Сергей Донской. Русский характер

   Испытывая почти непреодолимое желание выбраться из машины и бежать, без оглядки бежать домой, где есть душ, отвар ромашки и чистое белье, Таня откинулась на спинку сиденья и зажмурилась, чтобы не видеть творящегося вокруг бедлама. Для нее этот день был критическим во всех отношениях. Как позавчерашний и вчерашний. Как завтрашний, послезавтрашний и послепослезавтрашний, хотя Таня Токарева об этом еще не догадывалась.
   Оно и к лучшему. Ей и без будущих неприятностей переживаний хватало. Например, вчерашнего похода в ресторан «Корейская утка».

3

   Кормили в «Утке» на славу, так что с желудком у Тани проблем не возникло. Успешно справилась она и с тонкими корейскими палочками для еды, напоминающими вязальные спицы. Не отсидела ноги, мостясь на плоской подушке за столиком высотой с детский табурет. Не подожгла свечкой бумажные флажки и фонарики, не разбила ни одной керамической плошки и даже сдержала визг при виде поданного официантом морского окуня, шевелящего жабрами. Одним словом, ничего предосудительного она не совершила, а расплачивалась за угощение не только деньгами, но и собственными слезами, горькими, жгучими, разъедающими глаза, как тот молотый оранжевый перец, о достоинствах которого распространялся Танин кавалер Митя.
   – Корейская кухня, – говорил он, жуя ломтик сырого осьминога, – отличается феноменальной остротой. – Грузинские и мексиканские специи даже рядом не стояли вот с этим. – Митя постучал палочкой по черно-зеленому блюдечку, наполненному сухим порошком, источающим терпкий запах, от которого щекотало в носу. – Красный перец был завезен в Корею сравнительно недавно, кажется, в восемнадцатом веке, но успел завоевать огромную популярность и закупается там мешками…
   «Вот так штука, – размышляла Таня, осторожно выковыривая из раковины какого-то скрюченного моллюска, почему-то пахнущего копченым угрем. – Надо же, какой эрудит попался».
   Последнее относилось не к моллюску, а к разглагольствующему Мите, хотя, по правде говоря, помыслы Тани в основном были сосредоточены не столько на спутнике, сколько на незнакомых яствах.
   Вкусные, необычные, экзотические и красиво приготовленные блюда являлись ее тайной слабостью. Скромной зарплаты аудитора на регулярные походы по ресторанам не хватало, но раз или два в квартал Таня все же выбиралась в какой-нибудь «Шанхайский сюрприз» или «Приют самурая». Это стоило ей внушительной бреши в бюджете и последующей недели строгого поста, однако ради одного такого сказочного вечера Таня была готова рискнуть и содержимым кошелька, и фигурой, и даже местечком в раю, которого ее могли лишить за грех чревоугодия.
   Раз уж не прелюбодеяния, то хоть за что-то!
   У Тани не было мужа. Не было жениха. Даже какого-нибудь завалящего любовника у нее не имелось тоже.
   Плевать, размышляла она в девятнадцатилетнем возрасте. Успеется, думала она в двадцать пять. Поезд ушел или вот-вот уйдет, заподозрила она, приближаясь к тридцатилетнему рубежу.
   А кому хочется выглядеть неудачницей? Кому приятно всюду оказываться белой вороной, на которую посматривают подозрительно, презрительно и свысока? Белых ворон заклевывают – и хорошо, если не до смерти. Одиночек оттесняют от праздничного пирога и толкают локтями. Незамужних тридцатилетних женщин обзывают старыми девами, и всякий плюгавый замухрышка ведет себя с ними так, словно они должны скакать от счастья, услышав сомнительный комплимент или недвусмысленное предложение скоротать ночку в чужой постели.
   Таня устала от всего этого. Ей надоело врать матери по телефону про свои мнимые успехи на любовном фронте. Все чаще ей хотелось быть как все, все сильнее изнывала она от одиночества. Пытливый глаз сумел бы разглядеть на углах наволочек Тани отметины, оставленные стиснутыми зубами, а чуткое ухо расслышало бы ту тщательно скрываемую дрожь в ее голосе, когда ей доводилось оправдываться:
   «Ну и что ж, что не замужем. Зато независима и свободна, как птица!»
   Наверное, именно эта свобода побудила Таню разместить в Интернете объявление о поиске спутника жизни? Наверное, стремление к полной независимости подтолкнуло ее к переписке с Митей, которого она увидела сегодня впервые?

