Страница:
Сергеев-Ценский Сергей
Флот и крепость
Сергей Николаевич Сергеев-Ценский
Флот и крепость
Историческая повесть
I
Вице-адмирал Ушаков твердыми шагами ходил по своей обширной каюте на флагманском линейном корабле "Св. Павел" и диктовал старшему флаг-офицеру Сорокину, капитану 2-го ранга, приказ по всей объединенной русско-турецкой эскадре, бывшей под его начальством при осаде французской крепости на греческом острове Корфу.
- Пиши, - говорил он, - так: "Объявляю по эскадре, мне вверенной, что генеральный штурм крепости назначается мною на восемнадцатое февраля..." На восемнадцатое февраля, да... Тут поставь точку... "Артиллерийские действия открыть... открыть... едва рассветет, но с тем, однако, расчетом... дабы видны были всем цели... цели для орудийной стрельбы... дабы... дабы ни один снаряд не был пущен зря, на ветер... поскольку снарядов имеем в крайней степени мало..."
Приказ писался на толстой синей бумаге, тряпичной, весьма добротной; но гусиным пером, очень слабым при нажиме и поэтому делавшим кляксы, недоволен был крепыш Сорокин, человек лет сорока трех. Он вытер его, воткнул в разрезанную сырую картофелину, посмотрел на кончик его на свет, падавший из люка, и сказал, слегка приподнявшись:
- Перо очинить надо, Федор Федорович.
- Эка, досада какая! Ну, чини, если надо!
Ушаков был уже в летах, - недавно перед тем ему исполнилось пятьдесят четыре года, но сколько его ни помнил Сорокин, он не замечал в нем никаких изменений.
Достаточно высокий, притом державшийся всегда прямо, с покатыми, но не узкими плечами, грузен он никогда не был, но и с тела не спадал; в привычках своих был неколебимо тверд: ежедневно брился, чего требовал от всех во флоте; перед обедом выпивал чарку анисовой водки, находя ее полезной для здоровья; женщин на суда не допускал. Если же случалось, что со своими женами приходили, например, высокопоставленные особы и это посещение нельзя было никак предотвратить по причинам дипломатическим, даже политическим, Ушаков сам после того обходил с кадилом корабль и окуривал его ладаном.
Родившись в глуши Тамбовской губернии, в лесном Темниковском уезде, он подростком, еще до поступления в морской кадетский корпус, хаживал на медведя с рогатиной. Семья была бедная, хотя и дворянская; никаких нежностей он не видел и в детстве, а корпус того времени был учебным заведением чрезвычайно суровым, да и научиться там многому было нельзя. Но Ушаков полюбил всей душой море, и море полюбило его, подарив ему много громких побед.
Однако и ему, морскому Суворову, никогда раньше не приходилось брать крепостей, а крепость на острове Корфу считалась неприступной.
Пять цитаделей ее высились на огромных утесах с крутыми боками. Генуэзцы и венецианцы, искусные каменотесы, несколько десятилетий долбили там скалы, проводя в них подземные галереи, устраивая казематы, рвы и валы. Шестьсот пятьдесят орудий размещено было на крепостных батареях, кроме больших береговых, охранявших крепость с моря.
Четыре с лишним столетия простояла эта крепость, заставив уважать своих строителей, и весь мир с недоумением и усмешкой следил, как русский вице-адмирал сначала блокировал ее, потом приступил к осаде и вот теперь готовился взять ее штурмом. Это казалось всем бессмысленной дерзостью, за которую будет жестоко наказана русская эскадра. Но за время блокады и осады было много дней, когда то же самое казалось и самому Ушакову.
Он привык, правда, побеждать с меньшими силами, чем у противника, иногда даже с меньшими вдвое, но морские сражения долгими не бывают; в них маневрирование судов, умение матросов быстро управляться с парусами и метко стрелять из орудий решали дело в несколько часов.
Здесь же, в Ионическом море, русский адмирал, командир турок и албанцев, осаждающий французов в венецианской крепости, устроенной на греческом острове, попал в очень сложную и трудную обстановку.
Венецианской корфинская крепость была еще всего только полтора года назад, но Наполеон Бонапарт, генерал революционной Франции, начал уже тогда перекраивать карту Европы. Его победы над войсками такого сильного государства, каким была тогдашняя Австрия, заставили австрийского императора подписать в Кампо-Формио, в 1797 году, очень невыгодный для него мир, по которому отошла к Франции вся Ломбардия, а маленькая республика дожей, Венеция, пришлась тогда просто Франции под межу. Она была поделена между ею и Австрией так, что за Францией остались Ионические острова и часть Далмации, населенная албанцами, а город Венеция и ближайший к ней кусок Далмации отошли к Австрии, чтобы несколько утешить ее за потери всей Северной Италии, долгое время бывшей под ее властью.
За три года до того завоевана была французами Голландия и названа республикой Батавской; Ломбардия же получила название республики Цизальпинской. Но французская армия шла уже дальше в глубь Италии, опрокидывая алтари и троны, и ошеломленная Европа принялась деятельно их спасать, отзываясь на вопли Австрии.
Екатерина II умерла во время приготовлений к войне с Францией, но ее сын и наследник Павел бурно выступил на помощь австрийскому императору, послав ему сухопутные войска с Суворовым во главе и Черноморский флот, предводимый Ушаковым.
Он писал своим полномочным министрам при дворах Вены и Берлина:
"Оставшиеся еще вне заразы государства ничем столь сильнее не могут обуздать буйство сея нации, как оказательством тесной между ними связи и готовности один другого охранять честь, целость и независимость".
Балтийская эскадра была также послана им в помощь Англии, а Турция сама приоткрыла перед черноморцами ворота Босфора и Дарданелл, так как была напугана экспедицией Наполеона в Египет, входивший тогда в состав Оттоманской Порты.
Так случилось, что совсем недавний враг России, султан Селим III, сам обратился в Петербург за помощью, и вице-адмирал Ушаков, победитель нескольких турецких капудан-пашей, один за другим выступавших против него на Черном море, сделался желанным гостем в Константинополе, а французский посланник был заключен в знаменитый Семибашенный замок, и даже дом французского посольства тогда разграбили и сожгли.
В эскадре Ушакова было шесть линейных кораблей и семь фрегатов. Этикет не позволял такой высокой особе, как султан, посетить обычным порядком русские суда, и Селим переоделся в платье простого боснийца и на шлюпке кружил около этих грозных кораблей, неоднократно громивших его флот.
