Страница:
Мог ли он предполагать, что это чувство подстережёт его в таком чинном, пристойном и вроде бы далёком от безумных забав месте, как торговая улица стольного Галирада! Да ещё у прилавка, где торговали – добро бы хмельным вином или заморским дурманом, а то – умными книгами!..
К его чести надо заметить, что он всё же попытался остановиться. Как-то ведь он жил до сих пор и без книги этого Кимнота, и ничего, и звёзды исправно водили его зимними ночами по лесу, знать не зная о разных именах и толкованиях, что давали им где-то за морем!..
Что поделаешь, видно, три минувших года не пошли ему впрок. Голос рассудка, как и тогда, прозвучал слабо и неуверенно и скоро затих. Коренга сказал себе, что в путешествии до Фойрега Торон, без сомнения, ни разу никого не укусит и подавно не запачкает палубу, а значит, Ириллир по прибытии вернёт ему немалые деньги… – как же может быть, чтобы не вернул? непременно вернёт! И он спросил, постаравшись, чтобы голос не слишком заметно дрожал:
– Сколько она стоит, почтенный?
Ко всем известной харчевнице Любочаде, у которой любили останавливаться венны, Коренга не поехал. Были у него на то свои причины, о которых он стал бы правдиво рассказывать, пожалуй, только спасаясь от смерти, и здесь речь не о них. Назавтра он ни в коем случае не собирался спать до полудня, так что вроде бы мог не бояться упустить корабль Ириллира, тем не менее удаляться от причалов ему совсем не хотелось. Поэтому он заранее – ещё когда выбирал судно для путешествия – присмотрел заведение возле самого берега. Оно было украшено вывеской в виде парусной лодки, в которую двое рыбаков затаскивали отягощённую сеть, и называлось, сколько он понял, «Утренний улов».
И теперь Коренга направился прямо туда, справедливо решив, что приключений и сумасбродств на сегодня довольно. Название харчевни, помимо прочего, сулило еду из диковинных морских тварей. Он отведает этой еды и завалится спать. Может, даже и книгу, надёжно спрятанную в ногах, успеет открыть…
Он уже принюхивался к действительно чудесным запахам, доносившимся из открытых настежь дверей, когда его отвлёк голос зазывалы, надрывавшегося возле одной из палаток.
– Живое узорочье! [11]Живое узорочье! – бойко и весело выкликал горластый парнишка. Коренга, привыкший без конца сравнивать себя с другими людьми, сразу подумал, что у него уж точно не получилось бы так громко кричать. – Всего четверть сребреника, любезные, и вы увидите живое узорочье! Человека из далёкой страны, где у людей вместо родинок на коже сами собой проступают неведомые письмена! Всего четверть сребреника, любезные! И десять сребреников – тому, кто сумеет хоть что-нибудь разгадать!
Ещё утром Коренга задохнулся бы от ужаса при мысли о растрате полновесного четвертака – цены дневного пропитания – ради удовлетворения бездельного любопытства. Недопустимая роскошь. Особенно в самом начале пути, когда следует беречь каждый грошик на случай непредвиденных обстоятельств, могущих разразиться назавтра!
Но то было утром. Теперь плата за погляд показалась молодому венну совершенно ничтожной по сравнению с теми деньгами, что он отвалил за книгу о звёздах. «Да будь что будет! – мысленно махнул он рукой. – Семь бед – один ответ!»
И обратился к горожанину, как раз выходившему из палатки:
– Скажи, добрый господин мой, ведь ты уже там побывал…
– Эге, чего захотел! – Галирадец отрицательным жестом выставил развёрнутую ладонь. – Заплати денежку да сам и смотри, а я тебе задарма не рассказчик!
Это было обидно и несправедливо, и Коренга ответил:
– Я как раз собирался заплатить и взглянуть. А у тебя хотел только спросить, сможет ли туда моя тележка проехать.
Сольвенн окинул Коренгу взглядом и вдруг захохотал:
– Да тебя, кбженика [12], впору самого за деньги показывать!..
Венн пожал плечами.
– Есть люди, – проговорил он, – взглянуть на которых приезжают издалека, хотя бы ради их телесного безобразия. А есть и другие, которые даже и с придачей никому вокруг не нужны.
Сколько он видел мужиков вроде этого сольвенна, все они были похожи в одном. На какое-нибудь доброе и полезное дело их медленный разум раскачивался неповоротливо и неохотно. Зато обиду, вольную или невольную, эти люди чуяли за версту. И в драку лезли немедля. И меньше всего памятовали при этом, что первыми затеяли ссору.
– Да я тебя!.. – задохнулся галирадец, подаваясь вперёд.
Рука Коренги мгновенно нырнула под переднюю крышку тележки, к правой ноге… Торон уже стоял рядом, неприветливо поглядывая на задиру. На счастье, тот был не один, но с приятелем – то ли от природы более здравым, то ли просто меньше выпившим пива. Этому приятелю явно не улыбалось извлекать забияку из зубов лесного волкодава. Он сумел перехватить дружка и как-то увести его прочь. Проделал он это тихо и ловко, похоже, не в первый раз. Коренга разжал пальцы, выпуская схваченный было кожаный ремешок. Он часто дышал, сердце сильно билось в груди. Ему было стыдно. Хорош храбрец, который только и способен проявлять свою храбрость, пока заступник рядом стоит!.. Коренга покосился на Торона. Мало того, что, едва прибыв в Галирад, он страшные деньги ухнул за книгу, никоим образом цель его путешествия не приближавшую. Деньги, в конце концов, как ушли, так и обратно придут; в Нарлаке он либо обойдётся без них, как веками обходился его народ, либо заработает… хотя бы и показывая на торгу, на что в действительности способен безногий калека! А вот то, что ради возможности колупнуть скудного разумом сольвенна он мало не прозакладывал своё главное, ни в каких деньгах не исчисляемое богатство… Своего побратима…
Это ему навряд ли простится.
Надо ли объяснять, что смотреть на «живое узорочье» Коренге решительно расхотелось. А то не знал он, что на свете есть люди, ещё более, чем он сам, искажённые жизненным злосчастьем или чьей-то жестокостью! Он проехал мимо палатки и весёлого зазывалы, лишнего раза в ту сторону посмотрев. Прав был дедушка. Деньгам следовало вести строгий учёт.
ГЛАВА 6
ГЛАВА 7
К его чести надо заметить, что он всё же попытался остановиться. Как-то ведь он жил до сих пор и без книги этого Кимнота, и ничего, и звёзды исправно водили его зимними ночами по лесу, знать не зная о разных именах и толкованиях, что давали им где-то за морем!..
