Страница:
Беринг выступает как горячий патриот России, которая за четверть века конечно же стала его Родиной. Его искренне заботит все, что происходит в Сибири. Беспокоит будущее огромной страны, освоение которой только начинается, возмущают безобразия, зачастую чинимые "вдали от закона".
"Служилых людей счисляется при Якуцке около 1000 человек. А хотя командующие над ними и есть, но токмо содержат не под страхом, понеже служилые пьянствуют и проигрывают не токмо что из своих пожитков, но временно бывает - жен своих и детей... А когда отправляются в нужной путь, тогда они платья не имеют, однакож и ружье не исправно".
Беринг теперь уже хорошо знает Сибирь и предлагает вполне конкретные административные мероприятия:
"А для лучшаго порядку надлежит всякому служилому в регулярном полку быть... для службы надлежит иметь лошадь, теплое платье, ружье с амунициею".
"Надлежит промеж ими (якутами. - Авт.) поселить... таких, чтоб детей их учили в школе. А признаваю, чтоб много охотников было отдавать детей в научение".
"В Сибири, когда случится нужда в железе, тогда возят от Тобольска до дальних городов, отчего учиняет в провозе лишной кошт. При Ангаре реке, около Яндинского острога, имеется железная руда, також около Якуцкаго... А ежели б определено кому умеющему плавить в прутья, то можно б во всяком деле и в судовом строении довольствоваться без нужд".
Всего в первом "Предложении" пятнадцать пунктов. Беринг пишет о возможности сеять рожь и ячмень, выращивать овощи на Камчатке ("в бытность мою учинена проба"). Отмечает, что на Камчатке можно варить соль и "сидеть" смолу ("тогда б возить на Камчатку не надобно"). Настаивает на необходимости посылать на Камчатку ремесленников и "для морскаго пути обучать молодых казачьих детей всякому морскому обыкновению".
Во втором "Предложении" Беринга фактически заложен весь план будущей Великой Северной экспедиции. Беринг предлагает отнюдь не ограничиваться посылкой корабля к берегам Америки.
"Не без пользы б было, чтоб... водяной проход до устья реки Амура и далее до Японских островов выведывать... чего б немалой прибыли Российской империи впредь могло оказаться".
И может быть, главное - Беринг предлагает "северныя земли или берег от Сибири... на ботах или сухим путем выведывать". Он намечает предварительный план работ: "...от реки Оби до Енисея, а оттуда до реки Лены".
Заметьте, Беринг не строит прожектов о морских путях "в Катай и Индию" через Ледовитый океан. Прежде чем говорить об этом, необходимо "выведывать северныя земли". Ведь до сих пор неизвестно даже, как далеко простирается к полюсу Азия.
- Первая экспедиция ничего не доказала, - говорят до сих пор некоторые историки. - Сухопутный мост между Азией и Америкой мог находиться к западу от самого восточного мыса, который видел Беринг, например, где-то в районе мыса Шелагского.
Если уж становиться на такую точку зрения (она отчасти справедлива), то почему не предположить, что Азия могла соединяться с Америкой и в совершенно не обследованном районе между Пясиной и Хатангой, там, где на современных картах уходит к северу огромный Таймырский полуостров?
Именно Беринг стремился расставить точки над "i": нанести на карту все северное побережье Азиатского материка.
Странное дело, говоря о замысле Великой Северной экспедиции, историки вспоминают проект сподвижника Петра, корабельного мастера Ф. Ф. Салтыкова "О взыскании свободного пути морского от Двины реки даже до Омурского устья и до Китай". Говорят о роли самого Петра, Лейбница. Но предложения Беринга обходят зачастую молчанием. Или выдвигают на первый план имена Н. Ф. Головина, Ф. И. Соймонова, И. К. Кириллова... Все они действительно очень многое сделали, чтобы экспедиция состоялась. Но не следует забывать инициативу самого Беринга, его "Предложения".
Беринг был отцом, все остальные - крестными...
И снова потянулись обозы из Санкт-Петербурга, снова строили дощаники в Усть-Куте, пробивали зимник на Юдомский Крест (ныне Юдома-Крестовская).
Беринг задержался в Якутске. Отсюда, с Лены, с Оби, с Енисея, год за годом отправлялись отряды на север, к берегам Ледовитого океана. В Охотске все еще продолжали строить корабли для плаваний к Японии, к берегам Америки.
"Всех более участия, - пишет академик К. М. Бэр, - возбуждает к себе Беринг, медленно подвигавшийся по Сибири до Охотска, чтобы иметь возможность управлять всеми отдельными экспедициями. Нельзя не удивляться его мужеству и терпению, вспомнив, что он должен был преодолевать невероятные трудности, строить в одно время в разных местах новые суда, высылать огромные транспорты провианта и корабельных потребностей через пустынныя дикия страны... Большая часть его сотрудников, как видно из позднейших донесений, обвиняла его в жестокости, с какою он упорствовал в продолжении Северной экспедиции".
Из столицы, как это обычно бывает, казалось, что Беринг недостаточно энергичен, что дело продвигается слишком медленно.
"Из полученных Коллегией рапортов усмотрено только одно, что леса заготовляются и суда строются, и парусы шьются... Лесам надлежало давно быть приготовленным, а судам - построенным и парусам - сшитым".
Адмиралтейств-коллегия требовала: "В путь свой отправляться безо всякого замедления, не утруждая, яко излишними, безо всякого действия переписками".
Снабжение огромной экспедиции, разбросанной по Сибири, требовало исключительной энергии. Только в 1738 году и только из Якутска к Юдомскому Кресту было отправлено: муки - 13896 пудов, сухарей - 593, круп - 2702 пуда... И так далее год за годом.
Свен Ваксель о Беринге:
"Он не раз говорил, что мол, нехитрое дело загнать людей в места, где они сами могут себя пропитать, а вот обеспечить их содержание - это дело, требующее предусмотрительности и разумной распорядительности".
Георг Стеллер о Беринге:
"Беринг не способен был к скорым и решительным мерам, но, может быть, пылкой начальник при толиком множестве препятствий, кои он везде встречал, исполнил бы порученное ему гораздо хуже. Винить можно его только за неограниченное снисхождение к подчиненным и излишнюю доверенность к старшим офицерам. Знание их уважал он более, нежели бы следовало, и через то вперил им высокомерие, которое переводило их нередко за границы должного повиновения к начальнику".
