Плеск воды, сырой песок недолго хранит следы. Шелест и плеск. - Как ты думаешь, в этом песке есть золото? - Сколько угодно. - Тогда давай попробуем намыть. - Давай. Прислонись к нему щекой. Закрой глаза. Слышишь, ветер напевает о ленивой воде... Under lazy water... - Откуда это? - Из вечности. Люди строят стены от ветра, и не доходят до богов их жертвы, а только заполняют дома их удушливым чадом. Посмотри на облака, они не противятся ветру, они скользят, собираются в башни и строят прекраснейший из дворцов, Дом Заходящего Солнца. - Почему бы тебе не написать книгу о музыке? Никто не видит её так, как ты. - Музыка сама всё говорит за себя. Это божество, не нуждающееся в оракулах. Тишина и... вихрь, движение, летящие складки плаща раздувают огонь, и наполняется жаром алтарь, и откуда-то из-за альпийских лугов доносятся звуки лиры. Выше! Опера Королевы. Партер - небесам, галёрка - зодиаку. На сцене голос и ... свет! И две звезды... Кастор и Поллукс, звёзды-диоскуры. Земля и небо. Чёрное и белое. - Чёрное и белое... Расхожая тема. - А Бог - расхожее слово. Любовь, вечность... все слова так забавны, если прислушаться к ним. Мы говорим: наш век, рок-музыка... исповедь, путь к свету, лестница на небеса... - Это был великий век. - Был? Есть, будет. Велик только гений. Ведь рок - это не идея и не набор идей. Я могу сказать, что это искренность, честность как форма мировосприятия и самовыражения, и это будет правдой... но сказать так, значит снова начать эту игру со словами... что такое рок... Может быть, это сама любовь. - Всё, что вам нужно - это любовь. - Любовь - это всё, что вам нужно. - Жалко только, что такая страшная война была в этом веке. - Да, и не одна. О какой ты говоришь? - И эти споры о музыке и вообще, так смешны... - Споры вообще смешны. Чем меньше люди понимают, тем больше они спорят, именно поэтому больше всего спорить они будут о Боге, об истине, о музыке. И всякий из них возносит одного из братьев на Олимп, а другого в это время отправляет в подземелье. - Приходит кто-то новый и меняет всё наоборот... Самолёт расчерчивает небо. Ветер раздувает листву, и шумит она, и бьётся о бронзу ветвей. И разогретый воздух пахнет дубом и мрамором. Что откроют нам боги в шелесте листьев? - А почему бы тебе, наконец, не сделать музыкальный фильм? - Кажется, у Карла другие планы. Да и потом, после "Кабаре"? - Но ты же пишешь музыку после... Моцарта. - Что значит после? К музыке это понятие неприменимо. Что значит после музыки? - А что значит после "Кабаре"? Что ты смеёшься? Ты имеешь что-то против кино? - Вовсе нет. Это самое пластичное из искусств. Я восхищаюсь им всякий раз, когда оно того заслуживает. - Тогда почему бы тебе не сделать музыкальный фильм? - Нет, Лиз. Это, конечно, прекрасная идея, но этого я не смогу. Я опять всё сделаю не так. - И почему у тебя всегда всё получается не как надо? - Я не знаю, как это объяснить. Понимаешь, я не могу работать над темой, я не могу работать над каким-то сюжетом, над какой-то идеей. Всё, что я делаю, это полнейшая импровизация. Я просто настраиваюсь на определённую волну, и всё, что происходит дальше, уже не зависит от меня. Знаешь, есть такое выражение: исполнился наития. То есть как сумасшедший. И я никогда не знаю, что у меня получится, как это будет выглядеть. - Но цари же держали при себе пророков. - Вовсе нет. Они посылали за ними время от времени, когда в очередной раз становились в тупик. Держать же их всё время при себе было бы неуютно и беспокойно, ты не находишь? Да и пророчества вовсе не всегда оказываются приятны слуху. Вспомни библейских пророков. Или Тиресия. - Надеюсь, ты не сойдёшь с ума по-настоящему. - Только ты сохраняешь мне разум в этом безумном мире.
- Я посылал к тебе врача... - Я же предупредил тебя, что не пущу его на порог. Если кому-то и нужен врач, то уж точно не мне. - Но он говорит, что тебе следовало бы отдохнуть. - Я примерно знаю, что это означает. - Послушай, он посоветовал одно очень хорошее заведение, где он сам мог бы наблюдать за тобой... - Чудовищно! Карл, ты хоть задумываешься, что ты говоришь? - Да не упрямься же ты. Он врач, и ему виднее. - А если я не хочу? - Но тебе это необходимо. - По какому праву другие люди решают, что мне необходимо, а что нет? - Я хочу для тебя только блага, пойми. - Благими намерениями, знаешь, куда дорога вымощена? - И всё-таки, тебе надо туда поехать. - А если я не захочу? - Это очень уважаемый врач, большой авторитет... - Оставь авторитеты поклонникам авторитарии. - Ты упрям, но я ещё упрямее. Если это нужно для твоего блага... - Не упрячешь же ты меня в клинику насильно! - Если это будет необходимо для твоей пользы... - Ну конечно! Ты его купишь, и он выдаст такой диагноз, что меня заставят отправиться туда. Вот пример того, как жалость может быть безжалостной! - Мой долг помочь тебе. - Что ж, тогда остаётся только одно. Бегство.
- Ты уезжаешь?! Так неожиданно... - Да, Лиз. Спасаюсь от меценатов. - Ты бросаешь меня. - Поехали вместе! - Ты же знаешь, что я не могу. Сейчас не могу. - И ведь Карл совершенно искренне думает, что хочет для меня пользы. - Ну хочешь, я отговорю его? - Не выйдет, Лиз. Когда он считает, что он прав, он становится несгибаемым, ты ведь знаешь. А считает он так всегда. Придётся, видно, мне снова взойти на корабль. - Без тебя мне будет невыносимо. - А мне без тебя? Что за несчастный жребий! Правители разыгрывают наши судьбы как карты! Увы, ты видишь эту оборванную тень? Это призрак Эгестаты, а она плохая помощница. - Я вырвусь отсюда сразу же, как только смогу. - Я буду ждать тебя. Ждать и надеяться, что у Мойр для нас ещё осталось хоть несколько горстей света. - Я убью Карла. - Что ты, ведь и он бессмертен. Слишком просто было бы придумать единственного виновника всех бед и наброситься на него с кулаками. Но ведь это же глупо. - Ещё две-три недели, и мы будем вместе. - Я буду ждать тебя. - Обязательно дождись. И не исчезай больше. - О кей. До встречи, Лиз. - До встречи. - Только, пожалуйста, не провожай меня.
И в который раз я не знаю, кто из нас уходит - ты ли покидаешь меня, или я ухожу. Расставание всегда обоюдно. Вот ты удаляешься, твоя фигурка расплывается и гаснет, гаснет, уходит, исчезает, и вновь я остаюсь один. Свет и тьма несоединимы, и снова граница как лезвие проходит между нами, через нас. Я отворачиваюсь от стекла, ладонями закрываю лицо, но я не могу закрыть ими сердце, и рвётся оно и болит. А ты уходишь, уходишь по кипарисовой аллее, исчезаешь, и твоя фигурка расплывается и гаснет, гаснет, и чёрная птица кричит, и далёкий гудок поезда подхватывает её крик и несёт, несёт за собой, и мечется он среди проводов и... нет его.
