Щербаков Александр. Пах антилопы

   - Ну так радоваться надо - одни шапки получили, другие хоть какой-то заработок.
   Кожамкулов пожатием плеч дал понять, что не намерен оспаривать этот ложный тезис.
   - Теперь за автомобили принялась. Сценариста наняли, Хмелевская привела, кому ж еще! У них это строго. - Казах вдруг запнулся и уставил на меня взгляд, на который потовые железы первобытного человека рефлекторно отвечали запахом "свой" или, наоборот, "чужой", - один другого за собой тащит. Везде так. - Кожамкулов безнадежно махнул рукой. - Везде. И ведь хватает совести браться за дело, ничего в нем не понимая!
   Какую он имел в виду совесть - коллективную или индивидуальную, одному богу известно. Хотелось думать, что индивидуальную, принадлежащую новому Эльвириному сценаристу.
   - Им бы следовало заказать этот сценарий вам. Больше вас в автомобилях вряд ли кто смыслит.
   Такая передозировка могла и не сойти мне с рук, но надо же было внести мир в душу гостя, тем более что в ней обнаружилась горячая нелюбовь к какой-то нации, правда, вроде бы не к моей.
   - Уж и вряд ли! - В голосе Кожамкулова появились ворчливые нотки предвестники хорошей погоды.
   Я осмелел и еще добавил сахарку:
   - Мне трудно судить, но Ваганетов говорит, что другого такого специалиста в стране нет.
   - Да что Ваганетов в этом понимает? Болтает не думая. Так-то он парень неплохой... - Казах сделал паузу, чтобы выслушать возражения, но я не стал ее заполнять. - Совсем неплохой. По натуре.
   Для прихожей наша беседа сделалась уж слишком содержательной.
   - Что мы здесь стоим, пойдемте в комнату.
   - Благодарю. - Прежней занозистости в казахе не было и в помине. - В другой раз. Я, собственно, хотел просить... - Он замялся. - Нет, сперва лучше вот этот прочтите шедевр. - Кожамкулов как-то суетливо, что очень ему не шло, полез за пазуху, вытащил мятые бумажки и протянул мне с такой ядовитой ухмылкой, словно то была карта гинекологического обследования Богородицы. - Ихнего сценариста творчество.
   То ли по слабости характера, то ли из опасения, что казах и меня запишет, причем с полным на то основанием, в ихние, я покорно принялся за чтение.
   Ей-Богу, ничего такого ужасного в сценарии не было. А идея мне и вовсе понравилась. Циклопических размеров акушер в полном облачении - халат, шапочка, резиновые перчатки - вроде как принимает роды у автомобильного завода: всовывает затянутую в резиновую перчатку ручищу в ворота огромного цеха, вынимает новехонький автомобиль и отвешивает ему звонкий шлепок по заднему капоту. Тот отвечает пронзительным гудком, миганием фар, от чего лицо доктора расплывается в радостной улыбке: "Здоровый младенец". Поворачивая новорожденно го то тем, то этим боком, он диктует медсестре: "Объем двигателя два литра, электронный впрыск, турбонаддув, полный привод... - Наконец акушер заглядывает автомобилю под днище. - Мальчик!"
   - Ну как вам этот балаган?
   Кожамкулов смотрел строго и испытующе, словно принимал меня в партию троцкистского толка. Я развел руками, да так искусно, что казах остался совершенно доволен, но, будь на его месте автор сценария, он бы тоже не обиделся.
   - Мальчик! Это как, интересно, можно определить? По форме выпускного коллектора?
   У меня вырвался смешок.
   - Смешно, понимаю. И мне было бы смешно, если бы я всю жизнь на это не положил.
   Вины за собой я никакой не чувствовал и в порядке самозащиты посуровел лицом. На Кожамкулова это почему-то подействовало. Он растерянно улыбнулся и с детским испугом - вдруг она не вернется, родительс кая любовь, заглянул мне в глаза.
