Страница:
Александр Сегень
Поп
По благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II
От издательства
Эту книгу Александр Сегень написал по особому и весьма почётному заказу, поступившему не от кого-нибудь, а от самого Патриарха Московского и всея Руси Алексия II.
Как известно, отец Патриарха, священник Михаил Ридигер, во время войны оказался на оккупированной врагом территории и продолжал своё пастырское служение. Давно пришла пора реабилитировать тех, кто продолжал жить, растить детей, выживать под гнётом врага. Врачей, учителей, крестьян, рабочих. И священников.
Таков был замысел Святейшего Патриарха, когда он обратился в научно-издательский и кинематографический центр «Православная энциклопедия» с просьбой создать литературные и кинематографические произведения на эту тему. Так родилась идея написать книгу о священнике Псковской православной миссии в годы войны, а на основе этой книги – сценарий фильма. И затем снять фильм.
К началу 2006 года Александр Сегень закончил работу над романом «Поп». Он был опубликован в журнале «Наш современник», а в 2007 году по благословению Святейшего Патриарха вышел отдельной книгой в издательстве московского Сретенского монастыря. Началась работа над сценарием, который Сегень создавал вместе с известным российским режиссёром Владимиром Хотиненко. Летом, осенью и зимой 2008 года на открытых площадках «Беларусьфильма» и в закрытых павильонах «Мосфильма» шли съёмки.
Патриарх Алексий II постоянно следил за ходом работ. Он лично утверждал актёров на главные роли. Роль священника сыграл Сергей Маковецкий, роль попадьи – Нина Усатова. И получился неповторимый дуэт!
Во время съёмок в Белоруссии, как раз когда снимался эпизод Пасхи, пришло известие о том, что главного заказчика нашего фильма не стало. Поначалу опустились руки. Всем так хотелось угодить Патриарху, сделать фильм на самом высоком уровне. И вот – такое горе…
Но затем, смирившись с невосполнимой потерей, авторы киноленты поклялись сделать фильм ещё лучше – в память о нашем незабвенном первоиерархе!
В одном из интервью Сегень говорил: «Я уверен, что фильм, который должен выйти осенью 2009 года, станет настоящим событием в отечественной культуре. Я видел, как всё снималось, много раз просмотрел отснятый материал, неоднократно смотрел уже смонтированную копию, и всё равно меня неизменно берёт за душу».
После написания романа «Поп» Александр Сегень получил ещё один заказ от «Православной энциклопедии», которую возглавляет его давний друг Сергей Кравец. Сегеня попросили написать литературную основу для сценария фильма о московских событиях осени 1917 года и предоставили колоссальный объём документов, в которые писатель жадно погрузился и в начале 2007 года закончил работу над довольно объёмным романом «Господа и товарищи». Он также был опубликован в журнале «Наш современник», правда, в изрядно сокращённом виде и под названием «Расстрел», а в 2008 году книга «Господа и товарищи» была выпущена издательством «Вече». Правительство Москвы взялось финансировать проект создания фильма по этой книге, но временно из-за кризиса это финансирование заморожено.
Летом 2007 года Сегень вновь получил спецзаказ от Патриарха. «Православная энциклопедия» задумала создать литературное и кинопроизведение навстречу юбилею Святейшего, которому в 2009 году должно было исполниться 80 лет. К Патриарху обратились с вопросом, благословляет ли он написание книги и затем создание художественного фильма, где он был бы главным героем. Святейший ответил отказом и попросил написать книгу, а затем снять фильм о его небесном покровителе – митрополите Алексее, воспитателе и вдохновителе Дмитрия Донского.
Так Сегень снова был вовлечён в работу по спецзаказу от Патриарха и к весне 2008 года написал повесть «Свет светлый». В первых номерах журнала «Москва» за 2009 год она должна была выйти под шапкой «Посвящается 80-летнему юбилею Патриарха Московского и всея Руси Алексия II», но преждевременная кончина внесла свою корректуру, и повесть вышла с посвящением: «Светлой памяти Патриарха Московского и всея Руси Алексия II». Сейчас идут подготовительные работы к съёмкам фильма по этому произведению.
Итак, мы предлагаем читателю роман Александра Сегеня «Поп», созданный им по заказу незабвенного Патриарха Алексия II.
Фильм Владимира Хотиненко, снятый по этому роману, также называется «Поп».
Как известно, отец Патриарха, священник Михаил Ридигер, во время войны оказался на оккупированной врагом территории и продолжал своё пастырское служение. Давно пришла пора реабилитировать тех, кто продолжал жить, растить детей, выживать под гнётом врага. Врачей, учителей, крестьян, рабочих. И священников.
Таков был замысел Святейшего Патриарха, когда он обратился в научно-издательский и кинематографический центр «Православная энциклопедия» с просьбой создать литературные и кинематографические произведения на эту тему. Так родилась идея написать книгу о священнике Псковской православной миссии в годы войны, а на основе этой книги – сценарий фильма. И затем снять фильм.
К началу 2006 года Александр Сегень закончил работу над романом «Поп». Он был опубликован в журнале «Наш современник», а в 2007 году по благословению Святейшего Патриарха вышел отдельной книгой в издательстве московского Сретенского монастыря. Началась работа над сценарием, который Сегень создавал вместе с известным российским режиссёром Владимиром Хотиненко. Летом, осенью и зимой 2008 года на открытых площадках «Беларусьфильма» и в закрытых павильонах «Мосфильма» шли съёмки.
Патриарх Алексий II постоянно следил за ходом работ. Он лично утверждал актёров на главные роли. Роль священника сыграл Сергей Маковецкий, роль попадьи – Нина Усатова. И получился неповторимый дуэт!
Во время съёмок в Белоруссии, как раз когда снимался эпизод Пасхи, пришло известие о том, что главного заказчика нашего фильма не стало. Поначалу опустились руки. Всем так хотелось угодить Патриарху, сделать фильм на самом высоком уровне. И вот – такое горе…
Но затем, смирившись с невосполнимой потерей, авторы киноленты поклялись сделать фильм ещё лучше – в память о нашем незабвенном первоиерархе!
