Сергей Есенин. Лирика

   Про вечный, вольный рок.
   Обоим нежит вежды
   Февральский ветерок.
 
   Но вдруг огни сверкнули...
   Залаял медный груз.
   И пал, сраженный пулей,
   Младенец Иисус.
 
   Слушайте:
   Больше нет воскресенья!
   Тело его предали погребенью:
   Он лежит
   На Марсовом
   Поле.
 
   А там, где осталась мать,
   Где ему не бывать
   Боле,
   Сидит у окошка
   Старая кошка,
   Ловит лапой луну...
 
   Ползает Мартин по полу:
   «Соколы вы мои, соколы,
   В плену вы,
   В плену!»
 
   Голос его все глуше, глуше,
   Кто-то давит его, кто-то душит,
   Палит огнем.
 
   Но спокойно звенит
   За окном,
   То погаснув, то вспыхнув
   Снова,
   Железное
   Слово:
   «Рре-эс-пу-у-ублика!»
   1917

* * *

   Не напрасно дули ветры,
   Не напрасно шла гроза.
   Кто-то тайный тихим светом
   Напоил мои глаза.
 
   С чьей-то ласковости внешней
   Отгрустил я в синей мгле
   О прекрасной, но нездешней,
   Неразгаданной земле.
 
   Не гнетет немая млечность,
   Не тревожит звездный страх.
   Полюбил я мир и вечность,
   Как родительский очаг.
 
   Все в них благостно и свято,
   Все тревожное светло.
   Плещет рдяный мак заката
   На озерное стекло.
 
   И невольно в море хлеба
   Рвется образ с языка:
   Отелившееся небо
   Лижет красного телка.
   1917

* * *

   О Русь, взмахни крылами,
   Поставь иную крепь!
   С иными именами
   Встает иная степь.
 
   По голубой долине,
   Меж телок и коров,
   Идет в златой ряднине
   Твой Алексей Кольцов.
 
   В руках – краюха хлеба,
   Уста – вишневый сок.
   И вызвездило небо
   Пастушеский рожок.
 
   За ним, с снегов и ветра,
   Из монастырских врат,
   Идет, одетый светом,
   Его середний брат.
 
   От Ветегры до Шуи
   Он избраздил весь край
   И выбрал кличку – Клюев,
   Смиренный Миколай.
 
   Монашьи мудр и ласков,
   Он весь в резьбе молвы,
   И тихо сходит пасха
   С бескудрой головы.
 
   А там, за взгорьем смолым,
   Иду, тропу тая,
   Кудрявый и веселый,
   Такой разбойный я.
 
   Долга, крута дорога,
   Несчетны склоны гор;
   Но даже с тайной Бога
   Веду я тайно спор.
 
   Сшибаю камнем месяц
   И на немую дрожь
   Бросаю, в небо свесясь,
   Из голенища нож.
 
   За мной незримым роем
   Идет кольцо других,
   И далеко по селам
   Звенит их бойкий стих.
 
   Из трав мы вяжем книги,
   Слова трясем с двух пол.
   И сродник наш, Чапыгин,
   Певуч, как снег и дол.
 
   Сокройся, сгинь ты, племя
   Смердящих снов и дум!
   На каменное темя
   Несем мы звездный шум.
 
   Довольно гнить и ноять,
   И славить взлетом гнусь —
   Уж смыла, стерла деготь
   Воспрянувшая Русь.
 
   Уж повела крылами
   Ее немая крепь!
   С иными именами
   Встает иная степь.
   1917

* * *

   Разбуди меня завтра рано,
   О моя терпеливая мать!
   Я пойду за дорожным курганом
   Дорогого гостя встречать.
 
   Я сегодня увидел в пуще
   След широких колес на лугу.
   Треплет ветер под облачной кущей
   Золотую его дугу.
 
   На рассвете он завтра промчится,
   Шапку-месяц пригнув под кустом,
   И игриво взмахнет кобылица
   Над равниною красным хвостом.
 