VIII
- Эй, приятель, что ты там несёшь? Что в бутылке? - Козье молоко. - Не слышу, что? - Вот лысый хрыч! Вино. - Я сразу же догадался, учуял аромат. - Она же закрытая. - Вино нельзя закрыть, оно само снимает все запреты. Давай выпьем его вместе. - Да ты, я смотрю, философ. - А как же! Ин вино веритас! А ты кто? - Ты же сам сказал. - Не понял, разъясни. - Я Лисий в лисьей шкуре. Понятно? - Нет. - Ну хорошо, тогда скиталец, бродяга поневоле. - Не понимаю. - Сейчас поймёшь. - О! Теперь понятно. Наливай скорее, чтобы не пропадал аромат. - Ничто не пропадает даром. Не будь жадным, жадность глупа. - А я не жаден. Я щедр как... - Как само вино? - Верно. А ты, я гляжу, понимаешь. Какой вкус! Вино - это радость жизнь, и мы пьём её, покуда можем... - А когда настанет трезвость? - Зачем думать о смерти? Ведь смерть смерти рознь. - И это верно. Ну а всё-таки, что ты будешь делать тогда? - Сегодня я счастлив, а не будет счастья, хоть под поезд - всё равно один конец. - Вот образец подлинного бесстрашия! Пример великого героизма. - Кто пренебрегает радостью, тот пренебрегает жизнью. - Прекрасно. Одна эта фраза стоит винного погреба, и даже больше. - А что может быть больше? Что самое святое в мире? - Свобода. - Выпьем за свободу! А что ещё? - Любовь. - Выпьем за любовь! Оглянись, смотри, как земля цветёт, её цветение вино жизнетворное. - Но ведь земля не пьёт вина! - Верно. Она пьёт дождевую воду и превращает её в вино. Так делают все боги. Что сделал с водой Христос? - Ну что ж, вполне логично. - И логика тут не нужна. Имущий уши да услышит. - Ты как Платон в роще Академа. - И он ведь говорил всё то же: Отречение от божества есть смерть. - Он сказал, что оно должно быть наказуемо смертью - А кто наказывает человека? Сам же он себя и наказывает. - А Бог - это радость? - Бог вне определений. - Ого! Браво. - Ты думаешь, я необразованный, тёмный старикашка? Да, Бог незрим, но чтобы могли мы почитать Его, создал Он зримые дары. - Ну что ж, бутылка кончилась. Мне пора идти. Прощай, я не забуду твои слова. - Прощай. Надеюсь, мы в расчёте? - Вполне. И даже больше.
Увы. Нельзя мне остаться, ведь это тоже может стать колеёй. А чем одна колея лучше другой? Счастье нельзя затворить, это верно, а потому нельзя затворить его и в бутылке.
Листвы кипение, жидкий янтарь стекает, каплет. Знойнотягучее масло, напоенное дыханием твоим, один глоток его лечит безумие, дарует прозрение, солнце восходящее, бурлит оно в чаше, светло ароматом - амброзия, разлитая над палубой, вот ветер всколыхнул его - быстрая струя прохлады, вся покой, вся - движение, и тучи собираются и готовят воду для крещения. Я видел Садовника, он плёл из лоз купель. Теснятся тучи, сомкнулись, хлынуло, шумят сосны, шумят дубы, грохочет небо, разверзлось, и сверкающий лев совершает прыжок. Молнии - зубцы короны, царствуй! Благодарю тебя. Славлю тебя. Заветная нить, ведущая прочь из лабиринта, люблю тебя! Змея, получившая подарок грозы, спешит искупить свою вину перед нами. Подари мне ветку кизила! Безумие скрываться, безумие прятаться, безумие - страх. Царствуй, Излечивающая!
- Как темно у вас на кухне. - Дурацкая привычка. Скажите хоть вы, где она, справедливость? - На общий вопрос может быть только общий ответ. - Да нет же, но вот как это так, что отказываешь себе во всём, чтобы в конце концов это превратилось в привычку. - Привычка - тюрьма смысла, но человек прикован к себе самому. - Думаете, я живу? Я издыхаю, медленно и противно... - Тоска? - Тоска. А знаете, как было? Вон у вас какие пальцы, тонкие, изящные... - У фортуны свои причуды. - А я всегда был человеком практическим что ли. И сына хотел сделать таким же, а он... Всё на гитаре бренчал, стихи там эти... - Гитара тоже натирает пальцы. Посмотрите на мои. - Ну да, но я не об этом. Беспечный был какой-то, я всё думал, когда уж повзрослеет. - И вы боялись за него. - Боялся. - И пытались вразумить его... - Конечно, пытался, да что толку. - Вы боялись за него. - Компании все эти, друзья, подруги, всё такие же. Одно на уме. - Вы хотели сделать его другим. - Ведь я знал, что он ещё хлебнёт лиха, да разве он хотя бы пытался понять, о чём я говорю. - Как ни схожи близнецы, а из одного другого не сделаешь. У каждого свой путь. - Но ему же с ними интереснее, как же... Всё музыка. Да разговоры. Тошно было смотреть на всё это. - Так стошнило Цербера, и выросла ядовитая трава. - Ну я и не выдержал наконец. Давай всё ломать, крушить, ему же пользы хотел, а вышло... Так и потерял я сына, а с ним и... себя. Теперь цепляюсь за эту мелочность, суечусь без дела, только чтоб видимость создать жизни, а сядешь вот так, и такая тоска вдруг найдёт... - Это кони, дети суетливохлопотного моря... - Вот вам история из жизни. - Самая старая и самая печальная история.
Кони фыркают гривами вдребезги стёкла окон на люстрах медузы и кто-то всю ночь просидел над окурком и плакал а утром уныло смотрел как бензотуристы длинными шлангами пиво сосут.
Подъезды, дворы, стены, старуха, высунувшись из окна по пояс, кричит кому-то, что он скотина. Пуста улиц, и весталок на ней не видно. Не противно ли вам от глупости мира? Не темно ли вам от его тьмы? Когда бы мир был светел, счастьем было бы жить для мира. Когда же мир тёмен, счастье умереть для мира. Разве счастью может причинить ущерб то, какой веткой оно обозначено, знаком жизни или знаком смерти. Печаль? О да, ушедший от моря принял смерть от моря. Надо помнить об этом, когда готов погрузить своё весло в землю и воскликнуть: "Дошёл!" Путь бесконечен, покой происходит от движения, тянутся крючья от скал, тянутся цепи из темниц, сколько Андромед было здесь сожрано? Сколько спутников наших рассеялось, сгинуло в море, кто сосчитает? Мне нечего делать здесь, но вы, тоскующие о непреодолимой карме, кричащие от укусов эринний, чьи слёзы - кровь! Рок не властен там, где свобода; рождается гений, и Мойры опускают руки. Безмерные, скрытые в Тартаре силы, идущие к небу к вам взывают! Будьте свободны! И не убивайте своих сыновей.
Земля, цветущая и побеждающая, оградили тебя сетками, для продажи, для рабства оградили, но опутал плющ проволоку, где она? Скрылась она из виду, нет её, исчезли путы, увиты плющом. Зелень, поющая свету. Играй, музыка, ты первый обряд служения радости! А вы, акулы суетливохлопотного моря, станьте дельфинами, станьте дельфинами!
