Страница:
Сенкевич Генрик
Нет пророка в своем отечестве
Генрик Сенкевич
Нет пророка в своем отечестве
- А, - сказал мой приятель, услышав это заглавие, - "Nul n'est prophete en son pays!"* Почему бы не назвать по-французски?
______________
* Нет пророка в своем отечестве! (франц.).
- От души бы рад, да как-то не подходит.
- Почему же это может не подойти? - спросил он. - Ты, cher* Воршилло, только начинаешь свою литературную карьеру; твое имя еще никому ничего не говорит. Pardon**, мой дорогой, но оно еще ничего не говорит. Я поручусь, что половина читателей только тогда возьмет в руки твою повестушку, если ты назовешь ее по-французски.
______________
* Дорогой (франц.).
** Извини (франц.).
И я подумал: кажись, он прав - название для повести все равно что имя для человека. Приятель мой обладает большим остроумием и опытом, - и это он меня научил, что имя для человека так много значит. Я сам некоторое время не мог решить этот вопрос, как, впрочем, и много других.
- Надо иметь отправную точку, - сказал он мне. - Есть у тебя, Воршилло, отправная точка?
- Как ты сказал?
- Никогда не спрашивай "как ты сказал?". Это отдает дурным тоном! Ты ведь заметил, что люди дурного тона часто повторяют: "Как, как ты сказал?"
- Заметил.
- Извини, что я говорю тебе такие вещи. Но я ввел тебя в дом к господину X., к нашему знаменитому В., к графу М. - словом, в лучшее наше общество; если хочешь быть туда вхожим, обязательно надо гнуться.
- Но о чем ты все-таки меня спрашиваешь?
- Есть ли у тебя отправная точка, принципы. Вчера я видел, как, разговаривая с князем Ц., ты бог знает как скривил лицо и стал ковырять пальцем в ухе. Это неуважение и доказывает, что у тебя либо совсем нет принципов, либо, еще хуже, они у тебя превратные.
Я ужасно покраснел и рад был бы уже признать, что принципов у меня вообще нет.
Но не пугайся, о читатель! Мой друг вооружил меня принципами, которых я неуклонно придерживаюсь до сего дня. И если ты их не обнаружишь в моем повествовании, то виною тому будет скорее неумелое мое перо, чем недостаток благих намерений.
А теперь я могу приступить к самому рассказу. Много пишут повестей, где героями являются такие люди или даже целые общественные круги, что каждый благовоспитанный человек, упоминая о них, всегда добавит: "С позволения сказать".
Я сам слышал, как жена сенатора К., представляя известного артиста В. госпоже Л., сказала:
- Разрешите представить вам господина... pardon, quel est votre nom?* А!! Господина В. ...Mais il a assez de talent pour nous amuser**, - добавила она тише.
______________
* Простите, как ваша фамилия? (франц.).
** У него достанет талантов, чтобы нас позабавить (франц.).
Талант может заменить собой знатную фамилию и открыть врата, обычно запертые для canaille*. Надо только уметь гнуться. К несчастью или к счастью, но наш герой не был ни поэтом, ни художником, ни музыкантом, ни скульптором - в общем, он не был длинноволосым любимцем муз; не было у него ни имения, ни положения; не был он сановником, не обладал необыкновенным остроумием, едва ли был красив, - короче, он не имел ничего, о чем сказано выше.
______________
* Чернь (франц.).
- Что же он имел?
- Двадцать семь лет.
- О, это немного.
В том-то и дело, что лет ему было немного; он был молод. Но кое-что у него было сверх этого: между местечком М. и Хлодницей, собственностью господ Хлодно, ему принадлежал Мжинек.
- Qu'est-ce que c'est que ca? *
______________
* Что это такое? (франц.).
- Тоже не бог весть что. Домик с заросшими кустами орешника, садом у речки, текущей вдоль тенистого берега, а кроме того, три, да еще и неполные, влуки* земли.
______________
* Влука - мера земли (около 16 1/2 га).
Но и это еще не все: было у него еще и нечто третье, что дало бы ему (если бы он того хотел) известное положение в свете.
Его звали Вильк* Гарбовецкий.
______________
* Волк (польск.).
Кто хоть немного знаком с историей, тот, возможно, слышал о Гарбовецких, которые в тарногродской битве мужественно сражались с саксонцами. Я, признаться, не знал, носили ли они прозвище Вильков, но приятель, о котором я говорил, просветил меня. Он, как человек весьма peritus* в геральдике, утверждал, что у нашего героя было в роду около пятнадцати сенаторов, а прозвище Вильк эта семья получила в древние времена за какой-то геройский подвиг. Весьма возможно, что сам Вильк Гарбовецкий, которого я знал, ничего о том и не ведал и даже не вменял себе в особую честь, что звали его Вильк Гарбовецкий.
______________
* Сведущий (лат.).
Со стыдом должен признать: наш герой не дорожил своим происхождением. Временами, однако, в нем вскипала благородная кровь; к сожалению, он утверждал, что это не благородная кровь, а оскорбленное чувство собственного достоинства. Однажды, например, богатый фабрикант чулок, в доме которого снова со стыдом сознаюсь - Вильк давал уроки, водил его по своим апартаментам.
- Вы, сударь, видите эту консоль? - спросил фабрикант.
- Вижу.
- Что же это такое? Как вы думаете?
- Думаю, что это консоль.
- Вы думаете, это мрамор? Вы, наверное, почтеннейший, думаете, что это мрамор? А это вовсе не мрамор, а алебастр. Видели ли вы что-либо подобное?
При последнем вопросе Вильк поморщился. А фабрикант повел его дальше.
- Видите ли вы, сударь, эту шкатулку?
- Вижу эту шкатулку.
- А как вы думаете, украшения на ней - это что?
- Бронза.
- Так вы, почтеннейший, думаете, что это бронза? - Тут фабрикант чмокнул, крякнул, хрюкнул и в тихом экстазе добавил: - Зо-ло-то! Видали вы что-либо подобное?
Вильк смерил его взглядом с ног до головы. Фабрикант не заметил этого и добродушно сказал:
- У кого такое добро, тому в жизни повезло.
А через минуту снова:
- Вы, сударь, видите этот портрет? - Тут он указал на собственный портрет, висевший между двух зеркал в салоне.
- Вижу. Наверное, это золотой телец?
- Телец - это телец. А это - мой портрет. И где же тут рога? Что это вы, сударь, говорите?
- А то, что рисовали тельца, а получился ваш портрет. А рога лежат в вашей кассе.
- Хо! Хо! Вильк показал старошляхетские зубы, - говорили в таких случаях в Варшаве.
Но Вильк утверждал, что говорить здесь о "старошляхетстве" глупость, и, несмотря на мои доводы, что он лишает факт колорита, стоял на своем:
- А пусть не кичится передо мной своим богатством!.. Homo sum*, повторял он не без гордости.
______________
* Я - человек (лат.).
Такие ложные взгляды заронила в него жизнь. Он вынужден был работать и бороться с нищетой. О, будь у него порядочное именьице, в мозгах у него, конечно, прояснилось бы.
