Страница:
Когда г-н Ульянов выходил из пивной, часы в церкви напротив пробили всего-то четверть пятого, но в городе уже темнело. В сумерках серые здания выглядели мрачно и неприветливо, повалил противный снег, и Ульянов подумал, что зря он, наверно, пил пиво в такую холодную погоду. Впрочем, ему посчастливилось быстро поймать извозчика, и вскоре он уже входил в теплое и приветливое помещение публичной библиотеки.
Он любил «публичку», и его здесь знали и любили, потому что только здесь, среди океана книг, он становился таким спокойным, вежливым и доброжелательным, словно им овладевали царившие в библиотеке мудрость и доброта десятков поколений. Все ему здесь было до боли знакомо: и уходящая вверх мраморная лестница с периллами из красного дерева, и высокие, доходящие почти до потолка окна с выходом на Александринскую площадь, и скульптурная группа, изображающая муз, покровительниц литературы и истории, и огромный зал с бесчисленными рядами книжных полок… Тем более странное чувство охватило его в этот день, едва он вошел в главный зал. Что-то здесь было сегодня не так, и он сразу понял, что именно.
— Что это за дверь? — воскликнул Ульянов, обращаясь к пожилой служительнице. — Я никогда ее здесь не видел!
Возможно, его вопрос не был услышан, или самой судьбе в тот день было угодно, чтобы Ульянов не получил ответа; во всяком случае женщина продолжала молча стирать пыль с больших темно-зеленых томов «Всемирной энциклопедии».
За те два с лишним года, что Ульянов посещал публичную библиотеку, она не претерпела никаких изменений; но это отнюдь не означало, что перемены не были возможны. Поэтому, когда прошло первое невольное чувство удивления, Ульянова охватило любопытство: ведь эта дверь могла вести в новый интересный зал!
Он подошел поближе. Перед ним была тяжелая благородная дверь из африканского красного дерева. Странная все-таки дверь! Впрочем, дверь-то была нормальная, и даже хорошая, но уж очень она отличалась от всех остальных дверей в библиотеке. Не случайно Ульянов сразу обратил на нее внимание. Поколебавшись какое-то мгновенье, он решительно взялся за массивную бронзовую ручку. Дверь оказалась не запертой.
Ульянов вошел в маленькую, очень уютную комнату, буквально утопавщую в ярких экзотических цветах. Середину комнаты занимал письменный стол, на котором стоял какой-то диковинный аппарат. Рядом с аппаратом лежала книга, и больше книг в комнате не было.
Как только Ульянов вошел, из-за стола навстречу ему поднялась поразительно красивая женщина. Ульянов мог с уверенностью сказать, что ему никогда еще не доводилось видеть столь изысканной красоты. Причем красота эта была совершенно неземная! Пышные черные волосы были уложены в странную, невиданную доселе Ульяновым, прическу. На женщине было красное платье необычного фасона, талия была обмотана черным шарфом. Странная какая-то была женщина, но очень красивая!
— Здравствуйте, Владимир Ильич! — приветливо сказала она.
— Здравствуйте, сударыня, — пролепетал удивленный Ульянов. — Но я вас не знаю.
— Я — богиня Мнемозина,[6] — представилась женщина.
— Богиня!?
— Да, богиня!
— Этого не может быть! Не пытайтесь меня обмануть! Я — убежденный материалист.
— Мы, боги, материальны и существуем независимо от вас и от ваших представлений о нас!
— Но почему тогда мы никогда не видим вас?
— Вы, люди, никогда не видите многих вещей, которые тем не менее реально существуют.
— Например?
— Например: электрическое поле!
— Но тогда почему я вас вижу сейчас?
— Потому что я прибыла сюда специально, чтобы встретиться с вами!
— Прибыли?.. Откуда? — Ульянов никак не мог собраться с мыслями.
— Из будущего! — Мнемозина стояла перед ним и улыбалась. У нее была холодная улыбка, делавшая ее похожей на статую. — Вы, люди, способны перемещаться только в пространстве, а мы, боги, также свободно перемещаемся и во времени!
— И вы знаете будущее? — наивно спросил Ульянов.
— Я знаю все! У вас, например, грандиозная судьба, Владимир Ильич! Вам удастся свершить все, о чем вы мечтаете, но это не принесет вам личного счастья. Напротив, ваша судьба будет трагична! После вашей смерти вас будут боготворить еще несколько десятилетий, но сто лет спустя вас будут проклинать, и многие будут даже утверждать, что вы — еврей!.. Но не будем забегать вперед. Вы ведь пришли в библиотеку. Что бы вам хотелось почитать?
— Я бы почитал что-нибудь из Виктора Купера, — сказал пораженный Ульянов.
«Какого Виктора Купера? — тотчас же подумал он. — Что я такое говорю? Кто такой Виктор Купер? Я пьян или сошел с ума? Что все это значит?»
— Я… хотел сказать… Фенимора… Фенимора Купера, — сказал Ульянов вслух.
— Вы сказали то, что должны были сказать! — улыбаясь произнесла Мнемозина. — Хотя Виктор Купер родится уже после вашей смерти, вам будет интересно его почитать! Садитесь за стол, пожалуйста.
Ульянов послушно сел за письменный стол и взглянул на странный аппарат. Это был большой металлический ящик со светящимся экраном и клавиатурой, как у печатной машинки.
— Что это? — спросил Ульянов.
— Компьютер, — ответила Мнемозина, стоявшая у него за спиной. — Вы ведь умеете печатать на машинке?
— Да.
— Вот и напечатайте — Виктор Купер… Так… Хорошо!.. Теперь нажмите клавишу «Enter».
На экране мгновенно возникло новое изображение.
— Теперь читайте! — повелительно сказала Мнемозина.
— Я, право, затрудняюсь сделать выбор, сударыня! — сказал он вслух.
— А я уже выбрала за вас! — властно сказала Мнемозина и указала на книгу, лежавшую возле компьютера.
Ульянов взял книгу в руки. Собственно, это была даже не книга, а тоненькая брошюрка в ярко-красном переплете. Титульный лист гласил:
— Когда я должен ее вернуть?