   Разбуди меня завтра рано,
   Засвети в нашей горнице свет.
   Говорят, что я скоро стану
   Знаменитый русский поэт.
 
   Воспою я тебя и гостя,
   Нашу печь, петуха и кров...
   И на песни мои прольется
   Молоко твоих рыжих коров.
   1917

* * *

   Нивы сжаты, рощи голы,
   От воды туман и сырость.
   Колесом за сини горы
   Солнце тихое скатилось.
 
   Дремлет взрытая дорога.
   Ей сегодня примечталось,
   Что совсем-совсем немного
   Ждать зимы седой осталось.
 
   Ах, и сам я в чаще звонкой
   Увидал вчера в тумане:
   Рыжий месяц жеребенком
   Запрягался в наши сани.
   1917

* * *

   О верю, верю, счастье есть!
   Еще и солнце не погасло.
   Заря молитвенником красным
   Пророчит благостную весть.
   О верю, верю, счастье есть.
 
   Звени, звени, златая Русь,
   Волнуйся, неуемный ветер!
   Блажен, кто радостью отметил
   Твою пастушескую грусть.
   Звени, звени, златая Русь!
 
   Люблю я ропот буйных вод
   И на волне звезды сиянье.
   Благословенное страданье,
   Благословляющий народ.
   Люблю я ропот буйных вод.
   1917

ИНОНИЯ

   Пророку Иеремии

1

   Не устрашуся гибели,
   Ни копий, ни стрел дождей, —
   Так говорит по Библии
   Пророк Есенин Сергей.
 
   Время мое приспело,
   Не страшен мне лязг кнута.
   Тело, Христово тело,
   Выплевываю изо рта.
 
   Не хочу восприять спасения
   Через муки его и крест:
   Я иное постиг учение
   Прободающих вечность звезд.
 
   Я иное узрел пришествие —
   Где не пляшет над правдой смерть.
   Как овцу от поганой шерсти, я
   Остригу голубую твердь.
 
   Подыму свои руки к месяцу,
   Раскушу его, как орех.
   Не хочу я небес без лестницы,
   Не хочу, чтобы падал снег.
 
   Не хочу, чтоб умело хмуриться
   На озерах зари лицо.
   Я сегодня снесся, как курица,
   Золотым словесным яйцом.
 
   Я сегодня рукой упругою
   Готов повернуть весь мир...
   Грозовой расплескались вьюгою
   От плечей моих восемь крыл.

2

   Лай колоколов над Русью грозный —
   Это плачут стены Кремля.
   Ныне на пики звездные
   Вздыбливаю тебя, земля!
 
   Протянусь до незримого города,
   Млечный прокушу покров.
   Даже Богу я выщиплю бороду
   Оскалом моих зубов.
 
   Ухвачу его за гриву белую
   И скажу ему голосом вьюг:
   Я иным тебя, Господи, сделаю,
   Чтобы зрел мой словесный луг!
 
   Проклинаю я дыхание Китежа
   И все лощины его дорог.
   Я хочу, чтоб на бездонном вытяже
   Мы воздвигли себе чертог.
 
   Языком вылижу на иконах я
   Лики мучеников и святых.
   Обещаю вам град Инонию,
   Где живет Божество живых!
 
   Плачь и рыдай, Московия!
   Новый пришел Индикоплов.
   Все молитвы в твоем часослове я
   Проклюю моим клювом слов.
 
   Уведу твой народ от упования,
   Дам ему веру и мощь,
   Чтобы плугом он в зори ранние
   Распахивал с солнцем нощь.
 
   Чтобы поле его словесное
   Выращало ульями злак,
   Чтобы зерна под крышей небесною
   Озлащали, как пчелы, мрак.
 
   Проклинаю тебя я, Радонеж,
   Твои пятки и все следы!
   Ты огня золотого залежи
   Разрыхлял киркою воды.
 
