Секула Хелена. Барракуда

   – А чего тут делить было? Тут как пес на своей земле ложился, хвост на соседский огород торчал. Только адвокатам рай, когда наследники мордобой устраивают.
   Я молчал. Этот тип не настолько глуп, чтобы признаваться, что он родом из Ориля. Это камуфляж.
   Из тумана вынырнул дорожный указатель. Я свернул, и мы углубились в лес. Через двести метров кончился асфальт, машина подпрыгнула на первых колдобинах, потом последовало нечто похожее на взрыв – и тишина. «Мотор скис», – подумал я, и последнее слово рассыпалось у меня в голове искрами…

* * *

   Ветер терзал фонарь – четырехгранную призму, – из фонаря волнами истекал свет. Болезненно поскрипывала цепь в ритме прилива и отлива золотистого блеска. В том же ритме приближались и удалялись голоса.
   – Да не шуми так, – буркнул мужской голос. – Чего у тебя ведро так скрипит?
   – Ворот покривился, вот и пищит, – извиняющимся тоном отозвался шепелявый женский голос.
   Скрежет утих.
   – Свежей воды набрать бы надоть.
   Никто не отвечает.
   – Дык я говорю, свежей водицы надоть, похолоднее.
   – И эта холодная.
   – Дык как скажете…
   Цок-цок-цок – конские копыта. Коня зовут Мерин, так окликнул его мужской голос. Мерин. Только мерин – это же не имя, так называют татарских конников… да нет же, жеребцов. Снова скрип. Сквозь сверлящий звук прорвался голос:
   – Да поставь же ты это ведро и перестань вертеться под ногами!
   – Вы ж велели холодные мокрессы ему класть, дык я и кладу. Чего вы хочете?
   – Чтобы ты села… во-он там… и тихо сидела.
   – «Он избавит тебя от сети ловчей, Он спасет от чумы, и дьявольских порчей, и будешь славить Его до конца века по закону-обряду Мелхиседека», – монотонно затянула женщина народное переложение Давидова псалма.
   Негромко, но глухой напев и скверная дикция неприятно раздражают слух.
   – Замолчи, баба! Молиться можешь, только петь перестань!
   – От, значить, и псалмов не позволяют. Дык тогда по четкам молиться буду. По четкам можно?
   – Можно. Но тихо!
   – С час пройдет, пока он очухается. На кой ты его так шандарахнул, Мерин?
   Вроде бы я этот голос уже слышал.
   – Damn! Одно вытекает из другого. Зачем ему башку ошеломить, ты мог его без жизни сделать. Я очень не рад такой работе, очень!
   – Я думал, он нарочно остановился, чтобы в лес улизнуть. Прости, Стив.
   – Надо было полегче оглухивать! – Стив неумолим.
   О ком это они? Мне надо привести мысли в порядок. Знакомый тембр – это Мерин, второй голос я где-то слышал, только вот не помню где. Третий – это Стив. Голос совершенно чужой, но само имя почему-то мне знакомо. Зачем Стив потребляет слова в их древнем значении? Словно он родом из прошлого века.
   Я старательно пытаюсь постичь значение слов, мучительно выжимаю их сквозь сухие, потрескавшееся губы.
   – Бредит, – замечает Стив. – Разбудись, баба, смени ему компресс.
   – Счастливый примитив. Работа, молитва, еда, сон. Она даже нас не боится, мы превосходим возможности ее воображения.
   Звякнуло стекло, забулькала жидкость. Совсем рядом послышались шаркающие шаги.
   – Ой, дай Боженька, чтобы вы уж опамятовались, пан адвокат. – Женское бормотание резануло ухо.
   Лба коснулась холодная мокрая тряпка. Всхлипывающий голос что-то лепетал про какую-то Брониславу, о том, что адвокат Оскерко знает Брониславу и людей в Ориле, и ее, владелицу шепелявого голоса, что адвокат может сказать, что сам ее нанял тут за порядком присматривать.
