Страница:
Разведыванием сущности мировых религий Владимир занимается также в одном анонимном византийском сочинении (так называемый «Аноним Бандури» – по имени его издателя A. Banduri), которое могло послужить источником для соответствующего сюжета Повести временных лет90.
Много позднее сложилось польско-литовское предание о враче Иване Смере, половчанине по происхождению, которому Владимир будто бы поручил исследовать веры. Объехав разные земли, Смер добрался до египетской Александрии, откуда отправил князю письмо, вырезанное на медных досках. Суть этого послания сводилась к тому, чтобы Владимир не принимал ни греческую, ни римскую веру, так как чистое апостольское учение сохранилось только в александрийском христианстве. В XVI в. житель Витебска Андрей Колодинский якобы перевел письмо Смера на русский и польский языки, и с тех пор оно хранилось в одном из польских монастырей. В следующем столетии сын польского богослова Андрея Вышеватого, Бенедикт, сообщил эти сведения церковному писателю Христофору Занду, который включил их в свою книгу «Ядро церковной истории». Оттуда известие о Смере попало в «Российскую историю» М.В. Ломоносова. Русский ученый предположил, что Смер обратился в Александрии в коптскую ересь, «которая содержит обрезание; чего ради не удостоена Владимирова внимания»91.
Современная наука разоблачила «письмо Ивана Смера» как фальсификацию XV–XVI вв., вышедшую, по всей вероятности, из среды польско-литовских социниан. Социнианское учение относилось к ересям арианского толка, отрицавшим троичность Бога, чем и объясняется восхваление Смером чистоты «александрийского христианства» (ересиарх Арий в конце III – начале IV в. был пресвитером александрийской церкви).
И только третье летописное сказание – о крещении Владимира в Корсуни (так называемая «корсунская легенда») – безусловно является самобытным древнерусским произведением, хотя заимствования отдельных мотивов, вроде предшествующей крещению болезни, вовсе не исключены92.
Как можно заметить, каждая из трех использованных летописью легенд с сюжетной стороны вполне самодостаточна, и первые две по своему внутреннему смыслу тоже должны были бы заканчиваться крещением испытавшего веры Владимира. Вероятно, так когда-то и было, и лишь в достаточно поздней редакции Повести временных лет произошло их искусственное сращивание в одно целое посредством плохо мотивированного откладывания Владимиром последнего шага к купели: выслушав проповедников трех религий и греческого «философа», князь решает «подождать еще маленько», чтобы «испытати всех вер», хотя только что всех их «испытал»; а затем, еще раз «испытав» веры через своих послов, он начинает ломать голову над совершенно другой проблемой, которая неожиданно выступает на первый план, заслонив собой все остальные: в каком городе ему следует принять крещение. Ответ, конечно, заранее предопределен существованием «корсунской легенды».
Этот сумбурный и компилятивный рассказ, который даже многим историкам Церкви «представляется совершенно неудовлетворительным, ни логически, ни психологически»93, тем не менее имеет своеобразную логику – логику провиденциализма. Видимо, в свое время она была достаточно убедительна для образованных людей Древней Руси. Благодаря двум характерным фрагментам текста: словам хазарских «жидов» о том, что «предана бысть земля наша хрестеяном» (крестоносцы удерживали за собой Палестину со второй половины 90-х гг. XI в. до 1187 г.), а также резкому антикатолическому выпаду со стороны «Корсунского епископа» в обращенном к Владимиру вероучительном слове («не принимаи же от латыне учения, их же учение развращено»), из чего с несомненностью явствует полное конфессиональное размежевание с Римской церковью, – можно с уверенностью датировать окончательное оформление сказания о крещении Владимира в составе Повести временных лет XII веком, может быть, даже второй его половиной94. В качестве поздней историографической концепции, отразившей дух своего времени, «история крещения, о которой повествуется в летописи, являет собой прекрасный памятник древнерусского (уже христианского) исторического сознания, а также литературной и религиозной жизни и обычаев начала XII столетия»95. Но было бы напрасно пытаться обнаружить в ней признаки современного событиям источника.
Внелетописные источники о крещении Владимира
Варда Фока против Варды Склира
Византийско-болгарская война
Владимир выступает на стороне болгар
Восстание Варды Фоки
Переговоры Василия II с Владимиром
Много позднее сложилось польско-литовское предание о враче Иване Смере, половчанине по происхождению, которому Владимир будто бы поручил исследовать веры. Объехав разные земли, Смер добрался до египетской Александрии, откуда отправил князю письмо, вырезанное на медных досках. Суть этого послания сводилась к тому, чтобы Владимир не принимал ни греческую, ни римскую веру, так как чистое апостольское учение сохранилось только в александрийском христианстве. В XVI в. житель Витебска Андрей Колодинский якобы перевел письмо Смера на русский и польский языки, и с тех пор оно хранилось в одном из польских монастырей. В следующем столетии сын польского богослова Андрея Вышеватого, Бенедикт, сообщил эти сведения церковному писателю Христофору Занду, который включил их в свою книгу «Ядро церковной истории». Оттуда известие о Смере попало в «Российскую историю» М.В. Ломоносова. Русский ученый предположил, что Смер обратился в Александрии в коптскую ересь, «которая содержит обрезание; чего ради не удостоена Владимирова внимания»91.
Современная наука разоблачила «письмо Ивана Смера» как фальсификацию XV–XVI вв., вышедшую, по всей вероятности, из среды польско-литовских социниан. Социнианское учение относилось к ересям арианского толка, отрицавшим троичность Бога, чем и объясняется восхваление Смером чистоты «александрийского христианства» (ересиарх Арий в конце III – начале IV в. был пресвитером александрийской церкви).
