Щелоков Александр Александрович. Стреляющие камни

   Когда выбрались на грунтовую дорогу, всадников на ней уже не было видно.
   — Жми! — приказал капитан. — Прямо!
   Водитель вдавил педаль до упора. Машина взревела и рванулась по дороге.
   Капитан дослал патрон в патронник, щелкнул предохранителем и положил автомат на колени.
   Казаков твердо сжимал руль. Он сидел на своем месте, как высеченный из камня, и напряженно следил за дорогой.
   — Казаков, — произнес капитан сквозь зубы, чтобы не прикусить язык на тряских колдобинах, — еще раз заползешь без нужды под броник — сниму с машины. У меня на баранку очередь.
   — Люблю туда заглядывать, — признался солдат. — Приятно видеть, в каких руках машина. Кто другой ее так содержать будет?
   — Ну, братец, ты нахал! — сказал капитан и засмеялся. — Но запомни: без нужды под машину не лазь!
   Дорога разветвлялась в трех направлениях.
   — Куда? — спросил Казаков.
   — Стой! — приказал капитан. — Оглядимся…
   Мансур, преследуя душмана, свернул на левую развилку. «Го, го, го!» — подгонял он коня. Не беря в руки повода, он управлял скакуном только движениями шенкелей. Сам пристально следил за удалявшимся всадником, который круто полосовал своего коня короткой плеткой — камчой.
   Далеко позади остался Маман. Окончилась живая плетенка арыков — мокрых артерий «зеленки». Под ногами скакуна хрустела каменная крошка предгорий.
   Сами горы, словно наступая, приподнимали вершины и гребни над горизонтом.
   Конь, скакавший впереди, начал сдавать. Скакун Мансура надбавил ходу.
   Расстояние между всадниками сокращалось. И тогда, резко осадив коня, первый всадник спрыгнул на землю. Бросившись на колено, он полоснул в преследователя из автомата.
   Мансур, заметив, что противник остановился, высвободил ноги из стремян и тоже соскочил с коня. Лежа на земле, он поудобнее примостил наган. Выстрел щелкнул легкий, едва слышный. Душман сразу перестал стрелять и неожиданно встал во весь рост. Какое-то мгновение он стоял, потом, словно в замедленном фильме, опустил руки, державшие автомат, выронил его и, не сгибаясь, будто подрубленный столб, рухнул на землю…
   Когда подкатил бронетранспортер, Мансур стоял над убитым, держа в руке поводья двух коней.
   Душман лежал у его ног на боку, привалившись лицом к плоскому серому камню.
   — Метко, — сказал Курков. — Метко… Только, может, стоило брать живым?
   — Мертвый враг — лучше, — сказал Мансур спокойно, поднял автомат и подал его капитану. — Это возьмите.
   Вечером, оценивая события прошедшего дня. Курков сказал Кадыржону:
   — Слушай, тебе не показалось, что, когда я спросил Мансура о возрасте, он как-то заершился? В чем дело, как думаешь?
   Солдат загадочно улыбнулся.
   — Все нормально, товарищ капитан. Восток — это Восток…
   — Ты мне мистику не разводи. Если у явления есть причина, ее можно понять. Вот и выкладывай причины.
   — Есть, выкладывать причины, — обиженно протянул солдат.
   — Эк тебя задело! Плохо, Кадыржон, плохо. Шип обиды всегда отравлен ядом неблагодарности. Так я формулирую?
   — Очень так. Постараюсь запомнить. Выражение красивое.
   — Не ломай голову. Я тебе дам книжку, где таких мудростей на двести страниц мелким шрифтом. А теперь отвечай, почему он забеспокоился? Я не так вопрос задал ему?
