Сергеев Иннокентий. Танец для живых скульптур

   Моё лето звало меня и проходило где-то там, стороной, мне хотелось падать в него и плыть, как на палубе корабля, отдавшись умопомрачительному танцу... Моё сердце страдало.
   И однажды я просто сбежал.
   Я сбежал к фонтанам и томности вечерних киносеансов, к прохладе парковых аллей, к галереям, позеленевшему кирпичу обвалившихся арок, алебастровым львам летних садов.
   А потом я стал сбегать всё чаще и чаще.
   И я возвращался, чтобы была ночь. И моя Леди.
   - Скорее собирайся! Где ты пропадал, мы же опаздываем!
   И мы куда-то ехали, где уже собрались какие-то люди, я здоровался за руку, улыбался, знакомился...
   А потом слонялся в приёмных, и душный ветер шелестел в бумагах, и я отдавал что-то и брал что-то, и говорил, что обязательно, обещал, что успею.
   А когда я приходил с готовой работой, вдруг оказывалось, что нужного человека нет, он уехал и будет не раньше, чем через две недели, и я должен был искать кого-то другого, а этот другой тем временем разыскивал меня через каких-то третьих людей, которые обо мне даже не слышали.
   От этой неразберихи становилось невыразимо скучно.
   Я один, кажется, не мог никуда уехать, должен был всегда быть на месте и ждать. Чтобы вдруг оказалось, что делать нужно было совсем другое, или нужно переделывать всё, и срочно, срочно!
   И тогда приходилось работать по ночам. Из-за жары о еде было противно даже подумать. Настольная лампа жарила как печка, свет, отражённый бумагой, мучил глаза, по телу прокатывались волны испарины.
   Я подходил к открытому окну и ждал ветерка, смотрел, как город спит торопливо. Выбрасывал окурок и возвращался к столу.
   Зачастую мне приходилось браться за работу, в которой я ровно ничего не смыслил,- Леди строго запретила мне отказываться от каких бы то ни было предложений, пусть даже самых странных и неожиданных,- и тогда мне приходилось спешно изучать незнакомый мне дотоле предмет, роясь в справочниках и специальной литературе, как будто мне предстояло сдавать экзамен, а ведь я, как мне казалось, давно уже вышел из этого возраста. Вообще, всё это производило такое впечатление, как будто все разъехались на каникулы, а я завалил сессию и должен сдать теперь кучу зачётов и экзаменов, а до меня нет уже никому никакого дела.
   Впрочем, подчас у меня возникало подозрение, что люди, на которых и с которыми я работаю, соображают в том, что я делаю, ещё меньше, чем я сам, и все их требования ко мне продиктованы вовсе не соображениями необходимости, а просто презрением ко мне и к моей жизни. И с чего это я взял, что я крупная шишка? Никто, кажется, не торопился воспринимать меня всерьёз. В этой игре я был меньше чем пешкой, какой-то совсем уж мелкой фигурой, зачастую даже безымянной, когда под тем, что я написал, стояло чужое имя.
   Может быть, это было в порядке вещей, так все и начинают, но для меня-то это было внове, и мне это не нравилось. А Леди даже ни разу не посочувствовала мне. Все мои жалобы она выслушивала с поразительным равнодушием.
   - Ведь ты и прежде, бывало, много работал.
   - Да,- сказал я.- Но прежде меня вело вдохновение, а откуда ему взяться теперь? И потом, я вовсе не много работаю, я мог бы делать намного больше, если бы не вся эта бестолковщина.
   - Просто сейчас время такое - пора отпусков. Но это и лучше - меньше конкуренция.
   - Я ничего не понимаю. Может быть, во всём этом есть какой-то смысл, но объясни мне, потому что я ничего не понимаю.
   - Тут нечего объяснять. Ты просто увеличиваешь количество себя. Помнишь, ты говорил, что не умеешь этого? Так вот, теперь ты этому учишься.
   - По-моему, наоборот, я всё больше мельчаю. Я мог бы сделать действительно серьёзное дело, вместо того чтобы распыляться, занимаясь какой-то ерундой. И для этого нам вовсе не обязательно было бы торчать в городе.
