Сэлинджер Джером Д.. Френни

С каким-то отсутствующим выражением на залитом слезами лице она подняла с пола свою сумку и, открыв ее, вытащила оттуда книжечку в светло-зеленом матерчатом переплете. Она положила ее на колени, вернее, на одно колено, и уставилась на нее не мигая, словно только тут, именно тут, на ее колене, и должна была лежать маленькая книжка в светло-зеленом матерчатом переплете. Потом она схватила книжку, подняла ее и прижала к себе решительно и быстро. И, спрятав ее в сумку, встала и вышла из кабинки. Вымыв лицо холодной водой, она взяла с полки чистое полотенце, вытерла лицо, подкрасила губы, причесалась и вышла из дамской комнаты. Она была прелестна, когда шла по залу ресторана к своему столику, очень оживленная, как и полагалось, в предвкушении веселого университетского праздника. Улыбаясь на ходу, она подошла к своему месту, и Лейн медленно встал, не выпуская салфетку из рук. - Ты уж прости, пожалуйста, - сказала Фрэнни. - Наверно, решил, что я умерла? - Как это я мог подумать? Умерла... - сказал Лейн. Он отодвинул для нее стул. - Просто не понял, что случилось. Он вернулся на место. - Кстати, времени у нас в обрез. - Он сел. - Ты в порядке? Почему глаза красные? - Он присмотрелся поближе: - Нездоровится, что ли? Фрэнни закурила. - Нет, сейчас все чудесно. Но меня никогда в жизни так не шатало. Ты заказал завтрак? - Тебя ждал, - сказал Лейн, не сводя с нее глаз. - Все-таки что с тобой было? Животик? - Нет. То есть и да и нет. Сама не знаю. - Она взглянула ни меню у себя на тарелке и прочла, не беря листок в руки. - Мне только сэндвич с цыпленком и стакан молока... А себе заказывай что хочешь. Ну, всяких там улиток и осьминожек. Прости, осьминогов. А я совсем не голодна. Лейн посмотрел на нее, потом выпустил себе в тарелку очень тоненькую и весьма выразительную струйку дыма. - Ну и праздничек у нас, просто прелесть! - сказал он. - Сэндвич с цыпленком, матерь божья! - Прости, Лейн, но я совсем не голодна, - с досадой сказала Фрэнни. - Ах, боже мой... Ты закажи себе, что хочешь, непременно, и я с тобой немножко поем. Но не могу же я ради тебя вдруг развить бешеный аппетит. - Ладно, ладно! - И Лейн, вытянув шею, кивнул официанту. Он туг же заказал сэндвич и стакан молока для Фрэнни, а для себя улиток, лягушачьи ножки и салат. Когда официант отошел, Лейн взглянул на часы: - Нам надо попасть в Тенбридж в час пятнадцать, в крайнем - в половине второго. Не позже. Я сказал Уолли, что мы зайдем что-нибудь выпить, а потом все вместе отправимся на стадион в его машине. Согласна? Тебе ведь нравится Уолли? - Понятия не имею, кто он такой. - Фу, черт, да ты его видела раз двадцать. Уолли Кембл, ну? Да ты его сто раз видела... - А-а, вспомнила. Ради бога, не злись ты, если я сразу не могу кого-то вспомнить. Ведь они же и с виду все одинаковые, и одеваются одинаково, и разговаривают, и делают все одинаково. Фрэнни оборвала себя: собственный голос показался ей придирчивым и ехидным, и на нее накатила такая ненависть к себе, что ее опять буквально вогнало в пот. Но помимо воли ее голос продолжал: - Я вовсе не говорю, что он противный и вообще... Но четыре года подряд, куда ни пойдешь, везде эти уолли кемблы. И я заранее знаю - сейчас они начнут меня очаровывать, заранее знаю - сейчас начнут рассказывать самые подлые сплетни про мою соседку по общежитию. Знаю, когда спросят, что я делала летом, когда возьмут стул, сядут на него верхом, лицом к спинке, и начнут хвастать этаким ужасно, ужасно