Беринг стремился не прибегать к наказаниям. К подчиненным он относился истинно по-отечески. Вот, например, его "внушение" лейтенанту Михаилу Плаутингу:
"Ты сам знаешь больше моего, каков Писарев! Лучше, кажется, когда бешеная собака бежит, то отойди от нея... Ты упрямишься, а сам кругом виноват, и спесивишься, надеяся, что ты офицер и будто нельзя тебя штрафовать... Не знаю, в каких ты слабых командах служил, что столько упрям. Опомнись и побереги себя, ежели жаль голову... Никто своего счастия не знает. Может быть ты будешь адмиралом, как ныне произошёл Николай Федорович Головин, а прежде сего был у меня в команде подпоручиком".
Надо, пожалуй, сказать несколько слов об упоминаемом здесь Г. Г. Скорнякове-Писареве - это фигура достаточно характерная для правителей Сибири середины XVIII века.
В прошлом директор Морской академии, обер-прокурор сената, Писарев за участие в заговоре против Меншикова был в 1727 году сечен кнутом и сослан в Сибирь. При очередной смене власти в столице и при постоянной нехватке кадров в Сибири его назначили вскоре начальником Охотского края и порта. Здесь Писарев, чувствуя себя безраздельным властителем, обирал и камчадалов, и купцов, издевался над подчиненными, вел праздный образ жизни. Впрочем, служилые люди из команды Писарева потребную службу несли "исправно": строили высокие ледяные горы для катания, чтобы дамам не было скучно.
С приездом людей Беринга Охотск - всего-то сотня строений - разбился на два лагеря, два враждебных стана: Охотское правление и Экспедиционная слобода. Доносы в Санкт-Петербург текли рекой, жаль только, что ответы приходили (если приходили) через два-три года.
Нижние чины и ссыльные, измученные самодурством Писарева, бежали ("из окошка видать") в Экспедиционную слободу. "Как некогда бегивали из России на Дон и в Запорожье", - высоким штилем доносит Писарев. Сам он насильственно захватывал людей Беринга, сажал их под арест; дело доходило и до пыток. Капитан-командору в свою очередь приходилось силой добиваться их освобождения.
Как тут не вспомнить: "суровый век", "неорганизованная страна". И как не оценить все, что делал и сделал Беринг...
Только к 1740 году пакетботы "Святой Петр" и "Святой Павел" были построены и, перезимовав на Камчатке (здесь был основан "град святых Петра и Павла" - современный Петропавловск-Камчатский), 24 мая 1741 года вышли в плавание к берегам Америки.
"Святым Петром" командовал Витус Беринг, "Святым Павлом" - Алексей Ильич Чириков. Хоть и была договоренность держаться рядом, но 20 июня пакетботы в тумане разошлись.
Оба они достигли берегов Америки, "Святой Павел" двумя сутками ранее. Но плавание А. И. Чирикова - отдельная тема. Мы же последуем за капитан-командором.
Шестнадцатого июля со "Святого Петра" заметили "необычайно высокие горы, покрытые снегом". Однако из-за противного ветра смогли подойти к берегу только двадцатого.
Берег Америки!
Стеллер: "Всякий легко себе вообразит, как велика была радость... Со всех сторон обратились с поздравлениями к Капитану, до которого более всех относилась честь открытия. Однако ж Капитан не только что весьма равнодушно выслушивал эти поздравления, но, рассматривая берег, даже стал пожимать плечами".
На берег были посланы большая лодка, чтобы подробнее разведать бухту, и шлюпка, чтобы разыскать питьевую воду. Софрон Хитрово, который командовал лодкой, доложил, что между островами имеется удобный рейд, где можно укрыться от ветров. На одном из островов он обнаружил несколько небольших построек, но сами жители, видимо, попрятались. Люди со шлюпки нашли пресную воду и заметили два еще дымившихся костра.
Наверное, все мечтали отдохнуть, побродить по земле. Необходимо было попытаться наладить контакты с местными жителями, необходимо обследовать эти берега.
Но Беринг не хочет задерживаться ни одной лишней минуты. Решено запастись свежей водой и немедленно отправляться в путь.
"Мы приехали сюда лишь для того, чтобы привезти американской воды в Азию", - ядовито замечает Стеллер.
Только с большим трудом, после громкого скандала натуралисту удалось добиться разрешения на несколько часов сойти на берег.
Стеллер: "Время, затраченное здесь на исследование, обратно пропорционально времени, затраченному на приготовления: десять лет продолжались сборы и только десять часов пошли на дело".
Впрочем, Стеллер отчасти даже оправдывает Беринга, цитируя его слова: "Мы теперь воображаем, что все открыли, и строим воздушные замки; а никто не думает о том, где мы нашли этот берег? Как еще далеко нам до дому? Что еще может с нами случиться? Почем знать, не будем ли мы задержаны здесь пассатными ветрами? А берег нам незнакомый, чужой, провианта на прозимовку не хватит!"
Осторожность Беринга можно понять.
Как раз в эти дни пропали без вести пятнадцать человек со "Святого Павла", посланных Чириковым на двух шлюпках к берегу. Незнакомый, таящий неведомые опасности берег... Но Беринга пугает главным образом обратный путь, "прозимовка".
Вспомните, "нехитрое дело загнать людей (больше семидесяти человек!) в места, где они сами могут себя пропитать, а вот обеспечить их содержание...".
И все-таки нельзя не согласиться, в данном случае, Беринг мог и должен был действовать более решительно, мог бы проявить большую научную и просто человеческую любознательность. Единственное извинительное обстоятельство можно усмотреть, пожалуй, только в том, что на корабле уже начиналась цинга, болен был и сам капитан-командор.
Возвращение, как свидетельствует Свен Ваксель, старший офицер "Святого Петра", было действительно не легким:
"Вместо того чтобы плыть, как мы рассчитывали, до 65°, мы вынуждены были спуститься к югу до 62°, а затем еще до 48°... Нам встретились громадные трудности, ибо как только мы намеревались направить курс для дальнейшего продолжения путешествия, в полной уверенности, что не придется опасаться каких-либо препятствий, так всякий раз вахтенный докладывал о том, что впереди по обе стороны видна земля. Приходилось каждый раз поворачивать обратно в открытое море...
