Страница:
Доноры
Погоня казалась беглецу хищным зверем, вроде пумы или полярного волка, что с подвыванием семенил следом, время от времени облизывая огненным языком спину и икры бегущего. Он бежал по заброшенным кварталам уже довольно долго, но по-прежнему не мог оторваться от преследователей. Все обильнее кровоточило плечо, и оставалось только радоваться, что его ранило не в ногу. Пока он способен был передвигаться, сохранялась возможность и уцелеть.
Человек остановился. Впереди его поджидало освещенное пространство, и почти с ненавистью он взглянул на зависший в высоте ярко горящий фонарь. Он прекрасно знал, что произойдет с ним, едва его увидят под этим безжалостным светом. Вот тогда они точно не промахнутся, сопоставив прицел с мушкой самым роковым для него образом.
Рукой беглец зашарил на груди. Темный футляр с коротким отростком антенны оказался в ладони.
— Рупперт, откликнись же наконец! Я ранен, мне нужна помощь. Срочно нужна помощь!..
Рация безмолвствовала, шуршание эфира напоминало шипение множества разбуженных от спячки змей.
— Ты слышишь меня, Рупперт! На этот раз мне не оторваться. Молодчики Поджера разыгрались всерьез. Если хочешь, я аннулирую договор. С этой самой минуты…
Первая пуля взвизгнула над головой, вторая отколола от угла здания, за которым он прятался, приличный осколок. Кирпичная крошка больно хлестнула по щеке, беглецу стало по-настоящему страшно. А рация в руке продолжала испускать равнодушное шипение.
Торопливо прицелившись, мужчина дважды выстрелил из пистолета в фонарь. Затея не удалась. Стрелок он был не ахти какой. С таким же успехом можно было бы пытаться перемахнуть улицу единым прыжком. И, еще раз вглядевшись в темноту, доносящую до него топот преследователей, беглец решился. Лопатками оттолкнувшись от каменной стены, с шумом дыша, он помчался через залитую мертвенно-бледным сиянием улицу. И тотчас позади ожесточенно загрохотало. Ночные загонщики не собирались жалеть патроны. Уже на середине проезжей части человек споткнулся, неловко пробежав еще немного, перешел на вялый бессознательный шаг. Его повело влево, и мужчина описал почти замкнутый круг, прежде чем растянуться на тротуаре. Уже в упавшего, в него вонзилось еще несколько пуль.
Спустя пару минут, подвывая сиреной, на улицу вылетел автомобиль с полицейской мигалкой. Голубые блики метнулись по стенам домов. Держась настороже, из машины выбрались двое в униформе. Один из полицейских склонился над лежащим, внимательно вглядываясь в обагренные кровью руки убитого. На правом мизинце он обнаружил то, что искал — массивное кольцо необычной конфигурации.
— Да, это он, — полицейский оглянулся на коллегу. — Черный Дик будет доволен. Его подопечный благополучно скончался. Если он до сих пор на связи, можешь передать это ему прямым текстом.
— Нет уж… Передавай сам, если желаешь. Мне эти забавы никогда не нравились. — Полицейский, прячущийся за машиной, мрачновато следил за дальним, теряющимся во мраке концом улицы. В руках его тускло поблескивал револьвер.
— Можешь расслабиться, мы им не нужны. — Его коллега выпрямился в полный рост, с любопытством посмотрел на фонарный столб. — Бьюсь об заклад, его погубил свет. Рупперт говорил, что он малый из юрких. Если бы не этот фонарь — как знать, возможно, пареньку удалось бы смыться.
— Возможно. Но надолго ли?
— Тоже верно, — полицейский кивнул. — А все оттого, что их не учат как следует стрелять. Дурацкая предосторожность.
— Только не болтай об этом на каждом углу.
— Это уж само собой. — Вернувшись к автомобилю, напарник с кряхтением втиснулся на переднее сидение, щелкнул тумблером машинной рации.
— Вызываю дежурного ОПП. На связи патрульная машина спецсопровождения.
Откликнулись почти сразу, и полицейский коротко доложил о случившемся.
— … Все верно, мертвее не бывает. Шесть или семь пуль в туловище, одна в затылок. Судя по всему, работали ребятки из шайки Поджера. Их тут целая кодла по улицам сновала. Насолил им ваш птенчик… Ну, да!.. Вдвоем мы, понятно, не стали вмешиваться. Что?..
Он с усмешкой взглянул на коллегу. Покачав головой, снова поднес к губам микрофон.
— А чего вы, интересно, от них ждете? Что от всей этой швали они станут защищаться голыми руками?
— Олухи, — пробормотал второй полицейский. Прислушиваясь к разговору коллеги, он продолжал следить за улицей. — Грязные олухи…
— … Да, рассмотрел. У него «парабеллум». Номер, разумеется, вытравлен, обойма легонькая, как перышко… Конечно же, расстрелял все до последнего патрона и, очень надеюсь, кого-нибудь зацепил…
Рация зашуршала помехами, в голосе объяснявшегося с патрульной машиной сквозило очевидное раздражение. Продолжая прислушиваться и по мимике товарища догадываясь о смысле произносимого, второй полицейский снова несдержанно чертыхнулся.
— Их бы сюда сейчас! И носом ткнуть в спину этого парня!..
Когда с переговорами было покончено, патрульный в кабине откинулся на спинку сидения, расслабленно вытянул ноги.
— Ну, что там они сказали?
— Сказали — сидеть и ждать. Не дергаясь, не проявляя инициативы. Подъедет группа Малькольма, заберет тело. — Патрульный вновь обратил взор к фонарю. Со злостью процедил: — А все из-за того, что бедолагу не научили как следует стрелять.
Вытащив револьвер, он выстрелил, почти не целясь. Фонарь брызнул осколками. Улица, двое полицейских, машина и тело убитого погрузились во мглу.
Десять лет в одном классе, за одной партой — это внушает надежды. Так ему по крайней мере казалось еще пять минут назад. Действительность убедила Виктора в обратном. Черт его знает, чего ждал он от этого звонка, но с неожиданным ужасом он вдруг понял, что не в состоянии больше слушать однокашника. Все эти округло-безличные «ладненько» и «ясненько», прилетающие с того конца провода, раздражали его, вздымали в душе неясное озлобление. Разговору не суждено было стать спасительной соломинкой, — напротив, Виктор еще больше утвердился в правильности выбранного решения. И даже не в правильности, а в некой роковой закономерности. Естественно, все вокруг было неправильно. Все до последней мелочи. Своей очевидной неправильностью поражал весь мир, вся вселенная, и мозг, измученный безуспешным поиском того, что можно было бы считать правильным, прибег к последнему из оставшихся выходов.