равнодушным голосом или называть знаменитостей - тоже так спокойно, так небрежно. У них неписаный закон: если принадлежишь к определенному кругу по богатству или рождению, - значит, можешь сколько угодно хвастать знакомством со знаменитостями, лишь бы ты при этом непременно говорил про них какие-нибудь гадости - что он сволочь, или эротоман, или всегда под наркотиками, словом, что-нибудь мерзкое. Она опять замолчала. Повертев в руках пепельницу и стараясь не смотреть в лицо Лейну, она вдруг сказала: - Прости меня. Уолли Кембл тут ни при чем. Я напала на него, потому что ты о нем заговорил. И потому что по нему сразу видно, что он проводит лето где-нибудь в Италии или вроде того. - Кстати, для твоего сведения, он лето провел во Франции, - сказал Лейн. - Нет, нет, я тебя понимаю, - торопливо добавил он, - но ты дьявольски несправедли... - Пусть, - устало сказала Фрэнни, - пусть во Франции. - Она взяла сигарету из пачки на столе. - Дело тут не в Уолли. Господи, да взять любую девочку. Понимаешь, если б он был девчонкой, из моего общежития например, то он все лето писал бы пейзажики с какой-нибудь бродячей компанией. Или объезжал на велосипеде Уэльс. Или снял бы квартирку в Нью-Йорке и работал на журнал или на рекламное бюро. Понимаешь, все они такие. И все, что они делают, все это до того - не знаю, как сказать - не то чтобы неправиль-н о, или даже скверно, или глупо - вовсе нет. Но все до того мелко, бессмысленно и так уныло. А хуже всего то, что, если стать богемой или еще чем-нибудь вроде этого, все равно это будет конформизм, только шиворот-навыворот. - Она замолчала. И вдруг тряхнула головой, опять побледнела, на секунду приложила ладонь ко лбу - не для того, чтобы стереть пот со лба, а словно для того, чтобы пощупать, нет ли у нее жара, как делают все мамы маленьким детям. - Странное чувство, - сказала она, - кажется, что схожу с ума. А может быть, я уже свихнулась. Лейн смотрел на нее по-настоящему встревоженно - не с любопытством, а именно с тревогой. - Да ты бледная как полотно, - сказал он. - До того побледнела... Слышишь? Фрэнни тряхнула головой: - Пустяки, я прекрасно себя чувствую. Сейчас пройдет. - Она взглянула на официанта - тот принес заказ. - Ух, какие красивые улитки! - Она поднесла сигарету к губам, но сигарета потухла. - Куда ты девал спички? - спросила она. Когда официант отошел, Лейн дал ей прикурить. - Слишком много куришь, - заметил он. Он взял маленькую вилочку, положенную у тарелки с улитками, но, прежде чем начать есть, взглянул на Фрэнни. - Ты меня беспокоишь. Нет, я серьезно. Что с тобой стряслось за последние недели? Фрэнни посмотрела на него и, тряхнув головой, пожала плечами. - Ничего. Абсолютно ничего. Ты ешь. Ешь своих улит. Если остынут, их в рот не возьмешь. - И ты поешь. Фрэнни кивнула и посмотрела на свой сэндвич. К горлу волной подкатила тошнота, и она, отвернувшись, крепко затянулась сигаретой. - Как ваша пьеса? - спросил Лейн, расправляясь с улитками. - Не знаю. Я не играю. Бросила. - Бросила? - Лейн посмотрел на нее. - Я думал, ты в восторге от своей роли. Что случилось? Отдали кому-нибудь твою роль? - Нет, не отдали. Осталась за мной. Это-то и противно. Ах, все противно. - Так в чем же дело? Уж не бросила ли ты театральный факультет? Фрэнни кивнула и отпила немного молока. Лейн прожевал кусок, проглотил его, потом сказал: - Но почему же, что за чертовщина? Я думал, ты в этот треклятый театр влюблена, как не знаю что... Я от тебя больше ни о чем и не слыхал