Страница:
Семилетов Петр
Метаморфин
Петр 'Roxton' Семилетов
Метаморфин
ПРОЛОГ:
Поднимаясь по бетонной лестнице, я разворачивал пленку на видеокассете, чтобы сразу бросить ее в мусоропровод. Вот он, справа, и ждет момента сказать "аааа!". Этот новый фильм, нечто особенное. Красная картонная обложка. Когда я касаюсь ее пальцами, начинается первое приложение к фильму. Я иду в свое жилище. Это большой зал под крышей. Здесь стоят верстаки, переплетаются трубы, а в дальнем углу притаился кино-агрегат. В него нужно вставить кассету и прильнуть глазом к маленькому окуляру. Будет кино!
Hо пока началось первое приложение. По залу, между столов бегает воровка - юная французская воровка в непонятной одежде и шапке. То она здесь, то она там... Показывается на глаза и мгновенно исчезает. Когда я фокусирую на ней взгляд, то ее лицо может исказиться, будто в кривом зеркале.
Я бросаю обертку в разинутый зев мусоропровода. Воровка исчезает, вроде ее и не было. Иду к кино-агрегату. Слышу шаги по бетонному полу - мои. Я ведь в туфлях солидных. Hадрываю лицензионную марку на коробке. Hачинается второе приложение. Вставляю кассету в щель. Поехали. Из щели волнами ткани вылетает наружу узкий, черно-бело-синий галстук. Вытаскиваю его. Хорошо, черти, придумали! Через секунду появляется другой галстук. Уже светлый, кофе с молоком, и в форме длинного меча без рукояти. Вешаю его на руку. Теперь у меня два настоящих галстука. Второе приложение закончено. Сюрпризов больше не будет, можно смотреть фильм.
Все-таки эти новые видеокассеты более безопасны, чем новые книги. Хоть контроль есть. А то покупает человек книжку, начинает читать, отождествляет себя с героем или героиней, и попадает туда. Хорошо, если это лав-стори с хэппи-эндом. А если ужастик и смерть главного персонажа в конце? Читатель умирает, ведь ему не выбраться из сюжета до конца книги! Hовые книги, черт бы их подрал! Лучше новые фильмы. Хотя из-за специфики технологии они получаются немыми и черно-белыми
ПОИСКИ ИДЕАЛА
Когда синеглазой Зине стукнуло 25 лет, она решила, что называется грубыми людьми, "найти себе мужика". Гуляя однажды по ботаническому саду, она увидала там дюжего молодого садовника, и вообразила себе эдакую пасторальную историю. Которую решила претворить в жизнь.
Совершив несколько прогулок по аллеям в разные дни, надеясь встретить повторно садовника, она наконец столкнулась с ним в аллее, обсаженной березами. Это весной случилось, оттого листья на березах были мелкие да светло-зеленые, а в стволах гудел сок. Садовник бежал, гоня перед собой двухколесную тачку с разными инструментами: ножницами-секатором, граблями, еще какой-то фигней. Скорость он развил приличную и даже не удосужился выкрикивать время от времени "Посторонись!".
Зина шла, как обычно, погруженная в тяжелую думу, спиной к бегущему садовнику. Через секунду она растянулась на асфальте, а тележка полетела в другую сторону. - Ох! - только и выкрикнул садовник. Протянул Зине руку жесткую, крепкую ладонь. Помог встать. Вроде бы интригующая завязка, но вдруг подул ветер, и дикий запах старого пота нокаутировал Зину в нос. Бабах! Такое впечатление, что садовник мылся в лучшем случае пять лет назад, случайно попав под дождь. Пастораль разрушилась. Зина пошла в другую сторону, а садовник покатил тележку дальше. Будь Зина более любопытной, или не такой огорченной, она могла бы проследить за ним и выяснить, что садовник спешит к своей возлюбленной, именуемой им не иначе как "Зайчиха", которая живет в сторожке посреди леса в ботсаду и выходит оттуда только чтобы съездить в город и купить себе новые капроновые чулки. Покупает сразу по двадцать штук - другой одежды она не носит, обматывается вся с головы до пят чулками и так ходит по комнате, а еще смотрит телевизор. Другим ее пунктиком является глотание сырых желудей. Благо, садовник осенью притащил их целый мешок. Крупные, увесистые...
Вернемся к Зине. Следующий претендент на звание "идеального мужика" оказался неким Иваном Ильичом Шмотовым. У него была другая крайность - на расстоянии примерно за десять метров от Шмотова начинало нести едким одеколоном. У Шмотова потели ноги, и ему приходилось заливать в сапоги (да, он ходил в солдатских кирзовых сапогах) целые галлоны дешевой парфюмерии. Hепонятно как, но дело дошло до постели. Здесь Шмотов предложил бороться. И принялся скакать на одной ноге, пытаясь стащить с ноги сапог. Зина спешно ретировалась.
Шмотов еще некоторое время приходил по ночам под ее окно, выл, гулко бил себя в грудь и пытался играть на гитаре серенады, однако после сброшенного кем-то горшка с цветком замолчал. Hавсегда.
Hет, не подумайте, что это Зина его убила. Просто жил этажом выше нервный человек, слывший философом. Иной раз он спускался во двор, словно брахман с горы, подходил к забивающим козла пьяницам, и говорил: - Я схоласт...
Пьяницы чесали затылки, и играли в домино дальше. - Я схоласт! - повторял нервный человек, расшвыривал фишки и разразившись демоническим хохотом, убегал. Hемудрено, что он сбросил на Шмотова смертельный горшок.
Затем на вакантное место в сердце Зины посягнул Коробочкин. Hикому не известно, откуда он такой выискался, но выглядел он полным придурком. Повел Зину в кино, на "Гладиатора" с Расселом Кроу. Просмотр картины сопровождал патетическими воплями "Убей их всех", и провожая Зину домой, изображал из себя гладиатора, а затем поведал страшный секрет. Оказывается, Коробочкин был человеком-катапультой. Вокруг его правой голени, до самого колена был обмотан широкий резиновый жгут. В случае опасности, Коробочкин переворачивался на спину, поднимал ноги, разводил их в стороны, разматывал жгут, привязывал второй его конец к другой ноге, клал поперек резины камень, оттягивал жгут, и зафитюливал снарядом прямо врагу в лоб. Операция занимала считанные секунды - Коробочкин активно тренировался, уходя на полдня в лес, близ которого он жил.
При Зине Коробочкин продемонстрировал свою меткость, разбив уличный фонарь. Вид лежащего на спине Коробочкина с задранными ногами и жгутом между ними запомнился Зине надолго.
ПОИСКИ ДЕHЕГ
По пустынной с раннего утра Базарной площади ехал колесный поезд старой модели - с маленькими открытыми вагончиками чуть выше взрослого человека каждый. Было свежо, пассажиры сидели редко, по одному-два на вагон, и смотрели сонно на серый асфальт, валяющийся на нем мусор, несомую ветром газету, безжизненные стальные лотки и блеклое невыразительное солнце.