Увы, беседа с однокашником не помогла. В голосе, бубнившем из трубки, звучало все то же вежливое бездушие. Какого рожна он вообще затеял этот разговор!.. Виктор нервно прикусил губу… К нему, столь рано познавшему прелести эмиграции, исколесившему пол-Европы, испытывали в Отечестве нездоровый интерес. Хуже всего было то, что даже самым близким людям передалось это шкодливое любопытство. А как же! Эмигрант, прошедший войну и плен, избравший местом поселения чужбину! Тут, кто хочешь, стушуется. Здешние же новоиспеченные друзья и приятели понятия «эмиграция» не понимали вовсе. Возможность раскатывать по планете измерялась наличием свободного времени и толщиной кошелька. Не более и не менее. Да и к войнам они относились поспокойнее. Политические убеждения превращались в нечто осязаемое лишь с приближением к границам нефтяного Востока и той же непредсказуемой России…
Непринужденно объяснив, что живет он нормальненько, однокашник переметнулся на тему торговли машинами и компьютерами, и в интонациях его впервые промелькнули нотки заинтересованности. Виктор стиснул зубы. Это было уже чересчур! Открыть в друге детства, стопроцентном русском «Ванюшке», местного люмпена-капиталиста — это надо было специально додуматься и подстроить!.. Не дослушав фразы, он положил трубку.
Виктор снова исчез. На потрепанном жизнью диване третьесортного гостиничного номера очутился мужчина по имени Вилли — с седыми, переходящими в неряшливые баки висками, с глубокими, прорезавшими лоб морщинами.
Вялым движением вновь образовавшийся Вилли провел ладонью по подбородку. Колючая трехдневная щетина останется теперь, видимо, навсегда. Заставить себя побриться у него просто не хватит сил. Да и кого заинтересует такое пустяковое обстоятельство, что тридцатилетний покойник выглядит на все сорок! Умирать можно в любом возрасте. Были бы, как говориться, под рукой петля и надежный крюк.
Тусклым взглядом он обвел комнату. Серая малометражная берлога, в которой довелось провести не одну тысячу унылых часов… Тоненько журчала вода в ванной, за стеной страстно переругивалась латиноамериканская парочка. Все было до омерзения знакомо: дешевая гостиничная мебель, пожелтевшие, со следами потертостей обои. Кран в ванной протекал с самого въезда сюда, громкоголосые соседи с руганью просыпались, с руганью отходили ко сну.
Петля и крюк…
Вилли взглянул на простенькую пластмассовую люстру. Ее, конечно, придется снимать, иначе получится неловко — три серых запыленных плафона и под ними он — нелепое синелицее создание, показывающее миру вздувшийся язык. Без особых усилий Вилли представил себя стоящим на шатком стуле с обвившей шею веревкой. Прелестная картинка!.. И что же дальше, дружок? Какие-нибудь мудрые мысли напоследок или небольшая проникновенная речь?.. Он усмехнулся. Что же вы предпримите в свою последнюю минуту, сеньор? Что скажете такого, что следовало бы услышать потомкам?.. О том, что жизнь полна помоев по самый край, что хороших людей меньше, чем плохих, что за долгие годы, можно сказать, десятилетия, он, Виктор Пицеренко, мужчина с высшим образованием, не урод и не лодырь, прошедший огонь, воду и медные трубы, так и не обзавелся ни одним мало-мальски приличным товарищем?
Впрочем… Вилли вспомнил о Майкле. Микки или Майкл — звать можно было как угодно, в зависимости от настроения. Он скверно поступил, что забыл Майкла. Тот в самом деле любил его. Викки и Микки образовывали в совокупности довольно славный дуэт, в унисон роняющий слезу по временам «Битлз», неплохо исполняющий последнюю песнь «Варяга», «Йестедей» Пола Маккартни и гремуче-веселящее «Взвейтесь кострами…».
Да… Майкл, пожалуй, и впрямь огорчится, когда узнает. И на похороны обязательно явится. Посочувствует и ему, и себе, потому что только с Вилли у него получались настоящие «рашен загуль». Эти самые «загуль» Микки чрезвычайно уважал, видя в них одно из таинств великой северной державы. К таинствам подобного рода он желал приобщаться примерно раз в месяц. И раз в месяц он с германской пунктуальностью приходил к Вилли с сумкой, забитой разнообразными продуктами, а также с неизменной литровой бутылью виски. О своей очередной готовности к «загуль» он не забывал оповестить заранее. К таким мероприятиям он готовился ответственно, чрезвычайно опасаясь возможных препятствий. По его мнению, секрет посвящения в таинство Вилли знал доскональнейшим образом. Других русских знакомых у Майкла не водилось, и так уж получалось, что месяц от месяца дружба их крепла. «Без загуль ви такие же как ми, — вещал он. — Скучни и жадни сухарь». Вспомнив изречение приятеля, Вилли невольно улыбнулся и тут же с досадой отметил, что Виктор в нем все еще силен. Этот самый Виктор отчаянно не хотел умирать, и снизойдя до собрата, Вилли великодушно предложил привести сколь-нибудь убедительные доводы в пользу продления жизни. У Виктора подобных доводов не нашлось, но и прошение о помиловании он рвать отказался.
Так или иначе, но петлю и крюк Вилли, посидев еще немного, забраковал. Он вообразил, как, опрокинув под собой стул, он ринется вниз, подгоняемый зовом земли, распахивая рот, судорожно напрягая мышцы спины и шеи. Вышедшие из повиновения руки будут скользить по веревке, силясь подтянуть задыхающееся тело; ноги, пожалуй, сами собой забросятся на край шкафчика, стоящего неподалеку, тем самым ослабив нагрузку вдвое, а там, глядишь, хитрец-Вилли дотянется и до чертового крюка. Спастись ему скорее всего не удастся, но помучается он крепко. Словом, вариант не годился. Лучше уж сразу разбежаться забиякой-козелком и сигануть в окно головой.
Зажмурившись, Вилли полюбовался своим возможным полетом. Ноги как у финиширующего велосипедиста, лицо и руки во множественных порезах. Хотя, вероятно, бултыхать ногами он не будет. Лететь вниз — дело привычное — что с парашютом, что без. Не дай только Бог угодить на какого-нибудь случайного пешехода. То-то будет причитаний в газетах: «свихнувшийся эмигрант-камикадзе убивает невинных ситизен…»
Качнув головой, Вилли отверг и этот вариант. Пошлая это шутка — сигать из окна. Да и на кого он будет похож там, на лощеном европейском тротуаре? Мокрое месиво без лица, без единой целой косточки, с расколотым черепом и выпученными от внутреннего кровяного удара глазами. А если поблизости окажутся дети?.. Его передернуло. Вода в ванной зажурчала звонче, на более высоких тонах закричали соседи за стеной.
Вилли снова погладил заросший подбородок, ногтями попытался уцепить какой-нибудь волосок, но не сумел.