Не раз мы ночью проходили мимо крупных островов, которые не удавалось видеть. Что это действительно были острова, я заключаю из того, что временами в течение 2 - 3 часов при неизменном ветре и погоде корабль плыл среди значительно меньших волн и шел совершенно спокойно, а затем вдруг снова попадал в крупную океанскую волну, так что мы едва справлялись с управлением кораблем. В особенности испугались мы однажды темной ночью, после того как в течение нескольких дней не видели земли и вдруг около полуночи попали на глубину в двадцать сажен. Мы произвели измерения по сторонам корабля, чтобы определить, как сойти с этого рифа или грунта (так как не знали, что он собой представляет), но во всех направлениях, куда мы ни шли, глубина оказывалась еще меньше. Я был в полном недоумении, что же надлежит предпринять. Бросить якорь, не зная, близко или далеко от берега мы стали, также было рискованно, тем более что поднялся сильный ветер и началось сильное волнение. Я решил тогда направиться прямо на юг; в течение долгого времени глубины оставались неизменными; наконец мы вышли на глубокую воду.
Спустя несколько дней в туманную погоду нам пришлось пройти мимо какого-то острова на глубине семи или восьми сажен. Мы с большой поспешностью бросили якорь, а когда туман рассеялся, то оказалось, что мы уже прошли мимо острова и остановились на расстоянии не более четверти мили от него. Этот остров мы назвали на нашей карте "Туманным островом"".
Кончался август. Многие стали замечать у себя признаки цинги: кровоточащие десны, опухшие ноги, общая слабость. Капитан-командор почти уже не вставал с койки.
31 августа умер первый - матрос Никита Шумагин. Группа островов, где похоронили матроса, была названа его именем. Это еще один штрих к портрету Беринга.
Столетие спустя прославленный русский мореплаватель В. М. Головнин будет восхищаться: "Беринг... открыв прекраснейшую гавань, назвал ее по имени своих судов: Петра и Павла; весьма важный мыс в Америке назвал мысом Св. Илии... купу довольно больших островов, кои ныне непременно получили бы имя какого-нибудь славного полководца или министра, назвал он Шумагина островами потому, что похоронил на них умершего у него матроза... Если бы нынешнему мореплавателю удалось сделать такия открытия, какия сделали Беринг и Чириков, то не токмо все мысы, острова и заливы американские получили бы фамилии князей и графов, но даже и по голым каменьям разсадил бы он всех министров и всю знать; и комплименты свои обнародовал бы всему свету..."
Во время стоянки у Шумагинских островов заметили ночью огонь на берегу, а 5 - 6 сентября к кораблю подходили небольшие байдарки, сделанные из тюленьих шкур. В каждой из них сидело по одному человеку. Взойти на борт они не решались, но всячески выказывали дружелюбие, знаками приглашая русских моряков на берег.
И Ваксель, и Стеллер, и Хитрово оставили описания первых встреченных ими американцев:
"Лица их были раскрашены в красный, а у некоторых в синий цвет; выражение лиц у них было различное, как у европейцев, и не все имели плоские лица, как у калмыков. Ростом они были довольно высоки и хорошо сложены...
Верхняя одежда, или парки, была сделана из китовых кишок, разрезанных вдоль и сшитых вместе; штаны - из тюленьих шкур, а шапки - из шкур морских львов (сивучей); шапки были обсажены кругом различными перьями, в большинстве, по-видимому, соколиными".
С огнестрельным оружием островитяне были явно незнакомы, два выстрела в воздух лишь слегка напугали их. "Я мог бы, - пишет Ваксель, - всех девять человек забрать в плен и даже об этом доложил капитан-командору Берингу, но последний письменно запретил мне это и не велел чинить над ними никаких насилий..."
"Святой Петр" по-прежнему шел вдоль гряды Алеутских островов, то приближаясь к ней, то отдаляясь. Почти все время штормило, стояла туманная и облачная погода. Неделями не было видно ни солнца, ни звезд, и уточнить местоположение судна никак не удавалось.
"Мы должны были плыть в неизведанном, никем не описанном океане, точно слепые..."
На корабле свирепствовала цинга. Один за другим умирали люди. Никита Шумагин, потом гренадер Андрей Третьяков, морской солдат Алексей Киселев, камчатский служивый Никита Харитонов, морской солдат Лука Завьялов, адмиралтейский купор Степан Болдырев...
"У меня не оставалось почти никого, кто бы мог помочь в управлении судном, - пишет Свен Ваксель. - Паруса к этому времени износились до такой степени, что я всякий раз опасался, как бы их не унесло порывом ветра. Заменить же их другими за отсутствием людей я не имел возможности. Матросов, которые должны были держать вахту у штурвала, приводили туда другие больные товарищи, из числа тех, которые были способны еще немного двигаться. Матросы усаживались на скамейку около штурвала, где им и приходилось в меру своих сил нести рулевую вахту. Сам я тоже с большим трудом передвигался по палубе, и то только держась за какие-нибудь предметы. Наш корабль плыл, как кусок мертвого дерева, почти без всякого управления, и шел по воле волн и ветра, куда им только вздумалось его погнать..."
Утром четвертого ноября увидели землю - высокие горы, покрытые снегом. "Невозможно описать, какая радость охватила нас при виде ее. Полумертвые выползали, чтобы посмотреть... Достали план Авачи и нашли, что данный берег вполне соответствует берегам Авачи. Указывались предгорья и вход в гавань".
Попытались подойти к берегу, бросили два якоря, но оба якорных каната оборвались. К счастью, корабль перебросило волнами через каменную гряду в удобную бухту. Ваксель и Стеллер отправились на шлюпке к берегу. Натуралиста удивила поразительная доверчивость животных. Стеллер высказал сомнение, что это Камчатка.
- Что же это может быть? - возразил Ваксель.
На следующий день начали перевозить на берег больных.
"Многие из них умерли, как только попали на свежий воздух, несколько человек скончалось в лодке, так и не ступив на берег, а несколько человек умерло уже на берегу вскоре после высадки".
Капитан-командора тоже отправили на берег. Четыре самых крепких человека перенесли его на носилках из связанных веревками шестов. Ходить капитан-командор уже не мог.
Его положили в отдельную землянку, выкопанную на берегу и прикрытую парусом.
Беринг лежал полузасыпанный песком, ему казалось, так теплее. Капитан-командор догадывался, что это не Камчатка, что это остров. Но он не знал, что здесь ему суждено умереть, не знал, что остров этот будет называться островом Беринга, а весь архипелаг - Командорами.
Глава 4
Этот неуживчивый адъюнкт
Беринг лежал полузасыпанный песком, ему казалось, так теплее. Беринг умирал.
"Командор поразил меня своим спокойствием и терпеливостью, - записал в дневнике Стеллер. - Он спросил меня: думаю ли я, что мы находимся на Камчатке? Я дал отрицательный ответ, так как обилие и доверчивость животных заставляют предполагать, что мы находимся в необитаемой стране. На это он мне ответил: "Корабль наш уже не спасти; сохранил бы бог только баркас!""