Того же мнения был и мой приятель. В конце концов Вильк был чудак. Я его спросил однажды, зачем он столько работает, имея уже кое-какие деньжата, и что он думает делать дальше.
- Землю пахать, - ответил он коротко.
Я удивился.
- Слушай, Воршилло! - продолжал он. - Не говоря уж о том, что личная склонность влечет меня к земле, есть у меня и другие соображения. Распространение здравых и честных принципов, хотя бы сотня глупцов и смеялась над ними, - это обязанность честного человека. Город - источник мысли: тут у вас литераторы, газеты, книги, что угодно! В деревне же нужны примеры, там книг не читают. Вот потому я и еду в деревню, чтобы быть таким примером. А еще и потому, что мне так нравится.
Ах, читатель! Я, как и ты, понимаю, что он говорил глупости. Но я не посмел ему перечить, и мой приятель, образец хорошего тона, тоже не посмел, хотя оба мы не раз насмехались над подобными принципами. Высмеяли мы их и на этот раз, но лишь тогда, когда Вильк уже ушел: он говорил так смело и как-то так прямо глядел в глаза, когда говорил! Впрочем, хотя всякий благовоспитанный человек и должен быть чуть-чуть blase*, все же эти принципы несносны, непрактичны, опасны для нашего спокойствия. Однако над ними нельзя смеяться вслух, чтобы не слишком дразнить canaille.
______________
* Пресыщенный (франц.).
Итак, Вильк поселился в деревне. Он всегда обладал тем, что называется сильной волей. Окончив университет, он довольно быстро скопил немного денег сверх небольшого капитальца, который у него уже был, и купил Мжинек. В Варшаве его считали сумасшедшим, но он был доволен.
Хозяином он был хорошим, - он ведь изучал теорию сельского хозяйства и естественные науки. Был он весел и счастлив. Я видел все его письма к одному другу; первое из них, довольно примечательное, я здесь приведу.
"Я всегда любил природу, - писал Вильк. - Душа моя сохранила нетронутой впечатлительность к ней. Будь я поэтом, я воспел бы красоты моего Мжинека, но и не будучи им, я чувствую их во всей полноте. Ты не поверишь, как я счастлив!
Опишут тебе мои "Erga kai hemerai"*. Я работаю, как мужик: на заре сам выхожу с плугом в поле. Какие летом роскошные утра! Небо сияет, погода стоит великолепная. Свежесть и бодрость разлиты во всем. С лугов подымается пар, постепенно затихает кваканье лягушек, теперь очередь пташкам забить утреннюю зорю. Пробуждается земля, просыпается и деревенька; тут заскрипит журавль у колодца, там заревут волы. Душа радуется, Франек! Вот и пастух уже играет на свирели. Вот и девушка, ранняя ласточка, заплетая косу, заводит: "Дана, ой, дана!" В маленьком сельском костеле прозвонят к заутрене; тут и я бормочу молитву, покрикивая время от времени на волов. И вот уже, куда ни глянь, все пришло в движение. Люди хлопочут, трудятся на пашне. Короче говоря: я счастлив.
______________
* "Труды и дни" (греч.).
В полдень ложусь в тень под липами, читаю что-нибудь либо слушаю пчелиный хор над головой. Вечерами еще читаю или обдумываю то, что делал днем и что нужно сделать завтра. Одиночество мне не в тягость. Кроме старой ключницы да нескольких батраков, я никого не знаю во всей округе. Я решил на время оставаться немым примером для других; прежде всего поставить хозяйство Мжинека на образцовый лад, навести порядок, удобрить почву, извлечь из нее как можно больше пользы - это моя первая задача. Я заметил, что здравые и честные мысли потому так трудно прививаются и считаются краснобайством, что те, кто их провозглашает, меньше всего подтверждают их соответственными поступками. Сколько проповедников, возвещающих прекрасные принципы, должны были бы расхохотаться, если бы посмотрели друг другу в глаза! Повторяется история римских авгуров с той лишь разницей, что наши авгуры - а в этом вся суть - бестолковы. Так и есть, Франек! Бестолочи больше, чем злой воли. Впрочем, на деле результат получается тот же. Мне кажется, что понимание этого делает меня сильнее их. Но я не собираюсь читать кисло-сладкие проповеди, я хочу дела, а не споров. Пока что я учу своих батраков читать. Ты не поверишь, как они сначала этому противились. Когда не помогали уговоры, я брал одного-другого за шиворот и, пригрозив палкой, заставлял учиться; теперь они уже сами убедились и благодарят меня. Покамест я всем доволен. Дело идет, Франек, идет! Обо мне уже, наверно, немало судачат в окрестности; интересно, как мы здесь поладим. Вчера видел амазонку, проезжавшую мимо моей хижины. Ах! одного недостает мне в доме - женщины! Я просто истосковался по любви; к ней рвется вся мужская сторона моей натуры. Мне нужна любовь, мне нужно иметь жену и детей.
Обнимаю тебя
Вильк Гарбовецкий".
Письма эти мне достались от Франека, которому были адресованы, потому-то я и знаю так хорошо все, что касается Вилька. О чем говорили не только в окрестности, но и в самой Варшаве. Дамам нашим его поведение казалось оригинальным; даже мой приятель готов был ему, простить, что он поселился на хуторе и трудился, но... ходить самому за плугом... C'est affreux... c'est une honte!*
______________
* Это ужасно... это позор! (франц.).
Меж тем время шло месяц за месяцем, а в Мжинеке с каждым днем что-нибудь да улучшалось. Хорошо обработанная земля уже в первую жатву дала обильный урожай. Вильк даже получил немалый доход; плантация свеклы оказалась удивительно выгодной. К тому же он завел шелководство, больше стало у него и инвентаря. Все удивлялись его энергии, и вскоре вся округа говорила только о нем. А этого Вильк и хотел.
Наконец, он появился в обществе. Сперва он познакомился с уездными чиновниками, с которыми volens nolens* надо было поддерживать отношения. И сколько глупостей он при этом натворил! Ну что ему было за дело до того, что чиновники в маленьких городишках после службы не делают решительно ничего, а в служебные часы зубоскалят или сидят сложа руки? Ведь в этом нет ничего предосудительного. Вот несколько сцен из этих его отношений, описанных им самим в письмах.
______________
* Волей-неволей (лат.).
Однажды в доме уездного казначея, отца двух красивых дочек, Вильк сказал одному из чиновников:
- Господин Людвик, предлагаю вам заключить коммерческий союз.
Людвик был помощником судейского писаря и самым большим франтом в городе: он ходил в высокой касторовой шляпе, носил пенсне, а на пальце большой перстень с гербом. Этот перстень он купил по случаю у Гольдерива, но герб выдавал за свой родовой и таким образом стал аристократом. Разумеется, он был влюблен (кто не влюблен в маленьком городке?), и выражение лица у него было всегда мрачное и торжественное, что придавало ему вид весьма достойный и важный.
- А какой, собственно, союз вы мне предлагаете?
- Коммерческий. Я устраиваю читальню.
- Что? Что такое? - раздалось со всех сторон.