- Вы говорите, что творчество - это не труд. Что же это тогда? - Я сказал: "То, что естественно, не труд". - У меня появилась уже профессиональная болезнь. Всё, что происходит со мной, хотя бы вот сейчас, или вокруг меня, я воспринимаю как литературу. И я уже не могу просто жить, я принуждён постоянно что-то выгадывать, прикидывать, как бы лучше описать этот случай и тот... - Когда начинаешь выгадывать, обычно получается фальшь. Чего вы хотите? - Я не могу жить, как все нормальные люди. Это настоящее бедствие, эти бытовые сцены так многочисленны... - Фиксировать может и магнитофон, но чего хотите вы? Жить как все? Тогда стоит ли мучаться? - А с вами такого не бывает? - Я никогда не стремился пересечь море обыденности вброд. Для этого существует корабль, а чтобы подняться на небеса, даны крылья. - И что же мне делать? - Попытаться выплыть, выбраться на поверхность, а ещё лучше подняться над ней. - Это только Христос умел ходить по воде. - А знаете, что однажды сказал Христос? "Творимое мною все люди могут творить". - И каждый из людей гениален. Значит, и я? - Каждый может быть счастлив, будучи самим собой, неповторимым, единственным. А это и значит быть гением. Иисус указал нам ворота, и мы столько веков стоим перед ними на коленях вместо того чтобы просто войти!
Дятел, постучи по бронзе, поведай мне тайну. Молчит, голову набок склонил. Тайны нет, есть незнаемое, а значит есть только одна тайна, и поведать её нельзя. Ну так скажи, что будет завтра? То, что вы сами сделаете с ним. И учил Христос ладакцев, как землю превратить в небо радости. Так уверяет один художник, но уж он-то знает точно. Помнишь, как неистово рвались мы в Кулу? Мы были наивны. - Ты не помнишь всей формулы, ну так скажи хоть часть. - Часть разнится с целым. Целое постоянно, часть переменчива. И нет конца частям, и не похожи они одна на другую. - И каково их число? - Бесконечность. - А какова их величина? - Мгновение, нет ему иной меры, кроме него самого. - Скажи хоть одну из них. - Пожалуйста. "Не гони псов своих на травлю, внезапно увидишь ты свет, и изменится твой облик, и псы растерзают тебя так же, как растерзали бы того, кого ты травишь". - Разве эта формула не вечна? - Она повторяема. И будет вечной, пока не иссякнут повторения. - А что переменчиво? - Имя. Стрела сменяется грифелем. - Посмотри, какое полотно у меня. Напиши на нём слова, сделай его знаменем. Я беру кисть и краску, я беру ткань и пишу:
Расколот небосвод,
Плод рождённый - солнце,
Имя жезлу - ваджра.
Гроза, вошедшая в лоно земли, покинула её, но оставила семя, и томностью заволокло взор земли, и оделась она фонарями, прихорашиваясь как женщина, вставшая из постели. Гений пробудившийся, гений рождённый и воскресший, всегда неповторим и всегда неизменен. Вот срезал он ель и счистил ветки, и увил её плющом. Моисей, высекший воду из скал, не нарушить закон пришёл он, но исполнить. Свет, упрятанный в тело, бей ключом! Небесноглазая Мария, радуйся о сыне своём, восставшим для жизни! Эвой! - значит Радуйся!
Телеграфные столбы - вросшие в землю посохи. Радуйся - значит Здравствуй.
IX
- Вот было весело найти тебя в окружении какой-то разнузданной компании. Ты, кажется, чему-то учил их? - Мы слагали гимн чтобы славить тебя. - Да, горланили вы громко. Ты не боялся, что с похмелья они вообразят, что ты отравил их? - Если бы это было впервые, так бы оно и было. Но в пьянстве я не открыл ничего нового. Да и не было тебя всего неделю. - Я просто послала их всех при первой возможности. - Посмотри, источник пробился из скалы, а над ним ветви дерева. Ты помнишь наш остров? Этот звучный аромат - принесённый ветром его голос. - Это его голос? А что он говорит? - Он говорит: "Не бойся огня, когда ты охвачен им, это свет вечной жизни, он один побеждает гидру, не бойся сжечь в нём свой страх". - Как хорошо здесь. И тихо среди книг. Их тоже целое море. - Тоже? Но ведь они и есть сама жизнь. И два начала у неё - мрамор и листва. - А листва, разве это начало? Ведь она происходит от огня, воды и земли. - Ты права. И земля круглая, но посмотри на этот камень, разве не похож он на метеорит? И эта вершина, разве не Парнас? Посмотри, два орла встретились в небе. - Сколько книг! Разве можно их все перечитать? - Не нужно пытаться выпить море. Оно для того, чтобы по нему плыть. - А чем отличаются знания от истины? - Тем, что знания можно выразить словами, а истину - нет. - Но ведь часто вражда происходит от незнания. - Скорее, от непонимания. Корабль поднимает свои паруса и ловит ими попутный ветер. Но вот поднял он девяносто тысяч парусов - и перевернулся. Десять глав хранят столько же, сколько вся Александрийская библиотека. - Это та, которую сжёг Цезарь? - Едва ли это было в его силах. Есть вещи, от которых очень трудно избавиться. Память - одна из них. Ведь от века люди пишут только одну книгу. Да и ту не пишут, а переписывают. Однажды мы пришли в огромный парк, и все, кто были со мной, разбрелись, кто куда. А мне так понравилась одна аллея, что я всё время провёл в ней. Потом, когда мы собрались вместе, они стали говорить, что я не видел парка, и смеялись надо мной. - И что ты им ответил? - Я сказал, что учился понимать языки зверей, в то время как другие охотились за тушами, потому и легка моя сумка, и не сгибаюсь я под её тяжестью. - Ты говоришь, что все люди пишут одну книгу, но как же тогда существует много культур? - Существует только одна культура, сжигающая себя и воскресающая вновь. Кто-то однажды сказал мне: "Цветок, только умирая, даёт семя". - Но кто-то видит только одну культуру и не видит другой. - Значит, он смотрит не в ту сторону. Но если он смотрит и не видит, то не видит он вообще ничего, он слеп. Как Пожиратель, принявший пелёнки за живого младенца.
Разрушена Троя, поднимается Рим. Меняются царства, рушатся формы, но снова и снова пуст гроб, и одни лишь пелены пустые лежат в нём. Горе пожравшим себя, не увидят они радости за рекой. Помнящие скорбят о сожжённом доме своём. Где свет? - говорят они. - Нет нам света! Не видят света они, пелены в глазах их. Но кто несёт их из развалин на плечах своих? Время - великий обманщик. - Ты говоришь, время - обманщик. А зеркало, тоже обманщик? Спрашивает, улыбаясь, точно не знает ответ. - Так ли это важно? Главное, что зеркало может быть кривым или ровным, как жизнеморе, оно может быть мутным или чистым, тёмным или прозрачным. Человек сам - зеркало. - Посмотри, ведь и земля, она тоже зеркало. Океан - отражение неба, самолёты - его корабли, и ветер гонит по нему облака - пенные волны. Чтобы увидеть землю, надо подняться над ней. Те, кто избрали кабину самолёта своим кабинетом, знали это... Какая-то мысль... Смутноугаданная мысль... И с ней то же самое, её глаза... вопрос или догадка? Зеркала, зеркала, отражающие... друг друга... и когда в них пустота... нет, не то... глаза в глаза, зрачки в зрачках... Вот оно! Её зрачки вспыхивают. Озноб. Вот оно! Невозможный, бесконечный миг, сколько жизней нужно, чтобы исчерпать его?! Погасло. Я пытаюсь сказать что-то. Язык онемел. Слова, как они беспомощны! Они кажутся кощунственными. Ужас! Я не могу охватить, выразить, вспомнить, что это было! Она поворачивает голову и смотрит в окно. Шок, потрясение. Я вижу ЕЁ ПРОФИЛЬ, он на голубом фоне, такой чёткий, весь вырезан из света. Это шок, потрясение. Слова, шахматные фигурки, игрушечные солдатики, как это можно выразить, когда мы в одно мгновение прожили бесконечность?! И зачем нужно это вульгарное бессмертие, когда миг может стать вечностью?! Звонкокупольная бездна раскрылась над нашими головами, и даже крик бессилен охватить её. Я в растерянности сажусь за фортепиано и начинаю играть, бездумно, пальцы сами находят тона, свивая из них мелодии, и попурри скользит, переливаясь... Птица... Дерево... Тигр... Быстрее, быстрее, и что-то одно, одно неизменное, ничто и всё, держать, держать его крепче, не отпускать, оно меняет облик, но это одно, одно, быстрее мелькают зеркала, праздничные шары рассыпались по улицам, брызги огня - звёзды, брызги цвета - цветы... дальше... окна... капли света на каменных стенах, квартиры, улица к побережью, шум волн дальше, дальше... я никогда ещё не играл так быстро... она слушает... её профиль... этот темп, пальцы не выдерживают его, сейчас он сорвётся, нет, быстрее, быстрее, мелодии взметаются, взвинчиваются, взвинчиваются и...становятся вдруг ТИШИНОЙ. Оборвалось. Где мои руки, их нет? Вот они. Что с ними было? Неужели мы поняли всё только для того чтобы опять забыть? Она не поворачивает головы. Я поднимаюсь и сажусь рядом с ней, и мы смотрим, смотрим поверх деревьев и облаков, огней и облаков, обессиленные и спокойные.
