Страница:
— Сейчас она придет в лучший вид, — сказал он. — Ты ее еще и отодрать успеешь.
— Ну уж. — Такое Вадиму даже в голову не приходило.
— А что — хорошенькая, — говорил врач, делая инъекцию. — Правда, не в моем вкусе, я больше люблю баб в теле.
— Ну что? Все нормально? — спросил Вадим.
— Нормально. А ты вообще-то с ней поласковее, как бы в милицию не пошла. Сам знаешь, что будет.
— Да я думаю, обойдется.
Вадим действительно был уверен, что теперь все будет нормально. Как говорится, отделался легким испугом. Павел Адрианович тем временем внимательно осматривал квартиру.
— А неплохо ты тут устроился, Ворон. Очень даже неплохо…
— Да это же все от родителей, от дедушек и бабушек. Наша семья живет в этой квартире с девятьсот пятого года.
— Белая кость, значит. Не знал… Везучий ты, Ворон… Ох, везучий… Вот и сейчас хочешь выйти сухим из воды. А если бы она окочурилась? Хорошо, Павел Адрианович есть, палочка-выручалочка. Хотя ведь и сейчас — все равно наезд.
Разговор Вадиму начинал нравиться все меньше и меньше.
— Адрианыч, ну… — только и сказал он.
— Адрианыч ничего, — ответил врач. — Все понимает. Если что, не забывай, мало ли…
— Ладно, ладно, — ответил Вадим, который теперь уже не мог дождаться, когда же врач наконец уйдет. Но вот дверь за Адрианычем закрылась, и Вадим поспешил обратно в гостиную.
Девчонка лежала с открытыми глазами и удивленно ощупывала мохнатый верблюжий плед, который Вадим впопыхах на нее набросил.
— Где я? — прошептала она.
— У меня дома, — ответил Вадим.
— А где моя одежда?
— Вон там, на стуле.
— А как я сюда попала?
— Тебя сбила машина.
— А ты меня спас?
Вадим пожал плечами. Его устраивал такой поворот дела. Неизвестный мерзавец сбил, а он, благородный герой, спас. Красиво получается. Правда, немного слишком красиво, но это даже кстати. Теперь в милицию она, по крайней мере, не пойдет. Так что пусть Челентаныч успокоится.
Девчонка хотела приподняться, но тут же рухнула обратно на подушку:
— Что-то мне не очень… И больно…
— Еще бы! — отозвался Вадим. — Да ты лежи. Тебе надо как следует оклематься. Я сейчас.
Кажется, все обошлось, думал Вадим по дороге на кухню. Теперь он уже жалел, что вызвал Адрианыча. Тогда бы о произошедшем не знала ни одна живая душа. Хотя, может быть, если бы не укол… Ну да ладно, Адрианыч свой человек.
Вадим вынул из холодильника пакет апельсинового сока, налил в стакан, добавил туда немного водки.
— Коктейль «Апельсиновый цветок», — торжественно сказал он, входя в гостиную.
Девчонка уже сидела на диване, обхватив тощими руками такие же тощие коленки.
— У тебя есть расческа? — спросила она. — У меня волосы как швабра.
— Они не от природы такие? — поинтересовался Вадим, привыкший говорить с женщинами полушутливо — обычно это им нравилось.
— Нет, — совершенно серьезно ответила девчонка.
«Да, с чувством юмора у нас не очень», — подумал Вадим, подавляя вздох. Он вернулся в прихожую и принес ей расческу.
— Бери, чешись.
— А ты здесь живешь, да? — спросила она, оглядывая комнату. — У вас тут прямо как в Эрмитаже… Такая мебель… Часы… — Она кивнула на большие красного дерева часы, стоявшие в углу. — А это кто?
— Это не кто, а что. Картина, — ответил Вадим. — Ты лучше выпей.
— Я хотела спросить, чья картина?
— Картина неизвестного художника, — голосом экскурсовода сказал Вадим и добавил: — Мама уверена, что это неизвестная работа Поленова. А по мне, так хоть полено, хоть валежник — один хрен. Вот рама — это да. Конкретная такая рама, как сказал бы один мой знакомый.
— А может быть, и Поленов… — покачала головой девчонка. — Период в принципе тот.
— Да я вижу, ты специалист…
Вадим рассмеялся. Неприятный осадок от разговора с врачом улетучился, и ситуация, которая еще недавно казалась трагичной и безвыходной, теперь предстала в забавном свете. Привез домой незнакомую девчонку. И ведь действительно хорошенькую! Прав Челентаныч, все замечает старый козел!
— Ну как «Апельсиновый цветок»? — поинтересовался Вадим.
— Вкусно. — Девчонка улыбнулась. — Это здорово, что ты меня спас. То есть здорово, что спас и что именно ты спас.
— Чего же ты под колеса бросаешься?
— Знаешь, это сказать смешно — поссорилась с подругой. — Девчонка рассмеялась и стала еще больше похожа на подростка. Такая чуть повзрослевшая Пеппи Длинныйчулок. — Чуть не с первого класса дружим и все время ссоримся. Смешно, правда? А вчера пристала она ко мне с этой книгой Эрика Берна «Игры, в которые играют люди». Вот скажи ей, какая у тебя была в детстве любимая сказка, и все тут. Вернее, каким сказочным героем ты себя представлял. Она очень любит копаться в себе и в других. Знаешь, это иногда начинает действовать на нервы. И я сначала позвонила бабушке и сказала, что у Лиды останусь, а потом, видишь… Она меня достала. Вот я и решила, что домой пойду, а метро-то вот-вот закроется…
— А она сама кем себя представляла? Бабой Ягой?
— А вот про себя она не говорила! — махнула рукой девчонка. — Но я, знаешь, долго злиться не могу.
— А чего же ты с ней дружишь? — удивился Вадим. Девчонка задумалась.
— С ней не скучно. Другие вообще только о тряпках да о мужиках… Видишь, как все получилось… Но все равно удачно. По крайней мере, бабушка не беспокоится. Она ведь думает, что я у Лиды. Хорошо, правда?
С этим Вадим не мог не согласиться. Вот если бы еще не Челентаныч, но нет, не стоит о нем думать. Как-нибудь образуется…
— Тебя зовут-то как? — вдруг спросил Вадим.
— Кристина. А тебя?
— Вадим Воронов, — ответил Вадим и с некоторой досадой подумал, что девчонка, конечно, не интересуется теннисом и его звучная фамилия ей все равно ничего не скажет.
— Воронов… — Кристина закусила губу, как будто что-то припоминая. — Слушай, а художник Вадим Воронов?..
— Это дед, но он так мало выставлялся, и вообще… — Вадим был искренне удивлен: он впервые встречал простого человека, не эрмитажника, не искусствоведа и не торговца живописью, который вообще слышал про такого художника.