   - Извините, такое устройство - обязательно должен за всех все переделать. Я ведь, правда, в машинах кое-что понимаю. Уж побольше этого... Взял вот, написал. - Гость вновь запустил руку во внутренний карман плаща и движением отчаянным и величественным, каким спартанская мать отдавала старейшинам на отбраковку новорожденного спартачонка, протянул мне вдвое сложенные листы. - Киньте взгляд, что получилось.
   Профессия сценариста, к которой я так мечтал приобщиться, на моих глазах становилась массовой, и это было огорчительно.
   - Талгат Ниматович, я такой же инженер, как вы, один сценарий всего и написал.
   Но нет, если на чужой территории Кожамкулов мог и с поджатым хвостом недолго походить, то на своей не желал видеть даже остывших следов другого самца.
   - Почем вы знаете, что такой же? - Едкая улыбка, без демонстрации зубов, проступила на его лице. - А вдруг лучше?
   Как это он знал, куда впиться? На королевской яхте точных наук казах, может, и простым кочегаром служил, но меня-то с нее, считай, списали. К счастью, благодаря половчанке я два дня уже ходил в сценаристах, а это звание публика почему-то приравнивает к воинскому званию "полковник". Выпад Кожамкулова почти и не произвел во мне новых разрушений, тем более что роль просителя этому господину плохо подходила и какого-нибудь такого коленца ожидать от него следовало.
   - Вот и дайте Эльвире прочесть, больше толку будет.
   Вовсе без металла мне эту фразу произнести не удалось, так что Кожамкулов остался доволен результатом своего выстрела. Он сразу же и подобрел к воображаемому противнику:
   - Меня ваше мнение интересует, а не этой дамы.
   Теперь уже листы, которые я зачем-то покорно принял от автора, вернуть было непросто. Хуже того, в присутствии хозяина они отказывались признавать за мной хоть какие-то права, даже право отложить чтение на потом. Тут и сосед был бы спасением, но он что-то не нес свою проволоку.
   Если на кого и можно опереться в жизни, так только на собственную собаку. Ее счастливый лай донесся из-за двери ровно в тот момент, когда я ударился лбом о латинское изречение "Cognato vocabula rebus" - им открывался кожамкуловский сценарий. Дочь в распахнутой по случаю весны куртке швырнула рюкзак чуть не под ноги гостю и сунула мне в нос ледяную башку для поцелуя.
   - А чем это у нас пахнет? - спросила она, не забыв махнуть в сторону казаха полудетскими ресницами.
   - Веником! - И не хотел, а получилось с каким-то обвинительным уклоном. - Заливают нас сверху.
   Дочь задрала нос к потолку. Взгляд ее приобрел знакомую зыбкость, какая бывает, когда, проверяя уроки, я загоняю бедного ребенка в конец таблицы умножения.
   - Там Лари живет, - произнесла она не очень уверенно.
   Мне это имя ничего не говорило.
   - Ну как, пап, такса длинношерстная.
   Таксу я знал. В известные периоды эта сука доводит моего пса, не приспособленного к действиям на сверхмалых высотах, до умопомеша тельства.
   - А чего тогда она не лаяла, когда мы звонили?
   - Так она во дворе гуляет с Колькой, я их видела.
   Предложение отправиться на поиски этого Кольки дочь отвергла под тем предлогом, что он гад и она с ним не разговаривает. Завязалась дискуссия. Кожамкулов как человек холостой, видимо, не представлял, до какой степени детская аргументация бывает изощренной, и, пока мы шли по первому кругу, следил за поединком с напряженным вниманием. Но скоро начались повторы, и ему стало скучно.
   - Надобность во мне, вижу, отпала. Так что разрешите...
   Слово "откланяться" Талгат Ниматович ради экономии изобразил действием. Изысканность его манер неожиданно разбудила совесть в моем ребенке:
   - Ладно, пойду.
   Пес тут же принялся тихо скулить, намекая, что и он не прочь прошвырнуться.