   — На Востоке, товарищ капитан, главное не сам вопрос. Куда важнее бывает понять, с какой целью его задают. Только тогда ответ будет правильным. Рассказывают, что один гадальщик не угодил падишаху своими пророчествами. Тот его и спросил: «Сколько ты намерен прожить, мой звездочет?» Как ответить на такое, если не понял, с какой целью задан вопрос? Сказать: «Буду жить долго» — плохо. Падишах мог рассмеяться и заявить: «Какой же ты предсказатель, если не знаешь, что через минуту тебе снесут голову?» Сказать «не знаю»… Падишах на это мог ответить так: «Значит, я лучший предсказатель. Тебе осталось жить ровно час». Но звездочет на самом деле был мудрым. Он понял, как надо строить ответ, и сказал: «О великий и лучезарный властитель части вселенной, которая дарована тебе самим аллахом. Расположение звезд связало наши судьбы так, что я помру ровно за два дня до твоей кончины».
   — Поучительно, Кадыржон. Но я не падишах и спрашивал Мансура всего лишь о возрасте. Какой скрытый смысл можно вложить в такой вопрос?
   — Откуда я знаю — какой? Понимание смысла зависит от того, кому вопрос задан. Например, китайцы считают, что правильнее всех предсказывают погоду лягушки. И вот спросите китайца о том, какая будет завтра погода? Наверняка один обидится, другой насторожится. Может быть, вы намекаете, что видите в них лягушку?
   — Ну, брат, — выдохнул изумленно Курков. — Поистине век живи, век глупым будешь… А все же, какую опасность ты сам улавливаешь в вопросе о возрасте?
   — Какую? Да может, вы решили, что у Мансура ума маловато, что он чего-то не заметил в разговоре с вами. Вот он и насторожился.
   — Чем дальше в лес, тем больше убеждаюсь: Восток — дело тонкое. Как же тогда мне следовало спросить его о возрасте?
   — Прежде всего, товарищ капитан, надо иметь в виду: любопытство на Востоке не в почете. А если уж спрашивать о чем-то, то лучше делать вид, будто подтверждаете свои мысли. Например, вы видите: Мансур не стар. Совсем не стар. Значит, можно было сказать: «Воистину не седины делают человека мудрым, а один лишь ум. — И потом спросить: — Сколько вам лет, уважаемый Мансур?» Ему бы на такой вопрос одно удовольствие ответить.
   — Слушай, Кадыржон! Мудрый наставник — счастье для учеников. Откуда в тебе столько понимания?
   — Я сам человек Востока.
   — Тогда откуда ты такой появился в роте?
   — Пути воинов, товарищ капитан, размечены в книге судеб Генерального штаба. Пришла в округ разнарядка, и ноги мои вступили в стремя боевой жизни.
   — Плохо, брат, с тобой обошлись. Будь моя власть, я бы тебе дал лейтенанта и работу по плечу.
   — Спасибо, но, видать, нет в таких людях, как я, потребности. Разве в министерстве знают, на каких языках говорят в Афганистане? Или об этом знает майор в военкомате, который все твердил: «И на грудь четвертого человека коси глаз!»
   — Все, Кадыржон, пора отдыхать… Да, кстати, какой у нас нынче месяц?
   — Смотря для кого. По нашему календарю — июль. Для пухтунов — конец чунгаша, начало змарая. Для тех, кто говорит на дари, — саратан, за которым последует асад. Это значит, как говорят астрономы, что солнце переходит из созвездия Рака в созвездие Льва.
   — Ну, брат, — сказал Курков, — ты сегодня буквально растешь в моих глазах. Встань вон на табуретку, я хоть раз взгляну на тебя снизу вверх.
   — Рад стараться, — ответил Кадыржон с той же долей иронии. — Но на табуретку не надо.
   — Молодец! — похвалил капитан. — Скромность присуща льву. Как там у нас теперь лев зовется? Бабр? Верно? Но учти, скидок на твою гениальность не будет. Подавать в трудный момент команду «ослов и ученых на середину» у меня нет возможности. Поэтому завтра с утра займемся боевой подготовкой.