- У меня туфля слетела! - Догоняй! Брось её, догоняй! Быстрее бега, быстрее самого движения, легка твоя ноша, самая светлая, самая горячая, твой жизнецветущий гений. Замерла, запыхавшись, рассмеялась, бросилась ко мне, какой подарок может быть больше? Я подхватываю тебя на руки и поднимаю в небо, ты между солнцем и мной, единственный посредник. Сойди же плодородие на душу мою! Лес - стены рва. - Не урони! - Ни за что! Ни за что не уроню я тебя, ты жизнь моя, и я неуязвим, пока могу возвращаться к тебе, и даже смертельно раненый, я буду каждый раз воскресать. - Ну опусти же! Её смех подхватывает эхо и разносит его по зеркалам, и вертишейка, слыша его, благодарит нас, и горы отзываются, не из скал они, нет, из вершин, и Флора тихонько плачет от радости. Радуга на твоей ладони, радуга - телефон, радуга-бабочка, вот вспорхнула, гудки у самого предела небес. Поговори со мной, ангел, ласковая моя, я помню, как пела ты, а я аккомпанировал, я хорошо играл? Ну хочешь, я сымпровизирую что-нибудь, импровизация - вот лучший из всех замыслов. - Упало яблоко с ветки, и из зёрнышка выросло дерево, но плоды его оказались горькими, что же делать с этим деревом? - Привить плодоносящую ветвь! Ты подносишь под струю фонтана кубок, ты наполняешь его, и облака, отражаясь в нём, пьют с твоих рук. Кто пьёт эту воду, никогда не чувствует жажды. Посмотри, гости пришли на праздник, вот танцуют они и приветствуют друг друга, подбрасывая в воздух напудренные парики. - А в честь кого этот праздник? - В честь твоего возвращения. Ты входишь в парадный зал своей бесподобной походкой, и все благоговейно склоняют головы. И вино играет в бокалах, и откуда-то доносится саксофон. - Они любят меня? - Они обожают тебя. Они так к тебе привязаны... - Неужели я совершенство? - Мы любим людей за их достоинства и привязываемся к их недостаткам, а ведь обожание - это сумма любви и привязанности. - Скажи им, что я тоже люблю их. Она посылает поцелуй небу и льнёт ко мне, приглашая меня танцевать. Так легко. Мы одни посреди океана. Даже мраморные головы неведомых римлян улыбаются тебе сквозь плен неподвижности. Ты так близко. Твой смех. Солнце радугой играет в ресницах. Сочини мне сонет! Пожалуйста, я сплету тебе целый венок. Я начинаю импровизировать, вот на секунду запнулся. Нет, не так! Ты начинаешь исправлять, отчитывая меня как ребёнка. Но ты же никогда не писала стихов! Ерунда, говоришь ты и напускаешь на себя строгость, но не выдерживаешь, и мне вдруг становится смешно от того, что это и впрямь ерунда, и я говорю: "Да. Да, так, и правда, лучше". "Запиши",- советуешь ты.- "А то забудешь". Я хватаю ветку и пишу на песке, и мы с полной серьёзностью наблюдаем, как слюдяные языки волн старательно слизывают мои неровные буквы. Потом переглядываемся. "Ладно", - махнула рукой.- "Я помню их наизусть". - А что сказал бы король Артур, если бы увидел нас? - Он на всякий случай прикончил бы меня. - Зачем? - Он решил бы, что нет человека, который был бы тебя достоин. - А Заратустра? - Что бы он ни сказал, это стали бы повторять, приговаривая: "Так сказал Заратустра." Ты не устала? Нет, нисколько. Жаль, - говорю я. - Я хотел понести тебя на руках. Тогда устала, - киваешь ты, и действительно, принимаешь усталый вид. Это они научили тебя так бесподобно играть? Разве можно кого-нибудь чему-то научить? Нет, ты права, можно лишь капельку напомнить человеку, какой он на самом деле.
Скажи солнцу, пусть споёт колыбельную. - Ты просто девочка, славная, милая девочка. Ну конечно, оно споёт тебе. Оно так любит тебя. Оно гордится тобой. Ты молчишь. Спускаешься с моих рук на землю. Рассеянно срываешь цветок. О чём ты думаешь? - Ручей, укажи нам путь! - ты осторожно погружаешь в него руки и поднимаешь их, и капли воды, наливаясь солнцем, капают с твоих пальцев. - А ты попробуй удержи его в руках. - Разве можно удержать время? - Удержать время значит удержать мир. - Это невозможно? - Невозможное разнится с недостижимым. - Чем? - Невозможное для того и существует, чтобы пришёл кто-то один и единственный сделал это. Больше никто не сделает этого. Это его путь. Путь невозможного, но творимого. - И у каждого есть такой путь? - У каждого. Нужно только сделать свой выбор. - Выбор? - Да. Видишь, ручей струится посередине дороги, и вместе с ней летит как пущенное солнцем копьё. Ясеневолистая дорога, это наша дорога, и никто не сможет пройти по ней кроме нас.
Дорога, ясеневое копьё. Посередине её ручей. Мы поднимаемся и идём, соединив над водой руки в знак победы нашего союза. Победы вечного над мимолётным. Шопенгауэр узнает свой символ. Мы идём, соединив над водой руки, как солнечное посольство. Как Миссия Света.