   - Потерпишь! - Она подобрала брошенную на пол куртку и рывком ее на себя напялила. Жалко было собаку, но открывать второй фронт как-то не хотелось.
   Это большая проблема - и сочинительская, и жизненная - отделаться от персонажа, в котором отпала надобность. Сосед явился со своей никому не нужной проволокой, когда гость мой уже стоял в дверях.
   - Такая пойдет? - Глаза у него сияли, как у спаниеля, доставшего из болота утку.
   Казах взял проволоку, согнул, разогнул:
   - Вполне, но ключом будет проще.
   Видать, человеку впервые за много лет удалось пошутить, и он улыбнулся своей удаче так, как улыбался еще в люльке.
   Выпустил Кожамкулова с дочкой на лестницу и тоже вышел. Якобы чтобы оказать гостю уважение, а на самом деле с единственной целью - выманить из квартиры соседа. Перед лифтом нас столпилось четверо. Это уже напоминало вокзальные проводы.
   - Александр, - лицо казаха дышало прежней суровостью, - супруге от меня поклон.
   Дочь запрыгнула в кабину первая. И тут меня такой страх обуял, аж дыхание прервалось: вот он сейчас войдет следом, заполнит свинцовой своей аурой это крошечное пространство, и веселые волчки, во множестве крутящиеся внутри моей девочки, замрут и повалятся на бок. Я как-то даже заметался, но повода отправить гостя следующим рейсом не нашел.
   - Так я могу надеяться? - Кожамкулов уже из кабины кивнул на листы, которые я все еще держал в руке.
   - Да, да, сегодня же прочту.
   Двери стали сходиться, но тут из-за моей спины вынырнул сосед и вставил ногу между створками.
   - Талгат Ниматыч, может, послушаете мотор у моей тачки? Она тут, у дома, стоит, что-то мне его звук не нравится.
   Если устранение причин потопа легло на мои плечи, то со следствия ми боролась очень кстати вернувшаяся с работы жена. Она бы и так все убрала, но я специально вышел встречать ее с тряпкой, а выражение лица выбрал из самых капризных.
   Гремели ведра, лилась вода, а я сидел и ни за что ни про что проклинал это звуковое сырье. Но вот жена в ванной выпрямилась, окинула взглядом стены... Какая-то кафелина вдруг привлекла ее внимание, и она несколько раз остервенело со скрипом ее потерла - все, теперь до вечера тишина будет нарушаться только криком из детской: "Мам, как пишется - воен или воин?"
   Обреченно поворошил угли, оставшиеся от костерка, на котором варился первый крекекексный сценарий, - ни одной тлеющей головешки. День явно решил смыться, бросив меня с несделанной работой.
   "Интересно, он с умыслом такие выбрал?" Кожамкуловские листочки имели форму квадрата, которая словно специально придумана, чтобы демонстрировать разницу между симметрией и гармонией. Они и цвета были голубенького, не отпускающего охочий до всякого уродства человеческий глаз. Чем терпеть такое беспокойство, проще было сценарий прочесть и засунуть куда-нибудь подальше, но казах ведь мог и что-то стоящее создать, а это лишило бы меня всякой подъемной силы.
   Прилив вдохновения я попытался ускорить чисто женским приемом - выпил чаю с молоком. Потом почесал живот собаке и съел яблоко. Но витамины, в нем заключенные, на пути к голове перехватили какие-то второстепенные органы. Лишенный питания мозг вел себя, как собака, которой скомандовали "апорт", а она что требуют найти не может и с виноватым видом таскает всякую ерунду. В какой-то момент из опасения отбить у него охоту к службе сделал вид, что задание выполнено.
   Если принять во внимание испытания, выпавшие на мою долю в этот световой день, идея была не вовсе плоха.