— Как здорово! — От восхищения Кристина даже ахнула. Ее тонкое лицо порозовело, расчесанные волосы высохли и рассыпались по плечам, и Вадим увидел, что она не просто хорошенькая, она настоящая красавица которая могла бы составить конкуренцию любой голливудской звезде. — Я видела его выставку в Доме ученых, знаешь, на набережной. Такая свободная манера. Понимаешь? Он свободный человек и творец. Хотела бы я так писать…
— Так ты, значит, художник, — ухмыльнулся Вадим. В отличие от большинства людей для Вадима слово «художник» было лишено сверкающего ореола. Художников у них всегда был полон дом — он с детства на них насмотрелся.
— Надеюсь стать, — с гордостью ответила Кристина.
— Ладно, художник, поздно уже. Я тебе постелю здесь, если ты не возражаешь.
* * *
— Сереженька, а у меня твой любимый борщ! — Людмила выскочила в прихожую, лишь заслышав, как поворачивается ключ в скважине.
Плещеев улыбнулся: до чего все-таки у него замечательная жена. Никаких упреков, никаких надутых губ, никакого «наконец-то явился!» и даже «как я волнуюсь!». Идеальная подруга жизни для того, кто служит в правоохранительных органах. Особенно в такой организации, как «Эгида-плюс».
— Вот спасибо! — Плещеев поцеловал жену. — Сейчас отведаем! Только я сделаю один совсем короткий звонок, хорошо? А ты пока ставь тарелки.
Плещеев снял трубку и набрал уже знакомый номер:
— Снова Плещеев. Пароль «Синдбад». Нужно выяснить имя еще одного автовладельца. «Москвич», номерной знак р5027лг. Что? Павленко Павел Адрианович, спортивный врач? Работает в теннисном клубе? Спасибо большое, этого пока достаточно.
— Все на столе! — выглянула из кухни Людмила.
— Да-да, уже иду! — сказал Плещеев, пробормотав про себя: «Ну-ну, Воронов».
Гармония мира не знает границ
«Облико морале»
— Ну уж. — Такое Вадиму даже в голову не приходило.
— А что — хорошенькая, — говорил врач, делая инъекцию. — Правда, не в моем вкусе, я больше люблю баб в теле.
— Ну что? Все нормально? — спросил Вадим.
— Нормально. А ты вообще-то с ней поласковее, как бы в милицию не пошла. Сам знаешь, что будет.
— Да я думаю, обойдется.
Вадим действительно был уверен, что теперь все будет нормально. Как говорится, отделался легким испугом. Павел Адрианович тем временем внимательно осматривал квартиру.
— А неплохо ты тут устроился, Ворон. Очень даже неплохо…
— Да это же все от родителей, от дедушек и бабушек. Наша семья живет в этой квартире с девятьсот пятого года.
— Белая кость, значит. Не знал… Везучий ты, Ворон… Ох, везучий… Вот и сейчас хочешь выйти сухим из воды. А если бы она окочурилась? Хорошо, Павел Адрианович есть, палочка-выручалочка. Хотя ведь и сейчас — все равно наезд.
Разговор Вадиму начинал нравиться все меньше и меньше.
— Адрианыч, ну… — только и сказал он.
— Адрианыч ничего, — ответил врач. — Все понимает. Если что, не забывай, мало ли…
— Ладно, ладно, — ответил Вадим, который теперь уже не мог дождаться, когда же врач наконец уйдет. Но вот дверь за Адрианычем закрылась, и Вадим поспешил обратно в гостиную.
Девчонка лежала с открытыми глазами и удивленно ощупывала мохнатый верблюжий плед, который Вадим впопыхах на нее набросил.
— Где я? — прошептала она.
— У меня дома, — ответил Вадим.
— А где моя одежда?
— Вон там, на стуле.
— А как я сюда попала?
— Тебя сбила машина.
— А ты меня спас?
Вадим пожал плечами. Его устраивал такой поворот дела. Неизвестный мерзавец сбил, а он, благородный герой, спас. Красиво получается. Правда, немного слишком красиво, но это даже кстати. Теперь в милицию она, по крайней мере, не пойдет. Так что пусть Челентаныч успокоится.
Девчонка хотела приподняться, но тут же рухнула обратно на подушку:
— Что-то мне не очень… И больно…
— Еще бы! — отозвался Вадим. — Да ты лежи. Тебе надо как следует оклематься. Я сейчас.
Кажется, все обошлось, думал Вадим по дороге на кухню. Теперь он уже жалел, что вызвал Адрианыча. Тогда бы о произошедшем не знала ни одна живая душа. Хотя, может быть, если бы не укол… Ну да ладно, Адрианыч свой человек.
Вадим вынул из холодильника пакет апельсинового сока, налил в стакан, добавил туда немного водки.
— Коктейль «Апельсиновый цветок», — торжественно сказал он, входя в гостиную.
Девчонка уже сидела на диване, обхватив тощими руками такие же тощие коленки.
— У тебя есть расческа? — спросила она. — У меня волосы как швабра.
— Они не от природы такие? — поинтересовался Вадим, привыкший говорить с женщинами полушутливо — обычно это им нравилось.
— Нет, — совершенно серьезно ответила девчонка.
«Да, с чувством юмора у нас не очень», — подумал Вадим, подавляя вздох. Он вернулся в прихожую и принес ей расческу.
— Бери, чешись.
— А ты здесь живешь, да? — спросила она, оглядывая комнату. — У вас тут прямо как в Эрмитаже… Такая мебель… Часы… — Она кивнула на большие красного дерева часы, стоявшие в углу. — А это кто?
— Это не кто, а что. Картина, — ответил Вадим. — Ты лучше выпей.
— Я хотела спросить, чья картина?
— Картина неизвестного художника, — голосом экскурсовода сказал Вадим и добавил: — Мама уверена, что это неизвестная работа Поленова. А по мне, так хоть полено, хоть валежник — один хрен. Вот рама — это да. Конкретная такая рама, как сказал бы один мой знакомый.
— А может быть, и Поленов… — покачала головой девчонка. — Период в принципе тот.
— Да я вижу, ты специалист…
Вадим рассмеялся. Неприятный осадок от разговора с врачом улетучился, и ситуация, которая еще недавно казалась трагичной и безвыходной, теперь предстала в забавном свете. Привез домой незнакомую девчонку. И ведь действительно хорошенькую! Прав Челентаныч, все замечает старый козел!
— Ну как «Апельсиновый цветок»? — поинтересовался Вадим.
— Вкусно. — Девчонка улыбнулась. — Это здорово, что ты меня спас. То есть здорово, что спас и что именно ты спас.