Что поделаешь, видно, три минувших года не пошли ему впрок. Голос рассудка, как и тогда, прозвучал слабо и неуверенно и скоро затих. Коренга сказал себе, что в путешествии до Фойрега Торон, без сомнения, ни разу никого не укусит и подавно не запачкает палубу, а значит, Ириллир по прибытии вернёт ему немалые деньги… – как же может быть, чтобы не вернул? непременно вернёт! И он спросил, постаравшись, чтобы голос не слишком заметно дрожал:
– Сколько она стоит, почтенный?
Ко всем известной харчевнице Любочаде, у которой любили останавливаться венны, Коренга не поехал. Были у него на то свои причины, о которых он стал бы правдиво рассказывать, пожалуй, только спасаясь от смерти, и здесь речь не о них. Назавтра он ни в коем случае не собирался спать до полудня, так что вроде бы мог не бояться упустить корабль Ириллира, тем не менее удаляться от причалов ему совсем не хотелось. Поэтому он заранее – ещё когда выбирал судно для путешествия – присмотрел заведение возле самого берега. Оно было украшено вывеской в виде парусной лодки, в которую двое рыбаков затаскивали отягощённую сеть, и называлось, сколько он понял, «Утренний улов».
И теперь Коренга направился прямо туда, справедливо решив, что приключений и сумасбродств на сегодня довольно. Название харчевни, помимо прочего, сулило еду из диковинных морских тварей. Он отведает этой еды и завалится спать. Может, даже и книгу, надёжно спрятанную в ногах, успеет открыть…
Он уже принюхивался к действительно чудесным запахам, доносившимся из открытых настежь дверей, когда его отвлёк голос зазывалы, надрывавшегося возле одной из палаток.
– Живое узорочье! [11]Живое узорочье! – бойко и весело выкликал горластый парнишка. Коренга, привыкший без конца сравнивать себя с другими людьми, сразу подумал, что у него уж точно не получилось бы так громко кричать. – Всего четверть сребреника, любезные, и вы увидите живое узорочье! Человека из далёкой страны, где у людей вместо родинок на коже сами собой проступают неведомые письмена! Всего четверть сребреника, любезные! И десять сребреников – тому, кто сумеет хоть что-нибудь разгадать!
Ещё утром Коренга задохнулся бы от ужаса при мысли о растрате полновесного четвертака – цены дневного пропитания – ради удовлетворения бездельного любопытства. Недопустимая роскошь. Особенно в самом начале пути, когда следует беречь каждый грошик на случай непредвиденных обстоятельств, могущих разразиться назавтра!
Но то было утром. Теперь плата за погляд показалась молодому венну совершенно ничтожной по сравнению с теми деньгами, что он отвалил за книгу о звёздах. «Да будь что будет! – мысленно махнул он рукой. – Семь бед – один ответ!»
И обратился к горожанину, как раз выходившему из палатки:
– Скажи, добрый господин мой, ведь ты уже там побывал…
– Эге, чего захотел! – Галирадец отрицательным жестом выставил развёрнутую ладонь. – Заплати денежку да сам и смотри, а я тебе задарма не рассказчик!
Это было обидно и несправедливо, и Коренга ответил:
– Я как раз собирался заплатить и взглянуть. А у тебя хотел только спросить, сможет ли туда моя тележка проехать.
Сольвенн окинул Коренгу взглядом и вдруг захохотал:
– Да тебя, кбженика [12], впору самого за деньги показывать!..
Венн пожал плечами.
– Есть люди, – проговорил он, – взглянуть на которых приезжают издалека, хотя бы ради их телесного безобразия. А есть и другие, которые даже и с придачей никому вокруг не нужны.
Сколько он видел мужиков вроде этого сольвенна, все они были похожи в одном. На какое-нибудь доброе и полезное дело их медленный разум раскачивался неповоротливо и неохотно. Зато обиду, вольную или невольную, эти люди чуяли за версту. И в драку лезли немедля. И меньше всего памятовали при этом, что первыми затеяли ссору.
– Да я тебя!.. – задохнулся галирадец, подаваясь вперёд.
Рука Коренги мгновенно нырнула под переднюю крышку тележки, к правой ноге… Торон уже стоял рядом, неприветливо поглядывая на задиру. На счастье, тот был не один, но с приятелем – то ли от природы более здравым, то ли просто меньше выпившим пива. Этому приятелю явно не улыбалось извлекать забияку из зубов лесного волкодава. Он сумел перехватить дружка и как-то увести его прочь. Проделал он это тихо и ловко, похоже, не в первый раз. Коренга разжал пальцы, выпуская схваченный было кожаный ремешок. Он часто дышал, сердце сильно билось в груди. Ему было стыдно. Хорош храбрец, который только и способен проявлять свою храбрость, пока заступник рядом стоит!.. Коренга покосился на Торона. Мало того, что, едва прибыв в Галирад, он страшные деньги ухнул за книгу, никоим образом цель его путешествия не приближавшую. Деньги, в конце концов, как ушли, так и обратно придут; в Нарлаке он либо обойдётся без них, как веками обходился его народ, либо заработает… хотя бы и показывая на торгу, на что в действительности способен безногий калека! А вот то, что ради возможности колупнуть скудного разумом сольвенна он мало не прозакладывал своё главное, ни в каких деньгах не исчисляемое богатство… Своего побратима…
Это ему навряд ли простится.
Надо ли объяснять, что смотреть на «живое узорочье» Коренге решительно расхотелось. А то не знал он, что на свете есть люди, ещё более, чем он сам, искажённые жизненным злосчастьем или чьей-то жестокостью! Он проехал мимо палатки и весёлого зазывалы, лишнего раза в ту сторону посмотрев. Прав был дедушка. Деньгам следовало вести строгий учёт.