   Затихающие крики "горько" вслед удаляющимся в спальню молодым. Муж, здоровенный детина, несет свою миниатюрную половину сквозь анфиладу комнат, в одной из которых сложены подарки. Это все коробки с надписью "Крекекекс". "Ой, Коль, дай глянуть!" - Молодая дрыгает ногами, вырывается, и Коле ничего не остается, как поставить ее на пол. "Смотри, у нее даже обратный ход шнека есть". - Девушка с восторгом перечисляет замечательные свойства мясорубки PR-21/F. Муж теряет терпение, сгребает все эти кружева и флердоранжи в охапку, но у следующей коробки сцена повторяется. Парень постепенно приходит в полное уныние, глаза его наполняются слезами, и, когда девушка наконец отрывает счастливый взгляд от последнего прибора (а их в чертовом первом списке аж десять), он уже плачет навзрыд. "Колька, глупый, с такими помощниками у меня все силы теперь на одну любовь пойдут". Она легко подхватывает мужа на руки и несет его, всхлипывающего, утирающего пудовыми кулачищами слезы, на брачное ложе.
   Теперь этот концентрат нужно было развести в кастрюльке объемом четверть печатного листа, чтобы утром вручить Кружевницкому. "И ему понравится", - подумал я с неприязнью, разложив ее в равных долях на себя, свое произведение и художественного руководителя. Под Эльвириным патронажем мне как-то лучше творилось. Я хоть и по разряду мелких птиц у нее проходил, но все же певчих, а Кружевницкий зачислил меня в несушки.
   "Даже скучно без ее постоянных звонков" - эта мысль отчасти была мною искусственно в голове организована, в расчете на поразительную Эльвирину способность к телепатии. Но телефон молчал. Ничто, впрочем, не мешало мне самому набрать номер и спросить, например, когда и где завтра съемка.
   - Сережа?.. - Голос у нее был какой-то не такой, и я почувствовал себя едва вышедшим из щенячьего возраста волчонком, которого мать вдруг начинает гнать от себя. - Я-то откуда знаю? Звоните Кружевницкому. Слышали, что Зульфия сказала: теперь по этим делам он главный.
   Продолжения разговора Эльвирин ответ вроде бы не предполагал, и в то же время чего-то болеутоляющего ее душа определенно просила. Я прикинул что ни скажи, все будет не то, и, набрав полные легкие воздуха, отвесил тяжелейший со сложными фиоритурами вздох, физически представлявший собой полный выдох.
   Встречен он был благосклонно:
   - Можно подумать, Сережа, что не Зуля, а вы за три года с нуля миллионный бизнес подняли. Дорогой мой, у этой женщины чутье на людей поразительное. - Эльвира и дальше собиралась держать апологетическую ноту, но речь ее не всегда слушалась руля. - С мужиками своими только вечно прокалывается.
   Поддавшись порыву, Хмелевская завела меня несколько дальше хозяйской прихожей, и по тому, как она вдруг замолчала, я понял, что окажу ей услугу, если попрошусь назад:
   - А ко мне сегодня Талгат Ниматович заявился, прямо так, без звонка. Как думаете, зачем?
   - Ох, Сереженька, простота вы казанская! - Вослед этому идиоматическому винегрету Эльвира послала мне ласковую и мудрую улыбку, и я каким-то образом смог принять ее по проводам. - Чего ж тут думать, сценарий притащил. Через Хмелевскую не вышло, теперь через Кружевниц кого пробует.
   Почему-то не хотелось, чтобы визит Кожамкулова получил рациональ ное объяснение.
   - Зачем тогда я ему понадобился?
   - Вот уж действительно загадка. Как вы себе представляете? Вваливается этот алкоголик в Зулин кабинет и что говорит? "Здрасьте, я сценарист". Знаете, куда она его пошлет? У самого ума, может, и хватило б, но там Ваганетов имеется. Так-то он правильно придумал, чтобы через вас, - вроде как коллега рекомендует. Только все равно это дело дохлое.
