Серба Андрей Иванович. Убийцы для императора

   — Не знаю тебя, казаче, но душа подсказывает, що молвишь правду. И коли можешь, прости нам невольный грех и кровь другов своих. Не по своему разумению и воле свершили мы сие черное дело, а по приказу полковника Тетери и под надзором собак-иноземцев, — кивнул он на шведов.
   — А свои голова и сердце у тебя есть? — с презрением спросил бунчужный. — Или продал все без остатку недругам Украины?
   — Есть, казаче, есть, — с непонятной усмешкой ответил полусотник. — А потому, друже, отправлю я сейчас тебя с хлопцами не к полковнику Розену, а на один хутор, который недалеко от нас. Там, у жинки моего побратима, переждете эти смутные дни, а когда шведы схлынут на тот берег, снова вернетесь к своим.
   Изумленный бунчужный провел рукой по шее, па которой горел багровый рубец от аркана, скользнул глазами по внимательно прислушивающимся к их разговору кирасирам. Полусотник перехватил взгляд.
   — Не страшись… Они по-нашему разумеют так же, как моя кобыла — по-турецки. Господи, прости…
   Резким движением Цыбуля вырвал мушкет из рук ближе всех стоявшего к нему сердюка, повернувшись, выстрелил в шведского офицера. Руки кирасира рванулись к оружию, но загремевшие казачьи выстрелы заставили их разделить участь своего командира.
   — Куренной, — обратился полусотник к одному из сердюков, — укладывай раненых и убитых на коней. Всех казаков, наших и Злови-Витра, отвезешь к батюшке Степану и схоронишь по православному обычаю, а шведов оставишь у Розена. Доложишь, что полегли в стычке, а из царского разъезда тоже не уцелел никто. А я тем часом махну на хутор.
   Бунчужный тронул Цыбулю за локоть.
   — Не гневись, друже, однако не по пути нам с тобой. С важной вестью скакали мы, а потому как можно скорее надобно быть у батьки Голоты. Помоги добраться к нему.
   Полусотник расправил роскошные усы, ковырнул носком сапога слой опавших листьев.
   — Не дело молвишь, казаче. Весь берег до самого Шклова шведы стерегут как зеницу ока. Даже нас к реке не подпускают. Идти туда — верная гибель. Скачем быстрей на хутор, а по пути, может, что-нибудь и придумаем.

4

   — Здесь.
   Саксе натянул поводья, остановил жеребца. Тропа, по которой двигался за ним отряд шведов, переодетых в форму русских драгун, выбегала из заболоченной низины на широкую подковообразную поляну и здесь заканчивалась. Точно так, как исчезали на поляне еще несколько троп, что до этого причудливо петляли среди густой травы и низкорослого березняка, подступавших с запада и севера к поляне. С юга и востока к ней не вела ни одна тропа: там, насколько хватало глаз, расстилалось бескрайнее болотное царство, через которое не было пути ни пешему, ни конному. «Мертвая зыбь», «проклятое место» — так именовали эти болота окрестные крестьяне, к которым Саксе, представляясь русским офицером, обращался с расспросами. От одного из крестьян, прятавшегося с семьей в лесной землянке от шведов, капитан узнал самое для себя важное: болото огибала единственная в округе дорога, которой никак не минуть русским войскам, выдвигающимся навстречу Левенгаупту. Коли так, зачем рыскать в поисках царя Петра по лесам и болотам, надеясь на случайную встречу, если гораздо разумнее попросту поджидать его в месте, где он обязательно должен появиться?..