Старшим офицером "Святого Петра" был лейтенант Свен Ваксель. Но ни он, ни третий по старшинству мастер Софрон Хитрово не могли заменить капитан-командора. Ваксель, несмотря на болезнь, мужественно вел корабль. Но теперь цинга скрутила, скорчила его. Хитрово совершенно обессилел.
Немногие, кто еще держался на ногах, продолжали перевозить с корабля больных. Печально и ужасно выглядел пустынный берег неведомой страны.
"Покойников, которых не успели еще предать земле, обгладывали песцы; не боялись они подходить и по-собачьи обнюхивать беспомощных больных, лежавших на берегу без всякой защиты. Иной больной кричит от холода, другой жалуется на голод и жажду. Цинга многим так страшно изуродовала рот, что от сильной боли они не могли есть - почти черные, как губка, распухшие десны переросли и покрыли зубы".
Стеллер сохранил и силу духа, и энергию. Он первым сошел на берег, первым подумал о зимовке. На берегу начали рыть землянки, прикрывали их сверху плавниковыми бревнами, парусами. В эти дни адъюнкт академии стал и лекарем, и пекарем, и добытчиком.
"Мы увидели, - словно подсмеиваясь, пишет Стеллер, - что чин, ученость и другие заслуги здесь не дают никакого преимущества и вовсе не помогают находить средства к жизни..."
К сожалению, не удалось разыскать ни одного портрета адъюнкта академии Георга Вильгельма Стеллера. Наверное, и не существовало ни одного портрета. Как он выглядел, можно только догадываться. Наверное, насколько можно судить по характеру, он был похож на Паганеля и Дон-Кихота одновременно.
В Россию Стеллер приехал в 1734 году, ему было двадцать пять лет. Подающий надежды ученый, и только. Это теперь, двести пятьдесят лет спустя, мы можем написать - талантливый натуралист, вдумчивый, наблюдательный этнограф, страстный, не знающий устали путешественник...
Академик С. Г. Гмелин писал о Стеллере: "Он вовсе не был обременен платьем... У него был один сосуд для питья... Он имел одну посудину, из которой ел и в которой готовились все его кушанья... Он стряпал все сам, и это опять с такими малыми затеями, что суп, зелень и говядина клались разом в один и тот же горшок и таким образом варились... Ни парика, ни пудры он не употреблял, и всякий сапог и башмак были ему впору. При этом его нисколько не огорчали лишения в жизни; всегда он был в хорошем расположении, и чем более было вокруг него кутерьмы, тем веселее становился он... Вместе с тем мы приметили, что, несмотря на всю беспорядочность, выказываемую им в его образе жизни, он, однако, при производстве наблюдений был чрезвычайно точен и неутомим во всех своих предприятиях... Ему было нипочем проголодать целый день без еды и питья, когда он мог совершить что-нибудь на пользу науки".
Кажется, портрет нашего героя уже нарисован. Но...
Пожалуй, у Стеллера было больше врагов, чем друзей. Да что там больше. Не было, наверное, ни одного человека, с которым бы он не поругался.
Тот же самый академик Гмелин чуть позднее (уже поссорившись с адъюнктом) в запальчивости скажет: "Ему никто не смеет противоречить, потому что в противном случае навлечет на себя несчастье быть им преследуемым".
В экспедицию, в академический отряд, Стеллер по его страстной просьбе был зачислен в феврале 1737 года, а в январе тридцать восьмого отправился в далекую и манящую Сибирь.
Совсем незадолго до отъезда (видимо, в декабре) он женился на Бригитте Елене Мессершмидт, вдове известного естествоиспытателя доктора Мессершмидта. Стеллер был счастлив: его веселая, игривая "докторша" разделит с ним все радости предстоящего путешествия. Беринг, Ваксель и многие другие поехали в экспедицию вместе с женами и детьми, даже совсем маленькими. А его приемная дочь почти взрослая.
Бригитта, Бригитта, как он счастлив!
Но... молодая супруга адъюнкта вполне удовольствовалась путешествием от Петербурга до Москвы, а здесь сообщила, что дальше не поедет.
Не будем обсуждать и не будем осуждать. Наверное, Бригитте нелегко было решиться: она жила в Сибири с Мессершмидтом и судила обо всем не понаслышке.
А Стеллер... Стеллер чувствовал себя полностью опустошенным. Его предали.
С тяжелым сердцем уезжал адъюнкт из Москвы. Казань - Екатеринбург Тобольск - Томск - Енисейск... Много позднее Стеллер напишет: "Я совершенно забыл ее и впал в грех любви с Природой". Но, похоже, он будет неискренен. Кажется, Стеллер всегда продолжал любить Бригитту, хотя и относился к ней несколько иронично. Что же касается "грехопадения", то оно, безусловно, произошло задолго до женитьбы.
По дороге в Енисейск адъюнкт успел составить каталог птиц, трав, описание рек и рыб, употребляемых в Сибири лекарств. Из Иркутска он съездил в Кяхту за специальной китайской бумагой для укладки растений. Потом успел поработать в Прибайкалье, где собрал 1150 (!) видов растений. На Камчатку, в Большерецк, он прибыл в сентябре 1740 года; здесь его гостеприимно встретил Степан Петрович Крашенинников.
В ноябре Стеллер на собачьей упряжке отправляется к Авачинской губе, неподалеку от которой "имеется гора, временами выбрасывающая из себя огонь". Затем в январе едет к мысу Лопатка - южной оконечности Камчатки. Попутно Стеллер проводит самые разнообразные, в том числе интереснейшие этнографические, наблюдения.
И также попутно - то ли мешает ему в жизни горячность, то ли помогает - вступает в многочисленные конфликты с местной администрацией. Он, например, сообщает в сенат - никак не ниже! - о "непорядочных поступках" большерецкого приказчика, который "токмо время свое в пьянстве препровождает". Приказчик, в частности, не выдавал участникам экспедиции бумаги, из-за чего метеорологические "обсервации" приходилось записывать в "берестяные книги"...
В начале 1741 года Витус Беринг приглашает натуралиста "для морского вояжа" к берегам Америки, и в марте Стеллер переезжает в Петропавловскую гавань.
Стеллер, человек столь же энергичный, сколь и несдержанный в проявлении чувств, писал: "Во всем принят не так, как по моему характеру принять надлежало. Но яко простой солдат, и за подлого от него, Беринга, и от прочих признаван был, и ни к какому совету я им, Берингом, призыван (не) был, как что касается до учрежденного морского вояжа, так что тогда касалося до следствия бунтовщиков".