   Мне уже не мерещился свет фонаря, а маятник огромных часов больше не разрезал слова на отдельные звуки. В черепе стремительно разрастался пылающий арбуз, во рту стоял мерзкий привкус. Хотелось пить, но сил не хватало даже чтобы протянуть руку.
   Холодная влага чуть смягчила пожар в мозгу. Компресс. Его сменила баба. У нее с бандитами нет ничего общего, она перепугана и храбрится. Я не знаю, кто она. Скорее всего, кто-нибудь из легиона родственниц и свойственниц Брониславы.
   Медленно прихожу в себя.
   Наконец открыл глаза – в голове словно распахнулись ворота.
   Я в гостиной в доме Этера. Полутьму разгонял единственный источник света в углу комнаты. Я лежал почти в полной темноте в противоположном углу – на диване у камина. Рядом чернел провал остывшего очага. Калориферы тоже выключены, но я не чувствовал холода. Пальцы нащупали пушистую шерсть. Старый мохеровый плед из моей машины.
   – Давай новый компресс, – послышался голос Стива.
   Ни его, ни остальных я не видел, одну только бабу.
   – Дык я ж свежий ему поклала, – бормотнула она, но поднялась.
   Двигалась она тяжело. Шаркая растоптанными шлепанцами, побрела к ведру возле моего ложа. Окунула тряпку, звякнул лед. Руки у бабы неприятно розовые, словно ручонки пластмассовых кукол. Она принялась выкручивать тряпку, и я понял, что это резиновые перчатки.
   Сама баба напоминала кучку тряпья.
   Небольшого роста, сгорбленная, поверх просторной рубахи с длинными рукавами надета овчинная безрукавка. Длинная, мешковатая юбка, на груди скрещены концы шерстяной шали, на бесформенных ногах черные чулки домашней лзязки.
   Баба прошаркала ко мне и положила на виски успокоительный холод. Одна щека у нее опухла, глаз заплыл, слезится. Традиционный наряд горничной – кокетливый фартучек и кружевной чепчик на собранных в пучок седых волосах – выглядит на ней нелепо и смехотворно.
   Я ее не знаю.
   Зазвонил телефон. Баба потрусила в темноту.
   – Виташкова говорит, домработница… – Пауза. – Это панам хтой-то звонит!
   Старуха вернулась на свой пост к моему дивану.
   – Вали, Мерин, – скомандовал второй голос.
   – Сей момент!
   Мерин прошел мимо меня. Среднего роста, вытертые джинсы, рубашка. Широченные плечи, мускулистые лапищи и крепкие бедра. Костолом. На лице черная маска с прорезями для глаз.
   Куда они послали этого разбойника? Меня душил страх за близких. Хватит! Хватит притворяться дохлой мухой. Я приподнялся на локтях, но тут же со стоном повалился обратно, словно мне дали обухом между глаз.
   – Как вы себя чувствуете, пан адвокат? – обеспокоенно спросил Стив.
   Наконец-то они перестали быть только голосами. Эта парочка была не в черных масках, а в маскарадных домино. Арлекины!
   Второй тип сел подальше от моего дивана. Стив встал рядом, облокотился о каминную полку. Так он может видеть и двери, и меня, и бабу, которая курсирует между моим ложем и ведром.
   Облачение второго выдержано в модном сейчас военном стиле. Штанины заправлены в сапоги, что-то вроде гимнастерки с множеством карманов, нашивок и хлястиков. Волосы с проседью.
   Стив выглядит весьма оригинально. Шляпа-котелок сдвинута на затылок, а из-под американской армейской куртки проглядывает костюмчик в стиле «Великий Гэтсби». При атлетическом сложении Стива костюмчик ему явно тесен, а сапожки из телячьей кожи мало сочетаются с остальным одеянием.
   Собственно говоря, я вовсе не уверен, что этого человека действительно зовут Стив. Может быть, я ослышался в бреду. Вспомнились рассказы Этера о ломаном польском языке Стива, неразлучного спутника старшего Станнингтона. Эти личности тоже не самые лучшие ораторы… С тех пор как я пришел в себя, это имя ни разу не было названо. Бандиты избегают называть друг друга по именам.