В одном из интервью Сегень говорил: «Я уверен, что фильм, который должен выйти осенью 2009 года, станет настоящим событием в отечественной культуре. Я видел, как всё снималось, много раз просмотрел отснятый материал, неоднократно смотрел уже смонтированную копию, и всё равно меня неизменно берёт за душу».
После написания романа «Поп» Александр Сегень получил ещё один заказ от «Православной энциклопедии», которую возглавляет его давний друг Сергей Кравец. Сегеня попросили написать литературную основу для сценария фильма о московских событиях осени 1917 года и предоставили колоссальный объём документов, в которые писатель жадно погрузился и в начале 2007 года закончил работу над довольно объёмным романом «Господа и товарищи». Он также был опубликован в журнале «Наш современник», правда, в изрядно сокращённом виде и под названием «Расстрел», а в 2008 году книга «Господа и товарищи» была выпущена издательством «Вече». Правительство Москвы взялось финансировать проект создания фильма по этой книге, но временно из-за кризиса это финансирование заморожено.
Летом 2007 года Сегень вновь получил спецзаказ от Патриарха. «Православная энциклопедия» задумала создать литературное и кинопроизведение навстречу юбилею Святейшего, которому в 2009 году должно было исполниться 80 лет. К Патриарху обратились с вопросом, благословляет ли он написание книги и затем создание художественного фильма, где он был бы главным героем. Святейший ответил отказом и попросил написать книгу, а затем снять фильм о его небесном покровителе – митрополите Алексее, воспитателе и вдохновителе Дмитрия Донского.
Так Сегень снова был вовлечён в работу по спецзаказу от Патриарха и к весне 2008 года написал повесть «Свет светлый». В первых номерах журнала «Москва» за 2009 год она должна была выйти под шапкой «Посвящается 80-летнему юбилею Патриарха Московского и всея Руси Алексия II», но преждевременная кончина внесла свою корректуру, и повесть вышла с посвящением: «Светлой памяти Патриарха Московского и всея Руси Алексия II». Сейчас идут подготовительные работы к съёмкам фильма по этому произведению.
Итак, мы предлагаем читателю роман Александра Сегеня «Поп», созданный им по заказу незабвенного Патриарха Алексия II.
Фильм Владимира Хотиненко, снятый по этому роману, также называется «Поп».
Поп
Посвящается светлой памяти само отверженных русских пастырей Псковской Православной миссии в годы Великой Отечественной войны. А также – митрофорному протоирею Сергию Вишневскому
Часть первая
Cолнечный зайчик
1
Слова такого нет в родной речи, чтобы передать всё благоухание и весь чистый свет того упоительного июньского полдня, когда, отменно пообедав, отец Александр Ионин в лёгком летнем подряснике сидел за чтением и, досадуя, беседовал с мухой. По своему обыкновению, священник благочестиво расположил пред собой книгу и читал, сидя над нею, как ученик, сложив руки одна на другую. Муха же, напротив, лишённая всякого благочестия, то и дело приземлялась на страницы книги и ходила по буквам, отвлекая батюшку, который вынужден был любоваться тем, как она потирает передними лапками, будто говоря: «Ага! Сейчас мы тут напакостим!», моет лупастые глаза, словно совершая мусульманский намаз, а затем уже задними лапками чистит себе прозрачные крылья.
– Вот, муха, до чего же ты непочтительное творение Божие! – возмущался шестидесятилетний священник. – В то время как я, лицо духовного звания, протоиерей, рукоположенный некогда самим Вениамином, митрополитом Петроградским, погружаюсь в дивный мир поучений преподобного аввы Фалассия, ты имеешь дерзновение садиться на сии красноречивые словеса, ходишь по ним своими наглыми ножищами, моешься тут, прости Господи, и вообще, неизвестно, какие вынашиваешь замыслы.
Он снова старался сосредоточиться на словах мудрого старца: «Кто передаёт брату укорения от другого, тот под видом доброго расположения таит зависть… Как ароматов нельзя найти в тине, так и благоухания любви в душе злопамятного… Расторгни узы любви к телу, и ничего не давай сему рабу, кроме необходимо нужного…» – и снова спотыкался об эту хамоватую муху, пока не вынужден был дать ей щелчка:
– На-ко!
Муха жалобно перевернулась на спину, сердито взлетела и переместилась на подоконник.
– И это я, про которого говорят, что я мухи не обижу, вынужден был чуть не убить тебя, – укоризненно сказал назойливому насекомому священник. – Ладно уж, ползай тут. Глядишь, и тебе перепадёт мудрость.
В комнате с полным ситом яиц появилась супруга отца Александра, матушка Алевтина Андреевна, ровесница своего мужа, она даже была на полгода его старше.
– Ты с кем разговариваешь?
– С мухой.
– Охота тебе! Не пойму, отчего это куры так стали нестись? Вон сколько наквокали за сегодня! Это бывало такое? Неведомо, к добру ли?
– Отчего ж не к добру?
– Да уж и не знаю, чего думать…
– Вот вы, люди!.. Не станут нестись куры – плохо, много несутся – опять не так.
– Да ведь всё должно в меру быть. А ты не спорь – когда куры чересчур много несутся или когда грибов слишком много в лесу – всегда к войне. И не нравится мне, что Моисей пришёл. Иди, тебя просит позвать.
– Вот, муха, до чего же ты непочтительное творение Божие! – возмущался шестидесятилетний священник. – В то время как я, лицо духовного звания, протоиерей, рукоположенный некогда самим Вениамином, митрополитом Петроградским, погружаюсь в дивный мир поучений преподобного аввы Фалассия, ты имеешь дерзновение садиться на сии красноречивые словеса, ходишь по ним своими наглыми ножищами, моешься тут, прости Господи, и вообще, неизвестно, какие вынашиваешь замыслы.
Он снова старался сосредоточиться на словах мудрого старца: «Кто передаёт брату укорения от другого, тот под видом доброго расположения таит зависть… Как ароматов нельзя найти в тине, так и благоухания любви в душе злопамятного… Расторгни узы любви к телу, и ничего не давай сему рабу, кроме необходимо нужного…» – и снова спотыкался об эту хамоватую муху, пока не вынужден был дать ей щелчка:
– На-ко!