— Оставьте эту книгу себе. Едва ли мы с вами когда-нибудь увидимся вновь.
— Но…
— Никаких «но»! Всего вам доброго, Владимир Ильич!
— Прощайте!
Ульянов вышел из загадочной комнаты, и быстрым шагом, не оборачиваясь, вышел из библиотеки. Если бы он оглянулся назад, то увидел бы, что красная дверь в стене исчезла, как только он ее захлопнул.
— Британский премьер Уильям Кэннингэм назвал безумием отказ американских конгрессменов ратифицировать предложенную президентом поправку «О подавлении коммунизма».
— Группа конгрессменов-республиканцев учредила вчера в Вашингтоне «Комитет национального спасения».
— Президент Дойл заявил вчера, что он не сможет принять участия в предстоящей встрече лидеров стран большой девятки. В качестве причины Дойл назвал крайне напряженную внутриполитическую обстановку в Соединенных Штатах.
— По данным Нью-Йоркской Ассоциации по борьбе с синдромом Шарки на сегодняшний день в Соединенных Штатах зарегистрировано 2,766 млн. больных этим недугом.
— Сегодня в полдень на Нью-Йоркской Pennstation начнется санкционированный митинг Коммунистической партии США. Ожидается, что на митинге выступит лидер американских коммунистов Ричард Рауш.
А теперь новости в подробном изложении…
Я выключил радио, сел на кровати и закурил сигарету. Башка трещала, во рту пересохло, зверски хотелось пива. Все как обычно. И на кой хрен мне нужна эта сумасшедшая жизнь? Почему не уехать в Пенсильванию? Поближе к родителям. У меня там есть клочок земли. Построю дом. Буду пить пиво на заднем дворе, косить траву, работать в местной газетенке…
Но я знал, что никогда всего этого не сделаю. И знал я, что сегодня мне придется отправиться на этот самый митинг на Pennstation. Будь они трижды прокляты, эти коммунисты вместе со своим митингом. С такого похмелья туда переться!
Я встал, вышел на кухню, открыл холодильник. Пива, конечно, не было. В холодильнике вообще ничего не было кроме завернутой в пластиковый пакет половинки сандвича недельной свежести. В баре стояла одинокая, черт знает откуда взявшаяся, бутылка портвейна. Я налил себе целый стакан и понюхал. Омерзительно! Совершенно необходимо чем-нибудь запить, а холодильник пуст. Будем действовать по науке: врачи говорят, что полезнее всего пить сырую воду…
Портвейн действовал быстро, как лекарство. Как только мне полегчало, я опять размечтался.
В Пенсильвании я бы женился, и мой холодильник всегда был бы полон… Кока-кола, яйца, бекон, помидоры…
Вот так у меня всегда! С утра проснешся — о еде подумать страшно, а стоит похмелиться — все мысли о жратве!
Зазвонил телефон. «Наверняка шеф», — подумал я и закурил сигарету. Телефон продолжал звонить. Я нажал кнопку и ответил. Кухня тут же наполнилась громким (как на стадионе, холера его дери!) голосом шефа. Кажется, даже чайник на плите задрожал, а каково было моей голове с похмелья!
— Ларри, привет! Как дела?.. Отлично… Слышал про митинг?.. Да, на Pennstation… Да, тебе… Сегодня до позднего вечера буду ждать твоего отчета… Да, необходимо… И желательно взять интервью у Ричарда Рауша… А ты постарайся… Отправляйся туда прямо сейчас, а то потом там не протолкнешься… Давай!..
Так я и знал. Конечно туда идти мне, а не Расселу или, скажем, Каруччи. Потому что я — черный, и мне будет легче там втереться. Это вслух не говорится, но подразумевается. Шеф конечно убежден, что все коммунисты — черные. Я-то был пару раз на коммунистических митингах (разумеется по воле шефа!), и знаю, что в процентном отношении черных там не больше, чем, скажем, в конгрессе. Но если бы об этом узнал шеф, он бы подумал, что этим проклятым неграм даже митинговать лень. Опять же подумал бы, а не сказал вслух. Или даже сказал бы, но не в моем присутствии, а, скажем, в разговоре с Расселом. Хотя, вообще-то, мой шеф ничуть не хуже других. Но и не лучше…
Об этом я думал, уже стоя под душем. Потом мои мысли потекли в ином направлении.
Каким надо быть прирожденным идиотом (это я о себе!), чтобы торчать сейчас в самой гуще событий! Мне, что, больше всех надо? Ну захватят власть коммунисты. Мне-то что до этого? Будет даже забавно! Представляю себе, какая рожа будет у шефа, или у этого кретина Бенжамина! Отберут мой клочок земли в Пенсильвании? Да он мне, в общем-то, и на хрен не нужен. Плохо другое. Этому будет предшествовать путч, а потом возможны несколько лет репрессий. Умные люди пережидают подобные события в глуши, где-нибудь, скажем, в Пенсильвании. Почему мне стала так часто приходить на ум Пенсильвания? Раньше я, помнится, о ней никогда не вспоминал. Из-за обострения внутриполитической обстановки? Срабатывает инстинкт самосохранения? Или я старею? Ведь скоро мне исполнится тридцать шесть лет. Это, конечно, еще не старость, но половина жизни уже позади. Лучшая половина!
Обо всем этом я думал, уже натягивая джинсы. Пора было идти завтракать. Я уже был одет и искал ключи, когда снова зазвонил телефон. Я нажал кнопку.
— Мистер Ларри Левистер!? — радостно заорал какой-то идиот на другом конце провода. — С добрым утром! Я — Сирил Симпсон из Нью-Йоркского бюро социологических исследований. Мы проводим анонимный опрос общественного мнения. Нас интересует ваше мнение о Ричарде Рауше. Оцените его деятельность по следующей…
Я выключил телефон. Так я им и поверил — анонимный опрос. Небось, звонят прямехонько из ФБР. Что-нибудь не так скажешь, в твоей машине живо обнаружат наркотики. Интересно, а почему Раушу не подбросили наркотики? Видимо прошляпили, а теперь уже поздно. При демократии полиция должна быть порасторопнее. При тоталитарном режиме всегда можно забрать кого угодно, а при демократии — чуть зазевались, и человек уже популярен, уже его не тронешь.