   – К делу! – потребовал Второй.
   Голос его по-прежнему кажется мне знакомым.
   – У меня нет с вами…
   – Damn! Так у нас есть, и вашенский интерес тож имеется, хоть пану адвокату может мерещиться, что оного интересу нету.
   Котелок словно специализировался на архаичном лексиконе. Они с Мерином явно предпочитают старинный польский язык.
   Может, Мерин просто подражает Котелку? А сам Котелок родом из-за океана, где из поколения в поколение передается окаменевшая во временном срезе речь. Речь крестьян прошлого века с примесью оборотов из Ветхого Завета.
   Неужели они не отдают себе отчета, что манера речи способна выдать их с головой? Второй производит впечатление умного человека. А может, они намеренно это делают? Маскируются архаичностью.
   – Нам надо ваше жилье обыскать. Пусть пан адвокат жену из дома вызовет или нас ей объявит!
   – Я добровольно выдам то, что вы ищете. Если бы я еще знал, что их интересует. У меня в работе пара арбитражных дел, дело о наследстве и поиски матери Этера. Все мои документы хранятся в конторе. Естественно, сообщать об этом я не спешу. Профессиональная этика требует хранить тайну клиента даже в таких обстоятельствах.
   – Ваша контора нас уже не интересует, – угадал мои мысли Второй.
   Я машинально нащупал в кармане бумажник. Он на месте, зато нет ключей. Теперь мне стал понятен телефонный разговор. По телефону сообщили результат обыска в моей канцелярии на Крулевской.
   – Совладаем с любой псиной, даже такой, как ваша, – добавил Второй, по-своему истолковав мое молчание.
   – Есть еще мой сын, – прошептал я, чувствуя, как деревенеют губы.
   – Уберите жену, а Бею ничего плохого мы не сделаем. – Второй выделил имя моего сына.
   Я не знал, где Бей. Он вышел из дома вечером вместе с целой компанией молодых людей. Второй со смешком назвал хорошо известный мне адрес. Там живет сокурсница Бея.
   – Не тяните время, пан адвокат. Котелок сграбастал телефон, шагнул ко мне и налетел на бабу. Ведро стукнуло бандита по ноге и покатилось по полу, заливая ковер водой.
   – Ты… Баба! Баба! – Котелок выплюнул это слово, словно ругательство. Он встал у меня за спиной. Я чувствовал на затылке его дыхание. – И чтоб без штучек!
   – Я могу задержать жену в канцелярии. Попрошу, чтобы она перепечатала на машинке один документ, если в моей конторе можно что-нибудь найти после шабаша ваших подручных.
   – Мы следов не оставляем.
   – То-то я вижу! – Я махнул рукой в сторону залитого ковра.
   – Тамотко напакостила эта горнишка… – Котелок ткнул пальцем в бабу. – Потом надоть поправить!
   – Ян! – Второй набрал номер. – Пан адвокат просит тебя наведаться за его женой. Отвезешь ее на Крулевскую. Оставишь ей ключи от кабинета и какие-нибудь документы, чтобы перепечатала. Телефон в канцелярии работать не должен. Пан адвокат предупредит жену, что линия испорчена.
   Баба возилась с ковром, пытаясь ликвидировать потоп моим компрессом. Она то и дело склонялась над ведром, выжимая тряпку.
   – Тряпку вон! – рявкнул Второй и пододвинул ко мне телефон.
   Баба переставила ведро, огласив комнату скрежетом ручки.
   – Ша, баба! – Котелок шваркнул кулаком по столу.
   Я медленно набрал свой домашний номер.
   – Ковер-то дорогой какой! – тихо причитала баба. – Промокнет насквозь, лак с полу-то слезеть, а меня с работы взашей вытолкають. И за что мне напасть така! – Она всхлипнула.
   – Я с этой кретинкой не выдержу! – взорвался Котелок.
   Похоже, он не только ветхозаветным языком владеет.