ГЛАВА 6
Стряпуха и вышибала
При дверях «Утреннего улова» стоял вышибала. Что тут поделаешь! Всякое место, где незнакомые друг с другом люди сходятся за едой и, главное, за питьём, нуждается в особом человеке, на которого возложен порядок. И лучше, если наружность у этого человека будет такая, чтобы неумеренные пьянчужки и буйные любители потасовок сразу сворачивали в сторонку. Вышибала «Утреннего улова» был не слишком высокого роста, зато необъятен в плечах и груди, и чувствовалось, что вовсе не сало распирало на нём полушубок. К тому же судьба наградила его нижней челюстью, слегка выступавшей вперёд верхней. Вкупе с нахмуренными бровями это могло у кого угодно отбить охоту идти безобразничать именно сюда. Вышибала ещё и стриг волосы с бородой весьма коротко, явно затем, чтобы не сгрёб пятернёй озлобленный враг. Колючая щетина не только не скрывала свирепого подбородка, но, напротив, подчёркивала. Как тут не оробеть?.. Впрочем, Коренга заметил одобрительный взгляд, вроде брошенный суровым стражем на его пса. И на всякий случай решил испытать сольвенна примерно так, как у него дома от века испытывали явившегося в избу жениха. Это делалось просто. Коренга подъехал на тележке вплотную – и не стал одёргивать любознательного Торона, когда тот потянулся обнюхать сапоги вышибалы, а потом и его руку.
Он не ошибся. Неприступный с виду дядька сразу заулыбался, подставляя собачьему носу ладонь.
– Что, малыш, моей пахнет?.. Нюхай, нюхай, не жалко… – И пояснил уже для Коренги: – Только взял сучонку трёхмесячную. Подрастёт, помощницей будет… Твоего удальца как звать-то?
Такова людская природа. Ценитель собак обязательно спросит другого охотника [13]об имени питомца, хотя сам заранее знает, что истинного имени ему, конечно же, не откроют.
– Звягой [14]зову, добрый господин мой, как же ещё его звать, – привычно соврал молодой венн. – А скажи, сделай милость, найдётся ли при этой славной харчевне какой-нибудь дворик, где сидят гости, приверженные вольному воздуху, и откуда ты не погонишь путешествующего с собакой?
Ибо дверь «Утреннего улова» была снабжена, по обыкновению всякой двери, порожком. Не в локоть высотой, как в правильной веннской избе, а всего в пядь, чтобы легко перешагивали даже отягощённые пищей и пивом… Но и пядь была одолима для маленьких колёс только при последней нужде. Вышибала нахмурился было, но после мгновенного недоумения всё понял. Правду люди говорят: кому и понимать нужды увечного, если не опытному бойцу!
– Заверни за угол, увидишь ворота, – указал он рукой. – Заезжай смело, я к тебе девку пришлю.
Такой дворик есть примета харчевни, которая славится отменной готовкой, а рачительный хозяин не желает упускать гостей из-за тесноты под своим кровом. Коренга осторожно миновал ворота и оказался в чистой маленькой выгородке, замощённой, ради изгнания сырости, горбылями. Здесь стоял длинный струганый стол и при нём – прочные скамьи, сделанные из половинок бревна и гладких тёсаных пней.
– Э-э! С псиной куда!.. – сразу заворчал на Коренгу один из мужчин, стучавших ложками за столом.
– Мне страж здешний позволил, – негромко ответил молодой венн. Впрочем, больше ни с кем сегодня ссориться он не хотел и уже готов был развернуться, чтобы купить себе на торгу простокваши да пирожков… когда за него неожиданно заступились.
– Вечно ты, Кухта, всем недоволен, – подал голос другой сольвенн, помоложе. Он был очень крепок телом и широкоплеч, один глаз скрывала кожаная повязка, да и вторым он видел, судя по всему, еле-еле. Рядом с ним сидели друзья, он выглядел уважаемым и известным. – Чем тебе собака не угодила? Не в мису же к тебе морду суёт. А парню без неё никуда, она его тележку таскает. Что ему теперь, на улице хлеб жевать?
«Каков ни будь урод, а хлеб несёт в рот…» – вспомнилось Коренге.
Названный Кухтой буркнул что-то и продолжал есть, глядя в сторону. То ли спорить не захотел, то ли усовестился.
– И собака-то, сразу видно, вежливая, мирная, не кусается, – добавил кто-то из друзей одноглазого.
Ждать, пока грозный охранник выполнит обещание, пришлось недолго. Коренга только-только устроился и огляделся, когда бухнула боковая дверь харчевни и наружу выскочила стряпуха. Это была кудрявая девчонка помоложе самого Коренги, лет пятнадцати, а может, четырнадцати. Потеплевшее солнце уже успело от души нацеловать её, украсив нос и щёки веснушками. И выскочила она во дворик очень по-девчоночьи – чуть не спиной вперёд, ещё оглядываясь и продолжая весело болтать с кем-то, оставшимся внутри. А поскольку Коренга, не желая утруждать добрых людей пустой беготнёй, устроился возле самой этой двери, она и налетела не глядючи прямо на Торона. И, кажется, даже не поняла в первый миг, во что ткнулась коленками, – в такое мягкое, тёплое да пушистое.
– Ой! – пискнула она затем, глаза сделались круглые, а из рук выпала меховая безрукавка, захваченная с собой.
Коренга не стал дожидаться, пока девушка испугается по-настоящему.
– Не сердись, добрая красавица, пёсик не тронет, – заверил он поспешно. – Он ласковый у меня. И умница. И лапку даёт…
Понятливый кобель сразу протянул юной стряпухе широченную мохнатую лапу. При этом он улыбался во все сорок два зуба, как бы говоря: «Да что ты, в самом деле, сестрёнка! Никто в мыслях не держал тебе обиду чинить…»
Одноглазый и его друзья засмеялись, погодя хмыкнул даже Кухта.
Девушка не без робости приняла тяжёлую когтистую пятерню… Тут же разом перестала бояться и живо присела на корточки – почесать кобелю шею. Торон, чья голова оказалась изрядно повыше её лица, немедленно обнюхал и со вкусом облизал её пальцы, пахнувшие съестным, окончательно закрепляя знакомство. Впрочем, когда рука девушки ненароком коснулась было попонки – кобель легко отстранился.
– И на это не сердись, милая, – сказал Коренга. – Так уж приучен. Там, по зепям [15], добро всякое, да и деньги лежат… Никто чтобы не касался.
Она понимающе покивала, в полном восторге глядя на могучего и, оказывается, такого дружелюбного пса. Потом тряхнула рыжеватыми кудрями и словно вспомнила, зачем выбежала во двор:
– А тебе, гость желанный, чего принести-то?
– Мне, – сказал Коренга, – позволь бы отведать какой-нибудь рыбки, что любят у вас, на морском берегу, а в наших лесах не найдёшь. – И смущённо улыбнулся: – Только, сделай милость, мисочку поменьше возьми, а то кабы мне, слабосильному, не облакомиться! Ну и для пёсика если найдётся каши вчерашней… или там котёл вылизать… И если туда случайно ещё косточка какая завалится… Ты только не думай, я к тебе не за милостью, сколько скажешь, столько и заплачу!