И только третье летописное сказание – о крещении Владимира в Корсуни (так называемая «корсунская легенда») – безусловно является самобытным древнерусским произведением, хотя заимствования отдельных мотивов, вроде предшествующей крещению болезни, вовсе не исключены92.
Как можно заметить, каждая из трех использованных летописью легенд с сюжетной стороны вполне самодостаточна, и первые две по своему внутреннему смыслу тоже должны были бы заканчиваться крещением испытавшего веры Владимира. Вероятно, так когда-то и было, и лишь в достаточно поздней редакции Повести временных лет произошло их искусственное сращивание в одно целое посредством плохо мотивированного откладывания Владимиром последнего шага к купели: выслушав проповедников трех религий и греческого «философа», князь решает «подождать еще маленько», чтобы «испытати всех вер», хотя только что всех их «испытал»; а затем, еще раз «испытав» веры через своих послов, он начинает ломать голову над совершенно другой проблемой, которая неожиданно выступает на первый план, заслонив собой все остальные: в каком городе ему следует принять крещение. Ответ, конечно, заранее предопределен существованием «корсунской легенды».
Этот сумбурный и компилятивный рассказ, который даже многим историкам Церкви «представляется совершенно неудовлетворительным, ни логически, ни психологически»93, тем не менее имеет своеобразную логику – логику провиденциализма. Видимо, в свое время она была достаточно убедительна для образованных людей Древней Руси. Благодаря двум характерным фрагментам текста: словам хазарских «жидов» о том, что «предана бысть земля наша хрестеяном» (крестоносцы удерживали за собой Палестину со второй половины 90-х гг. XI в. до 1187 г.), а также резкому антикатолическому выпаду со стороны «Корсунского епископа» в обращенном к Владимиру вероучительном слове («не принимаи же от латыне учения, их же учение развращено»), из чего с несомненностью явствует полное конфессиональное размежевание с Римской церковью, – можно с уверенностью датировать окончательное оформление сказания о крещении Владимира в составе Повести временных лет XII веком, может быть, даже второй его половиной94. В качестве поздней историографической концепции, отразившей дух своего времени, «история крещения, о которой повествуется в летописи, являет собой прекрасный памятник древнерусского (уже христианского) исторического сознания, а также литературной и религиозной жизни и обычаев начала XII столетия»95. Но было бы напрасно пытаться обнаружить в ней признаки современного событиям источника.
Внелетописные источники о крещении Владимира
Помимо Повести временных лет есть еще несколько вне-летописных свидетельств, гораздо более близких Владимировой эпохе. Два древнерусских писателя, митрополит Иларион и Иаков Мних, которых от крещения Владимира отделяет всего около полувека, не рассказывают об этом событии литературных сказок, не копаются в обрядовых и бытовых мелочах, будто бы обусловивших религиозный выбор Владимира. Вместе с тем создается впечатление, что и они уже весьма смутно представляли себе причины, подвигнувшие его на этот шаг.
У Илариона больше вопросов, чем ответов: «Како [ты] уверова? Како разгореся в любовь Христову? Како вселился в тя разум выше разума земных мудрец, чтобы невидимаго возлюбити и о небесных подвигнутися? Како взыска Христа, како предася Ему? Поведай нам, рабом твоим! Поведай, учитель наш, откуду повеяло на тебя благоухание Святого Духа? Откуду испи памяти будущая жизни сладкую чашу? Откуда вкуси и виде яко благ Господь? Не видел еси Христа, не ходил еси по нем. Как учеником Его сделался? Иные, видевше Его, не вероваша, ты ж не видев уверова… Ведущие бо закон и пророкы распяша Его. Ты ж, ни закона, ни пророк не читав, Распятому поклонися. Како разверзлось сердце твое, како вниде в тя страх Божий? Како прилепися любови Его? Не виде апостола, пришедша в землю твою… Не виде, [как] бес изгоняется именем Иисуса Христа, [как] больные исцеляются, немые глаголють, [как] жар в холод превращается, [как] мертвые встают – сих всех не видев, како уверова?»
В поисках объяснения этой разительной и непостижимой перемены в духовном складе благоверного князя Иларион присматривается к случившемуся с разных сторон. То он видит в преображении Владимира глубочайшую духовную тайну, его личный духовный подвиг: «Дивное чудо! Иные цари и властители, видяще [как] все сие сбывающе от святых муж, не вероваша, но на муки и страдания предаша их. Ты же, о блаженный, без всего этого притече ко Христу, токмо от благого смысла и остроумия разумев яко есть Бог един творец невидимым и видимым, небесным и земным, и яко посла в мир спасения ради возлюбленаго Сына Своего. И се осмыслив, [ты] вниде в святую купель».
В другом месте Иларион приписывает духовное прозрение Владимира благодатному озарению Святого Духа: «И тако ему в дни свои живущю и землю свою пасущу правдою, мужеством же и смыслом, [тогда] приде на него посещение Всевышнего – призре на него всемилостивое око благого Бога, и всиа разум в сердце его, яко разу мети суету идольской лести и взыскати единаго Бога, сотворившаго всю тварь видимую и невидимую».
Допускает он и некоторое внешнее влияние, впрочем, лишь в качестве похвального примера для подражания: «Паче же слышал он всегда о благоверьней земле Греческой, христолюбивой и крепкой верою, како единого Бога в Троице чтут и поклоняются, како в них деются чудеса и знамения, како церкви люди исполнены, како вси грады благоверные, вси в молитвах предстоять, все служат Богу»; но духовная инициатива все равно остается за Владимиром: «И си слыша, возждела сердцем, возгоре духом, яко быти ему христианином и земли его».