— Чего же ты под колеса бросаешься?
— Знаешь, это сказать смешно — поссорилась с подругой. — Девчонка рассмеялась и стала еще больше похожа на подростка. Такая чуть повзрослевшая Пеппи Длинныйчулок. — Чуть не с первого класса дружим и все время ссоримся. Смешно, правда? А вчера пристала она ко мне с этой книгой Эрика Берна «Игры, в которые играют люди». Вот скажи ей, какая у тебя была в детстве любимая сказка, и все тут. Вернее, каким сказочным героем ты себя представлял. Она очень любит копаться в себе и в других. Знаешь, это иногда начинает действовать на нервы. И я сначала позвонила бабушке и сказала, что у Лиды останусь, а потом, видишь… Она меня достала. Вот я и решила, что домой пойду, а метро-то вот-вот закроется…
— А она сама кем себя представляла? Бабой Ягой?
— А вот про себя она не говорила! — махнула рукой девчонка. — Но я, знаешь, долго злиться не могу.
— А чего же ты с ней дружишь? — удивился Вадим. Девчонка задумалась.
— С ней не скучно. Другие вообще только о тряпках да о мужиках… Видишь, как все получилось… Но все равно удачно. По крайней мере, бабушка не беспокоится. Она ведь думает, что я у Лиды. Хорошо, правда?
С этим Вадим не мог не согласиться. Вот если бы еще не Челентаныч, но нет, не стоит о нем думать. Как-нибудь образуется…
— Тебя зовут-то как? — вдруг спросил Вадим.
— Кристина. А тебя?
— Вадим Воронов, — ответил Вадим и с некоторой досадой подумал, что девчонка, конечно, не интересуется теннисом и его звучная фамилия ей все равно ничего не скажет.
— Воронов… — Кристина закусила губу, как будто что-то припоминая. — Слушай, а художник Вадим Воронов?..
— Это дед, но он так мало выставлялся, и вообще… — Вадим был искренне удивлен: он впервые встречал простого человека, не эрмитажника, не искусствоведа и не торговца живописью, который вообще слышал про такого художника.
— Как здорово! — От восхищения Кристина даже ахнула. Ее тонкое лицо порозовело, расчесанные волосы высохли и рассыпались по плечам, и Вадим увидел, что она не просто хорошенькая, она настоящая красавица которая могла бы составить конкуренцию любой голливудской звезде. — Я видела его выставку в Доме ученых, знаешь, на набережной. Такая свободная манера. Понимаешь? Он свободный человек и творец. Хотела бы я так писать…
— Так ты, значит, художник, — ухмыльнулся Вадим. В отличие от большинства людей для Вадима слово «художник» было лишено сверкающего ореола. Художников у них всегда был полон дом — он с детства на них насмотрелся.
— Надеюсь стать, — с гордостью ответила Кристина.
— Ладно, художник, поздно уже. Я тебе постелю здесь, если ты не возражаешь.
* * *
— Сереженька, а у меня твой любимый борщ! — Людмила выскочила в прихожую, лишь заслышав, как поворачивается ключ в скважине.
Плещеев улыбнулся: до чего все-таки у него замечательная жена. Никаких упреков, никаких надутых губ, никакого «наконец-то явился!» и даже «как я волнуюсь!». Идеальная подруга жизни для того, кто служит в правоохранительных органах. Особенно в такой организации, как «Эгида-плюс».
— Вот спасибо! — Плещеев поцеловал жену. — Сейчас отведаем! Только я сделаю один совсем короткий звонок, хорошо? А ты пока ставь тарелки.
Плещеев снял трубку и набрал уже знакомый номер:
— Снова Плещеев. Пароль «Синдбад». Нужно выяснить имя еще одного автовладельца. «Москвич», номерной знак р5027лг. Что? Павленко Павел Адрианович, спортивный врач? Работает в теннисном клубе? Спасибо большое, этого пока достаточно.
— Все на столе! — выглянула из кухни Людмила.
— Да-да, уже иду! — сказал Плещеев, пробормотав про себя: «Ну-ну, Воронов».
Гармония мира не знает границ
Кристина проснулась, открыла глаза и на миг растерялась. Где-то высоко над головой белел, точнее, все еще серел в предрассветном полумраке лепной потолок, с которого торжественно свисала старинная хрустальная люстра.
Она снова зажмурилась, а потом медленно раскрыла глаза и стала осматриваться. Прямо перед собой на стене она увидела картину. Это было какое-то чудо, хотя, казалось, она ее уже видела. Иногда бывает, что вдруг останавливаешься в музее перед полотном, мимо которого ходил много раз, не обращая особого внимания, и вдруг замираешь, пораженный.
Ясный, хотя и немного прохладный летний день, И женщина в светлом платке и синем жакете бережно и немного неловко, по-городскому, держащая перед собой петуха с алым гребешком и ярким хвостом. И оперение хвоста сочетается с цветным платком, с зеленой травой и голубым небом. И во всех них — в мире, в женщине и в петухе — какая-то поразительная гармония.
«Гармония мира не знает границ», — почему-то вспомнила Кристина и снова опустила голову на подушку.
Она вдруг почувствовала, как ужасно болит бедро. И только теперь все вспомнила. Вчера, когда она выскочила от Лидии, ее сбила машина. Это Кристина помнила очень смутно. Потом она, наверно, потеряла сознание и очнулась здесь, у Вадима Воронова. И сейчас, вспомнив об этом, она снова поразилась. Это было похоже на сказку. Только не тот Вадим Воронов, чьи работы она видела в Доме ученых, а его внук. Но внук, ей тоже понравился. Такой красивый. И он ее спас!
Кристина откинула плед. Действительно, на бедре красовался огромный сине-черный синяк. Еще болела голова. Наверно, ударилась об асфальт.
Девчонка спрыгнула с дивана и чуть не застонала от боли, затем уже гораздо медленнее и аккуратнее поставила ноги на паркет. Он оказался совсем не холодный, вовсе не такой, как линолеум у нее дома.
В гостиной вдоль одной из стен стояли высокие шкафы, за. стеклами которых она увидела настоящее богатство — тут были художественные альбомы по всем художникам и эпохам, какие только можно вообразить. Вот четыре толстенных фолианта, кажется по-французски, «Итальянское искусство Ренессанса».
«Везет же некоторым. Протянул руку, снял книгу с полки. И все это дома, а не где-то в Публичке», — думала Кристина, но без всякой злобы. Он еще совсем маленьким мог взять и посмотреть импрессионистов или Врубеля, да хоть Сальвадора Дали. А Кристина о существовании Иеронима Босха узнала, когда ей было уже шестнадцать и она училась в художественной школе. Дома у них в детстве не то что альбомов по искусству, просто книг было — две полочки. А тут!