   - Меру своей необходимости определяешь не ты, пока у тебя нет такой возможности.
   - Да кому нужна вся эта мертвячина! Они же погрязли в условностях! Я за день могу сделать больше, чем за год этой мелочной суеты. Это же мартышкин труд.
   - И остаться непризнанным гением, да?
   - Да хоть бы и так, но гением!
   - Значит, ты хочешь отступить?
   - Да нет же, но мне не нужна эта пирамида, она ниже меня ростом! Да и не пирамида это вовсе, а лабиринт, где нужно идти впотьмах и согнувшись в три погибели. А идти, мало того что некуда, да ещё и невозможно - ноги вязнут, как будто идёшь по колено в болотной трясине.
   Мне плакать хотелось от обиды. Ну почему я должен так бездарно растрачивать свою жизнь!
   И не такие уж большие мне платили деньги.
   И почему всю, даже самую грязную, работу я должен делать сам, как будто этим больше некому заняться.
   Всё так хорошо начиналось... Кто же сделал так, что всё изменилось?
   Неужели Леди?
   У меня были на этот счёт кое-какие подозрения, но я не смел признаться себе в них. Пока однажды она не сказала об этом сама.
   Когда-нибудь это всё равно должно было произойти, не мог же я вечно оставаться неведении.
   Я не явился на какую-то важную встречу, то есть, я пришёл и, прождав впустую сорок с чем-то минут, ушёл. А должен был ждать.
   - Ну и ладно,- сказал я.- Оно и к лучшему.
   И тогда она сказала: "Да ты хоть понимаешь, чего мне стоило устроить это!"
   - Ты что думаешь, ты такой незаменимый?
   - Нет,- сказал я.- В этом-то всё и дело.
   - А чего ты хотел? Кто ты такой, сам по себе!
   - Я?..
   - Да, ты!
   - Не знаю. Я думал, я чего-то стою.
   - Ты не хочешь быть ничем, а нужно уметь это делать, понимаешь?
   - Нет.
   - Потому что, когда ты ничто, ты можешь стать всем.
   - Это нонсенс,- возразил я.
   - Ты должен быть пушинкой, понимаешь? И тогда однажды ты непременно взлетишь очень высоко. Нет ничего проще, чем пушинке подняться выше самых высоких домов. Потому что она очень лёгкая. Потому что она - ничто.
   - Поэтично,- согласился я.- Значит, нужен только восходящий поток воздуха.
   - Да,- сказала она.
   - Это и есть твой план?
   - Можешь называть это планом, если хочешь.
   - Значит, это и есть твой гениальный план. А как высоко я, по-твоему, могу подняться?
   - Очень высоко.
   - По этой пирамиде, которая даже не пирамида, а лабиринт?
   - Каждая пирамида внутри - лабиринт.
   - И пахнет в нём порой мертвячиной.
   - Бывает, что и так. Но это жизнь, о которой ты ещё почти ничего не знаешь.
   - Но это значит, вечно быть марионеткой. Всегда полагаться на поток.
   - Да. Потому что он всегда будет сильнее тебя.
   - Мне не нравится твой план. И знаешь, почему?
   - Потому что ты не хочешь быть ничем?
   - Да.
   - Но другого пути нет. Ты и прежде был ничем.
   - Я могу создать свою собственную пирамиду!
   - Из чего же ты её будешь строить?
   - Пока не знаю. Но строить я её хочу не снизу вверх, а наоборот. Сверху вниз.
   - Ты хоть понимаешь, что сказал нелепость?
   - Может быть, то, что я говорю сейчас - нелепость. Может быть. Но играть в чужие игры - это скучно.
   - Да,- неожиданно согласилась она.- Так делают только те, у кого не хватает воображения. Вовсе не обязательно быть пушечным мясом...
   - Понятно. В битве двух тигров побеждает обезьяна.
   - Но вести свою игру - это не значит вторгаться в игру, которую ведут другие.
   - Я всё понял. Ты хочешь сделать из меня серого кардинала.
   - Ты ничего ещё не понял.