X
Лето, моё уходящее лето. Жёлтая трава, усыпанная ледяными брызгами, мёрзнут руки, и теряет земля тепло, и плачет, несчастная, о покидающей её дочери. Золотые отблески тепла и холод, холод, и можно потеряться в нём и замёрзнуть. И умереть. И ты уходишь от меня, золото, золото - гранатовые зёрна. И страх, пусть даже это страх перед страхом. Какой огонь может быть оправданием такой чудовищной платы? Вот они, передо мной, твои фотографии во весь разворот, дворцы с зеркальными залами, царство призраков и теней. Иди к ним. А я... Я буду проклинать темноту-беспутье и отбиваться от хохочущих демонов обгорелыми перьями феникса, и ждать, ждать твоего Воскресения. Каждый раз ты уходила для того, чтобы жизнь моя была свободна, свободна от ненавистного мне плена, но не свободна она, в плену твоих уходов и возвращений. Потерь и обретений. Тебе только казалось, что ты покупаешь свободу. В царстве мёртвых нет свободы. Наш союз - наша тайна; те, кто вынесли тебя мёртвой из спальни, те, кто под вспышки фотокамер плакали на твоей могиле и слушали речи, не знают её. Я помню, как ты стояла у открытой дверцы автомобиля, ночь целовала край твоего плаща, а ты махала мне на прощанье рукой и смеялась. Холод, холод, темнота и снег вокруг, мы сделали невозможное, но кто воскресит всё это? Меня не было рядом, и некому было прийти на помощь, когда ты звала немеющими губами. Мы думали, что играем только в одну игру, и не подозревали о существовании другой. Нелепость! Но карты разыграны, и тебе выпала смерть. Прости меня за мой страх! И те, кто остались вокруг меня, не знают, как помочь мне, не понимают, они говорят: "Посмотри, ты идёшь к смерти! Как можешь ты идти к смерти?" Нет, не понимают они, не знают они того, что есть только один путь, путь, по которому я должен пройти до конца, и путь этот - к тебе, и нет для меня иного пути. И враги мои не понимают, и Карл, и друзья. Если бы ты была жива, это был бы мой путь жизни, но вот тебя нет, и этот путь стал для меня путь смерти. Ведь и в смерти мы с тобой - единое целое, и нет одного из нас без другого. И снова поднимаюсь я на вершину, пробиваясь сквозь снег, и ищу я мост через Лету, ноги мои замерзают, и поздно мне уже возвращаться. Я иду, чтобы вспомнить, увидеть и умереть с верой в воскрешение. И, не в силах перекричать вьюгу, я кричу, умоляя (кого?) простить нам наш маленький миф о том, что разлукой можно купить покой.
1989 г.
- Я посылал к тебе врача... - Я же предупредил тебя, что не пущу его на порог. Если кому-то и нужен врач, то уж точно не мне. - Но он говорит, что тебе следовало бы отдохнуть. - Я примерно знаю, что это означает. - Послушай, он посоветовал одно очень хорошее заведение, где он сам мог бы наблюдать за тобой... - Чудовищно! Карл, ты хоть задумываешься, что ты говоришь? - Да не упрямься же ты. Он врач, и ему виднее. - А если я не хочу? - Но тебе это необходимо. - По какому праву другие люди решают, что мне необходимо, а что нет? - Я хочу для тебя только блага, пойми. - Благими намерениями, знаешь, куда дорога вымощена? - И всё-таки, тебе надо туда поехать. - А если я не захочу? - Это очень уважаемый врач, большой авторитет... - Оставь авторитеты поклонникам авторитарии. - Ты упрям, но я ещё упрямее. Если это нужно для твоего блага... - Не упрячешь же ты меня в клинику насильно! - Если это будет необходимо для твоей пользы... - Ну конечно! Ты его купишь, и он выдаст такой диагноз, что меня заставят отправиться туда. Вот пример того, как жалость может быть безжалостной! - Мой долг помочь тебе. - Что ж, тогда остаётся только одно. Бегство.
- Ты уезжаешь?! Так неожиданно... - Да, Лиз. Спасаюсь от меценатов. - Ты бросаешь меня. - Поехали вместе! - Ты же знаешь, что я не могу. Сейчас не могу. - И ведь Карл совершенно искренне думает, что хочет для меня пользы. - Ну хочешь, я отговорю его? - Не выйдет, Лиз. Когда он считает, что он прав, он становится несгибаемым, ты ведь знаешь. А считает он так всегда. Придётся, видно, мне снова взойти на корабль. - Без тебя мне будет невыносимо. - А мне без тебя? Что за несчастный жребий! Правители разыгрывают наши судьбы как карты! Увы, ты видишь эту оборванную тень? Это призрак Эгестаты, а она плохая помощница. - Я вырвусь отсюда сразу же, как только смогу. - Я буду ждать тебя. Ждать и надеяться, что у Мойр для нас ещё осталось хоть несколько горстей света. - Я убью Карла. - Что ты, ведь и он бессмертен. Слишком просто было бы придумать единственного виновника всех бед и наброситься на него с кулаками. Но ведь это же глупо. - Ещё две-три недели, и мы будем вместе. - Я буду ждать тебя. - Обязательно дождись. И не исчезай больше. - О кей. До встречи, Лиз. - До встречи. - Только, пожалуйста, не провожай меня.
И в который раз я не знаю, кто из нас уходит - ты ли покидаешь меня, или я ухожу. Расставание всегда обоюдно. Вот ты удаляешься, твоя фигурка расплывается и гаснет, гаснет, уходит, исчезает, и вновь я остаюсь один. Свет и тьма несоединимы, и снова граница как лезвие проходит между нами, через нас. Я отворачиваюсь от стекла, ладонями закрываю лицо, но я не могу закрыть ими сердце, и рвётся оно и болит. А ты уходишь, уходишь по кипарисовой аллее, исчезаешь, и твоя фигурка расплывается и гаснет, гаснет, и чёрная птица кричит, и далёкий гудок поезда подхватывает её крик и несёт, несёт за собой, и мечется он среди проводов и... нет его.
VIII
- Эй, приятель, что ты там несёшь? Что в бутылке? - Козье молоко. - Не слышу, что? - Вот лысый хрыч! Вино. - Я сразу же догадался, учуял аромат. - Она же закрытая. - Вино нельзя закрыть, оно само снимает все запреты. Давай выпьем его вместе. - Да ты, я смотрю, философ. - А как же! Ин вино веритас! А ты кто? - Ты же сам сказал. - Не понял, разъясни. - Я Лисий в лисьей шкуре. Понятно? - Нет. - Ну хорошо, тогда скиталец, бродяга поневоле. - Не понимаю. - Сейчас поймёшь. - О! Теперь понятно. Наливай скорее, чтобы не пропадал аромат. - Ничто не пропадает даром. Не будь жадным, жадность глупа. - А я не жаден. Я щедр как... - Как само вино? - Верно. А ты, я гляжу, понимаешь. Какой вкус! Вино - это радость жизнь, и мы пьём её, покуда можем... - А когда настанет трезвость? - Зачем думать о смерти? Ведь смерть смерти рознь. - И это верно. Ну а всё-таки, что ты будешь делать тогда? - Сегодня я счастлив, а не будет счастья, хоть под поезд - всё равно один конец. - Вот образец подлинного бесстрашия! Пример великого героизма. - Кто пренебрегает радостью, тот пренебрегает жизнью. - Прекрасно. Одна эта фраза стоит винного погреба, и даже больше. - А что может быть больше? Что самое святое в мире? - Свобода. - Выпьем за свободу! А что ещё? - Любовь. - Выпьем за любовь! Оглянись, смотри, как земля цветёт, её цветение вино жизнетворное. - Но ведь земля не пьёт вина! - Верно. Она пьёт дождевую воду и превращает её в вино. Так делают все боги. Что сделал с водой Христос? - Ну что ж, вполне логично. - И логика тут не нужна. Имущий уши да услышит. - Ты как Платон в роще Академа. - И он ведь говорил всё то же: Отречение от божества есть смерть. - Он сказал, что оно должно быть наказуемо смертью - А кто наказывает человека? Сам же он себя и наказывает. - А Бог - это радость? - Бог вне определений. - Ого! Браво. - Ты думаешь, я необразованный, тёмный старикашка? Да, Бог незрим, но чтобы могли мы почитать Его, создал Он зримые дары. - Ну что ж, бутылка кончилась. Мне пора идти. Прощай, я не забуду твои слова. - Прощай. Надеюсь, мы в расчёте? - Вполне. И даже больше.