Муха жалобно перевернулась на спину, сердито взлетела и переместилась на подоконник.
– И это я, про которого говорят, что я мухи не обижу, вынужден был чуть не убить тебя, – укоризненно сказал назойливому насекомому священник. – Ладно уж, ползай тут. Глядишь, и тебе перепадёт мудрость.
В комнате с полным ситом яиц появилась супруга отца Александра, матушка Алевтина Андреевна, ровесница своего мужа, она даже была на полгода его старше.
– Ты с кем разговариваешь?
– С мухой.
– Охота тебе! Не пойму, отчего это куры так стали нестись? Вон сколько наквокали за сегодня! Это бывало такое? Неведомо, к добру ли?
– Отчего ж не к добру?
– Да уж и не знаю, чего думать…
– Вот вы, люди!.. Не станут нестись куры – плохо, много несутся – опять не так.
– Да ведь всё должно в меру быть. А ты не спорь – когда куры чересчур много несутся или когда грибов слишком много в лесу – всегда к войне. И не нравится мне, что Моисей пришёл. Иди, тебя просит позвать.
2
На крыльце у отца Александра состоялась беседа с Моисеем:
– Помоги, батечка, – говорил Моисей. – Не унимается она. Мы и так, и этак её уговаривали, а она своё талмудычит. Стала вовсе невозмутимая. И такие страшные слова говорит: «затхлая атмосфера», «беспросветность». Это про веру своих предков!
– Чем же я помогу тебе, милый человек?
– Э! Кто не знает отца Александра! Все знают вас, как вы имеете силу проповеди. Говорят, очень ужасная сила.
– Так ведь я о Христе проповедую, за Христа, а ты, добрый человек, как я понимаю, просишь иное – чтобы я твою дочь от Христа отваживал.
– Ой, Боже, ну что вам стоит! Одного отвадите, а за это сто человек ещё привадите. Посуди сам, батечка, у тебя четверо сыновей, все взрослые, двое в Москве, один в Ленинграде, тоже, я скажу, неплохо, а один аж в самом у Севастополе. И никто не против, живите в своё удовольствие. А у мене же ж пятеро дочерей и только одна в замужах. Если же Хавочка свершит свои нелепые мечты и переместится в вашего Бога, то кто её возьмёт в замуж? Наши не возьмут, потому что она ваша, а ваши не возьмут, потому что она наша. Ой вэй, горе ж мне! На колени встану, помоги!
– Ах ты, оказия какая, – сокрушённо пробормотал отец Александр, теребя свою красивую бороду, светло-русую, украшенную благородными седыми опушками.
Дочь Моисея стояла поодаль возле кладбищенской ограды, издалека – очень даже русская девушка среди русского пейзажа с погостом и церковью, березами и осинами. Увидев в священнике замешательство, Моисей кликнул её:
– Что же ты там стоишь, Хава! Иди, батечка поговорит с тобой.
– Не надо, лучше я к ней подойду, – отстранил отец Александр Моисея и добавил: – С глазу на глаз.
Он подошёл к Хаве и бодро начал с ней беседу, уговаривая:
– Ты должна осознавать, дева, что сей поступок может быть самым важным в твоей жизни.
– Я осознаю, батюшка, – хлопала она в ответ длинными и пушистыми ресницами.
– До конца ли? Ведь только подумай, какое горе ты принесёшь родителям и сестрам своим, отрекаясь от их веры и принимая лучезарный свет Православия!
– Но ведь и сказано в Писании, что оставь родителей своих и приди ко Христу, и что помеха ближние человеку.
– Это сказано, я не спорю. Но учти, что Православие накладывает на человека величайший груз ответственности. Сейчас, в вере народа своего, ты ответственна только за ближних, а, покрестившись, станешь ответственна и за ближних, и за дальних. Так только за своих единоплеменников, а так – за все народы мира. Осознаёшь ли?
– Да, батюшка. Я сознательно хочу принять веру в Христа, и ничто меня не остановит!
Моисей послушно стоял у крыльца и вглядывался в фигуры дочери и священника, пытаясь понять, куда склоняются чаши весов. Отец Александр продолжал беседовать с девушкой, и так и сяк уговаривая её основательно всё взвесить. Он совершал такие жесты, что со стороны можно было подумать, будто он гонит от себя девушку. Наконец, та даже перестала с ним спорить, покорно выслушивая.
– Господь простит тебя, если ты останешься при своих и будешь доброй, нежной матерью, ласковой женой, честной соседкой, если никому не причинишь зла в своей жизни. Господь простит, что ты будешь тайной христианкою. Но если ты примешь таинство крещения и будешь худой христианкою, тебе уж не будет прощения. Иной и у нас думает: «Я крещёный, стало быть, уже спасённый», а оно далеко не так. Крепко задумайся над моими словами и не спеши. Обещаешь ещё раз всё взвесить?
Девушка долго молчала, потом устало произнесла:
– Теперь обещаю. Подумаю. Может, оно и верно…
И так она это сказала, что отец Александр вдруг испугался силы своей же собственной проповеди и с лукавой улыбкой добавил:
– Ну а уж коли не передумаешь, я лично тебя и окрещу. Хава это ведь Ева по-нашему? Будешь Евой, в честь прародительницы рода человеческого.
Она подняла ресницы и вмиг всё поняла, засияла радостной улыбкой.
– Ну, иди к папаше своему, – сказал священник и добавил громко, для Моисея: – Крепко подумай, дева!
– Помоги, батечка, – говорил Моисей. – Не унимается она. Мы и так, и этак её уговаривали, а она своё талмудычит. Стала вовсе невозмутимая. И такие страшные слова говорит: «затхлая атмосфера», «беспросветность». Это про веру своих предков!
– Чем же я помогу тебе, милый человек?
– Э! Кто не знает отца Александра! Все знают вас, как вы имеете силу проповеди. Говорят, очень ужасная сила.
– Так ведь я о Христе проповедую, за Христа, а ты, добрый человек, как я понимаю, просишь иное – чтобы я твою дочь от Христа отваживал.