Девчонка хихикнула так, словно они с Коренгой только что сговорились подсунуть соседским пчёлам пьяного мёду. Вскочила на резвые ножки – и унеслась обратно в хоромину, только мелькнули пятки в опрятных кожаных башмачках. Молодой венн остался опять ждать.
За время пути он успел пообвыкнуться и перестал удивляться диковинному обычаю таких вот странноприимных харчевен. Отправляясь из дому, он представлял себе большие столы и огромные мисы, из которых в очередь черпают ложками степенные гости, а стряпухи подкладывают и подливают, чтобы не скудела еда… Всё, конечно же, оказалось не так, всяк здесь сидел сам по себе и хлебал своё, и вареи несли каждому разное, кто чего пожелал.
И есть таким образом, пробуя новую пищу, было удивительно и занятно. И было бы совсем хорошо, если бы живот Коренги умел справиться со всем, что поглощали уста.
Снова бухнула дверь. Он вскинул глаза, ожидая увидеть стряпуху, даже успел рассудить про себя, что больно уж скоро она ворочбется. Но увидел совсем не стряпуху. Во дворик, сдувая пену с большой кружки пива, вышел дородный сольвенн. Тот самый, которого обчистили на торгу. Кажется, после нерадостного происшествия он надумал утешиться доброй едой, до которой выглядел несомненным охотником, и в ещё большей степени – выпивкой. И, вспотев за столом, вышел с последней кружкой наружу.
Коренга окончательно понял, что устроился не на месте, потому что галирадец, как и девчонка, тоже не смотрел ни под ноги, ни по сторонам, и, смачно дунув – а как же иначе! – сшиб толстый клок пены прямо на морду Торону.
Пёс мигом вскочил и, фыркнув, отпрыгнул, мужчина же от неожиданности шарахнулся так, что пиво из кружки выплеснулось ему на нарядную суконную свиту. Сольвенн принялся ругаться, вытирая и отряхивая одежду. Потом огляделся и сразу определил, кто был во всём виноват.
Коренга уже открывал рот, чтобы извиниться за неуклюжесть, за то, что попал доброму человеку под ноги… не успел.
– Ты!.. – взревел сольвенн. – Чтобы я сей же миг тебя тут не видал! И блохастого твоего! А ну, вон отсюда пошёл!
И вконец расплескал кружку, размашисто указав на распахнутые ворота. За воротами, привлечённые криком, начади останавливаться люди.
– Ох, прости, государь кнес, не признал я тебя. – Коренга, как мог, согнулся в поклоне, шаркнув рукой по опрятно выметенным горбылям. – В лесу живём, лица твоего светлого не видали…
– Чего? – изумился галирадец. – Какой-какой я тебе кнес?..
Во дворе и на улице начали понемногу смеяться.
– Ну не кнесинка же, – смиренно ответствовал Коренга. – А то кто, кроме кнеса да кнесинки, в этом городе решает, кому где ходить, не ходить?
– Да я… – Побагровевший от крика сольвенн сделался вовсе свекольным. Он даже сделал шаг, но Торон уже стоял между ним и хозяином. Стоял молча, не щерился и не рычал, лишь чуть подрагивали чёрные губы да в глазах тлел огонёк. Пришлось гневливому горожанину ограничиться тяжкими речами: – Понаехало вас тут… всяких! С ворами на торгу сговариваетесь! Один, значит, мошну с пояса режет, а другой собаку вслед пустить отказывается?
Коренга хотел было съязвить, поинтересовавшись, с каких это пор в торговом Галираде не рады приезжим, а стало быть, их товару и деньгам… не сказал и правильно сделал. Он выразился иначе:
– Прости, господин мой, но если бы у тебя птица шапку с головы унесла, я и с ней в сговоре был бы?
Любопытного народу в воротах собралось уже предостаточно, а из двери харчевни выглянул вышибала. И сразу стало понятно, что хлеб он свой не даром жевал. Он подошёл и взял обворованного за плечо.
– Кружечку ты, Шанява, гляжу, расплескал… Пошли, новую тебе нальём, да расскажешь мне, что там у тебя вышло.
Коренга про себя рассудил, что прозвище Шаняве досталось справедливое. Во всяком случае, по-веннски это слово означало раззяву. Племя Коренги чтило свой язык древней родственного сольвеннского; может, жители Галирада запамятовали иные значения? Или придали старым словам другой смысл?..
Так или иначе, Шанява зло махнул на венна рукой и ушёл следом за вышибалой, и Коренга вздохнул с облегчением.
Он не ошибся. Неприступный с виду дядька сразу заулыбался, подставляя собачьему носу ладонь.
– Что, малыш, моей пахнет?.. Нюхай, нюхай, не жалко… – И пояснил уже для Коренги: – Только взял сучонку трёхмесячную. Подрастёт, помощницей будет… Твоего удальца как звать-то?
Такова людская природа. Ценитель собак обязательно спросит другого охотника [13]об имени питомца, хотя сам заранее знает, что истинного имени ему, конечно же, не откроют.
– Звягой [14]зову, добрый господин мой, как же ещё его звать, – привычно соврал молодой венн. – А скажи, сделай милость, найдётся ли при этой славной харчевне какой-нибудь дворик, где сидят гости, приверженные вольному воздуху, и откуда ты не погонишь путешествующего с собакой?
Ибо дверь «Утреннего улова» была снабжена, по обыкновению всякой двери, порожком. Не в локоть высотой, как в правильной веннской избе, а всего в пядь, чтобы легко перешагивали даже отягощённые пищей и пивом… Но и пядь была одолима для маленьких колёс только при последней нужде. Вышибала нахмурился было, но после мгновенного недоумения всё понял. Правду люди говорят: кому и понимать нужды увечного, если не опытному бойцу!
– Заверни за угол, увидишь ворота, – указал он рукой. – Заезжай смело, я к тебе девку пришлю.
Такой дворик есть примета харчевни, которая славится отменной готовкой, а рачительный хозяин не желает упускать гостей из-за тесноты под своим кровом. Коренга осторожно миновал ворота и оказался в чистой маленькой выгородке, замощённой, ради изгнания сырости, горбылями. Здесь стоял длинный струганый стол и при нём – прочные скамьи, сделанные из половинок бревна и гладких тёсаных пней.
– Э-э! С псиной куда!.. – сразу заворчал на Коренгу один из мужчин, стучавших ложками за столом.