Увы. Нельзя мне остаться, ведь это тоже может стать колеёй. А чем одна колея лучше другой? Счастье нельзя затворить, это верно, а потому нельзя затворить его и в бутылке.
Листвы кипение, жидкий янтарь стекает, каплет. Знойнотягучее масло, напоенное дыханием твоим, один глоток его лечит безумие, дарует прозрение, солнце восходящее, бурлит оно в чаше, светло ароматом - амброзия, разлитая над палубой, вот ветер всколыхнул его - быстрая струя прохлады, вся покой, вся - движение, и тучи собираются и готовят воду для крещения. Я видел Садовника, он плёл из лоз купель. Теснятся тучи, сомкнулись, хлынуло, шумят сосны, шумят дубы, грохочет небо, разверзлось, и сверкающий лев совершает прыжок. Молнии - зубцы короны, царствуй! Благодарю тебя. Славлю тебя. Заветная нить, ведущая прочь из лабиринта, люблю тебя! Змея, получившая подарок грозы, спешит искупить свою вину перед нами. Подари мне ветку кизила! Безумие скрываться, безумие прятаться, безумие - страх. Царствуй, Излечивающая!
- Как темно у вас на кухне. - Дурацкая привычка. Скажите хоть вы, где она, справедливость? - На общий вопрос может быть только общий ответ. - Да нет же, но вот как это так, что отказываешь себе во всём, чтобы в конце концов это превратилось в привычку. - Привычка - тюрьма смысла, но человек прикован к себе самому. - Думаете, я живу? Я издыхаю, медленно и противно... - Тоска? - Тоска. А знаете, как было? Вон у вас какие пальцы, тонкие, изящные... - У фортуны свои причуды. - А я всегда был человеком практическим что ли. И сына хотел сделать таким же, а он... Всё на гитаре бренчал, стихи там эти... - Гитара тоже натирает пальцы. Посмотрите на мои. - Ну да, но я не об этом. Беспечный был какой-то, я всё думал, когда уж повзрослеет. - И вы боялись за него. - Боялся. - И пытались вразумить его... - Конечно, пытался, да что толку. - Вы боялись за него. - Компании все эти, друзья, подруги, всё такие же. Одно на уме. - Вы хотели сделать его другим. - Ведь я знал, что он ещё хлебнёт лиха, да разве он хотя бы пытался понять, о чём я говорю. - Как ни схожи близнецы, а из одного другого не сделаешь. У каждого свой путь. - Но ему же с ними интереснее, как же... Всё музыка. Да разговоры. Тошно было смотреть на всё это. - Так стошнило Цербера, и выросла ядовитая трава. - Ну я и не выдержал наконец. Давай всё ломать, крушить, ему же пользы хотел, а вышло... Так и потерял я сына, а с ним и... себя. Теперь цепляюсь за эту мелочность, суечусь без дела, только чтоб видимость создать жизни, а сядешь вот так, и такая тоска вдруг найдёт... - Это кони, дети суетливохлопотного моря... - Вот вам история из жизни. - Самая старая и самая печальная история.
Кони фыркают гривами вдребезги стёкла окон на люстрах медузы и кто-то всю ночь просидел над окурком и плакал а утром уныло смотрел как бензотуристы длинными шлангами пиво сосут.
Подъезды, дворы, стены, старуха, высунувшись из окна по пояс, кричит кому-то, что он скотина. Пуста улиц, и весталок на ней не видно. Не противно ли вам от глупости мира? Не темно ли вам от его тьмы? Когда бы мир был светел, счастьем было бы жить для мира. Когда же мир тёмен, счастье умереть для мира. Разве счастью может причинить ущерб то, какой веткой оно обозначено, знаком жизни или знаком смерти. Печаль? О да, ушедший от моря принял смерть от моря. Надо помнить об этом, когда готов погрузить своё весло в землю и воскликнуть: "Дошёл!" Путь бесконечен, покой происходит от движения, тянутся крючья от скал, тянутся цепи из темниц, сколько Андромед было здесь сожрано? Сколько спутников наших рассеялось, сгинуло в море, кто сосчитает? Мне нечего делать здесь, но вы, тоскующие о непреодолимой карме, кричащие от укусов эринний, чьи слёзы - кровь! Рок не властен там, где свобода; рождается гений, и Мойры опускают руки. Безмерные, скрытые в Тартаре силы, идущие к небу к вам взывают! Будьте свободны! И не убивайте своих сыновей.
Земля, цветущая и побеждающая, оградили тебя сетками, для продажи, для рабства оградили, но опутал плющ проволоку, где она? Скрылась она из виду, нет её, исчезли путы, увиты плющом. Зелень, поющая свету. Играй, музыка, ты первый обряд служения радости! А вы, акулы суетливохлопотного моря, станьте дельфинами, станьте дельфинами!
- Вы говорите, что творчество - это не труд. Что же это тогда? - Я сказал: "То, что естественно, не труд". - У меня появилась уже профессиональная болезнь. Всё, что происходит со мной, хотя бы вот сейчас, или вокруг меня, я воспринимаю как литературу. И я уже не могу просто жить, я принуждён постоянно что-то выгадывать, прикидывать, как бы лучше описать этот случай и тот... - Когда начинаешь выгадывать, обычно получается фальшь. Чего вы хотите? - Я не могу жить, как все нормальные люди. Это настоящее бедствие, эти бытовые сцены так многочисленны... - Фиксировать может и магнитофон, но чего хотите вы? Жить как все? Тогда стоит ли мучаться? - А с вами такого не бывает? - Я никогда не стремился пересечь море обыденности вброд. Для этого существует корабль, а чтобы подняться на небеса, даны крылья. - И что же мне делать? - Попытаться выплыть, выбраться на поверхность, а ещё лучше подняться над ней. - Это только Христос умел ходить по воде. - А знаете, что однажды сказал Христос? "Творимое мною все люди могут творить". - И каждый из людей гениален. Значит, и я? - Каждый может быть счастлив, будучи самим собой, неповторимым, единственным. А это и значит быть гением. Иисус указал нам ворота, и мы столько веков стоим перед ними на коленях вместо того чтобы просто войти!
Дятел, постучи по бронзе, поведай мне тайну. Молчит, голову набок склонил. Тайны нет, есть незнаемое, а значит есть только одна тайна, и поведать её нельзя. Ну так скажи, что будет завтра? То, что вы сами сделаете с ним. И учил Христос ладакцев, как землю превратить в небо радости. Так уверяет один художник, но уж он-то знает точно. Помнишь, как неистово рвались мы в Кулу? Мы были наивны. - Ты не помнишь всей формулы, ну так скажи хоть часть. - Часть разнится с целым. Целое постоянно, часть переменчива. И нет конца частям, и не похожи они одна на другую. - И каково их число? - Бесконечность. - А какова их величина? - Мгновение, нет ему иной меры, кроме него самого. - Скажи хоть одну из них. - Пожалуйста. "Не гони псов своих на травлю, внезапно увидишь ты свет, и изменится твой облик, и псы растерзают тебя так же, как растерзали бы того, кого ты травишь". - Разве эта формула не вечна? - Она повторяема. И будет вечной, пока не иссякнут повторения. - А что переменчиво? - Имя. Стрела сменяется грифелем. - Посмотри, какое полотно у меня. Напиши на нём слова, сделай его знаменем. Я беру кисть и краску, я беру ткань и пишу:
Расколот небосвод,
Плод рождённый - солнце,
Имя жезлу - ваджра.
