Страница:
– Садовников!
Сергей обернулся и опять увидел Румянцеву. Ольга смотрела с ненавистью и куда-то мимо, словно вынуждена была сообщать то, о чем не хотела бы говорить.
– Сергей Викторович, вас вызывает Александр Завенович Апоков!
Глава 7
Глава 8
Сергей обернулся и опять увидел Румянцеву. Ольга смотрела с ненавистью и куда-то мимо, словно вынуждена была сообщать то, о чем не хотела бы говорить.
– Сергей Викторович, вас вызывает Александр Завенович Апоков!
Глава 7
Воспоминания
Разбег! Замах! Бросок! Продолговатый предмет, запущенный под правильным углом, рассекает воздух. Вот он завис на несколько мгновений на фоне облаков… И, описав естественную дугу, падает в водоем. Захрустел песок. Участилось дыхание. С Богом!
Михаилу Леснеру этот эпизод вспоминался очень часто. Словно кто-то прокручивал одну и ту же кинопленку во время сна или же когда он находился в послеобеденном забытьи. Эпизод набирал со временем все новые уважительные подробности и радующие детали. И в конце концов приобрел вид доработанной короткометражки с мужественно-соревновательным содержанием, не вызывающим обиды ни у кого. Поскольку участниками того памятного заплыва были только четверо из «Видео Унтерменшн», а свидетелей мало: белолыцинская охрана, «болеющий» Эзополь и сам Белолыцин, – то впоследствии этот эпизод удалось даже мистифицировать в кругу высших бонз рекламного агентства и представить как совершенно героический эпизод. «За четверых храбрецов!» – вот такой появился тост в узком кругу. Друзья выпивали и вспоминали… милые сердцу подробности памятного вечера на природе, венчающего удачную рекламную кампанию политблока, кстати, в то время самого крупного в стране.
Итак, четверо храбрецов разбегаются, чтобы броситься в холодную воду незнакомого озера… И как знать, что ждет их там, на середине, где покачивается палочка на темных волнах? Тут может и судорога ногу свести. И водоворот засосать. Бывают же водовороты! А то, глядишь, и стокилограммовый сом-людоед, обитатель тихих озер, подстерегает устремляющегося пловца. Но тем не менее они бегут. Бегут к воде. Бегут, отгоняя страх и презирая трусость. И ни один из них не отступит, не оступится и не упадет. «Посмотрим, какие вы охотники-и!» – долетает следом возглас Виктора Степановича Белолыцина, растирающего руку. Чуть было не вывихнул ее премьер-министр. Такой широченный был замах и сильный бросок.
Итак, бегут. Впереди Леснер. На два шага отстает Апоков. А еще чуть подальше Буревич и Гусин. За право оказаться предпоследним между двумя последними, кажется, развернулась настоящая борьба. Хотя на самом деле это была лишь видимость борьбы. Буревич прекрасно знал, что Гусин не посмеет его обогнать из соображений субординации. А Гусин понимал, что не имеет права. Но уже одно только обстоятельство – оказаться в такой четверке, да еще на глазах у самого Белолыцина, – на долгие годы вызовет зависть у любого администратора агентства. «Ты понял, как в люди выбиваются? – пилит жена своего мужа, гремя посудой. – В десяти метрах от самого Белолыцина!» А потом добавляет ночью: «Да отстань ты! Меня-то просто обнять. Ты вон пойди Белолыцина обними!»
«Куда, армяшка?» – шипит сквозь зубы Леснер догоняющему Апокову, стараясь не сбить дыхание. Михаила Юрьевича всегда преследовала мысль, что Апоков в самый неподходящий момент может взять и как-нибудь его да обойти. Конечно, это произойдет не сейчас, не в погоне за палочкой, но лучше все-таки осадить скрытного конкурента для профилактики. Тем более что апоковское сопение в непозволительной близости в последнее время начинало его порядком раздражать. На худсоветах, на презентациях, на банкетах, а один раз даже в кровати. Это случилось после особенно жестокого сабантуя, когда Михаил Юрьевич потащил кого-то в спальный кабинет, а утром выяснилось, что это был Апоков.
Леснер неоднократно признавался себе, что ненавидел Апокова, но тут же все-таки признавался в другом – что не променял бы его ни на кого и никогда. «Расстаться с проверенным предателем, которого выращивал годы? Это было бы непростительным расточительством, – говорил дочери. – Предательство – вот единственное, во что сейчас можно верить. Все остальные формы взаимоотношений между людьми изживают себя. Вот так-то, дочь! Великая мудрость – окружить себя одними предателями, чтобы не было никаких иллюзий, а потом разочарований. Потому что если друг предаст, то это – несчастье. А когда предатель предаст, то это норма, которая позволяет спокойно жить и работать. Так что, когда к замужеству будешь готовиться, ты хорошенько подумай и правильно выбери суженого».
Апоков, в свою очередь, эту теорию конечно же знал, полностью принимал и предавал Леснера регулярно, чтобы у того не возникало более серьезных опасений. Предавал не сильно и в ожидаемых обстоятельствах, чтобы потом получить прогнозируемых тумаков. Вот и сейчас, подбегая к воде, он только для вида вырвался вперед, чтобы тут же ретироваться назад, услышав угрозу, а вечером получить в зубы. Жертва невелика, но зато Михаил Юрьевич на некоторое время успокоится, выпустив пар. А раз успокоится, то, значит, ситуация останется все-таки под контролем. Под контролем Александра Завеновича Апокова.
Прыгнули в воду. Нет. Здесь Апокову ни за что не угнаться за Леснером, даже если бы он и хотел этого. Прозвище «морячок», подаренное Михаилу Юрьевичу еще в детстве, появилось, как и любые детские клички, неспроста. Еще тогда – известный танец вприсядочку под «Эх, яблочко!» Еще тогда – любимая форма – тельняшка, несмотря на запреты учительниц и директора школы. Еще с тех пор – жаргон с распальцовкой как способ общения с младшеклассниками, из-за которого потом пионера Леснера так и не приняли в комсомол. Кстати, именно из-за этого, а не из-за двоек, как считали одноклассники, и не из-за идеологических соображений, как утверждал позднее сам Леснер, раздавая интервью корреспондентам.
Ну да ладно. Все это в далеком советском прошлом, которое, будем надеяться, больше не повторится. А сейчас, бросившись в воду, Леснер настолько сильно оторвался от преследователей, что даже сам Белолыцин ахнул, видавший виды на охотах водных и сухопутных.
– Хорошо плывет, – задумался вслух премьер-министр, любуясь размашистым кролем основателя «Видео Унтерменшн». – Красиво, хоть акварелью фотографируй! Больше всех эфирных сетей для политблока добыл. А еще и плавает, как лосось на воздушной подушке! А ты почему не плывешь? – Он повернулся к Эзополю и нахмурил крылатые брови.