– Мне страж здешний позволил, – негромко ответил молодой венн. Впрочем, больше ни с кем сегодня ссориться он не хотел и уже готов был развернуться, чтобы купить себе на торгу простокваши да пирожков… когда за него неожиданно заступились.
– Вечно ты, Кухта, всем недоволен, – подал голос другой сольвенн, помоложе. Он был очень крепок телом и широкоплеч, один глаз скрывала кожаная повязка, да и вторым он видел, судя по всему, еле-еле. Рядом с ним сидели друзья, он выглядел уважаемым и известным. – Чем тебе собака не угодила? Не в мису же к тебе морду суёт. А парню без неё никуда, она его тележку таскает. Что ему теперь, на улице хлеб жевать?
«Каков ни будь урод, а хлеб несёт в рот…» – вспомнилось Коренге.
Названный Кухтой буркнул что-то и продолжал есть, глядя в сторону. То ли спорить не захотел, то ли усовестился.
– И собака-то, сразу видно, вежливая, мирная, не кусается, – добавил кто-то из друзей одноглазого.
Ждать, пока грозный охранник выполнит обещание, пришлось недолго. Коренга только-только устроился и огляделся, когда бухнула боковая дверь харчевни и наружу выскочила стряпуха. Это была кудрявая девчонка помоложе самого Коренги, лет пятнадцати, а может, четырнадцати. Потеплевшее солнце уже успело от души нацеловать её, украсив нос и щёки веснушками. И выскочила она во дворик очень по-девчоночьи – чуть не спиной вперёд, ещё оглядываясь и продолжая весело болтать с кем-то, оставшимся внутри. А поскольку Коренга, не желая утруждать добрых людей пустой беготнёй, устроился возле самой этой двери, она и налетела не глядючи прямо на Торона. И, кажется, даже не поняла в первый миг, во что ткнулась коленками, – в такое мягкое, тёплое да пушистое.
– Ой! – пискнула она затем, глаза сделались круглые, а из рук выпала меховая безрукавка, захваченная с собой.
Коренга не стал дожидаться, пока девушка испугается по-настоящему.
– Не сердись, добрая красавица, пёсик не тронет, – заверил он поспешно. – Он ласковый у меня. И умница. И лапку даёт…
Понятливый кобель сразу протянул юной стряпухе широченную мохнатую лапу. При этом он улыбался во все сорок два зуба, как бы говоря: «Да что ты, в самом деле, сестрёнка! Никто в мыслях не держал тебе обиду чинить…»
Одноглазый и его друзья засмеялись, погодя хмыкнул даже Кухта.
Девушка не без робости приняла тяжёлую когтистую пятерню… Тут же разом перестала бояться и живо присела на корточки – почесать кобелю шею. Торон, чья голова оказалась изрядно повыше её лица, немедленно обнюхал и со вкусом облизал её пальцы, пахнувшие съестным, окончательно закрепляя знакомство. Впрочем, когда рука девушки ненароком коснулась было попонки – кобель легко отстранился.
– И на это не сердись, милая, – сказал Коренга. – Так уж приучен. Там, по зепям [15], добро всякое, да и деньги лежат… Никто чтобы не касался.
Она понимающе покивала, в полном восторге глядя на могучего и, оказывается, такого дружелюбного пса. Потом тряхнула рыжеватыми кудрями и словно вспомнила, зачем выбежала во двор:
– А тебе, гость желанный, чего принести-то?
– Мне, – сказал Коренга, – позволь бы отведать какой-нибудь рыбки, что любят у вас, на морском берегу, а в наших лесах не найдёшь. – И смущённо улыбнулся: – Только, сделай милость, мисочку поменьше возьми, а то кабы мне, слабосильному, не облакомиться! Ну и для пёсика если найдётся каши вчерашней… или там котёл вылизать… И если туда случайно ещё косточка какая завалится… Ты только не думай, я к тебе не за милостью, сколько скажешь, столько и заплачу!
Девчонка хихикнула так, словно они с Коренгой только что сговорились подсунуть соседским пчёлам пьяного мёду. Вскочила на резвые ножки – и унеслась обратно в хоромину, только мелькнули пятки в опрятных кожаных башмачках. Молодой венн остался опять ждать.
За время пути он успел пообвыкнуться и перестал удивляться диковинному обычаю таких вот странноприимных харчевен. Отправляясь из дому, он представлял себе большие столы и огромные мисы, из которых в очередь черпают ложками степенные гости, а стряпухи подкладывают и подливают, чтобы не скудела еда… Всё, конечно же, оказалось не так, всяк здесь сидел сам по себе и хлебал своё, и вареи несли каждому разное, кто чего пожелал.
И есть таким образом, пробуя новую пищу, было удивительно и занятно. И было бы совсем хорошо, если бы живот Коренги умел справиться со всем, что поглощали уста.
Снова бухнула дверь. Он вскинул глаза, ожидая увидеть стряпуху, даже успел рассудить про себя, что больно уж скоро она ворочбется. Но увидел совсем не стряпуху. Во дворик, сдувая пену с большой кружки пива, вышел дородный сольвенн. Тот самый, которого обчистили на торгу. Кажется, после нерадостного происшествия он надумал утешиться доброй едой, до которой выглядел несомненным охотником, и в ещё большей степени – выпивкой. И, вспотев за столом, вышел с последней кружкой наружу.
Коренга окончательно понял, что устроился не на месте, потому что галирадец, как и девчонка, тоже не смотрел ни под ноги, ни по сторонам, и, смачно дунув – а как же иначе! – сшиб толстый клок пены прямо на морду Торону.
Пёс мигом вскочил и, фыркнув, отпрыгнул, мужчина же от неожиданности шарахнулся так, что пиво из кружки выплеснулось ему на нарядную суконную свиту. Сольвенн принялся ругаться, вытирая и отряхивая одежду. Потом огляделся и сразу определил, кто был во всём виноват.
Коренга уже открывал рот, чтобы извиниться за неуклюжесть, за то, что попал доброму человеку под ноги… не успел.
– Ты!.. – взревел сольвенн. – Чтобы я сей же миг тебя тут не видал! И блохастого твоего! А ну, вон отсюда пошёл!
И вконец расплескал кружку, размашисто указав на распахнутые ворота. За воротами, привлечённые криком, начади останавливаться люди.
– Ох, прости, государь кнес, не признал я тебя. – Коренга, как мог, согнулся в поклоне, шаркнув рукой по опрятно выметенным горбылям. – В лесу живём, лица твоего светлого не видали…
– Чего? – изумился галирадец. – Какой-какой я тебе кнес?..