Гроза, вошедшая в лоно земли, покинула её, но оставила семя, и томностью заволокло взор земли, и оделась она фонарями, прихорашиваясь как женщина, вставшая из постели. Гений пробудившийся, гений рождённый и воскресший, всегда неповторим и всегда неизменен. Вот срезал он ель и счистил ветки, и увил её плющом. Моисей, высекший воду из скал, не нарушить закон пришёл он, но исполнить. Свет, упрятанный в тело, бей ключом! Небесноглазая Мария, радуйся о сыне своём, восставшим для жизни! Эвой! - значит Радуйся!
Телеграфные столбы - вросшие в землю посохи. Радуйся - значит Здравствуй.
IX
- Вот было весело найти тебя в окружении какой-то разнузданной компании. Ты, кажется, чему-то учил их? - Мы слагали гимн чтобы славить тебя. - Да, горланили вы громко. Ты не боялся, что с похмелья они вообразят, что ты отравил их? - Если бы это было впервые, так бы оно и было. Но в пьянстве я не открыл ничего нового. Да и не было тебя всего неделю. - Я просто послала их всех при первой возможности. - Посмотри, источник пробился из скалы, а над ним ветви дерева. Ты помнишь наш остров? Этот звучный аромат - принесённый ветром его голос. - Это его голос? А что он говорит? - Он говорит: "Не бойся огня, когда ты охвачен им, это свет вечной жизни, он один побеждает гидру, не бойся сжечь в нём свой страх". - Как хорошо здесь. И тихо среди книг. Их тоже целое море. - Тоже? Но ведь они и есть сама жизнь. И два начала у неё - мрамор и листва. - А листва, разве это начало? Ведь она происходит от огня, воды и земли. - Ты права. И земля круглая, но посмотри на этот камень, разве не похож он на метеорит? И эта вершина, разве не Парнас? Посмотри, два орла встретились в небе. - Сколько книг! Разве можно их все перечитать? - Не нужно пытаться выпить море. Оно для того, чтобы по нему плыть. - А чем отличаются знания от истины? - Тем, что знания можно выразить словами, а истину - нет. - Но ведь часто вражда происходит от незнания. - Скорее, от непонимания. Корабль поднимает свои паруса и ловит ими попутный ветер. Но вот поднял он девяносто тысяч парусов - и перевернулся. Десять глав хранят столько же, сколько вся Александрийская библиотека. - Это та, которую сжёг Цезарь? - Едва ли это было в его силах. Есть вещи, от которых очень трудно избавиться. Память - одна из них. Ведь от века люди пишут только одну книгу. Да и ту не пишут, а переписывают. Однажды мы пришли в огромный парк, и все, кто были со мной, разбрелись, кто куда. А мне так понравилась одна аллея, что я всё время провёл в ней. Потом, когда мы собрались вместе, они стали говорить, что я не видел парка, и смеялись надо мной. - И что ты им ответил? - Я сказал, что учился понимать языки зверей, в то время как другие охотились за тушами, потому и легка моя сумка, и не сгибаюсь я под её тяжестью. - Ты говоришь, что все люди пишут одну книгу, но как же тогда существует много культур? - Существует только одна культура, сжигающая себя и воскресающая вновь. Кто-то однажды сказал мне: "Цветок, только умирая, даёт семя". - Но кто-то видит только одну культуру и не видит другой. - Значит, он смотрит не в ту сторону. Но если он смотрит и не видит, то не видит он вообще ничего, он слеп. Как Пожиратель, принявший пелёнки за живого младенца.
Разрушена Троя, поднимается Рим. Меняются царства, рушатся формы, но снова и снова пуст гроб, и одни лишь пелены пустые лежат в нём. Горе пожравшим себя, не увидят они радости за рекой. Помнящие скорбят о сожжённом доме своём. Где свет? - говорят они. - Нет нам света! Не видят света они, пелены в глазах их. Но кто несёт их из развалин на плечах своих? Время - великий обманщик. - Ты говоришь, время - обманщик. А зеркало, тоже обманщик? Спрашивает, улыбаясь, точно не знает ответ. - Так ли это важно? Главное, что зеркало может быть кривым или ровным, как жизнеморе, оно может быть мутным или чистым, тёмным или прозрачным. Человек сам - зеркало. - Посмотри, ведь и земля, она тоже зеркало. Океан - отражение неба, самолёты - его корабли, и ветер гонит по нему облака - пенные волны. Чтобы увидеть землю, надо подняться над ней. Те, кто избрали кабину самолёта своим кабинетом, знали это... Какая-то мысль... Смутноугаданная мысль... И с ней то же самое, её глаза... вопрос или догадка? Зеркала, зеркала, отражающие... друг друга... и когда в них пустота... нет, не то... глаза в глаза, зрачки в зрачках... Вот оно! Её зрачки вспыхивают. Озноб. Вот оно! Невозможный, бесконечный миг, сколько жизней нужно, чтобы исчерпать его?! Погасло. Я пытаюсь сказать что-то. Язык онемел. Слова, как они беспомощны! Они кажутся кощунственными. Ужас! Я не могу охватить, выразить, вспомнить, что это было! Она поворачивает голову и смотрит в окно. Шок, потрясение. Я вижу ЕЁ ПРОФИЛЬ, он на голубом фоне, такой чёткий, весь вырезан из света. Это шок, потрясение. Слова, шахматные фигурки, игрушечные солдатики, как это можно выразить, когда мы в одно мгновение прожили бесконечность?! И зачем нужно это вульгарное бессмертие, когда миг может стать вечностью?! Звонкокупольная бездна раскрылась над нашими головами, и даже крик бессилен охватить её. Я в растерянности сажусь за фортепиано и начинаю играть, бездумно, пальцы сами находят тона, свивая из них мелодии, и попурри скользит, переливаясь... Птица... Дерево... Тигр... Быстрее, быстрее, и что-то одно, одно неизменное, ничто и всё, держать, держать его крепче, не отпускать, оно меняет облик, но это одно, одно, быстрее мелькают зеркала, праздничные шары рассыпались по улицам, брызги огня - звёзды, брызги цвета - цветы... дальше... окна... капли света на каменных стенах, квартиры, улица к побережью, шум волн дальше, дальше... я никогда ещё не играл так быстро... она слушает... её профиль... этот темп, пальцы не выдерживают его, сейчас он сорвётся, нет, быстрее, быстрее, мелодии взметаются, взвинчиваются, взвинчиваются и...становятся вдруг ТИШИНОЙ. Оборвалось. Где мои руки, их нет? Вот они. Что с ними было? Неужели мы поняли всё только для того чтобы опять забыть? Она не поворачивает головы. Я поднимаюсь и сажусь рядом с ней, и мы смотрим, смотрим поверх деревьев и облаков, огней и облаков, обессиленные и спокойные.
