целый этаж. Светлый путь вперед оказался закрыт.
- Скучаешь, приятель? - спросил я дубину, не ожидая ответа. Он меня
заметил, лениво двинул взгляд в мою сторону.
- Что случилось-то? - продолжил я. Страж закона деловито облизал губы и
сказал, хмурясь:
- Проходите. Задерживаться запрещено.
Делать было нечего.
- Бревно, - сказал я ему. - Столб, - и торопливо сбежал в холл.
Дежурный сидел на месте и сосредоточенно курил, пуская к потолку сизые
кольца дыма. У дверей возвышался другой столбоподобный, отрешенный от
мирских забот охранник. В креслах ерзало несколько граждан сомнительного
вида. А на улице, у самого входа, стоял гигантский автомобиль. Он был
настолько широк, что занимал почти треть проспекта, и настолько неприступен,
что остальной потерявший вид транспорт робко объезжал его, в почтении снижая
ход перед такой мощью. Настоящий автомонстр. На крыше бронированного салона
гордо реял небольшой, но не утративший от этого свою величественность
трехцветный флажок - символ нашей могучей свободной родины. В общем, в
гостинице стояла гнетущая атмосфера беспокойного ожидания. Обычное явление,
если в деле замешана горячо нами любимая народная милиция, пропади она
пропадом, загаженная потаскуха. Собственно, не милиция даже, а ее
незаконнорожденное дитя, ведающее безопасностью, оберегающее и укрепляющее
наш великий многострадальный патриотизм, наше неотъемлемое право подгнивать
на корню.
- Как вам понравилась Елизавета? - вежливо поинтересовался дежурный,
когда я сдавал ему жетон.
- Прелесть, - ответил я, нисколько не покривив душой.
- Заглядывайте к нам почаще, - сказал он, шаблонно подмигнув. - Она у
нас не единственная, наши девочки лучшие в районе.
- Вы мне уже говорили.
- Разве? - удивился дежурный. - Хотя возможно... Так приходите еще.
- Обязательно, - пообещал я и заговорщически наклонился к нему. - А что
случилось, не знаешь? Смотрю, целая свора набежала. К тому же эти,
чернопогонные. Цапают кого-нибудь?
- Одного типа берут, - понизив голос, сообщил он. - Который конец света
предвещает.
- Предвещает конец света?
- Говорят... - дежурный замялся. - Я-то сам не в курсе... Еще говорят,
будто это какой-то гипнотизер или телепат, точно не знаю. Он раньше работал
в казино, фокусы показывал. А теперь кретином стал.
- У тебя богатые сведения, - шепотом похвалил я дежурного. Тот
испугался:
- Да какие там сведения! Так, слухи.
- А при чем здесь чернопогонные?
- Как при чем! Кретин же. Смуту наводит, людей подбивает.
У нас есть много прав, думал я, с ненавистью разглядывая блеклое лицо
дежурного. Совершенно необходимых нам прав. Пить горячую, бить графины,
заниматься любовью где попало и с кем попало, ругать правительство и хвалить
демократию. Право хрустящих и право пожизненного одиночества. У нас много
замечательных, завоеванных кровью прав. Нет одного - вредного, никому не
нужного - права иметь собственное мнение. Так и не появилось... Ты не зря
боялся чужих глаз, ты чувствовал, что этот разговор последний. И ты не зря
говорил о себе горькие правдивые слова. О нас горькие правдивые слова. Обо
всем - только горькие правдивые слова. Вчера ты пробил словами каменную
мшистую стену, но сегодня тебе вырвут язык.
- Его номер на втором этаже? - спросил я дежурного.
- Да... - он вдруг отшатнулся и подозрительно оглядел меня. - Сударь, а
вы случаем не его дружок?
- Нет, - произнес я и неожиданно понял, что сказал правду. В сущности,
я его совершенно не знаю. Кто такой хотя бы. Да что там кто такой -
внешности не помню! Остался в памяти пронизывающий насквозь взгляд голубых
глаз, и все. А ведь почти уже возомнил себе его преемником. Мразь, плесень.
- Вы не скажете, - сменил я тему, - этот остолоп у дверей выпустит меня
на улицу?
- Не выпустит, - ответил дежурный, - у него приказ. Вон, видите,
сколько постояльцев ждет? - показал на граждан сомнительного вида. - Так,
значит, вы не знаете того человека?
- Какого?
- Которого арестовали.
- Я два раза не повторяю.
- Вот и хорошо, - сказал он, продолжая неприязненно смотреть на меня. -
Я уж подумал, что вы один из этих гадов.
- Гадов?
- Ну да, гадов. Кретинов, которым не нравится наша жизнь. Не умеют
жить, вот и завидуют, что другие умеют. Или зажрались, сволочи. Давить их
надо, как клопов, вот что я вам скажу, чтобы не лезли в наши постели, чтобы
не пили трудовую кровь... Вы точно его не знаете?
- Иди в задницу! - ответил я, стервенея, с радостью чувствуя, что начал
заводиться. - А если бы и знал, твое какое дело? Паршивый извращенец, лучше
признайся, где твоя дочь!
Зрачки дежурного сузились, он прошипел:
- Моя дочь дома и никогда здесь не была! Запомнил, кретин вонючий?
- Паршивый извращенец, - сказал я ему раздельно. Внутри у меня уже
кипело. Эти трупоеды ноют, хнычут: плохо, мол, живется. А как отыщется
смельчак, который говорит то же самое им в глаза, они набрасываются на него
- рвут, рвут, рвут...
- Нажретесь горячей, свиньи, и беситесь, - говорил дежурный, прибавив
громкость. - Бунтари с похмелья.
- Паршивый извращенец!
Хороший человек для них как кость в горле - глотнуть дерьма мешает. Они
понимают, что он лучше их, выше их. Они не могут этого простить ему, и тогда
хороший человек становится для них кретином, и они хотят давить его, как
клопа, и удается им это всегда...
- Если нажрался с утра, так иди в сортир! - почти кричал дежурный. -
Поблюй, станет легче!
- Паршивый извращенец, - повторял я. - Паршивый извращенец...
- Ваше место в психушке! И твое, и твоего бунтаря!
Ну и вмазал же я ему тогда! Не выдержал. Всю наличную злость вложил в
этот удар. Я бил не за себя, нет, я бил за твоего бунтаря - во всяком
случае, очень хотел верить в то, что бью не за себя. Кулак сделался знаком,
сообщающим заплесневевшему миру о моем прозрении. Другие знаки мне в голову
не приходили.
Дежурный кулем впечатался в стену с ключами, глаза его распахнулись, он
трусливо забормотал:
- Ты что... Ты что, чудак... Я же ничего такого...