Страница:
Конструктивизм утверждался в непрерывном диалоге с примордиализмом. По мере дискуссии обнаруживалось все больше и больше существенных фактов, которые были несовместимы с постулатами об изначальной данности этнических характеристик человека.
Постулатам примордиализма противоречил опыт межэтнических браков – явления, очень распространенного во все времена. Здесь в отличие от семьи с родителями, принадлежащими к одному и тому же этносу, ребенок с младенчества вовлечен в ситуацию межэтнического взаимодействия. Он оказывается перед выбором своей собственной этничности, она ему изначально не задана. Такие дети по мере своего развития все время интенсивно производят структурацию этничности, они конструируют ее для себя из всего совокупного культурного материала. Здесь – лаборатория конструктивизма на уровне отдельной семьи.
Потом такие дети попадают из семьи в другие институты этнической социализации (школа, улица, религиозное окружение и др.). Они повсеместно и постоянно испытывают и отбирают для себя этнически окрашенные ценности, предлагаемые всеми этими институтами, и таким образом непосредственно участвуют в создании своей идентичности. Кстати, как отмечают некоторые этнологи, именно дети из таких семей («этнические маргиналы»), с детства погруженные в проблему структурирования и конструирования этничности, часто становятся активными организаторами и идеологами этнической мобилизации.
Иными словами, согласно представлениям конструктивизма, этничность является социальной конструкцией, которая не имеет природных («объективных») корней. Этнос – искусственное образование, результат целенаправленной деятельности людей на всех уровнях общества. Те культурные черты, которые используются в качестве этнических символов для сплочения общности и различения ее с «чужими» (этнические маркеры), сознательно отбираются из культуры. Им придается смысл знаков принадлежности к этносу и этнической солидарности, при этом что-то отсеивается и забывается, а что-то принимается общественным сознанием и даже приобретает священный смысл. Ученые и писатели создают историю этноса, его предание и мифы, другие интеллектуалы вырабатывают национальную идеологию и осуществляют идеологическое воздействие («этнизируют массу»).
В упрощенной и огрубленной форме говорят, что этнические доктрины изобретаются элитой – писателями, учеными, политиками. Затем эта доктрина внедряется в сознание потенциальных членов этноса при помощи различных средств культурного воздействия. Так членам общности задаются их социальные роли, осуществляется «этническая мобилизация» населения. Нередко в качестве активных «этнических предпринимателей» выступают представители теневых политических или даже преступных групп, преследующих конъюнктурные цели, не отвечающие интересам общности.
В большом обзоре Э. Кисс пишет о создании ряда европейских народов в XIX веке: «Аспект искусственности в строительстве наций особенно очевиден в случае стран Восточной и Центральной Европы. Нации этого региона возникли в результате деятельности так называемых "будителей" [термин, конкретно относящийся к Чехии начала XIX века – прим. ред.] – филологов, писателей и других интеллектуалов, чья сознательная деятельность в XIX веке была направлена на формирование национальных языков и самосознания. В некоторых случаях подготовленные этими будителями языковые реформы требовали стандартизации и модернизации языков с уже сложившимися литературными традициями, в других же – требовалось создание письменного языка на основе одного из местных диалектов. Будители придумывали новые слова, составляли словари и грамматики, основывали газеты и журналы. Насколько сильным было брожение по поводу языков в Европе девятнадцатого века, видно из того, что число "стандартных" письменных языков выросло от 16 в 1800 году до 30 в 1900 году и до 53 в 1937 году…
Один из наиболее известных чешских будителей Ян Коллар происходил из семьи, говорившей на словацком диалекте, но при этом он отказывался признать самостоятельный словацкий язык (что отстаивал словацкий будитель Людовит Штур) и предлагал идею единого чехословацкого языка и единой нации. История деятельности будителей изобилует и лингвистическими парадоксами. Многие из них не могли вначале даже говорить на языках, за которые они выступали, а весьма значительная часть продолжала писать свои работы на более признанных языках. Делегаты Первого Всеславянского конгресса говорили на немецком языке, а чешский будитель Ян Коллар продолжал писать на немецком в течение всей своей жизни; многие болгарские будители также продолжали писать на греческом. Янеш Блайвайс, издатель влиятельной словенской газеты, рассчитанной на крестьян и ремесленников, согласился стать ее редактором прежде, чем сам научился говорить по-словенски».
Практика создания этнических символов и этнической идеологии показывает, что речь идет не о научно-исследовательской деятельности, а именно о конструировании, о прикладной «опытно-конструкторской разработке», которая завершается «внедрением».
12. Здесь надо сделать важное предупреждение методологического характера. Признание конструктивизма научной концепцией этничности, основанной на более верных, нежели примордиализм, предположениях и постулатах, вовсе не означает, что надо принимать и поддерживать и те политические программы, которые опираются на эту концепцию. Научное знание нейтрально по отношению к добру и злу, это всего-навсего лишь инструмент. Те, кто владеет методологией конструктивизма, оказываются сильнее тех, кто исходит из постулатов менее эффективной методологии. Но они могут применить эту силу и во вред интересам конкретной социальной или этнической общности. Знание и его идеологическое использование – вещи совершенно разные. Особенно это относится к тем проблемам, в которых знание и идеология очень сильно переплетены.