- У меня туфля слетела! - Догоняй! Брось её, догоняй! Быстрее бега, быстрее самого движения, легка твоя ноша, самая светлая, самая горячая, твой жизнецветущий гений. Замерла, запыхавшись, рассмеялась, бросилась ко мне, какой подарок может быть больше? Я подхватываю тебя на руки и поднимаю в небо, ты между солнцем и мной, единственный посредник. Сойди же плодородие на душу мою! Лес - стены рва. - Не урони! - Ни за что! Ни за что не уроню я тебя, ты жизнь моя, и я неуязвим, пока могу возвращаться к тебе, и даже смертельно раненый, я буду каждый раз воскресать. - Ну опусти же! Её смех подхватывает эхо и разносит его по зеркалам, и вертишейка, слыша его, благодарит нас, и горы отзываются, не из скал они, нет, из вершин, и Флора тихонько плачет от радости. Радуга на твоей ладони, радуга - телефон, радуга-бабочка, вот вспорхнула, гудки у самого предела небес. Поговори со мной, ангел, ласковая моя, я помню, как пела ты, а я аккомпанировал, я хорошо играл? Ну хочешь, я сымпровизирую что-нибудь, импровизация - вот лучший из всех замыслов. - Упало яблоко с ветки, и из зёрнышка выросло дерево, но плоды его оказались горькими, что же делать с этим деревом? - Привить плодоносящую ветвь! Ты подносишь под струю фонтана кубок, ты наполняешь его, и облака, отражаясь в нём, пьют с твоих рук. Кто пьёт эту воду, никогда не чувствует жажды. Посмотри, гости пришли на праздник, вот танцуют они и приветствуют друг друга, подбрасывая в воздух напудренные парики. - А в честь кого этот праздник? - В честь твоего возвращения. Ты входишь в парадный зал своей бесподобной походкой, и все благоговейно склоняют головы. И вино играет в бокалах, и откуда-то доносится саксофон. - Они любят меня? - Они обожают тебя. Они так к тебе привязаны... - Неужели я совершенство? - Мы любим людей за их достоинства и привязываемся к их недостаткам, а ведь обожание - это сумма любви и привязанности. - Скажи им, что я тоже люблю их. Она посылает поцелуй небу и льнёт ко мне, приглашая меня танцевать. Так легко. Мы одни посреди океана. Даже мраморные головы неведомых римлян улыбаются тебе сквозь плен неподвижности. Ты так близко. Твой смех. Солнце радугой играет в ресницах. Сочини мне сонет! Пожалуйста, я сплету тебе целый венок. Я начинаю импровизировать, вот на секунду запнулся. Нет, не так! Ты начинаешь исправлять, отчитывая меня как ребёнка. Но ты же никогда не писала стихов! Ерунда, говоришь ты и напускаешь на себя строгость, но не выдерживаешь, и мне вдруг становится смешно от того, что это и впрямь ерунда, и я говорю: "Да. Да, так, и правда, лучше". "Запиши",- советуешь ты.- "А то забудешь". Я хватаю ветку и пишу на песке, и мы с полной серьёзностью наблюдаем, как слюдяные языки волн старательно слизывают мои неровные буквы. Потом переглядываемся. "Ладно", - махнула рукой.- "Я помню их наизусть". - А что сказал бы король Артур, если бы увидел нас? - Он на всякий случай прикончил бы меня. - Зачем? - Он решил бы, что нет человека, который был бы тебя достоин. - А Заратустра? - Что бы он ни сказал, это стали бы повторять, приговаривая: "Так сказал Заратустра." Ты не устала? Нет, нисколько. Жаль, - говорю я. - Я хотел понести тебя на руках. Тогда устала, - киваешь ты, и действительно, принимаешь усталый вид. Это они научили тебя так бесподобно играть? Разве можно кого-нибудь чему-то научить? Нет, ты права, можно лишь капельку напомнить человеку, какой он на самом деле.
Скажи солнцу, пусть споёт колыбельную. - Ты просто девочка, славная, милая девочка. Ну конечно, оно споёт тебе. Оно так любит тебя. Оно гордится тобой. Ты молчишь. Спускаешься с моих рук на землю. Рассеянно срываешь цветок. О чём ты думаешь? - Ручей, укажи нам путь! - ты осторожно погружаешь в него руки и поднимаешь их, и капли воды, наливаясь солнцем, капают с твоих пальцев. - А ты попробуй удержи его в руках. - Разве можно удержать время? - Удержать время значит удержать мир. - Это невозможно? - Невозможное разнится с недостижимым. - Чем? - Невозможное для того и существует, чтобы пришёл кто-то один и единственный сделал это. Больше никто не сделает этого. Это его путь. Путь невозможного, но творимого. - И у каждого есть такой путь? - У каждого. Нужно только сделать свой выбор. - Выбор? - Да. Видишь, ручей струится посередине дороги, и вместе с ней летит как пущенное солнцем копьё. Ясеневолистая дорога, это наша дорога, и никто не сможет пройти по ней кроме нас.
Дорога, ясеневое копьё. Посередине её ручей. Мы поднимаемся и идём, соединив над водой руки в знак победы нашего союза. Победы вечного над мимолётным. Шопенгауэр узнает свой символ. Мы идём, соединив над водой руки, как солнечное посольство. Как Миссия Света.
X
Лето, моё уходящее лето. Жёлтая трава, усыпанная ледяными брызгами, мёрзнут руки, и теряет земля тепло, и плачет, несчастная, о покидающей её дочери. Золотые отблески тепла и холод, холод, и можно потеряться в нём и замёрзнуть. И умереть. И ты уходишь от меня, золото, золото - гранатовые зёрна. И страх, пусть даже это страх перед страхом. Какой огонь может быть оправданием такой чудовищной платы? Вот они, передо мной, твои фотографии во весь разворот, дворцы с зеркальными залами, царство призраков и теней. Иди к ним. А я... Я буду проклинать темноту-беспутье и отбиваться от хохочущих демонов обгорелыми перьями феникса, и ждать, ждать твоего Воскресения. Каждый раз ты уходила для того, чтобы жизнь моя была свободна, свободна от ненавистного мне плена, но не свободна она, в плену твоих уходов и возвращений. Потерь и обретений. Тебе только казалось, что ты покупаешь свободу. В царстве мёртвых нет свободы. Наш союз - наша тайна; те, кто вынесли тебя мёртвой из спальни, те, кто под вспышки фотокамер плакали на твоей могиле и слушали речи, не знают её. Я помню, как ты стояла у открытой дверцы автомобиля, ночь целовала край твоего плаща, а ты махала мне на прощанье рукой и смеялась. Холод, холод, темнота и снег вокруг, мы сделали невозможное, но кто воскресит всё это? Меня не было рядом, и некому было прийти на помощь, когда ты звала немеющими губами. Мы думали, что играем только в одну игру, и не подозревали о существовании другой. Нелепость! Но карты разыграны, и тебе выпала смерть. Прости меня за мой страх! И те, кто остались вокруг меня, не знают, как помочь мне, не понимают, они говорят: "Посмотри, ты идёшь к смерти! Как можешь ты идти к смерти?" Нет, не понимают они, не знают они того, что есть только один путь, путь, по которому я должен пройти до конца, и путь этот - к тебе, и нет для меня иного пути. И враги мои не понимают, и Карл, и друзья. Если бы ты была жива, это был бы мой путь жизни, но вот тебя нет, и этот путь стал для меня путь смерти. Ведь и в смерти мы с тобой - единое целое, и нет одного из нас без другого. И снова поднимаюсь я на вершину, пробиваясь сквозь снег, и ищу я мост через Лету, ноги мои замерзают, и поздно мне уже возвращаться. Я иду, чтобы вспомнить, увидеть и умереть с верой в воскрешение. И, не в силах перекричать вьюгу, я кричу, умоляя (кого?) простить нам наш маленький миф о том, что разлукой можно купить покой.
1989 г.