Однако, мыслеохотливый сеньор, этак вы ни к чему не придете! Если уж действовать, то действовать решительно, без раздумий. Несколько оживившись, Вилли в последний раз обежал глазами комнатку. Через час-другой сюда заявится посыльный от хозяина и принесет розовую квитанцию счета. А чуть позже, вполне возможно, ворвутся гаврики из казино и ножами начнут полосовать по груди и по спине. Кажется, его долг у них до сих пор на счетчике. Сколько же всего там набежало?..
Не очень искренне зевнув, он посмотрел на столик, где внушительной пирамидкой лежали таблетки асептозола. Хитрец, ничего не скажешь! Заранее предусмотрел все. А может, не предусмотрел — предощутил. Мозг в подобных обстоятельствах мало чего стоит… Прозорливый Вилли застенчиво вздохнул, укрывшийся в недрах души Виктор грозно выругался. Как бы то ни было, но средством для трусов они запаслись заранее, еще не зная, воспользуются этим или нет.
Итак, средство для трусов! Поздравляем, сеньор, от всей души поздравляем!..
— И что с того? — с вызовом спросил он. Голос в пустой комнате прозвучал неожиданно громко. Даже крики за стеной на мгновение стихли.
В самом деле, бегство из жизни — всегда трусость. Это почти аксиома. Так почему же не воспользоваться соответствующим снадобьем? Не каждый сумеет, как Хемингуэй…
Вилли придвинул поближе графин с водой и потянулся к таблеткам.
— Не опоздать бы, — Люк бросил взгляд на часы и дробно пристукнул каблуком. Это была его первая операция и он заметно нервничал.
Таппи намеренно неторопливо пошевелился у стены, меняя позу, рассеянно прищелкнул пальцем по висевшей на поясе рации.
— Не спеши, парень. За ним наблюдают в четыре глаза. Когда будет пора, тебе скажут. А до того времени…
Его перебил короткий гудок рации.
— Внимание, восьмой и четырнадцатый! Немедленно ответьте!..
— Мы здесь, Рупперт, — Таппи поднес рацию к губам. — В десяти шагах от его комнаты.
— Так вот, он почти готов, ребята. Еще немного, и отбросит копыта. Малькольма я уже выслал. В общем, вперед, мальчики!
— Ясно. — Отработанным движением Таппи зафиксировал рацию на кожаном поясном ремне.
— Ключи были заготовлены заранее, и дверь высаживать не пришлось. Ворвавшись в номер, они миновали темный узкий коридор и набросились на человека, полулежащего на диване. Темный загар, серебряные виски — они попали туда, куда нужно. Громко икая, Вилли Пицеренко силился отхлебнуть из стакана. Глаза у него успели помутнеть, на непрошенных гостей он даже не обратил внимания. Выбив посудину из рук самоубийцы, Таппи рывком подтянул мужчину к себе, животом ловко уложил на колено.
— Какой-нибудь тах, живо!
— Сколько он их уже сожрал, интересно? — шумно пыхтя, агент подставил пластиковую посудину и покосился на стол, где оставалось всего несколько таблеток. — Давай, парень, напрягись. Потом будет легче.
Люк попробовал надавить потерпевшему на поясницу, но неожиданно пробудившаяся жертва с мычанием лягнула его в живот. Следующее, что сделал Вилли, это ухватил за ступню агента, видимо, пытающегося заставить его сблевать в собственном номере, и с силой крутанул вокруг оси. Исторгнув изумленный вопль, Таппи упал. Влетевший в комнатку с чемоданчиком и шприцем наготове Малькольм в нерешительности попятился.
— Долг вам нужен, да?.. — криво улыбаясь, Виктор шагнул навстречу. — Я вам все верну, гады! Сполна верну!.. — шатаясь, как пьяный, он сделал еще один шаг и рухнул на старенький коврик.
— Ну и буйвол! — Таппи, потирая ногу, поднимался с пола. С любопытством глянул в сторону Люка. Тот был в порядке, но тоже держался за живот. — Стало быть, не ошиблись — взяли того, кого нужно. Давай, Малькольм, действуй.
Он все еще не понимал, что им понадобилось от него. Лишь догадывался, что спасение в гостиничном номере они организовали не зря. То есть, в самом начале он вообще об этом не задумывался. Слишком уж плохо себя чувствовал. Ему промыли желудок, напичкали антибиотиками, и около суток Виктор провел без сна, исходя потом, содрогаясь от мучительных спазмов. Размышлять над смыслом происходящего Виктор (а теперь он был Виктором и только Виктором, потому что снова жил и хотел жить) начал только сегодня, когда боли наконец отступили и он впервые самостоятельно прошествовал по длинному больничного цвета коридору.
Чем можно напугать человека, еще совсем недавно покушавшегося на свою жизнь? Оказывается, есть и такие вещи. Кто-то в больничной палате вполне серьезно назвал его донором. Нельзя сказать, чтобы душа у Виктора ушла в пятки, но мысленно он тут же поджался. В руках невидимых барабанщиков замелькали стремительные палочки, организм играл всеобщий сбор. Как всякий обыватель, он был наслышан об ужасах подпольных трансплантаций. Бессердечные охотники бродили черными призраками среди беспечного населения, выискивая наиболее здоровые экземпляры. Он подходил по всем параметрам — не наркоман и не калека, безработный эмигрант с минимальным количеством знакомых, человек, о котором не всполошатся родные и близкие. Так или иначе, но мысль о подобных вещах вызывала у него дрожь и омерзение. Приведись ему выбирать, он, не колеблясь предпочел был выстрел в упор, нежели шанс превратиться в объект кражи живых органов. Кости, глаза, кожа, почки, селезенка, сердце… Честно говоря, в подобные преступления он все еще не верил, столь черными они ему казались. Вот кого он сам, опустившийся на войне до самого страшного, согласился бы уничтожать десятками и сотнями. Суд для таких, кто без содрогания взрезал на прозекторских столах похищенных детей с их нежно-розовыми внутренностями, способными омолодить какого-нибудь разжиревшего мафиози, Виктор считал недопустимой роскошью. Потому что есть грешки и есть грехи, и преступление-поступок значительно отличается от преступления-ошибки. Первых карают, вторых только осаживают.
Уже через несколько часов он был готов действовать и с трудом сдерживал себя, чтобы не выдать раньше времени возвращающихся сил.
К великому удивлению, руки у него так и оставались свободными, никто не следил за ним, и когда он, нарочито покачиваясь, выбрел в коридор, охрана не остановила его окриками, за спиной не защелкали взводимые курки. И тогда окольными путями к Виктору вновь вернулась мысль о казино. Он побывал там всего раз, но успел угодить в ловушку, в которую попадаются лишь самые отъявленные простофили. Виктор проиграл последние деньги и еще остался им должен. Не то, чтобы очень уж много, но вполне достаточно для получения власти над человеком, когда в страхе перед грядущим должник соглашается на что угодно.