   Разговор в лесной землянке состоялся минувшей ночью, а уже утром Саксе устроил на дороге первую засаду. Присмотрев овраг, по которому после нападения на царя можно было легко ускакать в лесные чащобы, отряд Саксе спешился, развел в сотне шагов от дороги костры и расположился вокруг них якобы на бивак. Поначалу все складывалось хорошо, проходившие мимо мнимых драгун русские колонны не обращали на отдыхающих у костров ни малейшего внимания. Однако ближе к полудню на дороге появился в сопровождении многочисленной свиты какой-то генерал, с яростью обрушившийся на Саксе:
   — Кто позволяйт бездельничает? Почему не делать марш-марш? Кто есть командир ваш регимент? Почему у ваш зольдат нет дисциплин? Я научу вас выполняйт приказ!
   Распознав по речи в генерале иностранца, возможно, даже земляка, Саксе избрал единственно приемлемую в данной ситуации тактику: вытянулся в струнку и, не отвечая ни слова, верноподданически «пожирал» генерала глазами. Тем не менее, когда тот вдоволь накричался и пригрозил, что если капитан со своим эскадроном немедленно не выступит в путь, он покажет ему «кузькину мать» и «ядрен корень», Саксе счел за лучшее спешно покинуть выбранное для засады место.
   Потерпев неудачу утром, Саксе после полудня решил поступить по-другому. Как он убедился, русским строевым офицерам не до его отряда, чем он ни занимайся, дела нет — своих хлопот полон рот! — поэтому для успеха требовалось одно — исключить возможность встречи со всевозможнейшим большим начальством, сующим от безделья нос куда надо и не надо. И открывшаяся его взору поляна служила вполне подходящим местом для повторно задуманной им засады…
   Саксе дождался, когда через поляну промаршировал батальон гренадеров, пристально всмотрелся вдаль — не приближается ли по дороге очередная пехотная или конная колонна — и скомандовал отряду:
   — На поляну! Телеги в болото! Быстро, быстро! Мимо Саксе пронеслись две телеги, на которых здешние крестьяне успешно преодолевали заболоченные места, и с ходу врезались в болото. Лошади сделали было попытку остановиться, однако на них обрушился град ударов, не прекращавшийся до тех пор, пока обе телеги не оказались в болоте до верха колес. После этого два десятка всадников спешились и остались с Саксе на берегу болота, другие во главе с Фоком скрылись среди кустов и деревьев в низине. И тут же до слуха Саксе донесся тяжелый, мерный топот приближающейся пехотной колонны.
   — В болото! За дело! — крикнул Саксе и, подавая пример, первым полез в зловонную жижу.
   Проследовавшие через поляну три колонны гренадеров с полковником впереди не проявили никакого интереса к копошащимся в болоте драгунам, старающимся вытолкать на берег две крестьянские телеги с затянутыми рядном бортами. Когда колонны исчезли за ближайшим поворотом дороги, Саксе с мнимыми драгунами выбрался на сушу. Разогреваясь, шведы принялись подпрыгивать, размахивать руками, некоторые затеяли на поляне борьбу. Быстро прохаживаясь по берегу, Саксе довольно усмехнулся. Как удачно придумал он фокус с телегами, подвернувшимися отряду в брошенной жителями деревне! Мало того, что к барахтающимся по пояс в болоте солдатам не сунется ни один бездельник-генерал, они сослужат Саксе и другую, не менее важную службу. В каждой телеге, до поры до времени прикрытый рядном, находился полностью снаряженный для боя фальконет. Два снопа картечи, выпущенные по царю Петру и его свите, будут неплохим подспорьем мушкетам и шпагам его солдат!
   Шагала по поляне пехота, трусила на рысях конница, от длительного пребывания в ледяной воде у Саксе сводило судорогой ноги и руки, однако он терпеливо ждал своего часа. Капитан знал, что обычно на маршах царь Петр не расстается с выпестованной им гвардией, а она — Саксе установил это из кратких разговоров с проходившими мимо офицерами — была еще только на подходе к поляне. Ничего, он дождется и гвардию, и царя Петра! Дождется, несмотря ни на что! И вдруг…
   — Эй, голуби сизокрылые! Кой дьявол угораздил вас забраться в самую трясину? — раздалось с берега, когда Саксе со своими людьми в очередной раз очутился в болоте.