весь этот... - Бросила - и все, - сказала Фрэнни. - Вдруг стало ужасно неловко. Чувствую, что становлюсь противной, самовлюбленной, какой-то пуп земли. - Она задумалась. - Сама нe знаю. Показалось, что это ужасно дурной вкус - играть на сцене. Я хочу сказать, какой-то эгоцентризм. Ох, до чего я себя ненавидела после спектакля, за кулисами. И все эти эгоцентрички бегают вокруг тебя, и уж до того они сами себе кажутся душевными, до того теплыми. Всех целуют, на них самих живого места нет от грима, а когда кто-нибудь из друзей зайдет к тебе за кулисы, уж они стараются быть до того естественными, до того приветливыми, ужас! Я просто себя возненавидела... А хуже всего, что мне как-то стыдно было играть во всех этих пьесах. Особенно на летних гастролях. - Она взглянула на Лейна. - Нет, роли мне давали самые лучшие, так что нечего на меня смотреть такими глазами. Не в том дело. Просто мне было бы стыдно, если бы ктонибудь, ну, например, кто-то, кого я уважаю, например мои братья, вдруг услыхали бы, как я говорю некоторые фразы из роли. Я даже иногда писала некоторым людям, просила их не приезжать на спектакли. - Она опять задумалась. - Кроме Пэгин в "Повесе", я ее летом играла. Понимаешь, было бы очень неплохо, если б этот сапог - он играл Повесу - не испортил все на свете. Такую лирику развел - о господи, до чего он все рассусолил! Лейн доел своих улиток. Он сидел, нарочно согнав всякое выражение с лица. - Однако рецензии о нем писали потрясающие, - сказал он. - Ты же сама мне их послала, если помнишь. Фрэнни вздохнула: - Ну, послала. Перестань, Лейн. - Нет, я только хочу сказать, ты тут полчаса разглагольствуешь, будто ты одна на свете все понимаешь как черт, все можешь критиковать. Я только хочу сказать, если самые знаменитые критики считали, что он играл потрясающе, так, может, это верно, может быть, ты ошибаешься? Ты об этом подумала? Знаешь, ты еще не совсем доросла... - Да, он играл потрясающе для человека просто талантливого. А для этой роли нужен гений. Да, гений - и все, тут ничего не поделаешь, - сказала Фрэнни. Она вдруг выгнула спину и, приоткрыв губы, приложила ладонь к макушке. Странно, я как пьяная, - сказала она. - Не понимаю, что со мной. - По-твоему, ты гений? Фрэнни сняла руку с головы. - Ну, Лейн. Не надо. Прошу тебя. Не надо так со мной. - Ничего я не... - Одно я знаю: я схожу с ума, - сказала Фрэнни. - Надоело мне это вечное "я, я, я". И свое "я", и чужое. Надоело мне, что все чего-то добиваются, что-то хотят сделать выдающееся, стать кем-то интересным. Противно - да, да, противно! И все равно, что там говорят... Лейн высоко поднял брови и откинулся на спинку стула, чтобы лучше дошли его слова. - А ты не думаешь, что ты просто боишься соперничества? - спросил он нарочито спокойно. - Я в таких делах плохо разбираюсь, но уверен, что хороший психоаналитик - понимаешь, действительно знающий, - наверно, истолковал бы твои слова... - Никакого соперничества я не боюсь. Наоборот. Неужели ты не понимаешь? Я боюсь, что я сама начну солерничать, - вот что меня пугает. Из-за этого я и ушла с театрального факультета. И тут никаких оправданий быть не может - ни в том, что я по своему характеру до ужаса интересуюсь чужими оценками, ни в том, что люблю аплодисменты, люблю, чтобы мной восхищались. Мне за себя стыдно. Мне все надоело. Надоело, что у меня не хватает мужества стать просто никем. Я сама себе надоела, мне все надоели, кто пытается сделать большой бум. Она остановилась и вдруг взяла стакан