   Трубку взяла Тина. Я спокойно спросил, где Бей.
   – Он еще не вернулся, но ты мог бы пожаловать домой…
   – Слушай меня внимательно, Кристина.
   Я изложил ей все, о чем мы договорились с мерзавцами. Полным именем я называю жену лишь в очень ответственные моменты. В таких случаях она делает все, о чем я прошу, не задавая вопросов. Вот и сейчас Тина не удивилась и не рассердилась, хотя я поднял ее с постели.
   – Ковер посушить можно? – встряла баба, стоило мне положить трубку. – Сухой ветоши надоть, чтоб мокроту впитала. – Она ткнула в Котелка розовой рукой. – Господин хороший, ты мне двери-то отомкни, в кладовку пусти.
   Снова зазвонил телефон. Второй приказал бабе ответить. Старуха забубнила что-то в трубку, потом сунула ее Второму.
   – У вас необыкновенная жена, – похвалил бандит, выслушав рапорт. – Она уже выехала и по вашей просьбе взяла с собой собаку.
   – А этот пан пущай со мной на чердак пойдеть!
   Судя по всему, баба решила взять измором типа в котелке.
   – Да иди сама! – милостиво отозвался Котелок.
   В мансарду вела лестница из большой комнаты, где мы находимся.
   – Печку натопить бы, нехай сушит ковер, – решил Котелок.
   По обе стороны от камина в нишах высились мелко поколотые дрова.
   Сверху пришлепала баба с охапкой белого полотна. Шуршащими крахмальными простынями она принялась впитывать воду с ковра, развела немыслимую суету. То и дело дергала типа в котелке, требуя то вынести ведро с водой, то сухих тряпок, то пылесос.
   И тут снова раздался телефонный звонок.
   Котелок конфисковал у бабы ревущий пылесос. Второй принял очередной отчет.
   – Ждите! – Он повесил трубку. – Вы идите-ка наверх спать, пани Виташкова. Остальное мы тут сами уберем.
   Котелок тренькнул ключами.
   – Ну, шевелись! – поторопил он.
   Баба начала тяжело взбираться по лестнице. Пару минут все молчали. Котелок, убедившись, что старуха ушла, прошел к дивану и встал в изголовье. Второй шагнул ко мне.
   – Пан адвокат, где документы Орлано Хэррокса?
   – Я не знаю, о чем вы говорите.
   – Вот вышибу тебе все зубы, еж твою вошь, вместе со вставными, так сразу вспомнишь! – Вежливости как не бывало.
   – Это не поможет. Я никогда не слышал про Орлано Хэррокса. – Тут я несколько отошел от истины.
   – Дать ему в морду? – поинтересовался Котелок.
   – Я бы не стал подвергать опасности семью, – спокойно сказал я.
   Должно быть, мое самообладание сбило их с толку больше, чем аргументы. Во всяком случае, зубы мои остались при мне. Второй сменил тон.
   – Вы знаете каталонку Мерседес Амадо? – Я отрицательно качнул головой. – А сербиянку Лицу Милович? Польку Фелицию Адамец?
   – Никого из них я не знаю.
   – Это одно и то же лицо. Очень может быть, что она пользуется и другими именами. По нашим данным, эта особа депонировала у вас документы доктора Орлано Хэррокса. Сегодня видели, как она входила к вам в дом. Худая, невысокая девушка, волосы темные, короткая стрижка. Глаза карие. Одета в джинсовый костюм.
   – Я никогда не встречал никого похожего.
   Неужели это она мне звонила? Кем бы ни была эта девушка, мафиози из варшавского предместья ничего от меня не узнают.
   – Сегодня вечером один из наших людей видел ее возле вашей калитки.
   – Тогда почему он ее не остановил? Не смог справиться с одинокой девушкой?
   – Ей повезло. Она успела вбежать в ваш сад.
   – Это сильно меняет дело. Наш сад – три тысячи квадратных метров, деревья растут очень густо, там можно отлично спрятаться.
   – Мы учли эту возможность.