«А говорят, все люди равны, — с грустью думала она. — Не получается. У одного с детства — огромная библиотека, а у другого только «Как научиться шить?» и «Триста блюд из хамсы и тюльки». А у третьих и того нет. И родились они не в Петербурге».
Она вспомнила Лиду — с нее же все началось. Лида опять принялась, как она говорит, объективно разбирать по косточкам Кристинин характер — за неимением других объектов. Сначала уличала ее в каких-то «измах» — не в простом эгоизме, а в чем-то таком более изощренном. Потом переключилась на Эрика Берна — она очень увлекалась им в последнее время. Лидия вообще была склонна к увлечениям и переходила в этом всякие границы. Вот и теперь она не могла говорить ни о чем другом, кроме «Игр, в которые играют люди», и все на свете объясняла через жизненные сюжеты. Она взахлеб пересказывала эти теории Кристине, а потом потребовала, чтобы та рассказала ей, героем какой сказки она считала себя в детстве. Кристина не знала, и Лида стала обвинять ее в желании скрыть свою сущность. А потом заявила, что Кристина двуличная. Это было уже слишком.
Кристина отчетливо вспомнила глаза Лиды — сердитые, колючие. Она терпеть не могла, когда другие. не разделяли ее увлечений.
— Зачем же ты со мной общаешься, если я такая двуличная? — спросила Кристина.
— Сама не знаю, — ответила Лида.
Все бы обошлось, если бы она не добавила:
— Для меня самой это полная загадка.
И тут Кристина вспылила. Это с ней иногда случалось. Она, правда, быстро отходила, но в гневе могла натворить много чего. Вчера, правда, она всего только бросилась в прихожую и, на ходу надевая плащ, понеслась бегом вниз по лестнице, затем бегом через улицу… Остальное известно.
Но и сейчас, когда она вспомнила о Лиде, ей снова стало до слез обидно. И чего она так? И что это за сказки дурацкие!.. Она снова взглянула на книжные шкафы и вдруг вспомнила. Гадкий утенок! Ну конечно! Вот кем она представляла себя в детстве. Когда в детском саду читали эту сказку вслух, ей было почему-то ужасно неловко смотреть на остальных детей — ведь она-то хорошо знала, что воспитательница сейчас читает про НЕЕ.
Вадим тихо приоткрыл дверь гостиной и увидел вчерашнюю девчонку, которая в одних трусиках стояла перед зеркалом. Без одежды она казалась не худой, а гибкой и стройной. У нее была гладкая матовая кожа, плоский живот, аккуратные, словно точеные, бедра и небольшие округлые груди. Вадим замер. Она была потрясающе, поразительно красивой и очень близкой. Она еще не замечала его и, смотря на собственное отражение, разговаривала с ним.
— Гадкий утенок, — тихо произнесла Кристина.
«Интересно, какая она в постели?» — подумал Вадим и вспомнил слова спортивного врача. Внезапно ему показалось, что в квартире ужасно жарко.
Он сделал резкий шаг вперед.
— Кристина, — сказал Вадим, и его голос прозвучал хрипло. — Ты просто чудо.
Он бросился к ней и постарался ее обнять, но девчонка успела отпрыгнуть в сторону и, скрестив руки, закрыла голую грудь. Вадим обхватил ее руки и стал покрывать быстрыми горячими поцелуями ее лицо, плечи, шею.
— Не надо, ты чего, не надо, пусти! Больно! — в ужасе говорила Кристина. — Пусти!
— Ну хорошая моя, ты же такая восхитительная, ты такая… — Он продолжал машинально что-то говорить, а сам пытался оторвать руки, закрывавшие грудь.
— Да пусти же! — крикнула Кристина. На миг ей удалось вырваться из его объятий, и она опрометью бросилась в коридор, оттуда в прихожую и подбежала к входной двери.
— Ты куда, дура?! Там же холодно! — заорал Вадим, на ходу приводя себя в порядок.
Но Кристина не слушала его. Ее тонкие пальцы коснулись замка, и он открылся. Кристина ступила узкими босыми ногами на холодный и грязный цемент лестничной площадки и бросилась вниз. Вадим настиг ее лишь на площадке между этажами и силой втащил обратно в квартиру. Кристина мертвой хваткой вцепилась в дверную ручку.
— Идиотка, дура, — говорил Вадим, пытаясь разжать ей пальцы.
Становилось холодно — из разбитого окна на лестницу дул холодный ветер. Мимо проскрежетал лифт. На миг Вадим замер — а если сюда? Но лифт поднялся на следующий этаж. У Вадима отлегло от сердца, но весь пыл вдруг прошел.
— Ладно, успокойся. Поиграли — и хватит, — проворчал он и, бросив Кристину у незакрытой двери, отправился к себе в комнату — одеваться.
Кристина еще некоторое время постояла у двери, затем, оставив ее приоткрытой, бросилась в гостиную и быстро оделась — вплоть до сапог. Только плаща нигде не было. Можно было, конечно, его бросить, и еще пять минут назад она, конечно, так бы и сделала, но сейчас, когда опасность как будто миновала, она подумала, что другой подходящей одежды на осень у нее нет и ходить ей будет решительно не в чем.
В этот миг в гостиной опять появился Вадим. Он был одет, причем тщательно — брюки, рубашка, пиджак. Только галстука не хватало.
— Где мой плащ? — с вызовом спросила Кристина.
— А ты решила, что я его украл? Здесь он, не беспокойся, — с холодной иронией ответил Вадим. Он скрылся, а затем вернулся с синим Кристининым плащом. — Я его высушил. И вычистил.
Действительно, плащ был приведен в порядок. Кристина посмотрела на Вадима, и в ней шевельнулось нечто вроде раскаяния. Не за то, что она не отдалась ему, об этом не могло быть и речи. А за то, что подумала о нем слишком плохо.
— Ладно, одевайся и поехали, — все с той же холодной иронией сказал Вадим. — У меня сегодня много дел.
— Я с тобой никуда не поеду, — решительно ответила Кристина.
— Как хочешь. Можешь плестись до метро. Мне это безразлично.
Кристина надела плащ, проверила в карманах ключи от квартиры, нащупала жетон на метро, решительно вышла из квартиры и, хлопнув дверью, не оглядываясь спустилась вниз.
Она быстрым шагом шла по Восьмой линии, обгоняя медлительных пешеходов. Все вокруг было будничным и совершенно обычным. Те же лица, тот же бесконечный осенний питерский дождь, и казалось, что не было этого странного приключения. Только голова кружилась и болело бедро — значит, все-таки что-то было.
Впереди зажегся красный свет, и Кристина остановилась на перекрестке. Внезапно рядом она услышала звук клаксона.