А.Г. Здравомыслов, А.А. Цуциев пишут: «Российский конструктивизм, интерпретируя этнические процессы, одновременно стремится наращивать с помощью своих интерпретаций ресурс тех из этих процессов, которые он полагает благотворными для страны. Теория вовлечена в "творческое символическое действие". Отсюда ясно, что конструктивизм предстает как теория нациестроительства – т. е. определенная идеология».
Сообщество российских интеллигентов, мыслящих этничность в понятиях конструктивизма («российский конструктивизм»), расколото в отношении того, что считать «благотворным для страны», в той же мере, что и другие сообщества.
Тем не менее, обладание силой более верного знания в целом полезно и потому, что предохраняет от неосознанных угроз. Тот факт, что принятый в советское время способ понимания и рассуждений об этничности выводился из примордиализма, разоружил наше общество и сделал его беззащитным против взрыва этничности в 80–90-е годы ХХ века, является фундаментальным независимо от политической или идеологической позиции. Если бы интеллигенция и власть рассуждали на языке конструктивизма, было бы легче предвидеть последствия многих фатальных решений и разоблачить махинации разрушительных теневых и преступных действий.
Для нас в России проблемы этничности имеют особую значимость. Мы погрузились в глубокий и затяжной кризис, из которого придется выбираться еще очень долго. Взрыв этничности, порожденный культурным и политическим кризисом перестройки, был подпитан развалом хозяйства. Грубое и даже насильственное разрушение общей мировоззренческой матрицы советского народа, глумление над символами национального самосознания и подрыв коллективной исторической памяти создали в массовом сознании провал, который мог быть заполнен только различными версиями идеологий, включающих этнические составляющие. И московские, и местные элиты, и теневые, в том числе преступные, силы в России и за ее рубежами использовали эти конъюнктурные идеологии в целях мобилизации людей для решения своих политических и экономических задач, часто разрушительных. Те, кто пытался этому сопротивляться, не имели инструментов, чтобы понять происходящее, и не имели языка, чтобы его объяснить людям.
Вызванные реформой расколы общества по социальным основаниям под давлением кризиса приобретают этническую (и региональную) окраску. Сращивание этнических и социальных характеристик – общее явление, особенно в традиционных обществах. Этнизация социальных групп (и наоборот) – важная сторона социальной динамики, которая может быть целенаправленно использована и в политических целях. М. Вебер не раз указывает на взаимосвязь этнических и социальных факторов на примере выделения евреев, в частности, в их обособлении от крестьян, составлявших до XIX века большинство населения Европы. Вебер формулирует вывод в очень жесткой форме – любая коллективная общность людей может приобрести черты этнической.
В послепетровский период России произошла вестернизация дворянского сословия – сословные различия стали принимать черты этнических. А.С. Грибоедов писал: «Если бы каким-нибудь случаем сюда занесен был иностранец, который бы не знал русской истории за целое столетие, он, конечно, заключил бы из резкой противоположности нравов, что у нас господа и крестьяне происходят от двух различных племен, которые еще не успели перемешаться обычаями и нравами».
Этнизация социальных групп происходит и сверху, и снизу. Историк А. Кустарев пишет: «Беднота способна быть этнически партикулярной [т. е. отличаться от других этнически – С.К-М], и так бывает, на самом деле, очень часто. Менее очевидно, но более интересно то, что длительное совместное проживание в условиях бедности порождает тенденцию к самоидентификации, весьма близкой к этнической (вспомним еще раз замечание Вебера об относительности различий между социальной и этнической общностью). Изоляция вследствие бедности – один из механизмов зарождения партикулярности, которая в любой момент может быть объявлена этнической».
Чем дальше развивается этот кризис и чем большие зоны сознания и обыденной жизни охватывает создаваемый реформой хаос, тем сильнее обостряется у человека потребность вновь ощутить себя частью целого, частью устойчивой социальной общности, создающей если не реальные, то хотя бы иллюзорные защиты стабильного бытия. И в этой ситуации вечного переходного периода самым доступным и очевидным ответом становится идентификация себя с этнической группой. Этническая принадлежность в обществе, столь уродливо расколотом социальными противоречиями, оказывается едва ли не единственной консолидирующей силой. Реформа генерирует и радикализует этничность в России.
Нарушение этнического равновесия вследствие интенсивных потоков миграции испытывают сейчас и Россия, и ряд других постсоветских республик. Недостаток знания и неверные представления об этничности сегодня очень дорого обходятся и мигрантам, и местному населению, и государству.
Мы не можем закрывать на это глаза в надежде, что все образуется само собой. Мы даже не можем ожидать, что эти проблемы осознает и разрешит государство – и оно, и политические партии, и все институты общества не на высоте этих проблем. Процессы возникновения, демонтажа и пересборки всей этнической структуры России носят «молекулярный» характер и протекают на всех уровнях общества. Мы все лично – их участники и действующие лица. Мы сможем овладеть этой частью нашей трагической реальности только в том случае, если все примем участие в ее изучении, трезвом осмыслении и осторожном обсуждении на всех площадках и форумах.
Лекция 5
Сохранение народа и жизнеспособность государства
Постулатам примордиализма противоречил опыт межэтнических браков – явления, очень распространенного во все времена. Здесь в отличие от семьи с родителями, принадлежащими к одному и тому же этносу, ребенок с младенчества вовлечен в ситуацию межэтнического взаимодействия. Он оказывается перед выбором своей собственной этничности, она ему изначально не задана. Такие дети по мере своего развития все время интенсивно производят структурацию этничности, они конструируют ее для себя из всего совокупного культурного материала. Здесь – лаборатория конструктивизма на уровне отдельной семьи.