– Ой, Боже, ну что вам стоит! Одного отвадите, а за это сто человек ещё привадите. Посуди сам, батечка, у тебя четверо сыновей, все взрослые, двое в Москве, один в Ленинграде, тоже, я скажу, неплохо, а один аж в самом у Севастополе. И никто не против, живите в своё удовольствие. А у мене же ж пятеро дочерей и только одна в замужах. Если же Хавочка свершит свои нелепые мечты и переместится в вашего Бога, то кто её возьмёт в замуж? Наши не возьмут, потому что она ваша, а ваши не возьмут, потому что она наша. Ой вэй, горе ж мне! На колени встану, помоги!
– Ах ты, оказия какая, – сокрушённо пробормотал отец Александр, теребя свою красивую бороду, светло-русую, украшенную благородными седыми опушками.
Дочь Моисея стояла поодаль возле кладбищенской ограды, издалека – очень даже русская девушка среди русского пейзажа с погостом и церковью, березами и осинами. Увидев в священнике замешательство, Моисей кликнул её:
– Что же ты там стоишь, Хава! Иди, батечка поговорит с тобой.
– Не надо, лучше я к ней подойду, – отстранил отец Александр Моисея и добавил: – С глазу на глаз.
Он подошёл к Хаве и бодро начал с ней беседу, уговаривая:
– Ты должна осознавать, дева, что сей поступок может быть самым важным в твоей жизни.
– Я осознаю, батюшка, – хлопала она в ответ длинными и пушистыми ресницами.
– До конца ли? Ведь только подумай, какое горе ты принесёшь родителям и сестрам своим, отрекаясь от их веры и принимая лучезарный свет Православия!
– Но ведь и сказано в Писании, что оставь родителей своих и приди ко Христу, и что помеха ближние человеку.
– Это сказано, я не спорю. Но учти, что Православие накладывает на человека величайший груз ответственности. Сейчас, в вере народа своего, ты ответственна только за ближних, а, покрестившись, станешь ответственна и за ближних, и за дальних. Так только за своих единоплеменников, а так – за все народы мира. Осознаёшь ли?
– Да, батюшка. Я сознательно хочу принять веру в Христа, и ничто меня не остановит!
Моисей послушно стоял у крыльца и вглядывался в фигуры дочери и священника, пытаясь понять, куда склоняются чаши весов. Отец Александр продолжал беседовать с девушкой, и так и сяк уговаривая её основательно всё взвесить. Он совершал такие жесты, что со стороны можно было подумать, будто он гонит от себя девушку. Наконец, та даже перестала с ним спорить, покорно выслушивая.
– Господь простит тебя, если ты останешься при своих и будешь доброй, нежной матерью, ласковой женой, честной соседкой, если никому не причинишь зла в своей жизни. Господь простит, что ты будешь тайной христианкою. Но если ты примешь таинство крещения и будешь худой христианкою, тебе уж не будет прощения. Иной и у нас думает: «Я крещёный, стало быть, уже спасённый», а оно далеко не так. Крепко задумайся над моими словами и не спеши. Обещаешь ещё раз всё взвесить?
Девушка долго молчала, потом устало произнесла:
– Теперь обещаю. Подумаю. Может, оно и верно…
И так она это сказала, что отец Александр вдруг испугался силы своей же собственной проповеди и с лукавой улыбкой добавил:
– Ну а уж коли не передумаешь, я лично тебя и окрещу. Хава это ведь Ева по-нашему? Будешь Евой, в честь прародительницы рода человеческого.
Она подняла ресницы и вмиг всё поняла, засияла радостной улыбкой.
– Ну, иди к папаше своему, – сказал священник и добавил громко, для Моисея: – Крепко подумай, дева!
3
В ту же ночь она ему приснилась. Увидел отец Александр во сне, будто эта дочь Моисея сидит в лучах солнца на подоконнике и говорит:
– Ты думал, я муха? А я не просто муха. Я – война.
– Ты думал, я муха? А я не просто муха. Я – война.
4
На другой день было воскресенье, чудесное солнечное утро, пели петухи, мычали коровы, блеяли овцы и козы, звенели вёдра, раздавались бодрые голоса, у отца Александра было особо хорошее настроение. По пути в храм он заметил приехавшего на побывку солдата:
– О! Раб Божий Кирилл воин на побывку прибыл. Добро пожаловать в храм!
– Вот ещё! Я только на кладбище. К отцу на могилу…
– И напрасно! Нынче день всех святых. А также и твой праздник. Двух Кириллов – Кирилла Александрийского и Кирилла Белоезерского.
– У вас, попов, каждый день праздники, – засмеялся Кирюха и поспешил на погост.
– Эх! Кирюха-горюха! – покачал головой священник и вошёл в храм.
Он и так всегда прекрасно исповедовал и читал проповеди, а сегодня и вовсе был в ударе. Сам себе удивлялся, до чего хорошо. Один прихожанин исповедовался ему в том, что не чувствует любви к супруге, что она злит его и всё делает не так.
– Это, конечно, грех, – отвечал ему отец Александр. – Но я скажу по секрету, сам иной раз до того свою Алевтину ненавижу, просто от самого себя деваться некуда. Но потом подумаю: ведь она – мой точильный камень, я об неё затачиваюсь. И если бы она время от времени не была такая плохая, разве я стал бы такой хороший? Господь даёт нам жён подчас строптивых, дабы в нас воспитывались твёрдость и смирение. Даёт нам жён чаще всего совсем непохожих на нас. Вот взять хотя бы меня и мою Алевтину Андреевну. Я худён, строен, подтянут. Она – округла и полновата. Взглянуть на нас со стороны, я – единица, она – ноль. Но вместе мы образуем десяточку. Без меня, без единицы, она была бы ноль. Но я и без неё, без нуля, оставался бы всего лишь единичкой.