Примерно в том же свете видится обращение Владимира Иакову Мниху, с той лишь разницей, что он ставит это событие в зависимость не от греческих, а от местных, киевских влияний: «Взыска [Владимир] спасения и прия о бабе своей Олзе, како шедши к Царюгороду, и приала бяше святое крещение, и пожи добре пред Богом, всеми добрыми делами украсившися и почи с миром о Христе Иисусе и в блазе вере… То все слышав князь Володимер о бабе своей Олзе… [и тогда] разгарашется Святым Духом сердце его, хотя святого крещения96. Видя же Бог хотение сердца его, провидя доброту его, и призри с небесе милостию своею и щедротами и в Троице славимый Бог Отец и Святый Дух на князя Володимера, испытая сердца и утробы, Бог праведен, вся преже ведый, и просвети сердце князю Рускыя земли Володимеру приати святое крещение».
Спустя еще три-четыре десятилетия мирские причины крещения Владимира начисто забываются, и преподобный Нестор в своем «Чтении о житии и погублении блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба» (80—90-е гг. XI в.) переносит все происшедшее с князем всецело в мистическую область: «Бысть бо рече князь в те годы, владевший всею землею Русскою, именем Владимир. Бе же муж правдив и милостив к нищим и сиротам, и ко вдовицам, елин [эллин, то есть язычник] же верою. Сему Бог послал некое откровение и створи быти ему хрестьяну, якоже древле Плакиде». Рассказав, как Бог открылся этому христианскому святому в видении97, Нестор заключает: «Такоже и сему Владимеру явление Божие быти ему хрестьянину створи же».
Другая церковная традиция уподобляла обращение Владимира обращению апостола Павла после видения Господа по пути в Дамаск98.
По своему литературному качеству писания древнерусских книжников XI в. выгодно отличаются от известия Повести временных лет – в них нет или почти нет наивности, аляповатой сказочности, бросающихся в глаза внутренних противоречий.
Однако было бы ошибкой преувеличивать их историческую значимость, находя в этих свидетельствах «драгоценный и подлинно-исторический материал, необходимый для объяснения происшедшего на Руси великого исторического переворота»99. Никакого исторического материала конечно же здесь нет (если понимать под таковым достоверные сведения, полученные из первых рук, либо в устной или письменной традиции), а есть напряженное умственное усилие незаурядных русских голов XI столетия, направленное на то, чтобы постигнуть и осмыслить важнейшую веху в истории Русской земли.
Реальность, однако, была совершенно другой.
У Илариона больше вопросов, чем ответов: «Како [ты] уверова? Како разгореся в любовь Христову? Како вселился в тя разум выше разума земных мудрец, чтобы невидимаго возлюбити и о небесных подвигнутися? Како взыска Христа, како предася Ему? Поведай нам, рабом твоим! Поведай, учитель наш, откуду повеяло на тебя благоухание Святого Духа? Откуду испи памяти будущая жизни сладкую чашу? Откуда вкуси и виде яко благ Господь? Не видел еси Христа, не ходил еси по нем. Как учеником Его сделался? Иные, видевше Его, не вероваша, ты ж не видев уверова… Ведущие бо закон и пророкы распяша Его. Ты ж, ни закона, ни пророк не читав, Распятому поклонися. Како разверзлось сердце твое, како вниде в тя страх Божий? Како прилепися любови Его? Не виде апостола, пришедша в землю твою… Не виде, [как] бес изгоняется именем Иисуса Христа, [как] больные исцеляются, немые глаголють, [как] жар в холод превращается, [как] мертвые встают – сих всех не видев, како уверова?»
В поисках объяснения этой разительной и непостижимой перемены в духовном складе благоверного князя Иларион присматривается к случившемуся с разных сторон. То он видит в преображении Владимира глубочайшую духовную тайну, его личный духовный подвиг: «Дивное чудо! Иные цари и властители, видяще [как] все сие сбывающе от святых муж, не вероваша, но на муки и страдания предаша их. Ты же, о блаженный, без всего этого притече ко Христу, токмо от благого смысла и остроумия разумев яко есть Бог един творец невидимым и видимым, небесным и земным, и яко посла в мир спасения ради возлюбленаго Сына Своего. И се осмыслив, [ты] вниде в святую купель».
В другом месте Иларион приписывает духовное прозрение Владимира благодатному озарению Святого Духа: «И тако ему в дни свои живущю и землю свою пасущу правдою, мужеством же и смыслом, [тогда] приде на него посещение Всевышнего – призре на него всемилостивое око благого Бога, и всиа разум в сердце его, яко разу мети суету идольской лести и взыскати единаго Бога, сотворившаго всю тварь видимую и невидимую».
Допускает он и некоторое внешнее влияние, впрочем, лишь в качестве похвального примера для подражания: «Паче же слышал он всегда о благоверьней земле Греческой, христолюбивой и крепкой верою, како единого Бога в Троице чтут и поклоняются, како в них деются чудеса и знамения, како церкви люди исполнены, како вси грады благоверные, вси в молитвах предстоять, все служат Богу»; но духовная инициатива все равно остается за Владимиром: «И си слыша, возждела сердцем, возгоре духом, яко быти ему христианином и земли его».
Примерно в том же свете видится обращение Владимира Иакову Мниху, с той лишь разницей, что он ставит это событие в зависимость не от греческих, а от местных, киевских влияний: «Взыска [Владимир] спасения и прия о бабе своей Олзе, како шедши к Царюгороду, и приала бяше святое крещение, и пожи добре пред Богом, всеми добрыми делами украсившися и почи с миром о Христе Иисусе и в блазе вере… То все слышав князь Володимер о бабе своей Олзе… [и тогда] разгарашется Святым Духом сердце его, хотя святого крещения96. Видя же Бог хотение сердца его, провидя доброту его, и призри с небесе милостию своею и щедротами и в Троице славимый Бог Отец и Святый Дух на князя Володимера, испытая сердца и утробы, Бог праведен, вся преже ведый, и просвети сердце князю Рускыя земли Володимеру приати святое крещение».