Во дворе и на улице начали понемногу смеяться.
– Ну не кнесинка же, – смиренно ответствовал Коренга. – А то кто, кроме кнеса да кнесинки, в этом городе решает, кому где ходить, не ходить?
– Да я… – Побагровевший от крика сольвенн сделался вовсе свекольным. Он даже сделал шаг, но Торон уже стоял между ним и хозяином. Стоял молча, не щерился и не рычал, лишь чуть подрагивали чёрные губы да в глазах тлел огонёк. Пришлось гневливому горожанину ограничиться тяжкими речами: – Понаехало вас тут… всяких! С ворами на торгу сговариваетесь! Один, значит, мошну с пояса режет, а другой собаку вслед пустить отказывается?
Коренга хотел было съязвить, поинтересовавшись, с каких это пор в торговом Галираде не рады приезжим, а стало быть, их товару и деньгам… не сказал и правильно сделал. Он выразился иначе:
– Прости, господин мой, но если бы у тебя птица шапку с головы унесла, я и с ней в сговоре был бы?
Любопытного народу в воротах собралось уже предостаточно, а из двери харчевни выглянул вышибала. И сразу стало понятно, что хлеб он свой не даром жевал. Он подошёл и взял обворованного за плечо.
– Кружечку ты, Шанява, гляжу, расплескал… Пошли, новую тебе нальём, да расскажешь мне, что там у тебя вышло.
Коренга про себя рассудил, что прозвище Шаняве досталось справедливое. Во всяком случае, по-веннски это слово означало раззяву. Племя Коренги чтило свой язык древней родственного сольвеннского; может, жители Галирада запамятовали иные значения? Или придали старым словам другой смысл?..
Так или иначе, Шанява зло махнул на венна рукой и ушёл следом за вышибалой, и Коренга вздохнул с облегчением.
ГЛАВА 7
«Атата!»
Смешливая девочка принесла ему не маленькую миску, как он просил, а изрядное деревянное блюдо. Коренга сперва пришёл в ужас, живо представив, что сейчас неминуемо съест всё и потом будет маяться брюхом, – но увидел, что на блюде отдельными горками лежали небольшие кусочки, взятые от рыбы разных пород и по-разному приготовленные.
– Вот палтус, он солёный, ты его пивом запей, – посоветовала кудрявая стряпуха. – А это рыбка баламут, мы её пластаем, с яйцом и сыром заворачиваем да так и печём. А тут – морской острец [16], под гнётом с луком и сметаной пожаренный…
Запах над блюдом поднимался такой, что Коренга мало не захлебнулся слюной. Торон принюхался и тоскливо отвернул голову: хозяин ест – негоже в рот заглядывать. Страдал он, впрочем, недолго. Ему вынесли целое корытце гречневой каши, сдобренной всякими мясными остатками. Довольный пёс зачавкал и заурчал. Коренга рассчитывал как следует выгулять его перед отплытием. И потом уже до Фойрега не кормить.
Девчушка, у которой, видно, выдалась передышка в трудах, присела рядом. Надо же присмотреть, всё ли окажется вкусно и не попросит ли гость добавки, чтобы немедля её принести!
Он не попросил, хоть жадность и требовала.
– А ты по делу здесь? – спросила она, когда Коренга дожевал последний кусок и хлебом подобрал с блюда подливу. – Или родственников навещаешь?
Почему-то её любопытство не показалось ему обидным, и он похвастался:
– Я отсюда на аррантском корабле поплыву за море, в город Фойрег.
Она удивилась:
– А что тебе там, у нарлаков?..
Коренга как раз думал о том, до чего, наверное, славно было бы путешествовать вместе с ней, такой смешливой и неугомонной. Поговоришь с такой, поболтаешь – и как солнышко в душу глянуло. Разводить перед ней турусы [17]Коренге не хотелось. Распоследнее это дело – женщине лгать. Но на сей счёт у него имелся сугубый материнский наказ, возбранявший сторонним людям знать правду. Наказ мудрый и справедливый, ибо речь шла о чести целого рода. Однако люди – известное дело, на всякий роток не накинешь платок – знай спрашивали да спрашивали. А когда тебя спрашивают – ври как угодно, но не молчи, иначе обидятся. Так что Коренга волей-неволей солгал раз, другой… и за время дальней дороги даже начал получать от этого удовольствие. Придумывал очередную небывальщину и словно приоткрывал дверь в какую-то иную жизнь, которую при других обстоятельствах мог бы прожить, но вот не довелось.
Одного жаль: во всех этих вымышленных жизнях он так и оставался безногим.
Для начала он таинственно огляделся по сторонам.
– Знай же, – сказал он. – Еду я избывать срам неизбывный…
– Срам? – шёпотом всполошилась она. – Да как же это?
– Два года назад, – принялся он рассказывать, – у нас дома прослышали, что в соседнем роду подросла девушка-славница, новая невеста. И отправились мы с моим батюшкой просить у той славницы для меня бус…
Если басенка [18]придётся по душе милой девчушке, она, может быть, спросит, как его звать, и станет он для неё уже не просто очередным «гостем желанным» без имени и лица. Отныне он будет настоящим добрым знакомцем. Полудружьем, которого она сможет время от времени вспоминать. И признать, когда он вернётся. А уж если в ответ и она пожелает сказать ему, как зовут её люди, это прозвание он увезёт с собой, словно награду…
От приятных размышлений Коренгу отвлёк хриплый лай, близившийся по улице. Он оглянулся как раз вовремя, чтобы увидеть всё того же Шаняву, входившего в распахнутые ворота. Дородный сольвенн вёл на верёвке здоровущего пса, не иначе взятого прямо с цепи… на которой, судя по кривоватым задним ногам, зверюга так отродясь и сидел. То есть ещё кто из двоих кого вёл. Кобель рвался вперёд, с рыком прядал вправо и влево, распугивая народ, Шанява едва его сдерживал и шёл слишком быстро для себя, чуть ли не вприпрыжку бежал. Провожаемый сердитыми криками прохожих, он стремился во дворик «Утреннего улова». Цепняк между тем завидел соперника и, свирепо хрипя, давился в ошейнике, отросшие когти выдирали щепки из мостовой.
Кухта сразу вскочил, подхватил мису с недоеденным хлёбовом [19]и кинулся в дверь. Благо та была близко. Торон уже стоял на ногах, выпрямившись и насторожив уши, хвост воинственно гулял туда-сюда.