молока и поднесла к губам. - Так я и знала, - сказала она, ставя стакан на место. - Этого еще не было. У меня что-то с зубами. Так и стучат. Позавчера я чуть не прокусила стакан. Может, я уже сошла с ума и сама не понимаю. Подошел официант с лягушачьими ножками и салатом для Лейна, и Фрэнни подняла на на него глаза. А он взглянул на ее тарелку, на нетронутый сэндвич с цыпленком. Он спросил, не хочет ли барышня заказать что-нибудь другое. Фрэнни поблагодарила его, нет, не надо. - Я просто очень медленно ем, - сказала она. Официант, человек пожилой, посмотрел ее бледное лицо, на мокрый лоб, поклонился и отошел. - Хочешь, возьми платок? - отрывисто сказал Лейн. Он протягивал ей белый сложенный платок. Голос у него был добрый, жалостливый, несмотря на упрямую попытку заставить себя говорить равнодушно. - Зачем? Разве надо? - Ты вспотела. То есть не вспотела, но лоб у тебя в испарине. - Да? Какой ужас! Извини, пожалуйста! - Фрэнни подняла сумочку и стала в ней рыться. - Где-то у меня был "клинекс". - Да возьми ты мой платок, бога ради. Какая разница, господи боже ты мой! - Нет, такой чудный платок, зачем я его буду портить, - сказала Фрэнни. Сумочка была битком набита. Чтобы разобраться, она пала выкладывать на стол всякую всячину рядом с нетронутым сэндвичем. - Ага, вот оно! - Она открыла пудреницу с зеркальцем и быстрым легким движением промакнула лоб бумажной салфеточкой. - Бог мой, я похожа на привидение. Как ты терпишь меня? - Это что за книга? - спросил Лейн. Фрэнни буквально вздрогнула. Она посмотрела на кучку вещей, выложенную из сумки на скатерть. - Какая книга? - сказала она. - Ты про эту? - Она взяла книжечку в светло-зеленом переплете и сунула в сумку. Просто захватила почитать в вагоне. - Ну-ка дай взглянуть. Что за книжка? Фрэнни как будто ничего не слышала. Она открыла пудреницу и еще раз взглянула в зеркало. - Господи! - сказала она. Потом собрала все со стола: пудреницу, кошелек, квитанцию из прачечной, зубную щетку, коробочку аспирина и золоченую мешалку для пунша. Все это она спрятала в сумочку. - Сама не знаю, зачем я таскаю с собой эту золоченую идиотскую штуку, - сказала она. - Мне ее подарил в день рождения один мальчишка, ужасный пошляк, я еще была на первом курсе. Решил, что это красивый и оригинальный подарок, смотрел на меня во все глаза, пока я разворачивала пакетик. Все хочу выбросить ее и никак не могу. Наверно, так и умру с этой дрянью. - Она подумала. - Он все хихикал мне в лицо и говорил, что мне всегда будет везти, если я не расстанусь с этой штукой, Лейн уже взялся за одну из лягушачьих ножек. - Л все-таки что это за книжка? - спросил он. - Или это тайна, какая-нибудь чертовщина? - спросил он. - Ты про книжку в сумке? - сказала Фрэнни. Она смотрела, как он разрезает лягушачью ножку. Потом вынула сигарету из пачки, закурила. - Как тебе сказать, - проговорила она. - Называется "Путь странника". - Она опять посмотрела, как Лейн ест лягушку. - Взяла в библиотеке. Наш преподаватель истории религии, я у него прохожу курс в этом семестре, нам про нее сказал. - Она крепко затянулась. - Она у меня уже давно. Все забываю отдать. - А кто написал? - Не знаю, - небрежно бросила Фрэнни. - Очевидно, какой-то русский крестьянин. - Она все еще внимательно смотрела, как Лейн ест. - Он себя не назвал. Он ни разу за весь рассказ не сказал, как его зовут. Только говорит, что он крестьянин, что ему тридцать три года и что он сухорукий. И что жена у него умерла. Все это было в тысяча