Спустя еще три-четыре десятилетия мирские причины крещения Владимира начисто забываются, и преподобный Нестор в своем «Чтении о житии и погублении блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба» (80—90-е гг. XI в.) переносит все происшедшее с князем всецело в мистическую область: «Бысть бо рече князь в те годы, владевший всею землею Русскою, именем Владимир. Бе же муж правдив и милостив к нищим и сиротам, и ко вдовицам, елин [эллин, то есть язычник] же верою. Сему Бог послал некое откровение и створи быти ему хрестьяну, якоже древле Плакиде». Рассказав, как Бог открылся этому христианскому святому в видении97, Нестор заключает: «Такоже и сему Владимеру явление Божие быти ему хрестьянину створи же».
Другая церковная традиция уподобляла обращение Владимира обращению апостола Павла после видения Господа по пути в Дамаск98.
По своему литературному качеству писания древнерусских книжников XI в. выгодно отличаются от известия Повести временных лет – в них нет или почти нет наивности, аляповатой сказочности, бросающихся в глаза внутренних противоречий.
Однако было бы ошибкой преувеличивать их историческую значимость, находя в этих свидетельствах «драгоценный и подлинно-исторический материал, необходимый для объяснения происшедшего на Руси великого исторического переворота»99. Никакого исторического материала конечно же здесь нет (если понимать под таковым достоверные сведения, полученные из первых рук, либо в устной или письменной традиции), а есть напряженное умственное усилие незаурядных русских голов XI столетия, направленное на то, чтобы постигнуть и осмыслить важнейшую веху в истории Русской земли.
Реальность, однако, была совершенно другой.
Варда Фока против Варды Склира
В то время как Владимир в конце 70-х – первой половине 80-х гг. X в. возлагал на свою голову чужие венцы, византийский император Василий II был озабочен тем, как сохранить при себе свой собственный. За все первое десятилетие своего долгого царствования он поистине не знал ни одного спокойного дня, постоянно тревожимый то опасностью полного распада государства под давлением извне, то дерзкими покушениями знатных византийских родов на его императорскую власть. Больше всего на свете василевс нуждался в верных войсках, и эта нужда заставляла его внимательно следить за положением дел во «внешней Росии», где всегда было немало охотников послужить «греческому царю». Мы видели, что в 977 г. мятеж Варды Склира побудил Василия II обратиться за помощью к Ярополку, но тогда «вой» срочно понадобились самому киевскому князю, а его гибель в следующем году похоронила всякие надежды на быструю подмогу империи со стороны «росов».
В тот критический момент Василию удалось отвести беду, не прибегая к услугам иноземцев. В столицу был вызван опальный тезка Склира и его непримиримый враг – Варда Фока, племянник императора Никифора Фоки, до этого находившийся в ссылке на острове Хиос за то, что в последний год правления Иоанна Цимисхия поднял против него восстание. Варда Фока был побежден тогда Вардой Склиром, который возглавил правительственную армию. Мятежника постригли в монахи и отправили в изгнание. И вот теперь Фоке позволили сбросить схиму и вручили ему командование войсками, сохранившими верность Василию II.
Личная вражда полководцев придала войне ожесточенный характер. Несмотря на то что Фока, по словам Михаила Пселла, «был искушен в военных хитростях, опытен в разного рода приступах, засадах и в открытых сражениях», он дважды терпел поражение от Склира, но всякий раз возвращался со свежими войсками, набранными в грузинских провинциях, еще более сильный и опасный, чем прежде. Больше года противники кружили по Малой Азии без ощутимого успеха ни для одного из них. Наконец счастье изменило Склиру: после одного неудачного сражения его армия частью разбежалась, а частью перешла на сторону Фоки, который победителем въехал в Константинополь и был удостоен триумфа.
Склир нашел убежище у багдадского халифа Адуда аль-Даулы, однако вскоре в Багдад прибыл посол Василия II, который от имени императора обещал мятежнику полное прощение, а заодно попытался отравить его. Халиф принял соломоново решение, приказав заключить обоих гостей под стражу.
В тот критический момент Василию удалось отвести беду, не прибегая к услугам иноземцев. В столицу был вызван опальный тезка Склира и его непримиримый враг – Варда Фока, племянник императора Никифора Фоки, до этого находившийся в ссылке на острове Хиос за то, что в последний год правления Иоанна Цимисхия поднял против него восстание. Варда Фока был побежден тогда Вардой Склиром, который возглавил правительственную армию. Мятежника постригли в монахи и отправили в изгнание. И вот теперь Фоке позволили сбросить схиму и вручили ему командование войсками, сохранившими верность Василию II.
Личная вражда полководцев придала войне ожесточенный характер. Несмотря на то что Фока, по словам Михаила Пселла, «был искушен в военных хитростях, опытен в разного рода приступах, засадах и в открытых сражениях», он дважды терпел поражение от Склира, но всякий раз возвращался со свежими войсками, набранными в грузинских провинциях, еще более сильный и опасный, чем прежде. Больше года противники кружили по Малой Азии без ощутимого успеха ни для одного из них. Наконец счастье изменило Склиру: после одного неудачного сражения его армия частью разбежалась, а частью перешла на сторону Фоки, который победителем въехал в Константинополь и был удостоен триумфа.