Об этом я думаю уже на улице. Последняя декада августа, и жара такая, что можно офонареть. И многие, как я погляжу, уже офонарели. Вон, лежат на травке в парке, балдеют. И не только, между прочим, бездомные, некоторые — в костюмчиках, начищенных туфлях, при галстучках. И правильно, кстати, делают! По субботам пашут только такие дураки, как я. И вот ведь что интересно: президент наклал в штаны так, что готов объявить чрезвычайное положение, а людям начхать. Не всем, конечно, но многим. И ведь они правы!
Вот я, например, очень люблю Манхэттэн, и, наверное, никогда не смогу его покинуть. Я люблю эту беспорядочно снующую пеструю толпу, эти высочайшие в мире здания, мириады вечерних огней, маленькие уютные ресторанчики. Я люблю этот ритм, этот стиль. Может статься, что через несколько дней Манхэттэн станет ареной кровопролитной борьбы, но зачем мне отказываться от этого стиля сейчас, пока еще ничего не произошло?.. Я слышал, как вчера подобным образом рассуждал Ник Каруччи, а шеф с кретинской улыбочкой объяснял ему, что сейчас многое зависит от каждого из нас, что «мы все должны сплотиться, собраться, защитить, отстоять» и пр. И все это поучающим тоном, такими, знаете, штампами. И что самое любопытное: если начнется заваруха, мы с Ником скорее всего будем в самом водовороте, а шеф наверняка свалит. Он уже вчера говорил про какие-то неотложные дела в Канаде…
Впрочем, начхать на политику далеко не всем: ведь кто-то же разрисовал все эти стены серпами да молотами. А с другой стороны, тот же Ник рассказывал мне, что в Италии это обычное дело…
Вот и мой любимый афро-американский ресторанчик. Тимми, все-таки, герой! Нужно знать, что значит быть черным в Америке, чтобы понять как трудно открыть «черный» ресторан на углу Шестой авеню и 34-ой стрит. Мне было известно, что Тимми прилично заслал за право арендовать это помещение. Да и сейчас он имел постоянные проблемы, особенно с департаментом противопожарной безопасности.
Ресторанчик маленький, но очень колоритный. Стены увешаны образцами черной живописи и портретами чернокожих музыкантов разных поколений — от Пола Робсона до Глории Торнтон. Тимми как обычно болтается по залу с полотенцем на плече. Не знаю почему, но у него всегда на плече полотенце.
— Как жизнь, браток? — это я его спрашиваю.
— Сам видишь, какая здесь жизнь, — печально отвечает он. — Что ты хочешь на завтрак?
— Яичницу с беконом и с помидорами, но прежде всего принеси пива!
— Тебе нужно поправить крышу? — Тимми, наконец-то, улыбнулся.
— Вот именно, и чем быстрее, тем лучше.
— Какого тебе?
— Как обычно! — нетерпеливо воскликнул я.
Тимми принес бутылку «Карсберга» и порцию маринованых свиных ножек с кислой капустой. Соображает он в таких делах!
— Яичницу придется подождать, а для поправки крыши вот это — самое то! — сказал он, показывая на принесенную закуску.
Я залпом выпил бокал пива и набросился на еду.
— Где это ты вчера так нажрался? — спросил Тимми.
Он любил «публичку», и его здесь знали и любили, потому что только здесь, среди океана книг, он становился таким спокойным, вежливым и доброжелательным, словно им овладевали царившие в библиотеке мудрость и доброта десятков поколений. Все ему здесь было до боли знакомо: и уходящая вверх мраморная лестница с периллами из красного дерева, и высокие, доходящие почти до потолка окна с выходом на Александринскую площадь, и скульптурная группа, изображающая муз, покровительниц литературы и истории, и огромный зал с бесчисленными рядами книжных полок… Тем более странное чувство охватило его в этот день, едва он вошел в главный зал. Что-то здесь было сегодня не так, и он сразу понял, что именно.
— Что это за дверь? — воскликнул Ульянов, обращаясь к пожилой служительнице. — Я никогда ее здесь не видел!
Возможно, его вопрос не был услышан, или самой судьбе в тот день было угодно, чтобы Ульянов не получил ответа; во всяком случае женщина продолжала молча стирать пыль с больших темно-зеленых томов «Всемирной энциклопедии».
За те два с лишним года, что Ульянов посещал публичную библиотеку, она не претерпела никаких изменений; но это отнюдь не означало, что перемены не были возможны. Поэтому, когда прошло первое невольное чувство удивления, Ульянова охватило любопытство: ведь эта дверь могла вести в новый интересный зал!
Он подошел поближе. Перед ним была тяжелая благородная дверь из африканского красного дерева. Странная все-таки дверь! Впрочем, дверь-то была нормальная, и даже хорошая, но уж очень она отличалась от всех остальных дверей в библиотеке. Не случайно Ульянов сразу обратил на нее внимание. Поколебавшись какое-то мгновенье, он решительно взялся за массивную бронзовую ручку. Дверь оказалась не запертой.
Ульянов вошел в маленькую, очень уютную комнату, буквально утопавщую в ярких экзотических цветах. Середину комнаты занимал письменный стол, на котором стоял какой-то диковинный аппарат. Рядом с аппаратом лежала книга, и больше книг в комнате не было.
Как только Ульянов вошел, из-за стола навстречу ему поднялась поразительно красивая женщина. Ульянов мог с уверенностью сказать, что ему никогда еще не доводилось видеть столь изысканной красоты. Причем красота эта была совершенно неземная! Пышные черные волосы были уложены в странную, невиданную доселе Ульяновым, прическу. На женщине было красное платье необычного фасона, талия была обмотана черным шарфом. Странная какая-то была женщина, но очень красивая!