   Стая туч твоих, по-волчьи лающих,
   Словно стая злющих волков,
   Всех зовущих и всех дерзающих
   Прободала копьем клыков.
 
   Твое солнце когтистыми лапами
   Прокогтялось в душу, как нож.
   На реках вавилонских мы плакали,
   И кровавый мочил нас дождь.
 
   Ныне ж бури воловьим голосом
   Я кричу, сняв с Христа штаны:
   Мойте руки свои и волосы
   Из лоханки второй луны.
 
   Говорю вам – вы все погибнете,
   Всех задушит вас веры мох.
   По-иному над нашей выгибью
   Вспух незримой коровой Бог.
 
   И напрасно в пещеры селятся
   Те, кому ненавистен рев.
   Все равно – он иным отелится
   Солнцем в наш русский кров.
 
   Все равно – он спалит телением,
   Что ковало реке брега.
   Разгвоздят мировое кипение
   Золотые его рога.
 
   Новый сойдет Олимпий
   Начертать его новый лик.
   Говорю вам – весь воздух выпью
   И кометой вытяну язык.
 
   До Египта раскорячу ноги,
   Раскую с вас подковы мук...
   В оба полюса снежнорогие
   Вопьюся клещами рук.
 
   Коленом придавлю экватор
   И, под бури и вихря плач,
   Пополам нашу землю-матерь
   Разломлю, как златой калач.
 
   И в провал, отененный бездною,
   Чтобы мир весь слышал тот треск,
   Я главу свою власозвездную
   Просуну, как солнечный блеск.
 
   И четыре солнца из облачья,
   Как четыре бочки с горы,
   Золотые рассыпав обручи,
   Скатясь, всколыхнут миры.

3

   И тебе говорю, Америка,
   Отколотая половина земли, —
   Страшись по морям безверия
   Железные пускать корабли!
 
   Не отягивай чугунной радугой
   Нив и гранитом – рек.
   Только водью свободной Ладоги
   Просверлит бытие человек!
 
   Не вбивай руками синими
   В пустошь потолок небес:
   Не построить шляпками гвоздиными
   Сияние далеких звезд.
 
   Не залить огневого брожения
   Лавой стальной руды.
   Нового вознесения
   Я оставлю на земле следы.
 
   Пятками с облаков свесюсь,
   Прокопытю тучи, как лось;
   Колесами солнце и месяц
   Надену на земную ось.
 
   Говорю тебе – не пой молебствия
   Проволочным твоим лучам.
   Не осветят они пришествия,
   Бегущего овцой по горам!
 
   Сыщется в тебе стрелок еще
   Пустить в его грудь стрелу.
   Словно полымя, с белой шерсти его
   Брызнет теплая кровь во мглу.
 
   Звездами золотые копытца
   Скатятся, взбороздив нощь.
   И опять замелькает спицами
   Над чулком ее черным дождь.
 
   Возгремлю я тогда колесами
   Солнца и луны, как гром;
   Как пожар, размечу волосья
   И лицо закрою крылом.
 
   За уши встряхну я горы,
   Копьями вытяну ковыль.
   Все тыны твои, все заборы
   Горстью смету, как пыль.
 
   И вспашу я черные щеки
   Нив твоих новой сохой;
   Золотой пролетит сорокой
   Урожай над твоей страной.
 
   Новый он сбросит жителям
   Крыл колосистых звон.
   И, как жерди златые, вытянет
   Солнце лучи на дол.
 
   Новые вырастут сосны
   На ладонях твоих полей.
   И, как белки, желтые весны
   Будут прыгать по сучьям дней.
 
   Синие забрезжут реки,
   Просверлив все преграды глыб.
   И заря, опуская веки,
   Будет звездных ловить в них рыб.
 
   Говорю тебе – будет время,
   Отплещут уста громов;
   Прободят голубое темя
   Колосья твоих хлебов.
 
   И над миром с незримой лестницы,
   Оглашая поля и луг,
   Проклевавшись из сердца месяца,
   Кукарекнув, взлетит петух.