   - Почему? Я с удовольствием, если он хорошо написал. - Удивитель но, но, пройдя по самым темным закоулкам моей души, эти слова умудрились сохранить искренность и чистоту.
   - Да при чем тут хорошо - нехорошо? Я вам что скажу, только это между нами. - Эльвира понизила голос до уровня высшей доверительнос ти. - Ни черта она в этих сценариях не понимает. Откуда, Сереженька? Чего она там видела, в своей дыре? Один клуб заблеванный. А теперь, когда деньги немереные, ясное дело, ее на культуру потянуло - к писателям с режиссерами. И чтоб трубка с бородой. Ей этого бомжа показать, завтра же на улице окажешься.
   "Темные планеты управляют судьбою творца" - эта тоскливая мысль потянула за собой другую, ностальгическую: "А ведь в прежней моей профессии жизнь совсем другая, там можно и в старом плаще. А все потому, что критерии в естественных науках после долгой борьбы почти освободились из-под власти человека".
   - Еще раз повторяю, Сергей. - Эльвира вдруг сменила тон на строгий и даже обвинительный, как будто это я только что срывал покровы с половчанки. - Зульфия просто так человека на ответственный участок не поставит. Если желаете работать, работайте с тем, кто есть, а нет - сами понимаете.
   То ли долгая жизнь в браке, то ли свободный рынок так закаляет человека, но я вдруг без всякого перехода рубанул:
   - Желать-то желаю, только хотелось бы знать, за какие деньги?
   - За какие договаривались. Пока, во всяком случае. А дальше - это уж как у вас с Кружевницким сложится.
   - Мы никак не договаривались. - Голос звучал по-прежнему твердо, хотя страх перед определенностью уже охватил меня с флангов.
   - Быть того не может! Вы трудовое соглашение подписывали? Как нет? Ну так срочно надо подписать, завтра же Кружевницкому напомните. Что это такое - без договора работать!
   До завтра времени еще было вагон. Еще можно было полсуток не расставаться с дымчатой цифрой, сотканной воображением из Эльвириных недомолвок, интерьеров фирмы "Анасис" и демисезонной норковой шубы Зульфии.
   Но госпожа Хмелевская - то ли она утратила уникальную свою способность чувствовать собеседника, то ли расчет у нее имелся - вдруг, как киномеханик, решительно навела на резкость картинку моего будущего.
   - Все зависит от качества, но в принципе, чтобы вы ориентирова лись, в среднем у нас за сценарий платят... - и Эльвира назвала сумму, примерно соответствующую двенадцати градусам тепла по шкале Цельсия.
   Видимо, крушение надежд произошло раньше и как-то для меня незаметно, иначе трудно объяснить, почему я так спокойно позволил вытолкать себя из воздушного замка.
   - Это нормально, Сережа, тем более для начала. А дальше Кружевницкий, думаю, будет потихоньку поднимать.
   - Как все-таки я могу выяснить, где и когда состоится завтрашняя съемка? - Металл звенел в моем голосе, правда, какой-то низкосортный. А ведь не так и ничтожна была сумма, которую мне предлагали, чтобы разговаривать с работодателем в эдаком тоне.
   - Сереженька, честно, не знаю. Звоните Кружевницкому. Ну хотите, я позвоню?..
   Стоило Эльвире передвинуть верхнюю границу гонорара из бесконечности, где она у меня помещалась, вплотную к прожиточному минимуму - и дом, как дворец Спящей красавицы, наполнился жизнью. Открыл глаза пес и, потянувшись, сразу же обратился ко мне с обычной своей просьбой. Теперь, после возвращения на землю, у меня не было оснований ответить ему отказом. Животное рассыпалось в благодарностях. Дочь, услышав, что мы собираемся, остановила калякающую руку.
   - Эй, меня подождите!