Потом такие дети попадают из семьи в другие институты этнической социализации (школа, улица, религиозное окружение и др.). Они повсеместно и постоянно испытывают и отбирают для себя этнически окрашенные ценности, предлагаемые всеми этими институтами, и таким образом непосредственно участвуют в создании своей идентичности. Кстати, как отмечают некоторые этнологи, именно дети из таких семей («этнические маргиналы»), с детства погруженные в проблему структурирования и конструирования этничности, часто становятся активными организаторами и идеологами этнической мобилизации.
Иными словами, согласно представлениям конструктивизма, этничность является социальной конструкцией, которая не имеет природных («объективных») корней. Этнос – искусственное образование, результат целенаправленной деятельности людей на всех уровнях общества. Те культурные черты, которые используются в качестве этнических символов для сплочения общности и различения ее с «чужими» (этнические маркеры), сознательно отбираются из культуры. Им придается смысл знаков принадлежности к этносу и этнической солидарности, при этом что-то отсеивается и забывается, а что-то принимается общественным сознанием и даже приобретает священный смысл. Ученые и писатели создают историю этноса, его предание и мифы, другие интеллектуалы вырабатывают национальную идеологию и осуществляют идеологическое воздействие («этнизируют массу»).
В упрощенной и огрубленной форме говорят, что этнические доктрины изобретаются элитой – писателями, учеными, политиками. Затем эта доктрина внедряется в сознание потенциальных членов этноса при помощи различных средств культурного воздействия. Так членам общности задаются их социальные роли, осуществляется «этническая мобилизация» населения. Нередко в качестве активных «этнических предпринимателей» выступают представители теневых политических или даже преступных групп, преследующих конъюнктурные цели, не отвечающие интересам общности.
В большом обзоре Э. Кисс пишет о создании ряда европейских народов в XIX веке: «Аспект искусственности в строительстве наций особенно очевиден в случае стран Восточной и Центральной Европы. Нации этого региона возникли в результате деятельности так называемых "будителей" [термин, конкретно относящийся к Чехии начала XIX века – прим. ред.] – филологов, писателей и других интеллектуалов, чья сознательная деятельность в XIX веке была направлена на формирование национальных языков и самосознания. В некоторых случаях подготовленные этими будителями языковые реформы требовали стандартизации и модернизации языков с уже сложившимися литературными традициями, в других же – требовалось создание письменного языка на основе одного из местных диалектов. Будители придумывали новые слова, составляли словари и грамматики, основывали газеты и журналы. Насколько сильным было брожение по поводу языков в Европе девятнадцатого века, видно из того, что число "стандартных" письменных языков выросло от 16 в 1800 году до 30 в 1900 году и до 53 в 1937 году…
Один из наиболее известных чешских будителей Ян Коллар происходил из семьи, говорившей на словацком диалекте, но при этом он отказывался признать самостоятельный словацкий язык (что отстаивал словацкий будитель Людовит Штур) и предлагал идею единого чехословацкого языка и единой нации. История деятельности будителей изобилует и лингвистическими парадоксами. Многие из них не могли вначале даже говорить на языках, за которые они выступали, а весьма значительная часть продолжала писать свои работы на более признанных языках. Делегаты Первого Всеславянского конгресса говорили на немецком языке, а чешский будитель Ян Коллар продолжал писать на немецком в течение всей своей жизни; многие болгарские будители также продолжали писать на греческом. Янеш Блайвайс, издатель влиятельной словенской газеты, рассчитанной на крестьян и ремесленников, согласился стать ее редактором прежде, чем сам научился говорить по-словенски».
Практика создания этнических символов и этнической идеологии показывает, что речь идет не о научно-исследовательской деятельности, а именно о конструировании, о прикладной «опытно-конструкторской разработке», которая завершается «внедрением».
12. Здесь надо сделать важное предупреждение методологического характера. Признание конструктивизма научной концепцией этничности, основанной на более верных, нежели примордиализм, предположениях и постулатах, вовсе не означает, что надо принимать и поддерживать и те политические программы, которые опираются на эту концепцию. Научное знание нейтрально по отношению к добру и злу, это всего-навсего лишь инструмент. Те, кто владеет методологией конструктивизма, оказываются сильнее тех, кто исходит из постулатов менее эффективной методологии. Но они могут применить эту силу и во вред интересам конкретной социальной или этнической общности. Знание и его идеологическое использование – вещи совершенно разные. Особенно это относится к тем проблемам, в которых знание и идеология очень сильно переплетены.
А.Г. Здравомыслов, А.А. Цуциев пишут: «Российский конструктивизм, интерпретируя этнические процессы, одновременно стремится наращивать с помощью своих интерпретаций ресурс тех из этих процессов, которые он полагает благотворными для страны. Теория вовлечена в "творческое символическое действие". Отсюда ясно, что конструктивизм предстает как теория нациестроительства – т. е. определенная идеология».
Сообщество российских интеллигентов, мыслящих этничность в понятиях конструктивизма («российский конструктивизм»), расколото в отношении того, что считать «благотворным для страны», в той же мере, что и другие сообщества.
Тем не менее, обладание силой более верного знания в целом полезно и потому, что предохраняет от неосознанных угроз. Тот факт, что принятый в советское время способ понимания и рассуждений об этничности выводился из примордиализма, разоружил наше общество и сделал его беззащитным против взрыва этничности в 80–90-е годы ХХ века, является фундаментальным независимо от политической или идеологической позиции. Если бы интеллигенция и власть рассуждали на языке конструктивизма, было бы легче предвидеть последствия многих фатальных решений и разоблачить махинации разрушительных теневых и преступных действий.