Сам же Ушаков сделался почетнейшим гостем столицы султана. Ему охотно показывали доки и эллинги, где чинились поврежденные им же суда и строились новые; его торжественно встречали всюду, где только ему хотелось побывать. "Во всех местах оказаны мне отличная учтивость и благоприятство, также и доверенность неограниченная", - доносил тогда он Павлу.
Для совместных действий против огромного французского флота под начальство Ушакова дано было султаном пятнадцать крупных судов под командой полного адмирала Кадыр-бея, но с тем, чтобы этот адмирал был в подчинении у вице-адмирала Ушакова и у него бы учился, как надо побеждать.
Турки называли Ушакова "Ушак-паша" и слушались его беспрекословно. Султан подарил Ушак-паше золотую табакерку с бриллиантами, а его матросам-черноморцам кучу червонцев, так как они должны были теперь защищать Константинополь от французов.
Приманчивы были Ионические острова для всех в Европе, кто имел достаточно силы. Семь больших: Корфу, Кефалония, Занте, Чериго, Паксос, Левкас и Итака, воспетая Гомером в "Одиссее", а также несколько мелких, прекрасно были они расположены между Грецией и Италией, и очень нравились Турции, лелеявшей тайную мысль их прикарманить.
Но о том же самом мечтала и Австрия, чтобы стать уже полной наследницей приказавшей долго жить республики дожей. В то же время и Англия, третья союзница России, отнюдь не хладнокровно смотрела на эти живописные острова. Английский адмирал Нельсон, незадолго перед тем разбивший французский флот при Абукире, против дельты Нила, теперь приступил к блокаде острова Мальты, мимоходом, по дороге в Египет, захваченного Наполеоном у рыцарей Мальтийского ордена. Он просто не успел предложить ионийским грекам покровительство британского флага: у него было много другого дела и мало возможностей раскидывать туда и сюда свои ограниченные силы.
С другой стороны, ионийцы были такие же православные христиане, как и русские, а мальтийские рыцари уже обратились за покровительством к Павлу и предложили ему титул "великого магистра" Мальтийского ордена, так что Павел облекся в пышный пестрый далматик великого магистра и не прочь был также оказать покровительство своим единоверцам на Корфу, Кефалонии, Итаке и других островах.
Таковы были сложные причины того, что Ушаков, во главе соединенной эскадры почти тридцати крупных судов, не считая мелких, с экипажем в шесть тысяч человек и с небольшим десантным отрядом, очутился к осени 1798 года в Ионическом море и принялся очищать острова от французских гарнизонов.
Сначала все шло успешно. Стояла прекрасная погода; на островах, кроме Корфу, гарнизоны были небольшие, защищались они слабо, и не прошло шести недель, как на них красовались уже русские и турецкие флаги. Но с Корфу так быстро справиться было нельзя, тем более что французы, как о том то и дело возникали слухи, готовились освобождать занятые острова и снаряжали для этого большой флот в Тулоне.
Наступил декабрь. Всем известно, что такое зимняя кампания на суше, а зима на море, хотя и на таком южном, как Ионическое, была на этот раз особенно сурова. Частые бури трепали огромные корабли, как лодки; проливные дожди сменялись обильным снегом; а между тем сходить с судов на берег было нельзя, так как суда вели блокаду и всегда можно было ожидать нападения на них французской эскадры.
Однажды в темную ночь через кольцо блокады к крепости прорвалась бригантина и стала в гавани на якорь рядом с бывшими там военными судами: французским семидесятичетырехпушечным кораблем "Женере", небольшим фрегатом "Ла Брюнь", бригом, бомбардой и десятком галер, а также и английским фрегатом "Леандром", нечаянно захваченным французами перед приходом сюда эскадры Ушакова.
"Леандр" был послан Нельсоном в Англию с донесением о победе при Абукире, но встречен в море гораздо более мощным кораблем "Женере", уцелевшим от абукирского разгрома. Бой между "Леандром" и "Женере" был жестокий, но большая убыль людей убитыми и ранеными заставила экипаж "Леандра" сдаться. "Женере" привел фрегат на буксире в гавань крепости Корфу, и теперь они стояли борт о борт.
Велико же было изумление Ушакова, когда в одно утро он не увидел в гавани ни "Женере", ни прорвавшейся сюда бригантины: они ушли, вычернив паруса.
Это был позор для блокирующей эскадры, но нужно было знать, в каких условиях протекала блокада.
Незадолго перед тем Ушаков послал донесение Павлу: "...Скоро от совершенного уже неимения провианта находиться будем в крайне бедственном состоянии, и, чем пропитать людей, способов не нахожу... А притом люди в эскадре, мне вверенной, крайнюю нужду терпят, не имея платья и обуви, не получив оных за нынешний год, и, как обмундировать их, средств не нахожу, потому что в здешнем краю ни мундирных материалов, ни обуви даже за весьма дорогую цену достать невозможно; да и на выдачу жалованья почти за целый год денег я еще в наличии не имею".
Как же это случилось, что русские моряки были посланы удивлять подвигами Европу без провианта, без запасной обуви и одежды и даже без денег на жалованье? Павел считал, что обо всем этом должен был позаботиться султан Селим III, раз он сам обратился за помощью. Но Порта всячески задерживала выдачу провианта и денег даже и для своей эскадры, тем более нечего было и ждать от нее этого экипажам русских судов.
Освобожденные от французов острова были богаты пшеницей, но торговые люди на них просили за эту пшеницу небывалые цены. Для пошивки обуви матросам пришлось покупать кожи и устраивать на судах сапожные мастерские, а матросские куртки выкраивать из греческих капотов.
Снарядов для орудий тоже было в обрез, и Ушаков приказывал во время осады всячески беречь их для решительной атаки.
Что же было в таком случае у прославленного русского адмирала? Только свои матросы и солдаты небольшого, в пятьсот человек, десантного отряда, привезенного из Севастополя. О них писал Ушаков впоследствии так:
"Наши люди, от ревности своей и желая угодить мне, оказывали на батареях необыкновенную деятельность: они работали в дождь, в мокроту, в слякоть, или же обмороженные, или в грязи, но всё терпеливо сносили и с великой ревностью старались".
II
Приказ о штурме был передан по всем русским и турецким судам объединенной эскадры под великим секретом.