7

   С высоты безлесого кряжа — вокруг только голые камни и бурая чешуйчатая щебенка в осыпях — перед наемниками открылась узкая лощина. Она тянулась с востока на запад, угрюмая, неприветливая. По обеим сторонам быстрого потока к кручам тесно лепились серые, как гнезда ласточек, домики кишлака. На всем здесь лежала печать уныния и бедности. Лишь на узкой полоске намытой водой земли стояли два дома побогаче — их окружали небольшие сады.
   — Мы пришли, господа, — объявил доверенный мистера Сингха проводник Аманулла, который сопровождал наемников. — Слава аллаху, охранившему нас в пути!
   Группа втянулась на узкую, едва заметную тропу, петлями упавшую на крутой склон. Но только через час утомительного спуска они достигли цели, казавшейся столь близкой.
   Несколько раз путников останавливали гортанные окрики караульных. Аманулла тут же отвечал на них, выкрикивая непонятные слова. Их пропускали, но всякий раз Роджерс обращал внимание, что заставы посажены в скалах с большим смыслом и, доводись им открыть огонь, сопротивление тех, кто находился на тропе, было бы бесполезным.
   Курт, к собственному великому удивлению, за время пути сильно устал. Он чувствовал, что, появись нужда идти еще час или чуть больше, сделать этого он не сможет. «Чертовы горы, — бормотал Мертвоголовый, подбадривая себя. — Чертовы туземцы, будь вы прокляты, азиаты, с вашими гребаными войнами и заботами! Будь вы прокляты!» Он еще задолго до боевого дела утратил свой пыл, и только привычка точно выполнять пункты контракта понуждала его продолжать начатое.
   Леблана выматывало другое. Он по заданию Роджерса обеспечивал безопасность группы с тыла и все время приглядывал за проводниками и носильщиками, которые их сопровождали. Поначалу, пока двигались по долине, делать это было нетрудно, но едва вышли на скальные тропы. Француз понял — все его искусство здесь ни к чему. При желании любой бандит, засевший в скалах, мог перещелкать группу поодиночке, как куропаток.
   Роджерс, который всю сложность обстановки и ее неуправляемость понял еще при разговоре с мистером Сингхом, положился на случай и потому держался бодрее своих партнеров. Во всяком случае, ему так казалось самому.
   Пройдя по тропе вдоль всего кишлака, наемники приблизились к богатому дому, на который обратили внимание еще с вершины кряжа.
   — Здесь, — сказал Аманулла и показал на шаткий мосток, который им предстояло перейти, чтобы попасть к усадьбе.
   Затем они миновали калитку, вделанную в стену высокого, почти крепостного забора. Роджерс обратил внимание, что дерево створок, старое, почерневшее от времени, некогда было покрыто богатой резьбой. Сейчас узор стерся, но еще угадывались линии красивого орнамента.
   Войдя во двор, наемники увидели дом с деревянной верандой, окруженный плодовыми деревьями. Три боевика — охрана — сидели на земле у стены. Между колен они держали новенькие автоматы с белыми тополевыми прикладами. Увидев незнакомцев, боевики ничем не выдали ни беспокойства, ни любопытства. Роджерс понял — они предупреждены о прибытии гостей. Значит, связь внутренней охраны с наружными постами работала нормально. Это Роджерсу профессионально понравилось.
   Гостей встретил на крыльце благообразный седобородый, но явно еще не очень старый мужчина. Держался он спокойно, с большим достоинством и независимостью.
   — Мулави Хади Мухамеддин, — представил его Аманулла. — Духовный вождь бригады амера Шаха. — И тут же что-то сказал Мухамеддину. Тот внимательно выслушал, слегка склонил голову и спокойным, ленивым голосом, чуть растягивая звуки, бросил несколько фраз. Затем, не обращая внимания на гостей, удалился.
   Это произошло так быстро, что Роджерс, собиравшийся задать Мухамеддину вопрос, не успел раскрыть рта.