— Здравствуйте, Владимир Ильич! — приветливо сказала она.
— Здравствуйте, сударыня, — пролепетал удивленный Ульянов. — Но я вас не знаю.
— Я — богиня Мнемозина,[6] — представилась женщина.
— Богиня!?
— Да, богиня!
— Этого не может быть! Не пытайтесь меня обмануть! Я — убежденный материалист.
— Мы, боги, материальны и существуем независимо от вас и от ваших представлений о нас!
— Но почему тогда мы никогда не видим вас?
— Вы, люди, никогда не видите многих вещей, которые тем не менее реально существуют.
— Например?
— Например: электрическое поле!
— Но тогда почему я вас вижу сейчас?
— Потому что я прибыла сюда специально, чтобы встретиться с вами!
— Прибыли?.. Откуда? — Ульянов никак не мог собраться с мыслями.
— Из будущего! — Мнемозина стояла перед ним и улыбалась. У нее была холодная улыбка, делавшая ее похожей на статую. — Вы, люди, способны перемещаться только в пространстве, а мы, боги, также свободно перемещаемся и во времени!
— И вы знаете будущее? — наивно спросил Ульянов.
— Я знаю все! У вас, например, грандиозная судьба, Владимир Ильич! Вам удастся свершить все, о чем вы мечтаете, но это не принесет вам личного счастья. Напротив, ваша судьба будет трагична! После вашей смерти вас будут боготворить еще несколько десятилетий, но сто лет спустя вас будут проклинать, и многие будут даже утверждать, что вы — еврей!.. Но не будем забегать вперед. Вы ведь пришли в библиотеку. Что бы вам хотелось почитать?
— Я бы почитал что-нибудь из Виктора Купера, — сказал пораженный Ульянов.
«Какого Виктора Купера? — тотчас же подумал он. — Что я такое говорю? Кто такой Виктор Купер? Я пьян или сошел с ума? Что все это значит?»
— Я… хотел сказать… Фенимора… Фенимора Купера, — сказал Ульянов вслух.
— Вы сказали то, что должны были сказать! — улыбаясь произнесла Мнемозина. — Хотя Виктор Купер родится уже после вашей смерти, вам будет интересно его почитать! Садитесь за стол, пожалуйста.
Ульянов послушно сел за письменный стол и взглянул на странный аппарат. Это был большой металлический ящик со светящимся экраном и клавиатурой, как у печатной машинки.
— Что это? — спросил Ульянов.
— Компьютер, — ответила Мнемозина, стоявшая у него за спиной. — Вы ведь умеете печатать на машинке?
— Да.
— Вот и напечатайте — Виктор Купер… Так… Хорошо!.. Теперь нажмите клавишу «Enter».
На экране мгновенно возникло новое изображение.
— Теперь читайте! — повелительно сказала Мнемозина.
КУПЕР ВИКТОР«Даже если это какой-то дьявольский розыгрыш, все равно любопытно, — подумал Ульянов. — Ведь даст же она мне сейчас что-нибудь почитать! Да и кому бы пришло в голову так меня розыгрывать? Да еще эта машина! Чертовщина какая-то!»
Биографическая справка
Родился
07.11.1977, Ленинград.
Умер
05.01.2033, Таллинн.
Образование:
Полиграфический институт, Москва; Институт Социологии, Прага. Российский писатель и социолог. Лауреат Геродотовской премии (2017 год); лауреат Нобелевской премии по литературе (2021 год).
Проза
«Таинственное исчезновение Владимира Макеева» (2008), «Мелкие неприятности Владимира Епишина» (2009), «Возвращение Владимира Макеева» (2017),"Снежные вершины Петрополиса» (2021), «2017 год» (2021), «Ричард Рауш» (2022).
Основные статьи
«Прав ли президент?» (2014), «По следам осьминских событий» (2017), «Еще раз о событиях в Осьмино» (2017), «Социальный вирус?"(2018), „Дело П.С. Джонса: Провокация века?“ (2018), „Уничтожение Японии: преступление или наказание?“ (2019), „Ричард Рауш. Штрихи к портрету“ (2021), „Призрак бродит по Европе…“ (2022), „Back to the Rauschism“ (2023), „Константин Кинчев. К 70-летию со дня рождения“ (2029).
— Я, право, затрудняюсь сделать выбор, сударыня! — сказал он вслух.
— А я уже выбрала за вас! — властно сказала Мнемозина и указала на книгу, лежавшую возле компьютера.
Ульянов взял книгу в руки. Собственно, это была даже не книга, а тоненькая брошюрка в ярко-красном переплете. Титульный лист гласил:
ВИКТОР КУПЕР— Забирайте! Эта книга для вас! — произнесла Мнемозина таким тоном, что Ульянов понял: аудиенция окончена.
«2017 ГОД»
(Отрывки из дневника Ларри Левистера, репортера «Hudson News»)
— Когда я должен ее вернуть?
— Оставьте эту книгу себе. Едва ли мы с вами когда-нибудь увидимся вновь.
— Но…
— Никаких «но»! Всего вам доброго, Владимир Ильич!
— Прощайте!
Ульянов вышел из загадочной комнаты, и быстрым шагом, не оборачиваясь, вышел из библиотеки. Если бы он оглянулся назад, то увидел бы, что красная дверь в стене исчезла, как только он ее захлопнул.
Глава 3
ВИКТОР АНДРЕЕВИЧ КНЯЗЕВ
Виктор Андреевич Князев,[7] которого друзья называли запросто Князь, в дневное время работал на бумажной фабрике Отто Кирхнера, а вечерами и по выходным являлся активным членом недавно основанного г-ном Ульяновым «Союза борьбы за освобождение рабочего класса.»
Князь занимал две смежные комнаты в огромной квартире на Съезжинской улице. Расположение было отличное: Петербургский остров, пять минут ходу до «Пушкаря». Однако Князь предпочитал пить дома и всегда с удовольствием принимал гостей.