– А я болен, – соврал Юрий Михайлович, ежась под махровым полотенцем.
– Это плохо, что ты болен, – пожурил его Белолыцин. – Если хочешь в большую политику, то больным нельзя. А то окажешься ягненком в волчьем хлеву, как тот депутат из Красноярска.
– А я и не хочу в большую политику, Виктор Степанович, – продолжал кутаться Эзополь. – Мне бы деньжат…
– Деньжат?!
Белолыцин долго хохотал над подкупающей простотой Эзополя, ударяя себя по коленкам, а затем велел охране принести денег.
Следующим же днем Михаил Леснер взлетел на головокружительную политическую высоту. И ходил по кремлевским коридорам уже не как заискивающий посетитель, а почти как хозяин, с высоко поднятой головой и дыша полной грудью. Он, правда, немного смущался, когда встречал в тех же коридорах Виктора Степановича Белолыцина, который лично рекомендовал пиарщика президенту. И смущался вот почему. Белолыцин каждый раз приветствовал Михаила полным взмахом правой руки, имитируя тот судьбоносный бросок березовой палочки. И Леснеру ничего не оставалось, как отвечать на приветствие приветствием – позой человека, готовящегося к прыжку. Руки откинуты назад. Ноги полусогнуты в коленях. И подбородок. Волевой подбородок, выдвинутый вперед. Ничего не поделаешь, – политика.
Но зато впоследствии, когда для рядовых сотрудников «Видео Унтерменшн» организовывался очередной пикник (как правило, на берегу озера или речки), почти все знали, что придется плыть. Сначала палочку забрасывал сам Леснер, потом эту традицию поддержал Апоков, и не только для испытания собственных «сторожевых». Выездной организованный отдых – это сочетание выпивки с проверкой лояльности всего административного и творческого состава рекламного агентства. «Не забыли захватить мою палочку?» – «Не забыли, Александр Завенович!» – «Ну-ка несите ее сюда!» – «Вот, принесли!» Разбег! Замах! Бросок! А кто не плыл – в организации долго не задерживался.
– Здравствуй, Миша!
– Во-первых, не Миша, а Михаил Юрьевич, – поправил его Леснер, насупясь. – Во-вторых, не «здравствуй», – а «здравствуйте». А в-третьих, дай мне прикурить, пожалуйста. – С этими словами Леснер забросил свою «зиппо» в дальний угол кабинета.
– С удовольствием. – Апоков не спеша и с достоинством встал, отошел, подобрал зажигалку, высек огонь, поднес к Леснеру.
Леснер прикурил.
– Что еще, Михаил Юрьевич?
– Ничего. Пошел вон.
Апоков вышел.
«Вроде бы по-прежнему лоялен, – задумался Леснер, пыхтя сигарой. – Виду не подал, что не любит вызовов по пустякам. Двинулся к зажигалке, правда, медленнее, нежели это делает Гусин или Буревич, однако, когда нагибался, попкой повел игриво. А это – лояльность».
Однако мелочь, казалось бы, совсем пустяковая мелочь, которая проявилась недавно и воплотилась в одной-единственной апоковской фразе, беспокоила Леснера, того самого Леснера, который каких только фраз себе не позволял. Тем не менее эта фраза добавила новые, непонятные тревожные черточки к давно уже сформировавшемуся портрету.
Письменные жалобы, которые поступали на Апокова регулярно, никак не могли смутить Леснера, он к ним привык. Автором большинства жалоб был Алексей Гусин, который, хоть и нанимал лучших сценаристов для такого дела, все равно никак не мог накопить ощущения опасности в голове главного пиарщика страны. «Не такой человек тебе нужен, Михаил Юрьевич! – стонал Гусин, приложив ладони к груди, когда добивался аудиенции. – Предаст он тебя, этот Апоков, вот чувствую, что предаст! Вот как пить дать, предаст!» «Да, предаст, – кивал головой Леснер, – знаю, что предаст, ну и что?» «Как что? Как что?! Это же подло! – продолжал Гусин свой истерический гипноз. – Это же подло – предавать человека, которому обязан карьерой! – Гусин сожалел, что во время разговора их разделял стол, не дающий возможности ухватить Леснера за колени. – Это же подло – предать кормильца, духовного отца своего!» «Да, подло, – подумав, соглашался Леснер, – ну и что?» «А то! А то! – Гусин заметался, пытаясь обойти стол, чтобы вплотную приблизиться к Леснеру. Но стол был хитрой конфигурации, и подхода к хозяину не было. Тогда он в отчаянии уронил голову на ореховую крышку и протянул руки в надежде на встречное движение. – А то! Чем держать этого скользкого армянина под боком, да еще на таком посту, не разумнее было бы подобрать хорошего верного человека из числа старых проверенных друзей и довериться ему?! – С этими словами Гусин достал ностальгические фотографии, на которых он сам когда-то был запечатлен вместе с Леснером во время рыбалки. – Вот смотри… Помнишь, как мы плотву вместе ловили? А вот здесь – леща… А вот тут мы идем с тобою и несем сазана. Помнишь, Миша? Не на банкетах, не на презентациях человек проверяется, а в горах, в походе и на рыбалке. Да… А вот здесь, – Гусин бережно вытащил еще одну фотографию, – а вот в этот день ты забыл захватить наживку, а я поделился с тобой мотылем, помнишь? Пустяки, конечно, этот мотыль… но вот представь, что на моем месте был бы Апоков, который, к слову будет сказано, и рыбу-то никогда не ловил, ну так вот представь, что на моем месте был бы Апоков. Поделился бы он с тобой мотылем, не зная, кем ты в будущем станешь, или не поделился?» «Ну, хорошо, я подумаю», – отвечал слегка тронутый Леснер, выпроваживая старого друга. А на следующий день, еще раз все это хорошенько просмотрев, вызвал Апокова, отдал ему фотографии и попросил вернуть их Гусину обратно.
Говорят, что именно с целью пробить Леснера на ностальгию Гусин специально создал телепередачу «Диалоги о рыбаках», надеясь, что рано или поздно Леснер заметит ее в эфире и еще раз вспомнит о нем, об Алексее Гусине. Но Апоков, который распоряжался эфирной сеткой, как будто бы об этом догадывался и ставил передачу как раз в такое время, когда Леснер телевизора не смотрел. Или спал, или обедал, или играл с кем-нибудь в морской бой по служебному телефону. А в последнее время и подавно заветный ящик включался все реже и реже. «Зачем мне это говно?» – говорил главный телевизионщик страны.
