Сергей Дубянский. Максимально приближенное к боевому

   Пригибаясь, Сашка миновал двор, выскочил за калитку, где лежал привезенный две недели назад уголь, и… никого не увидел – улица, насколько хватало глаз, была пуста.
   – Здесь никого нет! – крикнул он.
   – Дверь открой! – глухо отозвался отец.
   Сашка вернулся во двор и увидел, что на этот раз она подперта бревном – одним из тех, что отец заготовил для новой бани. С трудом оттащил бревно в сторону.
   – Папка, готово.
   Отец шагнул за порог и остановился. Вокруг стояла тишина, нарушаемая только разноголосыми петушиными криками. Но неожиданно в воздухе засвистело, и очередной «снаряд» врезался в очередное окно. Оба бросились к калитке. У кучи по-прежнему никого не было, а следующий кусок угля сам собой поднялся в воздух, перевернулся, словно подбрасываемый чьей-то невидимой ладонью, и с неимоверной скоростью полетел в сторону дома. Выпучив глаза, отец сделал два шага назад. Раздавшийся звон стекла уже не производил впечатления после увиденного.
   – Господи, прости меня грешного… – он трижды перекрестился, но и это не помогло – куски угля подскакивали один за другим и устремлялись в цель, – мать! Слышь, мать!!.. – заорал отец, – тащи сюда икону!
   – Где я ее возьму? – послышалось из дома.
   – Найди!! К бабе Моте сбегай! Тут бесы!
   – Ты что, Толя? Какие бесы?..
   – Делай, что сказал! Училка хренова! Не тому учишь, дура!
   Бледная мать, не привыкшая к такому обращению, осторожно выскользнула во двор, но когда увидела, что происходит с углем, сама, причитая и крестясь, бросилась вдоль по улице туда, где на отшибе жила баба Мотя.
   Стекла больше не сыпались. Вернее, их уже не осталось, и уголь сам собой угомонился. Отец даже решился взять один из кусков, подбросил его… Нет, самый обычный уголь, каким они каждую зиму топили печь. Швырнул его обратно.
   – Сын, что же это делается на свете? – растерянно спросил он, не надеясь получить вразумительный ответ, а просто обратиться ему больше было не к кому.
   – Папка, – Сашка прижался к нему, – я сон сегодня видел, что все у нас в доме перевернется. Мне голос с небес так сказал.
   – Тут во что хочешь, поверишь, – он потрепал сына по плечу, – кто б мог подумать, что не брешут про нечистую силу. Только к нам-то она чего привязалась? Мы ж работаем исправно, не пьяницы какие-нибудь. И грешим не больше других…
   Он говорил так серьезно, что Сашка от удивления поднял голову (из прошлых уроков жизни он усвоил, что прав всегда сильный, а остальное придумали слабаки, ища себе оправдание); замолчал, не зная, как вести себя дальше с таким «новым» отцом.
   В доме что-то упало, но никто не решился посмотреть, что, именно. Отец только пробормотал раздраженно:
   – Где она таскается? Весь дом разгромят, пока эта старая карга доплетется…
   Но баба Мотя не пришла вовсе, и мать вернулась одна.
   – Почему одна?! – крикнул отец, увидев ее еще издали.
   Мать не стала также орать на всю улицу, а подойдя совсем близко, сказала виновато:
   – Она говорит, что мы сами потревожили мертвых – нам самим с ними и разбираться.
   – Каких-таких мертвых?.. Ты что-нибудь понимаешь, мать?
   – Нет. Мы и на кладбище-то были, аж в Пасху.
   Сашкино сердце екнуло. Неужели дело в них с Колькой?.. Около него ведь тоже пожарка стоит почему-то. Он прикусил губу, чтоб сдуру не ляпнуть что-нибудь.
   – Икону-то хоть дала?
   – Дала.
   Отец уставился на строгий лик Богородицы.
   – Ну, мать, – он провел по лику рукой, – ты уж придумай что-нибудь. Обещаю, в церковь потом съезжу, – и неся доску на вытянутых руках, направился к дому.
   …Хоть бы помогло… Хоть бы помогло… – Сашка пристроился следом.
   Процессия беспрепятственно вошла в дом. За время их отсутствия большая кастрюля слетела с плиты, и борщ аппетитно дымился на полу, разлившись по всей кухне.
   – Сволочь, – констатировал отец.
   Они обошли комнаты, задерживаясь в каждой на несколько минут и демонстрируя лик всем четырем стенам по очереди. Завершив этот странный безмолвный обряд, все уселись на диван в гостиной. Мать уже облегченно перевела дыхание, когда в спальне что-то заскрежетало. Бросив икону, отец вскочил, но кровать сама въехала в гостиную и остановилась в самом ее центре; потом она запрыгала, весело взбрыкивая ножками, как молодая коза.