восемьсот каких-то годах. Лейн уже занялся салатом. - И что же, книжка хорошая? О чем она? - Сама не знаю. Она необычная. Понимаешь, это ведь прежде всего книжка религиозная. Даже можно было бы сказать - книжка фанатика, только это к ней как-то не подходит. Понимаешь, она начинается с того, что этот крестьянин, этот странник, хочет понять, что это значит, когда в Евангелии сказано, что надо молиться неустанно. Ну, ты знаешь - не переставая. В Послании к Фессалоникийцам или еще где-то. И вот он начинает странствовать по всей России, ищет когонибудь, кто ему объяснит - как это "молиться неустанно". И что при этом говорить. - Фрэнни снова посмотрела, как Лейн расправляется с лягушачьей ножкой. Она заговорила, не сводя глаз с его тарелки. - А с собой у него только торба с хлебом и солью. И тут он встречает человека - он называет его "старец" - это такие очень-очень просвещенные в религии люди, - и старец ему рассказывает про такую книгу - называется "Филокалия". И как будто эту книгу написали оченьочень образованные монахи, которые как-то распространяли этот невероятный способ молиться! - Не прыгай! - сказал Лейн лягушачьей ножке. - Словом, этот странник научается молиться, как требуют эти таинственные монахи, - понимаешь, он молится и достигает в своей молите совершенства, и всякое такое. А потом он странствует по России и встречает всяких замечательных людей и учит их, как молиться этим невероятным способом. Ну вот, понимаешь, вся книжка об этом. - Не хочется говорить, но от меня будет нести чесноком, - сказал Лейн. - А во время странствий он встречает одну пару - мужа с женой, и я их люблю больше всех людей на свете, никогда в жизни я еще про таких не читала, - сказала Фрэнни. - Он шел по дороге, где-то мимо деревни, с мешком за плечами и вдруг видит - за ним бегут двое малюсеньких ребятишек и кричат: "Нищий странничек, нищий странничек, пойдем к нашей маме, пойдем к нам домой! Она нищих любит!" И вот он идет домой к этим ребятишкам, и эта чудная женщина, их мать, выходит из дома, хлопочет, усаживает его, непременно хочет сама снять с него грязные сапоги, поит его чаем. А тут и отец приходит, и он, видно, тоже любит нищих и странников, и все садятся обедать. А странник спрашивает, кто эти женщины, которые сидят с ними за столом, и отец говорит - это наши работницы, но они всегда едят с нами, потому что они паши сестры во Христе. - Фрэнни вдруг смутилась, села прямее. - Понимаешь, мне так понравилось, что странник спросил, кто эти женщины. - Она посмотрела, как Лейн мажет хлеб маслом. - Словом, после обеда странник остается ночевать, и они с хозяином дома допоздна обсуждают, как надо молиться не переставая. И странник ему все объясняет. А утром он уходит и опять идет странствовать. И встречает разныx-разных людей понимаешь, книга про это и написана, - и он им объясняет, как надо по-настоящему молиться. Лейн кивнул головой, ткнул вилкой в салат. - Хоть бы у нас в эти дни время осталось, чтобы ты заглянула в мое треклятое сочинение, я тебе уже говорил про него, - сказал он. - Сам не знаю. Может, я с ним ни черта и не сделаю - там напечатать его и вообще, - но хочется, чтобы ты хоть просмотрела, пока ты тут. - С удовольствием, - сказала Фрэнни. Она смотрела, как он намазывает второй ломтик хлеба. - Может, тебе эта книжка и понравилась бы, - вдруг сказала она. - Она такая простая, понимаешь? - Наверно, интересно. Ты масла есть не будешь? - Нет, нет, бери все. Я не могу тебе дать ее, потому что все сроки