4

   Широкоплечий, высоченный, здоровенный, но то ли оплывший, то ли заплывший, он поболтал с ней пяток минут возле Александровского сада, а потом усадил в «Тойоту» и повез ужинать в дорогой корейский ресторан. Пока что подобная галантность не давала ему права требовать продолжения банкета в домашней обстановке, однако выслушивать его речи Таня была просто обязана. Так подсказывали ей совесть, правила этикета и хорошее воспитание. Хором подсказывали, слаженно, дружно. Заглушая голос разума.
   Да и эрудированный Митя не умолкал ни на минуту.
   – Вот ты спрашиваешь, почему перец? – воскликнул он, орудуя стальными палочками до того проворно, словно все свободное время посвящал вязанию.
   – Я спрашиваю? – удивилась Таня.
   Не глядя на нее, Митя вонзил свою спицу в овощное рагу и продолжил:
   – Все в этой жизни должно быть острым, возбуждающим, резким…
   – Что касается меня, то я предпочитаю умеренность.
   – И азиаты…
   – И в еде, и вообще, – туманно закончила мысль Таня.
   – И азиаты знают в этом толк, – подытожил Митя. – Корейцы до того пристрастились к перцу, что слова «острый» и «вкусный» сделались для них синонимами. Здорово, да? – Митя облизнулся при виде большущей рыбины, подергивающейся на блюде. – Морской окунь – моя слабость. Тебе хвост или голову?
   – Он живой, – забеспокоилась Таня.
   – Ну и что?
   – Не станем же мы есть живого окуня!
   – Почему? – Наморщивший лоб Митя сделался похожим на большого раскормленного ребенка, которому запрещают полакомиться пирожным. На лезвии его столового ножа застыли серебристые блики.
   – Если ты прикоснешься к нему, на мою компанию можешь не рассчитывать, – решительно заявила Таня.
   – Ты из общества защиты животных?
   – Из аудиторской фирмы. Но питаться прыгающей по столу рыбой у нас не принято.
   – Повар старался. – В голосе Мити прозвучал неприкрытый упрек.
   – Рыболов, может, и старался, – ответила Таня, накрывая окуня салфеткой, словно саваном. – Но при чем тут повар?
   – Он соскребал чешую! – воскликнул Митя. – Чистил и надрезал рыбу так, чтобы не повредить внутренностей. А ты…
   – А я лучше скушаю что-нибудь попроще, – сказала Таня, перебарывая подступившую к горлу тошноту. – Вот хотя бы этих засушенных червячков.
   – Это не червячки, а лапша.
   С такой интонацией мог бы сказать слон: это не шланг, а хобот.
   – Обиделся? – спросила Таня, трогая Митю за руку.
   – Да нет, – пожал он плечами. – Залить тебе лапшу бульоном?
   – Сама справлюсь.
   – Дело хозяйское. – Митя взглянул на часы.
   – Все-таки обиделся, – вздохнула Таня. – Ладно, не принимай близко к сердцу. Сейчас я уйду, а ты ешь свою рыбу.
   Она открыла сумочку, чтобы достать кошелек.
   – Что ты собираешься делать? – обеспокоился Митя.
   «Запереться в туалете и сменить наконец эту проклятую прокладку», – мысленно ответила Таня.
   – Внести свою долю, – произнесла она вслух. – Мы ведь цивилизованные люди. Каждый платит сам за себя.
   – Это не признак культуры, это… это… – Не находя от возмущения слов, Митя покраснел, тогда как кончик его носа сохранил восковой цвет.
   «Господи, да ведь он мне не просто активно не нравится, он мне просто противен, – пронеслось в мозгу Тани. – Крутить шуры-муры с этим бледноносым? Фи! Ни за какие коврижки».
   – Переписка и личное общение не одно и то же, верно? – спросила она примирительно. – Ну познакомились, ну посидели. Это не повод тратиться на глупую бабу, ничего не смыслящую в морских деликатесах. Тем более что мы находимся в заведении не из дешевых.