"Служилых людей счисляется при Якуцке около 1000 человек. А хотя командующие над ними и есть, но токмо содержат не под страхом, понеже служилые пьянствуют и проигрывают не токмо что из своих пожитков, но временно бывает - жен своих и детей... А когда отправляются в нужной путь, тогда они платья не имеют, однакож и ружье не исправно".
Беринг теперь уже хорошо знает Сибирь и предлагает вполне конкретные административные мероприятия:
"А для лучшаго порядку надлежит всякому служилому в регулярном полку быть... для службы надлежит иметь лошадь, теплое платье, ружье с амунициею".
"Надлежит промеж ими (якутами. - Авт.) поселить... таких, чтоб детей их учили в школе. А признаваю, чтоб много охотников было отдавать детей в научение".
"В Сибири, когда случится нужда в железе, тогда возят от Тобольска до дальних городов, отчего учиняет в провозе лишной кошт. При Ангаре реке, около Яндинского острога, имеется железная руда, також около Якуцкаго... А ежели б определено кому умеющему плавить в прутья, то можно б во всяком деле и в судовом строении довольствоваться без нужд".
Всего в первом "Предложении" пятнадцать пунктов. Беринг пишет о возможности сеять рожь и ячмень, выращивать овощи на Камчатке ("в бытность мою учинена проба"). Отмечает, что на Камчатке можно варить соль и "сидеть" смолу ("тогда б возить на Камчатку не надобно"). Настаивает на необходимости посылать на Камчатку ремесленников и "для морскаго пути обучать молодых казачьих детей всякому морскому обыкновению".
Во втором "Предложении" Беринга фактически заложен весь план будущей Великой Северной экспедиции. Беринг предлагает отнюдь не ограничиваться посылкой корабля к берегам Америки.
"Не без пользы б было, чтоб... водяной проход до устья реки Амура и далее до Японских островов выведывать... чего б немалой прибыли Российской империи впредь могло оказаться".
И может быть, главное - Беринг предлагает "северныя земли или берег от Сибири... на ботах или сухим путем выведывать". Он намечает предварительный план работ: "...от реки Оби до Енисея, а оттуда до реки Лены".
Заметьте, Беринг не строит прожектов о морских путях "в Катай и Индию" через Ледовитый океан. Прежде чем говорить об этом, необходимо "выведывать северныя земли". Ведь до сих пор неизвестно даже, как далеко простирается к полюсу Азия.
- Первая экспедиция ничего не доказала, - говорят до сих пор некоторые историки. - Сухопутный мост между Азией и Америкой мог находиться к западу от самого восточного мыса, который видел Беринг, например, где-то в районе мыса Шелагского.
Если уж становиться на такую точку зрения (она отчасти справедлива), то почему не предположить, что Азия могла соединяться с Америкой и в совершенно не обследованном районе между Пясиной и Хатангой, там, где на современных картах уходит к северу огромный Таймырский полуостров?
Именно Беринг стремился расставить точки над "i": нанести на карту все северное побережье Азиатского материка.
Странное дело, говоря о замысле Великой Северной экспедиции, историки вспоминают проект сподвижника Петра, корабельного мастера Ф. Ф. Салтыкова "О взыскании свободного пути морского от Двины реки даже до Омурского устья и до Китай". Говорят о роли самого Петра, Лейбница. Но предложения Беринга обходят зачастую молчанием. Или выдвигают на первый план имена Н. Ф. Головина, Ф. И. Соймонова, И. К. Кириллова... Все они действительно очень многое сделали, чтобы экспедиция состоялась. Но не следует забывать инициативу самого Беринга, его "Предложения".
Беринг был отцом, все остальные - крестными...
И снова потянулись обозы из Санкт-Петербурга, снова строили дощаники в Усть-Куте, пробивали зимник на Юдомский Крест (ныне Юдома-Крестовская).
Беринг задержался в Якутске. Отсюда, с Лены, с Оби, с Енисея, год за годом отправлялись отряды на север, к берегам Ледовитого океана. В Охотске все еще продолжали строить корабли для плаваний к Японии, к берегам Америки.
"Всех более участия, - пишет академик К. М. Бэр, - возбуждает к себе Беринг, медленно подвигавшийся по Сибири до Охотска, чтобы иметь возможность управлять всеми отдельными экспедициями. Нельзя не удивляться его мужеству и терпению, вспомнив, что он должен был преодолевать невероятные трудности, строить в одно время в разных местах новые суда, высылать огромные транспорты провианта и корабельных потребностей через пустынныя дикия страны... Большая часть его сотрудников, как видно из позднейших донесений, обвиняла его в жестокости, с какою он упорствовал в продолжении Северной экспедиции".
Из столицы, как это обычно бывает, казалось, что Беринг недостаточно энергичен, что дело продвигается слишком медленно.
"Из полученных Коллегией рапортов усмотрено только одно, что леса заготовляются и суда строются, и парусы шьются... Лесам надлежало давно быть приготовленным, а судам - построенным и парусам - сшитым".
Адмиралтейств-коллегия требовала: "В путь свой отправляться безо всякого замедления, не утруждая, яко излишними, безо всякого действия переписками".
Снабжение огромной экспедиции, разбросанной по Сибири, требовало исключительной энергии. Только в 1738 году и только из Якутска к Юдомскому Кресту было отправлено: муки - 13896 пудов, сухарей - 593, круп - 2702 пуда... И так далее год за годом.
Свен Ваксель о Беринге:
"Он не раз говорил, что мол, нехитрое дело загнать людей в места, где они сами могут себя пропитать, а вот обеспечить их содержание - это дело, требующее предусмотрительности и разумной распорядительности".
Георг Стеллер о Беринге:
"Беринг не способен был к скорым и решительным мерам, но, может быть, пылкой начальник при толиком множестве препятствий, кои он везде встречал, исполнил бы порученное ему гораздо хуже. Винить можно его только за неограниченное снисхождение к подчиненным и излишнюю доверенность к старшим офицерам. Знание их уважал он более, нежели бы следовало, и через то вперил им высокомерие, которое переводило их нередко за границы должного повиновения к начальнику".