Склир нашел убежище у багдадского халифа Адуда аль-Даулы, однако вскоре в Багдад прибыл посол Василия II, который от имени императора обещал мятежнику полное прощение, а заодно попытался отравить его. Халиф принял соломоново решение, приказав заключить обоих гостей под стражу.
Византийско-болгарская война
Едва возвратив себе имперский Восток, Василий II потерял почти весь Запад. Самуил, правитель Западной Болгарии100, воспользовавшись тем, что Василий бросил все наличные силы на подавление мятежа Варды Склира, вторгся в Центральную и Дунайскую Болгарию и к 980 г. практически восстановил Первое Болгарское царство в его былых границах (хотя Филиппополь/Пловдив остался за Византией). Последние болгарские цари из династии Аспаруха, братья Борис II и Роман, лишенные Цимисхием царских регалий и содержавшиеся в почетном плену в Константинополе, сумели бежать из греческой столицы. По дороге на родину Борис, не успевший сменить византийское платье, был принят за грека и убит какой-то разбойной шайкой болгар; но Роман благополучно добрался в лагерь Самуила и был провозглашен болгарским царем (византийские писатели отрицают легитимность его правления, так как Роман в Константинополе был оскоплен, вследствие чего, по тогдашним понятиям, не мог занимать престол)101. Одновременно была восстановлена независимость Болгарской церкви.
С 980 г. Самуил перенес военные действия на собственно византийскую территорию. Вся Греция, вплоть до самого Пелопоннеса, подверглась опустошительным набегам болгар. Современник этих событий, византийский поэт Иоанн Геометр в одном из своих стихотворений картинно изображает бедственное положение дел на Балканах: «А то, что делается на Западе, какое слово нам это расскажет? Толпа скифов [т. е. болгар]… как будто на своей родине рыщет и кружит здесь по всем направлениям. Как из земли произрастающие благородные ветки, они с корнем вырывают крепкую породу железных мужей, и меч делит пополам поколение младенцев: одни остаются матери, других враг вырывает насилием своих стрел. Прежде крепкие города – теперь легкий прах, табуны лошадей там, где жили люди. Видя это, как удержусь от слез? Так истребляются города и села».
По словам византийского историка Скилицы, Самуил толпами уводил местных жителей «во внутреннюю Болгарию и, зачислив в свои воинские списки, пользовался их содействием против греков».
В 986 г. Василий II лично повел византийские войска в поход на болгар. Прорвавшись через Родопские горы, он осадил Сердику, или Средец (София). Но известие о подходе болгарского войска заставило его снять осаду и поспешно отступить. На обратном пути императорская армия потерпела сокрушительное поражение в ущелье Траяновы Врата (16–17 августа). Болгары применили свою излюбленную тактику: заняв горные проходы, они окружили ромейское войско, отягощенное большим обозом, и почти совершенно истребили его. Весь армейский скарб, награбленная добыча и даже царское убранство Василия достались Самуилу. Сам император спасся только благодаря армянской пехоте, которая, плотно обступив его со всех сторон, пробилась по горной дороге в Македонию. Преследуя разбитого врага, Самуил захватил Фессалоники и крупный порт Диррахий на адриатическом побережье.
С 980 г. Самуил перенес военные действия на собственно византийскую территорию. Вся Греция, вплоть до самого Пелопоннеса, подверглась опустошительным набегам болгар. Современник этих событий, византийский поэт Иоанн Геометр в одном из своих стихотворений картинно изображает бедственное положение дел на Балканах: «А то, что делается на Западе, какое слово нам это расскажет? Толпа скифов [т. е. болгар]… как будто на своей родине рыщет и кружит здесь по всем направлениям. Как из земли произрастающие благородные ветки, они с корнем вырывают крепкую породу железных мужей, и меч делит пополам поколение младенцев: одни остаются матери, других враг вырывает насилием своих стрел. Прежде крепкие города – теперь легкий прах, табуны лошадей там, где жили люди. Видя это, как удержусь от слез? Так истребляются города и села».
По словам византийского историка Скилицы, Самуил толпами уводил местных жителей «во внутреннюю Болгарию и, зачислив в свои воинские списки, пользовался их содействием против греков».
В 986 г. Василий II лично повел византийские войска в поход на болгар. Прорвавшись через Родопские горы, он осадил Сердику, или Средец (София). Но известие о подходе болгарского войска заставило его снять осаду и поспешно отступить. На обратном пути императорская армия потерпела сокрушительное поражение в ущелье Траяновы Врата (16–17 августа). Болгары применили свою излюбленную тактику: заняв горные проходы, они окружили ромейское войско, отягощенное большим обозом, и почти совершенно истребили его. Весь армейский скарб, награбленная добыча и даже царское убранство Василия достались Самуилу. Сам император спасся только благодаря армянской пехоте, которая, плотно обступив его со всех сторон, пробилась по горной дороге в Македонию. Преследуя разбитого врага, Самуил захватил Фессалоники и крупный порт Диррахий на адриатическом побережье.
Владимир выступает на стороне болгар
К этому времени (986–987) относится ряд отрывочных сообщений о том, что Владимир ввязался в болгаро-византий-скую войну, выступив на стороне Самуила против греков102. Сирийский историк второй трети XI в. Яхья Антиохийский, один из самых компетентных источников по истории русско-византийских отношений второй половины 80-х гг. X в., коротко отметил, что непосредственно перед принятием крещения русы находились в лагере противников Василия II («они его враги»)103.
С византийской стороны имеется эпиграмма Иоанна Геометра, озаглавленная «Против болгар», которая в классическом переводе В.Г. Васильевского звучит так: «Примите ныне, фракийцы, скифов союзниками против друзей, прежних союзников против скифов. Ликуйте и рукоплещите, племена болгарские, скипетр, диадему, порфиру имейте и носите, а равно и пурпур (далее в тексте пропущена одна строка. – С. Ц.). <…> [Он вас] переоденет и заклеплет шеи под длинное ярмо, а ноги – в колодки, исполосует частыми ударами спины и живот за то, что, отказавшись работать… вы осмелились носить их и кичиться»104.