   – Пустяки, – махнул рукой Митя, и сделал это так небрежно, что Татьяна его даже немножечко зауважала. – Давай не будем говорить о деньгах. – Он накрыл ее руку своей, призывая оставить кошелек в покое. – По-моему, существует немало куда более интересных тем.
   О красном перце?
   – Например? – спросила Таня, подавив приступ специфической раздражительности в менструальный период.
   – Известно ли тебе, какой чай пьют корейцы? – осведомился скрестивший руки на груди Митя. – Полагаю, что нет. Так вот, в Стране утренней свежести давно отказались от потребления чая в чистом виде. Чайные церемонии слишком тесно связаны с буддистскими традициями враждебных государств: Китая и Японии.
   – Они враждуют? – догадалась Таня.
   – Ага. Еще Ким Ир Сен призвал соотечественников отказаться от «чуждого национальному самосознанию» чая, перейдя на нейтральный кофе или на отвары из ячменя, женьшеня, арахиса, корицы. – Митя поискал взглядом официанта. – Напиток, который я намереваюсь заказать, называется сэнъганчха, что означает «чай из имбиря».
   – Ты, наверное, часто бываешь в этом ресторане? – предположила Таня.
   Зрачки Мити заметались, как пара рыбок в аквариуме, в который запустила лапу кошка.
   – Зачем мне тут бывать? – спросил он с деланым равнодушием.
   – Так хорошо разбираешься в корейской кухне.
   Лесть заставила Митю расслабиться.
   – Пустяки. – Он повторил свой эффектный взмах рукой. – Корейских ресторанов в Москве ого-го сколько. Японских и китайских тоже валом. – На лице Мити возникла мечтательная улыбка. – На всю жизнь хватит.
   «В сравнении с этим обжорой ты невинное дитя», – сказала себе Таня.
   – Официант ждет, – сказала она Мите.
   Спохватившись, он сделал заказ, после чего, натянуто улыбаясь, попросил разрешения отлучиться в туалет. Оно было дано с благосклонной улыбкой, а вот разрешения вернуться за стол Митя получить забыл, поэтому в зале так больше и не появился. Расплачиваться за романтический ужин довелось Татьяне, расплачиваться за двоих – на виду у обслуги, собравшейся на шум, поднятый официантом, требующим недостающие сто рублей. Угомонился он только после того, как получил взамен новенький калькулятор «Кассиопи». При этом азиатские лица сотрудников «Корейской утки» были традиционно непроницаемыми, но глаза пылали таким негодованием, таким праведным гневом, что еще долго Танины уши сохраняли цвет петушиных гребешков, а на ощупь были раскаленными, словно их нагревали кварцевой лампой.
   Домой она возвращалась пешком, через весь город, припадая на расшатавшийся каблук. Поминала злым тихим словом Митю, ругала себя за доверчивость, предвкушала, как подключится дома к Интернету, войдет на сайт знакомств и удалит данные о себе вместе с фотографией.
   Но дома она включила не компьютер, а душ. Струи горячей воды расслабили тело, накопившиеся обиды, переживания отступили на задний план и сделались призрачнее пара, клубящегося над ванной. Спала Таня крепко, и снилось ей что-то хорошее. Утром, несмотря на недомогание, она была бодрой и полной решимости изменить жизнь к лучшему.
   Жаль, что так хорошо начавшийся день закончился изнуряющим стоянием в автомобильной пробке. Хотя кто сказал, что день закончился? Он продолжался и был для Тани Токаревой, между прочим, рабочим, а не каким-то там еще. И на работу она опоздала.