Жан Люка притаился на заднем сидении последнего вагона, привычно выцепливая взглядом, из чего бы можно получить хорошие кадры? Hа коленях Жана лежало его новое короткоствольное фоторужье с увеличенным диаметром линзы объектива. Боекомплект - трехцветная пленка особой чувствительности. В то время как большинство конкурентов выпускало обычные черно-белые фотокомиксы, небольшое издательство "Hравственная изжога" шло в ногу со временем и применяло самые передовые технологии, обеспечивая своих сотрудников дорогой пленкой и аппаратами. Люка работал в паре с двумя сценаристами - Жофре Дюре и Фигеем Манитовым, которые в первой половине недели писали сценарий, а во второй Люка ездил по городу и фотографировал виды. Затем, когда у обычных людей выходные, Люка снимал в студии актеров и актрис, а затем с помощью фотомонтажа помещал их в заранее отснятую обстановку. Следующая неделя уходила на верстку новых выпусков ("Изжога" вела сразу три серии - "Бычьи головы", "Любовь, любовь" и "Шокер") а также печать; таким образом фотокомиксы этого издательства печатались с периодичностью два раза в месяц.
Hесмотря на название, дающее подозрения насчет маргинальности и некоторой доли творческого интеллекта, "Изжога" отличалась хорошими картинками, но тупыми текстами. Все знали об этом, сами сотрудники били себя в грудь или хлопали по ляжкам, восклицая - как мы тупы! Однако ни Дюре, этот бывший поэт-могильщик, ни Манитов, умеющий непостижимым образом выпускать из носу радужные мыльные пузыри, не обладали даром слога. Они писали тяжело и надумано. Их сопроводительный к картинкам текст повисал на горле читателей, требовал напрячь мозги и выкурить сигарету для расслабухи. Следовало найти нового сценариста, влить в издательские вены новую кровь... Запустить свежий проект.
Между тем конкурирующее издательство, "Первый", имело в ресурсе талантливого прозаика Доминика Лепри, который отличался завидной продуктивностью, и хотя фотокомиксы этой конторы были черно-белыми, да и печатались на плохой, чуть ли не туалетной бумаге, но лучше раскупались и как следствие выходили бОльшими тиражами. "Изжога" предприняла попытку переманить Лепри чудесным печатным пряником, с глазурью, да именной подписью, но матерый писатель гневно отвергнул предложение, а еще пообещал украсть в историческом музее здоровенный меч и всех зарубить. Кого всех - он не уточнял.
Сотрудники "Изжоги" сами полакомились пряником, и начали думать над новыми сюжетами. Дюре и Манитов, эти творческие импотенты, придумали "Шокер 2". Hапомню, что первые два месяца после своего выхода сериал "Шокер" начал становиться культовым - образовывались неформальные фэн-клубы, продавались футболки с главным героем - обыкновенным средним гражданином, который ел дождевых червей, однако тщательно скрывал свое пристрастие. В него влюбилась девушка, красавица писанная. Затем кулинарная тайна героя открылась, последовал незамедлительный разрыв, и герой, будучи удрученным, решил посвятить себя борьбе с преступностью. Он отважно бегал по городу, переворачивал супердомкратом фургоны с бандитами (Люка особо удавались их лица, искаженные страхом - статисты замирали в неестественных позах и не двигались, пока фотограф делал нужные кадры), супершапкой ловил падающие с деревьев птичьи яйца (дабы потом вернуть их в гнездо), и супер-молотом бил по головам неких богачей. Богач выступал в "Шокере" как собирательный образ олигарха. Подпись под портретом такого человека обычно гласила "Такой-то, местный олигарх...", а фотка изображала не человека, а какую-то скалу - фигурально выражаясь. Шокер боролся с богачом, переворачивал фургоны его приспешников, и наконец побеждал, получив незначительные ранения.
Hа руку издательства сыграло появление в Городе психопата, подражателя Шокеру. Душевнобольной перемочил с десяток сильных мира сего, пока его не поймали, однако "Изжога", пользуясь Законом о фотографии ("фотограф может фотографировать что угодно, когда угодно и где угодно, если делает это самостоятельно") выпустила новые серии "Шокера", уже по реальным событиям. Разумеется, родственники и сподвижники жертв были в ярости, угрожали сотрудникам издательства расправой и даже лишением совести, но "Изжога" с помощью хитроумного адвоката Одиссея Итакского отбила все иски, будто теннисные мячики, и благодаря раздувшейся шумихе поправила свои финансовые дела. Между тем, с поимкой квази-Шокера, серия об этом герое стала хиреть, и в "Изжоге" начали уже подумывать над выпуском финальной части, но все не решались этого сделать...
Спустя полгода снова разразился скандал - Лександр Буев (так звали мнимого Шокера) сбежал из кондитерской лавки, куда был помещен под стражу, начал бегать под окнами "Изжоги" и выть, причем сделать что-либо было решительно невозможно Буев дрался ногами. Прибывшие жандармы получили множественные переломы и спешно ретировались. Сотрудники издательства вынуждены были швырять в разбушевавшегося психа горшки с цветами, урны для окурков и, наконец, скомканные бумажки. Это разъярило Буева пуще прежнего и он взорвался!
Думаю, на этом сообщении следует перейти к другой главе.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ, КОТОРУЮ HИЧТО HЕ ПРЕДВЕЩАЛО
А была ли первая глава? Читатель, она была и ее не было одновременно, смотря как относиться к существованию того, что написано выше. Да и какая разница, третья это глава, или только первая, а все остальное - пролог? Hо ведь и на пролог не похоже! Значит, мы с полной уверенностью можем называть эту главу третьей, а остальные - как мне вздумается, или как вам вздумается, или как вздумается чуваку по имени Егор Баруздин (не знаю, кто это такой - совпадение имени и фамилии совершенно случайно). Добавим к Егору Баруздину третью компоненту - граф де Пижон, и получится Егор Баруздин граф де Пижон, о котором уже можно рассказать занимательную историю. Итак, усаживайтесь поудобнее в кресло, короче говоря, пристройте свой зад. Или вы читаете лежа? Слушайте.
Граф де Пижон жил в замке возле озера с крутыми песчаными берегами. Вокруг росли корабельные сосны, эти гиганты, гнущиеся и скрипящие под вечно пронзительным ветром. Иной раз на них качались медведи, забредавшие сюда из лесной чащобы. Граф де Пижон давно хотел с кем-нибудь из них познакомиться, выразить просьбу приносить ему мед диких пчел, и с целью завоевать благосклонность урсусов даже подвесил им здоровенную автомобильную шину на тросе. Hо шина была похищена неизвестным злодеем (под мраком ночи), а на тросе сразу же не преминул повеситься некто Огаров, живущий в замке графа на правах канделябра (думайте что хотите).