- Я даю сто рублей на книжки и помещаю их у господина Людвика. Каждый, кто внесет два злотых в месяц, имеет право читать, сколько ему угодно, будь он мещанин или чиновник. Из этих денег один злотый десять грошей пойдет мне на оборот капитала, пять грошей господину Людвику за помещение, а пятнадцать на покупку новых книжек. По рукам?
- Ничего не выйдет, ничего не выйдет! - вскричал бургомистр, большой пессимист, но авторитетное лицо в городе.
- А это уж мое дело.
- Я вам говорю это по опыту.
- По какому опыту?
- Вы, сударь, еще человек молодой...
- Тем лучше для меня.
- А хотите быть умнее всех. Недурно бы посоветоваться со старшими.
- Вот я вам и сообщаю, господа.
- Э, жили мы до сего времени спокойно и без читальни.
- Ну, если так, сударь, то хоть не мешайте, коли не хотите помочь.
Бургомистр на минуту оторвался от карт (в это время он играл) и, смерив Вилька взглядом с ног до головы, Промолвил:
- Не понимаю, откуда это у современной молодежи... Эй! Пики простые!
- Вист! - ответил приходский священник. - Как бы в этих книжках не было еще соблазну.
- Ваш ход. По мне - уж лучше преферанс.
- А я буду читать, - воскликнула дочь казначея. - Господин Вильк, какие там будут книжки? Ах, я так люблю трогательные! О!
- Ну что же, господин Людвик? Согласны? - спросил Вильк.
Людвик заерзал на стуле, покраснел, поправил галстук и, кашлянув, произнес:
- Я затрудняюсь... У меня нет времени.
- Я скажу, господа, - закричал Антош Дзембовский, землемер, - это все варшавские штучки, а мы покажем, что сами не глупее других.
- Само собой разумеется.
Вильк вообще не отличался терпением. Он пожал плечами и отправился к дамам.
Там ему больше повезло. Главное, он уговорил Камиллу - дочь казначея, даму сердца Людвика, - каковая Камилла просто-напросто приказала Людвику взять на себя обязанности библиотекаря.
Как видит читатель, Гарбовецкий безумствовал. Но в конце концов читальня все же была создана.
"Знаю, - писал он, - что потеряю свой сто рублей, но все-таки дело доведу до конца". И действительно, дело до конца довел и деньги потерял. Читать никто не хотел. Девицы надеялись получить легкое и приятное чтение и вот его не оказалось. Неудовольствие было всеобщим. Шляхта приняла весть о читальне как нельзя хуже. Я слышал весьма разумное рассуждение одного местного жителя. "Дайте им только науку, - говорил он о мелких чиновниках местечка, - дайте им образование, и ручаюсь, что они захотят стать с нами на равной ноге, захотят бывать у нас, чтобы их принимали в обществе, будут считать себя ровней нам. Клянусь богом, вообразите только, к чему это приведет! Не мутите им головы! Где же видано общество без низших и высших классов? Помните, что лишняя ученость нивелирует различия между классами. Я предупреждаю: вы идете навстречу мятежу! Я сказал и умываю руки! Я сделал все, что мог..."
Привожу это рассуждение только потому, что человек, который это говорил, знаменит по всему своему уезду.
И он был прав. Сколько ненужных вещей могли бы узнать из книжек эти девственные умы. Право же, по мне, лучше игрок в кости, картежник, пьяница, чем человек с вывихнутыми мозгами.
Напрасно также учил чиновников Вильк, что принимать угощения от обывателей нехорошо. Прежде всего и обывателю приятно показать себя иногда добрым хозяином, а во-вторых, никого к этому не принуждают - так уж принято. Речи Вилька вызывали всеобщее возмущение. "Господа, не притворяйтесь глухими, когда вам говорят дело, - сказал он. - Не нос для табакерки, а табакерка для носа".
Последние слова священник и помощник судьи поняли как намек, потому что оба нюхали табак.
Спросил я как-то одного чиновника, что думают о нем, то есть о Вильке.
- А почем я знаю, - сказал он. - Ни мужик, ни ксендз, ни шляхтич, ни чиновник, - вот так-то! Я даже думаю, не переодетый ли он...
- Кто?
- Ба! Вот до этого-то я и не могу додуматься.
С крестьянами Вильк обходился все-таки получше. Он завоевал привязанность своих батраков, которых у него стало шесть. "Я, - писал он, не миндальничаю со своими людьми; каждый из них должен выполнять свои обязанности, хочет он того или нет. Не поверишь, до чего бесит меня сентиментально-приторная литература для народа. Несколько таких книжек я привез из Варшавы. В одной, например, я нашел весьма трогательное повествование о том, как beatus* Кукуфин держал речь к народу и...
______________
* Блаженный (лат.).
...Уча народ с великим пылом,
На локтя два над лугом воспарил он,
чем "набожных поселян" растрогал до того, что все, кто воровал, перестали красть, а пьяницы выгнали корчмаря из села вон. Мораль заканчивается тем, что гораздо лучше быть добрым, чем злым, ибо доброго барин любит, а злого не любит.
Эти книжки я швырнул в печку. Советы, которые там даются господам, стоят не больше. Автор, например, поучает:
"Пожмите иногда мозолистую руку престарелого поселянина, разделяйте сельские забавы; пусть иногда барышня покружится в быстром танце с проворным пареньком; пусть барич подаст холеную руку сельской деве, пусть попросит ее спеть песенку..."
Я тут не кружусь с ними в быстром танце, не любезничаю с девой и не напиваюсь с мужиками в корчме. Я предпочитаю иногда сказать: "Эй, Бартек, пора бы подумать о пшенице! Игнац, приведи своего вола, - я пущу ему кровь. Францишкова, убирайте лен, он уже осыпается" и т.д. Книжки должен писать тот, кто знает нужды людей, для которых пишет, а если нет, так пусть уж лучше воробьев стреляет. Пока что я доволен своими людьми и живу с ними хорошо..."
Однако не всегда бывало хорошо. Мжинек, имение Вилька, находился по соседству с Хлодницей, имением господ Хлодно - людей весьма знатных, de la plus haute societe*, - с которыми меня познакомил мой приятель. Так вот по ночам хлодницкие крестьяне (как это бывает между соседями) учиняли потравы у Вилька на полях и пастбищах. В таких случаях Вильк был неумолимо суров. Мало того, что, собрав своих людей, он прогонял хлодницких крестьян, причем кое-кому, видно, изрядно доставалось, он еще занимал их скот и в конце концов чинил иск у войта. "Для меня, - писал он, - не так важны эти потравы, но я хочу отбить к ним охоту". И вот пошли всякие распри. Любопытный ответ дал один из обвиняемых на вопрос, зачем он пас скот в хлебах господина Гарбовецкого:
______________
* Из высшего общества (франц.).
- Какой же он господин, коли сам за плугом ходит; такому не грех и поле потравить.
Мой знакомый считал этот ответ замечательным. "C'est magnifique, magnifique!* - повторял он. - Однако же это доказывает, - говорил он, - что и у простого народа есть известное... comment cela s'appelle-t-il?** известное предчувствие той идеи, которую французы выражают словами: noblesse oblige"***.
______________
* Это великолепно, великолепно! (франц.).
** Как это называется? (франц.).
*** Благородство обязывает (франц.).
В связи с этим делом Вильк завязал более близкие отношения с господами Хлодно и бывал там впоследствии довольно часто.
