Сэлинджер Джером Д.. Девять рассказов

Перед самой войной с эскимосами

Перевод: Суламифь Оскаровна Митина

 
   Пять раз подряд в субботу по утрам Джинни Мэннокс играла в теннис на Ист-Сайдском корте с Селиной Графф, своей соученицей по школе мисс Бейсхор. Джинни не скрывала, что считает Селину самой жуткой тусклячкой во всей школе — а у мисс Бейсхор тусклячек явно было с избытком, — но, с другой стороны, из всех знакомых Джинни одна только Селина приносила на корт непочатые жестянки с теннисными мячами. Отец Селины их изготовлял — что-то вроде того. (Однажды за обедом Джинни изобразила семейству Мэннокс сцену обеда у Граффов; в созданной ее воображением картине фигурировал и вышколенный лакей — он обходил обедающих с левой стороны, поднося каждому вместо стакана с томатным соком жестянку с мячиками.) Но вечная история с такси — после тенниса Джинни довозила Селину до дому, а потом всякий раз должна была выкладывать деньги за проезд одна — начинала действовать ей на нервы: ведь в конце концов мысль о том, чтобы возвращаться с корта на такси, а не автобусом, подала Селина. И на пятый раз, когда машина двинулась вверх по Йорк-авеню, Джинни вдруг прорвало.
   — Слушай, Селина…
   — Что? — спросила Селина, усиленно шаря под ногами. — Никак не найду чехла от ракетки! — проныла она.
   Несмотря на теплую майскую погоду, обе девочки были в пальто — поверх шортов.
   — Он у тебя в кармане, — сказала Джинни. — Эй, послушай-ка…
   — О, господи! Ты спасла мне жизнь!
   — Слушай, — повторила Джинни, не желавшая от Селины никакой благодарности за что бы там ни было.
   — Ну что?
   Джинни решила идти напролом. Они подъезжали к улице, где жила Селина.
   — Мне это не светит — опять выкладывать все деньги за такси одной, — объявила Джинни. — Я, знаешь ли, не миллионерша.
   Селина приняла сперва удивленный вид, потом обиженный.
   — Но ведь я всегда плачу половину, скажешь нет? — спросила она самым невинным тоном.
   — Нет, — отрезала Джинни. — Ты заплатила половину в первую субботу, где-то в начале прошлого месяца. А с тех пор — ни разу. Я не хочу зажиматься, но, по правде говоря, мне выдают всего четыре пятьдесят в неделю. И из них я должна…
   — Но ведь я всегда приношу теннисные мячи, скажешь, нет?
   Джинни иногда готова была убить Селину.
   — Твой отец их изготовляет — или что-то вроде того, — оборвала она ее. — Они же тебе ни гроша не стоят. А мне приходится платить буквально за каждую…
   — Ладно, ладно, — громко сказала Селина, давая понять, что разговор окончен и последнее слово осталось за ней. Потом со скучающим видом принялась шарить в карманах пальто.
   — У меня всего тридцать пять центов, — холодно сообщила она. — Этого достаточно?
   — Нет. Прости, но за тобой доллар шестьдесят пять. Я каждый раз замечала, сколько…
   — Мне придется пойти наверх и взять деньги у мамы. Может, это подождет до понедельника? Я бы захватила их в спортивный зал, если ты уж без них жить не можешь.
   Тон Селины убивал всякое желание пойти ей навстречу.
   — Нет, — сказала Джинни. — Вечером я иду в кино. Так что деньги нужны мне сейчас.
   Девочки смотрели каждая в свое окно и враждебно молчали, пока такси не остановилось у многоквартирного дома, где жила Селина. Тогда Селина, сидевшая со стороны тротуара, вылезла из машины. Небрежно прикрыв дверцу, она с величаво рассеянным видом заезжей голливудской знаменитости быстро вошла в дом. Джинни, с пылающим лицом, стала расплачиваться. Потом собрала свое теннисное снаряжение — ракетку, полотенце, картузик — и направилась вслед за Селиной. В пятнадцать лет Джинни была метр семьдесят два ростом, и сейчас, когда она вошла в парадное, застенчивая и неловкая, в большущих кедах, в ней чувствовалась резкая грубоватая прямолинейность. Поэтому Селина предпочитала глядеть на шкалу указателя у клети лифта.
   — Всего за тобой доллар девяносто, — сказала Джинни, подходя к лифту.
   Селина обернулась.
   — Может, тебе просто интересно будет узнать, что моя мама очень больна, — сказала она.
   — А что с ней?
   — Вообще-то у нее воспаление легких, и если ты думаешь, что для меня такое удовольствие — беспокоить ее из-за каких-то денег… — В эту незаконченную фразу Селина постаралась вложить весь свой апломб.
   По правде говоря, Джинни была несколько озадачена этим сообщением, хоть и не ясно было, в какой мере оно соответствует истине — впрочем, не настолько, чтобы расчувствоваться.
   — Ну, я тут ни при чем, — ответила Джинни и вслед за Селиной вошла в лифт.
   Наверху Селина позвонила, и прислуга-негритянка, с которой она, видимо, не разговаривала, впустила девочек, вернее просто распахнула перед ними дверь и оставила ее открытой. Бросив теннисное снаряжение на стул в передней, Джинни двинулась за Селиной. В гостиной Селина обернулась.
   — Ничего, если ты обождешь здесь? Может, мне придется будить маму, и все такое.
   — Ладно, — сказала Джинни и плюхнулась на диван.
   — В жизни бы не подумала, что ты такая мелочная, — сказала Селина. У нее достало злости употребить слово «мелочная», но все-таки не хватило смелости сделать на нем упор.