Он был немногословен, этот приказ, так как все, что нужно было сделать для штурма, было уже сделано: костер был сложен, - оставалось только выбить в него искру, чтобы он вспыхнул.
Корфинская крепость была сильна не только сама по себе: все подступы к ней как с моря, так и с суши были укреплены тщательно.
С моря - весь берег и острова вдоль берега ощетинились батареями, а самый большой из островов - Видо - имел даже и свой гарнизон в пятьсот человек. Всюду вдоль берега в каменистое дно моря были вбиты мачты, соединенные железными цепями для того, чтобы воспрепятствовать высадке десанта. Десятилетиями трудились тут люди, чтобы выдержать любую осаду, но всего только четыре месяца прошло с тех пор, как появился в виду крепости русско-турецкий флот, и Ушаков уже отважился на приступ твердыни, которую никто не мог взять в течение нескольких столетий.
Конечно, нужна была ему большая уверенность в своих силах, чтобы не осрамить ни свой русский флаг, ни доверенный ему флаг турецкий, ни честь России и Турции, ни свою личную честь. Приходилось еще и спешить со штурмом, так как французы готовились, по слухам, идти из Анконы на выручку гарнизона Корфу с десантным отрядом от трех до десяти тысяч человек, между тем как вполне достаточных и надежных войск для штурма Ушаков не имел.
Он писал об этом и в донесении Павлу:
"Если бы я имел один только полк русского сухопутного войска, непременно бы надеялся я Корфу взять, совокупясь вместе с жителями, которые одной только милости просят, чтобы ничьих войск, кроме наших, к этому не допускать".
Добровольцев из греков на острове почему-то становилось все меньше и меньше, вооружение их - все хуже... И только когда один из подвластных султану пашей, имевший свое войско, прислал по приказу Селима четыре тысячи албанцев, Ушаков почувствовал почву под ногами.
Батареи судовых орудий были уже установлены на острове и действовали по крепости; оставалось только под прикрытием огня с кораблей и фрегатов высадить достаточной силы десант, чтобы захватить сначала форпост крепости остров Видо, а потом и самую крепость.
Все необходимое для штурма было наготове. Свыше ста сигналов флагами было придумано Ушаковым, чтобы передавать с флагманского корабля приказания и всем судам в море и десантным отрядам на берегу в день штурма.
Но он готовился не только руководить боем; ни одно сражение из всех, им данных, не обходилось без его личного участия в нем, и корабль "Св. Павел" обычно брал на себя труднейшую задачу. Это был уже несколько старый корабль, который и строился в Херсоне, - еще при Потемкине, - под наблюдением самого Ушакова, и поступил потом под его команду, так как был он тогда уже капитаном 1-го ранга.
Другие корабли, спущенные в воду с Херсонской верфи в том же 1784 году, частью были разбиты и потоплены, частью были приведены в ветхость проволочным червем, в изобилии водившимся в севастопольских бухтах; но свой шестидесятишестипушечный корабль Ушаков раньше, чем другие суда, спас от червя, обив его подводную часть медными листами.
Суровый с виду, Ушаков трогательно любил это свое создание.
Корабли при Потемкине строились в самом спешном порядке, из леса, которому не давали просохнуть, по старым чертежам, заранее обрекавшим их на тихоходность, и Ушаков, хорошо сведущий в деле постройки судов, сам просиживал долгие дни над чертежами, сознательно оттягивал срок выпуска корабля, чтобы дать возможность просушить для него доски.
В каждую мелочь при этой постройке вникал он, зато корабль вышел и наиболее ходким и наиболее способным к маневрированию, не говоря уже о том, что на нем была лучшая во флоте команда.
"Св. Павел" вышел показным кораблем. На нем любил бывать Потемкин, когда приезжал из Херсона в Севастополь; им же в первую голову щеголял он, когда принимал в Крыму Екатерину.
Тогда "Северной Семирамиде" вздумалось беседовать не только с самим Ушаковым, но и с одним из матросов его корабля - Филатом Хоботьевым. Она была тогда довольна всем, что видела: и только что завоеванным Крымом, и только что построенным флотом, и голубым морем, и солнечным ласковым днем, и больше всего собою лично, преодолевшей долгий древний путь "из варяг в греки" по Днепру, мимо Киева. Блистательно улыбаясь, как крымское солнце, обратилась она к Хоботьеву:
- Что, матрос, не ждали, должно быть, меня здесь, в Крыму, а я вот приехала на вас, матросов, посмотреть!
Богатырски сложенному Хоботьеву нужно было что-то ответить, раз обратилась милостиво к нему сама императрица, рядом с которой высился, как матерый дуб, одноглазый Потемкин и позади которой стояла такая огромная, такая раззолоченная свита... Толстая бычья шея Хоботьева от необычной работы мысли налилась кровью, он выкатил глаза, перебрал сухими губами и выпалил на весь корабль:
- От эфтакой царицы всего можно дождаться, ваше величество.
Всех в недоумение поставил этот матросский ответ, и прежде всех самое императрицу. Она обратилась по-французски к Потемкину, - счесть ли за комплимент такие слова, и тот ответил ей по-русски:
- Разумеется, матушка царица, это - комплимент - и даже комплиментище, притом же от чистого сердца.
После этого разъяснения светлейшего князя Тавриды Екатерина, улыбнувшись, церемонно наклонила голову в сторону Филата Хоботьева и пошла дальше, и все, кто был в ее свите, сочли своим долгом милостиво поглядеть на столь речистого и столь ловкого комплиментщика и улыбнуться благосклонно, следуя дальше.
Теперь Хоботьев был боцманом корабля. Для него, как и для самого Ушакова, "Св. Павел" стал родным домом.
В том же 1787 году, когда приезжала в Крым Екатерина, турки начали новую войну за тот же Крым и за все вообще берега Черного моря, отвоеванные Россией. Русский посол Булгаков был посажен немедленно в Семибашенный замок, а турецкий флот появился в Черном море.
Энергичный приказ пришел тогда из Херсона в Севастополь от Потемкина графу Войновичу, контр-адмиралу, командовавшему флотом:
"Подтверждаю вам собрать все корабли и фрегаты и стараться произвести дела, ожидаемые от храбрости и мужества вашего и подчиненных ваших. Хотя бы всем погибнуть, но должно показать свою неустрашимость к нападению и истреблению неприятеля. Где завидите флот турецкий, атакуйте его во что бы ни стало, хотя б всем пропасть".