Слово «мафия» вертелось в голове все назойливее, вытесняя гипотезу о мультитрансплантации и ее черных хирургах.
Но если так, если он должник, то в каком качестве его поместили сюда?.. Место это напоминало больницу весьма отдаленно. Не походило оно и на казематы, где порой месяцами отбывают срок похищенные заложники. Разгуливая по просторным коридорам, Виктор все более запутывался в своих невеселых предположениях. И когда вечером за ним пришел высокого роста санитар, он ощутил смутное облегчение.
— Вас ожидает Дик Рупперт, — пояснил санитар. Имя это Виктору ни о чем не говорило, тем не менее он покорно проследовал за гигантом, обряженным в белое.
— Забудь о казино, парень! Мы не мелкая шушера, мы — вполне законное предприятие и работаем в тесном контакте с полицией. — Дик Рупперт стоял у окна, отчего Виктор не мог толком его рассмотреть. Впрочем, и тот темный силуэт, который он созерцал, выглядел довольно внушительно. Рыхлая громада под метр девяносто пять с массивными плечами и ястребиным профилем. Голос был под стать фигуре. Рупперт говорил, совершенно не напрягаясь, но голос его царствовал в кабинете, заполняя пространство до последнего кубического сантиметра. Временами в низкой раскатистой хрипотце слышался неприятный металлический лязг, и лязг этот выдавал небрежение к произносимому. Появлялось ощущение, что Рупперт снисходит до собеседника, втолковывая банальные вещи на банальном, привычном человечеству языке. О подобных голосах и подобных интонациях, вероятно, мечтают втайне мастера пыточных дел, дипломаты и юные командиры взводов. В сущности Рупперт и был командиром. Во всяком случае, замашки его вполне подходили под ранжир командирских. В мирной жизни таких субъектов называют «босс» или как-нибудь в том же духе. Беседуя с Виктором, хозяин кабинета все так же стоял у окна, время от времени прихлебывая из бутылки, прячущейся на добрых три четверти в огромной руке. Виктор видел лишь темно-коричневое донце и увенчанное колечком пены горлышко.
— Тогда что вам от меня нужно? — он постарался, чтобы голос прозвучал достаточно твердо. И все равно сравнение оказалось явно не в его пользу. «Блеяние овечки и рык тигра», — со злостью определил он про себя. Словно компенсируя акустический недостаток, Виктор более вольготно развалился в кресле. Манера Рупперта вести разговор, не отходя от окна, начинала его всерьез раздражать. Почему-то вспомнились фильмы, где следователи допрашивали арестованных, наведя на них слепящий электрический свет. Рупперт к электричеству не прибегал, но и заоконным мутнеющим сиянием не брезговал.
— Я уже сказал: мы работаем на закон. Фактически мы — та же полиция, но… — Рупперт поставил опустевшую бутылку на подоконник и скрестил на груди руки. — Дело в том, парень, что поле нашей деятельности более специфично. Если полицию можно определить как симбиоз закона и пули, то мы сочетаем несколько иные ингредиенты — скажем, пулю и науку.
— Обходя закон, на который вы работаете, стороной? Так вас надо понимать?
— Замечательно!.. Ты складно научился говорить по-английски! — Рупперт хмыкнул, оставляя таким образом выпад Виктора без внимания. — Честное слово! И не подумаешь, что русский.
— Так как насчет закона?
Словно осуждая его напористость, Рупперт покачал тяжелой головой.
— Ты ошибаешься, парень. О законе я выразился совершенно верно. Мы не только с ним дружим, но, смею надеяться, в самом скором времени сумеем превратиться в его первооснову. Хотя это не совсем то, о чем я собирался с тобой толковать. Речь ведь идет не о нас, а о тебе. — Рупперт поерзал обширным задом по подоконнику. — Попробую выразиться яснее: чего ты хочешь и что ты имеешь? Давай начнем плясать от этого. Кое-что мы о тебе разузнали, и потому могу сказать, что имеешь ты, парень, не очень сладкое прошлое и примерно такое же безрадостное будущее. Вот почему ты уже ничего не хочешь и сам в добровольном порядке вызвался внеочередником в ад. Сделаю небольшое признание: мы как раз нуждались в добровольцах и полагали, что ты нам подойдешь. Так что все случилось весьма кстати. Думаю, подойдем тебе и мы. В самом деле! Твоя жизнь стала тебе в тягость. Практически ты уже отказался от нее. Мы вмешались в самый последний момент и потому на спасенную жизнь вправе предъявить энные претензии.
— Право на мою жизнь?! — Виктора даже подбросило в кресле. — Да кто вас просил вмешиваться? Это было частным делом, касающимся одного меня! Подумать только! Чьи-то права на мою жизнь… Надо же! Да пошли вы к дьяволу со своими претензиями!
— Прекрасно понимаю тебя, парень, — Рупперт благодушно махнул рукой. — Но поверь мне, я знаю и другое: жизнь — штука переменчивая. Сегодня тебе плохо, а завтра может статься и так, что ты ужаснешься замысленному в прошлом. И в принципе это «завтра» сейчас в твоих руках. Как ты решишь, так и будет. Откажешься сотрудничать с нами — пожалуйста. Возвращайся в свою каморку и ломай голову над тем, как расплачиваться с кредиторами. Или доводи свое маленькое предприятие до конца. На этот раз тебе никто не помешает, могу дать свое слово.
Виктору показалось, что Рупперт улыбнулся. Мавр сделал свое дело. Подразумевалась сдача позиций и классический вопрос: «А что можете предложить мне вы, мистер Рупперт?» Виктор упрямо сжал челюсти. Надо будет — объяснят и без его заискивающих вопросов…
Некоторое время Рупперт в самом деле молчал. В конце концов пошевелил крупными плечами и одобрительно заметил:
— А вы мне нравитесь, Вилли. Ей-богу, мы с вами сработаемся.
Впервые он назвал Виктора по имени и обратился к нему на «вы».
— Так вот, Вилли, взамен мы хотели бы предложить вам работу. Работу весьма необычную, сопряженную с риском. Скажу прямо: может быть, мы даже предлагаем вам смерть. Никто не гарантирует счастливого исхода. Все будет зависеть от вас. Повторяю: летальной концовки я не исключаю. Но даже в этом случае подобная гибель не будет похожа на то стыдливое мероприятие, что затевалось в гостиничном номере с горсткой зажатых в ладони дамских транквилизаторов. В нашем деле смерть носит по-настоящему мужской характер. Зачастую это смерть героическая, а главное, далеко не бессмысленная. Наши волонтеры погибают на боевом посту, как погибает солдат, защищающий родину. Они помогают городу и делают этот мир немного чище и светлее. Кроме того, смерть вовсе не обязательна. Семьдесят процентов сотрудничающих с ОПП, как правило, остаются целы и невредимы. В случае ранений мы, разумеется, предоставляем экстренную медицинскую помощь. А в квалификации наших врачей, думаю, вы уже успели убедиться. В итоге же, выполнив работу по контракту, вы становитесь обладателем кругленькой суммы в пятьдесят тысяч долларов.