- Признаться, - сказал мне господин Хлодно, - когда Вильк вошел в первый раз, мы и впрямь смотрели на него как на волка, nous l'avons regarde tout-a fait comme un vrai loup*.
______________
* Мы смотрели на него и впрямь как на настоящего волка (франц.).
Но именно в их доме и разыгралась самая важная часть его истории, поэтому я и опишу их отношения обстоятельно. Семья Хлодно состояла из хозяина, хозяйки и двух дочек: Люци и Богуни, маленькой, примерно тринадцатилетней девочки. Разумеете", в таком богатом доме не могло не быть еще и учительницы-француженки (полек там не держали). Учительницу звали мадемуазель Жильбер, что, впрочем, для нас не имеет значения.
Когда Вильк вошел в салон господ Хлодно, мадам Хлодно трижды направляла на него свой лорнет; ей хотелось узнать, что это за человек. К счастью, его происхождение там было известно. К тому же у Вилька была благородная внешность и непринужденное обхождение, поэтому он обычно сразу нравился. Люци посматривала на него с любопытством, а маленькая Богуня, робкое и грустное дитя, уставилась на него своими печальными глазками. Господин Хлодно представил его так:
- Ma chere*, это господин Вильк Гарбовецкий, которым ты, кажется, интересовалась.
______________
* Моя дорогая (франц.).
После чего он повернулся на каблуках и вышел из комнаты. Барыня, уже успевшая осмотреть Вилька, ответила, не глядя на него:
- Я слышала, что он наш сосед?
- Совершенно верно, хозяйничаю в Мжинеке.
- Почему же до сих пор мы не имели счастья видеть его?
- Были у меня дела более неотложные, у себя дома.
Этот ответ, столь же нелюбезный, сколь дерзкий, произвел, однако, неожиданный эффект. Барыня подняла глаза от рукоделия и смерила Вилька с ног до головы. Ответ ей понравился Действительно, чтобы так ответить, надо было быть наглецом либо иметь право обидеться на слишком холодный прием. Барыня вспомнила, что ее собеседника зовут Вильк Гарбовецкий, потому и промолвила несравненно более сладко:
- Да, впрочем, мы лишь недавно приехали из Варшавы.
- Вы прожили лето в городе?
- Oh oui*, ради воспитания моих дочерей.
______________
* О да (франц.).
Тут Люци сделала шаг вперед, а маленькая Богуня отступила на шаг назад.
- Вы, сударь, знаете Варшаву? - спросила снова госпожа Хлодно.
- Я всего лишь три года живу в деревне.
- У нас в Варшаве есть кузены... Граф В. Вы его знаете?
- Знаю.
- Откуда вы его знаете?
- Я бывал на его вторниках.
- У графа В.? Это один из богатейших наших магнатов.
- Возможно.
- И вы бывали у него на вторниках?
- Да, как и другие.
- Ah, c'est tres bien, c'est tres bien*, что вы бывали у него на вторниках. А как его мигрень?
______________
* Это прекрасно, это прекрасно (франц.).
- Не знаю.
- Он ведь часто нам пишет. Он жалуется на мигрень, но в последнем письме сообщает, что ему уже лучше.
- Весьма этому рад.
В эту минуту вошел господин Хлодно.
- Imaginez*, - закричала хозяйка, - мсье Вильк Гарбовецкий connait notre cousin, le comte W.**, и, больше того, бывал у него на вторниках.
______________
* Вообразите (франц.).
** Знаком с нашим кузеном, графом В. (франц.).
Господин Хлодно снисходительно усмехнулся.
- Милейший, достойнейший человек наш кузен граф В.! А вы не заметили, как он похож на лорда?..
- Не заметил.
- Ну просто вылитый лорд! Говорю я ему как-то в клубе: "Граф, ты похож на Пальмерстона". - "You are block-head*, дорогой мой Ты дурень", - говорит он мне. Как великолепно он произнес это: "You are block-head".
______________
* Ты болван (англ.).
Вильк улыбнулся.
- Вы понимаете по-английски? - быстро спросила госпожа Хлодно.
- Да, я знаю этот язык.
- И говорите на нем?
- Да.
- Ах, это теперь такой необходимый язык, - вставила Люци.
- Почему же именно теперь? - спросил Вильк.
- Он необычайно модный. Во всех знатных семьях барышни учатся по-английски.
- А зачем?
- Это модно.
- А не лучше ли учить немецкий?
- Если бы это было модно...
- Fi donc', господин Вильк. Какой благовоспитанный человек говорит по-немецки? Ведь сами немцы, если они хорошо воспитаны, не пользуются этим языком.
______________
* Да что вы (франц.).
- А немецкая литература?
- Les romans allemands sont insupportables*.
______________
* Немецкие романы несносны (франц.).
- Возможно. А наука, поэзия?
- Серьезные вещи - это не для нас, женщин, а поэзия...
- Только морочит головы, - прервал господин Хлодно. - Говорю вам: только морочит головы. У меня у самого в молодости голова была заморочена всем этим. Говорит мне однажды маршалок* Оновруцкий...
______________
* Маршалок - предводитель дворянства.
В этот момент в комнату вошла мадемуазель Жильбер, молодая девушка с серьезным и миловидным лицом. Ее приход не имел бы значения, если бы не то, что с этой минуты разговор завязался по-французски, причем Вильк бесконечно выиграл во мнении дам.
- Поразительно! - сказала хозяйка после его ухода. - У этого человека изысканное произношение!
- Скажу вам, мамочка, что он даже грассирует. Клянусь вам, грассирует!
- Люци права. Parole d'honneur*, он грассирует... эр... эр... Да, да!
______________
* Честное слово (франц.).
В общем Вильк понравился господам Хлодно, и хоть они и посоветовали Люци вести себя с ним "со всей осмотрительностью", все же его и впредь принимали довольно приветливо. У хозяйки здесь была своя цель: ее интересовал английский язык, которым Вильк действительно владел прекрасно; ей хотелось, чтобы и ее дочки говорили на нем так же хорошо. Вильку предложили учить барышень по-английски, на что он после некоторых колебаний согласился. "Даю уроки у Хлодно, - писал он своему приятелю. - Я взялся за это, чтобы иметь влияние на младшее поколение. Эти люди одновременно и смешат и бесят меня. Их глупость безгранична, как милосердие божие. И все же что-то влечет меня к ним! Ты, малый рассудительный, пожуришь меня, если признаюсь тебе, что это "что-то" - Люци. Знаю, знаю, заранее предвижу твои предостережения. Ты прав. Но влияние мужского сердца на женщину тоже может оказаться сильным. Она испорчена воспитанием; впрочем, я еще не люблю ее, а если она меня и привлекает, то лишь потому, что в ней мало кокетства, да еще потому, что я сам ощущаю неодолимую потребность наконец кого-нибудь полюбить. Признаюсь, когда дня два тому назад, склоняясь над книгой, она коснулась кудрями моего виска, все мое существо как бы обожгло пламенем. Вспомни, что мне двадцать семь лет. Любви ко всему роду человеческому мне недостаточно. В конце концов не впаду же я из-за этого в ничтожество..."