4

   По тучам иду, как по ниве, я,
   Свесясь головою вниз.
   Слышу плеск голубого ливня
   И светил тонкоклювый свист.
 
   В синих отражаюсь затонах
   Далеких моих озер.
   Вижу тебя, Инония,
   С золотыми шапками гор.
 
   Вижу нивы твои и хаты,
   На крылечке старушку мать;
   Пальцами луч заката
   Старается она поймать.
 
   Прищемит его у окошка,
   Схватит на своем горбе, —
   А солнышко, словно кошка,
   Тянет клубок к себе.
 
   И тихо под шепот речки,
   Прибрежному эху в подол,
   Каплями незримой свечки
   Капает песня с гор:
 
   «Слава в вышних Богу,
   И на земле мир!
   Месяц синим рогом
   Тучи прободил.
 
   Кто-то вывел гуся
   Из яйца звезды —
   Светлого Исуса
   Проклевать следы.
 
   Кто-то с новой верой,
   Без креста и мук,
   Натянул на небе
   Радугу, как лук.
 
   Радуйся, Сионе,
   Проливай свой свет!
   Новый в небосклоне
   Вызрел Назарет.
 
   Новый на кобыле
   Едет к миру Спас.
   Наша вера – в силе.
   Наша правда – в нас!»
   1918

ИОРДАНСКАЯ ГОЛУБИЦА

1

   Земля моя златая!
   Осенний светлый храм!
   Гусей крикливых стая
   Несется к облакам.
 
   То душ преображенных
   Несчислимая рать,
   С озер поднявшись сонных,
   Летит в небесный сад.
 
   А впереди их лебедь,
   В глазах, как роща, грусть.
   Не ты ль так плачешь в небе,
   Отчалившая Русь?
 
   Лети, лети, не бейся,
   Всему есть час и брег.
   Ветра стекают в песню,
   А песня канет в век.

2

   Небо – как колокол,
   Месяц – язык,
   Мать моя родина,
   Я – большевик.
 
   Ради вселенского
   Братства людей
   Радуюсь песней я
   Смерти твоей.
 
   Крепкий и сильный,
   На гибель твою
   В колокол синий
   Я месяцем бью.
 
   Братья-миряне,
   Вам моя песнь.
   Слышу в тумане я
   Светлую весть.

3

   Вот она, вот голубица,
   Севшая ветру на длань.
   Снова зарею клубится
   Мой луговой Иордань.
 
   Славлю тебя, голубая,
   Звездами вбитая высь.
   Снова до отчего рая
   Руки мои поднялись.
 
   Вижу вас, злачные нивы,
   С стадом буланых коней.
   С дудкой пастушеской в ивах
   Бродит апостол Андрей.
 
   И, полная боли и гнева,
   Там, на окрайне села,
   Мати пречистая дева
   Розгой стегает осла.

4

   Братья мои, люди, люди!
   Все мы, все когда-нибудь
   В тех благих селеньях будем,
   Где протоптан Млечный Путь.
 
   Не жалейте же ушедших,
   Уходящих каждый час, —
   Там на ландышах расцветших
   Лучше, чем в полях у нас.
 
   Страж любви – судьба-мздоимец —
   Счастье пестует не век.
   Кто сегодня был любимец —
   Завтра нищий человек.

5

   О новый, новый, новый,
   Прорезавший тучи день!
   Отроком солнцеголовым
   Сядь ты ко мне под плетень.
 
   Дай мне твои волосья
   Гребнем луны расчесать.
   Этим обычаем гостя
   Мы научились встречать.
 
   Древняя тень Маврикии
   Родственна нашим холмам,
   Дождиком в нивы златые
   Нас посетил Авраам.
 
   Сядь ты ко мне на крылечко,
   Тихо склонись ко плечу.
   Синюю звездочку свечкой
   Я пред тобой засвечу.
 
   Буду тебе я молиться,
   Славить твою Иордань...
   Вот она, вот голубица,
   Севшая ветру на длань.
 