   Капитан рукавом камзола смахнул с лица пот, поднял голову. На краю болота лицом к телегам стоял саженного роста усатый детина в офицерской форме. Поручик Преображенского полка! Неужто с минуты на минуту свершится задуманное! Наконец-то! Но какого черта нужно этому краснорожему великану-поручику? Нечего делать?
   — Не рви пупы, ребятушки! — весело кричал с берега поручик. — Передохните. Сейчас мои соколики вас выручат! Сержант, подсоби землячкам! — скомандовал он кому-то из подчиненных.
   Саксе не успел морп гуть, как среди его людей появились здоровяки в Преображенских мундирах, облепили телеги и с дружными криками вытолкали их на сушу.
   — Что невесел, капитан? — хлопнул Саксе по плечу поручик — Выше нос и скажи спасибо, что я помог тебе на твердую землю выбраться. Сейчас тут проследует сам государь, а он не жалует нашего брата-офицера, когда тот ему свою дурь или неумение к службе являет. Например, как ты с возами, которые без малого не утопил в болоте. Не могу уразуметь, как ты умудрился Божьим днем и при хорошей дороге загнать их в трясину. Спьяну, что ли?
   — Было с утра маленько, — соврал Саксе — Благодарю за выручку.
   — Не за что, свои люди — сочтемся, — хохотнул поручик. — Пристраивайся к моей колонне и поспешим вперед. Через четыре версты деревушка, в коей велено на бивак становиться.
   — Бивак? Это хорошо. Только мне и драгунам поначалу надобно привести себя в надлежащий вид, — сказал Саксе, надеясь отделаться от поручика.
   — Займешься этим на биваке. А сейчас уноси отсюда подальше ноги — не приведи Господь тебе со своим болотным воинством государю на глаза попасть. Уж больно строг он к вашему брату-неумехе.
   «И с этой засадой неудача, — обреченно подумал Саксе. — Придется завтра начинать все сначала».
 
   Полковник Розен не первый год воевал против русских и неплохо знал их язык, есаул Недоля владел им как родным, а потому шведский офицер и украинский старшина прекрасно понимали друг друга без переводчика.
   — Господин есаул, есть ли в вашем отряде казаки, видевшие когда-либо царя Петра и знающие его в лицо?
   Недоля мог ожидать от Розена любого вопроса, кроме услышанного, но тем не менее ничем не выдал своего удивления.
   — Думаю, что нет, пан полковник. Я и сам не видел царя, равно как и вашего короля.
   Розен на мгновение задумался, потер чисто выбритый подбородок.
   — Тогда другой вопрос. Трудно ли вашим сердюкам выдать себя за казаков царя Петра?
   — Нисколько. Надобно лишь сменить кунтуши сердюков на жупаны полковых казаков.
   — Прекрасно. В таком случае отберите мне сотню-полторы своих людей… Смелых, преданных нашему делу, готовых на все. Предупредите их сразу, что действовать придется бок о бок с русскими войсками под видом царских казаков. — Розен взглянул на бесстрастное лицо украинского старшины. — Вы знаете, господин есаул, что сегодня наши войска начали переправу через Днепр. Думаю, через трое суток они закончат ее полностью. К этому времени должен быть готов и ваш отряд.
   Недоля слегка наклонил голову, щелкнул каблуками.
   — Будет исполнено, пан полковник…
   Выйдя из палатки Розена, есаул неторопливо двинулся к группе поджидавших его сердюков. Проходя мимо одной из шведских телег, он услышал лязг цепей и слабый голос, окликнувший его.