Беринг стремился не прибегать к наказаниям. К подчиненным он относился истинно по-отечески. Вот, например, его "внушение" лейтенанту Михаилу Плаутингу:
"Ты сам знаешь больше моего, каков Писарев! Лучше, кажется, когда бешеная собака бежит, то отойди от нея... Ты упрямишься, а сам кругом виноват, и спесивишься, надеяся, что ты офицер и будто нельзя тебя штрафовать... Не знаю, в каких ты слабых командах служил, что столько упрям. Опомнись и побереги себя, ежели жаль голову... Никто своего счастия не знает. Может быть ты будешь адмиралом, как ныне произошёл Николай Федорович Головин, а прежде сего был у меня в команде подпоручиком".
Надо, пожалуй, сказать несколько слов об упоминаемом здесь Г. Г. Скорнякове-Писареве - это фигура достаточно характерная для правителей Сибири середины XVIII века.
В прошлом директор Морской академии, обер-прокурор сената, Писарев за участие в заговоре против Меншикова был в 1727 году сечен кнутом и сослан в Сибирь. При очередной смене власти в столице и при постоянной нехватке кадров в Сибири его назначили вскоре начальником Охотского края и порта. Здесь Писарев, чувствуя себя безраздельным властителем, обирал и камчадалов, и купцов, издевался над подчиненными, вел праздный образ жизни. Впрочем, служилые люди из команды Писарева потребную службу несли "исправно": строили высокие ледяные горы для катания, чтобы дамам не было скучно.
С приездом людей Беринга Охотск - всего-то сотня строений - разбился на два лагеря, два враждебных стана: Охотское правление и Экспедиционная слобода. Доносы в Санкт-Петербург текли рекой, жаль только, что ответы приходили (если приходили) через два-три года.
Нижние чины и ссыльные, измученные самодурством Писарева, бежали ("из окошка видать") в Экспедиционную слободу. "Как некогда бегивали из России на Дон и в Запорожье", - высоким штилем доносит Писарев. Сам он насильственно захватывал людей Беринга, сажал их под арест; дело доходило и до пыток. Капитан-командору в свою очередь приходилось силой добиваться их освобождения.
Как тут не вспомнить: "суровый век", "неорганизованная страна". И как не оценить все, что делал и сделал Беринг...
Только к 1740 году пакетботы "Святой Петр" и "Святой Павел" были построены и, перезимовав на Камчатке (здесь был основан "град святых Петра и Павла" - современный Петропавловск-Камчатский), 24 мая 1741 года вышли в плавание к берегам Америки.
"Святым Петром" командовал Витус Беринг, "Святым Павлом" - Алексей Ильич Чириков. Хоть и была договоренность держаться рядом, но 20 июня пакетботы в тумане разошлись.
Оба они достигли берегов Америки, "Святой Павел" двумя сутками ранее. Но плавание А. И. Чирикова - отдельная тема. Мы же последуем за капитан-командором.
Шестнадцатого июля со "Святого Петра" заметили "необычайно высокие горы, покрытые снегом". Однако из-за противного ветра смогли подойти к берегу только двадцатого.
Берег Америки!
Стеллер: "Всякий легко себе вообразит, как велика была радость... Со всех сторон обратились с поздравлениями к Капитану, до которого более всех относилась честь открытия. Однако ж Капитан не только что весьма равнодушно выслушивал эти поздравления, но, рассматривая берег, даже стал пожимать плечами".
На берег были посланы большая лодка, чтобы подробнее разведать бухту, и шлюпка, чтобы разыскать питьевую воду. Софрон Хитрово, который командовал лодкой, доложил, что между островами имеется удобный рейд, где можно укрыться от ветров. На одном из островов он обнаружил несколько небольших построек, но сами жители, видимо, попрятались. Люди со шлюпки нашли пресную воду и заметили два еще дымившихся костра.
Наверное, все мечтали отдохнуть, побродить по земле. Необходимо было попытаться наладить контакты с местными жителями, необходимо обследовать эти берега.
Но Беринг не хочет задерживаться ни одной лишней минуты. Решено запастись свежей водой и немедленно отправляться в путь.
"Мы приехали сюда лишь для того, чтобы привезти американской воды в Азию", - ядовито замечает Стеллер.
Только с большим трудом, после громкого скандала натуралисту удалось добиться разрешения на несколько часов сойти на берег.
Стеллер: "Время, затраченное здесь на исследование, обратно пропорционально времени, затраченному на приготовления: десять лет продолжались сборы и только десять часов пошли на дело".
Впрочем, Стеллер отчасти даже оправдывает Беринга, цитируя его слова: "Мы теперь воображаем, что все открыли, и строим воздушные замки; а никто не думает о том, где мы нашли этот берег? Как еще далеко нам до дому? Что еще может с нами случиться? Почем знать, не будем ли мы задержаны здесь пассатными ветрами? А берег нам незнакомый, чужой, провианта на прозимовку не хватит!"
Осторожность Беринга можно понять.
Как раз в эти дни пропали без вести пятнадцать человек со "Святого Павла", посланных Чириковым на двух шлюпках к берегу. Незнакомый, таящий неведомые опасности берег... Но Беринга пугает главным образом обратный путь, "прозимовка".
Вспомните, "нехитрое дело загнать людей (больше семидесяти человек!) в места, где они сами могут себя пропитать, а вот обеспечить их содержание...".
И все-таки нельзя не согласиться, в данном случае, Беринг мог и должен был действовать более решительно, мог бы проявить большую научную и просто человеческую любознательность. Единственное извинительное обстоятельство можно усмотреть, пожалуй, только в том, что на корабле уже начиналась цинга, болен был и сам капитан-командор.
Возвращение, как свидетельствует Свен Ваксель, старший офицер "Святого Петра", было действительно не легким:
"Вместо того чтобы плыть, как мы рассчитывали, до 65°, мы вынуждены были спуститься к югу до 62°, а затем еще до 48°... Нам встретились громадные трудности, ибо как только мы намеревались направить курс для дальнейшего продолжения путешествия, в полной уверенности, что не придется опасаться каких-либо препятствий, так всякий раз вахтенный докладывал о том, что впереди по обе стороны видна земля. Приходилось каждый раз поворачивать обратно в открытое море...
Не раз мы ночью проходили мимо крупных островов, которые не удавалось видеть. Что это действительно были острова, я заключаю из того, что временами в течение 2 - 3 часов при неизменном ветре и погоде корабль плыл среди значительно меньших волн и шел совершенно спокойно, а затем вдруг снова попадал в крупную океанскую волну, так что мы едва справлялись с управлением кораблем. В особенности испугались мы однажды темной ночью, после того как в течение нескольких дней не видели земли и вдруг около полуночи попали на глубину в двадцать сажен. Мы произвели измерения по сторонам корабля, чтобы определить, как сойти с этого рифа или грунта (так как не знали, что он собой представляет), но во всех направлениях, куда мы ни шли, глубина оказывалась еще меньше. Я был в полном недоумении, что же надлежит предпринять. Бросить якорь, не зная, близко или далеко от берега мы стали, также было рискованно, тем более что поднялся сильный ветер и началось сильное волнение. Я решил тогда направиться прямо на юг; в течение долгого времени глубины оставались неизменными; наконец мы вышли на глубокую воду.