   — Ну, а теперь знаешь, — отрезала Джинни и раскрыла «Вог», заслонив им лицо. Она держала журнал перед собой до тех пор, пока Селина не вышла из гостиной, потом положила его обратно на приемник и принялась разглядывать комнату, мысленно переставляя мебель, выбрасывая настольные рампы и искусственные цветы. Обстановка была, на ее взгляд, отвратная: дорогая, но совершенно безвкусная.
   Внезапно из другой комнаты донесся громкий мужской голос:
   — Эрик, ты?
   Джинни решила, что это Селинин брат, которого она никогда не видела. Скрестив длинные ноги, она обернула на коленках верблюжье пальто и стала ждать.
   В гостиную ворвался долговязый очкастый человек — в пижаме и босиком; рот у него был приоткрыт.
   — Ой… Я думал, это Эрик, черт подери. — Не останавливаясь в дверях, он прошагал через комнату, сильно горбясь и бережно прижимая что-то к своей впалой груди, потом сел на свободный конец дивана. — Только что палец порезал, будь он проклят, — возбужденно заговорил он, глядя на Джинни так, словно ожидал ее здесь встретить. — Когда-нибудь случалось порезаться? Чтоб до самой кости, а?
   В его громком голосе явственно слышались просительные нотки, словно своим ответом Джинни могла избавить его от тягостной обособленности, на которую обречен человек, испытавший такое, чего еще не бывало ни с кем.
   Джинни смотрела на него во все глаза.
   — Ну, не так чтобы до кости, но случалось, — ответила она.
   Такого чудного с виду парня — или мужчины (это сказать было трудно) — она в жизни не видела. Волосы растрепаны, верно, только что встал с постели. На лице — двухдневная щетина, редкая и белесая. Вообще с виду — лопух.
   — А как же вы порезались? — спросила Джинни.
   Опустив голову и раскрыв вялый рот, он внимательно разглядывал пораненный палец.
   — Чего? — переспросил он.
   — Как вы порезались?
   — А черт его знает, — сказал он, и самый тон его означал, что ответить на этот вопрос сколько-нибудь вразумительно нет никакой возможности. — Искал что-то в этой дурацкой мусорной корзинке, а там лезвий полно.
   — Вы брат Селины? — спросила Джинни.
   — Угу. Черт, я истекаю кровью. Не уходи. Как бы не потребовалось какое-нибудь там дурацкое переливание крови.
   — А вы его чем-нибудь залепили?
   Селинин брат слегка отвел руку от груди и приоткрыл ранку, чтобы показать ее Джинни.
   — Да нет, просто приложил кусочек вот этой дурацкой туалетной бумаги, — сказала он. — Останавливает кровь. Как при бритье, когда порежешься. — Он снова взглянул на Джинни. — А ты кто? — спросил он. — Подруга нашей поганки?
   — Мы с ней из одного класса.
   — Да?.. А звать как?
   — Вирджиния Мэннокс.
   — Ты — Джинни? — спросил он и подозрительно глянул на нее сквозь очки. — Джинни Мэннокс?
   — Да, — сказала Джинни и выпрямила ноги.
   Селинин брат снова уставился на свой палец — для него это явно был самым важный, единственно достойный внимания объект во всей комнате.
   — Я знаю твою сестру, — проговорил он бесстрастно. — Воображала паршивая.
   Спина у Джинни выгнулась:
   — Кто-кто?
   — Ты слышала кто.
   — Вовсе она не воображала!
   — Ну да, не воображала. Еще какая, черт подери.
   — Никакая она не воображала!
   — Еще какая, черт дери! Принцесса паршивая. Принцесса Воображала.
   Джинни все смотрела на него — он приподнял туалетную бумагу, накрученную в несколько слоев на палец, и заглянул под нее.
   — Да вы моей сестры вовсе не знаете!
   — Ну да, не знаю, прямо…
   — А как ее звать? Как ее имя? — настойчиво допытывалась Джинни.
   — Джоан. Джоан-Воображала.
   Джинни промолчала.
   — А какая она из себя? — спросила она вдруг.
   Ответа не последовало.
   — Ну, какая она из себя? — повторила Джинни.
   — Да будь она хоть вполовину такая хорошенькая, как она воображает, можно было б считать, что ей чертовски повезло, — сказал Селинин брат.
   Ответ довольно занятный, решила про себя Джинни.
   — А она о вас никогда не упоминала.
   — Я убит. Убит на месте.
   — Кстати, она помолвлена, — сказала Джинни, наблюдавшая за ним. — В будущем месяце выходит замуж.
   — За кого? — Он вскинул глаза.
   Джинни не преминула этим воспользоваться.
   — А вы его все равно не знаете.
   Он снова принялся накручивать бумажку на палец.
   — Мне его жаль, — объявил он.
   Джинни фыркнула.
   — Кровища хлещет как сумасшедшая. Ты как считаешь — может, смазать чем-нибудь? А вот чем? Меркурохром годится?
   — Лучше йодом, — сказала Джинни. Потом, решив, что слова ее прозвучали недостаточно профессионально и веско, добавила:
   — Меркурохром тут вовсе не поможет.
   — А почему? Чем он плох?
   — Просто он в таких случаях не годится, вот и все. Йодом нужно.
   Он взглянул на Джинни.
   — Ну да еще, он щиплет здорово, скажешь, нет? Щиплет как черт, что — неправда?
   — Ну, щиплет, — согласилась Джинни. — Но вы от этого не умрете, и вообще.
   Видимо, нисколько не обидевшись на Джинни за ее тон, он снова уставился на свой палец.
   — Не люблю, когда щиплет, — признался он.