Человек остановился. Впереди его поджидало освещенное пространство, и почти с ненавистью он взглянул на зависший в высоте ярко горящий фонарь. Он прекрасно знал, что произойдет с ним, едва его увидят под этим безжалостным светом. Вот тогда они точно не промахнутся, сопоставив прицел с мушкой самым роковым для него образом.
Рукой беглец зашарил на груди. Темный футляр с коротким отростком антенны оказался в ладони.
— Рупперт, откликнись же наконец! Я ранен, мне нужна помощь. Срочно нужна помощь!..
Рация безмолвствовала, шуршание эфира напоминало шипение множества разбуженных от спячки змей.
— Ты слышишь меня, Рупперт! На этот раз мне не оторваться. Молодчики Поджера разыгрались всерьез. Если хочешь, я аннулирую договор. С этой самой минуты…
Первая пуля взвизгнула над головой, вторая отколола от угла здания, за которым он прятался, приличный осколок. Кирпичная крошка больно хлестнула по щеке, беглецу стало по-настоящему страшно. А рация в руке продолжала испускать равнодушное шипение.
Торопливо прицелившись, мужчина дважды выстрелил из пистолета в фонарь. Затея не удалась. Стрелок он был не ахти какой. С таким же успехом можно было бы пытаться перемахнуть улицу единым прыжком. И, еще раз вглядевшись в темноту, доносящую до него топот преследователей, беглец решился. Лопатками оттолкнувшись от каменной стены, с шумом дыша, он помчался через залитую мертвенно-бледным сиянием улицу. И тотчас позади ожесточенно загрохотало. Ночные загонщики не собирались жалеть патроны. Уже на середине проезжей части человек споткнулся, неловко пробежав еще немного, перешел на вялый бессознательный шаг. Его повело влево, и мужчина описал почти замкнутый круг, прежде чем растянуться на тротуаре. Уже в упавшего, в него вонзилось еще несколько пуль.
Спустя пару минут, подвывая сиреной, на улицу вылетел автомобиль с полицейской мигалкой. Голубые блики метнулись по стенам домов. Держась настороже, из машины выбрались двое в униформе. Один из полицейских склонился над лежащим, внимательно вглядываясь в обагренные кровью руки убитого. На правом мизинце он обнаружил то, что искал — массивное кольцо необычной конфигурации.
— Да, это он, — полицейский оглянулся на коллегу. — Черный Дик будет доволен. Его подопечный благополучно скончался. Если он до сих пор на связи, можешь передать это ему прямым текстом.
— Нет уж… Передавай сам, если желаешь. Мне эти забавы никогда не нравились. — Полицейский, прячущийся за машиной, мрачновато следил за дальним, теряющимся во мраке концом улицы. В руках его тускло поблескивал револьвер.
— Можешь расслабиться, мы им не нужны. — Его коллега выпрямился в полный рост, с любопытством посмотрел на фонарный столб. — Бьюсь об заклад, его погубил свет. Рупперт говорил, что он малый из юрких. Если бы не этот фонарь — как знать, возможно, пареньку удалось бы смыться.
— Возможно. Но надолго ли?
— Тоже верно, — полицейский кивнул. — А все оттого, что их не учат как следует стрелять. Дурацкая предосторожность.
— Только не болтай об этом на каждом углу.
— Это уж само собой. — Вернувшись к автомобилю, напарник с кряхтением втиснулся на переднее сидение, щелкнул тумблером машинной рации.
— Вызываю дежурного ОПП. На связи патрульная машина спецсопровождения.
Откликнулись почти сразу, и полицейский коротко доложил о случившемся.
— … Все верно, мертвее не бывает. Шесть или семь пуль в туловище, одна в затылок. Судя по всему, работали ребятки из шайки Поджера. Их тут целая кодла по улицам сновала. Насолил им ваш птенчик… Ну, да!.. Вдвоем мы, понятно, не стали вмешиваться. Что?..
Он с усмешкой взглянул на коллегу. Покачав головой, снова поднес к губам микрофон.
— А чего вы, интересно, от них ждете? Что от всей этой швали они станут защищаться голыми руками?
— Олухи, — пробормотал второй полицейский. Прислушиваясь к разговору коллеги, он продолжал следить за улицей. — Грязные олухи…
— … Да, рассмотрел. У него «парабеллум». Номер, разумеется, вытравлен, обойма легонькая, как перышко… Конечно же, расстрелял все до последнего патрона и, очень надеюсь, кого-нибудь зацепил…
Рация зашуршала помехами, в голосе объяснявшегося с патрульной машиной сквозило очевидное раздражение. Продолжая прислушиваться и по мимике товарища догадываясь о смысле произносимого, второй полицейский снова несдержанно чертыхнулся.
— Их бы сюда сейчас! И носом ткнуть в спину этого парня!..
Когда с переговорами было покончено, патрульный в кабине откинулся на спинку сидения, расслабленно вытянул ноги.
— Ну, что там они сказали?
— Сказали — сидеть и ждать. Не дергаясь, не проявляя инициативы. Подъедет группа Малькольма, заберет тело. — Патрульный вновь обратил взор к фонарю. Со злостью процедил: — А все из-за того, что бедолагу не научили как следует стрелять.
Вытащив револьвер, он выстрелил, почти не целясь. Фонарь брызнул осколками. Улица, двое полицейских, машина и тело убитого погрузились во мглу.
Десять лет в одном классе, за одной партой — это внушает надежды. Так ему по крайней мере казалось еще пять минут назад. Действительность убедила Виктора в обратном. Черт его знает, чего ждал он от этого звонка, но с неожиданным ужасом он вдруг понял, что не в состоянии больше слушать однокашника. Все эти округло-безличные «ладненько» и «ясненько», прилетающие с того конца провода, раздражали его, вздымали в душе неясное озлобление. Разговору не суждено было стать спасительной соломинкой, — напротив, Виктор еще больше утвердился в правильности выбранного решения. И даже не в правильности, а в некой роковой закономерности. Естественно, все вокруг было неправильно. Все до последней мелочи. Своей очевидной неправильностью поражал весь мир, вся вселенная, и мозг, измученный безуспешным поиском того, что можно было бы считать правильным, прибег к последнему из оставшихся выходов.