Образ Апокова был привычен и понятен. Жалобы и интриги со стороны претендентов на апоковское место только веселили Михаила Юрьевича и заполняли жизненную пустоту. Однако, случайно узнав, что часть жалоб Апоков инспирирует сам на себя через подставных лиц, Леснер рассердился. И вызвал тогда генерального директора канала на ковер.
– Зачем ты это делаешь?
– Что делаю? – Апоков смотрел через затемненные очки. – Вы о чем это, Михаил Юрьевич?
– Зачем жалобы на себя инспирируешь? Что так смотришь? Я не про гусинские жалобы говорю. Гусин – искренний парень. Я имею в виду жалобы от Горштейна, Гольдбурга и Катанских.
– А как вы догадались, что это я инспирирую? – удивился Апоков.
– А они сами мне в этом признались, – хмурился Леснер. – Все вместе втроем пришли и признались, что ты их просил жалобы на тебя же и написать. Так что колись, что ты там затеял? Какую поганку заворачиваешь? Для чего клоунаду устраиваешь? Колись!
– Это не клоунада, Михаил Юрьевич. – Тут Апоков снял затемненные очки, что случалось с ним два или три раза за всю его телевизионную карьеру. – Это не клоунада. Это я, Михаил Юрьевич, пострадать хочу. На глазах у всех пострадать. И тем самым очистить души других.
Вот именно эта фраза теперь и беспокоила Михаила Леснера.
Леснер поднял трубку.
– Транспорт приготовьте!.. Нет, не «Ягуар». Догадайся с трех раз, гнида!.. Нет… Да. Теперь правильно.
Речь шла о мотоцикле «Харлей Дэвидсон», о неофициальном виде транспорта, которым Михаил Юрьевич пользовался, когда дело близилось к ночи. Садясь на мотоцикл, а не в машину, он, с одной стороны, демонстрировал солидарность с молодежью и полноту сил, работая на имидж. (Поди-ка! Кто еще из министров рассекает на мотоцикле!). А с другой стороны, Леснер и на самом деле очень любил свой «Харлей». Любил настолько крепко, что дал мотоциклу человеческое имя: Тимоша.
И всякий раз, когда возникало желание развеяться и, как он объяснял, прочистить мозги на ветру, звонил управляющим, чтобы те подогнали Тимошу, а сами уходили «к свиньям собачьим», потому как вечером Тимоша превращался почти в интимного друга. А при подобных отношениях, сами понимаете, свидетели не нужны.
Существует такая истина: любой состоявшийся мужчина, выбирая личный транспорт, даже не осознает, что останавливается на механизме, который чем-то похож на него самого. То же самое происходит при выборе спутницы жизни или собаки. То же самое получается, когда создается производственный коллектив. Увольняют в большинстве случаев отнюдь не из-за отсутствия профессиональных навыков, а за то, что подчиненный не стал похожим на хозяина. Однако влияние, как известно, не бывает односторонним. С годами муж становится похожим на свою жену, начальник на подчиненного, а любитель животных на своего питомца. То же самое происходит в отношениях человека и механизма. Бульдозерист через десять лет успешной практики приобретает черточки характера своего бульдозера. Зам. начальника главка ухватывает качества и недостатки ведомственной «Волги». Уголовные авторитеты имеют даже внешнее сходство с шестисотым «Мерседесом» или джипом «Чероки». А командиры подводных лодок поворачивают туловище одновременно с головой, как будто бы смотрят в перископ.
Проходят годы, все так же опадает листва, все так же кусаются комары, все там же Карпатские горы, а люди, кинофильмы и механизмы, отыскав друг друга, образуют новые субстанции и движутся по разным орбитам прогрессирующей планеты Земля.
К чему это все? А вот к чему. Чем дальше, тем Михаил Юрьевич Леснер становился все больше похожим на свой мотоцикл «Харлей Дэвидсон». И если Александра Апокова Садовников только один раз сравнил с танкером, и то бог знает из каких соображений, то Леснера с «Харлеем» ассоциировали впрямую решительно все, мысленно устанавливая министра информации на четвереньки.
Первая встреча Михаила Юрьевича с Тимошей произошла в автосалоне, куда Леснер пришел, чтобы подобрать машину для уик-энда вместо разбитой. Отвергнув уже девятый вариант, Михаил вдруг оттолкнул вспотевших услужливых автосалонных консультантов и прямо-таки рванул в угол стеклянного помещения, где одиноко, но вызывающе красовался «Харлей». Окружающие сразу замолчали, как бывает при встрече близких, разлученных военными обстоятельствами, а потом все развернулись и пошли на цыпочках за документацией. Теперь уже никто не сомневался, что Леснер купит именно «Харлей».
А новые друзья-братья еще долго стояли друг напротив друга в организованной тишине, пока наконец Михаил Юрьевич не произнес: «Здравствуй, Тимоша!». (Имя было тут же придумано). «Здравствуй, Миша», – кажется, ответил «Харлей». После чего Михаил Юрьевич бросился и заключил мотоцикл в свои объятия.
И вот теперь, когда управляющий и охранники разбежались, в ночном министерском дворике оставались «Харлей» Тимоша и Михаил Юрьевич Леснер. Обычно, прежде чем заводился двигатель, тому предшествовал ритуал, какой совершают влюбленные перед тем, как переходить к главному. Обнимаются и что-то шепчут друг другу.
Давайте же, надев шапки-невидимки, бесшумно подойдем и послушаем, о чем беседуют Леснер с «Харлеем».
– Тимоша, слушай меня, Тимоша, – шепчет Леснер. – Только ты у меня единственный друг, только тебе я доверяю и больше никому.
«Это хорошо, что я единственный, кому он доверяет!», – подумал Тимоша.
Однако рвения и ответной радости сразу же проявлять не стал. Стоял и слушал, поблескивая бензобаком в свете уличных фонарей.
– Никого у меня больше нет, кроме тебя, если разобраться, – продолжал Леснер. – Полное духовное одиночество, если бы не ты. Когда-то у меня по жизни был один друг. Нет, не мотоцикл и не автомобиль, – словно ухватив Тимошин взгляд, пояснил Леснер. – Его зовут Алексей Гусин. Хороший парень, преданный, любящий. Но вот с тех пор как я тебя встретил, больше он мне не друг. А ты – друг. Не знаю, почему так происходит, Тимоша, почему друзей теряем? Вроде бы вместе и рыбу ловили, вместе в бане парились, мотылем он со мной делился… А теперь я этого Гусина даже видеть не могу. А с тобой, наоборот, хочется говорить и говорить.
«Это хорошо, – подумал Харлей. – Это хорошо, что хочет говорить». Однако молчал. Да собственно чего отвечать, когда вопрос еще не был задан?