Нет пророка в своем отечестве
- А, - сказал мой приятель, услышав это заглавие, - "Nul n'est prophete en son pays!"* Почему бы не назвать по-французски?
______________
* Нет пророка в своем отечестве! (франц.).
- От души бы рад, да как-то не подходит.
- Почему же это может не подойти? - спросил он. - Ты, cher* Воршилло, только начинаешь свою литературную карьеру; твое имя еще никому ничего не говорит. Pardon**, мой дорогой, но оно еще ничего не говорит. Я поручусь, что половина читателей только тогда возьмет в руки твою повестушку, если ты назовешь ее по-французски.
______________
* Дорогой (франц.).
** Извини (франц.).
И я подумал: кажись, он прав - название для повести все равно что имя для человека. Приятель мой обладает большим остроумием и опытом, - и это он меня научил, что имя для человека так много значит. Я сам некоторое время не мог решить этот вопрос, как, впрочем, и много других.
- Надо иметь отправную точку, - сказал он мне. - Есть у тебя, Воршилло, отправная точка?
- Как ты сказал?
- Никогда не спрашивай "как ты сказал?". Это отдает дурным тоном! Ты ведь заметил, что люди дурного тона часто повторяют: "Как, как ты сказал?"
- Заметил.
- Извини, что я говорю тебе такие вещи. Но я ввел тебя в дом к господину X., к нашему знаменитому В., к графу М. - словом, в лучшее наше общество; если хочешь быть туда вхожим, обязательно надо гнуться.
- Но о чем ты все-таки меня спрашиваешь?
- Есть ли у тебя отправная точка, принципы. Вчера я видел, как, разговаривая с князем Ц., ты бог знает как скривил лицо и стал ковырять пальцем в ухе. Это неуважение и доказывает, что у тебя либо совсем нет принципов, либо, еще хуже, они у тебя превратные.
Я ужасно покраснел и рад был бы уже признать, что принципов у меня вообще нет.
Но не пугайся, о читатель! Мой друг вооружил меня принципами, которых я неуклонно придерживаюсь до сего дня. И если ты их не обнаружишь в моем повествовании, то виною тому будет скорее неумелое мое перо, чем недостаток благих намерений.
А теперь я могу приступить к самому рассказу. Много пишут повестей, где героями являются такие люди или даже целые общественные круги, что каждый благовоспитанный человек, упоминая о них, всегда добавит: "С позволения сказать".
Я сам слышал, как жена сенатора К., представляя известного артиста В. госпоже Л., сказала:
- Разрешите представить вам господина... pardon, quel est votre nom?* А!! Господина В. ...Mais il a assez de talent pour nous amuser**, - добавила она тише.
______________
* Простите, как ваша фамилия? (франц.).
** У него достанет талантов, чтобы нас позабавить (франц.).
Талант может заменить собой знатную фамилию и открыть врата, обычно запертые для canaille*. Надо только уметь гнуться. К несчастью или к счастью, но наш герой не был ни поэтом, ни художником, ни музыкантом, ни скульптором - в общем, он не был длинноволосым любимцем муз; не было у него ни имения, ни положения; не был он сановником, не обладал необыкновенным остроумием, едва ли был красив, - короче, он не имел ничего, о чем сказано выше.
______________
* Чернь (франц.).
- Что же он имел?
- Двадцать семь лет.
- О, это немного.
В том-то и дело, что лет ему было немного; он был молод. Но кое-что у него было сверх этого: между местечком М. и Хлодницей, собственностью господ Хлодно, ему принадлежал Мжинек.
- Qu'est-ce que c'est que ca? *
______________
* Что это такое? (франц.).
- Тоже не бог весть что. Домик с заросшими кустами орешника, садом у речки, текущей вдоль тенистого берега, а кроме того, три, да еще и неполные, влуки* земли.
______________
* Влука - мера земли (около 16 1/2 га).
Но и это еще не все: было у него еще и нечто третье, что дало бы ему (если бы он того хотел) известное положение в свете.
Его звали Вильк* Гарбовецкий.
______________
* Волк (польск.).
Кто хоть немного знаком с историей, тот, возможно, слышал о Гарбовецких, которые в тарногродской битве мужественно сражались с саксонцами. Я, признаться, не знал, носили ли они прозвище Вильков, но приятель, о котором я говорил, просветил меня. Он, как человек весьма peritus* в геральдике, утверждал, что у нашего героя было в роду около пятнадцати сенаторов, а прозвище Вильк эта семья получила в древние времена за какой-то геройский подвиг. Весьма возможно, что сам Вильк Гарбовецкий, которого я знал, ничего о том и не ведал и даже не вменял себе в особую честь, что звали его Вильк Гарбовецкий.
______________
* Сведущий (лат.).
Со стыдом должен признать: наш герой не дорожил своим происхождением. Временами, однако, в нем вскипала благородная кровь; к сожалению, он утверждал, что это не благородная кровь, а оскорбленное чувство собственного достоинства. Однажды, например, богатый фабрикант чулок, в доме которого снова со стыдом сознаюсь - Вильк давал уроки, водил его по своим апартаментам.
- Вы, сударь, видите эту консоль? - спросил фабрикант.
- Вижу.
- Что же это такое? Как вы думаете?
- Думаю, что это консоль.
- Вы думаете, это мрамор? Вы, наверное, почтеннейший, думаете, что это мрамор? А это вовсе не мрамор, а алебастр. Видели ли вы что-либо подобное?
При последнем вопросе Вильк поморщился. А фабрикант повел его дальше.
- Видите ли вы, сударь, эту шкатулку?
- Вижу эту шкатулку.
- А как вы думаете, украшения на ней - это что?
- Бронза.
- Так вы, почтеннейший, думаете, что это бронза? - Тут фабрикант чмокнул, крякнул, хрюкнул и в тихом экстазе добавил: - Зо-ло-то! Видали вы что-либо подобное?
Вильк смерил его взглядом с ног до головы. Фабрикант не заметил этого и добродушно сказал:
- У кого такое добро, тому в жизни повезло.
А через минуту снова:
- Вы, сударь, видите этот портрет? - Тут он указал на собственный портрет, висевший между двух зеркал в салоне.
- Вижу. Наверное, это золотой телец?
- Телец - это телец. А это - мой портрет. И где же тут рога? Что это вы, сударь, говорите?
- А то, что рисовали тельца, а получился ваш портрет. А рога лежат в вашей кассе.
- Хо! Хо! Вильк показал старошляхетские зубы, - говорили в таких случаях в Варшаве.
Но Вильк утверждал, что говорить здесь о "старошляхетстве" глупость, и, несмотря на мои доводы, что он лишает факт колорита, стоял на своем:
- А пусть не кичится передо мной своим богатством!.. Homo sum*, повторял он не без гордости.
______________
* Я - человек (лат.).
Такие ложные взгляды заронила в него жизнь. Он вынужден был работать и бороться с нищетой. О, будь у него порядочное именьице, в мозгах у него, конечно, прояснилось бы.
Того же мнения был и мой приятель. В конце концов Вильк был чудак. Я его спросил однажды, зачем он столько работает, имея уже кое-какие деньжата, и что он думает делать дальше.