Одна из комнат служила ему одновременно спальней, столовой и гостиной. Другую он окрестил «аквариумом», хотя правильнее было бы назвать ее парником. Здесь в особой, любовно созданной Князем атмосфере, круглый год вызревали помидоры. Князь творил в «Аквариуме» такое, что г-н Ульянов уже видел в нем будущего министра сельского хозяйства новой России. Выращивание помидоров было любимым хобби Князя, а сами помидоры — любимой закуской.
Летом, конечно, помидорчиками никого уже в конце XIX века на Руси не удивишь, а вот зимой!..
В тот вечер колокольчик у дверей прозвенел в половине седьмого. Князь открыл дверь. На пороге стоял Ульянов с небольшим свертком в одной руке и с огромной бутылкой водки в другой.
— Добрый вечер, Владимир Ильич! — вежливо приветствовал гостя Князь. — Давайте вашу бутылочку и проходите.
Князь подвесил пока бутылку за окном (чтобы похолоднее!), принес из аквариума три крупных спелых помидора и принялся нарезать их в стеклянную миску. Был он среднего роста, крепкого сложения, с некрасивым, но славным лицом; когда он с деловитым видом нарезал помидоры, его рыжеватого цвета волосы свисали вниз, обнажая плешь.
— Картошечку я уже отварил, Владимир Ильич. Она еще горяченькая!
— Я, голубчик Виктор Андреич, хоть и обедал, а водочки, да еще с вашей знаменитой закусочкой — с удовольствием! — Ульянов уже сидел за столом, отогревая продрогшие члены. — Да, морозы в этом году ранние.
— Я сам всего полчаса как пришел. Только картошки отварить и успел. Знаю, что за окном творится. Бр-р! А еще говорят, что когда снег — теплее становится. Брехня!
Князь дорезал помидорчики, залил их подсолнечным маслом, добавил чуть-чуть уксуса, щепотку соли и перца, и получилась аппетитнейшая закуска, известная среди членов «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» как «княжеский салат».
— Вы, Виктор Андреич, бутылку у меня забрали, а на сверточек сей не обратили никакого внимания, — сказал Ульянов, разворачивая на столе свой сверток. — Между тем балычок заслуживает всяческого к себе уважения… К нему бы еще несколько колечек вымоченного в уксусе репчатого лука!
Князь поставил на стол кастрюльку с отварным картофелем, миску «княжеского салата», два граненых стакана и принялся нарезать колечками луковицу. Ульянов хотя и привык пить водку из маленьких рюмочек, счел за благо промолчать. Князь нарезал сало, сложил его вместе с балыком на тарелку и посыпал все это колечками лука. Затем достал из-за окна водку; бутылка тут же запотела.
— Ух, ну и морозец на улице! Приходится согреваться. — Князь откупорил бутыль и потер руки от приятных предвкушений. — Для начала по целому?
— Да ты что!? — Ульянова аж передернуло. — По чуть-чуть.
Князь послушно налил по половинке.
Выпив, оба принялись усердно закусывать. Благо, закуска была мировая. Очень скоро Князь вновь поднял бутылку.
— Чересчур помногу наливаете, Виктор Андреич, — сказал Ульянов. — Я, пожалуй, пропущу.
— Хозяин — барин! — не стал уговаривать Князь. — А я еще разок должен принять… Ух, хорошо!
Князь с наслаждением закурил и продолжал:
— Сегодня приходит к нам в цех какой-то хрен в пиджаке… Такого, знаете, педерастического вида?
Ульянов кивнул.
— Кстати, я хотел вас спросить, Владимир Ильич! Если я такого вот суплика повстречаю после работы… Как это будет с точки зрения нашей борьбы?
— Этого ни в коем случае не следует делать, Виктор Андреич! — очень серьезно сказал Ульянов.
— Но ведь вы сами говорили, что интеллигенция — это говно!
— Видите ли, Виктор Андреич… Если вы просто изобьете этого человека на улице, то это будет обыкновенное хулиганство. Но если вы это сделаете из идеологических соображений, то это уже террористический акт. А терроризм не есть современный метод революционной борьбы! Революционный процесс — это не отдельные террористические акты. Современный революционный процесс — это хорошо организованная борьба масс против эксплуататоров. Заметьте, против эксплуататоров, а не их прихлебателей в лице интеллигенции! Для этой борьбы нужна длительная подготовка, терпение. Сегодня нам очень нужна газета. Поэтому перейдем к делу, Виктор Андреич! Как у нас насчет завтра?
— Полный порядок, Владимир Ильич! — ответил Князь. — В семь часов вечера у Невзорих.[8] Адрес вы знаете.
— Кто будет?
— Вы почти всех знаете… Один будет новенький.
— Надежный?
— Замечательный парень!
— Виктор Андреич, дорогой, в нашем деле очень важна конспирация. «Замечательный парень» — это недостаточная характеристика. Откуда вы его знаете? Почему ему доверяете? Кто он?
— Парень этот — студент. Вроде бы студент-юрист.
— Что значит — «вроде бы»?
— Я не спрашивал, Владимир Ильич, но наверняка юрист. Уголовное Уложение наизусть знает!
— Ну, а откуда вы его знаете?
— В камере познакомились, Владимир Ильич, неделю назад.
— Где-где познакомились?
— В камере. В общей полицейской камере. Нас с Меркулом[9] по пьянке забрали, а тот парень был задержан за распространение листовок социалистического содержания.
— Вы уверены в этом?
— Да. Его при мне допрашивали.
— Ну, хорошо, — успокоился, наконец, Ульянов.
— Давайте еще выпьем!
— Давай! Только по чуть-чуть.
Они выпили по чуть-чуть «за наше общее мужское дело», а потом еще по чуть-чуть «за наших девочек-студенток». После последнего тоста Князь заплетающимся языком по секрету рассказал, что Меркул недели три тому назад трахался с младшей Невзорихой, и последние дни подозрительно плохо себя чувствует.
Ульянов не обратил особого внимания на эту историю, так как его мысли были заняты другим. Недавно он бросил курить и сейчас мучился при виде смолящего одну за одной Князя. В конце концов он сдался и с наслаждением закурил. После этого они договорились, что с понедельника оба бросают курить. Князь сказал, что он точно бросит и, что в этом нет никакой проблемы. Ульянов заметил, что пить тоже не мешало бы бросить, на что Князь ответил, что он и так не пьет.