   За сутки, что я не был на улице, весна здорово обабилась - потеплела, помокрела, потеряла всякую порывистость. Тополя остервенело тянули из-под асфальта соки, рассчитывая недели за две отрастить себе новые кроны взамен недавно срезанных почти под ноль уполномоченными на то мужиками. Запахи оттаявших экскрементов кружили головы молодым кобелям, отчего они то и дело сбивались на иноходь.
   - Пап, а этот дядя, который приходил, он кто?
   По лицу влажным тампоном прошелся ветерок. Я обнял дочь за плечи.
   - А отец-то твой кто? - Вышло немного театрально.
   - Какая съемка, Александр! Над вашим сценарием еще работать и работать. План такой: завтра к одиннадцати вы подъезжаете к Зульфии, садитесь и прямо там начинаете переделывать. Она скажет, что и как. Япоявлюсь в час, на пять назначена группа. Ну пока они там расставятся свет, камера. В общем, к шести мы должны быть готовы.
   В изложении Кружевницкого кинопроцесс выглядел уж очень несолидно. "А не пошел бы ты к черту!" - мысленно нагрубил я, прикрыв ладонью трубку. Но клочки романтического тумана еще лежали в низинах сознания. Во всяком случае, перспектива заняться литературным творчеством на пару с самой Зульфией меня очень вдохновила, даже до опьянения, которое только придворным поэтам знакомо. Ужасно вдруг я себя зауважал, полюбил, и не просто, а с неосознанной целью заразить этим чувством миллионершу - такой талант и эрудиция не могли оставить ее равнодушной. Воображение быстро распространило наше соавторство на все другие сферы деятельности половчанки, и везде она признала мое безусловное лидерство.
   Если б удалить из комнаты шкаф и еще кое-какие предметы, те, что помнили маму, я, может, и пробыл бы некоторое время в этом восхитительном состоянии. Но их присутствие даже в молодости не позволяло мне слишком удаляться от образа и подобия, а теперь и подавно. "Как, господин эрудит, вы переведете латинскую фразу "Cognato vocabula rebus"? - издевательски осведомился тот же участок мозга, что за мгновение до того рисовал нас с Зульфией героями очаровательной пасторали.- Если помните, ваш пьяница-коллега предварил ею свой сценарий". Признаться, я был поражен умением рефлексии бить в яблочко - ведь ухватилась именно за кожамкуловскую латынь, как будто у меня в других, гораздо более употребительных областях мало пустот.
   Казах позаимствовал цитату из Горация, не исключаю, что из самого. Я-то нашел ее в сборнике крылатых латинских выражений. Звучность оригинала перевод сохранил и даже приумножил, только в шипящем регистре: "Слова, соответствующие вещам".
   Если и было меж нами соревнование, то Кожамкулов одним этим эпиграфом почти решил дело в свою пользу. Теперь не страшно было и сам текст прочесть - на третью лопатку он положить меня не мог.
   Ожидал я чего-то такого, чему в животном мире соответствует северный олень, который одновременно и домашнее, и дикое животное. В этом смысле Кожамкулов меня не разочаровал, только вот путь его в литературе проходил по заповедним местам.
   "Если спросите, откуда / Эта мощь и проходимость, / В сочетании с комфортом, / С легким, чутким управленьем, / С благородством чистых линий, / При цене намного меньшей, / Чем у всех других седанов / Представительского класса, / Я скажу вам, я отвечу..." - Исковерканные бунинские строки Кожамкулов вложил в уста господина "с благородной индейской внешностью, облаченного в безукоризненный европейский костюм" так гласила авторская ремарка. Вождь по ходу действия должен был, прохаживаясь вокруг автомобиля, демонстрировать его стати, сообразуясь, естественно, с содержанием своего монолога. "Если б дальше вы спросили: / Сколько клапанов в цилиндре? / И цилиндров этих сколько? / Я тотчас бы вам ответил..."
   - Чему это ты улыбаешься? - ревниво осведомилась жена, которая стремление знать все про наших детей, включая мысли и чувства, с годами распространила и на меня.