5

   В офисе выяснилось, что в утреннем заторе застряло не менее трети сотрудников фирмы «Баланс Плюс». Прячась за мониторами, как за щитками пулеметов, они обменивались впечатлениями от пережитого. Младшему экономисту Дарькиной помяли крыло «Опеля». Менеджеру Лепехину, упорно именующему себя специалистом по консалтингу, пришлось добираться на работу по МКАД, где он был оштрафован за превышение скорости. Бухгалтер Багрянцев потерял в сутолоке документы и страшно переживал по этому поводу, поскольку его отпуск в Турции оказался под угрозой срыва.
   Краем уха прислушиваясь к разговорам, Таня открыла папку, в которой хранились финансовые отчеты кондитерской фабрики «Сладомир», но приступить к работе не успела.
   – Токареву к Эсфирь Борисовне, – пропела заглянувшая в комнату секретарша.
   Эсфирь Борисовна Полуянь была директором фирмы. Внешне она походила на сильно состарившегося батьку Махно, зачем-то обрядившегося в женское платье, но характер у нее был легкий, отношение к подчиненным – самое демократическое, интеллект высокий, а язык до того остер, что в ее присутствии мужчины старались помалкивать. Тане импонировала Эсфирь Борисовна, и эта симпатия была взаимной. В директорский кабинет она вошла с легким сердцем, приглашение присесть приняла с достоинством, на общие вопросы ответила без запинки.
   – А теперь о главном, – сказала Эсфирь Борисовна, глядя почему-то не на собеседницу, а на свои замысловато переплетенные пальцы с коротко остриженными ногтями.
   – Слушаю вас, – подобралась Таня.
   – Для фирмы начинаются трудные времена, Токарева. Поскольку вы являетесь одним из наших опытнейших сотрудников, вы должны понимать это лучше, чем кто-либо другой.
   – По правде говоря, не совсем. Если я не ошибаюсь, то за прошлый квартал рентабельность компании выросла на два процента.
   – А почему не на двадцать? – желчно осведомилась Эсфирь Борисовна. – Почему не на сто двадцать два?
   – Ну, не знаю, – растерялась Таня.
   – Вот видите, не знаете. И это говорит Токарева, без пяти минут начальница отдела!
   Странный получался разговор, совершенно неожиданный и какой-то беспредметный. Да и выражение лица директрисы было непривычным. Беседуя с Таней, она неотрывно смотрела на свои руки и еле заметно морщилась, словно от зубной боли. Что можно было противопоставить незаслуженному упреку, выдвинутому Эсфирь Борисовной? Все, что пришло Тане в голову, это:
   – Я стараюсь.
   – Все стараются, Токарева, – прозвучало в ответ. – Но важны не затраченные усилия. Важен конечный результат.
   – Я готова отчитаться о проделанной работе, – произнесла Таня дрогнувшим от обиды голосом. – В прошлом месяце у меня было шесть заказов на аудиторские проверки, а в этом…
   – Не надо отчитываться, Токарева. И оправдываться не надо. – Прежде чем продолжить, Эсфирь Борисовна встала и подошла к окну. – Вам известно, сколько мне лет?
   – Шестьдесят во…
   – Молчите! Женщины моего возраста не любят, когда им напоминают такие вещи.
   – Но вы сами спросили! – воскликнула Таня уже не просто подрагивающим, а вибрирующим голосом.
   – Только для того, чтобы вы поняли, в какое время я жила и работала. У нас в сберкассе на стене висел плакат: «Болтун – находка для шпиона». – Эсфирь Борисовна оглянулась через плечо. Солнечный свет, бьющий сквозь пластины жалюзи, отбрасывал на ее лицо причудливые тени. Как будто директриса из-за решетки с Таней общалась, роняя фразу за фразой. – Это был правильный плакат. Шпионов действительно хватало, а болтунов – хватали. И участь тех, кто не умел держать язык за зубами, была печальной. Берусь предположить, что настоящих шпионов карали не так строго, как тех, кто разглашал государственную тайну.
   Налившаяся румянцем, Таня встала, не чуя под собой ног.
   – Эсфирь Борисовна! – звонко произнесла она. – Вы меня в чем-то подозреваете? Вы хотите сказать, что я приторговываю конфиденциальными сведениями о предприятиях? Вступила в сговор с конкурентами или жуликами?
   – Да нет же! – воскликнула Эсфирь Борисовна, отвернувшись к окну. – Никто вас ни в чем не обвиняет, Токарева. Я просто объясняю, что жила во времена тотального контроля за каждым. Страх перед НКВД и КГБ у меня в крови. И я ничего не могу с этим поделать, ничего! Я старый человек и остаток жизни хочу провести спокойно. Ясно?
   – Нет, – призналась Таня, ощущая себя героиней какого-то сюрреалистического фильма. – У вас ко мне претензии?
   – У меня? – Крутнувшаяся волчком Эсфирь Борисовна резко округлила глаза. – Лично у меня к вам претензий нет. Вернее, есть. Масса претензий.
   – Но каких?
   – Во-первых, вы сегодня опоздали на работу, Токарева!
   – А во-вторых? – прищурилась Таня.
   – А во-вторых, то же самое произошло в марте, – погрозила пальцем Эсфирь Борисовна. – И в декабре. Три опоздания за неполный календарный год. Не слишком ли вызывающе для ведущего специалиста? Для специалиста, которому я доверяю, как самой себе?
   «Она в панике, – поняла Таня. – Ей ужасно не хочется делать мне выговор, но она отчего-то настроена сделать меня без вины виноватой. Что происходит? Для чего были намеки на КГБ и шпионов?»
   – Это все? – собственный голос донесся до нее словно издалека.
   – А вам мало, Токарева? – холодно спросила Эсфирь Борисовна.
   – Вполне достаточно, – так же холодно ответила Таня. – Я могу быть свободна?
   – Ну, в свободе вас, кажется, пока никто не ограничивает. – Реплика была пронизана неожиданным сочувствием.
   – Спасибо, Эсфирь Борисовна.
   – А вот благодарить меня не за что. Вы уволены, Токарева.
   Вот так гром с ясного неба! Таня помотала головой, как будто только что вынырнула из воды и еще не вполне адекватно воспринимала происходящее на поверхности.
   – Я не ослышалась? – спросила она.
   – Нет, – отрезала Эсфирь Борисовна. И, дождавшись, когда за вспыхнувшей Таней захлопнется дверь, тихо добавила: – К моему величайшему прискорбию.
   Слова упали в пустоту, и Эсфирь Борисовна была рада, что в этот момент ее никто не видит и не слышит. Выполнив то, что от нее требовалось, она постарела сразу на десяток лет. Вскоре морщины разгладятся, а шрам на сердце останется навсегда. В чем, в чем, а в этом Эсфирь Борисовна не сомневалась. Как и в том, что ее бывшую сотрудницу Таню Токареву ожидают новые и куда более серьезные неприятности.