Увы, беседа с однокашником не помогла. В голосе, бубнившем из трубки, звучало все то же вежливое бездушие. Какого рожна он вообще затеял этот разговор!.. Виктор нервно прикусил губу… К нему, столь рано познавшему прелести эмиграции, исколесившему пол-Европы, испытывали в Отечестве нездоровый интерес. Хуже всего было то, что даже самым близким людям передалось это шкодливое любопытство. А как же! Эмигрант, прошедший войну и плен, избравший местом поселения чужбину! Тут, кто хочешь, стушуется. Здешние же новоиспеченные друзья и приятели понятия «эмиграция» не понимали вовсе. Возможность раскатывать по планете измерялась наличием свободного времени и толщиной кошелька. Не более и не менее. Да и к войнам они относились поспокойнее. Политические убеждения превращались в нечто осязаемое лишь с приближением к границам нефтяного Востока и той же непредсказуемой России…
Непринужденно объяснив, что живет он нормальненько, однокашник переметнулся на тему торговли машинами и компьютерами, и в интонациях его впервые промелькнули нотки заинтересованности. Виктор стиснул зубы. Это было уже чересчур! Открыть в друге детства, стопроцентном русском «Ванюшке», местного люмпена-капиталиста — это надо было специально додуматься и подстроить!.. Не дослушав фразы, он положил трубку.
Виктор снова исчез. На потрепанном жизнью диване третьесортного гостиничного номера очутился мужчина по имени Вилли — с седыми, переходящими в неряшливые баки висками, с глубокими, прорезавшими лоб морщинами.
Вялым движением вновь образовавшийся Вилли провел ладонью по подбородку. Колючая трехдневная щетина останется теперь, видимо, навсегда. Заставить себя побриться у него просто не хватит сил. Да и кого заинтересует такое пустяковое обстоятельство, что тридцатилетний покойник выглядит на все сорок! Умирать можно в любом возрасте. Были бы, как говориться, под рукой петля и надежный крюк.
Тусклым взглядом он обвел комнату. Серая малометражная берлога, в которой довелось провести не одну тысячу унылых часов… Тоненько журчала вода в ванной, за стеной страстно переругивалась латиноамериканская парочка. Все было до омерзения знакомо: дешевая гостиничная мебель, пожелтевшие, со следами потертостей обои. Кран в ванной протекал с самого въезда сюда, громкоголосые соседи с руганью просыпались, с руганью отходили ко сну.
Петля и крюк…
Вилли взглянул на простенькую пластмассовую люстру. Ее, конечно, придется снимать, иначе получится неловко — три серых запыленных плафона и под ними он — нелепое синелицее создание, показывающее миру вздувшийся язык. Без особых усилий Вилли представил себя стоящим на шатком стуле с обвившей шею веревкой. Прелестная картинка!.. И что же дальше, дружок? Какие-нибудь мудрые мысли напоследок или небольшая проникновенная речь?.. Он усмехнулся. Что же вы предпримите в свою последнюю минуту, сеньор? Что скажете такого, что следовало бы услышать потомкам?.. О том, что жизнь полна помоев по самый край, что хороших людей меньше, чем плохих, что за долгие годы, можно сказать, десятилетия, он, Виктор Пицеренко, мужчина с высшим образованием, не урод и не лодырь, прошедший огонь, воду и медные трубы, так и не обзавелся ни одним мало-мальски приличным товарищем?
Впрочем… Вилли вспомнил о Майкле. Микки или Майкл — звать можно было как угодно, в зависимости от настроения. Он скверно поступил, что забыл Майкла. Тот в самом деле любил его. Викки и Микки образовывали в совокупности довольно славный дуэт, в унисон роняющий слезу по временам «Битлз», неплохо исполняющий последнюю песнь «Варяга», «Йестедей» Пола Маккартни и гремуче-веселящее «Взвейтесь кострами…».
Да… Майкл, пожалуй, и впрямь огорчится, когда узнает. И на похороны обязательно явится. Посочувствует и ему, и себе, потому что только с Вилли у него получались настоящие «рашен загуль». Эти самые «загуль» Микки чрезвычайно уважал, видя в них одно из таинств великой северной державы. К таинствам подобного рода он желал приобщаться примерно раз в месяц. И раз в месяц он с германской пунктуальностью приходил к Вилли с сумкой, забитой разнообразными продуктами, а также с неизменной литровой бутылью виски. О своей очередной готовности к «загуль» он не забывал оповестить заранее. К таким мероприятиям он готовился ответственно, чрезвычайно опасаясь возможных препятствий. По его мнению, секрет посвящения в таинство Вилли знал доскональнейшим образом. Других русских знакомых у Майкла не водилось, и так уж получалось, что месяц от месяца дружба их крепла. «Без загуль ви такие же как ми, — вещал он. — Скучни и жадни сухарь». Вспомнив изречение приятеля, Вилли невольно улыбнулся и тут же с досадой отметил, что Виктор в нем все еще силен. Этот самый Виктор отчаянно не хотел умирать, и снизойдя до собрата, Вилли великодушно предложил привести сколь-нибудь убедительные доводы в пользу продления жизни. У Виктора подобных доводов не нашлось, но и прошение о помиловании он рвать отказался.
Так или иначе, но петлю и крюк Вилли, посидев еще немного, забраковал. Он вообразил, как, опрокинув под собой стул, он ринется вниз, подгоняемый зовом земли, распахивая рот, судорожно напрягая мышцы спины и шеи. Вышедшие из повиновения руки будут скользить по веревке, силясь подтянуть задыхающееся тело; ноги, пожалуй, сами собой забросятся на край шкафчика, стоящего неподалеку, тем самым ослабив нагрузку вдвое, а там, глядишь, хитрец-Вилли дотянется и до чертового крюка. Спастись ему скорее всего не удастся, но помучается он крепко. Словом, вариант не годился. Лучше уж сразу разбежаться забиякой-козелком и сигануть в окно головой.
Зажмурившись, Вилли полюбовался своим возможным полетом. Ноги как у финиширующего велосипедиста, лицо и руки во множественных порезах. Хотя, вероятно, бултыхать ногами он не будет. Лететь вниз — дело привычное — что с парашютом, что без. Не дай только Бог угодить на какого-нибудь случайного пешехода. То-то будет причитаний в газетах: «свихнувшийся эмигрант-камикадзе убивает невинных ситизен…»
Качнув головой, Вилли отверг и этот вариант. Пошлая это шутка — сигать из окна. Да и на кого он будет похож там, на лощеном европейском тротуаре? Мокрое месиво без лица, без единой целой косточки, с расколотым черепом и выпученными от внутреннего кровяного удара глазами. А если поблизости окажутся дети?.. Его передернуло. Вода в ванной зажурчала звонче, на более высоких тонах закричали соседи за стеной.
Вилли снова погладил заросший подбородок, ногтями попытался уцепить какой-нибудь волосок, но не сумел.
Однако, мыслеохотливый сеньор, этак вы ни к чему не придете! Если уж действовать, то действовать решительно, без раздумий. Несколько оживившись, Вилли в последний раз обежал глазами комнатку. Через час-другой сюда заявится посыльный от хозяина и принесет розовую квитанцию счета. А чуть позже, вполне возможно, ворвутся гаврики из казино и ножами начнут полосовать по груди и по спине. Кажется, его долг у них до сих пор на счетчике. Сколько же всего там набежало?..