– Красивый ты мой, – продолжал Леснер. – Терпеливый, мужественный, не то что Гусин. Тот все юлит, и так и эдак… То ли дело ты: хочу – в гараже стоишь, хочу – оседлал тебя и полетел. – С этими словами Леснер облокотился на кожаное сиденье. Однако Тимоша подался вперед, как бы показывая, что сиденье не для того, чтобы на него облокачивались.
– Ну, погоди! – Леснер ухватил друга за руль. – Не балуй!
Не отпуская руля, Леснер забросил правую ногу и уселся на сиденье, как положено.
– Ну, чего молчишь? Ты слушаешь меня или нет?
– Слушаю, – кажется, произнес Харлей.
– Ну так вот. – Леснер посмотрел на показания бензомера и включил фару. – Мне нужен твой совет, Тимоша. Что мне делать с Апоковым?
– А разве с ним надо что-то делать? – кажется, удивился Харлей.
– Надо, Тимоша, надо. Апоков сказал, что желает пострадать и тем самым очистить души других. Как тебе это нравится? Хотел ему сначала в «пятак» заехать, да так, чтобы пострадал по-настоящему, но тут что-то остановило меня. Что-то у него во взгляде появилось такое… в общем, руки опустились. Не могу объяснить почему…
Харлей задумался. Он довольно хорошо знал Апокова. Много раз бывал свидетелем его бесед с хозяином. И по-своему, по-мотоциклетски, этого Апокова презирал. Харлей не понимал, что может связывать Леснера, бравого удалого Леснера, с этим животастым и неспортивным Апоковым, который, кроме всего прочего, никогда в жизни не сел бы на мотоцикл.
– Прогони ты его, – после некоторых раздумий, кажется, произнес Харлей.
– Не могу. Уже поздно, – вздохнул хозяин.
Действительно, прогонять Апокова было уже поздно. Разрыв между давнишними компаньонами грозил только одним исходом – крупным процессом о хищении государственных денег. Никто ничего не забывал, и поэтому с каждой декадой дело нарастало как снежный ком. Стоило Леснеру слететь со своего кресла, это означало приговор и для Апокова. Стоило Апокову проколоться, Леснер не сомневался, что трусливый армянин потянет его за собой. Ох, это эфирное время! Ох, эта торговля воздухом! А тут еще эта сволочь объявила, что «хочет пострадать и тем самым очистить души других». Каких «других», к едрене матери?! «Я ему пострадаю! Я ему очищу душу! И что это за рамочку позавчера притащил этот сукин кот? Вертел-вертел рамочкой перед самым носом, а сам государственный транш для своего канала выпрашивал! Как это вяжется? Хочет пострадать и в то же время выпрашивает государственный транш!»
– Ладно, Апоков, будет тебе транш! Четыре миллиона хватит? А со страданиями твоими потом разберемся.
– Зачем ты ему дал четыре миллиона? – кажется, задал вопрос Харлей.
– А потому что шестьдесят процентов отката, – ответил Леснер, надевая шлем и вставляя ключ в замок зажигания. – Вот почему.
– Поехали, – пробурчал Харлей.
Мотоцикл исправно завелся и, вырулив из министерского дворика, стал набирать скорость.
– Только ты меня, дорогой Тимоша, не подводишь! – выкрикивал Леснер, напрягая акселератор. – Только ты остаешься мне верным до конца!
«И почему я должен быть ему верным до конца? – впервые задумался Харлей. – Что он мне, собственно, такого сделал? Подумаешь, выкупил в автосалоне… Подумаешь, высокооктановый бензин… Подумаешь, масло… А Апокову – государственный транш. А себе – шестьдесят процентов отката!»
И тем не менее безупречный импортный двигатель, набирая обороты, уже гнал переливающийся корпус с седоком по Садовому кольцу. Огни ночной Москвы то рассыпались, то соединялись в мигающую гирлянду. Гаишники не успевали доставать свистки. А машины с испуганными водителями сторонились, уступая «лыжню». Ветер стучал в застекленный шлем. Частоколом мелькали дома с презренными обывателями, что таращились в свои телевизоры.
– Нн-га-у-у-нн-га-у-у! – ревет Леснер, пытаясь усвоить язык Харлея.
– Ыыннь-ыыннь-ыыннь! – отвечает ему Харлей.
– Эх, сбить бы сейчас какую-нибудь бабушку для полноты ощущений! – прокричал Леснер, завидев собачий труп.
Но бабушки, как известно, давно уже не перебегают Садовое кольцо, а пользуются специальным подземным переходом.
Михаилу Леснеру этот эпизод вспоминался очень часто. Словно кто-то прокручивал одну и ту же кинопленку во время сна или же когда он находился в послеобеденном забытьи. Эпизод набирал со временем все новые уважительные подробности и радующие детали. И в конце концов приобрел вид доработанной короткометражки с мужественно-соревновательным содержанием, не вызывающим обиды ни у кого. Поскольку участниками того памятного заплыва были только четверо из «Видео Унтерменшн», а свидетелей мало: белолыцинская охрана, «болеющий» Эзополь и сам Белолыцин, – то впоследствии этот эпизод удалось даже мистифицировать в кругу высших бонз рекламного агентства и представить как совершенно героический эпизод. «За четверых храбрецов!» – вот такой появился тост в узком кругу. Друзья выпивали и вспоминали… милые сердцу подробности памятного вечера на природе, венчающего удачную рекламную кампанию политблока, кстати, в то время самого крупного в стране.
Итак, четверо храбрецов разбегаются, чтобы броситься в холодную воду незнакомого озера… И как знать, что ждет их там, на середине, где покачивается палочка на темных волнах? Тут может и судорога ногу свести. И водоворот засосать. Бывают же водовороты! А то, глядишь, и стокилограммовый сом-людоед, обитатель тихих озер, подстерегает устремляющегося пловца. Но тем не менее они бегут. Бегут к воде. Бегут, отгоняя страх и презирая трусость. И ни один из них не отступит, не оступится и не упадет. «Посмотрим, какие вы охотники-и!» – долетает следом возглас Виктора Степановича Белолыцина, растирающего руку. Чуть было не вывихнул ее премьер-министр. Такой широченный был замах и сильный бросок.