Флот тогда действительно едва не пропал весь, но не от турок, а от сильнейшего шторма. Его раскидало у берегов Болгарии так, что один корабль утонул со всей командой, другой шесть суток носило по морю, пока не загнало, наконец, в Босфор, как подарок аллаха; только распорядительность Ушакова и усилия послушных ему матросов, таких, как Хоботьев, особенно тогда отличившегося, спасли корабль. От этого и командиру и команде он сделался еще дороже, как становится дороже матери ребенок, которого она неусыпными заботами спасает от смертельной болезни.
Ушаков во всех боях неизменно применял одну тактику: "Св. Павел" с самого начала шел на сближение с адмиральским кораблем противника и осыпал его таким частым и таким метким градом снарядов, что очень быстро выводил из строя и обращал в бегство; а победитель тут же переводил весь свой огонь на следующий сильнейший корабль и долбил его, пока он не поворачивал следом за адмиральским.
Испрашивая награды для команд судов своего отряда, Ушаков однажды писал: "Я сам удивляюсь проворству и храбрости моих людей: они стреляли в неприятельский корабль с такою сноровкой, что казалось, что каждый учится стрелять по цели. Прошу наградить команду, ибо всякая их ко мне доверенность совершает мои успехи. Равно и в прошедшую кампанию одна только их ко мне доверенность спасла мой корабль от потопа, когда штормом носило его по морю".
Командир удивлялся проворству и храбрости своих команд, команды удивлялись проворству и храбрости своего командира, и 18 февраля 1799 года им, приходившим в удивление друг от друга, предстояло взять крепость, неприступности которой несколько столетий удивлялся весь мир.
III
В корфинской крепости известно было все, что делалось на кораблях эскадры, на острове Корфу и на других островах.
Когда узнали там, что вполне благополучно прорвали блокаду и были вне опасности от погони "Женере" и лихая бригантина, экспансивные французы, высыпав наружу из укреплений, так громко аплодировали их успеху и так вызывающе кричали "браво", что Ушаков только залпами из орудий нескольких кораблей перекрыл их радость.
Гарнизон крепости был снабжен в избытке, и если там, на крутобоких голых скалах, не было колодцев, то были объемистые, высеченные в камне цистерны для хранения дождевой воды, в которой теперь, зимою, не было и не могло быть недостатка.
Командовал трехтысячным гарнизоном генерал Шабо, один из многих талантливых людей, выдвинутых французской революцией. Он не опасался за крепость и раньше, когда же удался побег "Женере" и бригантины, он перестал сомневаться и в том, что русский адмирал не в состоянии штурмовать крепость: если силы блокирующего так слабы, что позволили дважды прорвать блокаду; если он, осаждающий, терпит гораздо большие лишения, чем осажденный; если, наконец, из Тулона, куда должен был в скором времени прибыть "Женере", пришлют достаточной силы флот, о чем просил Шабо, то откуда же и было взяться сомнению в своей несокрушимости?
В тех прокламациях, которые очень часто сочинял красноречивый Шабо для корфиотов, он не скупился на мрачные краски, когда изображал, что с ними сделает Ушаков, если они неразумно вздумают помочь ему победить французов. Он рисовал дело так, что корфиоты, как и все греки других островов, будут переданы тогда в полную власть туркам, а турки их начисто ограбят и вырежут.
Прокламации читались и горячо обсуждались в городе и в окрестных селениях; число желающих сражаться с французами становилось все меньше, отношения их к Ушакову все подозрительней.
Идеи свободы, равенства и братства уже успели проникнуть к ним и взволновать тихую воду жизни ионийцев, но они были потомки тех, которые еще на заре истории человечества испробовали все формы правления.
На Корфу, как и на других островах, шла в это время если и не слишком жестокая, все же вполне заметная борьба за жизненные блага, и богатые и знатные среди островитян не ложились спать, не имея оружия под руками и надежной охраны около своих домов.
Однажды к Ушакову на корабль была допущена депутация от корфиотов около двух десятков человек. Это были люди скорее бедные, чем среднего достатка. Лица их были суровы, одежда только пыталась казаться праздничной, так как надета была для исключительного момента. Но все же они были чрезвычайно живописны, эти корфиоты.
С обветренными солеными морскими ветрами лицами, с орлиными носами, воинственно усатые, в круглых, низких суконных шапочках с красными и синими кистями, в коричневых и синих расшитых во всех направлениях шнурками курточках, коротких, похожих на жилеты, и в широких шалевых коричневых или цветных кушаках, за которыми заткнуты были пистолеты, и ятаганы, и сабли, у каждого свой арсенал, - они поднялись со своей шлюпки по трапу на палубу, где и выстроились было по-солдатски, но Ушаков пригласил их в свою кают-компанию и приказал подать каждому чашку кофе, так как понял, что они явились для серьезного разговора.
Ушаков не знал ни одного иностранного языка и разговор, который действительно был серьезным, вел через переводчиков.
Греки заранее из своих выбрали старика, который мог бы говорить с русским адмиралом, и тот после нескольких приличных случаю фраз сказал, осторожно выбирая слова:
- Мы - люди темные, мы мало знаем, что такое Россия... Мы знаем, - это большая, очень, очень большая страна... Там много людей, очень много. Поэтому там император! (Тут он поднял палец в знак почтения, помолчал и продолжал.) Там, в России, нельзя без императора, но острова наши - малы, и нас, греков, на островах не так много, как русских в России... Нас всего едва-едва двести тысяч... Для нас здесь им-пе-ра-тор - это большая нам честь, - мы не стоим... И если даже король, - мы тоже не стоим... И если князь даже, - все равно не стоим.
Все греки-депутаты согласно качнули при этих словах старика головами и пытливо повернули их к русскому адмиралу.
Ушаков понял, о чем беспокоятся эти люди, и сказал твердо:
- У вас я думаю устроить республику.
- Так! - тут же отозвался старик.
- Так! Республику! - радостно поддержали остальные.
Только после этого выпили они по глотку кофе, но старик все-таки не дотронулся до своей чашки; он спросил Ушакова:
- В республиках бывают и те, кто приказывает, и те, кто только слушает и исполняет; как будет у нас? Кого назначите вы начальниками?