На проповеди он говорил о смехе и унынии:
– Я замечаю, в последнее время многие стали смеяться друг над другом. Иначе говоря, зубоскалить. Один другого и так, и сяк высмеивает. Всякий чрезмерный смех кончается слезами. Даже есть такая народная примета. Смеялся ли наш Спаситель? Написана бездна католических трактатов, доказывающих, что Он не мог смеяться. Это нелепо. Ведь Он жил, как все люди, в человечьем облике, а, стало быть, должен был и смеяться, когда Ему бывало весело. Только представим себе, как он сидит на свадьбе в Кане Галилейской и не смеётся, когда все вокруг веселятся и хохочут. Нет, конечно, и Он не сидел человеком в футляре, смеялся. Но то, что Он не зубоскалил и не высмеивал других людей, сие несомненно. Давайте же и мы, дорогие братья и сестры, укрощать в себе этот грех глумливого пересмеивания. Над кем зубоскалишь, таковым сам будешь! Другая же крайность – уныние. Что и говорить, много бед свалилось на наш народ в последнее время. Многие потеряли родных и близких, подчас несущих незаслуженное наказание. Но вспомним Иова многострадального, сколько он претерпел, а всё не унывал. Каких детишек вы больше всего любите? Скучных и всегда обиженных? Или же весёлых? Конечно, вторых. Бывает, шлёпнешь такого по удобному месту, а он только: «Мало попало!» Его лупят, а он хохочет. И таких мы больше обожаем, чем унылых. Так же и Господь! Ну, возлюбленные мои, целуйте крест, с праздником, и ступайте с Богом!
Но и во время службы, и читая проповедь, отец Александр чувствовал, что в храме нарастает некая тревога, а когда стали подходить прикладываться к кресту, один из прихожан, латыш Янис, в православном крещении, стало быть, Иван, сказал отцу Александру:
– Батюшка, пришло сообщение, что германские войска наступают по всей границе.
– Как наступают? – не понял отец Александр. – Почему?
– Так что… как бы сказать… объявили войну.
Переоблачаясь, собираясь и складывая вещи, отец Александр старался не думать о тревожном известии, да и какая может быть война, если у Советского Союза с Германией заключен полноценный мирный договор. Причастников в тот день было много, Святых Даров почти не осталось, и отец Александр радовался, что сколько людей возвращено к таинству Святого Причастия. Но после службы радость его омрачилась – слушали радио, и там грозно говорилось о том, что война идёт по всем приграничным территориям, и это не сон и не шутки.
– А ты не верил, когда я тебе про кур говорила, – с укоризной сказала матушка Алевтина, будто это отец Александр своим отрицанием предрассудков был виноват в нападении фашистской Германии на большевистскую Россию.
Он и она, не сговариваясь, подошли к висящим на стене фотографиям сыновей. Алевтина Андреевна простонала:
– А если это надолго? Каким страшным голосом-то объявляют! Сашенька! Что будет-то? Андрюшу и Данилку сразу на войну загребут. А Митю и Васю? Как ты думаешь? Неужто и их пошлют воевать? Ведь уже священники…
– Пересвет и Ослябя монахами были, а на поле Куликовом… – отозвался отец Александр. Подумал немного и решил: – Надо ехать в Ригу к митрополиту.
Тут за окном раздался рёв моторов. Через село проезжал советский танк. Отец Александр выбежал на крыльцо в подряснике и с крестом на груди. Танк остановился. Водитель выскочил, подбежал к калитке:
– Отец! Благослови! Или там… Что-нибудь! Святой водой!
Отец Александр метнулся в дом. Из люка высунулся командир танка:
– Едрёна Матрёна! Боец Морозов! Под трибунал пойдёшь!
– Эх, ма! – в сердцах воскликнул водитель и вернулся на своё место. Танк рванул дальше.
Отец Александр выскочил из дома и уже вслед танку брызгал святой водой:
– Господи! Благослови воинство русское! Мальчиков этих…
– О! Раб Божий Кирилл воин на побывку прибыл. Добро пожаловать в храм!
– Вот ещё! Я только на кладбище. К отцу на могилу…
– И напрасно! Нынче день всех святых. А также и твой праздник. Двух Кириллов – Кирилла Александрийского и Кирилла Белоезерского.
– У вас, попов, каждый день праздники, – засмеялся Кирюха и поспешил на погост.
– Эх! Кирюха-горюха! – покачал головой священник и вошёл в храм.
Он и так всегда прекрасно исповедовал и читал проповеди, а сегодня и вовсе был в ударе. Сам себе удивлялся, до чего хорошо. Один прихожанин исповедовался ему в том, что не чувствует любви к супруге, что она злит его и всё делает не так.
– Это, конечно, грех, – отвечал ему отец Александр. – Но я скажу по секрету, сам иной раз до того свою Алевтину ненавижу, просто от самого себя деваться некуда. Но потом подумаю: ведь она – мой точильный камень, я об неё затачиваюсь. И если бы она время от времени не была такая плохая, разве я стал бы такой хороший? Господь даёт нам жён подчас строптивых, дабы в нас воспитывались твёрдость и смирение. Даёт нам жён чаще всего совсем непохожих на нас. Вот взять хотя бы меня и мою Алевтину Андреевну. Я худён, строен, подтянут. Она – округла и полновата. Взглянуть на нас со стороны, я – единица, она – ноль. Но вместе мы образуем десяточку. Без меня, без единицы, она была бы ноль. Но я и без неё, без нуля, оставался бы всего лишь единичкой.
На проповеди он говорил о смехе и унынии:
– Я замечаю, в последнее время многие стали смеяться друг над другом. Иначе говоря, зубоскалить. Один другого и так, и сяк высмеивает. Всякий чрезмерный смех кончается слезами. Даже есть такая народная примета. Смеялся ли наш Спаситель? Написана бездна католических трактатов, доказывающих, что Он не мог смеяться. Это нелепо. Ведь Он жил, как все люди, в человечьем облике, а, стало быть, должен был и смеяться, когда Ему бывало весело. Только представим себе, как он сидит на свадьбе в Кане Галилейской и не смеётся, когда все вокруг веселятся и хохочут. Нет, конечно, и Он не сидел человеком в футляре, смеялся. Но то, что Он не зубоскалил и не высмеивал других людей, сие несомненно. Давайте же и мы, дорогие братья и сестры, укрощать в себе этот грех глумливого пересмеивания. Над кем зубоскалишь, таковым сам будешь! Другая же крайность – уныние. Что и говорить, много бед свалилось на наш народ в последнее время. Многие потеряли родных и близких, подчас несущих незаслуженное наказание. Но вспомним Иова многострадального, сколько он претерпел, а всё не унывал. Каких детишек вы больше всего любите? Скучных и всегда обиженных? Или же весёлых? Конечно, вторых. Бывает, шлёпнешь такого по удобному месту, а он только: «Мало попало!» Его лупят, а он хохочет. И таких мы больше обожаем, чем унылых. Так же и Господь! Ну, возлюбленные мои, целуйте крест, с праздником, и ступайте с Богом!
