Страница:
Борис Петрович на всякий случай снова приналег на дверь. Нет, замок был определенно защелкнут. И пора было что-нибудь предпринять.
Как ни странно, хватило одного решительного напора мясистого славинского плеча, чтобы дверь подалась внутрь, приглашая хозяина растянуться на полу прихожей. Борис Петрович на ногах устоял, но потом не меньше минуты ушло на то, чтобы унять крупную дрожь в руках. Затем он боязливо отгородился от подъезда дверью, включил свет и преувеличенно шумно завозился в прихожей. Бессмысленно уставившись на свое отражение в зеркале, чтобы не видеть происходящее в гостиной, позвал дискантом:
– Ира? Ты дома?
«Дома, дома, – откликнулся в мозгу незнакомый насмешливый голос. – Сидит в темноте, тебя дожидается!»
Опять эта дурацкая дрожь! Бросив прощальный взгляд на свое растерянное отражение, Борис Петрович медленно двинулся навстречу неизвестности.
– Ирочка!
Стул стоял на прежнем месте. В полумраке казалось, что на него взгромоздилась исполинская белая птица. Борис Петрович мог поклясться, что отчетливо различает… клюв. Совсем маленький клювик для такой внушительной фигуры.
Шаря дрожащей рукой по обоям, он очень долго искал выключатель и удивлялся тому, что не падает в обморок. А когда нащупал клавишу, слегка пригнулся, готовясь ринуться наутек, если… Он не знал, что «если», но твердо знал другое: при любом шорохе, при малейшем постороннем движении в квартире следует немедленно бежать отсюда, бежать сломя голову. Лишь бы ноги не подвели в самый ответственный момент.
Чтобы заставить себя включить свет, пришлось мысленно сосчитать до трех… потом до пяти… и дальше.
Девять… десять…
Одновременно с щелчком клавиши вспыхнула люстра под потолком, заливая комнату беспощадным светом.
Никакой птицы на стуле не было. Там сидела, порываясь упасть на бок, Ирина. Клюв превратился в обычную бельевую прищепку на ее носу. Эта деталь выглядела кощунственно-карикатурно, но Борис Петрович смотрел уже не на прищепку, а чуть выше: туда, где над поникшей Ирочкиной головой заколыхалось, заклубилось что-то серое, будто призрачная тень промелькнула и сгинула, вспорхнув с безжизненного тела.
– Господи-Иисусе-Христе-Сыне-Божий-помилуй-мя-грешного, – затараторил, размашисто крестясь, набожный в трудные моменты биографии Борис Петрович.
Но наваждение уже исчезло. Теперь мешал сосредоточиться лишь яркий электрический свет, в котором покойница выглядела слишком уж реалистично. И слишком развратно. Борис Петрович пригасил две лампочки. Да, так стало лучше. Еще не совсем хорошо, но лучше. «Совсем хорошо станет, когда отсюда уберут эту толстую тварь», – подумал он.
3
4
5
6
Как ни странно, хватило одного решительного напора мясистого славинского плеча, чтобы дверь подалась внутрь, приглашая хозяина растянуться на полу прихожей. Борис Петрович на ногах устоял, но потом не меньше минуты ушло на то, чтобы унять крупную дрожь в руках. Затем он боязливо отгородился от подъезда дверью, включил свет и преувеличенно шумно завозился в прихожей. Бессмысленно уставившись на свое отражение в зеркале, чтобы не видеть происходящее в гостиной, позвал дискантом:
– Ира? Ты дома?
«Дома, дома, – откликнулся в мозгу незнакомый насмешливый голос. – Сидит в темноте, тебя дожидается!»
Опять эта дурацкая дрожь! Бросив прощальный взгляд на свое растерянное отражение, Борис Петрович медленно двинулся навстречу неизвестности.
– Ирочка!
Стул стоял на прежнем месте. В полумраке казалось, что на него взгромоздилась исполинская белая птица. Борис Петрович мог поклясться, что отчетливо различает… клюв. Совсем маленький клювик для такой внушительной фигуры.
Шаря дрожащей рукой по обоям, он очень долго искал выключатель и удивлялся тому, что не падает в обморок. А когда нащупал клавишу, слегка пригнулся, готовясь ринуться наутек, если… Он не знал, что «если», но твердо знал другое: при любом шорохе, при малейшем постороннем движении в квартире следует немедленно бежать отсюда, бежать сломя голову. Лишь бы ноги не подвели в самый ответственный момент.
Чтобы заставить себя включить свет, пришлось мысленно сосчитать до трех… потом до пяти… и дальше.
Девять… десять…
Одновременно с щелчком клавиши вспыхнула люстра под потолком, заливая комнату беспощадным светом.
Никакой птицы на стуле не было. Там сидела, порываясь упасть на бок, Ирина. Клюв превратился в обычную бельевую прищепку на ее носу. Эта деталь выглядела кощунственно-карикатурно, но Борис Петрович смотрел уже не на прищепку, а чуть выше: туда, где над поникшей Ирочкиной головой заколыхалось, заклубилось что-то серое, будто призрачная тень промелькнула и сгинула, вспорхнув с безжизненного тела.
– Господи-Иисусе-Христе-Сыне-Божий-помилуй-мя-грешного, – затараторил, размашисто крестясь, набожный в трудные моменты биографии Борис Петрович.
Но наваждение уже исчезло. Теперь мешал сосредоточиться лишь яркий электрический свет, в котором покойница выглядела слишком уж реалистично. И слишком развратно. Борис Петрович пригасил две лампочки. Да, так стало лучше. Еще не совсем хорошо, но лучше. «Совсем хорошо станет, когда отсюда уберут эту толстую тварь», – подумал он.
3
Страдания начались после того, как в славинскую дверь решительно позвонили.
Чужие люди обутыми сновали по квартире, входили и выходили, терзали телефон, шумели, трогали вещи. У Бориса Петровича от этой кутерьмы ужасно разболелась голова. Его попросили сидеть на кухне и не мешать, а сами постоянно ему мешали, бесцеремонно тревожа его по каждому пустяку. Невозможно было сосредоточиться. А в душу Бориса Петровича закралось подозрение, что он больше никогда не увидит ни Жени, ни Ирининых денег. Ситуацию требовалось срочно обдумать, но ему не давали. Стоило лишь уцепиться за хвостик любой малюсенькой мысли, как в кухню вторгался карликовый капитан в штатском и сбивал Бориса Петровича с толку очередным глупым вопросом. Ну вот, опять…
Фамилия этого человека, возглавлявшего оперативную следственную группу, была Зимин. Выглядел он бодрым и оживленным, как будто не на место преступления приехал, а на дармовой фуршет. Прежде чем сесть за стол, он сделал странный для мужчины жест, несколько раз огладив ляжки обеими ладонями. Эта странность, вкупе с почти детским росточком, плохо вязалась с обликом представителя одной из самых мужественных профессий на земле. Зато лицо капитана, неожиданно крупное, с волевым подбородком, соответствовало.