- Это уж кого вы выберете сами, те и будут ваши начальники, - ответил Ушаков.
Флот и крепость
Историческая повесть
I
Вице-адмирал Ушаков твердыми шагами ходил по своей обширной каюте на флагманском линейном корабле "Св. Павел" и диктовал старшему флаг-офицеру Сорокину, капитану 2-го ранга, приказ по всей объединенной русско-турецкой эскадре, бывшей под его начальством при осаде французской крепости на греческом острове Корфу.
- Пиши, - говорил он, - так: "Объявляю по эскадре, мне вверенной, что генеральный штурм крепости назначается мною на восемнадцатое февраля..." На восемнадцатое февраля, да... Тут поставь точку... "Артиллерийские действия открыть... открыть... едва рассветет, но с тем, однако, расчетом... дабы видны были всем цели... цели для орудийной стрельбы... дабы... дабы ни один снаряд не был пущен зря, на ветер... поскольку снарядов имеем в крайней степени мало..."
Приказ писался на толстой синей бумаге, тряпичной, весьма добротной; но гусиным пером, очень слабым при нажиме и поэтому делавшим кляксы, недоволен был крепыш Сорокин, человек лет сорока трех. Он вытер его, воткнул в разрезанную сырую картофелину, посмотрел на кончик его на свет, падавший из люка, и сказал, слегка приподнявшись:
- Перо очинить надо, Федор Федорович.
- Эка, досада какая! Ну, чини, если надо!
Ушаков был уже в летах, - недавно перед тем ему исполнилось пятьдесят четыре года, но сколько его ни помнил Сорокин, он не замечал в нем никаких изменений.
Достаточно высокий, притом державшийся всегда прямо, с покатыми, но не узкими плечами, грузен он никогда не был, но и с тела не спадал; в привычках своих был неколебимо тверд: ежедневно брился, чего требовал от всех во флоте; перед обедом выпивал чарку анисовой водки, находя ее полезной для здоровья; женщин на суда не допускал. Если же случалось, что со своими женами приходили, например, высокопоставленные особы и это посещение нельзя было никак предотвратить по причинам дипломатическим, даже политическим, Ушаков сам после того обходил с кадилом корабль и окуривал его ладаном.
Родившись в глуши Тамбовской губернии, в лесном Темниковском уезде, он подростком, еще до поступления в морской кадетский корпус, хаживал на медведя с рогатиной. Семья была бедная, хотя и дворянская; никаких нежностей он не видел и в детстве, а корпус того времени был учебным заведением чрезвычайно суровым, да и научиться там многому было нельзя. Но Ушаков полюбил всей душой море, и море полюбило его, подарив ему много громких побед.
Однако и ему, морскому Суворову, никогда раньше не приходилось брать крепостей, а крепость на острове Корфу считалась неприступной.
Пять цитаделей ее высились на огромных утесах с крутыми боками. Генуэзцы и венецианцы, искусные каменотесы, несколько десятилетий долбили там скалы, проводя в них подземные галереи, устраивая казематы, рвы и валы. Шестьсот пятьдесят орудий размещено было на крепостных батареях, кроме больших береговых, охранявших крепость с моря.
Четыре с лишним столетия простояла эта крепость, заставив уважать своих строителей, и весь мир с недоумением и усмешкой следил, как русский вице-адмирал сначала блокировал ее, потом приступил к осаде и вот теперь готовился взять ее штурмом. Это казалось всем бессмысленной дерзостью, за которую будет жестоко наказана русская эскадра. Но за время блокады и осады было много дней, когда то же самое казалось и самому Ушакову.
Он привык, правда, побеждать с меньшими силами, чем у противника, иногда даже с меньшими вдвое, но морские сражения долгими не бывают; в них маневрирование судов, умение матросов быстро управляться с парусами и метко стрелять из орудий решали дело в несколько часов.
Здесь же, в Ионическом море, русский адмирал, командир турок и албанцев, осаждающий французов в венецианской крепости, устроенной на греческом острове, попал в очень сложную и трудную обстановку.
Венецианской корфинская крепость была еще всего только полтора года назад, но Наполеон Бонапарт, генерал революционной Франции, начал уже тогда перекраивать карту Европы. Его победы над войсками такого сильного государства, каким была тогдашняя Австрия, заставили австрийского императора подписать в Кампо-Формио, в 1797 году, очень невыгодный для него мир, по которому отошла к Франции вся Ломбардия, а маленькая республика дожей, Венеция, пришлась тогда просто Франции под межу. Она была поделена между ею и Австрией так, что за Францией остались Ионические острова и часть Далмации, населенная албанцами, а город Венеция и ближайший к ней кусок Далмации отошли к Австрии, чтобы несколько утешить ее за потери всей Северной Италии, долгое время бывшей под ее властью.
За три года до того завоевана была французами Голландия и названа республикой Батавской; Ломбардия же получила название республики Цизальпинской. Но французская армия шла уже дальше в глубь Италии, опрокидывая алтари и троны, и ошеломленная Европа принялась деятельно их спасать, отзываясь на вопли Австрии.
Екатерина II умерла во время приготовлений к войне с Францией, но ее сын и наследник Павел бурно выступил на помощь австрийскому императору, послав ему сухопутные войска с Суворовым во главе и Черноморский флот, предводимый Ушаковым.
Он писал своим полномочным министрам при дворах Вены и Берлина:
"Оставшиеся еще вне заразы государства ничем столь сильнее не могут обуздать буйство сея нации, как оказательством тесной между ними связи и готовности один другого охранять честь, целость и независимость".
Балтийская эскадра была также послана им в помощь Англии, а Турция сама приоткрыла перед черноморцами ворота Босфора и Дарданелл, так как была напугана экспедицией Наполеона в Египет, входивший тогда в состав Оттоманской Порты.
Так случилось, что совсем недавний враг России, султан Селим III, сам обратился в Петербург за помощью, и вице-адмирал Ушаков, победитель нескольких турецких капудан-пашей, один за другим выступавших против него на Черном море, сделался желанным гостем в Константинополе, а французский посланник был заключен в знаменитый Семибашенный замок, и даже дом французского посольства тогда разграбили и сожгли.
В эскадре Ушакова было шесть линейных кораблей и семь фрегатов. Этикет не позволял такой высокой особе, как султан, посетить обычным порядком русские суда, и Селим переоделся в платье простого боснийца и на шлюпке кружил около этих грозных кораблей, неоднократно громивших его флот.