- Землю пахать, - ответил он коротко.
Я удивился.
- Слушай, Воршилло! - продолжал он. - Не говоря уж о том, что личная склонность влечет меня к земле, есть у меня и другие соображения. Распространение здравых и честных принципов, хотя бы сотня глупцов и смеялась над ними, - это обязанность честного человека. Город - источник мысли: тут у вас литераторы, газеты, книги, что угодно! В деревне же нужны примеры, там книг не читают. Вот потому я и еду в деревню, чтобы быть таким примером. А еще и потому, что мне так нравится.
Ах, читатель! Я, как и ты, понимаю, что он говорил глупости. Но я не посмел ему перечить, и мой приятель, образец хорошего тона, тоже не посмел, хотя оба мы не раз насмехались над подобными принципами. Высмеяли мы их и на этот раз, но лишь тогда, когда Вильк уже ушел: он говорил так смело и как-то так прямо глядел в глаза, когда говорил! Впрочем, хотя всякий благовоспитанный человек и должен быть чуть-чуть blase*, все же эти принципы несносны, непрактичны, опасны для нашего спокойствия. Однако над ними нельзя смеяться вслух, чтобы не слишком дразнить canaille.
______________
* Пресыщенный (франц.).
Итак, Вильк поселился в деревне. Он всегда обладал тем, что называется сильной волей. Окончив университет, он довольно быстро скопил немного денег сверх небольшого капитальца, который у него уже был, и купил Мжинек. В Варшаве его считали сумасшедшим, но он был доволен.
Хозяином он был хорошим, - он ведь изучал теорию сельского хозяйства и естественные науки. Был он весел и счастлив. Я видел все его письма к одному другу; первое из них, довольно примечательное, я здесь приведу.
"Я всегда любил природу, - писал Вильк. - Душа моя сохранила нетронутой впечатлительность к ней. Будь я поэтом, я воспел бы красоты моего Мжинека, но и не будучи им, я чувствую их во всей полноте. Ты не поверишь, как я счастлив!
Опишут тебе мои "Erga kai hemerai"*. Я работаю, как мужик: на заре сам выхожу с плугом в поле. Какие летом роскошные утра! Небо сияет, погода стоит великолепная. Свежесть и бодрость разлиты во всем. С лугов подымается пар, постепенно затихает кваканье лягушек, теперь очередь пташкам забить утреннюю зорю. Пробуждается земля, просыпается и деревенька; тут заскрипит журавль у колодца, там заревут волы. Душа радуется, Франек! Вот и пастух уже играет на свирели. Вот и девушка, ранняя ласточка, заплетая косу, заводит: "Дана, ой, дана!" В маленьком сельском костеле прозвонят к заутрене; тут и я бормочу молитву, покрикивая время от времени на волов. И вот уже, куда ни глянь, все пришло в движение. Люди хлопочут, трудятся на пашне. Короче говоря: я счастлив.
______________
* "Труды и дни" (греч.).
В полдень ложусь в тень под липами, читаю что-нибудь либо слушаю пчелиный хор над головой. Вечерами еще читаю или обдумываю то, что делал днем и что нужно сделать завтра. Одиночество мне не в тягость. Кроме старой ключницы да нескольких батраков, я никого не знаю во всей округе. Я решил на время оставаться немым примером для других; прежде всего поставить хозяйство Мжинека на образцовый лад, навести порядок, удобрить почву, извлечь из нее как можно больше пользы - это моя первая задача. Я заметил, что здравые и честные мысли потому так трудно прививаются и считаются краснобайством, что те, кто их провозглашает, меньше всего подтверждают их соответственными поступками. Сколько проповедников, возвещающих прекрасные принципы, должны были бы расхохотаться, если бы посмотрели друг другу в глаза! Повторяется история римских авгуров с той лишь разницей, что наши авгуры - а в этом вся суть - бестолковы. Так и есть, Франек! Бестолочи больше, чем злой воли. Впрочем, на деле результат получается тот же. Мне кажется, что понимание этого делает меня сильнее их. Но я не собираюсь читать кисло-сладкие проповеди, я хочу дела, а не споров. Пока что я учу своих батраков читать. Ты не поверишь, как они сначала этому противились. Когда не помогали уговоры, я брал одного-другого за шиворот и, пригрозив палкой, заставлял учиться; теперь они уже сами убедились и благодарят меня. Покамест я всем доволен. Дело идет, Франек, идет! Обо мне уже, наверно, немало судачат в окрестности; интересно, как мы здесь поладим. Вчера видел амазонку, проезжавшую мимо моей хижины. Ах! одного недостает мне в доме - женщины! Я просто истосковался по любви; к ней рвется вся мужская сторона моей натуры. Мне нужна любовь, мне нужно иметь жену и детей.
Обнимаю тебя
Вильк Гарбовецкий".
Письма эти мне достались от Франека, которому были адресованы, потому-то я и знаю так хорошо все, что касается Вилька. О чем говорили не только в окрестности, но и в самой Варшаве. Дамам нашим его поведение казалось оригинальным; даже мой приятель готов был ему, простить, что он поселился на хуторе и трудился, но... ходить самому за плугом... C'est affreux... c'est une honte!*
______________
* Это ужасно... это позор! (франц.).
Меж тем время шло месяц за месяцем, а в Мжинеке с каждым днем что-нибудь да улучшалось. Хорошо обработанная земля уже в первую жатву дала обильный урожай. Вильк даже получил немалый доход; плантация свеклы оказалась удивительно выгодной. К тому же он завел шелководство, больше стало у него и инвентаря. Все удивлялись его энергии, и вскоре вся округа говорила только о нем. А этого Вильк и хотел.
Наконец, он появился в обществе. Сперва он познакомился с уездными чиновниками, с которыми volens nolens* надо было поддерживать отношения. И сколько глупостей он при этом натворил! Ну что ему было за дело до того, что чиновники в маленьких городишках после службы не делают решительно ничего, а в служебные часы зубоскалят или сидят сложа руки? Ведь в этом нет ничего предосудительного. Вот несколько сцен из этих его отношений, описанных им самим в письмах.
______________
* Волей-неволей (лат.).
Однажды в доме уездного казначея, отца двух красивых дочек, Вильк сказал одному из чиновников:
- Господин Людвик, предлагаю вам заключить коммерческий союз.
Людвик был помощником судейского писаря и самым большим франтом в городе: он ходил в высокой касторовой шляпе, носил пенсне, а на пальце большой перстень с гербом. Этот перстень он купил по случаю у Гольдерива, но герб выдавал за свой родовой и таким образом стал аристократом. Разумеется, он был влюблен (кто не влюблен в маленьком городке?), и выражение лица у него было всегда мрачное и торжественное, что придавало ему вид весьма достойный и важный.
- А какой, собственно, союз вы мне предлагаете?
- Коммерческий. Я устраиваю читальню.
- Что? Что такое? - раздалось со всех сторон.
- Я даю сто рублей на книжки и помещаю их у господина Людвика. Каждый, кто внесет два злотых в месяц, имеет право читать, сколько ему угодно, будь он мещанин или чиновник. Из этих денег один злотый десять грошей пойдет мне на оборот капитала, пять грошей господину Людвику за помещение, а пятнадцать на покупку новых книжек. По рукам?