Борис Петрович неприязненно ожидал, когда наконец Зимин выложит из папки бумагу, ручку, деловито откашляется и произнесет неизменное милицейское: «Итак…» Дождался. Началось скрупулезное фиксирование в протоколе показаний Славина Бориса Петровича, «обнаружившего по месту проживания труп законной супруги Славиной Ирины Дмитриевны, носящий на себе явные признаки насильственной смерти».
– Но-ся-щей, через «е», – желчно сказал Борис Петрович, ткнув в написанное пальцем. – Мы имеем дело с женским родом.
– Мы имеем дело с трупом, – отрезал Зимин и отвел славинскую руку в сторону. – Не надо отвлекаться. Я спрашиваю – вы отвечаете. Понятно? Только по существу, пожалуйста… Во сколько вы появились на рабочем месте и кто может это засвидетельствовать?
– Ну… Приблизительно в десять тридцать, даже раньше. Вахтер уволился, так что при входе в НИИ меня никто не видел. Впрочем… Дашевский, да, Дашевский, мэнээс из экономического сектора. Он еще пиво нес и окликнул меня, давай, мол…
Зимин прервал Бориса Петровича:
– При чем здесь пиво? И что такое «мэ-нэ-эс», расшифруйте. Потом имя-отчество Дашевского, попрошу…
Так, с горем пополам, добрались до возвращения Бориса Петровича домой. Массируя кончиками пальцев виски, он заунывно начал:
– Я глазам своим не поверил, когда вошел… Боже, какой кошмар! Окликаю ее, а сам…
Черствый следователь прервал его воспоминания на этом драматическом моменте. Оказалось, что он хочет услышать распорядок сегодняшнего утра Бориса Петровича, начиная с того момента, как он свесил ноги с кровати и заканчивая тем, как вышел из квартиры, забыв ключи.
Шаг за шагом проделали этот путь, кое-где запинаясь, останавливаясь, а то и дважды прохаживаясь по одному и тому же месту. На милицейском языке это называлось: «подробненько, по порядочку».
И хотя повторение пройденного материала обычно идет на пользу, в случае со Славиным это произвело обратный эффект. Он стал путаться, сбиваться, забывать очевидные факты, а вспоминать, наоборот, пустяковые, ничего не значащие детали. Например, что напор воды в кране был слабым. Или что не удосужился позавтракать. Или как раздражает его вечная вонь на лестничной площадке.
– …Все, кому не лень, в подъезде мочатся, – бубнил он с таким видом, будто запах доносился и сюда, в квартиру. – Проходу нет от алкашей и хулиганья. А потом после них воняет… Вот вы, как представитель законности, что скажете по этому поводу?
– Аммиак, – пожал плечами Зимин.
– Простите?
– Моча обладает специфическим запахом аммиака. Это еще цветочки. Вам повезло, что не нужно опознавать труп в морге – вот там бы вы нюхнули чего похлеще. Трупы – они мастера пахнуть.
– Но нельзя же так цинично, в самом деле! – обиделся Борис Петрович. – Нужно же хоть немного уважать человеческие чувства! За стеной покойница, а вы…
– Мы отклонились от темы, Борис Петрович, – вежливо напомнил Зимин. – Вы рассказывайте. Я слушаю.
Чужие люди обутыми сновали по квартире, входили и выходили, терзали телефон, шумели, трогали вещи. У Бориса Петровича от этой кутерьмы ужасно разболелась голова. Его попросили сидеть на кухне и не мешать, а сами постоянно ему мешали, бесцеремонно тревожа его по каждому пустяку. Невозможно было сосредоточиться. А в душу Бориса Петровича закралось подозрение, что он больше никогда не увидит ни Жени, ни Ирининых денег. Ситуацию требовалось срочно обдумать, но ему не давали. Стоило лишь уцепиться за хвостик любой малюсенькой мысли, как в кухню вторгался карликовый капитан в штатском и сбивал Бориса Петровича с толку очередным глупым вопросом. Ну вот, опять…
Фамилия этого человека, возглавлявшего оперативную следственную группу, была Зимин. Выглядел он бодрым и оживленным, как будто не на место преступления приехал, а на дармовой фуршет. Прежде чем сесть за стол, он сделал странный для мужчины жест, несколько раз огладив ляжки обеими ладонями. Эта странность, вкупе с почти детским росточком, плохо вязалась с обликом представителя одной из самых мужественных профессий на земле. Зато лицо капитана, неожиданно крупное, с волевым подбородком, соответствовало.
Борис Петрович неприязненно ожидал, когда наконец Зимин выложит из папки бумагу, ручку, деловито откашляется и произнесет неизменное милицейское: «Итак…» Дождался. Началось скрупулезное фиксирование в протоколе показаний Славина Бориса Петровича, «обнаружившего по месту проживания труп законной супруги Славиной Ирины Дмитриевны, носящий на себе явные признаки насильственной смерти».
– Но-ся-щей, через «е», – желчно сказал Борис Петрович, ткнув в написанное пальцем. – Мы имеем дело с женским родом.
– Мы имеем дело с трупом, – отрезал Зимин и отвел славинскую руку в сторону. – Не надо отвлекаться. Я спрашиваю – вы отвечаете. Понятно? Только по существу, пожалуйста… Во сколько вы появились на рабочем месте и кто может это засвидетельствовать?
– Ну… Приблизительно в десять тридцать, даже раньше. Вахтер уволился, так что при входе в НИИ меня никто не видел. Впрочем… Дашевский, да, Дашевский, мэнээс из экономического сектора. Он еще пиво нес и окликнул меня, давай, мол…
Зимин прервал Бориса Петровича:
– При чем здесь пиво? И что такое «мэ-нэ-эс», расшифруйте. Потом имя-отчество Дашевского, попрошу…
Так, с горем пополам, добрались до возвращения Бориса Петровича домой. Массируя кончиками пальцев виски, он заунывно начал:
– Я глазам своим не поверил, когда вошел… Боже, какой кошмар! Окликаю ее, а сам…
Черствый следователь прервал его воспоминания на этом драматическом моменте. Оказалось, что он хочет услышать распорядок сегодняшнего утра Бориса Петровича, начиная с того момента, как он свесил ноги с кровати и заканчивая тем, как вышел из квартиры, забыв ключи.