Для нас в России проблемы этничности имеют особую значимость. Мы погрузились в глубокий и затяжной кризис, из которого придется выбираться еще очень долго. Взрыв этничности, порожденный культурным и политическим кризисом перестройки, был подпитан развалом хозяйства. Грубое и даже насильственное разрушение общей мировоззренческой матрицы советского народа, глумление над символами национального самосознания и подрыв коллективной исторической памяти создали в массовом сознании провал, который мог быть заполнен только различными версиями идеологий, включающих этнические составляющие. И московские, и местные элиты, и теневые, в том числе преступные, силы в России и за ее рубежами использовали эти конъюнктурные идеологии в целях мобилизации людей для решения своих политических и экономических задач, часто разрушительных. Те, кто пытался этому сопротивляться, не имели инструментов, чтобы понять происходящее, и не имели языка, чтобы его объяснить людям.
Вызванные реформой расколы общества по социальным основаниям под давлением кризиса приобретают этническую (и региональную) окраску. Сращивание этнических и социальных характеристик – общее явление, особенно в традиционных обществах. Этнизация социальных групп (и наоборот) – важная сторона социальной динамики, которая может быть целенаправленно использована и в политических целях. М. Вебер не раз указывает на взаимосвязь этнических и социальных факторов на примере выделения евреев, в частности, в их обособлении от крестьян, составлявших до XIX века большинство населения Европы. Вебер формулирует вывод в очень жесткой форме – любая коллективная общность людей может приобрести черты этнической.
В послепетровский период России произошла вестернизация дворянского сословия – сословные различия стали принимать черты этнических. А.С. Грибоедов писал: «Если бы каким-нибудь случаем сюда занесен был иностранец, который бы не знал русской истории за целое столетие, он, конечно, заключил бы из резкой противоположности нравов, что у нас господа и крестьяне происходят от двух различных племен, которые еще не успели перемешаться обычаями и нравами».
Этнизация социальных групп происходит и сверху, и снизу. Историк А. Кустарев пишет: «Беднота способна быть этнически партикулярной [т. е. отличаться от других этнически – С.К-М], и так бывает, на самом деле, очень часто. Менее очевидно, но более интересно то, что длительное совместное проживание в условиях бедности порождает тенденцию к самоидентификации, весьма близкой к этнической (вспомним еще раз замечание Вебера об относительности различий между социальной и этнической общностью). Изоляция вследствие бедности – один из механизмов зарождения партикулярности, которая в любой момент может быть объявлена этнической».
Чем дальше развивается этот кризис и чем большие зоны сознания и обыденной жизни охватывает создаваемый реформой хаос, тем сильнее обостряется у человека потребность вновь ощутить себя частью целого, частью устойчивой социальной общности, создающей если не реальные, то хотя бы иллюзорные защиты стабильного бытия. И в этой ситуации вечного переходного периода самым доступным и очевидным ответом становится идентификация себя с этнической группой. Этническая принадлежность в обществе, столь уродливо расколотом социальными противоречиями, оказывается едва ли не единственной консолидирующей силой. Реформа генерирует и радикализует этничность в России.
Нарушение этнического равновесия вследствие интенсивных потоков миграции испытывают сейчас и Россия, и ряд других постсоветских республик. Недостаток знания и неверные представления об этничности сегодня очень дорого обходятся и мигрантам, и местному населению, и государству.
Мы не можем закрывать на это глаза в надежде, что все образуется само собой. Мы даже не можем ожидать, что эти проблемы осознает и разрешит государство – и оно, и политические партии, и все институты общества не на высоте этих проблем. Процессы возникновения, демонтажа и пересборки всей этнической структуры России носят «молекулярный» характер и протекают на всех уровнях общества. Мы все лично – их участники и действующие лица. Мы сможем овладеть этой частью нашей трагической реальности только в том случае, если все примем участие в ее изучении, трезвом осмыслении и осторожном обсуждении на всех площадках и форумах.
Лекция 5
Демонтаж народа
Наше государство и общество переживают длительный глубокий кризис, но до сих пор нет ясного изложения его природы. Общество больно, но каков диагноз?
Чаще всего на первый план выдвигается описание социальных последствий кризиса – захирело хозяйство, много бедных, трудно прокормить ребенка. Но почти очевидно, что это следствие какой-то более глубокой причины. Да, меняется состояние стабильных ранее социальных групп (например, идет деклассирование рабочего класса), но разве можно этим объяснить противостояние на Украине или войну в Чечне, пассивность большинства и его равнодушное отношение и к приватизации, и к перераспределению доходов?
Надо преодолеть ограничения подходов, загоняющих всю жизнь общества за узкие рамки интересов социальных групп, и посмотреть, что происходит со всей системой связей, объединяющих людей в общности, а их – в общество. Тогда мы сразу увидим, что гораздо более фундаментальными, нежели классовые (социальные) отношения, являются связи, соединяющие людей в народ, т. е., связи в основном этнические.