Кристина оглянулась и увидела, что рядом с ней остановилась «девятка», из которой на нее смотрит Вадим. Убедившись, что его заметили, он распахнул дверцу и сказал:
— Прошу вас, синьорита. Окажите любезность.
Кристина хотела отвернуться и равнодушно пойти дальше, но вдруг неожиданно для себя самой сделала шаг к машине и в тон Вадиму ответила:
— Парк Победы, пожалуйста.
* * *
Осаф Александрович Дубинин внимательно изучал информацию на экране компьютера.
— Все-таки до чего мы дошли! — Он повернулся к Пиновской.
— Вы это о чем, Осаф Александрович? — поинтересовалась Марина Викторовна. — О нынешних нравах или о компьютерном прогрессе?
— И о том и о другом, — отозвался Дубинин. — А вы зря насмехаетесь, уважаемая. Согласитесь, еще совсем недавно вам пришлось бы ехать на другой конец города, чтобы ознакомиться с досье. И совсем не так давно оно было даже не полностью машинописным, и вам бы пришлось полдня разбирать чужие каракули, потому что далеко не у всех наших коллег идеальный почерк.
Осаф Александрович входил в узкий круг людей, их можно было сосчитать по пальцам, которые имели право запрашивать информацию о любом гражданине России из сверхсекретной базы данных. В «Эгиде» это право имели только он, Пиновская и Плещеев, а всего по городу еще не более двенадцати человек.
«Чертова дюжина, — говаривал Дубинин. — Занесло же на старости лет».
Сейчас он ожидал ответа на запрос в централизованную базу данных об одном интересном субъекте.
— Кого это вы там раскапываете, Осаф Александрович? — спросила Пиновская. — Что-то новое по Французу?
— Нет, некто совершенно из другой оперы. Случайно возник в одном дельце, я потянул за ниточку, и, знаете, очень интересная личность оказалась, — задумчиво ответил криминалист, внимательно вчитываясь в информацию на дисплее. — К Французу, похоже, отношения не. имеет. Но каков многостаночник! Из современных. Молодежь. Но какая богатая жизнь! Одновременно и банальная торговля наркотиками, и тут же скупка ваучеров. Подозревается в сбыте фальшивых долларов и нелегальном вывозе антиквариата за границу. И все от себя, так сказать. — Дубинин нажал на клавишу, и на экране возникла фотография красавца с идеальным пробором. — А посмотришь — мальчик из интеллигентной семьи.
— Как же зовут вашего интеллигента? — спросила Пиновская.
— Чеботаревич Анатолий Викторович, который чаще представляется как Антон. Не хочет, видно, быть простецким Толяном.
Дверь открылась, и в кабинет вошел Плещеев. Он взглянул на фотографию на экране.
— У вас компьютер свободен, Осаф Александрович? У меня «Винды» забарахлили.
— На инструмент мой претендуете? — хмыкнул Дубинин. — Ладно, так уж и быть. Я, собственно, закончил. Исследую тут одну интересную биографию. А у вас что?
— Надо справочку одну навести, собственно, так, скорее для очистки совести, — улыбнулся Плещеев. — Бдительность не дает покоя.
— Издержки профессионализма. Дубинин поднялся из-за стола.
— Работайте, а мне есть что обмозговать. Как говорится, информация к размышлению.
Плещеев набрал код централизованной базы данных, затем личный код, известный только ему одному. «Воронов Вадим Владимирович» — зажглось на экране. Появилась информация о родителях и прочих родственниках, из чего следовало, что дедушкой известного теннисиста был непризнанный в свое время художник, картины которого теперь украшают многие музеи мира, а также частные коллекции. Сам Воронов характеризовался как подающий большие надежды спортсмен, бывший на хорошем счету у Спорткомитета. Непьющий, ни в каких сомнительных связях не замеченный. Пожалуй, в Университете он был не на очень хорошем счету, и, как понял Плещеев, его держали там по двум причинам: сын профессора кафедры минералогии и одновременно хороший спортсмен. Что ж, это еще не, криминал. Досье Воронова было коротким, какое бывает только у честных людей. Короче, на Воронова ничего не было.
Гораздо интереснее оказалось с Павлом Адриановичем Павленко. С экрана на Плещеева смотрел серьезный мужчина в очках, но взгляд у него был цепкий и недобрый. Или это только казалось? Врачом он считался первосортным, и в Спорткомитете его очень ценили. И все же в разделе «Характеристика личности» стояло: «беспринципен, льстив перед начальством, высокомерен и груб с зависимыми от него людьми». По опыту Плещеев знал, что такие люди могут легко соскользнуть за линию, за которой начинаются деяния уголовно наказуемые. Еще одно сообщение из досье Павла Адриановича показалось Плещееву интересным. Спортивный врач оказался коллекционером. Причем в довольно оригинальной области: он коллекционировал спортивные кубки и награды, и в его коллекции имелось немало действительно редких экспонатов, был даже кубок легендарного вратаря Льва Яшина.
Что ж, увлечение для спортивного врача не такое уж и удивительное, вот только все коллекции требуют немалых денег. Сколько может стоить, например, золотая медаль Олимпийских игр 1928 года?
Все это наводило на размышления.
Плещеев поднялся из-за компьютера и вышел в приемную, где со скучающим видом сидела секретарша Аллочка. Увидев начальство, она начала перебирать бумаги на столе, имитируя кипучую деятельность.
— Алла, вы запросили сводку ГУВД? — спросил Плещеев. — Относительно сигналов из дома номер шесть по Третьей линии?
— Нет, ничего не поступало, — томно отозвалась Аллочка.
— Хорошо, — кивнул Плещеев.
Похоже, тревога была напрасной и на истории с теннисистом можно ставить точку. Правда, оставалась некая неудовлетворенность, как будто что-то там все-таки было, а он не раскопал дело до конца. Но событие явно было мелкое, а в городе их ежедневно происходит столько, что для выяснения каждого не хватит и десяти таких агентств, как «Эгида», даже если каждый сотрудник будет работать двадцать четыре часа в сутки.
Она снова зажмурилась, а потом медленно раскрыла глаза и стала осматриваться. Прямо перед собой на стене она увидела картину. Это было какое-то чудо, хотя, казалось, она ее уже видела. Иногда бывает, что вдруг останавливаешься в музее перед полотном, мимо которого ходил много раз, не обращая особого внимания, и вдруг замираешь, пораженный.
Ясный, хотя и немного прохладный летний день, И женщина в светлом платке и синем жакете бережно и немного неловко, по-городскому, держащая перед собой петуха с алым гребешком и ярким хвостом. И оперение хвоста сочетается с цветным платком, с зеленой травой и голубым небом. И во всех них — в мире, в женщине и в петухе — какая-то поразительная гармония.