Шаг за шагом проделали этот путь, кое-где запинаясь, останавливаясь, а то и дважды прохаживаясь по одному и тому же месту. На милицейском языке это называлось: «подробненько, по порядочку».
И хотя повторение пройденного материала обычно идет на пользу, в случае со Славиным это произвело обратный эффект. Он стал путаться, сбиваться, забывать очевидные факты, а вспоминать, наоборот, пустяковые, ничего не значащие детали. Например, что напор воды в кране был слабым. Или что не удосужился позавтракать. Или как раздражает его вечная вонь на лестничной площадке.
– …Все, кому не лень, в подъезде мочатся, – бубнил он с таким видом, будто запах доносился и сюда, в квартиру. – Проходу нет от алкашей и хулиганья. А потом после них воняет… Вот вы, как представитель законности, что скажете по этому поводу?
– Аммиак, – пожал плечами Зимин.
– Простите?
– Моча обладает специфическим запахом аммиака. Это еще цветочки. Вам повезло, что не нужно опознавать труп в морге – вот там бы вы нюхнули чего похлеще. Трупы – они мастера пахнуть.
– Но нельзя же так цинично, в самом деле! – обиделся Борис Петрович. – Нужно же хоть немного уважать человеческие чувства! За стеной покойница, а вы…
– Мы отклонились от темы, Борис Петрович, – вежливо напомнил Зимин. – Вы рассказывайте. Я слушаю.
4
Зимин поймал себя на мысли, что ему хочется подмигнуть собеседнику. Ему был симпатичен этот вздорный интеллигент с седой бородкой, так бездарно удушивший свою жену. Убийство само по себе давно не вызывало у Зимина ни положительных, ни отрицательных эмоций. Убил и убил – значит, на то имелись причины. Славин был симпатичен ему потому, что наградил его не очередным «дохлым висняком», а, напротив, выгодным следствию быстрораскрываемым преступлением. Эффектное убийство, эффектное дело, о котором приятно отрапортовать начальству. Вот почему Зимин воспринимал убийцу как своеобразного коллегу, соавтора.
Уже при беглом осмотре места преступления ему стало ясно, что женщину прикончил кто-то из близких, свой. Замки и решетки оказались неповрежденными, если не считать последствий небольшого взлома, проведенного хозяином квартиры. Что касается захлопнутой двери, то это можно было сделать как изнутри, так и снаружи.
Ни в квартире, ни на трупе не наблюдалось следов, которые говорили бы о сопротивлении жертвы. А вы попробуйте среди бела дня проникнуть в дом крепкой горластой торгашки, заставьте ее раздеться, усадите на стул и свяжите – да так, чтобы соседи не слышали ни возни, ни криков, ни звуков борьбы!
Нужно было очень постараться, чтобы запугать женщину до полного паралича воли. Какие-нибудь жуткие киллеры в вязаных колпаках с прорезями для сверкающих глаз? Ну да, вломились в квартиру, угрожая автоматами, непонятно зачем устроили дурацкий стриптиз, укокошили хозяйку и бросились сгребать ее барахлишко. Абсурд! Только случайные, неопытные налетчики могли проявить такую неразборчивость в выборе вещей: аппаратура, пара побрякушек, носильные вещи. А сумочку, дамскую сумочку, которая лежала на самом виду – в прихожей на тумбочке, – никто из грабителей не удосужился открыть! Это пришлось сделать Зимину, и он был вознагражден за любопытство, разбогатев на целых две тысячи долларов…
Вспомнив об этом, Зимин не расплылся в улыбке, а нахмурился. Не было в сумочке никаких денег и нет, значит это не факт, установленный следствием, а так, миф, о котором можно будет поразмыслить на досуге.
А пока что предстояла работа по раскалыванию орешка, оказавшегося насквозь гнилым. Зимин убедился в этом, когда опера шепотком вызвали его из кухни и похвастались сумкой с «добычей», обнаруженной в кладовке. Подозрительную кассету вставили в зев видеомагнитофона и просмотрели, азартно толкая друг друга локтями и прыская в ладони, словно на экране демонстрировались проказы Бенни Хилла или еще более комичного персонажа, очень похожего на самого Генерального прокурора России, называющего себя просто Юрой.
Киносеанс приятно разгорячил Зимина. Позабавила и гражданка Славина, которая при жизни, оказывается, выкидывала ого-го какие фортеля, и гражданин Славин в первую очередь – он, сексуальный выдумщик и доморощенный киллер, обеспечивший следствие уликами, о которых можно только мечтать.
Энергично поводя руками по штанинам, как бы удостоверяясь в их наличии, Зимин возвратился в кухню и устроился на табурете, с любопытством наблюдая за комичными попытками Славина изобразить убитого горем мужа. По-видимому, он полагал, что для этого необходимо прерывисто вздыхать и придавать бровям трагический излом. Картину довершала ладошка, прижатая к груди, плавно переходящей в живот.
– Болит? – осведомился Зимин сочувственным тоном.
– Немного, – признался Славин и тут же мужественно добавил: – Ничего, потерплю.
– А вы соды, соды. Помогает.
– Сода? От сердца?
– Сердце? – удивился Зимин в свою очередь. – Тогда руку приложите повыше, сюда… Вы же за желудок держитесь, Борис Петрович. Я решил, у вас гастрит.
Не выдержал Славин простенький следовательский эксперимент. Не возмутился, промолчал, лишь обиженно засопел в две ноздри. А тестирование только начиналось. Зимин был классным специалистом, знающим все тонкости игры в кошки-мышки. Его внимание уже включилось в автоматический режим анализа речи и поведения подозреваемого. Артикуляция. Мимика. Жесты. И т. д. и т. п. Азбука, без которой невозможен мало-мальски грамотный допрос.
Напустив на лицо многозначительное выражение, Зимин неспешно извлек из кармана красную резиновую перчатку, прихваченную в гостиной, натянул ее на правую руку, задумчиво пошевелил пальцами.
– Размерчик не ваш, Борис Петрович. Мне и то тесноваты.
Славинский взгляд скользнул прочь, через секунду возвратился к перчатке, потом опять переметнулся.
– Разумеется, – выдавил он из себя. – Это не мои перчатки.