Как можно понять, смысл этой антиболгарской инвективы состоит в следующем: поэт порицает болгар («фракийцев») за то, что они вступили в союз с русами («скифами») против греков (бывших «друзей», с чьей помощью удалось изгнать Святослава из Болгарии), и предрекает болгарам, возмечтавшим о восстановлении независимого царства, близкое порабощение от русского вождя, которого они неосторожно взяли в союзники (намек на горький опыт приглашения Святослава для решения болгаро-византийских споров)103.
Несколько иначе представляют дело некоторые древнерусские летописи, упоминающие о походе Владимира на дунайских болгар. Татищев свел воедино их показания таким образом: «Владимир собрал воинство великое, и Добрыню вуя своего призвав с новогородцы, пошел на болгар и сербы; а конные войска русские, торков, волынян и червенских послал прямо в землю Болгарскую объявить им многие их нарушения прежних отца и брата договоров и причиненные подданным его обиды, требуя от них награждения. Болгары же, не хотя платить оного, но совокупившись со сербы, вооружились противо ему, и по жестоком сражении победил Владимир болгаров и сербов и поплени землю их; но по просьбе их учинил мир с ними, возвратился со славою в Киев, взятое же разделил на войско и отпустил в домы их»106.
В целом эти сведения безусловно заслуживают внимания, хотя бы потому, что Иоакимовская летопись затем прямо предполагает участие дунайских болгар в крещении Руси107, а между тем, как заметил еще С.М. Соловьев, во всех известных нам летописных списках рассказ о принятии Владимиром христианства начинается сразу после рассказа о походе на болгар108. Эта композиционная последовательность вряд ли была бы такой устойчивой, если бы болгарские контакты Владимира ограничились одной стычкой с волжскими, или «серебряными» булгарами. Конечно, многие анахронизмы в сообщении Татищева (участие в походе торков и конных русских дружин, упоминание царя Симеона вместо Самуила) заставляют отнестись к нему с осторожностью. Однако та подробность, что Владимир обвинил болгар в нарушении прежних договоров, представляется достаточно информативной, ведь подобные соглашения у Руси были только с Восточной Болгарией, некогда признавшей власть Святослава.
Сообразуясь с известиями Яхьи и Иоанна Геометра, можно предположить, что Самуил пригласил Владимира выбить византийцев из болгарских земель в районе Нижнего Дуная. Но почему тогда наши летописи пишут о войне Владимира с болгарами, а не греками? Вероятно, это может быть объяснено тем, что отвоевание Самуилом у Византии восточноболгарских территорий носило характер гражданской войны109. Часть болгарской знати повела себя предательски: зять Самуила сдал
Византии важную крепость Диррахий; овладеть Видином византийцам помог местный епископ; даже брат Самуила Аарон был уличен в тайных сношениях с Василием II, за что и поплатился жизнью. Поэтому вполне возможно, что на Нижнем Дунае, в Добрудже, где влияние Византии еще со времен Цимисхия было достаточно сильно, Владимиру пришлось столкнуться с провизантийски настроенной частью местных бояр, которая попыталась с оружием в руках противостоять русскому вторжению110.
Дальнейшие события показали, что Иоанн Геометр был провидцем, когда писал об опасности, угрожавшей болгарам со стороны «скифов», которых они приняли за «друзей». Владимир оказался ненадежным союзником для болгар и бросил их тотчас, как только Василий II протянул ему руку дружбы. Хотя верно и то, что история не поставила ему это в укор.
С византийской стороны имеется эпиграмма Иоанна Геометра, озаглавленная «Против болгар», которая в классическом переводе В.Г. Васильевского звучит так: «Примите ныне, фракийцы, скифов союзниками против друзей, прежних союзников против скифов. Ликуйте и рукоплещите, племена болгарские, скипетр, диадему, порфиру имейте и носите, а равно и пурпур (далее в тексте пропущена одна строка. – С. Ц.). <…> [Он вас] переоденет и заклеплет шеи под длинное ярмо, а ноги – в колодки, исполосует частыми ударами спины и живот за то, что, отказавшись работать… вы осмелились носить их и кичиться»104.
Как можно понять, смысл этой антиболгарской инвективы состоит в следующем: поэт порицает болгар («фракийцев») за то, что они вступили в союз с русами («скифами») против греков (бывших «друзей», с чьей помощью удалось изгнать Святослава из Болгарии), и предрекает болгарам, возмечтавшим о восстановлении независимого царства, близкое порабощение от русского вождя, которого они неосторожно взяли в союзники (намек на горький опыт приглашения Святослава для решения болгаро-византийских споров)103.
Несколько иначе представляют дело некоторые древнерусские летописи, упоминающие о походе Владимира на дунайских болгар. Татищев свел воедино их показания таким образом: «Владимир собрал воинство великое, и Добрыню вуя своего призвав с новогородцы, пошел на болгар и сербы; а конные войска русские, торков, волынян и червенских послал прямо в землю Болгарскую объявить им многие их нарушения прежних отца и брата договоров и причиненные подданным его обиды, требуя от них награждения. Болгары же, не хотя платить оного, но совокупившись со сербы, вооружились противо ему, и по жестоком сражении победил Владимир болгаров и сербов и поплени землю их; но по просьбе их учинил мир с ними, возвратился со славою в Киев, взятое же разделил на войско и отпустил в домы их»106.