«Гармония мира не знает границ», — почему-то вспомнила Кристина и снова опустила голову на подушку.
Она вдруг почувствовала, как ужасно болит бедро. И только теперь все вспомнила. Вчера, когда она выскочила от Лидии, ее сбила машина. Это Кристина помнила очень смутно. Потом она, наверно, потеряла сознание и очнулась здесь, у Вадима Воронова. И сейчас, вспомнив об этом, она снова поразилась. Это было похоже на сказку. Только не тот Вадим Воронов, чьи работы она видела в Доме ученых, а его внук. Но внук, ей тоже понравился. Такой красивый. И он ее спас!
Кристина откинула плед. Действительно, на бедре красовался огромный сине-черный синяк. Еще болела голова. Наверно, ударилась об асфальт.
Девчонка спрыгнула с дивана и чуть не застонала от боли, затем уже гораздо медленнее и аккуратнее поставила ноги на паркет. Он оказался совсем не холодный, вовсе не такой, как линолеум у нее дома.
В гостиной вдоль одной из стен стояли высокие шкафы, за. стеклами которых она увидела настоящее богатство — тут были художественные альбомы по всем художникам и эпохам, какие только можно вообразить. Вот четыре толстенных фолианта, кажется по-французски, «Итальянское искусство Ренессанса».
«Везет же некоторым. Протянул руку, снял книгу с полки. И все это дома, а не где-то в Публичке», — думала Кристина, но без всякой злобы. Он еще совсем маленьким мог взять и посмотреть импрессионистов или Врубеля, да хоть Сальвадора Дали. А Кристина о существовании Иеронима Босха узнала, когда ей было уже шестнадцать и она училась в художественной школе. Дома у них в детстве не то что альбомов по искусству, просто книг было — две полочки. А тут!
«А говорят, все люди равны, — с грустью думала она. — Не получается. У одного с детства — огромная библиотека, а у другого только «Как научиться шить?» и «Триста блюд из хамсы и тюльки». А у третьих и того нет. И родились они не в Петербурге».
Она вспомнила Лиду — с нее же все началось. Лида опять принялась, как она говорит, объективно разбирать по косточкам Кристинин характер — за неимением других объектов. Сначала уличала ее в каких-то «измах» — не в простом эгоизме, а в чем-то таком более изощренном. Потом переключилась на Эрика Берна — она очень увлекалась им в последнее время. Лидия вообще была склонна к увлечениям и переходила в этом всякие границы. Вот и теперь она не могла говорить ни о чем другом, кроме «Игр, в которые играют люди», и все на свете объясняла через жизненные сюжеты. Она взахлеб пересказывала эти теории Кристине, а потом потребовала, чтобы та рассказала ей, героем какой сказки она считала себя в детстве. Кристина не знала, и Лида стала обвинять ее в желании скрыть свою сущность. А потом заявила, что Кристина двуличная. Это было уже слишком.
Кристина отчетливо вспомнила глаза Лиды — сердитые, колючие. Она терпеть не могла, когда другие. не разделяли ее увлечений.
— Зачем же ты со мной общаешься, если я такая двуличная? — спросила Кристина.
— Сама не знаю, — ответила Лида.
Все бы обошлось, если бы она не добавила:
— Для меня самой это полная загадка.
И тут Кристина вспылила. Это с ней иногда случалось. Она, правда, быстро отходила, но в гневе могла натворить много чего. Вчера, правда, она всего только бросилась в прихожую и, на ходу надевая плащ, понеслась бегом вниз по лестнице, затем бегом через улицу… Остальное известно.
Но и сейчас, когда она вспомнила о Лиде, ей снова стало до слез обидно. И чего она так? И что это за сказки дурацкие!.. Она снова взглянула на книжные шкафы и вдруг вспомнила. Гадкий утенок! Ну конечно! Вот кем она представляла себя в детстве. Когда в детском саду читали эту сказку вслух, ей было почему-то ужасно неловко смотреть на остальных детей — ведь она-то хорошо знала, что воспитательница сейчас читает про НЕЕ.
Вадим тихо приоткрыл дверь гостиной и увидел вчерашнюю девчонку, которая в одних трусиках стояла перед зеркалом. Без одежды она казалась не худой, а гибкой и стройной. У нее была гладкая матовая кожа, плоский живот, аккуратные, словно точеные, бедра и небольшие округлые груди. Вадим замер. Она была потрясающе, поразительно красивой и очень близкой. Она еще не замечала его и, смотря на собственное отражение, разговаривала с ним.
— Гадкий утенок, — тихо произнесла Кристина.
«Интересно, какая она в постели?» — подумал Вадим и вспомнил слова спортивного врача. Внезапно ему показалось, что в квартире ужасно жарко.
Он сделал резкий шаг вперед.
— Кристина, — сказал Вадим, и его голос прозвучал хрипло. — Ты просто чудо.
Он бросился к ней и постарался ее обнять, но девчонка успела отпрыгнуть в сторону и, скрестив руки, закрыла голую грудь. Вадим обхватил ее руки и стал покрывать быстрыми горячими поцелуями ее лицо, плечи, шею.
— Не надо, ты чего, не надо, пусти! Больно! — в ужасе говорила Кристина. — Пусти!
— Ну хорошая моя, ты же такая восхитительная, ты такая… — Он продолжал машинально что-то говорить, а сам пытался оторвать руки, закрывавшие грудь.
— Да пусти же! — крикнула Кристина. На миг ей удалось вырваться из его объятий, и она опрометью бросилась в коридор, оттуда в прихожую и подбежала к входной двери.
— Ты куда, дура?! Там же холодно! — заорал Вадим, на ходу приводя себя в порядок.
Но Кристина не слушала его. Ее тонкие пальцы коснулись замка, и он открылся. Кристина ступила узкими босыми ногами на холодный и грязный цемент лестничной площадки и бросилась вниз. Вадим настиг ее лишь на площадке между этажами и силой втащил обратно в квартиру. Кристина мертвой хваткой вцепилась в дверную ручку.
— Идиотка, дура, — говорил Вадим, пытаясь разжать ей пальцы.
Становилось холодно — из разбитого окна на лестницу дул холодный ветер. Мимо проскрежетал лифт. На миг Вадим замер — а если сюда? Но лифт поднялся на следующий этаж. У Вадима отлегло от сердца, но весь пыл вдруг прошел.
— Ладно, успокойся. Поиграли — и хватит, — проворчал он и, бросив Кристину у незакрытой двери, отправился к себе в комнату — одеваться.