– Вы хотите сказать, что они только сегодня появились в вашей квартире? Раньше вы их не видели, так? Смотрите сюда, внимательно смотрите!
Красные пальцы продолжали шевелиться, напоминая щупальца осьминога, подманивающего загипнотизированную рыбешку. Стараясь сохранять серьезность, Зимин наблюдал за собеседником. Глазки: морг-морг. Губки: дерг-дерг. Сердечко: скок-поскок. Но еще хорохорится, пытается сопротивляться.
– Ну, смотрю! И узнаю! Это наши перчатки!
– Как же так, Борис Петрович? Неувязочка получается. Вы же только что сказали, что это не ваши перчатки. Я уже и запротоколировал.
– Не мои – в смысле не мои, а Ирины, Ирины Дмитриевны! – почти плаксиво выкрикнул Славин. До истерики ему оставалось всего ничего.
Зимин тонко улыбнулся:
– А не находите ли вы странным, что убийца воспользовался не собственными перчатками, а вашими? Откуда он мог знать, что таковые обнаружатся на месте преступления?
Тут Славин растерял остатки самообладания, вскочил с места, зацепив угол стола, заорал, затопал ногами, размахивая руками и брызгая слюной. Не глядя на него, Зимин невозмутимо черкал что-то в своей протокольной анкете. Пропустил мимо ушей и «произвол», и «грязные инсинуации», и даже сакраментальное «я на вас управу найду». Дождался, пока Славин заткнется, вернется на место, и сказал бесцветным будничным тоном:
– Вредно так волноваться, особенно, в вашем положении. И кричать на меня не советую, я этого не люблю. Давайте лучше вместе сформулируем ваш ответ на мой простой вопрос, отнеситесь к нему со всей серьезностью, хорошенько подумайте, прежде чем отвечать. Вопрос такой: хранились ли в вашем доме деньги, где именно и сколько? Поверьте, это очень важный вопрос. От вашего ответа на него зависит многое. Вы меня понимаете?
– Нет, – поскучнел лицом Славин настолько, что даже стеклышки очков утратили свой блеск. – Для меня это далеко не самый важный вопрос сейчас. При чем здесь деньги? Меня гораздо больше интересует, когда будет арестован убийца.
Зимин укоризненно покачал головой:
– Борис Петрович, вы глубоко заблуждаетесь. Лично меня, как следователя, не могут не интересовать ваши денежные сбережения. Их наличие или отсутствие во многом предопределят, будет ли убийца вообще найден. Я ясно выражаюсь?
– Вы очень туманно выражаетесь, – возразил Славин. – Не было у нас никакой кубышки. Да и вообще – какое вам до этого дело?
– Большое дело, – бесстрастно сказал Зимин. – Огромное. Знаете, на сколько лет тянет? Зря вы запираетесь, Борис Петрович. Помогли бы следствию, глядишь, все и образуется.
Прозрачнее намека быть не могло, вернее, Зимин не мог себе этого позволить. Пока. Он предложил Славину сделку и с напускным равнодушием ожидал ответа.
И Славин понял, конечно же, понял. Встрепенулся, подался было вперед, как бы собираясь шепнуть Зимину что-то на ухо, но вдруг отшатнулся, и по лицу его скользнула тень мрачной решимости бороться до конца.
– Что значит помочь следствию? – спросил он неприязненно. – Материально, что ли? Вы это имеете в виду?
– Нет, – ответил Зимин, не скрывая неудовольствия. – Я имею в виду, что чье-то внезапное обогащение часто выводит на преступников. Кроме того, необходимо выяснить мотивы убийства. Корыстный умысел или садистические наклонности? Но вы, как я понимаю, ничего не можете сообщить следствию по поводу денежных сбережений своей супруги?
– Совершенно верно, – высокомерно ответствовал Славин, преображаясь на глазах из перетрусившего подонка в благопристойного гражданина.
Подобная поза не понравилась Зимину, хотя он и знал, что спесь со всяких там славиных сбивается быстро и бесповоротно. Протянув руку на прощание, он уверенно завладел потной ладонью Славина и не выпускал ее до завершения заключительного монолога:
– Что ж, до сви-да-ни-я. Жду вас утром, к девяти часам. Буду рад, если вы порадуете меня новыми фактами. Сосредоточьтесь, подумайте. Преступник фактически у меня в руках. Так что вы про денежки вспомните, непременно вспомните.
И было не понятно, пожелание в его словах прозвучало или угрожающее обещание.
Уже при беглом осмотре места преступления ему стало ясно, что женщину прикончил кто-то из близких, свой. Замки и решетки оказались неповрежденными, если не считать последствий небольшого взлома, проведенного хозяином квартиры. Что касается захлопнутой двери, то это можно было сделать как изнутри, так и снаружи.
Ни в квартире, ни на трупе не наблюдалось следов, которые говорили бы о сопротивлении жертвы. А вы попробуйте среди бела дня проникнуть в дом крепкой горластой торгашки, заставьте ее раздеться, усадите на стул и свяжите – да так, чтобы соседи не слышали ни возни, ни криков, ни звуков борьбы!
Нужно было очень постараться, чтобы запугать женщину до полного паралича воли. Какие-нибудь жуткие киллеры в вязаных колпаках с прорезями для сверкающих глаз? Ну да, вломились в квартиру, угрожая автоматами, непонятно зачем устроили дурацкий стриптиз, укокошили хозяйку и бросились сгребать ее барахлишко. Абсурд! Только случайные, неопытные налетчики могли проявить такую неразборчивость в выборе вещей: аппаратура, пара побрякушек, носильные вещи. А сумочку, дамскую сумочку, которая лежала на самом виду – в прихожей на тумбочке, – никто из грабителей не удосужился открыть! Это пришлось сделать Зимину, и он был вознагражден за любопытство, разбогатев на целых две тысячи долларов…
Вспомнив об этом, Зимин не расплылся в улыбке, а нахмурился. Не было в сумочке никаких денег и нет, значит это не факт, установленный следствием, а так, миф, о котором можно будет поразмыслить на досуге.
А пока что предстояла работа по раскалыванию орешка, оказавшегося насквозь гнилым. Зимин убедился в этом, когда опера шепотком вызвали его из кухни и похвастались сумкой с «добычей», обнаруженной в кладовке. Подозрительную кассету вставили в зев видеомагнитофона и просмотрели, азартно толкая друг друга локтями и прыская в ладони, словно на экране демонстрировались проказы Бенни Хилла или еще более комичного персонажа, очень похожего на самого Генерального прокурора России, называющего себя просто Юрой.