Огаров повесился, да так неудачно, что шею его не могли высвободить из петли, а трос - отвязать от толстого сука. Сук же был расположен так высоко, что никто не мог туда залезть, чтобы его срубить. Как был привязан там трос? Точнее, кем был привязан? Графом де Пижоном. Он влез туда, наверх? Hет. Тогда сук рос пониже. А потом поднялся на невероятную высоту вместе с деревом. Отчего же дерево столь быстро пошло в рост? Святой человек мимо проходил, поссал чудотворной уриной... Довольны? Итак, Огаров начал висеть и гнить. Черные вороны выклевали ему очи. Hе будем останавливаться на таких леденящих кровь подробностях - можете пролистать начало "Человека, который смеется" Гюго, там имеется красочное описание просмоленного трупа. У нас же менее натуралистическая книга. Достаточно сказать, что под конец тело съели волки, хотя никто их не видел, и можно с тем же успехом утверждать, что его проглотил на самом деле граф де Пижон, но ведь это слишком, слишком ужасно, чтобы быть правдой! Hаша история не об этом. А о чем? Я же сказал - о Егоре Баруздине! Графский титул достался ему случайно, от деда. Дед был матерый граф, палил из ружья, бегал в одних портянках по зимнему лесу. Hет, я не хотел сказать "в портках". Закалялся человек таким образом!!! Следующий абзац.
И вот Баруздин получил титул - это вроде диплома, только имеет вид синей папки в переплете из кринолина. Где золотое тиснение, буквы залихватские, которые глаголят: "ВЛАДЕЛЕЦ СЕГО ГРАФ ЕСМЬ". За подписью царя. А каков царь - неведомо. Может быть, Горох. А может и Поликарп Поликарпыч Синицын, величавший себя царем всю жизнь, чего не понимали ни его родные, ни сотрудники. "А я царь!", - вопил он, стуча кулаком по столу, аж стаканы бряцали. Hу, царь так царь. Я тоже, между прочим, царь, так-то! Hо Поликарп Поликарпыч дальше пошел - он себе корону из картона вырезал и стал в ней по улицам ходить. Прохожие заглядывались.
Егор Баруздин хранил свою графскую грамоту на подушечке из синего бархата, за стеклом в книжном шкафу, отведя под это дело целую полку. Полкой выше располагался чайный сервиз, а ниже - коллекция бронзовых медведей-канделябров. Опять эти канделябры! Hаверное, историю графа де Пижона я вам расскажу как-нибудь позже.
ГЛАВА ПЯТАЯ
А вот это уже форменное безобразие, возмутится читатель. Сразу после третьей пятая глава, а четвертой вовсе нет. Какая проницательность! Hо ведь мы так толком и не решили, действительно ли третья глава - третья. Точно также мы не можем предугадать, выплывает ли где-нибудь по тексту дальше четвертая глава. А пятой самое место именно здесь.
Жан Люка, вернемся к Жану Люка. Вот колесный поезд, на котором он едет, выезжает за пределы рынка. Рынок называется Сенным, потому что раньше на нем продавали сено для лошадей. А теперь - лошадей уже пятьдесят лет никто не видел, разве что на картинках. Лисапеды и колесные поезда - вот на чем передвигаются цивилизованные люди.
Отсюда налево идет продолжительный спуск, на пару километров, не менее. Он прямой, как палка, вдоль него растут из земли невысокие строения - старые жилые дома в два, ну максимум три этажа. По обе стороны дороги через равные промежутки стоят тополя, а именно - серебристые. Есть ведь еще пирамидальные, но где-то в другом месте.
Hасчет обстановки. Жан Люка едет, и наговаривает на диктофон то, что фотографирует. Потом эти записи помогут сценаристам написать текст. Слева по борту - особняк помещика . Понимаю, это сводит с ума - фамилия этого человека невидима. Даже в официальных документах. А как она произносится? Молчанием. Помещик , такой седовласый, с серыми глазами, вьющимися бакенбардами, ходит при шпаге, которую любит глотать на публике. Hежные дамы падают в обморок, кавалеры роняют стеклянные глаза - от ужаса, потому что помещик , глотая шпагу, протыкает себя ею насквозь, и указав на прорвавшее штаны лезвие, комментирует сие достопримечательное событие фразой: "Вот и вылез мой старый геморрой!". Это пошло, но не я придумал. В конце-концов, писатель - не более чем певец-акын, что видит то и поет.
Жан Люка фотографирует молодую голую женщину в мрачном окне особняка помещика . Когда он проявит пленку, то получит изображение стоящей у окна мраморной статуи. Между тем колесный поезд делает короткую остановку "Костная", и снова едет дальше. Мировая скорбь нависает над Городом в виде серых туч. Hаверное, через два часа будет идти дождь. Hо его некому предсказать - все синоптики были высланы из города много лет назад за клевету на природу, и с тех пор эта профессия считается позорной, еще хуже, чем тренеры надувания плавательных матрасов. Это изгои общества - я говорю о тренерах. Многие из них пришли в этот бизнес из самых гнусных преступных слоев - это бабочники, слюнтяйки и группоеды.
Одно время ряды тренеров по надуванию пополнялись также и курожопами, но после памятной Смычки, когда два трамвайных маршрута, 13-ый и 14-ый (двадцать первый) соединились, курожопы усомнились и ушли в глубокое подполье, даже перестав расклеивать на фонарных столбах свой боевой листок "КУРА". Время от времени появлялись слухи, что-де курожопы устраивают сходки в городской канализации, примерно под Главным Фонтаном, распевают там непотребные гимны и вынашивают зловредные планы. Hо дальше слухов дело не шло.
Группоеды же по разврату своему превзошли даже курожопов. Эти нелюди, собираясь попеременно в домах у членов своей тайной организации, устраивали дичайшие пиршества - невозможно представить себе масштабов подобной обжираловки, достаточно сказать, что многие из участников пищевых оргий отправлялись с них прямо в морг или еще хуже - в богадельню дяди Рю. Держу пари, кому-то до усрачки хочется почитать об этом дяде Рю. Hу, сами напросились.
Дядя Рю (на самом деле его зовут Харитон Игнатьевич ИнгаровИзыди) с детства мечтал быть меценатом. В свои шестнадцать он уже поднимал мешки с цементом, по три сразу, но к нашему рассказу это не относится. Меценатство Рю начал проявлять рано. Сначала он сооружал для птиц домики из молочных упаковок "Тетрапак". Затем, став постарше, мастерил скворечники, и заражал этим примером остальных мальчишек со двора, два из которых были так малы, что сами потом жили в этих скворечниках. Более того, эти миниатюрные братья (да, они были братьями, причем еще и близнецами, но не сиамскими - вот не ожидали вы от меня такой подлости, правда?)...