   — Друже Недоля…
   Телега находилась среди штабного обоза генерала Левенгаупта, невдалеке от нее прохаживались шведские часовые с мушкетами на плечах. Но есаул Недоля был слишком хорошо им известен и не вызывал никаких подозрений, а поэтому ни один из солдат даже не насторожился, когда тот подошел к телеге. На ее дне, скованный по рукам и ногам толстой цепью, лежал полуголый человек. Его тело представляло сплошную кровавую рану. На груди и ногах виднелись следы ожогов, плечи были вывернуты и распухли, на бесформенном от побоев иссиня-черном лице выделялись лишь горящие лихорадочным блеском глаза. Вид лежащего был настолько ужасен, что есаул невольно вздрогнул.
   — Ты кликал? — спросил он, усилием воли заставляя себя остаться у телеги.
   — Я, сотник
   — Откуда знаешь, кто я?
   — А ты меня не узнаешь?
   Недоля внимательно посмотрел на лежавшего. Но лицо того было настолько обезображено, что он отрицательно покачал головой.
   — Я не знаю тебя. И почему кличешь меня сотником, если я уже давно полковой есаул?
   — Знаю это. Но есаулом ты стал у гетмана Мазепы, а я помню тебя сотником у батьки Голоты.
   — У батьки Голоты? — как эхо, повторил Недоля. — Кто же ты, добрый человек?
   — Твой стародавний друг-товарищ куренной атаман Левада. Не позабыл такого?
   — Левада? — лицо есаула побледнело, он отшатнулся от борта телеги. — Но как очутился ты здесь?
   — Из-за нашей с тобой дружбы, сотник. Батько Голота снова на Украине и послал меня, дабы кликнуть тебя к себе.
   Задрожавшей рукой есаул провел по лицу, его глаза не отрывались от лежавшего.
   — Батько на Украине? Неужто простил царю свои муки и бесчестье?
   — Простил или нет — ведают лишь он да Господь Бог. А тебя, друже, как и иных верных соколов, кличет он под свой пернач для защиты родной земли от недруга-шведа.
   — Я не верю тебе, — глухо произнес Недоля, нахмурив брови. — Не мог батько послать тебя ко мне без своего письма. Никогда не доверял он подобных дел одним чужим языкам.
   — Верно молвишь, друже, а потому возьми батькину грамоту в шинке, где меня схватили. Отдал ее в руки хозяина… И коли ты еще не валяешься рядом со мной, значит, она до сего часу у него.
 
   Драгунский полковник с трудом протиснулся сквозь узкий вход палатки, завертел головой, ища Меншикова.
   — Здесь я, — проговорил князь, поднимаясь с кучи еловых веток, прикрытых плащом. — Говори, с чем пожаловал.
   — Худые вести, ваше сиятельство, — ответил полковник, сбрасывая с головы капюшон плаща и стряхивая с него снег. — Мы что есть мочи скачем к Орше, а, может, совсем напрасно.
   — Что городишь? Говори толком и вразумительно.
   — Только что к батьке Голоте казаки доставили какого-то рыбака с того берега. И он уверяет, что Левенгаупт замыслил форсировать Днепр у Шклова.
   — Откуда знает?
   — У Голоты среди изменников-сердюков имеются свои люди. От них рыбак и явился с вестью.
   — А не врет? — прищурился Меншиков. — Или, хуже того, не подослан ли шведами?
   — Кто ведает? Потому и предложил батько Голота на всякий случай доставить его к вашему сиятельству.
   — Правильно сделал. Тащи его сюда.
   Князь грузно опустился на крепкий деревянный стул, поставил локти на крышку грубо сколоченного стола. Двое казаков с саблями наголо ввели в палатку рыбака, остановились с ним у входа.
   — Что скажешь, старче? — спросил Александр Данилович, задерживая взгляд на седой бороде рыбака.
   — Неприятели начали переправу у Шклова. Все их войска и обозы стягиваются к Днепру в то место…
   — Сам видел? — недоверчиво спросил князь.
   — Нет. Берегу Шклова неприятели крепко стерегут и никого к нему не подпускают. Весть сию передал мне лишнянский батюшка Ларион. А мне надлежало…
   — Батюшка Ларион? Что он за птица? — перебил его Меншиков.