   20—23 июня 1918
   Константиново

* * *

   Л. И. Кашиной
   Зеленая прическа,
   Девическая грудь,
   О тонкая березка,
   Что загляделась в пруд?
 
   Что шепчет тебе ветер?
   О чем звенит песок?
   Иль хочешь в косы-ветви
   Ты лунный гребешок?
 
   Открой, открой мне тайну
   Твоих древесных дум,
   Я полюбил печальный
   Твой предосенний шум.
 
   И мне в ответ березка:
   «О любопытный друг,
   Сегодня ночью звездной
   Здесь слезы лил пастух.
 
   Луна стелила тени,
   Сияли зеленя.
   За голые колени
   Он обнимал меня.
 
   И так, вздохнувши глубко,
   Сказал под звон ветвей:
   «Прощай, моя голубка,
   До новых журавлей».
   1918

КАНТАТА

   Спите, любимые братья.
   Снова родная земля
   Неколебимые рати
   Движет под стены Кремля.
 
   Новые в мире зачатья,
   Зарево красных зарниц...
   Спите, любимые братья,
   В свете нетленных гробниц.
 
   Солнце златою печатью
   Стражем стоит у ворот...
   Спите, любимые братья,
   Мимо вас движется ратью
   К зорям вселенский народ.
   1918

НЕБЕСНЫЙ БАРАБАНЩИК

   Л. Н. Старку

1

   Гей вы, рабы, рабы!
   Брюхом к земле прилипли вы.
   Нынче луну с воды
   Лошади выпили.
 
   Листьями звезды льются
   В реки на наших полях.
   Да здравствует революция
   На земле и на небесах!
 
   Души бросаем бомбами,
   Сеем пурговый свист.
   Что нам слюна иконная
   В наши ворота в высь?
 
   Нам ли страшны полководцы
   Белого стада горилл?
   Взвихренной конницей рвется
   К новому берегу мир.

2

   Если это солнце
   В заговоре с ними, —
   Мы его всей ратью
   На штыках подымем.
 
   Если этот месяц
   Друг их черной силы, —
   Мы его с лазури
   Камнями в затылок.
 
   Разметем все тучи,
   Все дороги взмесим.
   Бубенцом мы землю
   К радуге привесим.
 
   Ты звени, звени нам,
   Мать-земля сырая,
   О полях и рощах
   Голубого края.

3

   Солдаты, солдаты, солдаты —
   Сверкающий бич над смерчом.
   Кто хочет свободы и братства,
   Тому умирать нипочем.
 
   Смыкайтесь же тесной стеною,
   Кому ненавистен туман,
   Тот солнце корявой рукою
   Сорвет на златой барабан.
 
   Сорвет и пойдет по дорогам
   Лить зов над озерами сил —
   На тени церквей и острогов,
   На белое стадо горилл.
 
   В том зове калмык и татарин
   Почуют свой чаемый град,
   И черное небо хвостами,
   Хвостами коров вспламенят.

4

   Верьте, победа за нами!
   Новый берег недалек.
   Волны белыми когтями
   Золотой скребут песок.
 
   Скоро, скоро вал последний
   Миллионом брызнет лун.
   Сердце – свечка за обедней
   Пасхе массы и коммун.
 
   Ратью смуглой, ратью дружной
   Мы идем сплотить весь мир.
   Мы идем, и пылью вьюжной
   Тает облако горилл.
 
   Мы идем, а там, за чащей,
   Сквозь белесость и туман
   Наш небесный барабанщик
   Лупит в солнце-барабан.
   1918

* * *

   Клюеву
   Теперь любовь моя не та.
   Ах, знаю я, ты тужишь, тужишь
   О том, что лунная метла
   Стихов не расплескала лужи.
 
   Грустя и радуясь звезде,
   Спадающей тебе на брови,
   Ты сердце выпеснил избе,
   Но в сердце дома не построил.
 