давным-давно прошли, но ты можешь достать ее тут, в библиотеке. Уверена, что сможешь. - Слушай, да ты ни черта не ела, даже не дотронулась! - сказал Лейн. - Ты это знаешь? Фрэнни посмотрела на свою тарелку, как будто ее только что поставили перед ней. - Сейчас, погоди, - сказала она. Она замолчала, держа сигарету в левой руке, но не затягиваясь и крепко обхватив правой рукой стакан с молоком. - Хочешь послушать, какой особой молитве старец научил этого странника? - спросила она. - Нет, правда, это очень интересно, очень. Лейн разрезал последнюю лягушачью ножку. Он кивнул. - Конечно, - сказал он, - конечно. - Ну, вот, как я уже говорила, этот странник, совсем простой мужик, пошел странствовать, чтобы узнать, что значат евангельские слова про неустанную молитву. И тут он встречает этого старца, это такой очень-очень ученый человек, богослов, помнишь, я про него уже говорила, тот самый, который изучал "Филокалию" много-много лет подряд. - Фрэнни вдруг замолчала, чтобы собраться с мыслями, сосредоточиться. - И тут этот старец первым делом рассказал ему про молитву Христову: "Господи Иисусе Христе, помилуй мя!" Понимаешь, такая молитва. И старец объясняет страннику, что лучше этих слов для молитвы не найти. Особенно слово "помилуй", потому что это такое огромное слово и так много значит. Понимаешь, оно значит не только "помилование". Фрэнни снова остановилась, подумала. Она уже смотрела не в тарелку Лейна, а куда-то через его плечо. - Словом, старец говорит страннику, - продолжала она, - что если станешь повторять молитву снова и снова сначала хотя бы одними губами, - то в конце концов само собой выходит, что молитва сама начинает действовать. Что-то потом случается. Сама не знаю что, но что-то случается, и слова попадают в такт твоему сердцебиению, и ты уже молишься непрестанно. И это как-то мистически влияет на все твои мысли, мировоззрение. Понимаешь, вся суть более или менее именно в этом. Ты молишься - и мысли очищаются, и ты совершенно по-новому воспринимаешь и понимаешь все на свете. Лейн доел свой завтрак. И когда Фрэнни замолчала, он сел поудобнее, закурил сигарету и посмотрел на ее лицо. Она все еще рассеянно глядела в никуда, через его плечо, как будто совсем забыв о нем. - Но главное, самое главное чудо в том, что с самого начала тебе даже не надо верить в то, что ты делаешь. Понимаешь, даже если тебе ужасно неловко, все это не имеет ровно никакого значения. Ты никого не обижаешь, и вообще все в порядке. Другими словами, с самого начала никто тебя и не заставляет ни во что верить. И старец учит, что тебе даже не надо думать о том, что ты твердишь. Сначала весь смысл в количестве повторений. А позже оно само переходит в качество. Собственной силой, так сказать. Он, старец, говорит, что любое имя господне - понимаешь, любое таит в себе эту удивительную, самодействующую силу и само начинает действовать, когда ты его... ну, вот так повторяешь, что ли. Лейн как-то развалился в кресле, покуривая и щуря глаза, и пристально всматривался в лицо Фрэнни. Она была очень бледна, но, с тех пор как они пришли, бывали минуты, когда она становилась еще бледнее. - Кстати, все это абсолютно осмысленно, - сказала Фрэнни, - потому что буддисты из секты Нембутсу без конца повторяют "Наму Амида Бутсу", что значит "Хвала Будде Амитахбе"<Речь идет об особом направлении буддизма, по которому один из будд, Амитабха, выступает в роли вселенского спасителя. (Прим. переводчика.)