Спустя несколько дней в туманную погоду нам пришлось пройти мимо какого-то острова на глубине семи или восьми сажен. Мы с большой поспешностью бросили якорь, а когда туман рассеялся, то оказалось, что мы уже прошли мимо острова и остановились на расстоянии не более четверти мили от него. Этот остров мы назвали на нашей карте "Туманным островом"".
Кончался август. Многие стали замечать у себя признаки цинги: кровоточащие десны, опухшие ноги, общая слабость. Капитан-командор почти уже не вставал с койки.
31 августа умер первый - матрос Никита Шумагин. Группа островов, где похоронили матроса, была названа его именем. Это еще один штрих к портрету Беринга.
Столетие спустя прославленный русский мореплаватель В. М. Головнин будет восхищаться: "Беринг... открыв прекраснейшую гавань, назвал ее по имени своих судов: Петра и Павла; весьма важный мыс в Америке назвал мысом Св. Илии... купу довольно больших островов, кои ныне непременно получили бы имя какого-нибудь славного полководца или министра, назвал он Шумагина островами потому, что похоронил на них умершего у него матроза... Если бы нынешнему мореплавателю удалось сделать такия открытия, какия сделали Беринг и Чириков, то не токмо все мысы, острова и заливы американские получили бы фамилии князей и графов, но даже и по голым каменьям разсадил бы он всех министров и всю знать; и комплименты свои обнародовал бы всему свету..."
Во время стоянки у Шумагинских островов заметили ночью огонь на берегу, а 5 - 6 сентября к кораблю подходили небольшие байдарки, сделанные из тюленьих шкур. В каждой из них сидело по одному человеку. Взойти на борт они не решались, но всячески выказывали дружелюбие, знаками приглашая русских моряков на берег.
И Ваксель, и Стеллер, и Хитрово оставили описания первых встреченных ими американцев:
"Лица их были раскрашены в красный, а у некоторых в синий цвет; выражение лиц у них было различное, как у европейцев, и не все имели плоские лица, как у калмыков. Ростом они были довольно высоки и хорошо сложены...
Верхняя одежда, или парки, была сделана из китовых кишок, разрезанных вдоль и сшитых вместе; штаны - из тюленьих шкур, а шапки - из шкур морских львов (сивучей); шапки были обсажены кругом различными перьями, в большинстве, по-видимому, соколиными".
С огнестрельным оружием островитяне были явно незнакомы, два выстрела в воздух лишь слегка напугали их. "Я мог бы, - пишет Ваксель, - всех девять человек забрать в плен и даже об этом доложил капитан-командору Берингу, но последний письменно запретил мне это и не велел чинить над ними никаких насилий..."
"Святой Петр" по-прежнему шел вдоль гряды Алеутских островов, то приближаясь к ней, то отдаляясь. Почти все время штормило, стояла туманная и облачная погода. Неделями не было видно ни солнца, ни звезд, и уточнить местоположение судна никак не удавалось.
"Мы должны были плыть в неизведанном, никем не описанном океане, точно слепые..."
На корабле свирепствовала цинга. Один за другим умирали люди. Никита Шумагин, потом гренадер Андрей Третьяков, морской солдат Алексей Киселев, камчатский служивый Никита Харитонов, морской солдат Лука Завьялов, адмиралтейский купор Степан Болдырев...
"У меня не оставалось почти никого, кто бы мог помочь в управлении судном, - пишет Свен Ваксель. - Паруса к этому времени износились до такой степени, что я всякий раз опасался, как бы их не унесло порывом ветра. Заменить же их другими за отсутствием людей я не имел возможности. Матросов, которые должны были держать вахту у штурвала, приводили туда другие больные товарищи, из числа тех, которые были способны еще немного двигаться. Матросы усаживались на скамейку около штурвала, где им и приходилось в меру своих сил нести рулевую вахту. Сам я тоже с большим трудом передвигался по палубе, и то только держась за какие-нибудь предметы. Наш корабль плыл, как кусок мертвого дерева, почти без всякого управления, и шел по воле волн и ветра, куда им только вздумалось его погнать..."
Утром четвертого ноября увидели землю - высокие горы, покрытые снегом. "Невозможно описать, какая радость охватила нас при виде ее. Полумертвые выползали, чтобы посмотреть... Достали план Авачи и нашли, что данный берег вполне соответствует берегам Авачи. Указывались предгорья и вход в гавань".
Попытались подойти к берегу, бросили два якоря, но оба якорных каната оборвались. К счастью, корабль перебросило волнами через каменную гряду в удобную бухту. Ваксель и Стеллер отправились на шлюпке к берегу. Натуралиста удивила поразительная доверчивость животных. Стеллер высказал сомнение, что это Камчатка.
- Что же это может быть? - возразил Ваксель.
На следующий день начали перевозить на берег больных.
"Многие из них умерли, как только попали на свежий воздух, несколько человек скончалось в лодке, так и не ступив на берег, а несколько человек умерло уже на берегу вскоре после высадки".
Капитан-командора тоже отправили на берег. Четыре самых крепких человека перенесли его на носилках из связанных веревками шестов. Ходить капитан-командор уже не мог.
Его положили в отдельную землянку, выкопанную на берегу и прикрытую парусом.
Беринг лежал полузасыпанный песком, ему казалось, так теплее. Капитан-командор догадывался, что это не Камчатка, что это остров. Но он не знал, что здесь ему суждено умереть, не знал, что остров этот будет называться островом Беринга, а весь архипелаг - Командорами.
Глава 4
Этот неуживчивый адъюнкт
Беринг лежал полузасыпанный песком, ему казалось, так теплее. Беринг умирал.
"Командор поразил меня своим спокойствием и терпеливостью, - записал в дневнике Стеллер. - Он спросил меня: думаю ли я, что мы находимся на Камчатке? Я дал отрицательный ответ, так как обилие и доверчивость животных заставляют предполагать, что мы находимся в необитаемой стране. На это он мне ответил: "Корабль наш уже не спасти; сохранил бы бог только баркас!""