   И тот, кого ты ждал в ночи,
   Прошел, как прежде, мимо крова.
   О друг, кому ж твои ключи
   Ты золотил поющим словом?
 
   Тебе о солнце не пропеть.
   В окошко не увидеть рая.
   Так мельница, крылом махая,
   С земли не может улететь.
   1918

* * *

   Закружилась листва золотая
   В розоватой воде на пруду,
   Словно бабочек легкая стая
   С замираньем летит на звезду.
 
   Я сегодня влюблен в этот вечер,
   Близок сердцу желтеющий дол.
   Отрок-ветер по самые плечи
   Заголил на березке подол.
 
   И в душе, и в долине прохлада,
   Синий сумрак – как стадо овец.
   За калиткою смолкшего сада
   Прозвенит и замрет бубенец.
 
   Я еще никогда бережливо
   Так не слушал разумную плоть.
   Хорошо бы, как ветками ива,
   Опрокинуться в розовость вод.
 
   Хорошо бы, на стог улыбаясь,
   Мордой месяца сено жевать...
   Где ты, где, моя тихая радость —
   Все любя, ничего не желать?
   1918

* * *

   По-осеннему кычет сова
   Над раздольем дорожной рани.
   Облетает моя голова,
   Куст волос золотистый вянет.
 
   Полевое, степное «ку-гу»,
   Здравствуй, мать голубая осина!
   Скоро месяц, купаясь в снегу,
   Сядет в редкие кудри сына.
 
   Скоро мне без листвы холодеть,
   Звоном звезд насыпая уши.
   Без меня будут юноши петь,
   Не меня будут старцы слушать.
 
   Новый с поля придет поэт,
   В новом лес огласится свисте.
   По-осеннему сыплет ветр,
   По-осеннему шепчут листья.
   1920

СОРОКОУСТ

   А. Мариенгофу

1

   Трубит, трубит погибельный рог!
   Как же быть, как же быть теперь нам
   На измызганных ляжках дорог?
 
   Вы, любители песенных блох,
   Не хотите ль . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
 
   Полно кротостью мордищ праздниться,
   Любо ль, не любо ль – знай бери.
   Хорошо, когда сумерки дразнятся
   И всыпают нам в толстые задницы
   Окровавленный веник зари.
 
   Скоро заморозь известью выбелит
   Тот поселок и эти луга.
   Никуда вам не скрыться от гибели,
   Никуда не уйти от врага.
   Вот он, вот он с железным брюхом,
   Тянет к глоткам равнин пятерню,
 
   Водит старая мельница ухом,
   Навострив мукомольный нюх.
   И дворовый молчальник бык,
   Что весь мозг свой на тёлок пролил,
   Вытирая о прясло язык,
   Почуял беду над полем.

2

   Ах, не с того ли за селом
   Так плачет жалостно гармоника:
   Таля-ля-ля, тили-ли-гом
   Висит над белым подоконником.
   И желтый ветер осеницы
   Не потому ль, синь рябью тронув,
   Как будто бы с коней скребницей,
   Очесывает листья с кленов.
   Идет, идет он, страшный вестник,
   Пятой громоздкой чащи ломит.
   И всё сильней тоскуют песни
   Под лягушиный писк в соломе.
   О, электрический восход,
   Ремней и труб глухая хватка,
   Се изб древенчатый живот
   Трясет стальная лихорадка!

3

   Видели ли вы,
   Как бежит по степям,
   В туманах озерных кроясь,
   Железной ноздрей храпя,
   На лапах чугунных поезд?
   А за ним
   По большой траве,
   Как на празднике отчаянных гонок,
   Тонкие ноги закидывая к голове,
   Скачет красногривый жеребенок?
 
   Милый, милый, смешной дуралей,
   Ну куда он, куда он гонится?
   Неужель он не знает, что живых коней
   Победила стальная конница?
   Неужель он не знает, что в полях
   бессиянных
   Той поры не вернет его бег,
   Когда пару красивых степных россиянок
   Отдавал за коня печенег?
   По-иному судьба на торгах перекрасила
   Наш разбуженный скрежетом плес,
   И за тысчи пудов конской кожи и мяса
   Покупают теперь паровоз.