Глава 4
Идеальная кандидатура при всех присущих ей недостатках

1

   Три дня спустя, в понедельник, собираясь на собеседование в компанию «Аудит-консалтинг», Таня приложила ладони к ушам и ощутила, что они пылают. Другим сигналом о том, что кто-то ее вспоминает, была икота, испортившая поутру настроение и аппетит за завтраком.
   Суеверие? Бесспорно. Однако персона Татьяны Токаревой действительно находилась в центре внимания.
   Пятеро солидных, умудренных опытом, преисполненных ответственности и наделенных властью мужчин сосредоточенно разглядывали ее фотографическое изображение. Разглядывали молча, не отрываясь. Пять пар мужских глаз были абсолютно разными, но имелось кое-что общее, объединяющее их. Одинаковое выражение. Они смотрели пристально, внимательно, оценивающе.
   Таня была хороша собой, однако же неписаная красавица в привычном смысле этого слова. Обычная земная женщина. Не отчужденно-холодная кинозвезда, не крученая-раскрученая певичка и, уж конечно, не топ-модель со страусиным телосложением. И все же вряд ли какая-либо поп-дива могла бы похвастаться таким повышенным интересом мужчин к своей персоне. Даже если бы ее фотография красовалась на обложке «Плейбоя».
   – Мне нравится, – нарушил молчание тот, кто восседал во главе длинного дубового стола, покрытого плотным зеленым сукном.
   Скатерть выглядела старомодно, но уж такого стиля придерживался хозяин кабинета. Консервативный во всем, он и ближайшему окружению не давал поблажек. Никаких новомодных галстуков, полосатых сорочек или узконосых туфель. Классические темные костюмы, белые рубашки, сдержанные жесты, приглушенные голоса. Самому молодому из собравшихся было за пятьдесят, так что никого подобные ограничения особенно не угнетали. В кабинете собирались не нарядами щеголять, не дорогими аксессуарами кичиться. Тут работали. Вершили дела государственной важности.
   – Прошу высказываться, гм, – произнес хозяин кабинета, переводя тяжелый взгляд с портрета Токаревой на присутствующих.
   Во фразе ощущалась какая-то незавершенность. Так оно и было. Генерал-майор Молотов еще живо помнил те времена, когда в его кругах бытовало обращение «товарищи». Что касается «господ», то они в Федеральной службе безопасности отчего-то не прижились, как не прижились на Лубянке прочие демократические веяния. По правде говоря, ветераны до сих пор не свыклись с видоизмененной аббревиатурой своего учреждения. Даже двадцать лет спустя оно оставалось для них Конторой с большой буквы.
   КГБ – так это звучало прежде. Простенько, но со вкусом. На Западе по сей день ненавистное трехсложное словосочетание без запинки выговаривать не научились. Шипят: «кей-джи-би, кей-джи-би», а сами невольно озираются.
   Смешной народ. Чего озираться? Не существует больше ни знаменитых лубянских подвалов, ни мрачных лубянских тайн. Все открыто, все на виду: по Главному управлению экскурсанты гуськом бродят, длинные носы чуть ли не в сейф директора суют. Суйте на здоровье. Вынюхивайте сколько влезет. Все равно ничего сенсационного не обнаружите. Потому что главное не на площади Дзержинского происходит, а вдали от чересчур любопытных носов, глаз и ушей.
   Например, на территории так называемого «Загородного объекта № 101». С виду – весьма скромная по нынешним временам дача. В действительности – секретный командный пункт Конторы. Ближний свет – как именовали его в неофициальных разговорах. Расположенный в тринадцати километрах от Главного управления, КП являлся идеальным местом для руководства невидимым фронтом.