   - Да, я мало что понимаю во всём этом, но ты хочешь сделать из меня серого кардинала.
   - Всё, что я делаю - это помогаю тебе.
   - Мне это не нужно,- отрезал я.
   - Конечно, тебе это не нужно. Но не забывай, что у тебя нет никаких наследственных прав на власть.
   - Я мог бы с тобой не согласиться. Но мне не нужна власть. Мне нужна свобода. И мне нужна ты.
   - Так что же тебе нужно, я или свобода?
   - Ты предлагаешь мне выбирать?
   - Смотря что ты называешь свободой,- сказала она.- Ты хочешь свободы? Так будь свободным! Мысли как свободный человек, ты же весь закован в свои латы.
   - Всё зависит от того, как посмотреть на вещи, да?
   - Не только от этого. Ты говоришь, что работаешь без вдохновения. Так найди его.
   - Если бы я знал, где искать...
   - Ты видел свою статью?- она взяла в руки газету.- Хочешь, я прочитаю? Тут есть одна мысль, которая мне очень понравилась...
   - Только не это!- простонал я.- Мне о ней и думать-то противно, не то что слушать.
   Она посмотрела на меня. Я увидел её глаза.
   - Я пошутил.
   Леди сидела, отвернувшись к открытому настежь окну.
   День медленно уходил, оставляя запах обгоревшего неба и остывающих крыш.
   - Надеюсь, ты не оставил дачу на произвол судьбы,- сказала она, не поворачиваясь.- Они возвращаются.
   - Надо съездить, предупредить Мэгги.
   - Кого?- спросила она, а я сказал: "Когда они приезжают?"
   Она сказала: "Послезавтра. Утренним самолётом".
   Всю дорогу, пока автобус, один за другим, миновал заградительные рубежи перекрёстков, и потом, когда он, облегчённо вздохнув, выбрался на окраины, и стало прохладнее, я думал о том, что должен что-то предпринять.
   Леди всегда обо всём знала, но тут она явно что-то не учла. Или не поняла.
   Люди как страны - у каждой свой путь. Есть страны богатые и бедные, сильные и слабые, с древней и недавней историей, но не должна одна страна становиться колонией другой. Ничего из этого не выйдет. Британия захватила Индию, но Запад остался Западом, а Восток остался Востоком. Разделение, пусть даже кастовое, разве это не самое разумное, что создал этот порочный мир? Хотя, конечно, и кастовая система по-своему порочна. Наверное, порочна...
   Тут автобус подбросило на выбоине, я ударился о стекло лбом и сквозь секундное раздражение вспомнил, что японцы вовсе не стремились сделать свою письменность доступной. Как и египтяне. И ещё вспомнил, как в школе мы придумывали тайные способы общения и переписки, чтобы никто другой не смог ничего понять. Я подумал о таинствах мистерий. Потом я подумал о том, что разделение несовместимых сил предотвращает их столкновение. Всякий порядок это попытка защититься от хаоса анархии, и всякий порядок основан на разделении. Таков мир, и пока он не изменится по своей сути, бессмысленно пытаться менять его внешние формы.
   А я собирался написать какой-то там словарь слэнга - да кому это нужно!
   Они никогда не станут разговаривать на моём языке, а у меня пока ещё есть выбор.
   Мне нужно держать подальше от них, вот в чём дело. Только тогда я смогу сделать что-то, что когда-нибудь они смогут признать великим. Это и есть мой путь, мой, ни на чей другой не похожий, путь.
   Нужно сказать об этом Леди.
   Или нет, говорить об этом бесполезно. Нужно это сделать!
   Я почувствовал облегчение. Я нашёл решение, и чем больше я теперь думал об этом, тем больше утверждался в нём.
   Ну конечно, это так просто!
   Я смотрел в окно на дорогу, и природа радостно встречала меня и обещала мне чудо. Ведь я вернулся, а она ждала и знала, что я вернусь.
   Эта зелень листвы, эти травы и заросли иван-чая, и это небо. И даже эта пыль просёлков, и эти поля...
   Автобус остановился. Все стали выходить - это конечная остановка.
   Дальше нужно было идти пешком.