В целом эти сведения безусловно заслуживают внимания, хотя бы потому, что Иоакимовская летопись затем прямо предполагает участие дунайских болгар в крещении Руси107, а между тем, как заметил еще С.М. Соловьев, во всех известных нам летописных списках рассказ о принятии Владимиром христианства начинается сразу после рассказа о походе на болгар108. Эта композиционная последовательность вряд ли была бы такой устойчивой, если бы болгарские контакты Владимира ограничились одной стычкой с волжскими, или «серебряными» булгарами. Конечно, многие анахронизмы в сообщении Татищева (участие в походе торков и конных русских дружин, упоминание царя Симеона вместо Самуила) заставляют отнестись к нему с осторожностью. Однако та подробность, что Владимир обвинил болгар в нарушении прежних договоров, представляется достаточно информативной, ведь подобные соглашения у Руси были только с Восточной Болгарией, некогда признавшей власть Святослава.
Сообразуясь с известиями Яхьи и Иоанна Геометра, можно предположить, что Самуил пригласил Владимира выбить византийцев из болгарских земель в районе Нижнего Дуная. Но почему тогда наши летописи пишут о войне Владимира с болгарами, а не греками? Вероятно, это может быть объяснено тем, что отвоевание Самуилом у Византии восточноболгарских территорий носило характер гражданской войны109. Часть болгарской знати повела себя предательски: зять Самуила сдал
Византии важную крепость Диррахий; овладеть Видином византийцам помог местный епископ; даже брат Самуила Аарон был уличен в тайных сношениях с Василием II, за что и поплатился жизнью. Поэтому вполне возможно, что на Нижнем Дунае, в Добрудже, где влияние Византии еще со времен Цимисхия было достаточно сильно, Владимиру пришлось столкнуться с провизантийски настроенной частью местных бояр, которая попыталась с оружием в руках противостоять русскому вторжению110.
Дальнейшие события показали, что Иоанн Геометр был провидцем, когда писал об опасности, угрожавшей болгарам со стороны «скифов», которых они приняли за «друзей». Владимир оказался ненадежным союзником для болгар и бросил их тотчас, как только Василий II протянул ему руку дружбы. Хотя верно и то, что история не поставила ему это в укор.
Восстание Варды Фоки
В 986 г. в Византии разразился очередной политический кризис, опять связанный с именами обоих Вард – Склира и Фоки.
В декабре этого года багдадский халиф вернул Склиру свободу, – по сведениям византийских писателей, в благодарность за важные услуги, оказанные им в борьбе с некими врагами халифата, однако вероятнее, что халифа подвигла на этот шаг весть о сокрушительном поражении Василия II в битве с болгарами у Траяновых Ворот. Во всяком случае, некоторые эмиры открыто поддержали новое антиправительственное выступление Склира. Встав во главе наемного войска из арабов и курдов, неугомонный вояка на всех парах устремился к восточной границе империи, где к нему присоединились армяне111. В начале февраля 987 г. он достиг Мелитены и там провозгласил себя императором. Спустя месяц Склир был уже правителем всех закавказских и евфратских провинций Византии вплоть до Севастии.
Здесь дальнейший путь к столице Склиру преградил его старый соперник – Варда Фока, вновь назначенный Василием II главнокомандующим греческих и иверийских112 частей, брошенных на подавление мятежа. Император по-прежнему рассчитывал на личную ненависть Шоки к Склиру, но на этот раз прогадал. К тому времени отношения между Василием II и его лучшим полководцем сделались весьма натянутыми. В 985 г. был разоблачен заговор паракимомена Василия, направленный против императора, и Василий II заподозрил Фоку в сочувствии заговорщикам. Несмотря на то что Фока, командуя войсками в Сирии, одержал блестящие победы над арабами, заставив эмира города Алеппо платить Византии дань, Василий II сместил его с должности доместика схол Востока и удалил от двора.
Фока не забыл эту обиду. Уезжая на войну со Склиром, он присягнул на верность императору, но клятвы не сдержал. Вместо того чтобы сражаться с мятежником, Фока вступил с ним в переговоры о совместных действиях против Василия. Затем, при личной встрече, старые честолюбцы договорились о полюбовном разделе империи: Фоке должна была отойти европейская ее часть, Склиру – весь Восток. Однако во время второго свидания (15 августа 987 г.) Фока арестовал Склира и посадил его в крепость под надзор своей жены, пообещав, впрочем, выполнить условия соглашения после взятия Константинополя. 14 сентября 987 г. на собрании богатых византийских магнатов и военачальников в Харсианском округе Фока был объявлен василевсом. Вся Малая Азия подчинилась ему без малейшего сопротивления. Следующим летом он уже стоял на побережье Мраморного моря, разместив часть своих войск под Хрисополем – на азиатском берегу Босфора (ныне Скутари), прямо напротив Константинополя, а с другой частью заблокировав Дарданелльский пролив в районе Абидоса.
В декабре этого года багдадский халиф вернул Склиру свободу, – по сведениям византийских писателей, в благодарность за важные услуги, оказанные им в борьбе с некими врагами халифата, однако вероятнее, что халифа подвигла на этот шаг весть о сокрушительном поражении Василия II в битве с болгарами у Траяновых Ворот. Во всяком случае, некоторые эмиры открыто поддержали новое антиправительственное выступление Склира. Встав во главе наемного войска из арабов и курдов, неугомонный вояка на всех парах устремился к восточной границе империи, где к нему присоединились армяне111. В начале февраля 987 г. он достиг Мелитены и там провозгласил себя императором. Спустя месяц Склир был уже правителем всех закавказских и евфратских провинций Византии вплоть до Севастии.