   – Допустим, она вошла в сад. Но ведь должна была и выйти!
   – Тем не менее, она исчезла. Вы могли помочь ей ускользнуть от нас.
   – Каким образом, если в моей машине караулил ваш Мерин?
   – Тогда Мерина еще не было в машине.
   Воцарилось молчание. Котелок поворошил угли в камине.
   – Что это? – Второй замер.
   Дождь все еще стучал по окнам, ветви тревожно скреблись о стекло. Но в этом однообразном, уже привычном шуме появилась какая-то новая нотка. Негромкий, ритмичный звук. Только пауза в разговоре позволила услышать, как ветер треплет створку открытого окна.
   Котелок взлетел по лестнице. Его тяжелые шаги загрохотали наверху. Внезапно по комнате пронесся сильный порыв ветра, в камине взвился вихрь пепла. Сквозняк захлопнул дверь. С галереи свесился Котелок.
   – Бабы нет! Связала простыни и по ним удрала! – Под его сапогами снова застонали ступеньки. – Она ж говорила, что тебя знает! – в бешенстве процедил он сквозь стиснутые зубы.
   – Здесь много женщин, которые меня знают.
   – Ты почему не сказал, что никогда не видел этой старухи?
   – Меня никто не спрашивал.
   – Если ты хочешь здоровья и счастья своей семье, адвокат, то забудь о нас!
   Меня схватили за руки. Паутина обволокла мое лицо.
   Я куда-то плыл, стараясь защититься от небытия. В мозгу догорала последняя мысль: бабе не дали наркоза, поверили, что со второго этажа она не убежит. Невероятно! Какая-то мистификация…

* * *

   Через множество слоев ваты просачивались два голоса. Сначала это просто шелест, потом звуки, постепенно я начинаю различать слова.
   – Ужотко встанет, тогда скажу, а будить не буду, – шептал сердитый женский голос.
   – Вас, пани Виташкова, заместо бультерьера на цепь садить! – фыркнул мужчина.
   Виташкова! В памяти всплыл образ бабы с распухшей щекой и покрасневшими глазами. Вот она идет к телефону, шаркая шлепанцами, и шепелявит в трубку свою фамилию. Но у этой женщины звучный, чистый голос. Порванные дурманом мысли медленно проникают сквозь марево: каким-то образом эта старушка со скрюченными артритом суставами сумела по простыням выбраться со второго этажа.
   Стоп! Ее рук я не видел. Их скрывали резиновые перчатки. Но почему?
   – Не пхайтесь туда! Человеку плохо, он отдохнуть должен, – снова зашептала женщина.
   – Ей-богу, чтоб я сдох, наклюкался пан адвокат! – радостно хохотнул знакомый мужской голос. – Житейское дело-то, ничего страшного… А с кем назюзился, не с профессором из дачного поселка?
   – Бей отца будить запретил!
   Имя сына пронзило мозг электрической искрой.
   – Пани Виташкова! – Собственный голос едва не расколол мне череп.
   – Добрый день, пан адвокат.
   Первым в комнату протиснулся староста, за ним – Виташкова.
   – Бей ранесенько приехал и не позволил вас беспокоить, пока вы сам не встанете, – повторила женщина.
   Не знаю, утро сейчас или вечер. За окном серая мгла, идет дождь. Часы мои остановились.
   Виташкова села напротив меня: худенькая, маленькая, в широкой рубахе и поношенной овчинной безрукавке. На груди скрещены два конца вязаной шали, на ногах черные вязаные чулки, похожие на полярные унты. Седые волосы собраны в пучок.
   Виташкова! А раздутая флюсом щека, щелка заплывшего глаза, красные веки и ведьмина шепелявость – неужели бред наркотического сна?
   – А вы знаете моего сына?
   – Ну как же, конечно! Да и вас, пан адвокат. Я ж племянница Бронки Брыкаловой, Марьяна Виташкова, здешняя домработница, а Бей вам письмецо оставил.
   Из кармана мешковатой юбки она вытащила листок.