Сам же Ушаков сделался почетнейшим гостем столицы султана. Ему охотно показывали доки и эллинги, где чинились поврежденные им же суда и строились новые; его торжественно встречали всюду, где только ему хотелось побывать. "Во всех местах оказаны мне отличная учтивость и благоприятство, также и доверенность неограниченная", - доносил тогда он Павлу.
Для совместных действий против огромного французского флота под начальство Ушакова дано было султаном пятнадцать крупных судов под командой полного адмирала Кадыр-бея, но с тем, чтобы этот адмирал был в подчинении у вице-адмирала Ушакова и у него бы учился, как надо побеждать.
Турки называли Ушакова "Ушак-паша" и слушались его беспрекословно. Султан подарил Ушак-паше золотую табакерку с бриллиантами, а его матросам-черноморцам кучу червонцев, так как они должны были теперь защищать Константинополь от французов.
Приманчивы были Ионические острова для всех в Европе, кто имел достаточно силы. Семь больших: Корфу, Кефалония, Занте, Чериго, Паксос, Левкас и Итака, воспетая Гомером в "Одиссее", а также несколько мелких, прекрасно были они расположены между Грецией и Италией, и очень нравились Турции, лелеявшей тайную мысль их прикарманить.
Но о том же самом мечтала и Австрия, чтобы стать уже полной наследницей приказавшей долго жить республики дожей. В то же время и Англия, третья союзница России, отнюдь не хладнокровно смотрела на эти живописные острова. Английский адмирал Нельсон, незадолго перед тем разбивший французский флот при Абукире, против дельты Нила, теперь приступил к блокаде острова Мальты, мимоходом, по дороге в Египет, захваченного Наполеоном у рыцарей Мальтийского ордена. Он просто не успел предложить ионийским грекам покровительство британского флага: у него было много другого дела и мало возможностей раскидывать туда и сюда свои ограниченные силы.
С другой стороны, ионийцы были такие же православные христиане, как и русские, а мальтийские рыцари уже обратились за покровительством к Павлу и предложили ему титул "великого магистра" Мальтийского ордена, так что Павел облекся в пышный пестрый далматик великого магистра и не прочь был также оказать покровительство своим единоверцам на Корфу, Кефалонии, Итаке и других островах.
Таковы были сложные причины того, что Ушаков, во главе соединенной эскадры почти тридцати крупных судов, не считая мелких, с экипажем в шесть тысяч человек и с небольшим десантным отрядом, очутился к осени 1798 года в Ионическом море и принялся очищать острова от французских гарнизонов.
Сначала все шло успешно. Стояла прекрасная погода; на островах, кроме Корфу, гарнизоны были небольшие, защищались они слабо, и не прошло шести недель, как на них красовались уже русские и турецкие флаги. Но с Корфу так быстро справиться было нельзя, тем более что французы, как о том то и дело возникали слухи, готовились освобождать занятые острова и снаряжали для этого большой флот в Тулоне.
Наступил декабрь. Всем известно, что такое зимняя кампания на суше, а зима на море, хотя и на таком южном, как Ионическое, была на этот раз особенно сурова. Частые бури трепали огромные корабли, как лодки; проливные дожди сменялись обильным снегом; а между тем сходить с судов на берег было нельзя, так как суда вели блокаду и всегда можно было ожидать нападения на них французской эскадры.
Однажды в темную ночь через кольцо блокады к крепости прорвалась бригантина и стала в гавани на якорь рядом с бывшими там военными судами: французским семидесятичетырехпушечным кораблем "Женере", небольшим фрегатом "Ла Брюнь", бригом, бомбардой и десятком галер, а также и английским фрегатом "Леандром", нечаянно захваченным французами перед приходом сюда эскадры Ушакова.
"Леандр" был послан Нельсоном в Англию с донесением о победе при Абукире, но встречен в море гораздо более мощным кораблем "Женере", уцелевшим от абукирского разгрома. Бой между "Леандром" и "Женере" был жестокий, но большая убыль людей убитыми и ранеными заставила экипаж "Леандра" сдаться. "Женере" привел фрегат на буксире в гавань крепости Корфу, и теперь они стояли борт о борт.
Велико же было изумление Ушакова, когда в одно утро он не увидел в гавани ни "Женере", ни прорвавшейся сюда бригантины: они ушли, вычернив паруса.
Это был позор для блокирующей эскадры, но нужно было знать, в каких условиях протекала блокада.
Незадолго перед тем Ушаков послал донесение Павлу: "...Скоро от совершенного уже неимения провианта находиться будем в крайне бедственном состоянии, и, чем пропитать людей, способов не нахожу... А притом люди в эскадре, мне вверенной, крайнюю нужду терпят, не имея платья и обуви, не получив оных за нынешний год, и, как обмундировать их, средств не нахожу, потому что в здешнем краю ни мундирных материалов, ни обуви даже за весьма дорогую цену достать невозможно; да и на выдачу жалованья почти за целый год денег я еще в наличии не имею".
Как же это случилось, что русские моряки были посланы удивлять подвигами Европу без провианта, без запасной обуви и одежды и даже без денег на жалованье? Павел считал, что обо всем этом должен был позаботиться султан Селим III, раз он сам обратился за помощью. Но Порта всячески задерживала выдачу провианта и денег даже и для своей эскадры, тем более нечего было и ждать от нее этого экипажам русских судов.
Освобожденные от французов острова были богаты пшеницей, но торговые люди на них просили за эту пшеницу небывалые цены. Для пошивки обуви матросам пришлось покупать кожи и устраивать на судах сапожные мастерские, а матросские куртки выкраивать из греческих капотов.
Снарядов для орудий тоже было в обрез, и Ушаков приказывал во время осады всячески беречь их для решительной атаки.
Что же было в таком случае у прославленного русского адмирала? Только свои матросы и солдаты небольшого, в пятьсот человек, десантного отряда, привезенного из Севастополя. О них писал Ушаков впоследствии так:
"Наши люди, от ревности своей и желая угодить мне, оказывали на батареях необыкновенную деятельность: они работали в дождь, в мокроту, в слякоть, или же обмороженные, или в грязи, но всё терпеливо сносили и с великой ревностью старались".
II
Приказ о штурме был передан по всем русским и турецким судам объединенной эскадры под великим секретом.