2

   – Мне было поручено исследовать психотип Токаревой, – четко, по-военному начал доклад пожилой мужчина в сером костюме, как нельзя лучше подходящем к его ничем не примечательной наружности. Острому, пронзительному взгляду докладчика позавидовал бы сам Мессинг, однако дымчатые очки позволяли ему ничем не выделяться из общей массы, для чего они, собственно, и носились. Зрение у докладчика было отменное, а аналитические способности – прямо-таки уникальные.
   – Изучение выявило следующее… – Обладатель дымчатых очков сделал паузу, подчеркивая важность того, что собирался поведать собравшимся. – Нервная система Токаревой полностью соответствует заданным параметрам. Из пяти претенденток она обладает наиболее стабильной психикой. Поразительная устойчивость к воздействию внешних факторов. Исключительная способность самовосстанавливаться после шокотерапии…
   – Поразительная, исключительная, – проворчал генерал Молотов. – С каких пор мы оперируем восторженными эпитетами вместо профессиональных терминов?
   – Извините, Мирослав Михайлович. Я просто хотел изложить суть как можно более доходчиво.
   – Вы не перед первоклашками выступаете, полковник Крейцеров. И не перед телевизионной аудиторией с ежегодным посланием. – Генерал пристукнул кулаком по столу. – Перед вами специалисты, так будьте же любезны общаться с ними языком цифр и фактов, без этих ваших уси-пуси.
   «Уси-пуси» было одним из любимых выражений Эмэмэма, как величали в управлении Мирослава Михайловича Молотова (конечно, в его отсутствие и вполголоса, а еще лучше – шепотом). Но боже упаси принять генеральское «уси-пуси» за сюсюканье или призыв установить панибратские отношения! Жди тогда грома и молний! Вспышки гнева Молотова были столь же яростны, сколь внезапны.
   Торопясь реабилитироваться, Крейцеров перешел на бойкую скороговорку. Но не успел он нарисовать и трети психологического портрета Татьяны Токаревой, как был остановлен властным окриком:
   – Вам бы рекламным агентом работать, милый мой. Промоутером при пиар-агентстве. – Молотовский кулак вторично испытал стол на прочность. – Распространяться о достоинствах претендентки считаю непродуктивной тратой времени. Поскольку мы ею заинтересовались, – Молотов кивнул на фото, – то, стало быть, того заслуживает. Или нет?
   Собравшиеся дружно взглянули на изображение Токаревой. Верный своим принципам, Молотов пользовался компьютерной техникой лишь в самых исключительных случаях. Вот и сейчас цифровые фотографии были превращены в слайды, которые проецировались на белый экран посредством допотопного кинескопа. Исполняющий роль киномеханика майор Валуев беспрестанно вытирал потеющие ладони о штанины. Однажды в ходе подобного сеанса вставленная пленка просто расплавилась от жара лампы, и Валуев опасался повторения конфуза. В тот раз он отделался строгим выговором. Но чего ждать от непредсказуемого шефа сегодня?
   – Вы мне минусы давайте, полковник, – нарушил тишину Молотов. – А то у вас какая-то примитивная арифметика получается. Пять с плюсом пишем, пять с плюсом в уме.
   – Минус на минус тоже дает плюс, – дерзко заявил Крейцеров. Иногда он мог себе это позволить. Знатоков человеческих душ, подобных ему, в управлении было раз-два и обчелся.
   Похоже, генерал Молотов вспомнил об этом и решил не перегибать палку. От натянутой улыбки щетка его седых усов растянулась во всю ширину крупного лица.
   – В нашем деле такая математика не работает, – хохотнул он, предлагая присутствующим немного повеселиться и расслабиться. – У нас минусы так минусами и остаются, сколько их ни плюсуй. – Генеральское лицо затвердело, словно отлитое из бронзы. – Мне негатив подавай. Отрицаловку.