   Я узнал почерк Бея.
   Отец! У меня сегодня заседание в суде, закончится около четырех. Я обязательно за тобой приеду, поэтому самостоятельно ничего не предпринимай. Маму не тревожь, спи. Ты у нее на плохом счету. Но ты не беспокойся, мы что-нибудь придумаем. Отдохни и проветрись от коньячной вони.
   Виташкова ведет себя так, словно ночью с ней не происходило ничего необычного. Но при старосте я не хочу ни о чем расспрашивать.
   – Бей звонил, прежде чем приехать?
   – Он приехал не сказавшись. Велел постелить вам. Я принесла одеяло из гостевой комнаты, – объяснила Виташкова происхождение перины, из-под которой я с трудом выкарабкался.
   – А что было дальше?
   – А чего было? Накрыл он вас, окна распахнул, запретил их закрывать и вас будить. Сел в машину и уехал, – неохотно ответила Виташкова.
   Она явно недовольна, что я вынуждаю ее открывать подробности, связанные с моим непристойным состоянием, в присутствии старосты. Я не знаю этой женщины, но, будучи родней Брониславы, Виташкова считает меня членом клана и заботится о моей репутации.
   – Который час? – Мне не терпелось поскорее выбраться из временной пропасти.
   – Да уж полдень прошел, – просияла Виташкова. – Бойлер нагрелся, может, пан адвокат ванну примет?
   – Вы мойтесь, я подожду, – поощрил меня Мишковяк.
   Я собрался с силами и на ватных ногах поплелся в ванную. Мишковяк проводил меня понимающим взглядом.
   – Вы после мытья халат какой накиньте, там разные висят, а одежду оставьте. Я почищу свитерок и штаны поглажу.
   Мне начинает казаться, что я облевал свитер. Доказательства чудовищного пьянства множатся с каждой минутой.
   Собственное отражение меня испугало. Зеленоватая помятая рожа, поросшая неряшливой седой щетиной, мешки под мутными глазками, а выражение лица подловатое. Ничего удивительного, что люди навоображали черт-те что. Еще немного, я и сам поверю, что в одурманенном состоянии напился как свинья. Да это просто написано на бесстыжей морде в зеркале.
   Контрастный душ вернул мне уверенность. В комнату я вошел уже совсем в другом настроении. В камине весело потрескивали дрова, рядом с диваном был накрыт столик. Маринованный окунь, деревенская колбаса: не копченая, а смягченная травами и солью и высушенная на сквозняке. Редкий деликатес в наши дни. Маринованные грибы, соленые огурчики, на электроплитке в котелке варились сосиски. М-да, а есть-то очень даже хочется…
   Виташкова расставляла тарелки.
   Я уставился на ее руки в переплете синих вен. Кожа темная, пальцы узловатые. Поинтересовался, пользуется ли она резиновыми перчатками.
   – Не привыкши я. Этер вот уговаривал, а Казимира, его бывшая прислуга, через то и вовсе утекла. Она тож из брыкаловского рода.
   – Если бы я бабу на это место привел, так уж на уровне, как у ксендза домоправительница, а не такую темноту! – с обидой пробурчал Мишковяк. – Перед всем миром нас осрамила, хотя американец у нас вроде как тутошний, свой, а все одно заграница!
   Этот уничтожающий вердикт явно предназначался специально для меня. Ведь это я попросил Брониславу, чтобы она нашла прислугу молодому Станнингтону: солидную, аккуратную, порядочную и умеренной жадности. Староста обиделся: упущено доходное место.
   – Вы на Брыкалах языка не точите, пан Мишковяк, лучше вот рассольцу попейте! – Виташкова подсунула нам кувшин и поспешила в кухню.
   – Эх, рассол, родной батюшка!
   Роль трезвеющего пьяницы не так уж плоха. Я плеснул в стаканы ароматный напиток: рассол из-под квашеной капусты и огурцов, смешанный с соком редьки и заправленный зубчиком растертого чеснока и густой сметаной. В Ориле это патентованное средство против самого тяжкого похмелья.