Итак, бегут. Впереди Леснер. На два шага отстает Апоков. А еще чуть подальше Буревич и Гусин. За право оказаться предпоследним между двумя последними, кажется, развернулась настоящая борьба. Хотя на самом деле это была лишь видимость борьбы. Буревич прекрасно знал, что Гусин не посмеет его обогнать из соображений субординации. А Гусин понимал, что не имеет права. Но уже одно только обстоятельство – оказаться в такой четверке, да еще на глазах у самого Белолыцина, – на долгие годы вызовет зависть у любого администратора агентства. «Ты понял, как в люди выбиваются? – пилит жена своего мужа, гремя посудой. – В десяти метрах от самого Белолыцина!» А потом добавляет ночью: «Да отстань ты! Меня-то просто обнять. Ты вон пойди Белолыцина обними!»
«Куда, армяшка?» – шипит сквозь зубы Леснер догоняющему Апокову, стараясь не сбить дыхание. Михаила Юрьевича всегда преследовала мысль, что Апоков в самый неподходящий момент может взять и как-нибудь его да обойти. Конечно, это произойдет не сейчас, не в погоне за палочкой, но лучше все-таки осадить скрытного конкурента для профилактики. Тем более что апоковское сопение в непозволительной близости в последнее время начинало его порядком раздражать. На худсоветах, на презентациях, на банкетах, а один раз даже в кровати. Это случилось после особенно жестокого сабантуя, когда Михаил Юрьевич потащил кого-то в спальный кабинет, а утром выяснилось, что это был Апоков.
Леснер неоднократно признавался себе, что ненавидел Апокова, но тут же все-таки признавался в другом – что не променял бы его ни на кого и никогда. «Расстаться с проверенным предателем, которого выращивал годы? Это было бы непростительным расточительством, – говорил дочери. – Предательство – вот единственное, во что сейчас можно верить. Все остальные формы взаимоотношений между людьми изживают себя. Вот так-то, дочь! Великая мудрость – окружить себя одними предателями, чтобы не было никаких иллюзий, а потом разочарований. Потому что если друг предаст, то это – несчастье. А когда предатель предаст, то это норма, которая позволяет спокойно жить и работать. Так что, когда к замужеству будешь готовиться, ты хорошенько подумай и правильно выбери суженого».
Апоков, в свою очередь, эту теорию конечно же знал, полностью принимал и предавал Леснера регулярно, чтобы у того не возникало более серьезных опасений. Предавал не сильно и в ожидаемых обстоятельствах, чтобы потом получить прогнозируемых тумаков. Вот и сейчас, подбегая к воде, он только для вида вырвался вперед, чтобы тут же ретироваться назад, услышав угрозу, а вечером получить в зубы. Жертва невелика, но зато Михаил Юрьевич на некоторое время успокоится, выпустив пар. А раз успокоится, то, значит, ситуация останется все-таки под контролем. Под контролем Александра Завеновича Апокова.
Прыгнули в воду. Нет. Здесь Апокову ни за что не угнаться за Леснером, даже если бы он и хотел этого. Прозвище «морячок», подаренное Михаилу Юрьевичу еще в детстве, появилось, как и любые детские клички, неспроста. Еще тогда – известный танец вприсядочку под «Эх, яблочко!» Еще тогда – любимая форма – тельняшка, несмотря на запреты учительниц и директора школы. Еще с тех пор – жаргон с распальцовкой как способ общения с младшеклассниками, из-за которого потом пионера Леснера так и не приняли в комсомол. Кстати, именно из-за этого, а не из-за двоек, как считали одноклассники, и не из-за идеологических соображений, как утверждал позднее сам Леснер, раздавая интервью корреспондентам.
Ну да ладно. Все это в далеком советском прошлом, которое, будем надеяться, больше не повторится. А сейчас, бросившись в воду, Леснер настолько сильно оторвался от преследователей, что даже сам Белолыцин ахнул, видавший виды на охотах водных и сухопутных.
– Хорошо плывет, – задумался вслух премьер-министр, любуясь размашистым кролем основателя «Видео Унтерменшн». – Красиво, хоть акварелью фотографируй! Больше всех эфирных сетей для политблока добыл. А еще и плавает, как лосось на воздушной подушке! А ты почему не плывешь? – Он повернулся к Эзополю и нахмурил крылатые брови.
– А я болен, – соврал Юрий Михайлович, ежась под махровым полотенцем.
– Это плохо, что ты болен, – пожурил его Белолыцин. – Если хочешь в большую политику, то больным нельзя. А то окажешься ягненком в волчьем хлеву, как тот депутат из Красноярска.
– А я и не хочу в большую политику, Виктор Степанович, – продолжал кутаться Эзополь. – Мне бы деньжат…
– Деньжат?!
Белолыцин долго хохотал над подкупающей простотой Эзополя, ударяя себя по коленкам, а затем велел охране принести денег.
Следующим же днем Михаил Леснер взлетел на головокружительную политическую высоту. И ходил по кремлевским коридорам уже не как заискивающий посетитель, а почти как хозяин, с высоко поднятой головой и дыша полной грудью. Он, правда, немного смущался, когда встречал в тех же коридорах Виктора Степановича Белолыцина, который лично рекомендовал пиарщика президенту. И смущался вот почему. Белолыцин каждый раз приветствовал Михаила полным взмахом правой руки, имитируя тот судьбоносный бросок березовой палочки. И Леснеру ничего не оставалось, как отвечать на приветствие приветствием – позой человека, готовящегося к прыжку. Руки откинуты назад. Ноги полусогнуты в коленях. И подбородок. Волевой подбородок, выдвинутый вперед. Ничего не поделаешь, – политика.
Но зато впоследствии, когда для рядовых сотрудников «Видео Унтерменшн» организовывался очередной пикник (как правило, на берегу озера или речки), почти все знали, что придется плыть. Сначала палочку забрасывал сам Леснер, потом эту традицию поддержал Апоков, и не только для испытания собственных «сторожевых». Выездной организованный отдых – это сочетание выпивки с проверкой лояльности всего административного и творческого состава рекламного агентства. «Не забыли захватить мою палочку?» – «Не забыли, Александр Завенович!» – «Ну-ка несите ее сюда!» – «Вот, принесли!» Разбег! Замах! Бросок! А кто не плыл – в организации долго не задерживался.
* * *
– Апокова ко мне! – скомандовал Леснер, отгоняя прочь воспоминания и приосаниваясь на министерском кресле.– Здравствуй, Миша!
– Во-первых, не Миша, а Михаил Юрьевич, – поправил его Леснер, насупясь. – Во-вторых, не «здравствуй», – а «здравствуйте». А в-третьих, дай мне прикурить, пожалуйста. – С этими словами Леснер забросил свою «зиппо» в дальний угол кабинета.
– С удовольствием. – Апоков не спеша и с достоинством встал, отошел, подобрал зажигалку, высек огонь, поднес к Леснеру.
Леснер прикурил.
– Что еще, Михаил Юрьевич?
– Ничего. Пошел вон.
Апоков вышел.