   - Очень мило, что заехал навестить,- сказал Мэгги, неторопливо спускаясь по ступеням лестницы. На нём был красный махровый халат.
   - Привет.
   Так уж получилось, Мэгги. Извини.
   - А я уж думал, не объявить ли розыск.
   - Мне иногда кажется, не пустился ли я опять в бега. Все только и делают, что разыскивают меня.
   - Ты так популярен?- сказал он.- Между прочим, это было свинством с твоей стороны, не оставить мне ключи от гаража.
   - Они в столе.
   - Там их нет.
   - В письменном.
   - А я думал, в кухонном.
   - В левом верхнем ящике.
   - Ты их что, спрятал?
   - Просто положил, машинально. А откуда ты знаешь, что там их нет?
   - Я перерыл весь дом.
   - Значит, не весь. Или не заметил.
   - Значит, не весь,- сказал он.
   - Ты что, обиделся?
   - Нет, ты же вернулся.
   - Я не думал, что задержусь так. Извини.
   Он подошёл к окну, выходящему на террасу.
   "Представь себе",- сказал он.- "Раннее утро, тёмная вода, чёрные ветви деревьев неподвижно отражаются в ней, зябко. Вдруг раздаются звуки скрипки, и одновременно с первым прикосновением смычка к струнам на горизонте вспыхивают лучи восходящего солнца. Оно разгорается всё ярче, музыка звучит громче, всё оживает, лес, птицы в лесу, вересковые пустоши, и слышно, как первой скрипке вторит другая. На вершине холма стоит скрипач, он играет на своей скрипке, и другой, невидимый, музыкант играет ансамбль. И если кто-то идёт по дороге, которая тянется у подножия холма, он останавливается и, замерев хотя бы на минуту, слушает. А когда солнце заходит, то первой смолкает скрипка на вершине холма. Наступают сумерки, но до самой темноты слышна скрипка невидимого музыканта".
   - А дальше?
   Он посмотрел на меня.
   - Пойдём.
   Я кивнул и со вздохом поднялся из качалки.
   Он пошёл вперёд.
   Мы поднялись по ступеням на мансарду.
   - Я тут мастерскую устроил...- кивнул он вокруг.
   Я осмотрелся.
   - Да, кстати...
   - Что?- сказал он.- Иди сюда, чего ты там стоишь.
   - Нам придётся убраться отсюда.
   Он замер на месте.
   - Ах, да,- сказал он.- Я и забыл...
   - Да.
   - Когда они приезжают?
   - Завтра.
   - Уже завтра?
   - Мы можем ещё переночевать,- сказал я, подходя к нему.
   - А зачем?
   - Как хочешь,- сказал я.
   Тогда собирайся. Поедем.
   Он упаковывал свои вещи, ловко и уверенно, так, как будто для него не было ничего привычнее, чем сниматься с очередной стоянки, кочуя с места на место. Так индейцы собирали свои вигвамы.
   Он знал, что это его, и знал, что на каком месте.
   Он собирал акварели, бумаги, застёгивал папки, связывал кисти, он знал, как это нужно делать.
   Я почувствовал тоскливую нежность.
   Он повернулся ко мне.
   - Донесём вдвоём?
   - Прости меня,- прошептал я, а он сказал: "Что?"
   И быстро отвернулся.
   А потом преувеличенно бодро сказал: "Всё? Можно идти?"
   И я подумал: "Они никогда не поймут этого".
   И ещё: "Скоро мы будем дома".
   Ключи я положил в конверт и опустил в почтовый ящик.
   И мы ушли.
   Наваждение кончилось.
   ......................................................................
   Он сбросил рюкзак и тяжело опустил его на пол.
   Заглянул в окошко магнитофона, включил музыку. Снял куртку, швырнул её в кресло и вышел из комнаты.
   Я стоял, бездумно глядя в окно.
   В ванной зашумела вода.
   Я взял гитару и опустился с ней на полу. Перебрал струны.
   Шум воды смолк.
   - Ну вот я и дома,- сказал я самому себе.
   Я отложил гитару и, поднявшись с пола, забрался на диван.