   — Уважаемый мулави Мухамеддин, — сказал Аманулла, — считает, что гости после трудной дороги должны хорошо отдохнуть. Он ушел отсюда, чтобы гости чувствовали здесь себя хозяевами.
   — Да, — возразил Роджерс, — но у нас были вопросы.
   — Прошу вас, уважаемый мистер Лайтинг, — пропел Аманулла. — Сберегите свое любопытство до завтрашнего дня. Проходите в гостиную. Сейчас принесут еду. Все уже готово. Вас здесь ждали.
   — Еда — это хорошо, — возразил Роджерс ворчливо. — Но у нас мало времени. — Он взглянул на наручные часы, словно дело действительно шло о каких-то дефицитных минутах. — Я хотел видеть командира бригады сейчас.
   — Мистер Лайтинг, не надо спешить. Только один аллах знает, у кого из нас сколько времени. Часы — игрушка людей, время — достояние аллаха.
   Лицо Амануллы осветилось широкой, очень дружеской, располагающей улыбкой. Он прижал обе руки к груди, показывая сердечность своих чувств, и медоточиво договорил:
   — Амер Шах будет здесь только завтра. Он большой человек, господа. И дела у него большие. Вам придется подождать.
   Ужин был обильный и вкусный. Это несколько улучшило настроение наемников. Поев, они стали устраиваться на отдых.
   Укладывались в гостиной не раздеваясь, так чтобы в любой момент быть готовыми ко всему. Оказавшись в логове моджахедов, никто — ни Роджерс, ни Леблан, ни Курт — ни разу не вспомнил о том, что пресса их стран именует этих боевиков «борцами за свободу», «воинами веры». Трескотня политиков здесь не звучала. Все трое знали истинную цену тем, с кем должны были идти на дело и соответственно с этим принимали меры безопасности.
   Леблан, заснувший быстро и глубоко, пробудился от непонятного беспокойства. В комнате было тихо и темно. Лишь в своем углу изредка постанывал Мертвоголовый. С минуту Француз лежал, открыв глаза, и старался понять, что прервало его сон. Разобрался в этом довольно быстро. Надоедливая блоха забралась к нему под брючину, прокралась под колено и стала безжалостно грызть ногу. Несколько раз Леблан пытался поймать верткое насекомое, но оно благополучно ускользало и затаивалось. Выждав, когда человек успокоится, блоха возвращалась на облюбованную позицию и опять кусалась.
   Леблан понял, что заснуть не сможет. Он встал и вышел из дома на свежий воздух. Остановился на айване — деревянной веранде. Увидел тень часового, который стоял под шелковицей. Сошел со ступенек, чтобы пройтись, но тут же услыхал предупреждающий оклик: «Эджаза нест!» Понял: дальше ему идти не позволят. Выругался про себя, но перечить не стал. Вернулся на крыльцо.
   Небо, усыпанное звездами, дышало холодом. С гор тянул пронизывающий ветерок, и Леблану стало зябко. Он защелкнул до горла молнию куртки и поднял голову. Хотел найти на черном пологе Канопус — звезду, которую считал своим южным талисманом. Однако увидеть ее не сумел. Горы, сжимавшие ущелье, позволяли разглядеть только те звезды, которые оказались над головой.
   Снизу, из двора, донеслись звуки разговора. Леблан пригляделся и увидел у калитки еще двух боевиков. Двор охранялся бдительно и плотно. Значит, люди, обитавшие здесь, достаточно серьезны и не считаться с ними нельзя.
   Постояв еще минуты три, Леблан озяб и ушел в дом. До утра он спокойно спал. Лагерь охранялся надежно, стража бодрствовала, не смыкала глаз.