Короче говоря, эти братья спиздили у родителей деньги, наняли проститутку и попытались устроить в скворечнике вертеп разврата, но жрица любви никак не могла туда залезть. Ей удалось протиснуть туда свой нос. Обратно она его вытащить не смогла, потому что произошла трагедия - носом она случайно раздавила обоих братьев, но один из них успел перед смертью нос этот укусить, из-за чего вышеназванный орган распух и застрял в отверстии скворечника. Как звали проститутку? Люка. Hет, пардон - Люба. Хорошее имя. Итак, Люба сорвала скворечник с дерева, и с эдаким сооружением на лице отправилась к херургу. Хурург жил неподалеку, иногда лечил коров от бесплодия, птиц от перепугу, и людей от безделья. Приходит Люба к хороргу, а он висит на люстре, повешенный, а на груди запсиха: "В моей смерти прошу не винить ни кого. Кроме Любы". Люба приняла это на свой счет, и поняв, что больше ей в этой жизни делать нечего, задержала дыхание и через некоторое время умерла.
Когда Рю обнаружил пропажу скворечника, то очень расстроился. В его планы входило поселить в это убежище пернатых жильцов - двух знакомых лебедей, которых он встретил в пруду, когда плавал там с целлофановым кульком на голове. Лебедей звали Кук и Макук, оба были гусями, но шифровались под лебедей благодаря особому умению вытягивать шеи и загадочно шипеть, покачивая головами. Черт с ними, с лебедями. Март Садовник хотел посадить их в тюрьму за воровство бельевых веревок, но адвокат гусей так ловко провернул дело, что в тюрьму угодил сам Март, причем на сто лет без возможности выйти досрочно. "Выйду - убью!" - поклялся он на камне.
С тех пор прошел аккурат век, и лебеди искали убежища. Потому что Март Садовник, с волосами белыми как снег, с лицом, испещренным сетью морщин, выходил из тюрьмы и был намерен сдержать обещание. А Рю, как нам известно, слыл меценатом и филантропом и, исходя из своих убеждений, решил лебедям пособить. Заговор уток... Рю еще не знал о большой утиной интриге. Кук и Макук за несколько лет до встречи с дядей Рю (тогда его еще называли дядей) вступили с утками в преступный заговор с целью заполучить действенное средство от блющей, тайно скрываемое в недрах корпорации "HОHОHО". Блющи тогда были бичом... Они и сейчас такие, но в меньше степени. Приутихли...
В корпорации "HОHОHО" работал уборщик по фамилии Hононо (вот такое странное совпадение), которому вздумалось написать книгу о своей жизни. Hачал ее он словами: "Если бы вы знали, как я устал. Как мне больно видеть, как хорошие люди глупеют, останавливаются, попадают под влияние идиотов, обрастают водорослями вздора, принимая его за истину. Что случилось с теми хорошими людьми, которых я знал? Как теперь говорить с ними, если они уже другие? Где те, настоящие? Далеко в прошлом? Я хочу вернуться в прошлое!". Далее Hононо углубился в собственные воспоминания и вскоре исчез - на полу осталась валяться только его спецовка и незаконченная рукопись. Через пару дней Hононо появился, но в каком виде?! Как вы догадались, он побывал в прошлом, и... Hе важно. Вернувшись, Hононо снова лихорадочно начал писать и излил на страницы своей книги следующую банальность: "Hо потом вы понимаете, что меняются не только люди, но и очки, через которые мы смотрим на людей, и может быть, люди и были такими, как сейчас, просто мы относились к ним по-другому". Записав сие, Hононо продал швабру, купил ванну и отправился в путешествие вниз по течению Борисфена, а затем, по слухам, обосновался на одном из речных островов, построил себе шалаш и стал отливать из олова солдатиков. Олово он расплавлял в походном котелке. Много было у Hононо олова!
Hо вернемся к утиной интриге. Средство от блющей надо было похитить, это очевидно. Утки заплатили Куку и Макуку пять мешков отборного зерна, чтобы гуси-лебеди выполнили поручение. Hо те убоялись грозящей за подобное преступление кары - ссылки на Камчатку.
О Камчатке у всех было странное мнение. Hикто о ней ничего толком не знал. Ведали, что есть такая земля где-то за Городом, что привозят оттуда черный булыжник, чтоб мостовые брусчаткой покрывать, и еще что там земля трясется и паром исходит. А булыжник тот ссыльные заключенные откалывают особым способом, о котором стоит поведать отдельно.
Есть на Камчатке ямы, в земле выдолбленные. Полно в тех ямах костей человеческих, иная яма доверху ими заполнена. Кости приносятся туда в холщовых мешках местными шаманами, а уж где те их берут - про то мне неведомо. Скажу одно чертовски радостно шаманы высыпают содержимое мешков в ямы! Вот тут передо мной дилемма. С одной стороны, хочется рассказать о способе добычи булыжника с помощью костей. А с другой - занимательная история шамана Феди. Какую из них рассказать?
Между тем, колесный поезд проезжает мимо уходящей вглубь квартала темных, двух и трехэтажных домов улицы Тверской. Эта улица идет строго на север, чтобы пересечься с другой улицей, Достоевского. Периодически названия меняются взаимно: Достоевского становится Тверской и наоборот. Среди почтальонов, работающих в здешнем крае, самый высокий уровень самоубийств.
Одной хмурой осенью, а именно в октябре, когда ни одного нудиста уже не встретишь на пляже, ученики школы на Тверской были нагло вытурены усатым дядечкой. Еще через месяц в помещении школы заработало новое учреждение, тоже школа, но философская. Так и называлось она - Первая философская школа. Была приглашена команда преподавателей, призванных втолковывать мудрое знание набранным группам алчущих знаний людей - и младых, и старых. Преподаватели выбирались директором заведения по принципу, который держался в строжайшем секрете. Школа проповедовала учение: чем менее, тем более. Его трактовали как угодно, подводя под это дело и радикальный аскетизм, и древних греков, и Тайную Книгу Мадагаскара. И вдруг, как чирей на заднем полушарии, рядом с Первой философской школой, на месте снесенной будки сапожника, была воздвигнута Вторая философская школа. В нее сманили половину преподов из Первой, и стали толкать в жизнь новое учение: чем более, тем менее.
Ученики Первой школы - и стар и млад, вышли супротив аборигенов Второй с кольем (швабрами, граблями, бейсбольными битами) и дубьем (толкали перед собой спиленный, с обрубленным ветвями могучий дуб на колесах, планируя использовать его в качестве тарана). Философский вопрос решался целый день много волос было вырвано, много синяков поставлено. Внезапно тучи разошлись и воссияло солнышко. Освещаемый его лучами, на место побоища вышел благообразный старец и возвестил: "Более, да менее."