При таком взгляде главная причина нашего состояния видится в том, что за двадцать лет демонтирован, «разобран» главный субъект нашей истории, создатель и хозяин страны – народ. Все остальное – следствия. И пока народ не будет вновь собран, пока его расчлененные части не будут окроплены «мертвой водой», а «живая вода» не вернет ему надличностных памяти, разума и воли, не может быть выхода из этого кризиса. Не кризис это, а Смута, особая национальная болезнь, которая нефтедолларами и ОМОНом не лечится.
Идея разборки и создания народов нам непривычна, поскольку нам внушили, будто общество развивается по таким же законам, как и природа. Мол, зарождаются в природе виды растений и животных, так же естественно зарождаются и развиваются народы у людей. В действительности все сообщества людей складываются в ходе их сознательной деятельности, они проектируются и конструируются. Это – явления культуры, а не природы. Об этом мы начали говорить в прошлой лекции.
Надо ли понимать термин демонтаж народа как метафору, как будто народ разбирают, как машину? Если сравнивать с машиной, то да, это метафора. А если считать машину всего лишь наглядным и не слишком сложным примером системы, то слова демонтаж народа придется принять как нормальный технический термин. Потому что народ – именно система, в которой множество элементов (личностей, семей, общностей разного рода) соединены множеством типов связей так, что целое обретает новые качества, несводимые к качествам его частей. Общество — тоже система, но структурированная существенно иначе, нежели народ. Об обществе и его состоянии будем говорить позже.
Связи, соединяющие людей в народ, поддаются исследованию и целенаправленному воздействию. Раз так, можно создать и технологии такого воздействия. Эти технологии создавались с момента возникновения народа и государства – в рамках традиционного «ремесленного» знания. Теперь они создаются и совершенствуются на научной основе. Если есть технологии воздействия на связи между людьми, значит, народ можно «разобрать», демонтировать – так же, как на наших глазах был демонтирован рабочий класс или научно-техническая интеллигенция постсоветской России. Ничего мистического в этом нет, надо просто знать, как устроены те или иные связи, собирающие людей в сплоченные общности разного типа.
Если какая-то технологически продвинутая и имеющая ресурсы сила производит демонтаж народа нашей страны, то исчезает общая воля, а значит, теряет силу и государство – государство остается без народа. При этом ни образованный слой, мыслящий в понятиях классового подхода, ни политические партии, «нарезанные» по принципу социальных интересов, этого даже не замечают. В их когнитивных структурах (понятийном аппарате, запасе значимых фактов и теоретических моделей) эти процессы не видны.
Бывало ли такое, чтобы народы «разбирали», чтобы угасали их память, разум и воля? Не просто бывало, а и всегда было главной или вспомогательной причиной национальных катастроф, поражений, даже исчезновения больших стран, империй, народов. В большинстве случаев нам неизвестны причины таких катастроф, историки лишь строят их версии. Сами же современники бывают слишком потрясены и подавлены бедствиями момента, чтобы вникнуть в суть происходящего.
Почему римляне равнодушно отдали свою империю и великий город варварам, которые в техническом и организационном плане стояли гораздо ниже римских инженеров, военных и администраторов? О производительных силах и говорить нечего. Куда делась империя скифов, соединившая земли от Алтая до Дуная? Как собрались монголы в огромный народ с огромным творческим потенциалом и почему он был «разобран» всего через триста лет? Почему русские, за короткий срок построившие державное Московское царство и присоединившие Сибирь, в начале XVII века пережили приступ самоотречения, посадили себе на престол авантюриста, а царь прятался от польских патрулей где-то в костромских болотах?
Почему, наконец, великая Российская империя в феврале 1917 года, по выражению В.В. Розанова, «слиняла в два дня»? Кучка петербургских масонов виновата? Да масоны всего лишь воткнули нож в спину обессилевшим «самодержавию, православию и народности». И бессилие это готовилось, уже на стадии необратимой деградации, целых десять лет. Это описано даже в стихах того времени, например, у Александра Блока. 24 июля 1908 года он написал:
Как любая большая система, народ может или развиваться и обновляться, или деградировать. Стоять на месте он не может, застой означает распад соединяющих его связей. Если это болезненное состояние возникает в момент большого противостояния с внешними силами (в условиях горячей или холодной войны), то оно непременно будет использовано противником, и всегда у него найдутся союзники внутри народа: какие-то курбские, масоны, диссиденты, сепаратисты и пр. Посмотрите сегодня на Ливию или Сирию.
И едва ли не главный удар будет направлен как раз на тот механизм, что скрепляет народ. Повреждение этого механизма, по возможности глубокая разборка народа – одно из важных средств войны во все времена. В наше время в западных армиях возник даже особый род войск – для ведения информационно-психологической войны. Но мы в это не верили и на уроках прошлого не учились.
Раньше и сами «люди из народа», и государи это прекрасно знали и о сохранении народа как целого непрерывно пеклись, охраняли его связность. Потом мы увлеклись западными экспортными идеями: одни уперлись в идею классов, другие – в идею гражданского общества. О народе просто забыли. У нас даже мало кто знает, когда возник русский народ и каким образом он был собран. Не учили этому в школе и не надоумили задуматься самим. Спросите об этом студентов – большинство даже удивится таким вопросам.
О том, как собираются народы, какими связями соединяются в них люди, какие механизмы непрерывно «прядут» эти нити, нужно читать целый курс, хотя все это изложено в учебниках современной научной этнологии. Но здесь мы примем, как факт, что во второй половине XX века народ «исторической России» (и всех ее союзных республик, включая РСФСР), существовал как советский народ. Когда с середины 1970-х годов Запад (как противник СССР в холодной войне) начал большую программу, определенно направленную на демонтаж советского народа, наше общество и государство восприняли эту весть как обычную буржуазную пропаганду. В целом это не вызвало беспокойства даже в защитных службах государства. «Броня крепка и танки наши быстры», а с такой-то угрозой, конечно же, без труда справится ведомство Суслова.