Не очень искренне зевнув, он посмотрел на столик, где внушительной пирамидкой лежали таблетки асептозола. Хитрец, ничего не скажешь! Заранее предусмотрел все. А может, не предусмотрел — предощутил. Мозг в подобных обстоятельствах мало чего стоит… Прозорливый Вилли застенчиво вздохнул, укрывшийся в недрах души Виктор грозно выругался. Как бы то ни было, но средством для трусов они запаслись заранее, еще не зная, воспользуются этим или нет.
Итак, средство для трусов! Поздравляем, сеньор, от всей души поздравляем!..
— И что с того? — с вызовом спросил он. Голос в пустой комнате прозвучал неожиданно громко. Даже крики за стеной на мгновение стихли.
В самом деле, бегство из жизни — всегда трусость. Это почти аксиома. Так почему же не воспользоваться соответствующим снадобьем? Не каждый сумеет, как Хемингуэй…
Вилли придвинул поближе графин с водой и потянулся к таблеткам.
— Не опоздать бы, — Люк бросил взгляд на часы и дробно пристукнул каблуком. Это была его первая операция и он заметно нервничал.
Таппи намеренно неторопливо пошевелился у стены, меняя позу, рассеянно прищелкнул пальцем по висевшей на поясе рации.
— Не спеши, парень. За ним наблюдают в четыре глаза. Когда будет пора, тебе скажут. А до того времени…
Его перебил короткий гудок рации.
— Внимание, восьмой и четырнадцатый! Немедленно ответьте!..
— Мы здесь, Рупперт, — Таппи поднес рацию к губам. — В десяти шагах от его комнаты.
— Так вот, он почти готов, ребята. Еще немного, и отбросит копыта. Малькольма я уже выслал. В общем, вперед, мальчики!
— Ясно. — Отработанным движением Таппи зафиксировал рацию на кожаном поясном ремне.
— Ключи были заготовлены заранее, и дверь высаживать не пришлось. Ворвавшись в номер, они миновали темный узкий коридор и набросились на человека, полулежащего на диване. Темный загар, серебряные виски — они попали туда, куда нужно. Громко икая, Вилли Пицеренко силился отхлебнуть из стакана. Глаза у него успели помутнеть, на непрошенных гостей он даже не обратил внимания. Выбив посудину из рук самоубийцы, Таппи рывком подтянул мужчину к себе, животом ловко уложил на колено.
— Какой-нибудь тах, живо!
— Сколько он их уже сожрал, интересно? — шумно пыхтя, агент подставил пластиковую посудину и покосился на стол, где оставалось всего несколько таблеток. — Давай, парень, напрягись. Потом будет легче.
Люк попробовал надавить потерпевшему на поясницу, но неожиданно пробудившаяся жертва с мычанием лягнула его в живот. Следующее, что сделал Вилли, это ухватил за ступню агента, видимо, пытающегося заставить его сблевать в собственном номере, и с силой крутанул вокруг оси. Исторгнув изумленный вопль, Таппи упал. Влетевший в комнатку с чемоданчиком и шприцем наготове Малькольм в нерешительности попятился.
— Долг вам нужен, да?.. — криво улыбаясь, Виктор шагнул навстречу. — Я вам все верну, гады! Сполна верну!.. — шатаясь, как пьяный, он сделал еще один шаг и рухнул на старенький коврик.
— Ну и буйвол! — Таппи, потирая ногу, поднимался с пола. С любопытством глянул в сторону Люка. Тот был в порядке, но тоже держался за живот. — Стало быть, не ошиблись — взяли того, кого нужно. Давай, Малькольм, действуй.
Он все еще не понимал, что им понадобилось от него. Лишь догадывался, что спасение в гостиничном номере они организовали не зря. То есть, в самом начале он вообще об этом не задумывался. Слишком уж плохо себя чувствовал. Ему промыли желудок, напичкали антибиотиками, и около суток Виктор провел без сна, исходя потом, содрогаясь от мучительных спазмов. Размышлять над смыслом происходящего Виктор (а теперь он был Виктором и только Виктором, потому что снова жил и хотел жить) начал только сегодня, когда боли наконец отступили и он впервые самостоятельно прошествовал по длинному больничного цвета коридору.
Чем можно напугать человека, еще совсем недавно покушавшегося на свою жизнь? Оказывается, есть и такие вещи. Кто-то в больничной палате вполне серьезно назвал его донором. Нельзя сказать, чтобы душа у Виктора ушла в пятки, но мысленно он тут же поджался. В руках невидимых барабанщиков замелькали стремительные палочки, организм играл всеобщий сбор. Как всякий обыватель, он был наслышан об ужасах подпольных трансплантаций. Бессердечные охотники бродили черными призраками среди беспечного населения, выискивая наиболее здоровые экземпляры. Он подходил по всем параметрам — не наркоман и не калека, безработный эмигрант с минимальным количеством знакомых, человек, о котором не всполошатся родные и близкие. Так или иначе, но мысль о подобных вещах вызывала у него дрожь и омерзение. Приведись ему выбирать, он, не колеблясь предпочел был выстрел в упор, нежели шанс превратиться в объект кражи живых органов. Кости, глаза, кожа, почки, селезенка, сердце… Честно говоря, в подобные преступления он все еще не верил, столь черными они ему казались. Вот кого он сам, опустившийся на войне до самого страшного, согласился бы уничтожать десятками и сотнями. Суд для таких, кто без содрогания взрезал на прозекторских столах похищенных детей с их нежно-розовыми внутренностями, способными омолодить какого-нибудь разжиревшего мафиози, Виктор считал недопустимой роскошью. Потому что есть грешки и есть грехи, и преступление-поступок значительно отличается от преступления-ошибки. Первых карают, вторых только осаживают.
Уже через несколько часов он был готов действовать и с трудом сдерживал себя, чтобы не выдать раньше времени возвращающихся сил.
К великому удивлению, руки у него так и оставались свободными, никто не следил за ним, и когда он, нарочито покачиваясь, выбрел в коридор, охрана не остановила его окриками, за спиной не защелкали взводимые курки. И тогда окольными путями к Виктору вновь вернулась мысль о казино. Он побывал там всего раз, но успел угодить в ловушку, в которую попадаются лишь самые отъявленные простофили. Виктор проиграл последние деньги и еще остался им должен. Не то, чтобы очень уж много, но вполне достаточно для получения власти над человеком, когда в страхе перед грядущим должник соглашается на что угодно.
Слово «мафия» вертелось в голове все назойливее, вытесняя гипотезу о мультитрансплантации и ее черных хирургах.