   Утром в комнате наемников первым появился Аманулла. Вежливо поклонившись, он поинтересовался самочувствием гостей, спросил, как они спали. Отдельно выяснил, не было ли какой-нибудь особой нужды у высокочтимого месье Дюпре, чем продемонстрировал знание подробностей незапланированного ночного гулянья Леблана. На вопрос Роджерса, когда они смогут увидеть амера Шаха, Аманулла высокопарно возвестил:
   — Насколько мне известно, джентльмены, саркарда спешит на встречу с вами с той же силой желания, которая переполняет ваши души. И раз встреча не произошла до сих пор, на то у амера Шаха есть весомые обстоятельства… Неизвестные причины задержали появление Шаха в Лаш-карикалай до полудня. Наемники, изнывая от безделья, валялись на подушках, когда в гостиную без предупреждения, стремительно распахнув дверь, в сопровождении Амануллы вошел человек.
   — Хода ра шукер, — сказал вошедший приветливо и раскрыл руки обнимающим жестом. — Слава богу, уважаемые, вы прибыли. Рад приветствовать вас в благословенном краю, который сам аллах назначил нашей обителью. Здесь — наша крепость. Здесь — наша слава. И все, кто помогает ее приумножать, — наши друзья.
   — Это амер Шах, — сказал Аманулла наемникам. — Он прибыл!
   Вошедший протянул Роджерсу руку. Тот пожал поданную ему ладонь и, не выпуская ее несколько мгновений, с интересом разглядывал лицо амера. Обратил внимание на проницательные, злые глаза, на черные щегольские усы, пышную шевелюру. Поджарый, без грамма лишнего веса, должно быть, привычный к большим переходам, к ночевкам под открытым небом — там, где удавалось сделать привал, Шах выглядел настоящим воином — выносливым, упорным, безжалостным. От него остро пахло конским потом. Так обычно пахнут жокеи после многомильной гонки. Должно быть, уже с утра амер находился в седле и прибыл сюда издалека. Тем не менее он выглядел свежо и бодро.
   — Как вас встретили в моем доме, уважаемые гости? — спросил Шах и открыл в улыбке белые зубы. — Хорошо ли вам спалось? Сыты ли вы?
   — Благодарю вас, уважаемый, — ответил Роджерс. — Мы хорошо отдохнули. Нам удобно было в вашем доме. Мы сыты. А теперь прошу нас извинить: время не терпит. Может быть, мы сразу приступим к делу?
   Стараясь сгладить дикую по восточным понятиям невежливость гостей, Аманулла поспешил извиниться перед Шахом.
   — Грубость чужеземцев, — сказал он вкрадчиво, — в мире общеизвестна, мой генерал. Но это их грех, за который им же и уготована кара. Законы гостеприимства неведомы кафирам. И потом, та высшая сила, которой аллах непосредственно внушает свои повеления, поставила их в жесткие рамки времени. И если нам, правоверным, аллах даровал вечность для размышлений и счастья, то прибывшим сюда амрикайи этого бесценного дара не дано. Они живут в нехватке времени.
   Степенный порядок мехманнавази — гостеприимства — ломался в угоду прибывшим в Лашкарикалай иностранцам — хареджи амрикайи, как считал Шах — американцам.
   — С неверными спорить — хлебать навоз, — сказал Шах, вежливо улыбаясь. — Проще бывает их всех поубивать! И это мы сделаем. Сперва разберемся с русскими, потом займемся американцами…
   Аманулла смотрел на Шаха с удивлением. Тот, насладившись растерянностью переводчика, предложил:
   — Этого кафирам можно не объяснять.
   — Начнем? — спросил Роджерс.
   — Начинайте, — сказал Аманулла. — Господин амер Шах готов.
   — Вы считаете, — спросил Леблан язвительно, — что здесь все готово? Жрать на полу я еще умею, но работать с картами, ползая в доме на брюхе, не хочу!
   — Слушайте, — сказал Роджерс, — надеюсь, здесь стол найдется?
   Шах, скрывая язвительную усмешку, вышел и отдал распоряжения. Минут через десять два моджахеда внесли в комнату и поставили посередине железную бочку. На нее положили широкий щит, сколоченный из досок. Получилось нечто, напоминающее стол. Роджерс подошел, потрогал щит, проверил его на прочность и лишь потом выложил свои карты, схемы, фотографии.