Киносеанс приятно разгорячил Зимина. Позабавила и гражданка Славина, которая при жизни, оказывается, выкидывала ого-го какие фортеля, и гражданин Славин в первую очередь – он, сексуальный выдумщик и доморощенный киллер, обеспечивший следствие уликами, о которых можно только мечтать.
Энергично поводя руками по штанинам, как бы удостоверяясь в их наличии, Зимин возвратился в кухню и устроился на табурете, с любопытством наблюдая за комичными попытками Славина изобразить убитого горем мужа. По-видимому, он полагал, что для этого необходимо прерывисто вздыхать и придавать бровям трагический излом. Картину довершала ладошка, прижатая к груди, плавно переходящей в живот.
– Болит? – осведомился Зимин сочувственным тоном.
– Немного, – признался Славин и тут же мужественно добавил: – Ничего, потерплю.
– А вы соды, соды. Помогает.
– Сода? От сердца?
– Сердце? – удивился Зимин в свою очередь. – Тогда руку приложите повыше, сюда… Вы же за желудок держитесь, Борис Петрович. Я решил, у вас гастрит.
Не выдержал Славин простенький следовательский эксперимент. Не возмутился, промолчал, лишь обиженно засопел в две ноздри. А тестирование только начиналось. Зимин был классным специалистом, знающим все тонкости игры в кошки-мышки. Его внимание уже включилось в автоматический режим анализа речи и поведения подозреваемого. Артикуляция. Мимика. Жесты. И т. д. и т. п. Азбука, без которой невозможен мало-мальски грамотный допрос.
Напустив на лицо многозначительное выражение, Зимин неспешно извлек из кармана красную резиновую перчатку, прихваченную в гостиной, натянул ее на правую руку, задумчиво пошевелил пальцами.
– Размерчик не ваш, Борис Петрович. Мне и то тесноваты.
Славинский взгляд скользнул прочь, через секунду возвратился к перчатке, потом опять переметнулся.
– Разумеется, – выдавил он из себя. – Это не мои перчатки.
– Вы хотите сказать, что они только сегодня появились в вашей квартире? Раньше вы их не видели, так? Смотрите сюда, внимательно смотрите!
Красные пальцы продолжали шевелиться, напоминая щупальца осьминога, подманивающего загипнотизированную рыбешку. Стараясь сохранять серьезность, Зимин наблюдал за собеседником. Глазки: морг-морг. Губки: дерг-дерг. Сердечко: скок-поскок. Но еще хорохорится, пытается сопротивляться.
– Ну, смотрю! И узнаю! Это наши перчатки!
– Как же так, Борис Петрович? Неувязочка получается. Вы же только что сказали, что это не ваши перчатки. Я уже и запротоколировал.
– Не мои – в смысле не мои, а Ирины, Ирины Дмитриевны! – почти плаксиво выкрикнул Славин. До истерики ему оставалось всего ничего.
Зимин тонко улыбнулся:
– А не находите ли вы странным, что убийца воспользовался не собственными перчатками, а вашими? Откуда он мог знать, что таковые обнаружатся на месте преступления?
Тут Славин растерял остатки самообладания, вскочил с места, зацепив угол стола, заорал, затопал ногами, размахивая руками и брызгая слюной. Не глядя на него, Зимин невозмутимо черкал что-то в своей протокольной анкете. Пропустил мимо ушей и «произвол», и «грязные инсинуации», и даже сакраментальное «я на вас управу найду». Дождался, пока Славин заткнется, вернется на место, и сказал бесцветным будничным тоном:
– Вредно так волноваться, особенно, в вашем положении. И кричать на меня не советую, я этого не люблю. Давайте лучше вместе сформулируем ваш ответ на мой простой вопрос, отнеситесь к нему со всей серьезностью, хорошенько подумайте, прежде чем отвечать. Вопрос такой: хранились ли в вашем доме деньги, где именно и сколько? Поверьте, это очень важный вопрос. От вашего ответа на него зависит многое. Вы меня понимаете?
– Нет, – поскучнел лицом Славин настолько, что даже стеклышки очков утратили свой блеск. – Для меня это далеко не самый важный вопрос сейчас. При чем здесь деньги? Меня гораздо больше интересует, когда будет арестован убийца.
Зимин укоризненно покачал головой:
– Борис Петрович, вы глубоко заблуждаетесь. Лично меня, как следователя, не могут не интересовать ваши денежные сбережения. Их наличие или отсутствие во многом предопределят, будет ли убийца вообще найден. Я ясно выражаюсь?
– Вы очень туманно выражаетесь, – возразил Славин. – Не было у нас никакой кубышки. Да и вообще – какое вам до этого дело?
– Большое дело, – бесстрастно сказал Зимин. – Огромное. Знаете, на сколько лет тянет? Зря вы запираетесь, Борис Петрович. Помогли бы следствию, глядишь, все и образуется.
Прозрачнее намека быть не могло, вернее, Зимин не мог себе этого позволить. Пока. Он предложил Славину сделку и с напускным равнодушием ожидал ответа.
И Славин понял, конечно же, понял. Встрепенулся, подался было вперед, как бы собираясь шепнуть Зимину что-то на ухо, но вдруг отшатнулся, и по лицу его скользнула тень мрачной решимости бороться до конца.
– Что значит помочь следствию? – спросил он неприязненно. – Материально, что ли? Вы это имеете в виду?
– Нет, – ответил Зимин, не скрывая неудовольствия. – Я имею в виду, что чье-то внезапное обогащение часто выводит на преступников. Кроме того, необходимо выяснить мотивы убийства. Корыстный умысел или садистические наклонности? Но вы, как я понимаю, ничего не можете сообщить следствию по поводу денежных сбережений своей супруги?
– Совершенно верно, – высокомерно ответствовал Славин, преображаясь на глазах из перетрусившего подонка в благопристойного гражданина.
Подобная поза не понравилась Зимину, хотя он и знал, что спесь со всяких там славиных сбивается быстро и бесповоротно. Протянув руку на прощание, он уверенно завладел потной ладонью Славина и не выпускал ее до завершения заключительного монолога:
– Что ж, до сви-да-ни-я. Жду вас утром, к девяти часам. Буду рад, если вы порадуете меня новыми фактами. Сосредоточьтесь, подумайте. Преступник фактически у меня в руках. Так что вы про денежки вспомните, непременно вспомните.
И было не понятно, пожелание в его словах прозвучало или угрожающее обещание.