4

   Черт бы взял тебя, скверный гость!
   Наша песня с тобой не сживется.
   Жаль, что в детстве тебя не пришлось
   Утопить, как ведро в колодце.
   Хорошо им стоять и смотреть,
   Красить рты в жестяных поцелуях, —
   Только мне, как псаломщику, петь
   Над родимой страной аллилуйя.
   Оттого-то в сентябрьскую склень
   На сухой и холодный суглинок,
   Головой размозжась о плетень,
   Облилась кровью ягод рябина.
   Оттого-то вросла тужиль
   В переборы тальянки звонкой.
   И соломой пропахший мужик
   Захлебнулся лихой самогонкой.
   1920

* * *

   Мариенгофу
   Я последний поэт деревни,
   Скромен в песнях дощатый мост.
   За прощальной стою обедней
   Кадящих листвой берез.
 
   Догорит золотистым пламенем
   Из телесного воска свеча,
   И луны часы деревянные
   Прохрипят мой двенадцатый час.
 
   На тропу голубого поля
   Скоро выйдет железный гость.
   Злак овсяный, зарею пролитый,
   Соберет его черная горсть.
 
   Не живые, чужие ладони,
   Этим песням при вас не жить!
   Только будут колосья-кони
   О хозяине старом тужить.
 
   Будет ветер сосать их ржанье,
   Панихидный справляя пляс.
   Скоро, скоро часы деревянные
   Прохрипят мой двенадцатый час!
   1920

ХУЛИГАН

   Дождик мокрыми метлами чистит
   Ивняковый помет по лугам.
   Плюйся, ветер, охапками листьев, —
   Я такой же, как ты, хулиган.
 
   Я люблю, когда синие чащи,
   Как с тяжелой походкой волы,
   Животами, листвой хрипящими,
   По коленкам марают стволы.
 
   Вот оно, мое стадо рыжее!
   Кто ж воспеть его лучше мог?
   Вижу, вижу, как сумерки лижут
   Следы человечьих ног.
 
   Русь моя, деревянная Русь!
   Я один твой певец и глашатай.
   Звериных стихов моих грусть
   Я кормил резедой и мятой.
 
   Взбрезжи, полночь, луны кувшин
   Зачерпнуть молока берез!
   Словно хочет кого придушить
   Руками крестов погост!
 
   Бродит черная жуть по холмам,
   Злобу вора струит в наш сад,
   Только сам я разбойник и хам
   И по крови степной конокрад.
 
   Кто видал, как в ночи кипит
   Кипяченых черемух рать?
   Мне бы в ночь в голубой степи
   Где-нибудь с кистенем стоять.
 
   Ах, увял головы моей куст,
   Засосал меня песенный плен.
   Осужден я на каторге чувств
   Вертеть жернова поэм.
 
   Но не бойся, безумный ветр,
   Плюй спокойно листвой по лугам.
   Не сотрет меня кличка «поэт»,
   Я и в песнях, как ты, хулиган.
   1920

ИСПОВЕДЬ ХУЛИГАНА

   Не каждый умеет петь,
   Не каждому дано яблоком
   Падать к чужим ногам.
 
   Сие есть самая великая исповедь,
   Которой исповедуется хулиган.
 
   Я нарочно иду нечесаным,
   С головой, как керосиновая лампа, на плечах.
   Ваших душ безлиственную осень
   Мне нравится в потемках освещать.
   Мне нравится, когда каменья брани
   Летят в меня, как град рыгающей грозы,
   Я только крепче жму тогда руками
   Моих волос качнувшийся пузырь.
   Так хорошо тогда мне вспоминать
   Заросший пруд и хриплый звон ольхи,
   Что где-то у меня живут отец и мать,
   Которым наплевать на все мои стихи,
   Которым дорог я, как поле и как плоть,
   Как дождик, что весной взрыхляет зеленя.
   Они бы вилами пришли вас заколоть
   За каждый крик ваш, брошенный в меня.
 