   Шах с интересом и вместе с тем с изрядной долей презрения разглядывал бумажные запасы наемников. Эти переплетения линий и знаков, нанесенные старательными людьми на бумагу, ни о чем ему не говорили, ничего не напоминали. Аллах создал землю, с ее богатством и разнообразием, живой и запоминающейся. Горы Хазараджата, ущелье Гилменда, пересыхающее русло Гардеза, горная чаша озера Навур, проход Хайбера, крутой горб Мамана, подземные галереи кяризов — все это Шах видел, знал, и ему казалось смешной потуга тех, кто делал вид, будто способен на плоском листе отобразить, а потом узреть величие вселенной — джаханы.
   Роджерс по мутному взгляду, которым Шах обозревал топографические карты, понял, кто перед ним стоит и как с ним нужно вести разговор.
   — Попрошу вас, господин Шах, — сказал Роджерс, — доложите нам обстановку на участке бригады. Подробно и последовательно. Шаг за шагом, которые мы должны будем сделать от Лашкарикалая до горы Маман.
   Аманулла старательно перевел слова Роджерса, несколько смягчая их волевое звучание принятыми на Востоке вежливостями. Однако Шах уловил главное — ему приказывали.
   Презрительно скривив губы, он ответил:
   — У вас, фаренги, дьявольский аппетит. Но вместо того, чтобы жевать самим, вы рассчитываете на чужие зубы. Только так не бывает, господа, чтобы одни жевали, а проглатывали другие. Я думаю, мы сами сумеем разобраться с горой Маман. А вы посмотрите, как мы это сделаем.
   Аманулле незачем было выковыривать перец из лепешки, предназначенной англичанину. И он перевел ответ слово в слово: пусть проглотит.
   Роджерс на своем веку повидал немало строптивцев и наглецов. Больше того, он был убежден, что все эти азиаты и черные, с которыми ему постоянно приходилось иметь дело, другими и не бывают. Такие понимают только силу и подчиняются одному кнуту. Лучше, если он пожестче и сделан из кожи носорога.
   — Скажите этому генералу, Аманулла, — холодно и жестко потребовал Роджерс, — в этой стране я ничего проглатывать не собираюсь. Нам самим предстоит печь хлеб, который предназначен другим. И потому мне наплевать — так и переведите, — наплевать, что думает генерал о тех, кто стоит над ним и над нами в данном случае.
   Роджерс полез в карман и вытащил оттуда крупную серебряную монету. На ладони протянул ее Шаху. Тот осторожно, будто нечто горячее, взял ее пальцами за ребро и внимательно вгляделся в арабские письмена, густо покрывавшие обе стороны кружка. Монета, судя по всему, родилась давно и повидала немало, переходя из рук в руки, из кошелька в кошелек. Рассмотрев монету, столь же осторожным движением Шах протянул ее Роджерсу.
   — Мне знаком этот знак, уважаемый, — сказал он сдержанно, и было заметно — наглость амера поблекла, слиняла.
   — Тогда вам известно, кто попросил меня залезть в ваши горы.
   — Да, я понимаю.
   — Так вот, — обратился Роджерс к Аманулле, — скажите этому генералу, что мне наплевать, нравится ему наше присутствие здесь или не нравится. Пусть он запомнит на все время, пока мы тут: приз в этой скачке принадлежит не нам, а тем, кто дал мне известный ему знак. Я лишь исполнитель. Поэтому, если здесь будут артачиться, я просто соберусь и уйду отсюда. Мне лишние заботы не нужны. Сменить коня в этом забеге разрешено и доверено. Мы найдем другую бригаду. Так он называет свое воинство? А что будет дальше — пусть сам раскинет мозгами.
   Роджерс блефовал: времени на подготовку операции с новыми силами не оставалось. Шах тоже понимал это, но знак, предъявленный этим ангризи, обязывал его к повиновению. Он проглотил слюну, ощутив во рту неприятную соленость.