   Я вытянулся и закрыл глаза.
   Нужно будет позвонить ей и всё объяснить. Она поймёт, она обязательно всё поймёт. Прав всегда тот, кто совершает поступок. Только поступок создаёт реальность. Нужно стоять на своём, а иначе как она сможет понять, что это всерьёз. У нас больше нет права на непонимание.
   Отныне нет больше такого права.
   Мэгги сидел, поставив локти на стол и критически наблюдал за венчиком газового пламени под сковородкой.
   Я почуял запах жареной картошки.
   - Лучше было сделать салат,- заметил я, усаживаясь за стол.
   Он кивнул.
   - Успеется.
   Я открыл заварочный чайник.
   - Уже заварил?
   Он поднялся и, подойдя к плите, выключил газ.
   Поставил тарелки, положил две вилки, достал из холодильника кетчуп.
   Я наблюдал за ним.
   Я подумал: "Позвонить, или лучше зайти?"
   - Приступай.
   Он придвинул мне тарелку.
   Сегодня же, и всё объясню.
   Это было год назад, в мае.
   Я провёл три недели в палате №14 общего отделения областной психиатрической больницы.
   В первую ночь своего пребывания в этом заведении я устроил истерику, не имевшую, впрочем, особых последствий - санитары с холодным профессионализмом привязали меня к кровати, после чего невозмутимая девушка сделала мне укол аминазина, и я затих.
   Вскоре я научился вести себя должным образом.
   Однажды я поинтересовался у своего врача, какой мне определили диагноз.
   Он улыбнулся и сказал: "Этого я не имею права говорить".
   - Уже подготовлено постановление,- сказал я,- по которому это станет не только вашим правом, но и обязанностью. Почему бы вам не пойти, на полшага опережая время?
   И он сказал: "Депрессия".
   А я сказал: "Соседнюю с моей кровать занимает один шизофреник. Он почти непрерывно вслух описывает своё состояние. Может быть, его второе "я" господин Тэст, но я не настолько любознателен, чтобы получать от этого удовольствие".
   - И что же?- сказал он.
   - С депрессией лежат в отделении неврозов.
   - Если приходят сами,- уточнил он.- А тебя доставили. И в каком состоянии.
   - Я давно уже в другом состоянии.
   - Ты хочешь, чтобы тебя перевели в отделение неврозов, так?
   - Да,- сказал я.
   - У нас этого не делают.
   - Значит, нет?
   - Нет.
   - Хорошо. Я хотел бы услышать это от главного врача.
   Он внимательно посмотрел на меня.
   - И что ты за человек. Ну зачем тебе это?
   Я не ответил.
   - Ладно,- сказал он.- Я поговорю с ним об этом. Доволен?
   Через два дня, после обхода, меня перевели в отделение неврозов.
   Я знал, чего я добивался. Когда ты отгорожен от мира решёткой, мелочи перестают быть мелочами.
   В отделении подобралась неплохая компания.
   Я сразу же обратил внимание на одного парня.
   У него было совсем детское лицо,- я очень удивился, узнав, что он на год старше меня,- тонкие изящные пальцы и длинные волосы, свободно спадавшие на плечи, шелковистые и по-женски мягкие,- может быть, потому все и звали его женским именем - Мэгги.
   Он выглядел таким хрупким, что казалось невозможным даже подумать о том, чтобы обидеть его как-то.
   Он поразительно быстро рисовал. И очень здорово.
   Я даже не успел толком разговориться с ним, как он закончил мой портрет.
   Я спросил только: "Почему ты здесь, Мэгги?"
   Он улыбнулся и сказал: "Так я же псих".
   Но я не сдавался.
   Я ждал удобного случая.
   Помогла гитара. Кто-то из новоприбывших принёс её с собой.
   Мэгги попросили сыграть.
   Он взял гитару и спел несколько битловских песен.
   Я увидел, что играю лучше.
   Я взял у него гитару и спел одну песню.
   Мэгги спросил: "Чьи слова?"
   Я сказал: "Мои".
   А он сказал: "Нет?"
   Тогда я сыграл ещё.