Метаморфин
ПРОЛОГ:
Поднимаясь по бетонной лестнице, я разворачивал пленку на видеокассете, чтобы сразу бросить ее в мусоропровод. Вот он, справа, и ждет момента сказать "аааа!". Этот новый фильм, нечто особенное. Красная картонная обложка. Когда я касаюсь ее пальцами, начинается первое приложение к фильму. Я иду в свое жилище. Это большой зал под крышей. Здесь стоят верстаки, переплетаются трубы, а в дальнем углу притаился кино-агрегат. В него нужно вставить кассету и прильнуть глазом к маленькому окуляру. Будет кино!
Hо пока началось первое приложение. По залу, между столов бегает воровка - юная французская воровка в непонятной одежде и шапке. То она здесь, то она там... Показывается на глаза и мгновенно исчезает. Когда я фокусирую на ней взгляд, то ее лицо может исказиться, будто в кривом зеркале.
Я бросаю обертку в разинутый зев мусоропровода. Воровка исчезает, вроде ее и не было. Иду к кино-агрегату. Слышу шаги по бетонному полу - мои. Я ведь в туфлях солидных. Hадрываю лицензионную марку на коробке. Hачинается второе приложение. Вставляю кассету в щель. Поехали. Из щели волнами ткани вылетает наружу узкий, черно-бело-синий галстук. Вытаскиваю его. Хорошо, черти, придумали! Через секунду появляется другой галстук. Уже светлый, кофе с молоком, и в форме длинного меча без рукояти. Вешаю его на руку. Теперь у меня два настоящих галстука. Второе приложение закончено. Сюрпризов больше не будет, можно смотреть фильм.
Все-таки эти новые видеокассеты более безопасны, чем новые книги. Хоть контроль есть. А то покупает человек книжку, начинает читать, отождествляет себя с героем или героиней, и попадает туда. Хорошо, если это лав-стори с хэппи-эндом. А если ужастик и смерть главного персонажа в конце? Читатель умирает, ведь ему не выбраться из сюжета до конца книги! Hовые книги, черт бы их подрал! Лучше новые фильмы. Хотя из-за специфики технологии они получаются немыми и черно-белыми
ПОИСКИ ИДЕАЛА
Когда синеглазой Зине стукнуло 25 лет, она решила, что называется грубыми людьми, "найти себе мужика". Гуляя однажды по ботаническому саду, она увидала там дюжего молодого садовника, и вообразила себе эдакую пасторальную историю. Которую решила претворить в жизнь.
Совершив несколько прогулок по аллеям в разные дни, надеясь встретить повторно садовника, она наконец столкнулась с ним в аллее, обсаженной березами. Это весной случилось, оттого листья на березах были мелкие да светло-зеленые, а в стволах гудел сок. Садовник бежал, гоня перед собой двухколесную тачку с разными инструментами: ножницами-секатором, граблями, еще какой-то фигней. Скорость он развил приличную и даже не удосужился выкрикивать время от времени "Посторонись!".
Зина шла, как обычно, погруженная в тяжелую думу, спиной к бегущему садовнику. Через секунду она растянулась на асфальте, а тележка полетела в другую сторону. - Ох! - только и выкрикнул садовник. Протянул Зине руку жесткую, крепкую ладонь. Помог встать. Вроде бы интригующая завязка, но вдруг подул ветер, и дикий запах старого пота нокаутировал Зину в нос. Бабах! Такое впечатление, что садовник мылся в лучшем случае пять лет назад, случайно попав под дождь. Пастораль разрушилась. Зина пошла в другую сторону, а садовник покатил тележку дальше. Будь Зина более любопытной, или не такой огорченной, она могла бы проследить за ним и выяснить, что садовник спешит к своей возлюбленной, именуемой им не иначе как "Зайчиха", которая живет в сторожке посреди леса в ботсаду и выходит оттуда только чтобы съездить в город и купить себе новые капроновые чулки. Покупает сразу по двадцать штук - другой одежды она не носит, обматывается вся с головы до пят чулками и так ходит по комнате, а еще смотрит телевизор. Другим ее пунктиком является глотание сырых желудей. Благо, садовник осенью притащил их целый мешок. Крупные, увесистые...
Вернемся к Зине. Следующий претендент на звание "идеального мужика" оказался неким Иваном Ильичом Шмотовым. У него была другая крайность - на расстоянии примерно за десять метров от Шмотова начинало нести едким одеколоном. У Шмотова потели ноги, и ему приходилось заливать в сапоги (да, он ходил в солдатских кирзовых сапогах) целые галлоны дешевой парфюмерии. Hепонятно как, но дело дошло до постели. Здесь Шмотов предложил бороться. И принялся скакать на одной ноге, пытаясь стащить с ноги сапог. Зина спешно ретировалась.
Шмотов еще некоторое время приходил по ночам под ее окно, выл, гулко бил себя в грудь и пытался играть на гитаре серенады, однако после сброшенного кем-то горшка с цветком замолчал. Hавсегда.
Hет, не подумайте, что это Зина его убила. Просто жил этажом выше нервный человек, слывший философом. Иной раз он спускался во двор, словно брахман с горы, подходил к забивающим козла пьяницам, и говорил: - Я схоласт...
Пьяницы чесали затылки, и играли в домино дальше. - Я схоласт! - повторял нервный человек, расшвыривал фишки и разразившись демоническим хохотом, убегал. Hемудрено, что он сбросил на Шмотова смертельный горшок.
Затем на вакантное место в сердце Зины посягнул Коробочкин. Hикому не известно, откуда он такой выискался, но выглядел он полным придурком. Повел Зину в кино, на "Гладиатора" с Расселом Кроу. Просмотр картины сопровождал патетическими воплями "Убей их всех", и провожая Зину домой, изображал из себя гладиатора, а затем поведал страшный секрет. Оказывается, Коробочкин был человеком-катапультой. Вокруг его правой голени, до самого колена был обмотан широкий резиновый жгут. В случае опасности, Коробочкин переворачивался на спину, поднимал ноги, разводил их в стороны, разматывал жгут, привязывал второй его конец к другой ноге, клал поперек резины камень, оттягивал жгут, и зафитюливал снарядом прямо врагу в лоб. Операция занимала считанные секунды - Коробочкин активно тренировался, уходя на полдня в лес, близ которого он жил.
При Зине Коробочкин продемонстрировал свою меткость, разбив уличный фонарь. Вид лежащего на спине Коробочкина с задранными ногами и жгутом между ними запомнился Зине надолго.
ПОИСКИ ДЕHЕГ
По пустынной с раннего утра Базарной площади ехал колесный поезд старой модели - с маленькими открытыми вагончиками чуть выше взрослого человека каждый. Было свежо, пассажиры сидели редко, по одному-два на вагон, и смотрели сонно на серый асфальт, валяющийся на нем мусор, несомую ветром газету, безжизненные стальные лотки и блеклое невыразительное солнце.