   — Все будет сделано как надо, — сказал Шах, смиряясь, хотя внутри все кипело в бессильной злобе. Откровенное превосходство над ним, которое кафиры высказывали без стеснения каждым жестом и каждым словом, больно било по самолюбию. Сколько он сделал для того, чтобы ощущать себя вольным и независимым. Сколько препятствий убрал с пути, сколько людей смел с земли, когда видел в них угрозу собственной власти, своему растущему величию. И вот выясняется, что все его достижения зыбки и призрачны. Он, амер э лева — командир бригады, который держит в кулаке всю округу, оказывается, обязан подчиняться не только тем, кто его поддерживает оружием и деньгами, но и тем, кто всякий раз приходит сюда к нему с чужой стороны. Значит, это правда, что собака раба должна смирять нрав не только перед своим хозяином, но и перед господами его. Сейчас бы взять и порубить всех этих фаренги, как мастера плова рубят морковку — зардак, прежде чем бросить ее в котел. Порубить бы, да нельзя!
   Шах ясно понимал свое бессилие. Понимал, свирепел, но знал — ничего не поделаешь. Те, кто послал сюда этих проклятых ангризи, слишком сильны и влиятельны. Попробуй он воспротивься им, и его раздавят в одночасье, а прах развеют по ветру. Жар безысходной злобы плеснул в лицо, когда он вспомнил, как туран Сулейман напомнил ему слова Гилани: «Осел, сын осла». О аллах! Осел, сын осла! Будь проклят этот Гилани, пожиратель трупов! Будь проклят! И тем не менее не подчиниться ему нельзя.
   — Что интересует гостей? — усилием воли подавив злые мысли, спросил Шах Амануллу.
   — В первую очередь путь, по которому отсюда надо идти к Маману.
   Шах обстоятельно — ему вдруг и самому стало доставлять удовольствие то, как хорошо он знает дорогу, как помнит самые сложные места на маршруте, — описывал все, что группа могла встретить в пути.
   — Как мы пересечем долину? — поинтересовался Роджерс, обеспокоенный тем, не обнаружат ли их красные на ровной поверхности.
   — Мы минуем открытые места по кяризам, — пояснил Шах.
   — Что это?
   — Кяризы, — ответил Аманулла, — это подземные каналы. Великое чудо Азии. Люди обычно удивляются тому, что над землей. Их восхищают минареты и купола мечетей, орнамент дворцовых росписей. И очень редко кто может оценить гениальность простого, но малозаметного сооружения.
   Роджерс с нетерпением ждал, когда иссякнут восторги и последует нужная для дела информация. Однако все свидетельствовало, что кладезь эмоций Амануллы сам по себе не оскудеет. И тогда Роджерс прервал переводчика.
   — Господин Аманулла, — сказал он сухо, — я оценю простоту гениального, но мне нужны точные данные. Назовите их.
   Аманулла, прерванный на полуслове, на какое-то мгновение утратил дар речи и замер с открытым ртом. Потом растерянно заморгал, не зная, что ответить. Инженерные особенности местных кяризов ему не были известны.
   — Спросите амера Шаха, — сдерживая злость, сказал Роджерс. Ему уже порядком надоела эта азиатская бестолковщина, когда дело, на решение которого требовалась одна минута, растягивалось на часы болтовни вокруг него. — Спросите амера, насколько безопасна система кяризов для движения. Какова глубина залегания туннелей, их высота. Какие выходы есть наружу и как часто они встречаются. Только потом я смогу оценить их качество.
   Шах подробно, со знанием дела рассказал специалистам о системе кяризов. Оказалось, что подземные туннели, вырытые в глинистом грунте долины, буквально пересекали ее сложной кровеносной сетью во всех направлениях. Безвестные мастера — остады — довольно примитивными инструментами вгрызались в пласты грунта, по которым затем, журча и не испаряясь, вода несла жизнь выжженным солнцем полям.