5
Борису Петровичу Славину предстояло провести на свободе еще некоторое время, по истечении которого опросы перешли в допросы, а снисходительное отношение следователя поменялось на диаметрально противоположное.
Отсрочка была вызвана даже не тем, что Зимин не торопился с возбуждением уголовного дела против Славина по своим особым соображениям, которые не допускали преждевременного вмешательства прокуратуры. В интересах следствия Зимин намеревался завтра же засадить Славина сначала в КПЗ, а при необходимости и в СИЗО. У него, как у каждого уважаемого и уважающего себя следователя, имелись загодя оформленные ордера на арест, в которых оставалось проставить лишь нужную фамилию. За трое суток предварительного заключения можно сломать любого дилетанта, знакомого с процессуальным кодексом только понаслышке. КПЗ показалось мало? Тогда трое суток легко растягиваются в тридцать росчерком следовательской ручки: «Ввиду особой тяжести совершенного преступления мерой пресечения для подозреваемого избрать содержание под стражей в следственном изоляторе». Конец.
Славин был далеко не первым и даже не миллионным посетителем милиции, приглашенным на невинное утреннее собеседование с последующим распитием чая – уже в тюремной камере. По зиминским прикидкам, на выжимание из Славина слез и полной искренности требовалось каких-нибудь двадцать четыре часа, а он был очень работоспособным и умел добиваться намеченных результатов. Удивительнейшие метаморфозы происходили с людьми, попадавшими в его невзрачный кабинетишко. Гордецы неожиданно становились заискивающе-предупредительны. Наглые отказчики превращались в милейших граждан, суетливо предлагающих следствию посильную помощь. В том числе и материальную, как верно предположил Славин.
Но пока что Зимину пришлось лишь алчно облизнуться и взять новый след. Утром следующего дня, когда он держал путь в свое РО ГУ МВД, однозначно нацеленный на допрос Славина, его перехватили, задав новое направление.
Сделал это незнакомый большей части человечества, но зато хорошо знакомый Зимину гражданин Бойченко, улыбчиво стоящий у предупредительно распахнутой дверцы «Москвича» редкого жемчужного колера.
– Подвезти?
Это означало, что у Бойченко имеется к следователю конфиденциальный разговор, наверняка от имени их общего знакомого, главаря преступной группировки Валеры Ханурина. В оперативных сводках банда именовалась Золотой Ордой, поскольку Валеру все знали не по фамилии, а по кличке Хан.
Ханский эмиссар Бойченко, изрядно облысевший, легко потеющий крепыш, представлявшийся всем адвокатом, никакой юридической практики не имел. Соответствующего образования он тоже не получил. Это был просто скользкий, паскудный человечишко, в славном прошлом – директор театра оперы и балета, в темном настоящем – «шестерка» при блатных. Прозвище Адвокат он получил за свою характерную роль посредника между правоохранительными и правонарушительными структурами.
Между Зиминым и Адвокатом не наблюдалось ничего похожего на крепкую мужскую дружбу. Не испытывали они и взаимной симпатии. Встречаясь с Адвокатом, Зимин не упускал ни малейшей возможности подчеркнуть свое превосходство над ханским послом – срабатывал древний служебно-розыскной инстинкт, побуждающий показывать зубы по поводу и без.
Вот и теперь Зимин у адвокатского «Москвича» не задержался, руки знакомому не подал, а прошел мимо, бросив на ходу:
– Я утречком люблю пешком прогуляться. Догоняй.
И зашагал дальше, незаметно усмехаясь. Пока Адвокат закроет одну дверцу, пока – другую, пока обогнет машину… Придется ему Зимина вприпрыжку догонять, пыхтя и отдуваясь. Какая уж тут представительность!
Тяжелое несвежее дыхание Адвоката настигло следователя несколько раньше, чем он предполагал. Видать, дело было важное, неотложное. Это и хорошо. Чем настоятельнее проблема, тем больше платят за ее разрешение. Зимин даже слегка замедлил шаги.
Семеня все время чуточку позади и сбоку, Адвокат изложил капитанской спине примерно следующее.
Живет на свете такой парень, Миша Давыдов. Годков ему около тридцати, но серьезности никакой – суетный малый, безалаберный, безответственный. Квасит по-черному несколько раз в год, тайком вынося вещички из родительского дома. Ни на одной работе, естественно, долго не задерживается. Неделями пьянствует, шляется где попало, а когда деньги кончаются, приползает, жалкий и несчастный, к папе с мамой и плачется на свою горькую долю, обещая на этот раз завязать. Как ни странно, попал этот презренный алкаш в поле зрения самого Хана, известного своим негативным отношением к пьянству. Хан судьбой Миши обеспокоен и желает направить его на путь истинный, преподав суровый, но необходимый урок. Какой именно? Нет ли у капитана Зимина нераскрытого темного дельца, которое можно было бы шутейно примерить к личности неисправимого оболтуса? Желательно «мокрого», впечатляющего. Неделю назад Миша снова сорвался в штопор, а вчера вечером, обессиленный и поиздержавшийся, возвратился домой – каяться, мыться, отъедаться и отсыпаться. И наблюдается у него обычный в таких случаях провал памяти.
– За эти дни, в таком невменяемом состоянии он мог натворить что угодно, – журчал вкрадчивый адвокатский баритон. – Ограбить, изнасиловать, убить. Надежного алиби у него наверняка не имеется – счастливые часов не наблюдают, суток не считают, собутыльников не запоминают. И если ткнуть Мишу носом в скверно пахнущее дело, хорошенько ткнуть, он, глядишь, и расколется… И тогда… Уф!.. Да погоди ты, Зимин! Мы же не на марафонской дистанции!
– Хан желает на этого Давыдова что-то конкретное навесить? – деловито уточнил Зимин.
– Ничего конкретного… И не навесить, а попугать, только попугать… Допросы, улики, свидетельские показания… Как в той милицейской прибаутке говорится? Под давлением неоспоримых улик преступник был вынужден признать свою вину… Верно излагаю? – жизнерадостно хохотнул Адвокат и тут же понизил голос: – Вот конверт. Здесь только задаток…
Зиминский карман от передачи заметно не потяжелел, но настроение резко улучшил. К отчаянию Адвоката, капитан взбодрился настолько, что походка его изменилась от умеренно-быстрой до стремительной. Именно с такой скоростью специфический милицейский менталитет просчитывал разные подленькие варианты, выбирая беспроигрышный.