   Сосиска указывала направление юг-север, и, чтобы разрезать, пришлось повернуть ее на тарелке вдоль экватора.
   - Да так, ничему. - Признаться, что это улыбка облегчения, значило дать женщине слишком сильные против себя козыри.
   - Ничему так ничему. И завтра, пожалуйста, оденься прилично. Зря машешь рукой, на девушку эту мне плевать. Просто не хочу, чтобы мой муж выглядел оборванцем.
   К утру ночная морось села на стекла витрин, на машины, и солнце гляделось в эти сизые плоскости с милой, подслеповатой улыбкой. Прохожие, как только я свернул со Старого Арбата в переулки, стали попадаться редко, все больше старухи в зимних пальто, передвигавшиеся самыми мелкими шажками, чтобы случайно не переступить границу жизни. По-хорошему каждой надо было на хлебушек давать, но до того всеохватный кругом шел ремонт, такое богатство отделочных материалов демонстрировали уже восстановленные фасады, что глаз требовал всякую нищету отсюда удалить, хоть бы и хирургически.
   В доме, где жила Зульфия, часть квартир уже испытала второе рождение, в остальных орудовали гастарбайтеры. Остервенело, как будто наше прошлое как-то их касается, они выламывали из помещений все, что прямо не относилось к несущим конструкциям. В подъезде стояла сизая дымка, валялись куски штукатурки, источавшие тяжелый барачный запах.
   Лифт оказался даже не занят, а оккупирован, в него грузил мешки румяный крутозадый малый во всем чистом. Завидев меня, он с виноватой улыбкой пропел тенорком:
   - Антеекси, тейдэн тулее одоттаа.
   Я только то и понял, что язык относится к угро-финской группе. Видя мое замешательство, он еще раз произнес ту же фразу, но громче. Метод погружения неожиданно сработал. Во всяком случае, первое слово мне удалось перевести - оно несомненно означало "извините".
   - Пустяки! - махнул рукой и отправился наверх пешком.
   До лестничной клетки санация тоже еще не добралась - приютский колер, углы, помеченные котами, а кое-где и людьми, под потолком множество заляпанных побелкой проводов, словно это узел связи. Квартира Зульфии занимала целый этаж, других дверей я на площадке не обнаружил. Собственно, это была не дверь, а броневая плита, вобравшая в себя всю мощь уральских блюмингов и прокатных станов. Пластмассовая кнопка звонка рядом с нею гляделась юной пацифисткой.
   - Кто?
   Cквозь толщу металла голос прошел значительно ослабленным. Я назвался. Этого, как ни странно, хватило. Проигрывая по русскому обычаю в скорости, но зато сверх всякой меры выигрывая в силе, с той стороны заработало нечто вроде лебедки, и дверь стала медленно отделяться от косяка. Ох, что с моей душонкой сделалось! Воровато озираясь, в нее влетели все прежние упования и расселись по жердочкам. А и рассудить - не могло же пространство, отделенное от мира десятью сантиметрами стали, оказаться всего лишь продолжением обычного евклидова, в котором протекают две самые скучные мои жизни: биологическая и финансовая?
   Щель достигла размера, когда, обдирая уши, в нее уже можно просунуться, и остановилась в своем развитии. Там, похоже, засомневались, пускать меня или нет. Чтобы полную дать о себе информацию, я повернулся к дверям в профиль. На случай чего у меня и паспорт имелся.
   - Заходить-то будете или чего? - раздался вдруг недовольный голос с той стороны.
   Учитывая возраст, костяк мой должен был давно обызвестковаться, но он неожиданно продемонстрировал замечательную эластичность, и щель я преодолел без заклинивания. Дама, управлявшая дверью, как только убедилась, что гость полностью находится в квартире, нажала на кнопку, и плита встала на место.
   - Тяжмаш. - Женщина любовно провела рукой по металлу. - Громаднейший завод, а она, - последовал сердитый кивок куда-то в глубину квартиры, - все акции этому чечену продала.