«Вроде бы по-прежнему лоялен, – задумался Леснер, пыхтя сигарой. – Виду не подал, что не любит вызовов по пустякам. Двинулся к зажигалке, правда, медленнее, нежели это делает Гусин или Буревич, однако, когда нагибался, попкой повел игриво. А это – лояльность».
Однако мелочь, казалось бы, совсем пустяковая мелочь, которая проявилась недавно и воплотилась в одной-единственной апоковской фразе, беспокоила Леснера, того самого Леснера, который каких только фраз себе не позволял. Тем не менее эта фраза добавила новые, непонятные тревожные черточки к давно уже сформировавшемуся портрету.
Письменные жалобы, которые поступали на Апокова регулярно, никак не могли смутить Леснера, он к ним привык. Автором большинства жалоб был Алексей Гусин, который, хоть и нанимал лучших сценаристов для такого дела, все равно никак не мог накопить ощущения опасности в голове главного пиарщика страны. «Не такой человек тебе нужен, Михаил Юрьевич! – стонал Гусин, приложив ладони к груди, когда добивался аудиенции. – Предаст он тебя, этот Апоков, вот чувствую, что предаст! Вот как пить дать, предаст!» «Да, предаст, – кивал головой Леснер, – знаю, что предаст, ну и что?» «Как что? Как что?! Это же подло! – продолжал Гусин свой истерический гипноз. – Это же подло – предавать человека, которому обязан карьерой! – Гусин сожалел, что во время разговора их разделял стол, не дающий возможности ухватить Леснера за колени. – Это же подло – предать кормильца, духовного отца своего!» «Да, подло, – подумав, соглашался Леснер, – ну и что?» «А то! А то! – Гусин заметался, пытаясь обойти стол, чтобы вплотную приблизиться к Леснеру. Но стол был хитрой конфигурации, и подхода к хозяину не было. Тогда он в отчаянии уронил голову на ореховую крышку и протянул руки в надежде на встречное движение. – А то! Чем держать этого скользкого армянина под боком, да еще на таком посту, не разумнее было бы подобрать хорошего верного человека из числа старых проверенных друзей и довериться ему?! – С этими словами Гусин достал ностальгические фотографии, на которых он сам когда-то был запечатлен вместе с Леснером во время рыбалки. – Вот смотри… Помнишь, как мы плотву вместе ловили? А вот здесь – леща… А вот тут мы идем с тобою и несем сазана. Помнишь, Миша? Не на банкетах, не на презентациях человек проверяется, а в горах, в походе и на рыбалке. Да… А вот здесь, – Гусин бережно вытащил еще одну фотографию, – а вот в этот день ты забыл захватить наживку, а я поделился с тобой мотылем, помнишь? Пустяки, конечно, этот мотыль… но вот представь, что на моем месте был бы Апоков, который, к слову будет сказано, и рыбу-то никогда не ловил, ну так вот представь, что на моем месте был бы Апоков. Поделился бы он с тобой мотылем, не зная, кем ты в будущем станешь, или не поделился?» «Ну, хорошо, я подумаю», – отвечал слегка тронутый Леснер, выпроваживая старого друга. А на следующий день, еще раз все это хорошенько просмотрев, вызвал Апокова, отдал ему фотографии и попросил вернуть их Гусину обратно.
Говорят, что именно с целью пробить Леснера на ностальгию Гусин специально создал телепередачу «Диалоги о рыбаках», надеясь, что рано или поздно Леснер заметит ее в эфире и еще раз вспомнит о нем, об Алексее Гусине. Но Апоков, который распоряжался эфирной сеткой, как будто бы об этом догадывался и ставил передачу как раз в такое время, когда Леснер телевизора не смотрел. Или спал, или обедал, или играл с кем-нибудь в морской бой по служебному телефону. А в последнее время и подавно заветный ящик включался все реже и реже. «Зачем мне это говно?» – говорил главный телевизионщик страны.
Образ Апокова был привычен и понятен. Жалобы и интриги со стороны претендентов на апоковское место только веселили Михаила Юрьевича и заполняли жизненную пустоту. Однако, случайно узнав, что часть жалоб Апоков инспирирует сам на себя через подставных лиц, Леснер рассердился. И вызвал тогда генерального директора канала на ковер.
– Зачем ты это делаешь?
– Что делаю? – Апоков смотрел через затемненные очки. – Вы о чем это, Михаил Юрьевич?
– Зачем жалобы на себя инспирируешь? Что так смотришь? Я не про гусинские жалобы говорю. Гусин – искренний парень. Я имею в виду жалобы от Горштейна, Гольдбурга и Катанских.
– А как вы догадались, что это я инспирирую? – удивился Апоков.
– А они сами мне в этом признались, – хмурился Леснер. – Все вместе втроем пришли и признались, что ты их просил жалобы на тебя же и написать. Так что колись, что ты там затеял? Какую поганку заворачиваешь? Для чего клоунаду устраиваешь? Колись!
– Это не клоунада, Михаил Юрьевич. – Тут Апоков снял затемненные очки, что случалось с ним два или три раза за всю его телевизионную карьеру. – Это не клоунада. Это я, Михаил Юрьевич, пострадать хочу. На глазах у всех пострадать. И тем самым очистить души других.
Вот именно эта фраза теперь и беспокоила Михаила Леснера.
Леснер поднял трубку.
– Транспорт приготовьте!.. Нет, не «Ягуар». Догадайся с трех раз, гнида!.. Нет… Да. Теперь правильно.
Речь шла о мотоцикле «Харлей Дэвидсон», о неофициальном виде транспорта, которым Михаил Юрьевич пользовался, когда дело близилось к ночи. Садясь на мотоцикл, а не в машину, он, с одной стороны, демонстрировал солидарность с молодежью и полноту сил, работая на имидж. (Поди-ка! Кто еще из министров рассекает на мотоцикле!). А с другой стороны, Леснер и на самом деле очень любил свой «Харлей». Любил настолько крепко, что дал мотоциклу человеческое имя: Тимоша.
И всякий раз, когда возникало желание развеяться и, как он объяснял, прочистить мозги на ветру, звонил управляющим, чтобы те подогнали Тимошу, а сами уходили «к свиньям собачьим», потому как вечером Тимоша превращался почти в интимного друга. А при подобных отношениях, сами понимаете, свидетели не нужны.