– А что, есть у меня для вашего алкаша невеста, свеженькая, вчерашняя. Постарше Миши будет, но сосватать их можно. Говоришь, он вчера вечером пьяный домой пришел?
– Готовый, – уточнил Адвокат. – В состоянии полной невменяемости.
– Клофелинчик?
– Он самый.
– Годится. Но это будет просто эпизод, без приобщения к делу. Обычная оперативная разработка. Устраивает?
– Это как раз то, что нужно. Главное, чтобы он чистосердечное признание нарисовал. Тогда и у тебя зад прикрыт, и Хан доволен…
– Дальше что? – резко оборвал Зимин Адвоката. – Быстрее выкладывай. Мы почти пришли.
– Когда Миша расколется, надо пригласить его отца, ознакомить с показаниями и нагнать пурги пострашнее… Чтобы по-настоящему испугался, конкретно.
– А если Миша упрется?
– Не должен, Зимин. Понимаешь, не должен! Мы хотим его отца за жабры взять. Мол, кранты твоему драгоценному сыночку, если станешь выпендриваться… Мир не без добрых людей, но эти люди жаждут ответной любви. Так и намекни Давыдову-старшему.
– Он кто? – коротко спросил Зимин.
– Да какая разница? Твое дело…
Зимин внезапно остановился – трусивший следом Адвокат налетел на него с разбегу. Появился повод брезгливо оттолкнуть его болезненным тычком под ребра.
– Ты чего, капитан? Больно же!
– Кто? – повторил Зимин свой вопрос, сократив его до единственного слога.
Адвокат изобразил на лице кроткую улыбку, которая, впрочем, не прибавила его физиономии святости, и с деланным равнодушием пожал плечами:
– Можно подумать, ты без меня не выяснил бы… Ну, директор завода «Металлург». Как только он у тебя объявится, подготовь его морально и перезвони нам, что и как. Номер помнишь?
Зимин смерил Адвоката долгим взглядом, таким долгим, что тот успел представить, каково это – мочиться кровью, да еще когда ноги не держат.
– Я никогда ничего не забываю, гражданин Бойченко, – сурово отчеканил Зимин после томительной паузы, отвернулся и, не прощаясь, энергично зашагал ко входу в райотдел.
Адвокат тупо потоптался на месте, сплюнул и заспешил к своему перламутровому «Москвичу». Очень хотелось по малой нужде. Дурацкий рефлекс, выработавшийся еще после самой первой встречи с Зиминым.
Отсрочка была вызвана даже не тем, что Зимин не торопился с возбуждением уголовного дела против Славина по своим особым соображениям, которые не допускали преждевременного вмешательства прокуратуры. В интересах следствия Зимин намеревался завтра же засадить Славина сначала в КПЗ, а при необходимости и в СИЗО. У него, как у каждого уважаемого и уважающего себя следователя, имелись загодя оформленные ордера на арест, в которых оставалось проставить лишь нужную фамилию. За трое суток предварительного заключения можно сломать любого дилетанта, знакомого с процессуальным кодексом только понаслышке. КПЗ показалось мало? Тогда трое суток легко растягиваются в тридцать росчерком следовательской ручки: «Ввиду особой тяжести совершенного преступления мерой пресечения для подозреваемого избрать содержание под стражей в следственном изоляторе». Конец.
Славин был далеко не первым и даже не миллионным посетителем милиции, приглашенным на невинное утреннее собеседование с последующим распитием чая – уже в тюремной камере. По зиминским прикидкам, на выжимание из Славина слез и полной искренности требовалось каких-нибудь двадцать четыре часа, а он был очень работоспособным и умел добиваться намеченных результатов. Удивительнейшие метаморфозы происходили с людьми, попадавшими в его невзрачный кабинетишко. Гордецы неожиданно становились заискивающе-предупредительны. Наглые отказчики превращались в милейших граждан, суетливо предлагающих следствию посильную помощь. В том числе и материальную, как верно предположил Славин.
Но пока что Зимину пришлось лишь алчно облизнуться и взять новый след. Утром следующего дня, когда он держал путь в свое РО ГУ МВД, однозначно нацеленный на допрос Славина, его перехватили, задав новое направление.
Сделал это незнакомый большей части человечества, но зато хорошо знакомый Зимину гражданин Бойченко, улыбчиво стоящий у предупредительно распахнутой дверцы «Москвича» редкого жемчужного колера.
– Подвезти?
Это означало, что у Бойченко имеется к следователю конфиденциальный разговор, наверняка от имени их общего знакомого, главаря преступной группировки Валеры Ханурина. В оперативных сводках банда именовалась Золотой Ордой, поскольку Валеру все знали не по фамилии, а по кличке Хан.
Ханский эмиссар Бойченко, изрядно облысевший, легко потеющий крепыш, представлявшийся всем адвокатом, никакой юридической практики не имел. Соответствующего образования он тоже не получил. Это был просто скользкий, паскудный человечишко, в славном прошлом – директор театра оперы и балета, в темном настоящем – «шестерка» при блатных. Прозвище Адвокат он получил за свою характерную роль посредника между правоохранительными и правонарушительными структурами.
Между Зиминым и Адвокатом не наблюдалось ничего похожего на крепкую мужскую дружбу. Не испытывали они и взаимной симпатии. Встречаясь с Адвокатом, Зимин не упускал ни малейшей возможности подчеркнуть свое превосходство над ханским послом – срабатывал древний служебно-розыскной инстинкт, побуждающий показывать зубы по поводу и без.
Вот и теперь Зимин у адвокатского «Москвича» не задержался, руки знакомому не подал, а прошел мимо, бросив на ходу:
– Я утречком люблю пешком прогуляться. Догоняй.
И зашагал дальше, незаметно усмехаясь. Пока Адвокат закроет одну дверцу, пока – другую, пока обогнет машину… Придется ему Зимина вприпрыжку догонять, пыхтя и отдуваясь. Какая уж тут представительность!
Тяжелое несвежее дыхание Адвоката настигло следователя несколько раньше, чем он предполагал. Видать, дело было важное, неотложное. Это и хорошо. Чем настоятельнее проблема, тем больше платят за ее разрешение. Зимин даже слегка замедлил шаги.
Семеня все время чуточку позади и сбоку, Адвокат изложил капитанской спине примерно следующее.