Но и во время службы, и читая проповедь, отец Александр чувствовал, что в храме нарастает некая тревога, а когда стали подходить прикладываться к кресту, один из прихожан, латыш Янис, в православном крещении, стало быть, Иван, сказал отцу Александру:
– Батюшка, пришло сообщение, что германские войска наступают по всей границе.
– Как наступают? – не понял отец Александр. – Почему?
– Так что… как бы сказать… объявили войну.
Переоблачаясь, собираясь и складывая вещи, отец Александр старался не думать о тревожном известии, да и какая может быть война, если у Советского Союза с Германией заключен полноценный мирный договор. Причастников в тот день было много, Святых Даров почти не осталось, и отец Александр радовался, что сколько людей возвращено к таинству Святого Причастия. Но после службы радость его омрачилась – слушали радио, и там грозно говорилось о том, что война идёт по всем приграничным территориям, и это не сон и не шутки.
– А ты не верил, когда я тебе про кур говорила, – с укоризной сказала матушка Алевтина, будто это отец Александр своим отрицанием предрассудков был виноват в нападении фашистской Германии на большевистскую Россию.
Он и она, не сговариваясь, подошли к висящим на стене фотографиям сыновей. Алевтина Андреевна простонала:
– А если это надолго? Каким страшным голосом-то объявляют! Сашенька! Что будет-то? Андрюшу и Данилку сразу на войну загребут. А Митю и Васю? Как ты думаешь? Неужто и их пошлют воевать? Ведь уже священники…
– Пересвет и Ослябя монахами были, а на поле Куликовом… – отозвался отец Александр. Подумал немного и решил: – Надо ехать в Ригу к митрополиту.
Тут за окном раздался рёв моторов. Через село проезжал советский танк. Отец Александр выбежал на крыльцо в подряснике и с крестом на груди. Танк остановился. Водитель выскочил, подбежал к калитке:
– Отец! Благослови! Или там… Что-нибудь! Святой водой!
Отец Александр метнулся в дом. Из люка высунулся командир танка:
– Едрёна Матрёна! Боец Морозов! Под трибунал пойдёшь!
– Эх, ма! – в сердцах воскликнул водитель и вернулся на своё место. Танк рванул дальше.
Отец Александр выскочил из дома и уже вслед танку брызгал святой водой:
– Господи! Благослови воинство русское! Мальчиков этих…
5
Через пару дней настоятель храма Святого Владимира в русском селе Тихом отец Александр Ионин отправился к своему давнему другу Сергию Воскресенскому, митрополиту Виленскому и Литовскому, экзарху Латвии и Эстонии. Езда недалёкая, и к полудню он уже видел высокие шпили рижских соборов. Ему они очень нравились, хотя вроде бы и являли собой зрелище, чуждое русскому оку. И когда кто-то спорил, он говаривал: «А шпиль Петропавловки?»
Митрополит Сергий был на шестнадцать лет моложе батюшки Александра и весьма высоко ценил его как выдающегося протоиерея. Разными путями свела судьба этих двух людей в Латвии.
Сергий, в миру Дмитрий Николаевич Воскресенский, взрастал в московских духовных вертоградах – сначала училище, потом семинария, за ней академия. Отец Александр родился в Ярославской губернии, окончил Ярославскую духовную семинарию, учительствовал в церковно-приходских школах, был замечен петербуржцами и приглашён в нашу северную Александрию, где его рукополагал сам митрополит Вениамин, впоследствии жестоко умученный большевиками и расстрелянный на кладбище Александро-Невской лавры.
После революции Сергий сначала подвизался на гражданском поприще, учился в Московском университете, но был изгнан оттуда как чуждый элемент и арестован за антисоветскую пропаганду. Александр служил в петроградских храмах, арестован был по делу митрополита Вениамина, три месяца провел в заточении, затем три года в лагерях на Северном Урале.
Пройдя через узилища, Сергий стал монахом московского Данилова монастыря, а Александр вернулся в Ярославскую епархию, с трудом поднимал на ноги четверых сыновей, коих послал ему Господь в начале двадцатого века. Матушка долго была бесплодна, а потом – в тридцать шесть лет родила Василия, в тридцать восемь – Дмитрия, в сорок – Андрея, а в сорок четыре добавила к ним ещё и Даниила. На том её деторождение прекратилось. Но и то – великое счастье, четверо сыновей! В конце двадцатых годов отца Александра изгнали из родной епархии, он мыкался, испил до дна горькую чашу, покуда не оказался в Орехово-Зуеве, где получил, наконец, место священника в соборе, настоятелем которого был к тому времени Сергий Воскресенский. Здесь они познакомились, подружились и навсегда полюбили друг друга. Александр Сергия – за неиссякаемый ум и широкую душу, Сергий Александра – за его детскую непосредственность и необычайные дарования собеседника, которые позволяли ему быть непревзойденным исповедником и проповедником. Исповедуя или проповедуя, отец Александр всегда бывал лаконичен и точен, находил упоительные образы и великолепные сравнения, так что на исповедь к нему всегда собиралась толпа, а когда он выходил в конце службы, по храму разносилось радостное: «Сегодня батюшка Александр будет проповедь читать!»