- Ничего не выйдет, ничего не выйдет! - вскричал бургомистр, большой пессимист, но авторитетное лицо в городе.
- А это уж мое дело.
- Я вам говорю это по опыту.
- По какому опыту?
- Вы, сударь, еще человек молодой...
- Тем лучше для меня.
- А хотите быть умнее всех. Недурно бы посоветоваться со старшими.
- Вот я вам и сообщаю, господа.
- Э, жили мы до сего времени спокойно и без читальни.
- Ну, если так, сударь, то хоть не мешайте, коли не хотите помочь.
Бургомистр на минуту оторвался от карт (в это время он играл) и, смерив Вилька взглядом с ног до головы, Промолвил:
- Не понимаю, откуда это у современной молодежи... Эй! Пики простые!
- Вист! - ответил приходский священник. - Как бы в этих книжках не было еще соблазну.
- Ваш ход. По мне - уж лучше преферанс.
- А я буду читать, - воскликнула дочь казначея. - Господин Вильк, какие там будут книжки? Ах, я так люблю трогательные! О!
- Ну что же, господин Людвик? Согласны? - спросил Вильк.
Людвик заерзал на стуле, покраснел, поправил галстук и, кашлянув, произнес:
- Я затрудняюсь... У меня нет времени.
- Я скажу, господа, - закричал Антош Дзембовский, землемер, - это все варшавские штучки, а мы покажем, что сами не глупее других.
- Само собой разумеется.
Вильк вообще не отличался терпением. Он пожал плечами и отправился к дамам.
Там ему больше повезло. Главное, он уговорил Камиллу - дочь казначея, даму сердца Людвика, - каковая Камилла просто-напросто приказала Людвику взять на себя обязанности библиотекаря.
Как видит читатель, Гарбовецкий безумствовал. Но в конце концов читальня все же была создана.
"Знаю, - писал он, - что потеряю свой сто рублей, но все-таки дело доведу до конца". И действительно, дело до конца довел и деньги потерял. Читать никто не хотел. Девицы надеялись получить легкое и приятное чтение и вот его не оказалось. Неудовольствие было всеобщим. Шляхта приняла весть о читальне как нельзя хуже. Я слышал весьма разумное рассуждение одного местного жителя. "Дайте им только науку, - говорил он о мелких чиновниках местечка, - дайте им образование, и ручаюсь, что они захотят стать с нами на равной ноге, захотят бывать у нас, чтобы их принимали в обществе, будут считать себя ровней нам. Клянусь богом, вообразите только, к чему это приведет! Не мутите им головы! Где же видано общество без низших и высших классов? Помните, что лишняя ученость нивелирует различия между классами. Я предупреждаю: вы идете навстречу мятежу! Я сказал и умываю руки! Я сделал все, что мог..."
Привожу это рассуждение только потому, что человек, который это говорил, знаменит по всему своему уезду.
И он был прав. Сколько ненужных вещей могли бы узнать из книжек эти девственные умы. Право же, по мне, лучше игрок в кости, картежник, пьяница, чем человек с вывихнутыми мозгами.
Напрасно также учил чиновников Вильк, что принимать угощения от обывателей нехорошо. Прежде всего и обывателю приятно показать себя иногда добрым хозяином, а во-вторых, никого к этому не принуждают - так уж принято. Речи Вилька вызывали всеобщее возмущение. "Господа, не притворяйтесь глухими, когда вам говорят дело, - сказал он. - Не нос для табакерки, а табакерка для носа".
Последние слова священник и помощник судьи поняли как намек, потому что оба нюхали табак.
Спросил я как-то одного чиновника, что думают о нем, то есть о Вильке.
- А почем я знаю, - сказал он. - Ни мужик, ни ксендз, ни шляхтич, ни чиновник, - вот так-то! Я даже думаю, не переодетый ли он...
- Кто?
- Ба! Вот до этого-то я и не могу додуматься.
С крестьянами Вильк обходился все-таки получше. Он завоевал привязанность своих батраков, которых у него стало шесть. "Я, - писал он, не миндальничаю со своими людьми; каждый из них должен выполнять свои обязанности, хочет он того или нет. Не поверишь, до чего бесит меня сентиментально-приторная литература для народа. Несколько таких книжек я привез из Варшавы. В одной, например, я нашел весьма трогательное повествование о том, как beatus* Кукуфин держал речь к народу и...
______________
* Блаженный (лат.).
...Уча народ с великим пылом,
На локтя два над лугом воспарил он,
чем "набожных поселян" растрогал до того, что все, кто воровал, перестали красть, а пьяницы выгнали корчмаря из села вон. Мораль заканчивается тем, что гораздо лучше быть добрым, чем злым, ибо доброго барин любит, а злого не любит.
Эти книжки я швырнул в печку. Советы, которые там даются господам, стоят не больше. Автор, например, поучает:
"Пожмите иногда мозолистую руку престарелого поселянина, разделяйте сельские забавы; пусть иногда барышня покружится в быстром танце с проворным пареньком; пусть барич подаст холеную руку сельской деве, пусть попросит ее спеть песенку..."
Я тут не кружусь с ними в быстром танце, не любезничаю с девой и не напиваюсь с мужиками в корчме. Я предпочитаю иногда сказать: "Эй, Бартек, пора бы подумать о пшенице! Игнац, приведи своего вола, - я пущу ему кровь. Францишкова, убирайте лен, он уже осыпается" и т.д. Книжки должен писать тот, кто знает нужды людей, для которых пишет, а если нет, так пусть уж лучше воробьев стреляет. Пока что я доволен своими людьми и живу с ними хорошо..."
Однако не всегда бывало хорошо. Мжинек, имение Вилька, находился по соседству с Хлодницей, имением господ Хлодно - людей весьма знатных, de la plus haute societe*, - с которыми меня познакомил мой приятель. Так вот по ночам хлодницкие крестьяне (как это бывает между соседями) учиняли потравы у Вилька на полях и пастбищах. В таких случаях Вильк был неумолимо суров. Мало того, что, собрав своих людей, он прогонял хлодницких крестьян, причем кое-кому, видно, изрядно доставалось, он еще занимал их скот и в конце концов чинил иск у войта. "Для меня, - писал он, - не так важны эти потравы, но я хочу отбить к ним охоту". И вот пошли всякие распри. Любопытный ответ дал один из обвиняемых на вопрос, зачем он пас скот в хлебах господина Гарбовецкого:
______________
* Из высшего общества (франц.).
- Какой же он господин, коли сам за плугом ходит; такому не грех и поле потравить.
Мой знакомый считал этот ответ замечательным. "C'est magnifique, magnifique!* - повторял он. - Однако же это доказывает, - говорил он, - что и у простого народа есть известное... comment cela s'appelle-t-il?** известное предчувствие той идеи, которую французы выражают словами: noblesse oblige"***.
______________
* Это великолепно, великолепно! (франц.).
** Как это называется? (франц.).
*** Благородство обязывает (франц.).
В связи с этим делом Вильк завязал более близкие отношения с господами Хлодно и бывал там впоследствии довольно часто.