   Всю ночь мы просидели с ним в сортире на кафельном полу, курили, разговаривали.
   И я снова спросил его: "Почему ты здесь?"
   - Мама так решила,- сказал он.- Ты видел её?
   - Да, она приходила, я видел. Красивая женщина. Ты здорово похож на неё.
   Он улыбнулся.
   - Вы с ней поссорились?
   - Нет,- сказал он, зажав ладони коленями.- Зря ты так о ней думаешь. Ты её не знаешь. Она... Она меня даже отговаривала, я сам...
   Нет, врать он не умел. Но я смолчал.
   А ещё через несколько дней один тип, ухмыльнувшись, спросил его: "Это твоя мать, что ли?"
   Я заметил, что Мэгги весь сжался, как будто ожидая удара, и я не понял, почему. Мне вдруг сделалось необъяснимо страшно за него.
   Я схватил этого парня и оттащил его в сторону.
   - Пойдём, в коридор выйдем.
   Он стал молча и с остервенением вырываться. Я сказал: "Всё равно же придётся. Пойдём",- и отпустил его.
   Мы вышли из палаты.
   - Слушай,- сказал я, прижав его к стене.- Если ты хоть раз тронешь его...
   Парень слегка перетрусил.
   - Я его тронул что ли? Ты чего, псих, что ли? Вальтовый?
   - Помалкивай, я сказал.
   - А ты что...
   Он хотел сказать: "Главный, что ли?"- но не успел.
   Я взял его одной рукой за отворот пижамы, а другой чуток придавил.
   - Ладно, мне чего, надо что ли! Всё, засох, не дёргайся. Дёрганый.
   Между ним и ей была странная связь, мучительная для них обоих, но неразрывная, и они играли в игру, следуя негласным правилам, чтобы изображать жизнь там, где её уже давно не было.
   В нём жило какое-то безысходное чувство вины.
   Наверное, когда-то в их жизни всё было по-другому, и он был другим, а теперь она никак не могла примириться с тем, что он изменился. И странно, казалось, что с этим никак не может смириться и он сам.
   Говорить с ним об этом не имело никакого смысла - он сразу же замыкался и уже не слышал меня.
   Мне оставалось только безучастно созерцать, как день за днём я теряю его, как растёт между нами непонимание,- как это было уже не раз в его жизни, всегда по одному и тому же сценарию,- или сделать что-то, почти неважно, что именно, но совершить необратимый поступок, после которого нельзя будет уже делать вид, будто ничего не произошло и не изменилось. После которого всё изменится.
   И я пришёл к ней, а она не знала меня в лицо и приняла меня за обычного своего клиента, даже не спросив, откуда я узнал её адрес. Она вообще ни о чём не спрашивала, только назвала сумму и тем самым подсказала мне, что нужно делать.
   И я сделал это.
   Любой по-настоящему необратимый поступок можно назвать жестоким. Но иногда нет иного выбора, кроме как совершить его.
   И тогда у тебя нет больше права на непонимание.
   И никто уже больше не сможет тебя обмануть.
   3
   Фредди поёт небесам, стараясь, чтобы ангелам не приходилось напрягать слух. Воздух, исполненный биения, величественно и страстно качает меня на волнах звука, и вот-вот вынесет в открытое окно.
   Похоже на сердце,- думаю я, едва слыша собственные мысли.
   В дверях возникает женщина, над изгибом её изысканного тела всплывает, как редоновский кошмар, голова Мэгги, беззвучно изображая слова: "Я не хотел её впускать, но как такую остановишь?"
   Она что-то кричит, но император Адриан не слышит её, и ей отвечает Фредди: "I want to break free..."
   Её губы быстро-быстро шевелятся, и голос её как голос дикторши крохотной радиостанции, пробивающейся сквозь музыкальную программу Би-Би-Си.
   "Кто бы это могла быть?"- размышляет Адриан.- "Какая-нибудь местная радиоточка? Или радиопираты, дрейфующие у корнуольских берегов?"
   Фредди: "Oh, I want to break free..."
   Голос дикторши: "Хорошо, я подожду".