> или что-то вроде того, - и происходит то же самое. Точно такая же... - Погоди. Погоди-ка, - сказал Лейн. - Во-первых, ты сию секунду обожжешь пальцы. Фрэнни едва взглянула на левую руку и бросила дотлевающий окурок в пепельницу. - И то же самое происходит в "Облаке неведения". Со словом "Бог", понимаешь, надо только повторять слово "Бог". - Она посмотрела прямо в глаза Лейну - как не смотрела уже довольно давно. - И главное, разве ты когда-нибудь в жизни слышал такие потрясающие вещи? Пойми, ведь нельзя сказать: "Это просто совпадение" - и тут же выбросить из головы - вот что меня потрясает. Тут, по крайней мере, потрясающее... - Она вдруг оборвала себя. Лейну явно не сиделось на месте, а это его выражение - главным образом высоко поднятые брови - Фрэнни знала слишком хорошо. - В чем дело? - спросила она. - И ты на самом деле веришь во всю эту штуку, или как? Фрэнни взяла пачку, вынула сигарету. - Я не говорила, верю я или нет, я сказала - это меня потрясло. - Лейн дал ей прикурить. - Просто мне кажется, что это невероятное совпадение, очень странное, - сказала она, затянувшись, - везде тебе дают одно и то же наставление, понимаешь, все эти по-настоящему мудрые и абсолютно настоящие религиозные учителя упорно настаивают: если непрестанно повторять имя Божье, то с тобой что-то произойдет. Даже в Индии - в Индии тебя учат медитации, сосредоточению на слове "ом", что, в сущности, одно и то же, и результат будет такой же самый. И я только хочу сказать - нельзя просто рассудком все это отвергнуть, даже не... - Ты про какой результат? - отрывисто бросил Лейн. - Что? - Я спрашиваю, какого именно результата ты ждешь. От всей этой синхронизации, этого мумбо-юмбо? Инфаркта? Не знаю, сознаешь ли ты, но и ты, и вообще каждый может себе наделать столько вреда, что... - Нет, ты увидишь Бога. Что-то происходит в какой-то совершенно нефизической части сердца - там, где, по учению индусов, поселяется Атман, если ты верующий, - и тебе является Бог, вот и все. - Она смутилась, сбросила пепел с сигареты мимо пепельницы. Пальцами она подобрала пепел и высыпала в пепельницу. - И не спрашивай меня, что есть Бог, кто он такой. Я даже не знаю, есть он или нет. Когда я была маленькая, я думала... - Она остановилась. Подошел официант - забрать тарелки, положить новое меню. - Хочешь сладкого или кофе? - спросил Лейн. - Нет, я просто допью молоко. А ты себе закажи, что хочешь, - сказала Фрэнни. Официант только что забрал ее тарелку с нетронутым сэндвичем. Она не посмела взглянуть на него. Лейн посмотрел на часы: - Черт! Времени в обрез. Счастье, если на матч не опоздаем. - Он посмотрел на официанта. - Мне кофе, пожалуйста. - Он проводил официанта глазами, потом наклонился вперед, положив локти на стол, вполне довольный, сытый, в ожидании кофе. - Что ж... Во всяком случае, очень занятно. Вся эта штука... Но, по-моему, ты совершенно не оставляешь места для самой элементарной психологии. Видишь ли, я считаю, что у всех этих религиозных переживаний чрезвычайно определенная психологическая подоплека - ты меня понимаешь.. Но все это очень интересно. Конечно, нельзя так, сразу, все отрицать. - Он посмотрел на Фрэнни и вдруг улыбнулся ей: - Ладно. Кстати, если я тебе забыл сказать... Я тебя люблю. Говорил или нет? - Лейн, прости, я на минуту выйду! - сказала Фрэнни и уже поднялась с места. Лейн тоже встал, не сводя с нее глаз. - Что с тобой? - спросил он. - Тебе опять плохо, да? - Как-то не по себе. Сейчас вернусь. Она быстро прошла по залу, направляясь туда же, куда и