Кристина еще некоторое время постояла у двери, затем, оставив ее приоткрытой, бросилась в гостиную и быстро оделась — вплоть до сапог. Только плаща нигде не было. Можно было, конечно, его бросить, и еще пять минут назад она, конечно, так бы и сделала, но сейчас, когда опасность как будто миновала, она подумала, что другой подходящей одежды на осень у нее нет и ходить ей будет решительно не в чем.
В этот миг в гостиной опять появился Вадим. Он был одет, причем тщательно — брюки, рубашка, пиджак. Только галстука не хватало.
— Где мой плащ? — с вызовом спросила Кристина.
— А ты решила, что я его украл? Здесь он, не беспокойся, — с холодной иронией ответил Вадим. Он скрылся, а затем вернулся с синим Кристининым плащом. — Я его высушил. И вычистил.
Действительно, плащ был приведен в порядок. Кристина посмотрела на Вадима, и в ней шевельнулось нечто вроде раскаяния. Не за то, что она не отдалась ему, об этом не могло быть и речи. А за то, что подумала о нем слишком плохо.
— Ладно, одевайся и поехали, — все с той же холодной иронией сказал Вадим. — У меня сегодня много дел.
— Я с тобой никуда не поеду, — решительно ответила Кристина.
— Как хочешь. Можешь плестись до метро. Мне это безразлично.
Кристина надела плащ, проверила в карманах ключи от квартиры, нащупала жетон на метро, решительно вышла из квартиры и, хлопнув дверью, не оглядываясь спустилась вниз.
Она быстрым шагом шла по Восьмой линии, обгоняя медлительных пешеходов. Все вокруг было будничным и совершенно обычным. Те же лица, тот же бесконечный осенний питерский дождь, и казалось, что не было этого странного приключения. Только голова кружилась и болело бедро — значит, все-таки что-то было.
Впереди зажегся красный свет, и Кристина остановилась на перекрестке. Внезапно рядом она услышала звук клаксона.
Кристина оглянулась и увидела, что рядом с ней остановилась «девятка», из которой на нее смотрит Вадим. Убедившись, что его заметили, он распахнул дверцу и сказал:
— Прошу вас, синьорита. Окажите любезность.
Кристина хотела отвернуться и равнодушно пойти дальше, но вдруг неожиданно для себя самой сделала шаг к машине и в тон Вадиму ответила:
— Парк Победы, пожалуйста.
* * *
Осаф Александрович Дубинин внимательно изучал информацию на экране компьютера.
— Все-таки до чего мы дошли! — Он повернулся к Пиновской.
— Вы это о чем, Осаф Александрович? — поинтересовалась Марина Викторовна. — О нынешних нравах или о компьютерном прогрессе?
— И о том и о другом, — отозвался Дубинин. — А вы зря насмехаетесь, уважаемая. Согласитесь, еще совсем недавно вам пришлось бы ехать на другой конец города, чтобы ознакомиться с досье. И совсем не так давно оно было даже не полностью машинописным, и вам бы пришлось полдня разбирать чужие каракули, потому что далеко не у всех наших коллег идеальный почерк.
Осаф Александрович входил в узкий круг людей, их можно было сосчитать по пальцам, которые имели право запрашивать информацию о любом гражданине России из сверхсекретной базы данных. В «Эгиде» это право имели только он, Пиновская и Плещеев, а всего по городу еще не более двенадцати человек.
«Чертова дюжина, — говаривал Дубинин. — Занесло же на старости лет».
Сейчас он ожидал ответа на запрос в централизованную базу данных об одном интересном субъекте.
— Кого это вы там раскапываете, Осаф Александрович? — спросила Пиновская. — Что-то новое по Французу?
— Нет, некто совершенно из другой оперы. Случайно возник в одном дельце, я потянул за ниточку, и, знаете, очень интересная личность оказалась, — задумчиво ответил криминалист, внимательно вчитываясь в информацию на дисплее. — К Французу, похоже, отношения не. имеет. Но каков многостаночник! Из современных. Молодежь. Но какая богатая жизнь! Одновременно и банальная торговля наркотиками, и тут же скупка ваучеров. Подозревается в сбыте фальшивых долларов и нелегальном вывозе антиквариата за границу. И все от себя, так сказать. — Дубинин нажал на клавишу, и на экране возникла фотография красавца с идеальным пробором. — А посмотришь — мальчик из интеллигентной семьи.
— Как же зовут вашего интеллигента? — спросила Пиновская.
— Чеботаревич Анатолий Викторович, который чаще представляется как Антон. Не хочет, видно, быть простецким Толяном.
Дверь открылась, и в кабинет вошел Плещеев. Он взглянул на фотографию на экране.
— У вас компьютер свободен, Осаф Александрович? У меня «Винды» забарахлили.
— На инструмент мой претендуете? — хмыкнул Дубинин. — Ладно, так уж и быть. Я, собственно, закончил. Исследую тут одну интересную биографию. А у вас что?
— Надо справочку одну навести, собственно, так, скорее для очистки совести, — улыбнулся Плещеев. — Бдительность не дает покоя.
— Издержки профессионализма. Дубинин поднялся из-за стола.
— Работайте, а мне есть что обмозговать. Как говорится, информация к размышлению.
Плещеев набрал код централизованной базы данных, затем личный код, известный только ему одному. «Воронов Вадим Владимирович» — зажглось на экране. Появилась информация о родителях и прочих родственниках, из чего следовало, что дедушкой известного теннисиста был непризнанный в свое время художник, картины которого теперь украшают многие музеи мира, а также частные коллекции. Сам Воронов характеризовался как подающий большие надежды спортсмен, бывший на хорошем счету у Спорткомитета. Непьющий, ни в каких сомнительных связях не замеченный. Пожалуй, в Университете он был не на очень хорошем счету, и, как понял Плещеев, его держали там по двум причинам: сын профессора кафедры минералогии и одновременно хороший спортсмен. Что ж, это еще не, криминал. Досье Воронова было коротким, какое бывает только у честных людей. Короче, на Воронова ничего не было.
Гораздо интереснее оказалось с Павлом Адриановичем Павленко. С экрана на Плещеева смотрел серьезный мужчина в очках, но взгляд у него был цепкий и недобрый. Или это только казалось? Врачом он считался первосортным, и в Спорткомитете его очень ценили. И все же в разделе «Характеристика личности» стояло: «беспринципен, льстив перед начальством, высокомерен и груб с зависимыми от него людьми». По опыту Плещеев знал, что такие люди могут легко соскользнуть за линию, за которой начинаются деяния уголовно наказуемые. Еще одно сообщение из досье Павла Адриановича показалось Плещееву интересным. Спортивный врач оказался коллекционером. Причем в довольно оригинальной области: он коллекционировал спортивные кубки и награды, и в его коллекции имелось немало действительно редких экспонатов, был даже кубок легендарного вратаря Льва Яшина.