Существует такая истина: любой состоявшийся мужчина, выбирая личный транспорт, даже не осознает, что останавливается на механизме, который чем-то похож на него самого. То же самое происходит при выборе спутницы жизни или собаки. То же самое получается, когда создается производственный коллектив. Увольняют в большинстве случаев отнюдь не из-за отсутствия профессиональных навыков, а за то, что подчиненный не стал похожим на хозяина. Однако влияние, как известно, не бывает односторонним. С годами муж становится похожим на свою жену, начальник на подчиненного, а любитель животных на своего питомца. То же самое происходит в отношениях человека и механизма. Бульдозерист через десять лет успешной практики приобретает черточки характера своего бульдозера. Зам. начальника главка ухватывает качества и недостатки ведомственной «Волги». Уголовные авторитеты имеют даже внешнее сходство с шестисотым «Мерседесом» или джипом «Чероки». А командиры подводных лодок поворачивают туловище одновременно с головой, как будто бы смотрят в перископ.
Проходят годы, все так же опадает листва, все так же кусаются комары, все там же Карпатские горы, а люди, кинофильмы и механизмы, отыскав друг друга, образуют новые субстанции и движутся по разным орбитам прогрессирующей планеты Земля.
К чему это все? А вот к чему. Чем дальше, тем Михаил Юрьевич Леснер становился все больше похожим на свой мотоцикл «Харлей Дэвидсон». И если Александра Апокова Садовников только один раз сравнил с танкером, и то бог знает из каких соображений, то Леснера с «Харлеем» ассоциировали впрямую решительно все, мысленно устанавливая министра информации на четвереньки.
Первая встреча Михаила Юрьевича с Тимошей произошла в автосалоне, куда Леснер пришел, чтобы подобрать машину для уик-энда вместо разбитой. Отвергнув уже девятый вариант, Михаил вдруг оттолкнул вспотевших услужливых автосалонных консультантов и прямо-таки рванул в угол стеклянного помещения, где одиноко, но вызывающе красовался «Харлей». Окружающие сразу замолчали, как бывает при встрече близких, разлученных военными обстоятельствами, а потом все развернулись и пошли на цыпочках за документацией. Теперь уже никто не сомневался, что Леснер купит именно «Харлей».
А новые друзья-братья еще долго стояли друг напротив друга в организованной тишине, пока наконец Михаил Юрьевич не произнес: «Здравствуй, Тимоша!». (Имя было тут же придумано). «Здравствуй, Миша», – кажется, ответил «Харлей». После чего Михаил Юрьевич бросился и заключил мотоцикл в свои объятия.
И вот теперь, когда управляющий и охранники разбежались, в ночном министерском дворике оставались «Харлей» Тимоша и Михаил Юрьевич Леснер. Обычно, прежде чем заводился двигатель, тому предшествовал ритуал, какой совершают влюбленные перед тем, как переходить к главному. Обнимаются и что-то шепчут друг другу.
Давайте же, надев шапки-невидимки, бесшумно подойдем и послушаем, о чем беседуют Леснер с «Харлеем».
– Тимоша, слушай меня, Тимоша, – шепчет Леснер. – Только ты у меня единственный друг, только тебе я доверяю и больше никому.
«Это хорошо, что я единственный, кому он доверяет!», – подумал Тимоша.
Однако рвения и ответной радости сразу же проявлять не стал. Стоял и слушал, поблескивая бензобаком в свете уличных фонарей.
– Никого у меня больше нет, кроме тебя, если разобраться, – продолжал Леснер. – Полное духовное одиночество, если бы не ты. Когда-то у меня по жизни был один друг. Нет, не мотоцикл и не автомобиль, – словно ухватив Тимошин взгляд, пояснил Леснер. – Его зовут Алексей Гусин. Хороший парень, преданный, любящий. Но вот с тех пор как я тебя встретил, больше он мне не друг. А ты – друг. Не знаю, почему так происходит, Тимоша, почему друзей теряем? Вроде бы вместе и рыбу ловили, вместе в бане парились, мотылем он со мной делился… А теперь я этого Гусина даже видеть не могу. А с тобой, наоборот, хочется говорить и говорить.
«Это хорошо, – подумал Харлей. – Это хорошо, что хочет говорить». Однако молчал. Да собственно чего отвечать, когда вопрос еще не был задан?
– Красивый ты мой, – продолжал Леснер. – Терпеливый, мужественный, не то что Гусин. Тот все юлит, и так и эдак… То ли дело ты: хочу – в гараже стоишь, хочу – оседлал тебя и полетел. – С этими словами Леснер облокотился на кожаное сиденье. Однако Тимоша подался вперед, как бы показывая, что сиденье не для того, чтобы на него облокачивались.
– Ну, погоди! – Леснер ухватил друга за руль. – Не балуй!
Не отпуская руля, Леснер забросил правую ногу и уселся на сиденье, как положено.
– Ну, чего молчишь? Ты слушаешь меня или нет?
– Слушаю, – кажется, произнес Харлей.
– Ну так вот. – Леснер посмотрел на показания бензомера и включил фару. – Мне нужен твой совет, Тимоша. Что мне делать с Апоковым?
– А разве с ним надо что-то делать? – кажется, удивился Харлей.
– Надо, Тимоша, надо. Апоков сказал, что желает пострадать и тем самым очистить души других. Как тебе это нравится? Хотел ему сначала в «пятак» заехать, да так, чтобы пострадал по-настоящему, но тут что-то остановило меня. Что-то у него во взгляде появилось такое… в общем, руки опустились. Не могу объяснить почему…
Харлей задумался. Он довольно хорошо знал Апокова. Много раз бывал свидетелем его бесед с хозяином. И по-своему, по-мотоциклетски, этого Апокова презирал. Харлей не понимал, что может связывать Леснера, бравого удалого Леснера, с этим животастым и неспортивным Апоковым, который, кроме всего прочего, никогда в жизни не сел бы на мотоцикл.
– Прогони ты его, – после некоторых раздумий, кажется, произнес Харлей.
– Не могу. Уже поздно, – вздохнул хозяин.
Действительно, прогонять Апокова было уже поздно. Разрыв между давнишними компаньонами грозил только одним исходом – крупным процессом о хищении государственных денег. Никто ничего не забывал, и поэтому с каждой декадой дело нарастало как снежный ком. Стоило Леснеру слететь со своего кресла, это означало приговор и для Апокова. Стоило Апокову проколоться, Леснер не сомневался, что трусливый армянин потянет его за собой. Ох, это эфирное время! Ох, эта торговля воздухом! А тут еще эта сволочь объявила, что «хочет пострадать и тем самым очистить души других». Каких «других», к едрене матери?! «Я ему пострадаю! Я ему очищу душу! И что это за рамочку позавчера притащил этот сукин кот? Вертел-вертел рамочкой перед самым носом, а сам государственный транш для своего канала выпрашивал! Как это вяжется? Хочет пострадать и в то же время выпрашивает государственный транш!»
– Ладно, Апоков, будет тебе транш! Четыре миллиона хватит? А со страданиями твоими потом разберемся.