В момент смены поколений (1980-е годы) была предпринята форсированная операция. Разрушению духовного и психологического каркаса советского народа была посвящена большая культурная программа. Демонтаж народа проводился сознательно, целенаправленно и с применением сильных технологий. Предполагалось, что в ходе реформ удастся создать новый народ, с иными качествами («новые русские», теперь говорят «средний класс»). Это и был бы демос, который должен был получить всю власть и собственность. Ведь демократия – это власть демоса, а гражданское общество – «республика собственников»! «Старые русские» («совки»), утратив статус народа, были бы переведены в разряд охлоса, лишенного собственности и прав.
Выполнение этой программы свелось к холодной гражданской войне государства и этого наспех сколоченного нового народа («новых русских») со старым (советским) народом. Новый народ был все это время вблизи от рычагов власти. Против большинства населения (старого народа) применялись средства информационно-психологической и экономической войны.
Экономическая война внешне выразилась в лишении народа его общественной собственности («приватизация земли и промышленности), а также личных сбережений. Это привело к кризису народного хозяйства и утрате социального статуса огромными массами рабочих, технического персонала и квалифицированных работников села. Резкое обеднение и резкое обогащение привели к изменению образа жизни (типа потребления, профиля потребностей, доступа к образованию и здравоохранению, характера жизненных планов) всего населения. Это означало глубокое изменение в материальной культуре народа и разрушало его мировоззренческое ядро.
Воздействие на массовое сознание в информационно-психологической войне имело целью непосредственное разрушение культурного ядра народа. Был произведен демонтаж исторической памяти, причем на очень большую глубину, опорочены или осмеяны символы, скреплявшие национальное самосознание, в людях разжигалось антигосударственное чувство, неприязнь к главным институтам государства: власти, армии, школе, даже Академии наук.
В результате экономической и информационно-психологической войн была размонтирована ««центральная матрица» мировоззрения, население утратило целостную систему ценностных координат. Сдвиги и в сознании, и в образе жизни были инструментами демонтажа того народа, который составлял общество и на согласии которого держалась легитимность советской государственности. Защитные системы советского государства и общества не нашли адекватного ответа на новый исторический вызов. К 1991 году советский народ был в большой степени «рассыпан» – осталась масса людей, лишенных национальной информационной системы и не обладавших «надличностным» сознанием и коллективной волей. Эта масса людей утратила связную картину мира и способность к логическому мышлению, выявлению причинно-следственных связей.
Социологи пишут: «В 1992–2002 гг. по общероссийской выборке фиксировались изменения в социальном самоопределении российских граждан или ответах на вопрос, кого опрашиваемые считают «своими» группами и общностями… Ближайшее окружение – семья, друзья, коллеги – образует устойчивый базовый комплекс социального самоопределения. Идентификации с бо́льшими общностями нестабильны… Главными ресурсами выживания остаются персональные сети взаимодействия, поскольку только знакомые и близкие вызывают доверие и чувство защищенности» [47].
В этом состоянии у населения России отсутствует ряд качеств народа, необходимых для выработки проекта и для организации действий в защиту хотя бы своего права на жизнь. Можно говорить, что народ болен и лишен дееспособности, как бывает ее лишен больной человек, который еще вчера был зорким, сильным и энергичным.
Как уже было сказано, за вторую половину ХХ века процесс разборки и строительства народов стал предметом исследований и технологических разработок, основанных на развитой науке. Население собирается в народ на общей мировоззренческой матрице (вокруг общего «культурного ядра»). Ее надо постоянно строить, обновлять, «ремонтировать». Но против нее можно и совершать диверсии – подтачивать, подпиливать, взрывать.
У государства с подорванным «культурным ядром» резко ослаблен суверенитет. Власть в нем легко свергается просто при помощи спектакля, построенного на голом отрицании и возбуждении эмоций. Это показали «оранжевые революции». Свержение государств и уничтожение народов происходит сегодня не в ходе классовых революций и межгосударственных войн, а посредством искусственного создания и стравливания этносов. Бесполезно пытаться защититься от этих новых типов революции и войны марксистскими или либеральными заклинаниями.
Чаще всего на первый план выдвигается описание социальных последствий кризиса – захирело хозяйство, много бедных, трудно прокормить ребенка. Но почти очевидно, что это следствие какой-то более глубокой причины. Да, меняется состояние стабильных ранее социальных групп (например, идет деклассирование рабочего класса), но разве можно этим объяснить противостояние на Украине или войну в Чечне, пассивность большинства и его равнодушное отношение и к приватизации, и к перераспределению доходов?
Надо преодолеть ограничения подходов, загоняющих всю жизнь общества за узкие рамки интересов социальных групп, и посмотреть, что происходит со всей системой связей, объединяющих людей в общности, а их – в общество. Тогда мы сразу увидим, что гораздо более фундаментальными, нежели классовые (социальные) отношения, являются связи, соединяющие людей в народ, т. е., связи в основном этнические.