В общем, посидели отлично! Последний раз Ульянов так классно посидел три недели назад, когда они с Сильвиным[10] во время забастовки на табачной фабрике «Лаферм» посетили трактир, чтобы получить от рабочих фабрики сведения о ходе забастовки.
В девять часов Князь отрубился, и приснилась ему Светочка Невзорова, убеждающая Ульянова, что сифилиса у нее нет. При этом она ужасно нервничала, путалась и почему-то называла Ульянова Леонидом Ильичом…
Ульянов вышел на улицу. Снег закончился, прояснилось и стало еще холоднее. На небе высыпали звезды. Ульянов нетвердой походкой направился к неподалеку стоявшему извозчику.
Князь занимал две смежные комнаты в огромной квартире на Съезжинской улице. Расположение было отличное: Петербургский остров, пять минут ходу до «Пушкаря». Однако Князь предпочитал пить дома и всегда с удовольствием принимал гостей.
Одна из комнат служила ему одновременно спальней, столовой и гостиной. Другую он окрестил «аквариумом», хотя правильнее было бы назвать ее парником. Здесь в особой, любовно созданной Князем атмосфере, круглый год вызревали помидоры. Князь творил в «Аквариуме» такое, что г-н Ульянов уже видел в нем будущего министра сельского хозяйства новой России. Выращивание помидоров было любимым хобби Князя, а сами помидоры — любимой закуской.
Летом, конечно, помидорчиками никого уже в конце XIX века на Руси не удивишь, а вот зимой!..
В тот вечер колокольчик у дверей прозвенел в половине седьмого. Князь открыл дверь. На пороге стоял Ульянов с небольшим свертком в одной руке и с огромной бутылкой водки в другой.
— Добрый вечер, Владимир Ильич! — вежливо приветствовал гостя Князь. — Давайте вашу бутылочку и проходите.
Князь подвесил пока бутылку за окном (чтобы похолоднее!), принес из аквариума три крупных спелых помидора и принялся нарезать их в стеклянную миску. Был он среднего роста, крепкого сложения, с некрасивым, но славным лицом; когда он с деловитым видом нарезал помидоры, его рыжеватого цвета волосы свисали вниз, обнажая плешь.
— Картошечку я уже отварил, Владимир Ильич. Она еще горяченькая!
— Я, голубчик Виктор Андреич, хоть и обедал, а водочки, да еще с вашей знаменитой закусочкой — с удовольствием! — Ульянов уже сидел за столом, отогревая продрогшие члены. — Да, морозы в этом году ранние.
— Я сам всего полчаса как пришел. Только картошки отварить и успел. Знаю, что за окном творится. Бр-р! А еще говорят, что когда снег — теплее становится. Брехня!
Князь дорезал помидорчики, залил их подсолнечным маслом, добавил чуть-чуть уксуса, щепотку соли и перца, и получилась аппетитнейшая закуска, известная среди членов «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» как «княжеский салат».
— Вы, Виктор Андреич, бутылку у меня забрали, а на сверточек сей не обратили никакого внимания, — сказал Ульянов, разворачивая на столе свой сверток. — Между тем балычок заслуживает всяческого к себе уважения… К нему бы еще несколько колечек вымоченного в уксусе репчатого лука!
Князь поставил на стол кастрюльку с отварным картофелем, миску «княжеского салата», два граненых стакана и принялся нарезать колечками луковицу. Ульянов хотя и привык пить водку из маленьких рюмочек, счел за благо промолчать. Князь нарезал сало, сложил его вместе с балыком на тарелку и посыпал все это колечками лука. Затем достал из-за окна водку; бутылка тут же запотела.
— Ух, ну и морозец на улице! Приходится согреваться. — Князь откупорил бутыль и потер руки от приятных предвкушений. — Для начала по целому?
— Да ты что!? — Ульянова аж передернуло. — По чуть-чуть.
Князь послушно налил по половинке.
Выпив, оба принялись усердно закусывать. Благо, закуска была мировая. Очень скоро Князь вновь поднял бутылку.
— Чересчур помногу наливаете, Виктор Андреич, — сказал Ульянов. — Я, пожалуй, пропущу.
— Хозяин — барин! — не стал уговаривать Князь. — А я еще разок должен принять… Ух, хорошо!
Князь с наслаждением закурил и продолжал:
— Сегодня приходит к нам в цех какой-то хрен в пиджаке… Такого, знаете, педерастического вида?
Ульянов кивнул.
— Кстати, я хотел вас спросить, Владимир Ильич! Если я такого вот суплика повстречаю после работы… Как это будет с точки зрения нашей борьбы?
— Этого ни в коем случае не следует делать, Виктор Андреич! — очень серьезно сказал Ульянов.
— Но ведь вы сами говорили, что интеллигенция — это говно!
— Видите ли, Виктор Андреич… Если вы просто изобьете этого человека на улице, то это будет обыкновенное хулиганство. Но если вы это сделаете из идеологических соображений, то это уже террористический акт. А терроризм не есть современный метод революционной борьбы! Революционный процесс — это не отдельные террористические акты. Современный революционный процесс — это хорошо организованная борьба масс против эксплуататоров. Заметьте, против эксплуататоров, а не их прихлебателей в лице интеллигенции! Для этой борьбы нужна длительная подготовка, терпение. Сегодня нам очень нужна газета. Поэтому перейдем к делу, Виктор Андреич! Как у нас насчет завтра?
— Полный порядок, Владимир Ильич! — ответил Князь. — В семь часов вечера у Невзорих.[8] Адрес вы знаете.
— Кто будет?
— Вы почти всех знаете… Один будет новенький.
— Надежный?
— Замечательный парень!
— Виктор Андреич, дорогой, в нашем деле очень важна конспирация. «Замечательный парень» — это недостаточная характеристика. Откуда вы его знаете? Почему ему доверяете? Кто он?