Здесь дальнейший путь к столице Склиру преградил его старый соперник – Варда Фока, вновь назначенный Василием II главнокомандующим греческих и иверийских112 частей, брошенных на подавление мятежа. Император по-прежнему рассчитывал на личную ненависть Шоки к Склиру, но на этот раз прогадал. К тому времени отношения между Василием II и его лучшим полководцем сделались весьма натянутыми. В 985 г. был разоблачен заговор паракимомена Василия, направленный против императора, и Василий II заподозрил Фоку в сочувствии заговорщикам. Несмотря на то что Фока, командуя войсками в Сирии, одержал блестящие победы над арабами, заставив эмира города Алеппо платить Византии дань, Василий II сместил его с должности доместика схол Востока и удалил от двора.
Фока не забыл эту обиду. Уезжая на войну со Склиром, он присягнул на верность императору, но клятвы не сдержал. Вместо того чтобы сражаться с мятежником, Фока вступил с ним в переговоры о совместных действиях против Василия. Затем, при личной встрече, старые честолюбцы договорились о полюбовном разделе империи: Фоке должна была отойти европейская ее часть, Склиру – весь Восток. Однако во время второго свидания (15 августа 987 г.) Фока арестовал Склира и посадил его в крепость под надзор своей жены, пообещав, впрочем, выполнить условия соглашения после взятия Константинополя. 14 сентября 987 г. на собрании богатых византийских магнатов и военачальников в Харсианском округе Фока был объявлен василевсом. Вся Малая Азия подчинилась ему без малейшего сопротивления. Следующим летом он уже стоял на побережье Мраморного моря, разместив часть своих войск под Хрисополем – на азиатском берегу Босфора (ныне Скутари), прямо напротив Константинополя, а с другой частью заблокировав Дарданелльский пролив в районе Абидоса.
Переговоры Василия II с Владимиром
Василий II узнал об измене Фоки не позднее июня 987 г., когда в Константинополь явился с повинной сын Склира Роман. Предотвратить надвигавшуюся катастрофу было нечем: по свидетельству Михаила Пселла, большая часть армии, в том числе ее цвет – отборные грузинские и армянские части, – перешла на сторону Фоки, которого также поддержали «самые могущественные в то время роды»; в распоряжении императора находился только немногочисленный столичный гарнизон. Тем не менее Василий не пал духом. У него еще оставался последний резерв – время, и он великолепно использовал его.
Сознавая очевидность того факта, что спасти трон может только вмешательство посторонней силы, Василий обратился за помощью к «архонту росов», прославившему свое имя рядом выдающихся побед. Больше искать защиты было просто не у кого: с болгарами у Византии шла война не на жизнь, а на смерть, печенеги же в данном случае были бесполезны с военной точки зрения, так как для того, чтобы разбить мятежников, предстояло форсировать проливы. Между тем союз с Владимиром хорошо смотрелся и с военной, и с политической стороны. Русский князь располагал сильным войском, пригодным как для сухопутных, так и для морских операций; кроме того, даже находясь в стане врагов Византии, он не был кровно заинтересован ни в гибели Василия, ни в ослаблении империи. Василий был уверен, что Владимир не откажет ему, и не ошибся.
Место и время русско-византийских переговоров в точности неизвестны. Некоторые обстоятельства отправки византийского посольства можно извлечь из одного сообщения армянского историка второй половины XI в. Степаноса Таронского113 (в исторической литературе он также часто фигурирует под своим прозвищем Асохик – Певец). Касаясь положения армянских провинций при Василии II, Степанос Таронский пишет, что в 435 г. по армянскому летоисчислению (25 марта 986 г. – 24 марта 987 г.) митрополит Севастии подверг гонению армянских священников в феме Армениак. В том же году император отправил его к болгарам для переговоров о мире. Болгарский царь желал получить в жены сестру василевса. Последний ответил притворным согласием, но, заручившись поддержкой митрополита севастийского, прибегнул к скандальному обману. Вместо багрянородной принцессы болгары получили другую женщину. Подлог был раскрыт, и разъяренные болгары в отместку сожгли митрополита как обманщика.
Сознавая очевидность того факта, что спасти трон может только вмешательство посторонней силы, Василий обратился за помощью к «архонту росов», прославившему свое имя рядом выдающихся побед. Больше искать защиты было просто не у кого: с болгарами у Византии шла война не на жизнь, а на смерть, печенеги же в данном случае были бесполезны с военной точки зрения, так как для того, чтобы разбить мятежников, предстояло форсировать проливы. Между тем союз с Владимиром хорошо смотрелся и с военной, и с политической стороны. Русский князь располагал сильным войском, пригодным как для сухопутных, так и для морских операций; кроме того, даже находясь в стане врагов Византии, он не был кровно заинтересован ни в гибели Василия, ни в ослаблении империи. Василий был уверен, что Владимир не откажет ему, и не ошибся.
Место и время русско-византийских переговоров в точности неизвестны. Некоторые обстоятельства отправки византийского посольства можно извлечь из одного сообщения армянского историка второй половины XI в. Степаноса Таронского113 (в исторической литературе он также часто фигурирует под своим прозвищем Асохик – Певец). Касаясь положения армянских провинций при Василии II, Степанос Таронский пишет, что в 435 г. по армянскому летоисчислению (25 марта 986 г. – 24 марта 987 г.) митрополит Севастии подверг гонению армянских священников в феме Армениак. В том же году император отправил его к болгарам для переговоров о мире. Болгарский царь желал получить в жены сестру василевса. Последний ответил притворным согласием, но, заручившись поддержкой митрополита севастийского, прибегнул к скандальному обману. Вместо багрянородной принцессы болгары получили другую женщину. Подлог был раскрыт, и разъяренные болгары в отместку сожгли митрополита как обманщика.