Что ж, увлечение для спортивного врача не такое уж и удивительное, вот только все коллекции требуют немалых денег. Сколько может стоить, например, золотая медаль Олимпийских игр 1928 года?
Все это наводило на размышления.
Плещеев поднялся из-за компьютера и вышел в приемную, где со скучающим видом сидела секретарша Аллочка. Увидев начальство, она начала перебирать бумаги на столе, имитируя кипучую деятельность.
— Алла, вы запросили сводку ГУВД? — спросил Плещеев. — Относительно сигналов из дома номер шесть по Третьей линии?
— Нет, ничего не поступало, — томно отозвалась Аллочка.
— Хорошо, — кивнул Плещеев.
Похоже, тревога была напрасной и на истории с теннисистом можно ставить точку. Правда, оставалась некая неудовлетворенность, как будто что-то там все-таки было, а он не раскопал дело до конца. Но событие явно было мелкое, а в городе их ежедневно происходит столько, что для выяснения каждого не хватит и десяти таких агентств, как «Эгида», даже если каждый сотрудник будет работать двадцать четыре часа в сутки.
«Облико морале»
Он почти сразу же забыл о ней. То есть что значит «забыл»? Просто не думал. Как довез до невзрачной пятиэтажки на проспекте Гагарина, так и не вспомнил больше. Обратно ехал по Лиговке, размышляя о том. что все эти Купчины и Дачные он никак не может назвать гордым словом «Петербург». «Ленинград» — одно слово. Так вот, сам он жил в Петербурге, а эта глупая девчонка обитала в Ленинграде. Ну и бог с ней.
Через день вернулись из Москвы родители, снова пошли тренировки… И Вадим бы не вспомнил больше о Кристине, но как-то в раздевалке к нему подошел Павел Адрианыч и сказал:
— Ну что, Воронов, тут решают вопрос, кого послать на отборочные игры, а кто еще немного подождет. Надо начинать готовиться к Кубку Кремля.
Вадим сначала ничего не понял. Ну да, конечно, решают такой вопрос, но при чем здесь он… С ним-то как будто все ясно. Ведь он же Вадим Воронов, самый интеллигентный игрок сезона…
— Вот я и смотрю, что-то ты подустал, Воронов, — глядя Вадиму прямо в глаза, сказал Адрианыч. — Форма-то уже не та. Сердчишко что-то сдает маленько.. Нет, совсем чуть-чуть, но надо отдохнуть, надо…
— Да ты чего, Павел Адрианыч? — Вадим опешил. — Какое сердчишко? Сам же проверял от и до, всего-то неделю назад.
— Так то неделю назад, — усмехнулся Челентаныч. — А теперь вот я, как спортивный врач, заявляю — чего-то ты подустал. Надо отдохнуть месячишко-другой. Да ты не расстраивайся. Ворон, ну пропустишь сезон…
— Что? Какой еще сезон…
Он, прищурив глаза, пошел на врача.
— Ну, не хочешь, можно и по-другому, — поспешно отступая назад, примирительно заговорил Павел Адрианыч. — У всех сейчас проблемы. У меня вот малый на геологическом учится, там сейчас набирают группу в Америку, поедут на стажировку от Фонда Сороса. Вот все думаю, как бы его туда включили. Кстати, у тебя ведь отец там декан.
— Не декан, а всего лишь замдекана по науке, — проворчал Вадим, но руки опустил.
Ему все стало ясно.
— А у тебя хорошая память, Адрианыч.
— Неплохая. Какого числа ты девчонку сбил? Да еще в нетрезвом состоянии. Я все знаю — с Проценко говорил. — Вадим поморщился. — Не нравится, когда все своими словами называют? Так я же ничего. Доказательств никаких, никто не видел, не знает. Кроме меня. В тюрьму не упекут да и из команды не выкинут, а так, уберут от греха подальше на вторые роли. Знаешь, как говорится, то ли он украл, то ли у него украли…
— Да брось ты, Адрианыч, — сказал Вадим. — Это раньше когда-то смотрели на это «облико морале», а сейчас знай мячи отбивай, а кто ты там, хоть дилер, хоть киллер, один хрен. Так что бывай. А Сорос пусть сам в Америку катается.
Через день вернулись из Москвы родители, снова пошли тренировки… И Вадим бы не вспомнил больше о Кристине, но как-то в раздевалке к нему подошел Павел Адрианыч и сказал:
— Ну что, Воронов, тут решают вопрос, кого послать на отборочные игры, а кто еще немного подождет. Надо начинать готовиться к Кубку Кремля.
Вадим сначала ничего не понял. Ну да, конечно, решают такой вопрос, но при чем здесь он… С ним-то как будто все ясно. Ведь он же Вадим Воронов, самый интеллигентный игрок сезона…
— Вот я и смотрю, что-то ты подустал, Воронов, — глядя Вадиму прямо в глаза, сказал Адрианыч. — Форма-то уже не та. Сердчишко что-то сдает маленько.. Нет, совсем чуть-чуть, но надо отдохнуть, надо…
— Да ты чего, Павел Адрианыч? — Вадим опешил. — Какое сердчишко? Сам же проверял от и до, всего-то неделю назад.
— Так то неделю назад, — усмехнулся Челентаныч. — А теперь вот я, как спортивный врач, заявляю — чего-то ты подустал. Надо отдохнуть месячишко-другой. Да ты не расстраивайся. Ворон, ну пропустишь сезон…
— Что? Какой еще сезон…
Он, прищурив глаза, пошел на врача.
— Ну, не хочешь, можно и по-другому, — поспешно отступая назад, примирительно заговорил Павел Адрианыч. — У всех сейчас проблемы. У меня вот малый на геологическом учится, там сейчас набирают группу в Америку, поедут на стажировку от Фонда Сороса. Вот все думаю, как бы его туда включили. Кстати, у тебя ведь отец там декан.
— Не декан, а всего лишь замдекана по науке, — проворчал Вадим, но руки опустил.
Ему все стало ясно.
— А у тебя хорошая память, Адрианыч.
— Неплохая. Какого числа ты девчонку сбил? Да еще в нетрезвом состоянии. Я все знаю — с Проценко говорил. — Вадим поморщился. — Не нравится, когда все своими словами называют? Так я же ничего. Доказательств никаких, никто не видел, не знает. Кроме меня. В тюрьму не упекут да и из команды не выкинут, а так, уберут от греха подальше на вторые роли. Знаешь, как говорится, то ли он украл, то ли у него украли…
— Да брось ты, Адрианыч, — сказал Вадим. — Это раньше когда-то смотрели на это «облико морале», а сейчас знай мячи отбивай, а кто ты там, хоть дилер, хоть киллер, один хрен. Так что бывай. А Сорос пусть сам в Америку катается.