— Парень этот — студент. Вроде бы студент-юрист.
— Что значит — «вроде бы»?
— Я не спрашивал, Владимир Ильич, но наверняка юрист. Уголовное Уложение наизусть знает!
— Ну, а откуда вы его знаете?
— В камере познакомились, Владимир Ильич, неделю назад.
— Где-где познакомились?
— В камере. В общей полицейской камере. Нас с Меркулом[9] по пьянке забрали, а тот парень был задержан за распространение листовок социалистического содержания.
— Вы уверены в этом?
— Да. Его при мне допрашивали.
— Ну, хорошо, — успокоился, наконец, Ульянов.
— Давайте еще выпьем!
— Давай! Только по чуть-чуть.
Они выпили по чуть-чуть «за наше общее мужское дело», а потом еще по чуть-чуть «за наших девочек-студенток». После последнего тоста Князь заплетающимся языком по секрету рассказал, что Меркул недели три тому назад трахался с младшей Невзорихой, и последние дни подозрительно плохо себя чувствует.
Ульянов не обратил особого внимания на эту историю, так как его мысли были заняты другим. Недавно он бросил курить и сейчас мучился при виде смолящего одну за одной Князя. В конце концов он сдался и с наслаждением закурил. После этого они договорились, что с понедельника оба бросают курить. Князь сказал, что он точно бросит и, что в этом нет никакой проблемы. Ульянов заметил, что пить тоже не мешало бы бросить, на что Князь ответил, что он и так не пьет.
В общем, посидели отлично! Последний раз Ульянов так классно посидел три недели назад, когда они с Сильвиным[10] во время забастовки на табачной фабрике «Лаферм» посетили трактир, чтобы получить от рабочих фабрики сведения о ходе забастовки.
В девять часов Князь отрубился, и приснилась ему Светочка Невзорова, убеждающая Ульянова, что сифилиса у нее нет. При этом она ужасно нервничала, путалась и почему-то называла Ульянова Леонидом Ильичом…
Ульянов вышел на улицу. Снег закончился, прояснилось и стало еще холоднее. На небе высыпали звезды. Ульянов нетвердой походкой направился к неподалеку стоявшему извозчику.
Глава 4
2017 ГОД
(отрывки из дневника Ларри Левистера, репортера «Hudson News»)
Общество не то, что частный человек: человека можно оскорбить,
можно оклеветать — общество выше оскорблений и клеветы.
Если вы неверно изобразили его, если вы придали ему пороки
и недостатки, которых в нем нет, — вам же хуже: вас не станут
читать, и ваши сочинения возбудят смех, как неудачные карикатуры.
Указать на истинный недостаток общества — значит оказать ему услугу,
значит избавить его от недостатка.
В.БЕЛИНСКИЙ
I. Суббота, 26 августа, 8 часов утра
— С добрым утром! Я — Колин Кэмпбелл. В эфире WMBC. На востоке Америки 8 часов утра. После выпуска последних известий вас ждет интервью с Глорией Торнтон. А сейчас новости этого часа вкратце.— Британский премьер Уильям Кэннингэм назвал безумием отказ американских конгрессменов ратифицировать предложенную президентом поправку «О подавлении коммунизма».
— Группа конгрессменов-республиканцев учредила вчера в Вашингтоне «Комитет национального спасения».
— Президент Дойл заявил вчера, что он не сможет принять участия в предстоящей встрече лидеров стран большой девятки. В качестве причины Дойл назвал крайне напряженную внутриполитическую обстановку в Соединенных Штатах.
— По данным Нью-Йоркской Ассоциации по борьбе с синдромом Шарки на сегодняшний день в Соединенных Штатах зарегистрировано 2,766 млн. больных этим недугом.
— Сегодня в полдень на Нью-Йоркской Pennstation начнется санкционированный митинг Коммунистической партии США. Ожидается, что на митинге выступит лидер американских коммунистов Ричард Рауш.
А теперь новости в подробном изложении…
Я выключил радио, сел на кровати и закурил сигарету. Башка трещала, во рту пересохло, зверски хотелось пива. Все как обычно. И на кой хрен мне нужна эта сумасшедшая жизнь? Почему не уехать в Пенсильванию? Поближе к родителям. У меня там есть клочок земли. Построю дом. Буду пить пиво на заднем дворе, косить траву, работать в местной газетенке…
Но я знал, что никогда всего этого не сделаю. И знал я, что сегодня мне придется отправиться на этот самый митинг на Pennstation. Будь они трижды прокляты, эти коммунисты вместе со своим митингом. С такого похмелья туда переться!
Я встал, вышел на кухню, открыл холодильник. Пива, конечно, не было. В холодильнике вообще ничего не было кроме завернутой в пластиковый пакет половинки сандвича недельной свежести. В баре стояла одинокая, черт знает откуда взявшаяся, бутылка портвейна. Я налил себе целый стакан и понюхал. Омерзительно! Совершенно необходимо чем-нибудь запить, а холодильник пуст. Будем действовать по науке: врачи говорят, что полезнее всего пить сырую воду…
Портвейн действовал быстро, как лекарство. Как только мне полегчало, я опять размечтался.
В Пенсильвании я бы женился, и мой холодильник всегда был бы полон… Кока-кола, яйца, бекон, помидоры…
Вот так у меня всегда! С утра проснешся — о еде подумать страшно, а стоит похмелиться — все мысли о жратве!
Зазвонил телефон. «Наверняка шеф», — подумал я и закурил сигарету. Телефон продолжал звонить. Я нажал кнопку и ответил. Кухня тут же наполнилась громким (как на стадионе, холера его дери!) голосом шефа. Кажется, даже чайник на плите задрожал, а каково было моей голове с похмелья!
— Ларри, привет! Как дела?.. Отлично… Слышал про митинг?.. Да, на Pennstation… Да, тебе… Сегодня до позднего вечера буду ждать твоего отчета… Да, необходимо… И желательно взять интервью у Ричарда Рауша… А ты постарайся… Отправляйся туда прямо сейчас, а то потом там не протолкнешься… Давай!..