При таком взгляде главная причина нашего состояния видится в том, что за двадцать лет демонтирован, «разобран» главный субъект нашей истории, создатель и хозяин страны – народ. Все остальное – следствия. И пока народ не будет вновь собран, пока его расчлененные части не будут окроплены «мертвой водой», а «живая вода» не вернет ему надличностных памяти, разума и воли, не может быть выхода из этого кризиса. Не кризис это, а Смута, особая национальная болезнь, которая нефтедолларами и ОМОНом не лечится.
Идея разборки и создания народов нам непривычна, поскольку нам внушили, будто общество развивается по таким же законам, как и природа. Мол, зарождаются в природе виды растений и животных, так же естественно зарождаются и развиваются народы у людей. В действительности все сообщества людей складываются в ходе их сознательной деятельности, они проектируются и конструируются. Это – явления культуры, а не природы. Об этом мы начали говорить в прошлой лекции.
Надо ли понимать термин демонтаж народа как метафору, как будто народ разбирают, как машину? Если сравнивать с машиной, то да, это метафора. А если считать машину всего лишь наглядным и не слишком сложным примером системы, то слова демонтаж народа придется принять как нормальный технический термин. Потому что народ – именно система, в которой множество элементов (личностей, семей, общностей разного рода) соединены множеством типов связей так, что целое обретает новые качества, несводимые к качествам его частей. Общество — тоже система, но структурированная существенно иначе, нежели народ. Об обществе и его состоянии будем говорить позже.
Связи, соединяющие людей в народ, поддаются исследованию и целенаправленному воздействию. Раз так, можно создать и технологии такого воздействия. Эти технологии создавались с момента возникновения народа и государства – в рамках традиционного «ремесленного» знания. Теперь они создаются и совершенствуются на научной основе. Если есть технологии воздействия на связи между людьми, значит, народ можно «разобрать», демонтировать – так же, как на наших глазах был демонтирован рабочий класс или научно-техническая интеллигенция постсоветской России. Ничего мистического в этом нет, надо просто знать, как устроены те или иные связи, собирающие людей в сплоченные общности разного типа.
Если какая-то технологически продвинутая и имеющая ресурсы сила производит демонтаж народа нашей страны, то исчезает общая воля, а значит, теряет силу и государство – государство остается без народа. При этом ни образованный слой, мыслящий в понятиях классового подхода, ни политические партии, «нарезанные» по принципу социальных интересов, этого даже не замечают. В их когнитивных структурах (понятийном аппарате, запасе значимых фактов и теоретических моделей) эти процессы не видны.
Бывало ли такое, чтобы народы «разбирали», чтобы угасали их память, разум и воля? Не просто бывало, а и всегда было главной или вспомогательной причиной национальных катастроф, поражений, даже исчезновения больших стран, империй, народов. В большинстве случаев нам неизвестны причины таких катастроф, историки лишь строят их версии. Сами же современники бывают слишком потрясены и подавлены бедствиями момента, чтобы вникнуть в суть происходящего.
Почему римляне равнодушно отдали свою империю и великий город варварам, которые в техническом и организационном плане стояли гораздо ниже римских инженеров, военных и администраторов? О производительных силах и говорить нечего. Куда делась империя скифов, соединившая земли от Алтая до Дуная? Как собрались монголы в огромный народ с огромным творческим потенциалом и почему он был «разобран» всего через триста лет? Почему русские, за короткий срок построившие державное Московское царство и присоединившие Сибирь, в начале XVII века пережили приступ самоотречения, посадили себе на престол авантюриста, а царь прятался от польских патрулей где-то в костромских болотах?
Почему, наконец, великая Российская империя в феврале 1917 года, по выражению В.В. Розанова, «слиняла в два дня»? Кучка петербургских масонов виновата? Да масоны всего лишь воткнули нож в спину обессилевшим «самодержавию, православию и народности». И бессилие это готовилось, уже на стадии необратимой деградации, целых десять лет. Это описано даже в стихах того времени, например, у Александра Блока. 24 июля 1908 года он написал:
После 1907 года, когда старая государственность не смогла вобрать в себя энергию революции, а просто подавила ее, кое с какими косметическими улучшениями, начался быстрый демонтаж старого имперского народа – и в феврале 1917 года полк личной охраны государя, набранный исключительно из георгиевских кавалеров, нацепил красные банты.
Что делать! Ведь каждый старался
Свой собственный дом отравить,
Все стены пропитаны ядом,
И негде главы приклонить!
И, пьяные, с улицы смотрим,
Как рушатся наши дома.
Как любая большая система, народ может или развиваться и обновляться, или деградировать. Стоять на месте он не может, застой означает распад соединяющих его связей. Если это болезненное состояние возникает в момент большого противостояния с внешними силами (в условиях горячей или холодной войны), то оно непременно будет использовано противником, и всегда у него найдутся союзники внутри народа: какие-то курбские, масоны, диссиденты, сепаратисты и пр. Посмотрите сегодня на Ливию или Сирию.
И едва ли не главный удар будет направлен как раз на тот механизм, что скрепляет народ. Повреждение этого механизма, по возможности глубокая разборка народа – одно из важных средств войны во все времена. В наше время в западных армиях возник даже особый род войск – для ведения информационно-психологической войны. Но мы в это не верили и на уроках прошлого не учились.
Раньше и сами «люди из народа», и государи это прекрасно знали и о сохранении народа как целого непрерывно пеклись, охраняли его связность. Потом мы увлеклись западными экспортными идеями: одни уперлись в идею классов, другие – в идею гражданского общества. О народе просто забыли. У нас даже мало кто знает, когда возник русский народ и каким образом он был собран. Не учили этому в школе и не надоумили задуматься самим. Спросите об этом студентов – большинство даже удивится таким вопросам.