   Женщина пересекает комнату под музыкальный проигрыш и очень красиво погружается в кресло. Я хочу аплодировать ей. Император приветствует её чуть заметным кивком.
   Фредди: "Living without, living without, living without you by my side..."
   Мэгги наблюдает со стороны двери, император делает ему знак удалиться ему предстоит дипломатическая беседа с посланницей зноеобильного Лесбоса. Антиной повинуется, выразив полное понимание ситуации.
   Я жду, что она зажмёт уши или перекривится, но посланница демонстрирует совершенное знание традиций мраморнопышной столицы. Я раздумываю, не сама ли это Сапфо?
   Фредди: "I want, I want, I want to break free!"
   Внезапно силы оставляют её, её губы сводит судорогой - так сводит ногу посреди открытого океана.
   Я не успел отвернуться, и теперь уже поздно.
   Комната взрывается вакуумной бомбой тишины.
   Итак?....
   - So, baby?..
   - Что это значит?
   - Что именно, бэби?
   - Не называй меня так.
   - Да, Леди?
   - Почему ты ушёл? Что случилось? И даже не дал знать, что с тобой, где ты! Что произошло?
   - Послушай, комната ещё шумит как раковина морем...
   - Я вижу, ты не в настроении говорить.
   - Слишком в настроении, чтобы говорить. Прости, Леди.
   - И это всё, что ты можешь сказать?
   - ....................
   - Если ты начинаешь что-то, то... У тебя есть хоть какое-то понятие об ответственности? Элементарной!
   - Я отвечаю перед Богом, мэм.
   - Как же с тобой трудно... Но ты хоть сам понимаешь, что это просто непорядочно! Ты хочешь бросить всё, тебе надоело, ладно, но у тебя же есть обязательства, ты сам согласился на это...
   - Бывает, человек рождается, а потом умирает. Бывает, наоборот.
   - Но ты должен!
   - Сколько я должен? Никому я ничего не должен.
   - Да что ты о себе возомнил?
   - Это я уже слышал.
   - Ну, хорошо. Но как я-то теперь должна смотреть людям в глаза!
   - А причём тут ты?
   - Причём тут я! Действительно, причём тут я! Кто я такая? Зачем обо мне, вообще, думать? Пусть она сходит с ума, обзванивает весь город, ищет...
   Она не может продолжать.
   Я делаю жест, пытаясь остановить её. Она оборачивается.
   - Неужели ты не понимаешь, что я...- делает она последнюю попытку, но не может закончить, и с жестом безнадёжности исчезает.
   Я остаюсь на месте.
   Дверь захлопывается, всколыхнув воздух запахом ветра.
   Я догнал её у машины, она уже садилась за руль.
   Я вцепился в дверцу и стал тянуть её на себя. Она хотела ехать, но я не хотел отпускать её.
   Она вставила ключ зажигания, я выдернул его и сказал, что не отдам.
   Секунду-другую мы боролись из-за него, а потом она просто вышла из машины и сказала, что пойдёт пешком. И она пошла по улице, а я ехал за ней следом.
   Она сказала, что я могу ехать, куда мне угодно.
   Я кричал ей: "Леди!"
   Она не оборачивалась.
   Я зарулил на тротуар, перекрыв его телом машины, но она обошла её и пошла по обочине. Я поехал по тротуару, и люди кричали мне, что я спятил, они метались, прижимаясь к стенам фасадов.
   Она шла, не оборачиваясь.
   Я развернул машину и стал пятиться перед ней на задней скорости.
   Я едва не плакал, не зная, что же мне сделать, чтобы она простила меня.
   Я никогда не видел её такой красивой.
   А потом меня остановили и потребовали права, и Леди исчезла, я потерял её из виду.
   Чей-то голос с гневным нетерпением спрашивал: "Где ваши права? Попрошу выйти из машины".
   Я вышел.
   Я сказал, что никаких прав у меня нет, а машину я угнал.
   Всё было бессмысленным.
   Я потерял её.
   Хрустальная нить оборвалась, и меч обрушился на мою голову.
   На другое утро меня выпустили, и я сразу же бросился к ней, но её дома не было.