Так я и знал. Конечно туда идти мне, а не Расселу или, скажем, Каруччи. Потому что я — черный, и мне будет легче там втереться. Это вслух не говорится, но подразумевается. Шеф конечно убежден, что все коммунисты — черные. Я-то был пару раз на коммунистических митингах (разумеется по воле шефа!), и знаю, что в процентном отношении черных там не больше, чем, скажем, в конгрессе. Но если бы об этом узнал шеф, он бы подумал, что этим проклятым неграм даже митинговать лень. Опять же подумал бы, а не сказал вслух. Или даже сказал бы, но не в моем присутствии, а, скажем, в разговоре с Расселом. Хотя, вообще-то, мой шеф ничуть не хуже других. Но и не лучше…
Об этом я думал, уже стоя под душем. Потом мои мысли потекли в ином направлении.
Каким надо быть прирожденным идиотом (это я о себе!), чтобы торчать сейчас в самой гуще событий! Мне, что, больше всех надо? Ну захватят власть коммунисты. Мне-то что до этого? Будет даже забавно! Представляю себе, какая рожа будет у шефа, или у этого кретина Бенжамина! Отберут мой клочок земли в Пенсильвании? Да он мне, в общем-то, и на хрен не нужен. Плохо другое. Этому будет предшествовать путч, а потом возможны несколько лет репрессий. Умные люди пережидают подобные события в глуши, где-нибудь, скажем, в Пенсильвании. Почему мне стала так часто приходить на ум Пенсильвания? Раньше я, помнится, о ней никогда не вспоминал. Из-за обострения внутриполитической обстановки? Срабатывает инстинкт самосохранения? Или я старею? Ведь скоро мне исполнится тридцать шесть лет. Это, конечно, еще не старость, но половина жизни уже позади. Лучшая половина!
Обо всем этом я думал, уже натягивая джинсы. Пора было идти завтракать. Я уже был одет и искал ключи, когда снова зазвонил телефон. Я нажал кнопку.
— Мистер Ларри Левистер!? — радостно заорал какой-то идиот на другом конце провода. — С добрым утром! Я — Сирил Симпсон из Нью-Йоркского бюро социологических исследований. Мы проводим анонимный опрос общественного мнения. Нас интересует ваше мнение о Ричарде Рауше. Оцените его деятельность по следующей…
Я выключил телефон. Так я им и поверил — анонимный опрос. Небось, звонят прямехонько из ФБР. Что-нибудь не так скажешь, в твоей машине живо обнаружат наркотики. Интересно, а почему Раушу не подбросили наркотики? Видимо прошляпили, а теперь уже поздно. При демократии полиция должна быть порасторопнее. При тоталитарном режиме всегда можно забрать кого угодно, а при демократии — чуть зазевались, и человек уже популярен, уже его не тронешь.
Об этом я думаю уже на улице. Последняя декада августа, и жара такая, что можно офонареть. И многие, как я погляжу, уже офонарели. Вон, лежат на травке в парке, балдеют. И не только, между прочим, бездомные, некоторые — в костюмчиках, начищенных туфлях, при галстучках. И правильно, кстати, делают! По субботам пашут только такие дураки, как я. И вот ведь что интересно: президент наклал в штаны так, что готов объявить чрезвычайное положение, а людям начхать. Не всем, конечно, но многим. И ведь они правы!
Вот я, например, очень люблю Манхэттэн, и, наверное, никогда не смогу его покинуть. Я люблю эту беспорядочно снующую пеструю толпу, эти высочайшие в мире здания, мириады вечерних огней, маленькие уютные ресторанчики. Я люблю этот ритм, этот стиль. Может статься, что через несколько дней Манхэттэн станет ареной кровопролитной борьбы, но зачем мне отказываться от этого стиля сейчас, пока еще ничего не произошло?.. Я слышал, как вчера подобным образом рассуждал Ник Каруччи, а шеф с кретинской улыбочкой объяснял ему, что сейчас многое зависит от каждого из нас, что «мы все должны сплотиться, собраться, защитить, отстоять» и пр. И все это поучающим тоном, такими, знаете, штампами. И что самое любопытное: если начнется заваруха, мы с Ником скорее всего будем в самом водовороте, а шеф наверняка свалит. Он уже вчера говорил про какие-то неотложные дела в Канаде…
Впрочем, начхать на политику далеко не всем: ведь кто-то же разрисовал все эти стены серпами да молотами. А с другой стороны, тот же Ник рассказывал мне, что в Италии это обычное дело…
Вот и мой любимый афро-американский ресторанчик. Тимми, все-таки, герой! Нужно знать, что значит быть черным в Америке, чтобы понять как трудно открыть «черный» ресторан на углу Шестой авеню и 34-ой стрит. Мне было известно, что Тимми прилично заслал за право арендовать это помещение. Да и сейчас он имел постоянные проблемы, особенно с департаментом противопожарной безопасности.
Ресторанчик маленький, но очень колоритный. Стены увешаны образцами черной живописи и портретами чернокожих музыкантов разных поколений — от Пола Робсона до Глории Торнтон. Тимми как обычно болтается по залу с полотенцем на плече. Не знаю почему, но у него всегда на плече полотенце.
— Как жизнь, браток? — это я его спрашиваю.
— Сам видишь, какая здесь жизнь, — печально отвечает он. — Что ты хочешь на завтрак?
— Яичницу с беконом и с помидорами, но прежде всего принеси пива!
— Тебе нужно поправить крышу? — Тимми, наконец-то, улыбнулся.
— Вот именно, и чем быстрее, тем лучше.
— Какого тебе?
— Как обычно! — нетерпеливо воскликнул я.
Тимми принес бутылку «Карсберга» и порцию маринованых свиных ножек с кислой капустой. Соображает он в таких делах!
— Яичницу придется подождать, а для поправки крыши вот это — самое то! — сказал он, показывая на принесенную закуску.
Я залпом выпил бокал пива и набросился на еду.
— Где это ты вчера так нажрался? — спросил Тимми.