раньше. Но в конце зала, у маленького бара, она вдруг остановилась. Бармен, вытиравший стаканчик для шерри, взглянул на нее. Она схватилась правой рукой за стойку, нагнула голову, низко склонилась и поднесла левую руку ко лбу, касаясь его копчиками пальцев. И, слегка покачнувшись, упала на пол в глубоком обмороке. Прошло почти пять минут, прежде чем Фрэнни очнулась. Она лежала на динане в кабинете директора, и Лейн сидел около нее. Он наклонился над ней, его лицо необычно побледнело. - Как ты себя чувствуешь? - спросил он тоном посети-теля в больнице. - Тебе лучше? Фрэнни кивнула. Она на минуту закрыла глаза от резкого света плафона, потом снова открыла их. - Кажется, мне полагается спросить: "Где я?" Ну, где я? Лейн засмеялся: - Ты в кабинете директора. Они там все бегают, ищут для тебя нашатырный спирт, докторов, не знаю, чего еще. Кажется, у них нашатырь кончился. Нет, серьезно, как ты себя чувствуешь? - Хорошо. Глупо, но хорошо. А я вправду упала в обморок? - Да еще как. Прямо с катушек долой, - сказал Лейн. Он взял ее руку. - А что с тобой, как ты думаешь? Ты была такая - ну, понимаешь, такая замечательная, когда мы говорили по телефону на прошлой неделе. Ты что - не успела сегодня позавтракать или как? Фрэнни пожала плечами. Она обвела кабинет взглядом. - До чего неловко, - сказала она. - Неужели пришлось меня нести сюда? - Да, мы с барменом несли. Втащили тебя сюда. Напугала ты меня до чертиков. Ей-богу, не вру. Фрэнни задумчиво, не мигая, смотрела в потолок, пока он держал ее руку. Потом повернулась и подняла свободную руку, как будто хотела отвернуть рукав Лейна и взглянуть на его часы. - Который час? - спросила она. - Не важно, - сказал Лейн. - Нам спешить некуда. - Но ты хотел пойти на вечеринку. - А черт с ней! - И на матч мы тоже опоздали? - спросила Фрэнни. - Слушай, я же сказал, черт с ним со всем. Сейчас ты должна пойти в свою комнату - в этих, как их там, Голубых Ставеньках - и отдохнуть как следует, это самое главное, - сказал Лейн. Он подсел к ней поближе, наклонился и быстро поцеловал. Потом обернулся, посмотрел на дверь и снова наклонился к Фрэнни. - Будешь отдыхать до вечера. Отдыхать и все. - Он погладил ее руку. - А потом, попозже, когда ты хорошенько отдохнешь, я, может быть, проберусь к тебе, наверх. Черт его знает, как будто там есть черный ход. Я разведаю. Фрэнни промолчала. Она все еще смотрела в потолок. - Знаешь, как давно мы не виделись? - сказал Лейн. - Когда это мы встретились, в ту пятницу? Черт знает когда - в начале того месяца. - Он покачал головой: - Не годится так. Слишком большой перерыв от рюмки до рюмки, грубо говоря. - Он пристальнее вгляделся в лицо Фрэнни. - Тебе и вправду лучше? Она кивнула. Потом повернулась к нему лицом. - Ужасно пить хочется, и все. Как, по-твоему, можно мне достать стакан воды? Не трудно? - Конечно, нет, чушь какая! Слушай, а что, если я оставлю тебя на минутку? Знаешь, что я сейчас сделаю? Фрэнни отрицательно помотала головой. - Пришлю кого-нибудь сюда с водой. Потом найду главного, скажу, что нашатыря не надо, и, кстати, заплачу по счету. Потом пригоню сюда такси, чтобы не бегать за ним. Придется немного обождать, все машины, наверно, везут народ на матч. - Он выпустил руку Фрэнни и встал. - Хорошо? - спросил он. - Очень хорошо. - Ладно. Скоро вернусь. Не вставай! - И он вышел из комнаты. Оставшись в одиночестве, Фрэнни лежала не двигаясь, все еще глядя в потолок. Губы у нее беззвучно зашевелились, безостановочно складывая слова.