– Цыц! – коротко приказал Коренга.
Кобель так же коротко покосился на него, словно кивнув: дескать, слышу, хозяин…
…А дальше всё произошло гораздо быстрей, чем можно про то рассказать.
Юная стряпуха подхватилась на ноги и, раскидывая руки, бесстрашно побежала навстречу Шаняве.
– Ты куда? Держи его, держи, подерутся ведь!..
Знать бы ей, что Шанява именно за этим сюда и пожаловал. Злой пёс на неё большого внимания не обратил. Зато Шанява с разлёту не то ударил, не то оттолкнул:
– Ты-то, дура, прочь с дороги пошла…
Силы в дородном мужике было немерено, а и много ли её надо против девчушки? Отлетела, с глухим стуком ударилась головой о забор.
И сползла, подломившись в коленках.
– Ататб!.. – не своим голосом послал пса Коренга.
Торон с места прыгнул прямо к руке, нанёсшей удар. Прыгнул вообще-то гораздо быстрее и дальше, чем положено самой проворной собаке, и попонка странновато встопорщилась на его боках и спине… Но этого в общем переполохе никто не заметил. А полмига спустя уже Шанява взвыл не по-людски. Кобель снёс его с ног, шарахнув челюстями поперёк вскинутого локтя. И отскочил, побрезговав добивать: этот, мол, больше не опасен, другие враги где?..
Других врагов не было. Пёс Шанявы оказался сметливей хозяина. Он заметил всё то, что ускользнуло от косного внимания людей. И, в отличие от них, понял, на кого напоролся. И теперь улепётывал, завернув хвост под впалое брюхо и не разбирая дороги. Куда? А куда глаза глядят, лишь бы подальше. Сольвеннские волкодавы отличались наглостью и бесстрашием в драке; было только одно существо, от которого они удирали не помня себя и не почитали это позором… Но никто не сделал выводов из цепнякова бегства, разве что Коренга, но и ему было не до того. Коренга что было силы толкал рычаги тележки, торопясь к упавшей стряпухе. Подле неё уже стоял на коленях одноглазый, бережно гладил по голове.
– Как ты, сестрёнка?
Девушка не отвечала. На её лоб из-под волос быстрыми каплями скатывалась кровь. Через дворик к ним бежал вышибала. Он выглянул на шум, как требовал долг его ремесла, и всё видел. Вот только поделать ничего не успел.
Углядев его перекошенное лицо, Коренга было решил, что грозный дядька сейчас ка-ак задаст хорошего пинка либо ему, либо Торону… Ошибся. Колючебородый сгрёб юную стряпуху на руки, прижал к сердцу, принялся целовать:
– Дитятко, солнышко моё, очнись, глазки открой…
Голос дрожал и срывался. Девочка в самом деле встрепенулась, приходя в себя, обхватила его руками за шею и жалобно, по-детски, заплакала.
– Батюшка…
Шанява сидел на мостках и уже не кричал, а тихо выл, хватая здоровой пятернёй воздух около напитанного кровью рукава и не решаясь притронуться. Судя по тому, как свисала от локтя рука в том рукаве, пользоваться ею Шаняве доведётся не скоро.
– Ты, заморыш!.. – рыча и плача, выдавил он сквозь зубы и даже попытался подняться. – За мою, значит, обиду поскаредничал собаку спустить!.. А за девку никчёмную – сам свирющего [20]натравил?!!
– Я-то заморыш, – кивнул Коренга. – А вот ты моему псу ещё спасибо скажи, что он тебя закладышем [21]не оставил! Потому что она была ко мне приветлива и добра! А ты – касть! [22]
«А не было бы Торона рядом, я тебя сам бы убил. Совсем убил бы! Я тебе не пёс – миловать не горазд! И даже на то, что мы с тобой вроде как разговаривали, не посмотрел бы…»
– Стражу позвать надо, – сказал одноглазый.
– А на что? Дело ясное, – отозвался его друг. Он стоял за спиной у Шанявы, готовый ухватить за шиворот, буде тот не так ворохнётся. Он посетовал: – Морду набить бы, да мохнатый уже сполна наказал.
– Ясное-то ясное, а ты всё равно сходи, – сказал одноглазый. – Да хорошо бы старшину какого привёл, пускай поглядит. А то знаю я его, вечно ему все кругом виноваты. Начнёт жаловаться: среди дня ни про что собаками затравили…
– Вот палтус, он солёный, ты его пивом запей, – посоветовала кудрявая стряпуха. – А это рыбка баламут, мы её пластаем, с яйцом и сыром заворачиваем да так и печём. А тут – морской острец [16], под гнётом с луком и сметаной пожаренный…
Запах над блюдом поднимался такой, что Коренга мало не захлебнулся слюной. Торон принюхался и тоскливо отвернул голову: хозяин ест – негоже в рот заглядывать. Страдал он, впрочем, недолго. Ему вынесли целое корытце гречневой каши, сдобренной всякими мясными остатками. Довольный пёс зачавкал и заурчал. Коренга рассчитывал как следует выгулять его перед отплытием. И потом уже до Фойрега не кормить.
Девчушка, у которой, видно, выдалась передышка в трудах, присела рядом. Надо же присмотреть, всё ли окажется вкусно и не попросит ли гость добавки, чтобы немедля её принести!
Он не попросил, хоть жадность и требовала.
– А ты по делу здесь? – спросила она, когда Коренга дожевал последний кусок и хлебом подобрал с блюда подливу. – Или родственников навещаешь?
Почему-то её любопытство не показалось ему обидным, и он похвастался:
– Я отсюда на аррантском корабле поплыву за море, в город Фойрег.
Она удивилась:
– А что тебе там, у нарлаков?..
Коренга как раз думал о том, до чего, наверное, славно было бы путешествовать вместе с ней, такой смешливой и неугомонной. Поговоришь с такой, поболтаешь – и как солнышко в душу глянуло. Разводить перед ней турусы [17]Коренге не хотелось. Распоследнее это дело – женщине лгать. Но на сей счёт у него имелся сугубый материнский наказ, возбранявший сторонним людям знать правду. Наказ мудрый и справедливый, ибо речь шла о чести целого рода. Однако люди – известное дело, на всякий роток не накинешь платок – знай спрашивали да спрашивали. А когда тебя спрашивают – ври как угодно, но не молчи, иначе обидятся. Так что Коренга волей-неволей солгал раз, другой… и за время дальней дороги даже начал получать от этого удовольствие. Придумывал очередную небывальщину и словно приоткрывал дверь в какую-то иную жизнь, которую при других обстоятельствах мог бы прожить, но вот не довелось.