   Бедные, бедные крестьяне!
   Вы, наверно, стали некрасивыми,
   Так же боитесь Бога и болотных недр.
   О, если б вы понимали,
   Что сын ваш в России
   Самый лучший поэт.
   Вы ль за жизнь его сердцем не индевели,
   Когда босые ноги он в лужах осенних макал?
   А теперь он ходит в цилиндре
   И лакированных башмаках.
 
   Но живет в нем задор прежней вправки
   Деревенского озорника.
   Каждой корове с вывески мясной лавки
   Он кланяется издалека.
   И, встречаясь с извозчиками на площади,
   Вспоминая запах навоза с родных полей,
   Он готов нести хвост каждой лошади,
   Как венчального платья шлейф.
   Я люблю родину.
   Я очень люблю родину!
   Хоть есть в ней грусти ивовая ржавь.
   Приятны мне свиней испачканные морды
   И в тишине ночной звенящий голос жаб.
   Я нежно болен вспоминаньем детства,
   Апрельских вечеров мне снится хмарь
   и сырь.
   Как будто бы на корточки погреться
   Присел наш клен перед костром зари.
   О, сколько я на нем яиц из гнезд вороньих,
   Карабкаясь по сучьям, воровал!
   Все тот же ль он теперь, с верхушкою
   зеленой?
   По-прежнему ль крепка его кора?
 
   А ты, любимый,
   Верный пегий пес?!
   От старости ты стал визглив и слеп
   И бродишь по двору, влача обвисший хвост,
   Забыв чутьем, где двери и где хлев.
   О, как мне дороги все те проказы,
   Когда, у матери стянув краюху хлеба,
   Кусали мы с тобой ее по разу,
   Ни капельки друг другом не погребав.
 
   Я все такой же.
   Сердцем я все такой же.
   Как васильки во ржи, цветут в лице глаза.
   Стеля стихов злаченые рогожи,
   Мне хочется вам нежное сказать.
   Спокойной ночи!
   Всем вам спокойной ночи!
   Отзвенела по траве сумерек зари коса...
   Мне сегодня хочется очень
   Из окошка луну . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
 
   Синий свет, свет такой синий!
   В эту синь даже умереть не жаль.
   Ну так что ж, что кажусь я циником,
   Прицепившим к заднице фонарь!
   Старый, добрый заезженный Пегас,
   Мне ль нужна твоя мягкая рысь?
   Я пришел, как суровый мастер,
   Воспеть и прославить крыс.
   Башка моя, словно август,
   Льется бурливых волос вином.
 
   Я хочу быть желтым парусом
   В ту страну, куда мы плывем.
   1920

* * *

   Всё живое особой метой
   Отмечается с ранних пор.
   Если не был бы я поэтом,
   То, наверно, был мошенник и вор.
 
   Худощавый и низкорослый,
   Средь мальчишек всегда герой,
   Часто, часто с разбитым носом
   Приходил я к себе домой.
 
   И навстречу испуганной маме
   Я цедил сквозь кровавый рот:
   «Ничего! Я споткнулся о камень,
   Это к завтраму все заживет».
 
   И теперь вот, когда простыла
   Этих дней кипятковая вязь,
   Беспокойная, дерзкая сила
   На поэмы мои пролилась.
 
   Золотая словесная груда,
   И над каждой строкой без конца
   Отражается прежняя удаль
   Забияки и сорванца.
 
   Как тогда, я отважный и гордый,
   Только новью мой брызжет шаг...
   Если раньше мне били в морду,
   То теперь вся в крови душа.
 
   И уже говорю я не маме,
   А в чужой и хохочущий сброд:
   «Ничего! Я споткнулся о камень,
   Это к завтраму все заживет».
   1922

* * *

   Не жалею, не зову, не плачу,