Когда Сергий покинул Орехово-Зуево, таланты Александра пошли батюшке во вред – другие священники завидовали тому, как его любит паства, и стали строить козни. Долго он терпел, но, в конце концов, не выдержал и отправился к своему другу. Сергий к тому времени уже был в Москве архиепископом, управляющим делами Патриархии, а до того побывал на епископстве и в Коломне, и в Бронницах, и в Дмитрове. Отец Александр чистосердечно пожаловался ему на жизнь и незаслуженные гонения от своих же, и тот посодействовал его переводу в Латвию, где открылось место настоятеля храма в селе Тихом, которое официально по-латышски именовалось Текексне. Здесь отец Александр впервые зажил спокойно и безмятежно, обожаемый паствой и не обижаемый властями. Сыновья его были пристроены в Москве и Ленинграде, трое старших тоже стали священниками, младший служил моряком в Севастополе, и можно было теперь насладиться полнотой своего цветущего шестидесятилетнего возраста, когда в мужчине постепенно угасают чадящие страсти и распахивается радость мудрого собеседования с Божьим миром. К этому времени в бороде и власах батюшки Александра стала образовываться благородная и весьма пригожая седина. Матушка Алевтина, более всего любившая читать писателя Николая Лескова и заимствовать из его сочинений разные забавные слова, ласково называла мужа:
– Зайчик мой подседелый.
Через пару лет Латвия вкупе с Литвой и Эстонией вошла в состав СССР. Тревожное время! Всюду шли аресты, всюду свирепствовали «органы бесоопасности», как тайком называл их отец Александр. Кто знает, что могло прийти им в рогатые головы? Возьмут да и тряхнут подседелого зайчика: «А за что это ты, поп, на Урале в лагерях обретался?» Но Бог явил милость, и протоиерей Александр Ионин вышел из этого периода своей жизни без единой царапинки.
А каково же было ликование, когда на место Августина назначили нового митрополита, и им оказался не кто иной, как родная душа – Сергий Воскресенский! О таком можно было только мечтать. Живи да восхищайся милостью Творца! И на тебе! – прошло всего три месяца с тех пор, как дорогой друг стал митрополитом Виленским и Литовским, экзархом Латвии и Эстонии, то есть первосвященником всея Прибалтики, новая беда пришла откуда не хотелось.
И вот теперь отец Александр ехал к своему другу с новыми треволнениями – что это за война такая и чего от неё ожидать?
Митрополит Сергий был на шестнадцать лет моложе батюшки Александра и весьма высоко ценил его как выдающегося протоиерея. Разными путями свела судьба этих двух людей в Латвии.
Сергий, в миру Дмитрий Николаевич Воскресенский, взрастал в московских духовных вертоградах – сначала училище, потом семинария, за ней академия. Отец Александр родился в Ярославской губернии, окончил Ярославскую духовную семинарию, учительствовал в церковно-приходских школах, был замечен петербуржцами и приглашён в нашу северную Александрию, где его рукополагал сам митрополит Вениамин, впоследствии жестоко умученный большевиками и расстрелянный на кладбище Александро-Невской лавры.
После революции Сергий сначала подвизался на гражданском поприще, учился в Московском университете, но был изгнан оттуда как чуждый элемент и арестован за антисоветскую пропаганду. Александр служил в петроградских храмах, арестован был по делу митрополита Вениамина, три месяца провел в заточении, затем три года в лагерях на Северном Урале.
Пройдя через узилища, Сергий стал монахом московского Данилова монастыря, а Александр вернулся в Ярославскую епархию, с трудом поднимал на ноги четверых сыновей, коих послал ему Господь в начале двадцатого века. Матушка долго была бесплодна, а потом – в тридцать шесть лет родила Василия, в тридцать восемь – Дмитрия, в сорок – Андрея, а в сорок четыре добавила к ним ещё и Даниила. На том её деторождение прекратилось. Но и то – великое счастье, четверо сыновей! В конце двадцатых годов отца Александра изгнали из родной епархии, он мыкался, испил до дна горькую чашу, покуда не оказался в Орехово-Зуеве, где получил, наконец, место священника в соборе, настоятелем которого был к тому времени Сергий Воскресенский. Здесь они познакомились, подружились и навсегда полюбили друг друга. Александр Сергия – за неиссякаемый ум и широкую душу, Сергий Александра – за его детскую непосредственность и необычайные дарования собеседника, которые позволяли ему быть непревзойденным исповедником и проповедником. Исповедуя или проповедуя, отец Александр всегда бывал лаконичен и точен, находил упоительные образы и великолепные сравнения, так что на исповедь к нему всегда собиралась толпа, а когда он выходил в конце службы, по храму разносилось радостное: «Сегодня батюшка Александр будет проповедь читать!»
Когда Сергий покинул Орехово-Зуево, таланты Александра пошли батюшке во вред – другие священники завидовали тому, как его любит паства, и стали строить козни. Долго он терпел, но, в конце концов, не выдержал и отправился к своему другу. Сергий к тому времени уже был в Москве архиепископом, управляющим делами Патриархии, а до того побывал на епископстве и в Коломне, и в Бронницах, и в Дмитрове. Отец Александр чистосердечно пожаловался ему на жизнь и незаслуженные гонения от своих же, и тот посодействовал его переводу в Латвию, где открылось место настоятеля храма в селе Тихом, которое официально по-латышски именовалось Текексне. Здесь отец Александр впервые зажил спокойно и безмятежно, обожаемый паствой и не обижаемый властями. Сыновья его были пристроены в Москве и Ленинграде, трое старших тоже стали священниками, младший служил моряком в Севастополе, и можно было теперь насладиться полнотой своего цветущего шестидесятилетнего возраста, когда в мужчине постепенно угасают чадящие страсти и распахивается радость мудрого собеседования с Божьим миром. К этому времени в бороде и власах батюшки Александра стала образовываться благородная и весьма пригожая седина. Матушка Алевтина, более всего любившая читать писателя Николая Лескова и заимствовать из его сочинений разные забавные слова, ласково называла мужа:
– Зайчик мой подседелый.
Через пару лет Латвия вкупе с Литвой и Эстонией вошла в состав СССР. Тревожное время! Всюду шли аресты, всюду свирепствовали «органы бесоопасности», как тайком называл их отец Александр. Кто знает, что могло прийти им в рогатые головы? Возьмут да и тряхнут подседелого зайчика: «А за что это ты, поп, на Урале в лагерях обретался?» Но Бог явил милость, и протоиерей Александр Ионин вышел из этого периода своей жизни без единой царапинки.