Он был немногословен, этот приказ, так как все, что нужно было сделать для штурма, было уже сделано: костер был сложен, - оставалось только выбить в него искру, чтобы он вспыхнул.
Корфинская крепость была сильна не только сама по себе: все подступы к ней как с моря, так и с суши были укреплены тщательно.
С моря - весь берег и острова вдоль берега ощетинились батареями, а самый большой из островов - Видо - имел даже и свой гарнизон в пятьсот человек. Всюду вдоль берега в каменистое дно моря были вбиты мачты, соединенные железными цепями для того, чтобы воспрепятствовать высадке десанта. Десятилетиями трудились тут люди, чтобы выдержать любую осаду, но всего только четыре месяца прошло с тех пор, как появился в виду крепости русско-турецкий флот, и Ушаков уже отважился на приступ твердыни, которую никто не мог взять в течение нескольких столетий.
Конечно, нужна была ему большая уверенность в своих силах, чтобы не осрамить ни свой русский флаг, ни доверенный ему флаг турецкий, ни честь России и Турции, ни свою личную честь. Приходилось еще и спешить со штурмом, так как французы готовились, по слухам, идти из Анконы на выручку гарнизона Корфу с десантным отрядом от трех до десяти тысяч человек, между тем как вполне достаточных и надежных войск для штурма Ушаков не имел.
Он писал об этом и в донесении Павлу:
"Если бы я имел один только полк русского сухопутного войска, непременно бы надеялся я Корфу взять, совокупясь вместе с жителями, которые одной только милости просят, чтобы ничьих войск, кроме наших, к этому не допускать".
Добровольцев из греков на острове почему-то становилось все меньше и меньше, вооружение их - все хуже... И только когда один из подвластных султану пашей, имевший свое войско, прислал по приказу Селима четыре тысячи албанцев, Ушаков почувствовал почву под ногами.
Батареи судовых орудий были уже установлены на острове и действовали по крепости; оставалось только под прикрытием огня с кораблей и фрегатов высадить достаточной силы десант, чтобы захватить сначала форпост крепости остров Видо, а потом и самую крепость.
Все необходимое для штурма было наготове. Свыше ста сигналов флагами было придумано Ушаковым, чтобы передавать с флагманского корабля приказания и всем судам в море и десантным отрядам на берегу в день штурма.
Но он готовился не только руководить боем; ни одно сражение из всех, им данных, не обходилось без его личного участия в нем, и корабль "Св. Павел" обычно брал на себя труднейшую задачу. Это был уже несколько старый корабль, который и строился в Херсоне, - еще при Потемкине, - под наблюдением самого Ушакова, и поступил потом под его команду, так как был он тогда уже капитаном 1-го ранга.
Другие корабли, спущенные в воду с Херсонской верфи в том же 1784 году, частью были разбиты и потоплены, частью были приведены в ветхость проволочным червем, в изобилии водившимся в севастопольских бухтах; но свой шестидесятишестипушечный корабль Ушаков раньше, чем другие суда, спас от червя, обив его подводную часть медными листами.
Суровый с виду, Ушаков трогательно любил это свое создание.
Корабли при Потемкине строились в самом спешном порядке, из леса, которому не давали просохнуть, по старым чертежам, заранее обрекавшим их на тихоходность, и Ушаков, хорошо сведущий в деле постройки судов, сам просиживал долгие дни над чертежами, сознательно оттягивал срок выпуска корабля, чтобы дать возможность просушить для него доски.
В каждую мелочь при этой постройке вникал он, зато корабль вышел и наиболее ходким и наиболее способным к маневрированию, не говоря уже о том, что на нем была лучшая во флоте команда.
"Св. Павел" вышел показным кораблем. На нем любил бывать Потемкин, когда приезжал из Херсона в Севастополь; им же в первую голову щеголял он, когда принимал в Крыму Екатерину.
Тогда "Северной Семирамиде" вздумалось беседовать не только с самим Ушаковым, но и с одним из матросов его корабля - Филатом Хоботьевым. Она была тогда довольна всем, что видела: и только что завоеванным Крымом, и только что построенным флотом, и голубым морем, и солнечным ласковым днем, и больше всего собою лично, преодолевшей долгий древний путь "из варяг в греки" по Днепру, мимо Киева. Блистательно улыбаясь, как крымское солнце, обратилась она к Хоботьеву:
- Что, матрос, не ждали, должно быть, меня здесь, в Крыму, а я вот приехала на вас, матросов, посмотреть!
Богатырски сложенному Хоботьеву нужно было что-то ответить, раз обратилась милостиво к нему сама императрица, рядом с которой высился, как матерый дуб, одноглазый Потемкин и позади которой стояла такая огромная, такая раззолоченная свита... Толстая бычья шея Хоботьева от необычной работы мысли налилась кровью, он выкатил глаза, перебрал сухими губами и выпалил на весь корабль:
- От эфтакой царицы всего можно дождаться, ваше величество.
Всех в недоумение поставил этот матросский ответ, и прежде всех самое императрицу. Она обратилась по-французски к Потемкину, - счесть ли за комплимент такие слова, и тот ответил ей по-русски:
- Разумеется, матушка царица, это - комплимент - и даже комплиментище, притом же от чистого сердца.
После этого разъяснения светлейшего князя Тавриды Екатерина, улыбнувшись, церемонно наклонила голову в сторону Филата Хоботьева и пошла дальше, и все, кто был в ее свите, сочли своим долгом милостиво поглядеть на столь речистого и столь ловкого комплиментщика и улыбнуться благосклонно, следуя дальше.
Теперь Хоботьев был боцманом корабля. Для него, как и для самого Ушакова, "Св. Павел" стал родным домом.
В том же 1787 году, когда приезжала в Крым Екатерина, турки начали новую войну за тот же Крым и за все вообще берега Черного моря, отвоеванные Россией. Русский посол Булгаков был посажен немедленно в Семибашенный замок, а турецкий флот появился в Черном море.
Энергичный приказ пришел тогда из Херсона в Севастополь от Потемкина графу Войновичу, контр-адмиралу, командовавшему флотом:
"Подтверждаю вам собрать все корабли и фрегаты и стараться произвести дела, ожидаемые от храбрости и мужества вашего и подчиненных ваших. Хотя бы всем погибнуть, но должно показать свою неустрашимость к нападению и истреблению неприятеля. Где завидите флот турецкий, атакуйте его во что бы ни стало, хотя б всем пропасть".