Живет на свете такой парень, Миша Давыдов. Годков ему около тридцати, но серьезности никакой – суетный малый, безалаберный, безответственный. Квасит по-черному несколько раз в год, тайком вынося вещички из родительского дома. Ни на одной работе, естественно, долго не задерживается. Неделями пьянствует, шляется где попало, а когда деньги кончаются, приползает, жалкий и несчастный, к папе с мамой и плачется на свою горькую долю, обещая на этот раз завязать. Как ни странно, попал этот презренный алкаш в поле зрения самого Хана, известного своим негативным отношением к пьянству. Хан судьбой Миши обеспокоен и желает направить его на путь истинный, преподав суровый, но необходимый урок. Какой именно? Нет ли у капитана Зимина нераскрытого темного дельца, которое можно было бы шутейно примерить к личности неисправимого оболтуса? Желательно «мокрого», впечатляющего. Неделю назад Миша снова сорвался в штопор, а вчера вечером, обессиленный и поиздержавшийся, возвратился домой – каяться, мыться, отъедаться и отсыпаться. И наблюдается у него обычный в таких случаях провал памяти.
– За эти дни, в таком невменяемом состоянии он мог натворить что угодно, – журчал вкрадчивый адвокатский баритон. – Ограбить, изнасиловать, убить. Надежного алиби у него наверняка не имеется – счастливые часов не наблюдают, суток не считают, собутыльников не запоминают. И если ткнуть Мишу носом в скверно пахнущее дело, хорошенько ткнуть, он, глядишь, и расколется… И тогда… Уф!.. Да погоди ты, Зимин! Мы же не на марафонской дистанции!
– Хан желает на этого Давыдова что-то конкретное навесить? – деловито уточнил Зимин.
– Ничего конкретного… И не навесить, а попугать, только попугать… Допросы, улики, свидетельские показания… Как в той милицейской прибаутке говорится? Под давлением неоспоримых улик преступник был вынужден признать свою вину… Верно излагаю? – жизнерадостно хохотнул Адвокат и тут же понизил голос: – Вот конверт. Здесь только задаток…
Зиминский карман от передачи заметно не потяжелел, но настроение резко улучшил. К отчаянию Адвоката, капитан взбодрился настолько, что походка его изменилась от умеренно-быстрой до стремительной. Именно с такой скоростью специфический милицейский менталитет просчитывал разные подленькие варианты, выбирая беспроигрышный.
– А что, есть у меня для вашего алкаша невеста, свеженькая, вчерашняя. Постарше Миши будет, но сосватать их можно. Говоришь, он вчера вечером пьяный домой пришел?
– Готовый, – уточнил Адвокат. – В состоянии полной невменяемости.
– Клофелинчик?
– Он самый.
– Годится. Но это будет просто эпизод, без приобщения к делу. Обычная оперативная разработка. Устраивает?
– Это как раз то, что нужно. Главное, чтобы он чистосердечное признание нарисовал. Тогда и у тебя зад прикрыт, и Хан доволен…
– Дальше что? – резко оборвал Зимин Адвоката. – Быстрее выкладывай. Мы почти пришли.
– Когда Миша расколется, надо пригласить его отца, ознакомить с показаниями и нагнать пурги пострашнее… Чтобы по-настоящему испугался, конкретно.
– А если Миша упрется?
– Не должен, Зимин. Понимаешь, не должен! Мы хотим его отца за жабры взять. Мол, кранты твоему драгоценному сыночку, если станешь выпендриваться… Мир не без добрых людей, но эти люди жаждут ответной любви. Так и намекни Давыдову-старшему.
– Он кто? – коротко спросил Зимин.
– Да какая разница? Твое дело…
Зимин внезапно остановился – трусивший следом Адвокат налетел на него с разбегу. Появился повод брезгливо оттолкнуть его болезненным тычком под ребра.
– Ты чего, капитан? Больно же!
– Кто? – повторил Зимин свой вопрос, сократив его до единственного слога.
Адвокат изобразил на лице кроткую улыбку, которая, впрочем, не прибавила его физиономии святости, и с деланным равнодушием пожал плечами:
– Можно подумать, ты без меня не выяснил бы… Ну, директор завода «Металлург». Как только он у тебя объявится, подготовь его морально и перезвони нам, что и как. Номер помнишь?
Зимин смерил Адвоката долгим взглядом, таким долгим, что тот успел представить, каково это – мочиться кровью, да еще когда ноги не держат.
– Я никогда ничего не забываю, гражданин Бойченко, – сурово отчеканил Зимин после томительной паузы, отвернулся и, не прощаясь, энергично зашагал ко входу в райотдел.
Адвокат тупо потоптался на месте, сплюнул и заспешил к своему перламутровому «Москвичу». Очень хотелось по малой нужде. Дурацкий рефлекс, выработавшийся еще после самой первой встречи с Зиминым.
6
«Первый, я Шестой… хррр… Контакт состоялся… Снимаю на хррр…ужное наблюдение… Следую на базу…»
«Понял тебя, Шестой… хррр…»
Если бы кто-то неискушенный сдуру подключился к этой линии связи, его, бестолкового, ожидало бы сразу два неприятных сюрприза. Во-первых, разговор представился бы ему невразумительным дельфиньим щебетанием. Во-вторых, его бы непременно засекли и полюбопытствовали бы мрачно: что за гражданин такой деятельный выискался? Кто таков? Чем дышит? С чем его едят?
Глядишь, и слопали бы – без всякого гарнира.
Ибо линия принадлежала, как и очень многое в этом мире, одной серьезной конторе с грозной аббревиатурой.
Несмотря на полную засекреченность этой конторы, о ее существовании знали все. Одни поминали ее всуе уважительно, используя сплошь одни большие буквы: КОНТОРА. Другие произносили магическое слово без энтузиазма, но заключали в опасливые кавычки. На всякий случай.
«Понял тебя, Шестой… хррр…»
Если бы кто-то неискушенный сдуру подключился к этой линии связи, его, бестолкового, ожидало бы сразу два неприятных сюрприза. Во-первых, разговор представился бы ему невразумительным дельфиньим щебетанием. Во-вторых, его бы непременно засекли и полюбопытствовали бы мрачно: что за гражданин такой деятельный выискался? Кто таков? Чем дышит? С чем его едят?
Глядишь, и слопали бы – без всякого гарнира.
Ибо линия принадлежала, как и очень многое в этом мире, одной серьезной конторе с грозной аббревиатурой.
Несмотря на полную засекреченность этой конторы, о ее существовании знали все. Одни поминали ее всуе уважительно, используя сплошь одни большие буквы: КОНТОРА. Другие произносили магическое слово без энтузиазма, но заключали в опасливые кавычки. На всякий случай.