О том, как собираются народы, какими связями соединяются в них люди, какие механизмы непрерывно «прядут» эти нити, нужно читать целый курс, хотя все это изложено в учебниках современной научной этнологии. Но здесь мы примем, как факт, что во второй половине XX века народ «исторической России» (и всех ее союзных республик, включая РСФСР), существовал как советский народ. Когда с середины 1970-х годов Запад (как противник СССР в холодной войне) начал большую программу, определенно направленную на демонтаж советского народа, наше общество и государство восприняли эту весть как обычную буржуазную пропаганду. В целом это не вызвало беспокойства даже в защитных службах государства. «Броня крепка и танки наши быстры», а с такой-то угрозой, конечно же, без труда справится ведомство Суслова.
В момент смены поколений (1980-е годы) была предпринята форсированная операция. Разрушению духовного и психологического каркаса советского народа была посвящена большая культурная программа. Демонтаж народа проводился сознательно, целенаправленно и с применением сильных технологий. Предполагалось, что в ходе реформ удастся создать новый народ, с иными качествами («новые русские», теперь говорят «средний класс»). Это и был бы демос, который должен был получить всю власть и собственность. Ведь демократия – это власть демоса, а гражданское общество – «республика собственников»! «Старые русские» («совки»), утратив статус народа, были бы переведены в разряд охлоса, лишенного собственности и прав.
Выполнение этой программы свелось к холодной гражданской войне государства и этого наспех сколоченного нового народа («новых русских») со старым (советским) народом. Новый народ был все это время вблизи от рычагов власти. Против большинства населения (старого народа) применялись средства информационно-психологической и экономической войны.
Экономическая война внешне выразилась в лишении народа его общественной собственности («приватизация земли и промышленности), а также личных сбережений. Это привело к кризису народного хозяйства и утрате социального статуса огромными массами рабочих, технического персонала и квалифицированных работников села. Резкое обеднение и резкое обогащение привели к изменению образа жизни (типа потребления, профиля потребностей, доступа к образованию и здравоохранению, характера жизненных планов) всего населения. Это означало глубокое изменение в материальной культуре народа и разрушало его мировоззренческое ядро.
Воздействие на массовое сознание в информационно-психологической войне имело целью непосредственное разрушение культурного ядра народа. Был произведен демонтаж исторической памяти, причем на очень большую глубину, опорочены или осмеяны символы, скреплявшие национальное самосознание, в людях разжигалось антигосударственное чувство, неприязнь к главным институтам государства: власти, армии, школе, даже Академии наук.
В результате экономической и информационно-психологической войн была размонтирована ««центральная матрица» мировоззрения, население утратило целостную систему ценностных координат. Сдвиги и в сознании, и в образе жизни были инструментами демонтажа того народа, который составлял общество и на согласии которого держалась легитимность советской государственности. Защитные системы советского государства и общества не нашли адекватного ответа на новый исторический вызов. К 1991 году советский народ был в большой степени «рассыпан» – осталась масса людей, лишенных национальной информационной системы и не обладавших «надличностным» сознанием и коллективной волей. Эта масса людей утратила связную картину мира и способность к логическому мышлению, выявлению причинно-следственных связей.
Социологи пишут: «В 1992–2002 гг. по общероссийской выборке фиксировались изменения в социальном самоопределении российских граждан или ответах на вопрос, кого опрашиваемые считают «своими» группами и общностями… Ближайшее окружение – семья, друзья, коллеги – образует устойчивый базовый комплекс социального самоопределения. Идентификации с бо́льшими общностями нестабильны… Главными ресурсами выживания остаются персональные сети взаимодействия, поскольку только знакомые и близкие вызывают доверие и чувство защищенности» [47].
В этом состоянии у населения России отсутствует ряд качеств народа, необходимых для выработки проекта и для организации действий в защиту хотя бы своего права на жизнь. Можно говорить, что народ болен и лишен дееспособности, как бывает ее лишен больной человек, который еще вчера был зорким, сильным и энергичным.
Как уже было сказано, за вторую половину ХХ века процесс разборки и строительства народов стал предметом исследований и технологических разработок, основанных на развитой науке. Население собирается в народ на общей мировоззренческой матрице (вокруг общего «культурного ядра»). Ее надо постоянно строить, обновлять, «ремонтировать». Но против нее можно и совершать диверсии – подтачивать, подпиливать, взрывать.
У государства с подорванным «культурным ядром» резко ослаблен суверенитет. Власть в нем легко свергается просто при помощи спектакля, построенного на голом отрицании и возбуждении эмоций. Это показали «оранжевые революции». Свержение государств и уничтожение народов происходит сегодня не в ходе классовых революций и межгосударственных войн, а посредством искусственного создания и стравливания этносов. Бесполезно пытаться защититься от этих новых типов революции и войны марксистскими или либеральными заклинаниями.
Сохранение народа и жизнеспособность государства
Внешние атрибуты державы, и вообще независимой страны, – сильная государственность и наличие национального проекта, понятого и поддержанного большинством общества. Но за ними стоит главное – существование народа. В народе, в отличие от населения, люди, семьи, общности связаны так, что «целое больше суммы частей». Здесь возникает мнение народное, народная сила, которых нет даже в сотнях миллионов «свободных индивидов», они – как куча песка.