Одного жаль: во всех этих вымышленных жизнях он так и оставался безногим.
Для начала он таинственно огляделся по сторонам.
– Знай же, – сказал он. – Еду я избывать срам неизбывный…
– Срам? – шёпотом всполошилась она. – Да как же это?
– Два года назад, – принялся он рассказывать, – у нас дома прослышали, что в соседнем роду подросла девушка-славница, новая невеста. И отправились мы с моим батюшкой просить у той славницы для меня бус…
Если басенка [18]придётся по душе милой девчушке, она, может быть, спросит, как его звать, и станет он для неё уже не просто очередным «гостем желанным» без имени и лица. Отныне он будет настоящим добрым знакомцем. Полудружьем, которого она сможет время от времени вспоминать. И признать, когда он вернётся. А уж если в ответ и она пожелает сказать ему, как зовут её люди, это прозвание он увезёт с собой, словно награду…
От приятных размышлений Коренгу отвлёк хриплый лай, близившийся по улице. Он оглянулся как раз вовремя, чтобы увидеть всё того же Шаняву, входившего в распахнутые ворота. Дородный сольвенн вёл на верёвке здоровущего пса, не иначе взятого прямо с цепи… на которой, судя по кривоватым задним ногам, зверюга так отродясь и сидел. То есть ещё кто из двоих кого вёл. Кобель рвался вперёд, с рыком прядал вправо и влево, распугивая народ, Шанява едва его сдерживал и шёл слишком быстро для себя, чуть ли не вприпрыжку бежал. Провожаемый сердитыми криками прохожих, он стремился во дворик «Утреннего улова». Цепняк между тем завидел соперника и, свирепо хрипя, давился в ошейнике, отросшие когти выдирали щепки из мостовой.
Кухта сразу вскочил, подхватил мису с недоеденным хлёбовом [19]и кинулся в дверь. Благо та была близко. Торон уже стоял на ногах, выпрямившись и насторожив уши, хвост воинственно гулял туда-сюда.
– Цыц! – коротко приказал Коренга.
Кобель так же коротко покосился на него, словно кивнув: дескать, слышу, хозяин…
…А дальше всё произошло гораздо быстрей, чем можно про то рассказать.
Юная стряпуха подхватилась на ноги и, раскидывая руки, бесстрашно побежала навстречу Шаняве.
– Ты куда? Держи его, держи, подерутся ведь!..
Знать бы ей, что Шанява именно за этим сюда и пожаловал. Злой пёс на неё большого внимания не обратил. Зато Шанява с разлёту не то ударил, не то оттолкнул:
– Ты-то, дура, прочь с дороги пошла…
Силы в дородном мужике было немерено, а и много ли её надо против девчушки? Отлетела, с глухим стуком ударилась головой о забор.
И сползла, подломившись в коленках.
– Ататб!.. – не своим голосом послал пса Коренга.
Торон с места прыгнул прямо к руке, нанёсшей удар. Прыгнул вообще-то гораздо быстрее и дальше, чем положено самой проворной собаке, и попонка странновато встопорщилась на его боках и спине… Но этого в общем переполохе никто не заметил. А полмига спустя уже Шанява взвыл не по-людски. Кобель снёс его с ног, шарахнув челюстями поперёк вскинутого локтя. И отскочил, побрезговав добивать: этот, мол, больше не опасен, другие враги где?..
Других врагов не было. Пёс Шанявы оказался сметливей хозяина. Он заметил всё то, что ускользнуло от косного внимания людей. И, в отличие от них, понял, на кого напоролся. И теперь улепётывал, завернув хвост под впалое брюхо и не разбирая дороги. Куда? А куда глаза глядят, лишь бы подальше. Сольвеннские волкодавы отличались наглостью и бесстрашием в драке; было только одно существо, от которого они удирали не помня себя и не почитали это позором… Но никто не сделал выводов из цепнякова бегства, разве что Коренга, но и ему было не до того. Коренга что было силы толкал рычаги тележки, торопясь к упавшей стряпухе. Подле неё уже стоял на коленях одноглазый, бережно гладил по голове.
– Как ты, сестрёнка?
Девушка не отвечала. На её лоб из-под волос быстрыми каплями скатывалась кровь. Через дворик к ним бежал вышибала. Он выглянул на шум, как требовал долг его ремесла, и всё видел. Вот только поделать ничего не успел.
Углядев его перекошенное лицо, Коренга было решил, что грозный дядька сейчас ка-ак задаст хорошего пинка либо ему, либо Торону… Ошибся. Колючебородый сгрёб юную стряпуху на руки, прижал к сердцу, принялся целовать:
– Дитятко, солнышко моё, очнись, глазки открой…
Голос дрожал и срывался. Девочка в самом деле встрепенулась, приходя в себя, обхватила его руками за шею и жалобно, по-детски, заплакала.
– Батюшка…
Шанява сидел на мостках и уже не кричал, а тихо выл, хватая здоровой пятернёй воздух около напитанного кровью рукава и не решаясь притронуться. Судя по тому, как свисала от локтя рука в том рукаве, пользоваться ею Шаняве доведётся не скоро.
– Ты, заморыш!.. – рыча и плача, выдавил он сквозь зубы и даже попытался подняться. – За мою, значит, обиду поскаредничал собаку спустить!.. А за девку никчёмную – сам свирющего [20]натравил?!!
– Я-то заморыш, – кивнул Коренга. – А вот ты моему псу ещё спасибо скажи, что он тебя закладышем [21]не оставил! Потому что она была ко мне приветлива и добра! А ты – касть! [22]
«А не было бы Торона рядом, я тебя сам бы убил. Совсем убил бы! Я тебе не пёс – миловать не горазд! И даже на то, что мы с тобой вроде как разговаривали, не посмотрел бы…»
– Стражу позвать надо, – сказал одноглазый.
– А на что? Дело ясное, – отозвался его друг. Он стоял за спиной у Шанявы, готовый ухватить за шиворот, буде тот не так ворохнётся. Он посетовал: – Морду набить бы, да мохнатый уже сполна наказал.
– Ясное-то ясное, а ты всё равно сходи, – сказал одноглазый. – Да хорошо бы старшину какого привёл, пускай поглядит. А то знаю я его, вечно ему все кругом виноваты. Начнёт жаловаться: среди дня ни про что собаками затравили…