   – Не помогает, – произнесла мать так спокойно, словно уже привыкла к новому видению мира, включавшему в себя, и бога, и дьявола. Наверное, учителя и сами быстро учатся всему новому, – мы ж, дураки, молитв не знаем.
   – Я всем тут сейчас покажу молитвы!.. – отец схватился за грядушку и сильно тряхнул кровать. На секунду та успокоилась, но потом, собравшись с силами, начала медленно и уверенно теснить отца, в конце концов, припечатав его к стене, – да сделайте что-нибудь! – крикнул он, пытаясь освободиться, но грядушка уже вдавилась в живот, затрудняя дыхание.
   Лицо его напыжилось, став пунцово-красным; пальцы побелели, однако он не мог даже сдвинуть кровать с места. Мать встала и робко попыталась тащить за другую грядушку, но ее сил и подавно не хватало. Сашка видел, как отец начинает задыхаться, и уже открыл рот, собираясь крикнуть: – Это я! Я потревожил мертвых, а не он!.. Но страх, что вся эта непобедимая сила обрушится на него, лишал голоса – он только издал звук, вроде, его тошнило, и не смог произнести ни слова.
   Неожиданно кровать сама собой отъехала в сторону. Отец схватил ртом воздух, потом еще раз и тяжело сполз на пол. Мать тут же кинулась к нему.
   – Толечка, ты жив?..
   – Жив, – отец с трудом поднялся, опираясь спиной о стену, – бешеное отродье… – он с ненавистью поглядел на кровать, – и что теперь прикажешь делать?
   – Надо позвать батюшку, – предложила мать.
   – Какой, к черту, батюшка?! Вон, икона твоя валяется и ни хрена не может сделать! И этот придет такой же, только ему еще надо деньги платить!
   Ярким пятном, сразу привлекшим внимание, мимо окон проехала пожарная машина.
   – А это у кого? – спросил отец, глядя сквозь остатки стекла.
   – У Самохинского дома стояла, – робко сообщил Сашка.
   – Так у них же нет никого, – встрепенулся отец, – Алексей в поле, Дашка в магазине, небось. Ежели пожар, так там все…
   – У них Аленка болеет, и Колька с ней сидит, – пояснил Сашка также тихо.
   – Господи, они ж совсем дети!.. – мать всплеснула руками и прикрыла ладонью рот.
   – Пошли, глянем, – отец решительно шагнул к двери, только Сашке почему-то показалось, что он не столько желает помочь соседям, сколько покинуть разгромленное жилище; успокоиться; может быть, посоветоваться, как быть дальше.
   Сашка побежал следом, стараясь догнать отца, а мать замыкала шествие, постоянно оглядываясь, словно ожидая удара в спину. Но ничего не произошло – неведомая сила затаилась (в то, что она исчезла совсем, верилось с большим трудом).
   Самохинский двор был залит водой, а ворота, не предназначенные для громоздкой техники, просто сломаны; однако сам дом, на первый взгляд, казался невредимым – лишь разбиты окна в спальне. Но если присмотреться, то через них виднелись обугленные стены и сгоревшие куски штор. На пороге сидел Колька, закрыв лицо руками. Его плечи вздрагивали, а из горла доносился уже не плач, а, скорее, рычание.
   – Коленька! – Сашкина мать бросилась к нему; присела рядом, гладя по голове, – что случилось, детка?
   – Уйдите вы все!..
   Женщина отдернула руку.
   – Аленка!.. Сестричка!.. – заголосил Колька, убирая руки. Глаза его были красными и опухшими, а на белках ярко проступали алые русла лопнувших капилляров.
   – Что с ней, милый?..
   От этого слащавого голоса Колька снова закрылся ладонями и замолчал.
   – Пошли отсюда! – скомандовал отец, – завтра узнаем.
   Они двинулись обратно, а Сашка остался. Его никто не позвал, и он решил, что они обойдутся и без него.
   – Что с ней? – Сашка присел рядом с другом.
   – Угорела, – срывающимся голосом выдохнул Колька.
   – Насмерть, что ли?
   Колька молча кивнул и только потом снова открыл лицо.
   – Но я ж не виноват! Сколько нас с тобой не было? Совсем чуть-чуть… а она спала…
   – Может, и виноват, – сказал Сашка неуверенно, – помнишь, я тебе про «голос с небес» говорил? Так у нас весь дом разгромило. А мать бегала к бабке Моте, и та сказала, что кто-то нарушил покой мертвых.
   – Врешь!.. – Колька уставился на него немигающим, но уже осмысленным взглядом.