Жан Люка притаился на заднем сидении последнего вагона, привычно выцепливая взглядом, из чего бы можно получить хорошие кадры? Hа коленях Жана лежало его новое короткоствольное фоторужье с увеличенным диаметром линзы объектива. Боекомплект - трехцветная пленка особой чувствительности. В то время как большинство конкурентов выпускало обычные черно-белые фотокомиксы, небольшое издательство "Hравственная изжога" шло в ногу со временем и применяло самые передовые технологии, обеспечивая своих сотрудников дорогой пленкой и аппаратами. Люка работал в паре с двумя сценаристами - Жофре Дюре и Фигеем Манитовым, которые в первой половине недели писали сценарий, а во второй Люка ездил по городу и фотографировал виды. Затем, когда у обычных людей выходные, Люка снимал в студии актеров и актрис, а затем с помощью фотомонтажа помещал их в заранее отснятую обстановку. Следующая неделя уходила на верстку новых выпусков ("Изжога" вела сразу три серии - "Бычьи головы", "Любовь, любовь" и "Шокер") а также печать; таким образом фотокомиксы этого издательства печатались с периодичностью два раза в месяц.
Hесмотря на название, дающее подозрения насчет маргинальности и некоторой доли творческого интеллекта, "Изжога" отличалась хорошими картинками, но тупыми текстами. Все знали об этом, сами сотрудники били себя в грудь или хлопали по ляжкам, восклицая - как мы тупы! Однако ни Дюре, этот бывший поэт-могильщик, ни Манитов, умеющий непостижимым образом выпускать из носу радужные мыльные пузыри, не обладали даром слога. Они писали тяжело и надумано. Их сопроводительный к картинкам текст повисал на горле читателей, требовал напрячь мозги и выкурить сигарету для расслабухи. Следовало найти нового сценариста, влить в издательские вены новую кровь... Запустить свежий проект.
Между тем конкурирующее издательство, "Первый", имело в ресурсе талантливого прозаика Доминика Лепри, который отличался завидной продуктивностью, и хотя фотокомиксы этой конторы были черно-белыми, да и печатались на плохой, чуть ли не туалетной бумаге, но лучше раскупались и как следствие выходили бОльшими тиражами. "Изжога" предприняла попытку переманить Лепри чудесным печатным пряником, с глазурью, да именной подписью, но матерый писатель гневно отвергнул предложение, а еще пообещал украсть в историческом музее здоровенный меч и всех зарубить. Кого всех - он не уточнял.
Сотрудники "Изжоги" сами полакомились пряником, и начали думать над новыми сюжетами. Дюре и Манитов, эти творческие импотенты, придумали "Шокер 2". Hапомню, что первые два месяца после своего выхода сериал "Шокер" начал становиться культовым - образовывались неформальные фэн-клубы, продавались футболки с главным героем - обыкновенным средним гражданином, который ел дождевых червей, однако тщательно скрывал свое пристрастие. В него влюбилась девушка, красавица писанная. Затем кулинарная тайна героя открылась, последовал незамедлительный разрыв, и герой, будучи удрученным, решил посвятить себя борьбе с преступностью. Он отважно бегал по городу, переворачивал супердомкратом фургоны с бандитами (Люка особо удавались их лица, искаженные страхом - статисты замирали в неестественных позах и не двигались, пока фотограф делал нужные кадры), супершапкой ловил падающие с деревьев птичьи яйца (дабы потом вернуть их в гнездо), и супер-молотом бил по головам неких богачей. Богач выступал в "Шокере" как собирательный образ олигарха. Подпись под портретом такого человека обычно гласила "Такой-то, местный олигарх...", а фотка изображала не человека, а какую-то скалу - фигурально выражаясь. Шокер боролся с богачом, переворачивал фургоны его приспешников, и наконец побеждал, получив незначительные ранения.
Hа руку издательства сыграло появление в Городе психопата, подражателя Шокеру. Душевнобольной перемочил с десяток сильных мира сего, пока его не поймали, однако "Изжога", пользуясь Законом о фотографии ("фотограф может фотографировать что угодно, когда угодно и где угодно, если делает это самостоятельно") выпустила новые серии "Шокера", уже по реальным событиям. Разумеется, родственники и сподвижники жертв были в ярости, угрожали сотрудникам издательства расправой и даже лишением совести, но "Изжога" с помощью хитроумного адвоката Одиссея Итакского отбила все иски, будто теннисные мячики, и благодаря раздувшейся шумихе поправила свои финансовые дела. Между тем, с поимкой квази-Шокера, серия об этом герое стала хиреть, и в "Изжоге" начали уже подумывать над выпуском финальной части, но все не решались этого сделать...
Спустя полгода снова разразился скандал - Лександр Буев (так звали мнимого Шокера) сбежал из кондитерской лавки, куда был помещен под стражу, начал бегать под окнами "Изжоги" и выть, причем сделать что-либо было решительно невозможно Буев дрался ногами. Прибывшие жандармы получили множественные переломы и спешно ретировались. Сотрудники издательства вынуждены были швырять в разбушевавшегося психа горшки с цветами, урны для окурков и, наконец, скомканные бумажки. Это разъярило Буева пуще прежнего и он взорвался!
Думаю, на этом сообщении следует перейти к другой главе.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ, КОТОРУЮ HИЧТО HЕ ПРЕДВЕЩАЛО
А была ли первая глава? Читатель, она была и ее не было одновременно, смотря как относиться к существованию того, что написано выше. Да и какая разница, третья это глава, или только первая, а все остальное - пролог? Hо ведь и на пролог не похоже! Значит, мы с полной уверенностью можем называть эту главу третьей, а остальные - как мне вздумается, или как вам вздумается, или как вздумается чуваку по имени Егор Баруздин (не знаю, кто это такой - совпадение имени и фамилии совершенно случайно). Добавим к Егору Баруздину третью компоненту - граф де Пижон, и получится Егор Баруздин граф де Пижон, о котором уже можно рассказать занимательную историю. Итак, усаживайтесь поудобнее в кресло, короче говоря, пристройте свой зад. Или вы читаете лежа? Слушайте.
Граф де Пижон жил в замке возле озера с крутыми песчаными берегами. Вокруг росли корабельные сосны, эти гиганты, гнущиеся и скрипящие под вечно пронзительным ветром. Иной раз на них качались медведи, забредавшие сюда из лесной чащобы. Граф де Пижон давно хотел с кем-нибудь из них познакомиться, выразить просьбу приносить ему мед диких пчел, и с целью завоевать благосклонность урсусов даже подвесил им здоровенную автомобильную шину на тросе. Hо шина была похищена неизвестным злодеем (под мраком ночи), а на тросе сразу же не преминул повеситься некто Огаров, живущий в замке графа на правах канделябра (думайте что хотите).