А каково же было ликование, когда на место Августина назначили нового митрополита, и им оказался не кто иной, как родная душа – Сергий Воскресенский! О таком можно было только мечтать. Живи да восхищайся милостью Творца! И на тебе! – прошло всего три месяца с тех пор, как дорогой друг стал митрополитом Виленским и Литовским, экзархом Латвии и Эстонии, то есть первосвященником всея Прибалтики, новая беда пришла откуда не хотелось.
И вот теперь отец Александр ехал к своему другу с новыми треволнениями – что это за война такая и чего от неё ожидать?
6
Сергий принял Александра, как и ожидалось, наитеплейшим образом. Он намеревался вкусить трапезу, и батюшка подоспел как нельзя вовремя. При митрополите находилось несколько лиц духовного звания. Первым был священник Иоанн, латыш по фамилии Гарклавс. Вторым – бодрый семидесяти-с-чем-то-летний настоятель Рижского кафедрального собора отец Кирилл, о котором отец Александр долгое время знал, что у него смешная фамилия Заяц. Но позже выяснилось, что не Заяц, а Зайц, а вообще даже и не так, потому что отец Кирилл тоже латыш и исконная у него фамилия Закис, и в юности он был не Кириллом Ивановичем, как сейчас, а Карлом Яновичем. Третьим гостем митрополита был священник Роман Берзиньш из церкви Покрова Божьей Матери в Яунслабаде. Как видим, все трое – латыши, но иному русскому хоть тресни не бывать таким православным и таким русским, как эти латыши. Отец Александр знал всех троих и рад был увидеть их сейчас у преосвященнейшего.
– Я давно замечал, – смеялся митрополит, – что едва только я начну с душой рассказывать об отце Александре, так тут же либо он сам явится, либо о нём какое-нибудь известие поступит, либо его духовное чадо пожалует. Представь, батюшка, я пять минут назад говорил моим гостям о том, какой ты в детстве был некрасивый.
– Было такое, – охотно откликнулся отец Александр. – И мне нечего скрывать от высокого собрания, что с рождения я был не просто некрасив, а весьма непригляден в своём внешнем проявлении. Вообразите, на голове редкие волосёнки, а на лице, имеющем постоянный красный оттенок, вовсе никаких волос не росло – ни ресниц, ни бровей. При этом глазки махонькие, а надбровные дуги и нос выпуклые.
Гости митрополита Сергия ласково улыбались, внимая окающей и необыкновенно напевной речи отца Александра, свойственной выходцам из ярославских и костромских земель.
– Как вы сами догадываетесь, – продолжал батюшка, – зрители таковых видовых несоответствий меня чурались, словно я был леший. И это при том, что братья мои отличались завиднейшей красотой. Я мечтал жениться и иметь много детей. А братья говорили мне: «За такого урода ни одна не пойдёт, даже и не мечтай!» Что мне оставалось делать? Существо мало верующее, глядишь, и в петлю полезло бы. Но счастье моё, что Господь искони дал мне большую веру в Него самого и Его неиссякаемую милость. И я молился. Молился горячо о том, чтобы Он смягчил мою внешнюю унылую неприглядность. И вот однажды произошло чудо…
– Вот-вот, про зеркало! – весело ёрзнул в своём кресле митрополит.
– Мне приснился сон, – сверкая глазками, продолжал отец Александр, – будто я слышу голос: «Встань, юноша Александр, и подойди к зеркалу!» Я подошёл и увидел в зеркале не то привычное отражение, от которого хотелось по-волчьи выть, а вполне благовидного старца, убелённого сединами, осанистого, а за спиной у него стояли многие дети. «Кто сей муж, достоинствами украшен?» – спросил я. «Это ты», – раздался мне в ответ всё тот же голос. «Нет, это не я», – говорю. «Нет, это ты. За твою веру и по твоим молитвам с возрастом будешь таковым. И детей у тебя будет много, и даже слишком много».
– Я давно замечал, – смеялся митрополит, – что едва только я начну с душой рассказывать об отце Александре, так тут же либо он сам явится, либо о нём какое-нибудь известие поступит, либо его духовное чадо пожалует. Представь, батюшка, я пять минут назад говорил моим гостям о том, какой ты в детстве был некрасивый.
– Было такое, – охотно откликнулся отец Александр. – И мне нечего скрывать от высокого собрания, что с рождения я был не просто некрасив, а весьма непригляден в своём внешнем проявлении. Вообразите, на голове редкие волосёнки, а на лице, имеющем постоянный красный оттенок, вовсе никаких волос не росло – ни ресниц, ни бровей. При этом глазки махонькие, а надбровные дуги и нос выпуклые.
Гости митрополита Сергия ласково улыбались, внимая окающей и необыкновенно напевной речи отца Александра, свойственной выходцам из ярославских и костромских земель.
– Как вы сами догадываетесь, – продолжал батюшка, – зрители таковых видовых несоответствий меня чурались, словно я был леший. И это при том, что братья мои отличались завиднейшей красотой. Я мечтал жениться и иметь много детей. А братья говорили мне: «За такого урода ни одна не пойдёт, даже и не мечтай!» Что мне оставалось делать? Существо мало верующее, глядишь, и в петлю полезло бы. Но счастье моё, что Господь искони дал мне большую веру в Него самого и Его неиссякаемую милость. И я молился. Молился горячо о том, чтобы Он смягчил мою внешнюю унылую неприглядность. И вот однажды произошло чудо…
– Вот-вот, про зеркало! – весело ёрзнул в своём кресле митрополит.
– Мне приснился сон, – сверкая глазками, продолжал отец Александр, – будто я слышу голос: «Встань, юноша Александр, и подойди к зеркалу!» Я подошёл и увидел в зеркале не то привычное отражение, от которого хотелось по-волчьи выть, а вполне благовидного старца, убелённого сединами, осанистого, а за спиной у него стояли многие дети. «Кто сей муж, достоинствами украшен?» – спросил я. «Это ты», – раздался мне в ответ всё тот же голос. «Нет, это не я», – говорю. «Нет, это ты. За твою веру и по твоим молитвам с возрастом будешь таковым. И детей у тебя будет много, и даже слишком много».