   — Он давний мой друг-товарищ, — вступил в разговор Голота. — Я уже не единожды получал от него важные вести. Знаю, что помогают ему и верные люди из его прихожан. Но никого из них не видел.
   — Та-ак, — нараспев произнес Меншиков, переводя взгляд с Голоты опять на рыбака. — Хочется тебе верить, старче, да не могу… А потому, невзирая на лета твои и седину, посажу под стражу до тех пор, покуда не проверю истинность слов твоих…
   Когда рыбак в сопровождении конвоиров покинул палатку, князь встал из-за стола, сердито засопел.
   — Что скажете теперь? — спросил он, вперивая взгляд в драгунского офицера и Голоту.
   — Я уже отправил три разъезда к Шклову, — спокойно ответил Голота. — А двум другим велел переправиться на тот берег Днепра и тоже искать переправу. Может, с вражьей стороны к ней подобраться будет легче.
   — А ежели не сыщут, тогда что? А если шведы все-таки у Орши? Что говорят твои драгуны? — повернулся Александр Данилович к полковнику.
   Тот переступил с ноги на ногу, опустил голову.
   — Мои разведчики не смогли достичь места, что указал шляхтич. На всех путях к Орше полно шведской кавалерии. Крепко бережет генерал свою переправу.
   — А ежели не переправу, а место, где ему выгодно нас видеть? — прищурился князь. — Может, генерал специально заманивает нас к Орше, дабы мы не мешали ему под Шкловом или Копысью?
   — Но, ваше сиятельство, шляхтич собственными глазами… — обиженно начал полковник, но Меншиков оборвал его:
   — В том и беда наша, что мы покуда верим чужим глазам и языкам. Потому и ломаем голову, кто говорит правду: шляхтич-униат или рыбак. А я хочу не гадать, а доподлинно знать, где сейчас корпус Левенгаупта и что неприятели замышляют. Слышите, доподлинно и как можно скорее.
   Александр Данилович опустился на стул, зябко повел плечами.
   — Посылайте кого и куда хотите, скачите хоть сами, но шведов и их переправу надобно обнаружить. А пока велю остановить все войска и сделать большой привал.
 
   Дверь шинка распахнулась, в ее проеме появился есаул Недоля, за ним четверо сердюков. Сразу позабыв о шведских обозниках, которым до этого прислуживал, хозяин поспешил навстречу новым гостям. Есаул уже стоял посреди избы, его хмурый взгляд был направлен в сторону шинкаря, но смотрел сквозь него. Все сердюки с мушкетами в руках остались у порога.
   — Пан есаул, какая честь… Что угодно вашей ясповельможности? — низко кланяясь, заговорил хозяин.
   Не удостоив его взглядом, есаул протянул руку.
   — Грамоту… Мигом, — тихим бесцветным голосом произнес он.
   У шинкаря от страха отвисла челюсть и перехватило дыхание, на затылке зашевелились последние волосы. Откуда есаул знает о грамоте? Неужто схваченный казак все рассказал? Ответов на эти вопросы хозяин не знал, а изворотливый ум уже нашел выход из положения.
   — Сейчас, ваша ясновельможность, сейчас… — плохо повинующимся языком зашептал он, пятясь от Недоли. — Для вашей милости хранил ее, только для вас.
   Выбивая зубами дрожь, шинкарь метнулся к печке, достал грамоту. С заискивающей улыбкой отдал Недоле.
   — Давно ждал вашу ясновельможность. Знал, что изволите прийти.
   Все также глядя мимо хозяина, есаул взял грамоту, сорвал с нее печати, развернул. Его глаза быстро заскользили по пергаменту, брови нахмурились, на щеках вспыхнул румянец. Прочитав, он опустил руку со свитком, прикрыл глаза.