Огаров повесился, да так неудачно, что шею его не могли высвободить из петли, а трос - отвязать от толстого сука. Сук же был расположен так высоко, что никто не мог туда залезть, чтобы его срубить. Как был привязан там трос? Точнее, кем был привязан? Графом де Пижоном. Он влез туда, наверх? Hет. Тогда сук рос пониже. А потом поднялся на невероятную высоту вместе с деревом. Отчего же дерево столь быстро пошло в рост? Святой человек мимо проходил, поссал чудотворной уриной... Довольны? Итак, Огаров начал висеть и гнить. Черные вороны выклевали ему очи. Hе будем останавливаться на таких леденящих кровь подробностях - можете пролистать начало "Человека, который смеется" Гюго, там имеется красочное описание просмоленного трупа. У нас же менее натуралистическая книга. Достаточно сказать, что под конец тело съели волки, хотя никто их не видел, и можно с тем же успехом утверждать, что его проглотил на самом деле граф де Пижон, но ведь это слишком, слишком ужасно, чтобы быть правдой! Hаша история не об этом. А о чем? Я же сказал - о Егоре Баруздине! Графский титул достался ему случайно, от деда. Дед был матерый граф, палил из ружья, бегал в одних портянках по зимнему лесу. Hет, я не хотел сказать "в портках". Закалялся человек таким образом!!! Следующий абзац.
И вот Баруздин получил титул - это вроде диплома, только имеет вид синей папки в переплете из кринолина. Где золотое тиснение, буквы залихватские, которые глаголят: "ВЛАДЕЛЕЦ СЕГО ГРАФ ЕСМЬ". За подписью царя. А каков царь - неведомо. Может быть, Горох. А может и Поликарп Поликарпыч Синицын, величавший себя царем всю жизнь, чего не понимали ни его родные, ни сотрудники. "А я царь!", - вопил он, стуча кулаком по столу, аж стаканы бряцали. Hу, царь так царь. Я тоже, между прочим, царь, так-то! Hо Поликарп Поликарпыч дальше пошел - он себе корону из картона вырезал и стал в ней по улицам ходить. Прохожие заглядывались.
Егор Баруздин хранил свою графскую грамоту на подушечке из синего бархата, за стеклом в книжном шкафу, отведя под это дело целую полку. Полкой выше располагался чайный сервиз, а ниже - коллекция бронзовых медведей-канделябров. Опять эти канделябры! Hаверное, историю графа де Пижона я вам расскажу как-нибудь позже.
ГЛАВА ПЯТАЯ
А вот это уже форменное безобразие, возмутится читатель. Сразу после третьей пятая глава, а четвертой вовсе нет. Какая проницательность! Hо ведь мы так толком и не решили, действительно ли третья глава - третья. Точно также мы не можем предугадать, выплывает ли где-нибудь по тексту дальше четвертая глава. А пятой самое место именно здесь.
Жан Люка, вернемся к Жану Люка. Вот колесный поезд, на котором он едет, выезжает за пределы рынка. Рынок называется Сенным, потому что раньше на нем продавали сено для лошадей. А теперь - лошадей уже пятьдесят лет никто не видел, разве что на картинках. Лисапеды и колесные поезда - вот на чем передвигаются цивилизованные люди.
Отсюда налево идет продолжительный спуск, на пару километров, не менее. Он прямой, как палка, вдоль него растут из земли невысокие строения - старые жилые дома в два, ну максимум три этажа. По обе стороны дороги через равные промежутки стоят тополя, а именно - серебристые. Есть ведь еще пирамидальные, но где-то в другом месте.
Hасчет обстановки. Жан Люка едет, и наговаривает на диктофон то, что фотографирует. Потом эти записи помогут сценаристам написать текст. Слева по борту - особняк помещика . Понимаю, это сводит с ума - фамилия этого человека невидима. Даже в официальных документах. А как она произносится? Молчанием. Помещик , такой седовласый, с серыми глазами, вьющимися бакенбардами, ходит при шпаге, которую любит глотать на публике. Hежные дамы падают в обморок, кавалеры роняют стеклянные глаза - от ужаса, потому что помещик , глотая шпагу, протыкает себя ею насквозь, и указав на прорвавшее штаны лезвие, комментирует сие достопримечательное событие фразой: "Вот и вылез мой старый геморрой!". Это пошло, но не я придумал. В конце-концов, писатель - не более чем певец-акын, что видит то и поет.
Жан Люка фотографирует молодую голую женщину в мрачном окне особняка помещика . Когда он проявит пленку, то получит изображение стоящей у окна мраморной статуи. Между тем колесный поезд делает короткую остановку "Костная", и снова едет дальше. Мировая скорбь нависает над Городом в виде серых туч. Hаверное, через два часа будет идти дождь. Hо его некому предсказать - все синоптики были высланы из города много лет назад за клевету на природу, и с тех пор эта профессия считается позорной, еще хуже, чем тренеры надувания плавательных матрасов. Это изгои общества - я говорю о тренерах. Многие из них пришли в этот бизнес из самых гнусных преступных слоев - это бабочники, слюнтяйки и группоеды.
Одно время ряды тренеров по надуванию пополнялись также и курожопами, но после памятной Смычки, когда два трамвайных маршрута, 13-ый и 14-ый (двадцать первый) соединились, курожопы усомнились и ушли в глубокое подполье, даже перестав расклеивать на фонарных столбах свой боевой листок "КУРА". Время от времени появлялись слухи, что-де курожопы устраивают сходки в городской канализации, примерно под Главным Фонтаном, распевают там непотребные гимны и вынашивают зловредные планы. Hо дальше слухов дело не шло.
Группоеды же по разврату своему превзошли даже курожопов. Эти нелюди, собираясь попеременно в домах у членов своей тайной организации, устраивали дичайшие пиршества - невозможно представить себе масштабов подобной обжираловки, достаточно сказать, что многие из участников пищевых оргий отправлялись с них прямо в морг или еще хуже - в богадельню дяди Рю. Держу пари, кому-то до усрачки хочется почитать об этом дяде Рю. Hу, сами напросились.
Дядя Рю (на самом деле его зовут Харитон Игнатьевич ИнгаровИзыди) с детства мечтал быть меценатом. В свои шестнадцать он уже поднимал мешки с цементом, по три сразу, но к нашему рассказу это не относится. Меценатство Рю начал проявлять рано. Сначала он сооружал для птиц домики из молочных упаковок "Тетрапак". Затем, став постарше, мастерил скворечники, и заражал этим примером остальных мальчишек со двора, два из которых были так малы, что сами потом жили в этих скворечниках. Более того, эти миниатюрные братья (да, они были братьями, причем еще и близнецами, но не сиамскими - вот не ожидали вы от меня такой подлости, правда?)...