Но если так, если он должник, то в каком качестве его поместили сюда?.. Место это напоминало больницу весьма отдаленно. Не походило оно и на казематы, где порой месяцами отбывают срок похищенные заложники. Разгуливая по просторным коридорам, Виктор все более запутывался в своих невеселых предположениях. И когда вечером за ним пришел высокого роста санитар, он ощутил смутное облегчение.
— Вас ожидает Дик Рупперт, — пояснил санитар. Имя это Виктору ни о чем не говорило, тем не менее он покорно проследовал за гигантом, обряженным в белое.
— Забудь о казино, парень! Мы не мелкая шушера, мы — вполне законное предприятие и работаем в тесном контакте с полицией. — Дик Рупперт стоял у окна, отчего Виктор не мог толком его рассмотреть. Впрочем, и тот темный силуэт, который он созерцал, выглядел довольно внушительно. Рыхлая громада под метр девяносто пять с массивными плечами и ястребиным профилем. Голос был под стать фигуре. Рупперт говорил, совершенно не напрягаясь, но голос его царствовал в кабинете, заполняя пространство до последнего кубического сантиметра. Временами в низкой раскатистой хрипотце слышался неприятный металлический лязг, и лязг этот выдавал небрежение к произносимому. Появлялось ощущение, что Рупперт снисходит до собеседника, втолковывая банальные вещи на банальном, привычном человечеству языке. О подобных голосах и подобных интонациях, вероятно, мечтают втайне мастера пыточных дел, дипломаты и юные командиры взводов. В сущности Рупперт и был командиром. Во всяком случае, замашки его вполне подходили под ранжир командирских. В мирной жизни таких субъектов называют «босс» или как-нибудь в том же духе. Беседуя с Виктором, хозяин кабинета все так же стоял у окна, время от времени прихлебывая из бутылки, прячущейся на добрых три четверти в огромной руке. Виктор видел лишь темно-коричневое донце и увенчанное колечком пены горлышко.
— Тогда что вам от меня нужно? — он постарался, чтобы голос прозвучал достаточно твердо. И все равно сравнение оказалось явно не в его пользу. «Блеяние овечки и рык тигра», — со злостью определил он про себя. Словно компенсируя акустический недостаток, Виктор более вольготно развалился в кресле. Манера Рупперта вести разговор, не отходя от окна, начинала его всерьез раздражать. Почему-то вспомнились фильмы, где следователи допрашивали арестованных, наведя на них слепящий электрический свет. Рупперт к электричеству не прибегал, но и заоконным мутнеющим сиянием не брезговал.
— Я уже сказал: мы работаем на закон. Фактически мы — та же полиция, но… — Рупперт поставил опустевшую бутылку на подоконник и скрестил на груди руки. — Дело в том, парень, что поле нашей деятельности более специфично. Если полицию можно определить как симбиоз закона и пули, то мы сочетаем несколько иные ингредиенты — скажем, пулю и науку.
— Обходя закон, на который вы работаете, стороной? Так вас надо понимать?
— Замечательно!.. Ты складно научился говорить по-английски! — Рупперт хмыкнул, оставляя таким образом выпад Виктора без внимания. — Честное слово! И не подумаешь, что русский.
— Так как насчет закона?
Словно осуждая его напористость, Рупперт покачал тяжелой головой.
— Ты ошибаешься, парень. О законе я выразился совершенно верно. Мы не только с ним дружим, но, смею надеяться, в самом скором времени сумеем превратиться в его первооснову. Хотя это не совсем то, о чем я собирался с тобой толковать. Речь ведь идет не о нас, а о тебе. — Рупперт поерзал обширным задом по подоконнику. — Попробую выразиться яснее: чего ты хочешь и что ты имеешь? Давай начнем плясать от этого. Кое-что мы о тебе разузнали, и потому могу сказать, что имеешь ты, парень, не очень сладкое прошлое и примерно такое же безрадостное будущее. Вот почему ты уже ничего не хочешь и сам в добровольном порядке вызвался внеочередником в ад. Сделаю небольшое признание: мы как раз нуждались в добровольцах и полагали, что ты нам подойдешь. Так что все случилось весьма кстати. Думаю, подойдем тебе и мы. В самом деле! Твоя жизнь стала тебе в тягость. Практически ты уже отказался от нее. Мы вмешались в самый последний момент и потому на спасенную жизнь вправе предъявить энные претензии.
— Право на мою жизнь?! — Виктора даже подбросило в кресле. — Да кто вас просил вмешиваться? Это было частным делом, касающимся одного меня! Подумать только! Чьи-то права на мою жизнь… Надо же! Да пошли вы к дьяволу со своими претензиями!
— Прекрасно понимаю тебя, парень, — Рупперт благодушно махнул рукой. — Но поверь мне, я знаю и другое: жизнь — штука переменчивая. Сегодня тебе плохо, а завтра может статься и так, что ты ужаснешься замысленному в прошлом. И в принципе это «завтра» сейчас в твоих руках. Как ты решишь, так и будет. Откажешься сотрудничать с нами — пожалуйста. Возвращайся в свою каморку и ломай голову над тем, как расплачиваться с кредиторами. Или доводи свое маленькое предприятие до конца. На этот раз тебе никто не помешает, могу дать свое слово.
Виктору показалось, что Рупперт улыбнулся. Мавр сделал свое дело. Подразумевалась сдача позиций и классический вопрос: «А что можете предложить мне вы, мистер Рупперт?» Виктор упрямо сжал челюсти. Надо будет — объяснят и без его заискивающих вопросов…
Некоторое время Рупперт в самом деле молчал. В конце концов пошевелил крупными плечами и одобрительно заметил:
— А вы мне нравитесь, Вилли. Ей-богу, мы с вами сработаемся.
Впервые он назвал Виктора по имени и обратился к нему на «вы».
— Так вот, Вилли, взамен мы хотели бы предложить вам работу. Работу весьма необычную, сопряженную с риском. Скажу прямо: может быть, мы даже предлагаем вам смерть. Никто не гарантирует счастливого исхода. Все будет зависеть от вас. Повторяю: летальной концовки я не исключаю. Но даже в этом случае подобная гибель не будет похожа на то стыдливое мероприятие, что затевалось в гостиничном номере с горсткой зажатых в ладони дамских транквилизаторов. В нашем деле смерть носит по-настоящему мужской характер. Зачастую это смерть героическая, а главное, далеко не бессмысленная. Наши волонтеры погибают на боевом посту, как погибает солдат, защищающий родину. Они помогают городу и делают этот мир немного чище и светлее. Кроме того, смерть вовсе не обязательна. Семьдесят процентов сотрудничающих с ОПП, как правило, остаются целы и невредимы. В случае ранений мы, разумеется, предоставляем экстренную медицинскую помощь. А в квалификации наших врачей, думаю, вы уже успели убедиться. В итоге же, выполнив работу по контракту, вы становитесь обладателем кругленькой суммы в пятьдесят тысяч долларов.