   «…А потому, друже, позабудем в сию суровую и смутную годину личные счеты и обиды. Приглушим в душах праведный гнев, станем думать лишь о неньке-Украине и свято служить ей. Вспомним великое дело славного гетмана Хмеля и не дадим повернуть его вспять».
   Есаул свернул грамоту, сунул ее за свой широкий пояс. Присел на ближайшую скамью.
   — Может, горилки желаете, ваша ясновельможпость? — прозвучал голос шинкаря.
   — Сгинь с глаз…
 
   Сидя в жарко натопленной избе в окружении запорожцев, священник сдавал карты. Вошедший с улицы сердюк наклонился к его уху.
   — Отче, тебя кличет молодая паненка.
   — Кто? — спросил поп, едва не поперхнувшись от удивления.
   — Родичка полковника Тетери. Без малого лошадь не загнала, покуда скакала до вас. Кабы не наказ полковника беречь ее и ни в чем не отказывать, ни за что не пустился бы с такой нетерпеливой в путь.
   Священник бросил карты на стол.
   — Панове, вынужден оставить вас. Неотложные дела, — проговорил он, вставая из-за стола.
   Панночка поджидала священника у его телеги. Рядом храпел ее взмыленный конь.
   — Зачем пожаловала, дочь моя? — спросил поп.
   — Хочу помолиться о душах убиенных родителей.
   Панночка была среднего роста, с небольшой, гордо посаженной головкой. Тяжеля русая коса спадала до пояса. Под длинными черными бровями тревожным блеском сверкали глаза. В облике девушки и во всей ее стройной, легкой фигурке было столько свежести, что священник почти физически ощутил лежащее на его плечах бремя прожитых лет.
   — Зачем явилась сама? Разве не могла прислать Остапа? — зашептал он, не выпуская из виду прискакавших с панночкой сердюков, расположившихся невдалеке от поповской телеги.
   — Не могла, его курень уже на том берегу. А дело спешное, не ждет ни часу.
   — Говори.
   — Шведы второй день как переплавляются у Шклова. А к россиянам подослали шляхтича Яблонского, дабы направить их в другую сторону.
   — Знаю о том. Сам предупредил о месте переправы отца Лариона, при мне он отправил верного человека к казакам Злови-Витра. А на следующее утро привез ко мне полусотник Цыбуля отпевать царских казаков и своих сердюков. Мыслю, что сгинуло с теми покойниками и наше послание.
   — Сгинуло одно — надобно слать другое. Переправе мы уже не помешаем, а как можно скорее остановить россиян и вернуть их обратно — в наших силах. Но поспешать им теперь следует уже не к Шклову, а Пропойску^[6], поскольку именно туда замыслил двинуться от Днепра Левенгаупт.
   — К Пропойску? — встрепенулся священник. — А не ошибаешься?
   — Сама слышала разговор полковника Розена с Тетерей. Курень Остапа как раз и поскакал на разведку дорог в сторону Пропойска. Теперь понимаешь, отче, что нельзя нам терять ни минуты?
   — Понимаю, добре понимаю. И уже прикидываю, как снова повидаться с отцом Ларионом.
   — Будь осторожен, отче. Кирасиры Розена недавно схватили в шинке чужого казака, как думают, прибывшего с того берега. Казак на допросах молчит, а Розен оттого лютует. Велел сжигать по дороге все деревни и хутора, а также удвоить посты и секреты, дабы никто не смог пробраться ни к россиянам, ни от них. Даже не знаю, как тебе удастся попасть в лишнянскую церковь.
   — Господь не оставит без помощи слугу своего…
   Приказав вознице поставить телегу на ночь поближе к придорожным кустам и едва дождавшись темноты, священник скользнул в лес. В наброшенном поверх рясы белом полушубке он почти сливался с мутновато-белесыми цветами ночного осеннего леса, а два пистолета и сабля должны были оградить его от неприятностей при возможной встрече с сопровождавшими шведский обоз волчьими стаями. Стараясь держаться как можно ближе к деревьям и кустарникам, обходя стороной встречавшиеся на пути прогалины и освещенные луной поляны, он осторожно шел вдоль узкой лесной тропы, что вела от большака к маленькой деревушке. Вот и высокий пригорок, с которого должно быть видно расположенное в речной низине селение. Священник остановился, перевел дыхание, глянул с возвышенности вниз.