– Зачем ты ему дал четыре миллиона? – кажется, задал вопрос Харлей.
– А потому что шестьдесят процентов отката, – ответил Леснер, надевая шлем и вставляя ключ в замок зажигания. – Вот почему.
– Поехали, – пробурчал Харлей.
Мотоцикл исправно завелся и, вырулив из министерского дворика, стал набирать скорость.
– Только ты меня, дорогой Тимоша, не подводишь! – выкрикивал Леснер, напрягая акселератор. – Только ты остаешься мне верным до конца!
«И почему я должен быть ему верным до конца? – впервые задумался Харлей. – Что он мне, собственно, такого сделал? Подумаешь, выкупил в автосалоне… Подумаешь, высокооктановый бензин… Подумаешь, масло… А Апокову – государственный транш. А себе – шестьдесят процентов отката!»
И тем не менее безупречный импортный двигатель, набирая обороты, уже гнал переливающийся корпус с седоком по Садовому кольцу. Огни ночной Москвы то рассыпались, то соединялись в мигающую гирлянду. Гаишники не успевали доставать свистки. А машины с испуганными водителями сторонились, уступая «лыжню». Ветер стучал в застекленный шлем. Частоколом мелькали дома с презренными обывателями, что таращились в свои телевизоры.
– Нн-га-у-у-нн-га-у-у! – ревет Леснер, пытаясь усвоить язык Харлея.
– Ыыннь-ыыннь-ыыннь! – отвечает ему Харлей.
– Эх, сбить бы сейчас какую-нибудь бабушку для полноты ощущений! – прокричал Леснер, завидев собачий труп.
Но бабушки, как известно, давно уже не перебегают Садовое кольцо, а пользуются специальным подземным переходом.
Глава 8
На приеме у генерального
– Ольга Борисовна, оставьте нас, пожалуйста, наедине.
Румянцева не сдвинулась с места.
– Ольга Борисовна, вы извините, – улыбнулся Апоков, – но нам с Сергеем Викторовичем надо кое-что обсудить.
Румянцева фыркнула и медленно пошла к выходу из огромного апоковского кабинета. Ситуация складывалась для последних лет совершенно невероятная: Апоков собирается разговаривать со сценаристом напрямую, без посредника и без присутствия преданной «сторожевой», что, вообще говоря, идет вразрез даже с нормами безопасности. «А вдруг он отравит вас, Александр Завенович! – хотела было крикнуть Румянцева. – Или загипнотизирует. И вы примете неправильное решение! Да он уже на вас плохо влияет, раз вы меня выгоняете и остаетесь с этим типом один на один!» И опытная редакторша задрожала от негодования, ощущая чуждое ненавистное биополе творческого человека в священном апоковском кабинете.
– Да-да, Ольга Борисовна, пожалуйста. – Апоков был уже недоволен тем, что она слишком медленно уходит. – И прошу вас, сделайте так, чтобы в ближайшее время в мой кабинет больше никто не входил. Меня нет.
Ольга вышла, закрыв дверь плотно и чуть более шумно, чем полагалось, оставив, таким образом, гендиректора Александра Апокова и сценариста Сергея Садовникова без свидетелей и… без присмотра. Сидя напротив, они изучающе смотрели друг на друга и долго играли в молчанку. Сергей, догадываясь, что на его глазах произошла замена фаворитки, попробовал предположить, кто же будет следующей. «Наверное, опять Галя Иквина, – после некоторых раздумий решил он. – Уж больно Галина Васильевна оживилась и разрумянилась, когда обсуждала чьи-то колготки в приемной. Даже помолодела со времени моего последнего визита. Но уж то, что не Румянцева теперь, так это точно. Вот тебе и апоковский ресторан». Прошло минуты две. Апоков убедился, что Садовников знаком с первым правилом беседы с генеральным: «Не начинай сам», ухмыльнулся, достал из письменного стола коробочку плавленого сыра «Виола» и протянул ее Сергею.
– Вот смотри, Сережа,… нет, ты сюда, на число, посмотри. Сыр просроченный, а в наших буфетах его продают как ни в чем не бывало. Вот сволочи!
Садовников осторожно взял коробочку, повертел в руках, внимательно посмотрел на дату изготовления и срок годности, после чего вернул ее Апокову.
Румянцева не сдвинулась с места.
– Ольга Борисовна, вы извините, – улыбнулся Апоков, – но нам с Сергеем Викторовичем надо кое-что обсудить.
Румянцева фыркнула и медленно пошла к выходу из огромного апоковского кабинета. Ситуация складывалась для последних лет совершенно невероятная: Апоков собирается разговаривать со сценаристом напрямую, без посредника и без присутствия преданной «сторожевой», что, вообще говоря, идет вразрез даже с нормами безопасности. «А вдруг он отравит вас, Александр Завенович! – хотела было крикнуть Румянцева. – Или загипнотизирует. И вы примете неправильное решение! Да он уже на вас плохо влияет, раз вы меня выгоняете и остаетесь с этим типом один на один!» И опытная редакторша задрожала от негодования, ощущая чуждое ненавистное биополе творческого человека в священном апоковском кабинете.
– Да-да, Ольга Борисовна, пожалуйста. – Апоков был уже недоволен тем, что она слишком медленно уходит. – И прошу вас, сделайте так, чтобы в ближайшее время в мой кабинет больше никто не входил. Меня нет.
Ольга вышла, закрыв дверь плотно и чуть более шумно, чем полагалось, оставив, таким образом, гендиректора Александра Апокова и сценариста Сергея Садовникова без свидетелей и… без присмотра. Сидя напротив, они изучающе смотрели друг на друга и долго играли в молчанку. Сергей, догадываясь, что на его глазах произошла замена фаворитки, попробовал предположить, кто же будет следующей. «Наверное, опять Галя Иквина, – после некоторых раздумий решил он. – Уж больно Галина Васильевна оживилась и разрумянилась, когда обсуждала чьи-то колготки в приемной. Даже помолодела со времени моего последнего визита. Но уж то, что не Румянцева теперь, так это точно. Вот тебе и апоковский ресторан». Прошло минуты две. Апоков убедился, что Садовников знаком с первым правилом беседы с генеральным: «Не начинай сам», ухмыльнулся, достал из письменного стола коробочку плавленого сыра «Виола» и протянул ее Сергею.
– Вот смотри, Сережа,… нет, ты сюда, на число, посмотри. Сыр просроченный, а в наших буфетах его продают как ни в чем не бывало. Вот сволочи!
Садовников осторожно взял коробочку, повертел в руках, внимательно посмотрел на дату изготовления и срок годности, после чего вернул ее Апокову.