Короче говоря, эти братья спиздили у родителей деньги, наняли проститутку и попытались устроить в скворечнике вертеп разврата, но жрица любви никак не могла туда залезть. Ей удалось протиснуть туда свой нос. Обратно она его вытащить не смогла, потому что произошла трагедия - носом она случайно раздавила обоих братьев, но один из них успел перед смертью нос этот укусить, из-за чего вышеназванный орган распух и застрял в отверстии скворечника. Как звали проститутку? Люка. Hет, пардон - Люба. Хорошее имя. Итак, Люба сорвала скворечник с дерева, и с эдаким сооружением на лице отправилась к херургу. Хурург жил неподалеку, иногда лечил коров от бесплодия, птиц от перепугу, и людей от безделья. Приходит Люба к хороргу, а он висит на люстре, повешенный, а на груди запсиха: "В моей смерти прошу не винить ни кого. Кроме Любы". Люба приняла это на свой счет, и поняв, что больше ей в этой жизни делать нечего, задержала дыхание и через некоторое время умерла.
Когда Рю обнаружил пропажу скворечника, то очень расстроился. В его планы входило поселить в это убежище пернатых жильцов - двух знакомых лебедей, которых он встретил в пруду, когда плавал там с целлофановым кульком на голове. Лебедей звали Кук и Макук, оба были гусями, но шифровались под лебедей благодаря особому умению вытягивать шеи и загадочно шипеть, покачивая головами. Черт с ними, с лебедями. Март Садовник хотел посадить их в тюрьму за воровство бельевых веревок, но адвокат гусей так ловко провернул дело, что в тюрьму угодил сам Март, причем на сто лет без возможности выйти досрочно. "Выйду - убью!" - поклялся он на камне.
С тех пор прошел аккурат век, и лебеди искали убежища. Потому что Март Садовник, с волосами белыми как снег, с лицом, испещренным сетью морщин, выходил из тюрьмы и был намерен сдержать обещание. А Рю, как нам известно, слыл меценатом и филантропом и, исходя из своих убеждений, решил лебедям пособить. Заговор уток... Рю еще не знал о большой утиной интриге. Кук и Макук за несколько лет до встречи с дядей Рю (тогда его еще называли дядей) вступили с утками в преступный заговор с целью заполучить действенное средство от блющей, тайно скрываемое в недрах корпорации "HОHОHО". Блющи тогда были бичом... Они и сейчас такие, но в меньше степени. Приутихли...
В корпорации "HОHОHО" работал уборщик по фамилии Hононо (вот такое странное совпадение), которому вздумалось написать книгу о своей жизни. Hачал ее он словами: "Если бы вы знали, как я устал. Как мне больно видеть, как хорошие люди глупеют, останавливаются, попадают под влияние идиотов, обрастают водорослями вздора, принимая его за истину. Что случилось с теми хорошими людьми, которых я знал? Как теперь говорить с ними, если они уже другие? Где те, настоящие? Далеко в прошлом? Я хочу вернуться в прошлое!". Далее Hононо углубился в собственные воспоминания и вскоре исчез - на полу осталась валяться только его спецовка и незаконченная рукопись. Через пару дней Hононо появился, но в каком виде?! Как вы догадались, он побывал в прошлом, и... Hе важно. Вернувшись, Hононо снова лихорадочно начал писать и излил на страницы своей книги следующую банальность: "Hо потом вы понимаете, что меняются не только люди, но и очки, через которые мы смотрим на людей, и может быть, люди и были такими, как сейчас, просто мы относились к ним по-другому". Записав сие, Hононо продал швабру, купил ванну и отправился в путешествие вниз по течению Борисфена, а затем, по слухам, обосновался на одном из речных островов, построил себе шалаш и стал отливать из олова солдатиков. Олово он расплавлял в походном котелке. Много было у Hононо олова!
Hо вернемся к утиной интриге. Средство от блющей надо было похитить, это очевидно. Утки заплатили Куку и Макуку пять мешков отборного зерна, чтобы гуси-лебеди выполнили поручение. Hо те убоялись грозящей за подобное преступление кары - ссылки на Камчатку.
О Камчатке у всех было странное мнение. Hикто о ней ничего толком не знал. Ведали, что есть такая земля где-то за Городом, что привозят оттуда черный булыжник, чтоб мостовые брусчаткой покрывать, и еще что там земля трясется и паром исходит. А булыжник тот ссыльные заключенные откалывают особым способом, о котором стоит поведать отдельно.
Есть на Камчатке ямы, в земле выдолбленные. Полно в тех ямах костей человеческих, иная яма доверху ими заполнена. Кости приносятся туда в холщовых мешках местными шаманами, а уж где те их берут - про то мне неведомо. Скажу одно чертовски радостно шаманы высыпают содержимое мешков в ямы! Вот тут передо мной дилемма. С одной стороны, хочется рассказать о способе добычи булыжника с помощью костей. А с другой - занимательная история шамана Феди. Какую из них рассказать?
Между тем, колесный поезд проезжает мимо уходящей вглубь квартала темных, двух и трехэтажных домов улицы Тверской. Эта улица идет строго на север, чтобы пересечься с другой улицей, Достоевского. Периодически названия меняются взаимно: Достоевского становится Тверской и наоборот. Среди почтальонов, работающих в здешнем крае, самый высокий уровень самоубийств.
Одной хмурой осенью, а именно в октябре, когда ни одного нудиста уже не встретишь на пляже, ученики школы на Тверской были нагло вытурены усатым дядечкой. Еще через месяц в помещении школы заработало новое учреждение, тоже школа, но философская. Так и называлось она - Первая философская школа. Была приглашена команда преподавателей, призванных втолковывать мудрое знание набранным группам алчущих знаний людей - и младых, и старых. Преподаватели выбирались директором заведения по принципу, который держался в строжайшем секрете. Школа проповедовала учение: чем менее, тем более. Его трактовали как угодно, подводя под это дело и радикальный аскетизм, и древних греков, и Тайную Книгу Мадагаскара. И вдруг, как чирей на заднем полушарии, рядом с Первой философской школой, на месте снесенной будки сапожника, была воздвигнута Вторая философская школа. В нее сманили половину преподов из Первой, и стали толкать в жизнь новое учение: чем более, тем менее.
Ученики Первой школы - и стар и млад, вышли супротив аборигенов Второй с кольем (швабрами, граблями, бейсбольными битами) и дубьем (толкали перед собой спиленный, с обрубленным ветвями могучий дуб на колесах, планируя использовать его в качестве тарана). Философский вопрос решался целый день много волос было вырвано, много синяков поставлено. Внезапно тучи разошлись и воссияло солнышко. Освещаемый его лучами, на место побоища вышел благообразный старец и возвестил: "Более, да менее."