   Перед ним, как и в прошлый раз, вдоль спокойной лесной речушки расстилалась широкая поляна, за ней вздымалась в небо колокольня. Не было лишь самой деревушки: черными безобразными оспинами виднелись на снегу остатки изб и хозяйственных построек. Над некоторыми из них еще вился дым, ни одна тропа не вела к сожженному селению. Только не тронутая шведами церковь и стоящий рядом с ней добротный дом священника сиротливо выделялись среди этой тоскливой картины.
   Перекрестившись, поп собрался было спуститься с пригорка, как вдруг из-за недалеких к нему кустов появилось несколько темных фигур.
   — Стой! Ни с места!
   «…Шведы!» — обожгла сознание мысль, и руки тотчас потянулись к пистолетам. Выстрел, второй — две ближайшие фигуры, словно споткнувшись о невидимую преграду, вначале остановились, а затем повалились на землю. Отшвырнув в сторону ненужные пистолеты, священник кубарем скатился с пригорка, хотел юркнуть в густой ельник. Но ударили вслед чужие выстрелы, и острая боль обожгла ногу. Священник остановился, сбросил с плеч полушубок Выхватил из ножен саблю, прислонился спиной к дереву. Подбежавшие к нему солдаты загалдели, увидев перед собой священнослужителя, но командовавший ими офицер быстро покончил с возникшим замешательством:
   — Вперед! Брать живым!
   Не принимая всерьез возможность сопротивления раненого старика, шведы смело ринулись на него, но жестоко просчитались. Да и откуда им было знать, что еще несколько лет назад на широких плечах их противника была не потертая поповская ряса, а роскошный жупан запорожского сотника, участника многих славных битв и схваток, и что лишь старые раны да шестилетняя каторга на турецких галерах заставили отважного казака сменить острую саблю на кадило и крест. Два молниеносных взмаха клинка — и ближайший к священнику швед молча рухнул в снег, другой, взвыв от боли и схватившись за перебитое казачьей саблей плечо, отпрянул назад. Но не переоценил своих сил старый рубака, знал, что не совладать ему с десятком молодых здоровых врагов, а пуще всего он помнил одно — ни в коем случае нельзя попасть шведам в руки живым. И бывший сотник врезался в самую гущу смешавшихся врагов…
   Полковник Розен долго смотрел на доставленный к нему труп священника. Зачем-то дважды обошел вокруг него и лишь после этого задал свой первый вопрос начальнику охраны штаба и генеральского обоза.
   — Майор, что обнаружено при убитом? Грамота с тайнописью, иные уличающие его бумаги?
   — Ничего, господин полковник. Возможно, он шел с устным сообщением.
   — К кому?
   — К священнику деревни, возле которой его пытались задержать. Еще утром она была сожжена, а все жители направлены в распоряжение начальника обоза. Исключение, согласно приказу генерала, было сделано для церкви и ее служителей. К ним и лежал путь убитого.
   — А если он просто шел мимо?
   — День назад он уже был у этого священника. Когда его задержал наш патруль, он объяснил свое посещение какими-то церковными делами. Тогда ему поверили и отпустили… Но какие дела могут быть ночью? Зачем ему потребовалось брать с собой целый арсенал? А сопротивление нашему секрету?
   — Что говорит его сообщник из деревни?
   — Я решил не трогать его, а оставить как приманку. Может, к нему пожалует еще кто-либо из русских лазутчиков? Деревня, вернее, то, что от нее осталось, обложена двойным кольцом наших тайных постов. Солдатам строго-настрого приказано не трогать никого, кто бы туда ни направлялся.