- Признаться, - сказал мне господин Хлодно, - когда Вильк вошел в первый раз, мы и впрямь смотрели на него как на волка, nous l'avons regarde tout-a fait comme un vrai loup*.
______________
* Мы смотрели на него и впрямь как на настоящего волка (франц.).
Но именно в их доме и разыгралась самая важная часть его истории, поэтому я и опишу их отношения обстоятельно. Семья Хлодно состояла из хозяина, хозяйки и двух дочек: Люци и Богуни, маленькой, примерно тринадцатилетней девочки. Разумеете", в таком богатом доме не могло не быть еще и учительницы-француженки (полек там не держали). Учительницу звали мадемуазель Жильбер, что, впрочем, для нас не имеет значения.
Когда Вильк вошел в салон господ Хлодно, мадам Хлодно трижды направляла на него свой лорнет; ей хотелось узнать, что это за человек. К счастью, его происхождение там было известно. К тому же у Вилька была благородная внешность и непринужденное обхождение, поэтому он обычно сразу нравился. Люци посматривала на него с любопытством, а маленькая Богуня, робкое и грустное дитя, уставилась на него своими печальными глазками. Господин Хлодно представил его так:
- Ma chere*, это господин Вильк Гарбовецкий, которым ты, кажется, интересовалась.
______________
* Моя дорогая (франц.).
После чего он повернулся на каблуках и вышел из комнаты. Барыня, уже успевшая осмотреть Вилька, ответила, не глядя на него:
- Я слышала, что он наш сосед?
- Совершенно верно, хозяйничаю в Мжинеке.
- Почему же до сих пор мы не имели счастья видеть его?
- Были у меня дела более неотложные, у себя дома.
Этот ответ, столь же нелюбезный, сколь дерзкий, произвел, однако, неожиданный эффект. Барыня подняла глаза от рукоделия и смерила Вилька с ног до головы. Ответ ей понравился Действительно, чтобы так ответить, надо было быть наглецом либо иметь право обидеться на слишком холодный прием. Барыня вспомнила, что ее собеседника зовут Вильк Гарбовецкий, потому и промолвила несравненно более сладко:
- Да, впрочем, мы лишь недавно приехали из Варшавы.
- Вы прожили лето в городе?
- Oh oui*, ради воспитания моих дочерей.
______________
* О да (франц.).
Тут Люци сделала шаг вперед, а маленькая Богуня отступила на шаг назад.
- Вы, сударь, знаете Варшаву? - спросила снова госпожа Хлодно.
- Я всего лишь три года живу в деревне.
- У нас в Варшаве есть кузены... Граф В. Вы его знаете?
- Знаю.
- Откуда вы его знаете?
- Я бывал на его вторниках.
- У графа В.? Это один из богатейших наших магнатов.
- Возможно.
- И вы бывали у него на вторниках?
- Да, как и другие.
- Ah, c'est tres bien, c'est tres bien*, что вы бывали у него на вторниках. А как его мигрень?
______________
* Это прекрасно, это прекрасно (франц.).
- Не знаю.
- Он ведь часто нам пишет. Он жалуется на мигрень, но в последнем письме сообщает, что ему уже лучше.
- Весьма этому рад.
В эту минуту вошел господин Хлодно.
- Imaginez*, - закричала хозяйка, - мсье Вильк Гарбовецкий connait notre cousin, le comte W.**, и, больше того, бывал у него на вторниках.
______________
* Вообразите (франц.).
** Знаком с нашим кузеном, графом В. (франц.).
Господин Хлодно снисходительно усмехнулся.
- Милейший, достойнейший человек наш кузен граф В.! А вы не заметили, как он похож на лорда?..
- Не заметил.
- Ну просто вылитый лорд! Говорю я ему как-то в клубе: "Граф, ты похож на Пальмерстона". - "You are block-head*, дорогой мой Ты дурень", - говорит он мне. Как великолепно он произнес это: "You are block-head".
______________
* Ты болван (англ.).
Вильк улыбнулся.
- Вы понимаете по-английски? - быстро спросила госпожа Хлодно.
- Да, я знаю этот язык.
- И говорите на нем?
- Да.
- Ах, это теперь такой необходимый язык, - вставила Люци.
- Почему же именно теперь? - спросил Вильк.
- Он необычайно модный. Во всех знатных семьях барышни учатся по-английски.
- А зачем?
- Это модно.
- А не лучше ли учить немецкий?
- Если бы это было модно...
- Fi donc', господин Вильк. Какой благовоспитанный человек говорит по-немецки? Ведь сами немцы, если они хорошо воспитаны, не пользуются этим языком.
______________
* Да что вы (франц.).
- А немецкая литература?
- Les romans allemands sont insupportables*.
______________
* Немецкие романы несносны (франц.).
- Возможно. А наука, поэзия?
- Серьезные вещи - это не для нас, женщин, а поэзия...
- Только морочит головы, - прервал господин Хлодно. - Говорю вам: только морочит головы. У меня у самого в молодости голова была заморочена всем этим. Говорит мне однажды маршалок* Оновруцкий...
______________
* Маршалок - предводитель дворянства.
В этот момент в комнату вошла мадемуазель Жильбер, молодая девушка с серьезным и миловидным лицом. Ее приход не имел бы значения, если бы не то, что с этой минуты разговор завязался по-французски, причем Вильк бесконечно выиграл во мнении дам.
- Поразительно! - сказала хозяйка после его ухода. - У этого человека изысканное произношение!
- Скажу вам, мамочка, что он даже грассирует. Клянусь вам, грассирует!
- Люци права. Parole d'honneur*, он грассирует... эр... эр... Да, да!
______________
* Честное слово (франц.).
В общем Вильк понравился господам Хлодно, и хоть они и посоветовали Люци вести себя с ним "со всей осмотрительностью", все же его и впредь принимали довольно приветливо. У хозяйки здесь была своя цель: ее интересовал английский язык, которым Вильк действительно владел прекрасно; ей хотелось, чтобы и ее дочки говорили на нем так же хорошо. Вильку предложили учить барышень по-английски, на что он после некоторых колебаний согласился. "Даю уроки у Хлодно, - писал он своему приятелю. - Я взялся за это, чтобы иметь влияние на младшее поколение. Эти люди одновременно и смешат и бесят меня. Их глупость безгранична, как милосердие божие. И все же что-то влечет меня к ним! Ты, малый рассудительный, пожуришь меня, если признаюсь тебе, что это "что-то" - Люци. Знаю, знаю, заранее предвижу твои предостережения. Ты прав. Но влияние мужского сердца на женщину тоже может оказаться сильным. Она испорчена воспитанием; впрочем, я еще не люблю ее, а если она меня и привлекает, то лишь потому, что в ней мало кокетства, да еще потому, что я сам ощущаю неодолимую потребность наконец кого-нибудь полюбить. Признаюсь, когда дня два тому назад, склоняясь над книгой, она коснулась кудрями моего виска, все мое существо как бы обожгло пламенем. Вспомни, что мне двадцать семь лет. Любви ко всему роду человеческому мне недостаточно. В конце концов не впаду же я из-за этого в ничтожество..."