   – Натощак это ж чистый купорос, пан адвокат! – предостерег Мишковяк. – Нам надо сперва клин клином вышибить, потому как я вчера тоже… крепко…
   – Пожалуйста, выберите что-нибудь из бара. – Я махнул в сторону резного сундучка, где Этер держит напитки.
   – А мы житной дерябнем, пан адвокат. Жито – оно самое полезное.
   – Жито кормит, жито поит, – поддакнул я.
   – Ас вас пол-литра причитается и тыща злотых. Я вашу тачку в придорожных кустах нашел, приволок, бензином заправил, а эта зараза еще божилась, что меня к вам не впустит! Ну, обмоем встречу!
   Староста из Ориля не обладает ни одним из достоинств, воспетых в литературе как традиционные народные черты поляков. О бескорыстии нечего и говорить, его услужливость, гостеприимство и все, что он делает, заражено бизнесом. Он вообще не пьет, а только что-нибудь постоянно обмывает, даже закусывает не просто так, а ради чего-то.
   Мишковяк разрезал пополам маринованный грибок, наколол на вилку вместе с кружочком колбасы и соленым огурцом. Это изысканное напоминание, чтобы я снова налил водки. На мое счастье, прежде чем мы успели осушить бутылку, прибежала восьмилетняя дочка Мишковяка, которую прислала мать.
   – Директор сельпо папу дожидается! – сообщила она, и староста поспешно собрался, не исключено, что на очередное обмывание.
   – Пиявка! Я уж думала, присосался до Судного дня, – припечатала Мишковяка пани Виташкова.
   Сложив руки на коленях, она смотрела, как я проверяю автоответчик. Ничего интересного не обнаружилось.
   – Пани Виташкова, а теперь расскажите, что я тут натворил.
   – Э-э, чего там! Ничего такого, чтобы себе нервы портить.
   – И все-таки я хотел бы знать.
   – Ну, пару тарелок разбили, водку разлили, сами коньяком облились, ковер изгадили, а на чердаке зачем-то простыни связали. А еще в кухне куча простыней мокрых валялась. Нечего себе голову морочить, пан адвокат. У Этера такие гости бывают паскудные, что куда больше свинячат. А он сам больно добрый паренек.
   – И у такого доброго паренька Казимира бросила работу?
   – Да некультурная она у нас, деревенская, но нечего Мишковяку об нее язык трепать. Завидует он нам, срамник бесстыжий. А с Казей так было: Этер велел его на «ты» называть, все следил и приставал, чтоб она руки берегла, сам себе еду в комнаты подавал, бывало, что и готовил сам, миски мыл. Казя-то думала, что он ей брезгует, что его доброта – одни как есть пустые разговоры, вот и сбегла. А я рукавиц не надеваю, без привычки мы к этому, ему тыкаю, от горшков-кастрюль его гоняю, – вот мы с ним и живем душа в душу.
   – А вы сегодня тут не ночевали?
   – Куда там, пан адвокат! – Она потупилась. – Мне ж ясно сказали, чтоб я только утречком пришла.
   – Кто это распорядился?
   – Кто, кто! Да та пани итальянка, что вы прислали ночевать. – Виташкова еще ниже опустила голову.
   За окном раздался басовитый лай. Сава, овчарка Этера, отозвалась истеричным визгом, заметалась по двору, щеря клыки в показной ярости. Басистый лай вторил ей, словно бубнил африканский тамтам.
   Я выглянул в окно.
   – Молчать!
   Сава замолкла и уставилась на меня погрустневшими глазами. Стыдится, должно быть, что впустила вчерашних захватчиков. Я вспомнил ее лай во дворе. Наверное, собаку привязали.
   – Наш Тузик со стариком идут, – сказала Виташкова и поспешила к дверям.
   Я прислушался. Скрип петель, шаги, тихий голос женщины и поскуливанье пса.
   – Да славится имя Господне…
   В комнату вошел старик. В руке суковатая можжевеловая палка, отполированная ладонями.