Флот тогда действительно едва не пропал весь, но не от турок, а от сильнейшего шторма. Его раскидало у берегов Болгарии так, что один корабль утонул со всей командой, другой шесть суток носило по морю, пока не загнало, наконец, в Босфор, как подарок аллаха; только распорядительность Ушакова и усилия послушных ему матросов, таких, как Хоботьев, особенно тогда отличившегося, спасли корабль. От этого и командиру и команде он сделался еще дороже, как становится дороже матери ребенок, которого она неусыпными заботами спасает от смертельной болезни.
Ушаков во всех боях неизменно применял одну тактику: "Св. Павел" с самого начала шел на сближение с адмиральским кораблем противника и осыпал его таким частым и таким метким градом снарядов, что очень быстро выводил из строя и обращал в бегство; а победитель тут же переводил весь свой огонь на следующий сильнейший корабль и долбил его, пока он не поворачивал следом за адмиральским.
Испрашивая награды для команд судов своего отряда, Ушаков однажды писал: "Я сам удивляюсь проворству и храбрости моих людей: они стреляли в неприятельский корабль с такою сноровкой, что казалось, что каждый учится стрелять по цели. Прошу наградить команду, ибо всякая их ко мне доверенность совершает мои успехи. Равно и в прошедшую кампанию одна только их ко мне доверенность спасла мой корабль от потопа, когда штормом носило его по морю".
Командир удивлялся проворству и храбрости своих команд, команды удивлялись проворству и храбрости своего командира, и 18 февраля 1799 года им, приходившим в удивление друг от друга, предстояло взять крепость, неприступности которой несколько столетий удивлялся весь мир.
III
В корфинской крепости известно было все, что делалось на кораблях эскадры, на острове Корфу и на других островах.
Когда узнали там, что вполне благополучно прорвали блокаду и были вне опасности от погони "Женере" и лихая бригантина, экспансивные французы, высыпав наружу из укреплений, так громко аплодировали их успеху и так вызывающе кричали "браво", что Ушаков только залпами из орудий нескольких кораблей перекрыл их радость.
Гарнизон крепости был снабжен в избытке, и если там, на крутобоких голых скалах, не было колодцев, то были объемистые, высеченные в камне цистерны для хранения дождевой воды, в которой теперь, зимою, не было и не могло быть недостатка.
Командовал трехтысячным гарнизоном генерал Шабо, один из многих талантливых людей, выдвинутых французской революцией. Он не опасался за крепость и раньше, когда же удался побег "Женере" и бригантины, он перестал сомневаться и в том, что русский адмирал не в состоянии штурмовать крепость: если силы блокирующего так слабы, что позволили дважды прорвать блокаду; если он, осаждающий, терпит гораздо большие лишения, чем осажденный; если, наконец, из Тулона, куда должен был в скором времени прибыть "Женере", пришлют достаточной силы флот, о чем просил Шабо, то откуда же и было взяться сомнению в своей несокрушимости?
В тех прокламациях, которые очень часто сочинял красноречивый Шабо для корфиотов, он не скупился на мрачные краски, когда изображал, что с ними сделает Ушаков, если они неразумно вздумают помочь ему победить французов. Он рисовал дело так, что корфиоты, как и все греки других островов, будут переданы тогда в полную власть туркам, а турки их начисто ограбят и вырежут.
Прокламации читались и горячо обсуждались в городе и в окрестных селениях; число желающих сражаться с французами становилось все меньше, отношения их к Ушакову все подозрительней.
Идеи свободы, равенства и братства уже успели проникнуть к ним и взволновать тихую воду жизни ионийцев, но они были потомки тех, которые еще на заре истории человечества испробовали все формы правления.
На Корфу, как и на других островах, шла в это время если и не слишком жестокая, все же вполне заметная борьба за жизненные блага, и богатые и знатные среди островитян не ложились спать, не имея оружия под руками и надежной охраны около своих домов.
Однажды к Ушакову на корабль была допущена депутация от корфиотов около двух десятков человек. Это были люди скорее бедные, чем среднего достатка. Лица их были суровы, одежда только пыталась казаться праздничной, так как надета была для исключительного момента. Но все же они были чрезвычайно живописны, эти корфиоты.
С обветренными солеными морскими ветрами лицами, с орлиными носами, воинственно усатые, в круглых, низких суконных шапочках с красными и синими кистями, в коричневых и синих расшитых во всех направлениях шнурками курточках, коротких, похожих на жилеты, и в широких шалевых коричневых или цветных кушаках, за которыми заткнуты были пистолеты, и ятаганы, и сабли, у каждого свой арсенал, - они поднялись со своей шлюпки по трапу на палубу, где и выстроились было по-солдатски, но Ушаков пригласил их в свою кают-компанию и приказал подать каждому чашку кофе, так как понял, что они явились для серьезного разговора.
Ушаков не знал ни одного иностранного языка и разговор, который действительно был серьезным, вел через переводчиков.
Греки заранее из своих выбрали старика, который мог бы говорить с русским адмиралом, и тот после нескольких приличных случаю фраз сказал, осторожно выбирая слова:
- Мы - люди темные, мы мало знаем, что такое Россия... Мы знаем, - это большая, очень, очень большая страна... Там много людей, очень много. Поэтому там император! (Тут он поднял палец в знак почтения, помолчал и продолжал.) Там, в России, нельзя без императора, но острова наши - малы, и нас, греков, на островах не так много, как русских в России... Нас всего едва-едва двести тысяч... Для нас здесь им-пе-ра-тор - это большая нам честь, - мы не стоим... И если даже король, - мы тоже не стоим... И если князь даже, - все равно не стоим.
Все греки-депутаты согласно качнули при этих словах старика головами и пытливо повернули их к русскому адмиралу.
Ушаков понял, о чем беспокоятся эти люди, и сказал твердо:
- У вас я думаю устроить республику.
- Так! - тут же отозвался старик.
- Так! Республику! - радостно поддержали остальные.
Только после этого выпили они по глотку кофе, но старик все-таки не дотронулся до своей чашки; он спросил Ушакова:
- В республиках бывают и те, кто приказывает, и те, кто только слушает и исполняет; как будет у нас? Кого назначите вы начальниками?
- Это уж кого вы выберете сами, те и будут ваши начальники, - ответил Ушаков.