Старшим офицером "Святого Петра" был лейтенант Свен Ваксель. Но ни он, ни третий по старшинству мастер Софрон Хитрово не могли заменить капитан-командора. Ваксель, несмотря на болезнь, мужественно вел корабль. Но теперь цинга скрутила, скорчила его. Хитрово совершенно обессилел.
Немногие, кто еще держался на ногах, продолжали перевозить с корабля больных. Печально и ужасно выглядел пустынный берег неведомой страны.
"Покойников, которых не успели еще предать земле, обгладывали песцы; не боялись они подходить и по-собачьи обнюхивать беспомощных больных, лежавших на берегу без всякой защиты. Иной больной кричит от холода, другой жалуется на голод и жажду. Цинга многим так страшно изуродовала рот, что от сильной боли они не могли есть - почти черные, как губка, распухшие десны переросли и покрыли зубы".
Стеллер сохранил и силу духа, и энергию. Он первым сошел на берег, первым подумал о зимовке. На берегу начали рыть землянки, прикрывали их сверху плавниковыми бревнами, парусами. В эти дни адъюнкт академии стал и лекарем, и пекарем, и добытчиком.
"Мы увидели, - словно подсмеиваясь, пишет Стеллер, - что чин, ученость и другие заслуги здесь не дают никакого преимущества и вовсе не помогают находить средства к жизни..."
К сожалению, не удалось разыскать ни одного портрета адъюнкта академии Георга Вильгельма Стеллера. Наверное, и не существовало ни одного портрета. Как он выглядел, можно только догадываться. Наверное, насколько можно судить по характеру, он был похож на Паганеля и Дон-Кихота одновременно.
В Россию Стеллер приехал в 1734 году, ему было двадцать пять лет. Подающий надежды ученый, и только. Это теперь, двести пятьдесят лет спустя, мы можем написать - талантливый натуралист, вдумчивый, наблюдательный этнограф, страстный, не знающий устали путешественник...
Академик С. Г. Гмелин писал о Стеллере: "Он вовсе не был обременен платьем... У него был один сосуд для питья... Он имел одну посудину, из которой ел и в которой готовились все его кушанья... Он стряпал все сам, и это опять с такими малыми затеями, что суп, зелень и говядина клались разом в один и тот же горшок и таким образом варились... Ни парика, ни пудры он не употреблял, и всякий сапог и башмак были ему впору. При этом его нисколько не огорчали лишения в жизни; всегда он был в хорошем расположении, и чем более было вокруг него кутерьмы, тем веселее становился он... Вместе с тем мы приметили, что, несмотря на всю беспорядочность, выказываемую им в его образе жизни, он, однако, при производстве наблюдений был чрезвычайно точен и неутомим во всех своих предприятиях... Ему было нипочем проголодать целый день без еды и питья, когда он мог совершить что-нибудь на пользу науки".
Кажется, портрет нашего героя уже нарисован. Но...
Пожалуй, у Стеллера было больше врагов, чем друзей. Да что там больше. Не было, наверное, ни одного человека, с которым бы он не поругался.
Тот же самый академик Гмелин чуть позднее (уже поссорившись с адъюнктом) в запальчивости скажет: "Ему никто не смеет противоречить, потому что в противном случае навлечет на себя несчастье быть им преследуемым".
В экспедицию, в академический отряд, Стеллер по его страстной просьбе был зачислен в феврале 1737 года, а в январе тридцать восьмого отправился в далекую и манящую Сибирь.
Совсем незадолго до отъезда (видимо, в декабре) он женился на Бригитте Елене Мессершмидт, вдове известного естествоиспытателя доктора Мессершмидта. Стеллер был счастлив: его веселая, игривая "докторша" разделит с ним все радости предстоящего путешествия. Беринг, Ваксель и многие другие поехали в экспедицию вместе с женами и детьми, даже совсем маленькими. А его приемная дочь почти взрослая.
Бригитта, Бригитта, как он счастлив!
Но... молодая супруга адъюнкта вполне удовольствовалась путешествием от Петербурга до Москвы, а здесь сообщила, что дальше не поедет.
Не будем обсуждать и не будем осуждать. Наверное, Бригитте нелегко было решиться: она жила в Сибири с Мессершмидтом и судила обо всем не понаслышке.
А Стеллер... Стеллер чувствовал себя полностью опустошенным. Его предали.
С тяжелым сердцем уезжал адъюнкт из Москвы. Казань - Екатеринбург Тобольск - Томск - Енисейск... Много позднее Стеллер напишет: "Я совершенно забыл ее и впал в грех любви с Природой". Но, похоже, он будет неискренен. Кажется, Стеллер всегда продолжал любить Бригитту, хотя и относился к ней несколько иронично. Что же касается "грехопадения", то оно, безусловно, произошло задолго до женитьбы.
По дороге в Енисейск адъюнкт успел составить каталог птиц, трав, описание рек и рыб, употребляемых в Сибири лекарств. Из Иркутска он съездил в Кяхту за специальной китайской бумагой для укладки растений. Потом успел поработать в Прибайкалье, где собрал 1150 (!) видов растений. На Камчатку, в Большерецк, он прибыл в сентябре 1740 года; здесь его гостеприимно встретил Степан Петрович Крашенинников.
В ноябре Стеллер на собачьей упряжке отправляется к Авачинской губе, неподалеку от которой "имеется гора, временами выбрасывающая из себя огонь". Затем в январе едет к мысу Лопатка - южной оконечности Камчатки. Попутно Стеллер проводит самые разнообразные, в том числе интереснейшие этнографические, наблюдения.
И также попутно - то ли мешает ему в жизни горячность, то ли помогает - вступает в многочисленные конфликты с местной администрацией. Он, например, сообщает в сенат - никак не ниже! - о "непорядочных поступках" большерецкого приказчика, который "токмо время свое в пьянстве препровождает". Приказчик, в частности, не выдавал участникам экспедиции бумаги, из-за чего метеорологические "обсервации" приходилось записывать в "берестяные книги"...
В начале 1741 года Витус Беринг приглашает натуралиста "для морского вояжа" к берегам Америки, и в марте Стеллер переезжает в Петропавловскую гавань.
Стеллер, человек столь же энергичный, сколь и несдержанный в проявлении чувств, писал: "Во всем принят не так, как по моему характеру принять надлежало. Но яко простой солдат, и за подлого от него, Беринга, и от прочих признаван был, и ни к какому совету я им, Берингом, призыван (не) был, как что касается до учрежденного морского вояжа, так что тогда касалося до следствия бунтовщиков".