Сергей Головачев. Дым небес

   Коридор опустел, в нём никого нет. Эмма подходит к окну и смотрит вниз. Она видит, как из парадного подъезда выходит на крыльцо Мария. Спустившись по ступенькам с крыльца, она выходит за ворота на улицу и, надев тёмные очки, сразу же сворачивает налево.
   Эмма неожиданно для самой себя бросается вниз по лестнице, выскакивает из школы и устремляется вслед за Готикой.
   Та ещё не успела уйти далеко.
   – Мария! – зовёт её Эмма.
   Готическая девушка продолжает идти, словно не слышит её. Она выглядит довольно странно для такого тёплого предмайского дня. Её чёрное длиннополое пальто, хотя и расстёгнуто нараспашку, но воротник поднят вверх, словно она зябнет от холода.
   – Мария! – громче зовёт Эмма, идя вслед за ней.
   Острые концы воротника, устремлённые вверх, словно шпили готического собора, лишний раз подчёркивают её стиль. На ногах – чёрные ботинки «стилы» с высокой шнуровкой. На боку болтается чёрная сумка, ремешок которой перекинут через плечо.
   – Мария!
   Но та не оборачивается, словно глухая, и продолжает идти своей демонстративной независимой походкой, не замечая никого и ничего вокруг.
   – Мара! – почти кричит Эмма, догоняя её.
   На своё готическое имя Мария, наконец, отзывается и оборачивается.
   – Что? – вынимает она из уха наушник, в котором гремит музыка.
   Чёрные очки и наушники мп3-плейера позволяют ей полностью отключаться от внешнего мира.
   – Ты что, не слышала, что я тебя зову?
   – Слышала.
   – Чего ж не оборачивалась.
   – Я думала, это не меня.
   Эмма пытается увидеть её глаза за тёмными стёклами и не может придумать ничего лучшего, чем спросить:
   – А ты сейчас куда идёшь?
   Невинный, на первый взгляд вопрос явно смущает готическую девушку. Замявшись, она снимает очки, а затем водружает их себе на волосы.
   – Да так, в одно место…
   – Домой?
   – Нет.
   В распахе пальто видна ажурная чёрная блузка с жабо и рюшами и узкие чёрные джинсы, перехваченные ремнём. На шее у Готики – шипованый ошейник, явно намекающий всем, что к ней лучше не обращаться с глупыми вопросами.
   – А можно я с тобой немного пройдусь?
   Готика удивлённо пожимает плечами.
   – Можно, если немного.
   Они идут рядом. Эмма не знает, о чём ещё спросить. Разговор как-то не клеится.
   – А что ты сейчас слушаешь?
   – Музыку.
   – А правда, что ты любишь ходить на кладбище? – спрашивает Эмма.
   – Правда.
   – И ты ходишь туда одна?
   – Одна. Пока ещё не нашлось желающих составить мне компанию. Особенно ночью.
   – Что, ты и ночью там бываешь?
   – А днём там неинтересно. Слишком много народа. Зато ночью такой кайф. Представь, светит луна. Повсюду кресты и звёзды. Запах сырой земли, ветер, завывающий в деревьях, листва, шуршащая под ногами. Единственное место, где можно спокойно подумать о смысле жизни и смерти.
   – А на какое кладбище ты ходишь?
   – В последнее время я обожаю бывать на Зверинецком. А так, я обошла уже почти все: и Байковое, и Берковцы и Лукьяновское…
   – Знаешь, если ты сейчас идёшь туда, я могла бы составить тебе компанию.
   – Спасибо, конечно…за компанию, – подчёркивает Мара и вновь вынимает наушник из уха. – Но сейчас я иду не туда.
   – А куда?
   Мара останавливается.
   – Тебе туда нельзя.
   – Да, ладно. Я чё, маленькая? – обижается Эмма.
   – Нет, – серьёзно отвечает Мара. – Но тебе туда нельзя.
   – Скажи хоть, куда?
   Мара молча качает головой: нет.
   Эмма смотрит на неё умоляющим взглядом.
   Мария внимательно смотрит на неё и неожиданно открывает ей свою тайну:
   – Я иду на Девичью.
   – Но туда же нельзя! – вырывается у Эммы.
   – Вот. А о чём я тебе только что говорила?
   – Ты ходишь на Девичью? – ошарашено переспрашивает Эмма.
   – Только никому об этом не говори, ладно?
   – Никому, клянусь. И тебе там не страшно?
   – Не-а.
   – Ну ты даёшь! А как же Дымный Бес?
   – А он мне пофигу.
   – Но там же девушки пропадают!
   – Как видишь, я до сих пор ещё не пропала. И потом…я давно уже никого и ничего не боюсь.

Хочешь я буду твоей подругой?

   – А я вот всего боюсь, – заявляет Эмма. – Я страшная трусиха.
   – Да, я это заметила, – усмехается Мара.
   – Хотя, когда случается то, чего боишься, это оказывается совсем не страшно, – философски замечает Эмма.
   – Это точно! – пылко поддерживает её Мара.
   Ободрённая реакцией своей новой знакомой, Эмма продолжает:
   – Я, например, уже несколько раз умирала.
   – Ты? – приходит черёд удивляться готической девушке.
   Эмма молча задирает рукав кофточки и показывает поперечные шрамы на внутренней стороне запястья.
   – А из-за чего ты всё это делаешь?
   – Да так.
   – Колись уже, раз начала.
   – Ну, короче, жизнь – дерьмо… потому что.
   – Ясно, а на самом деле?
   – Ну, короче, я не знаю, почему так делаю, – серьёзно отвечает Эмма. – Умом я понимаю, конечно, чем это может закончиться. Но кто-то иной словно подталкивает меня. Это какое-то наваждение. Понимаешь…Мне сегодня даже хотелось… прыгнуть вниз.
   – Что, без всякой причины?
   – Ну почему без причины? Из-за любви, ясное дело, – горестно вздыхает Эмма и добавляет, – неразделенной.
   – К этому монстру? – уточняет Мара.
   – Ага. Я на него запала, а он меня забанил.
   – За что?
   – За то, что я курю. Лучше бы сам пил, да курил. Может быть, тогда бы и разрешал мне всё.
   – А мне зато никто ничего не запрещает, – хвалится Мара, – что хочу, то и делаю.
   – Классно тебе. У тебя, случайно, не будет сигаретки?
   – А я не курю.
   – Как это? – недоумевает Эмма.
   – А вот так. Как видишь, не сложилось.
   – Чё, серьёзно?
   – Серьёзно. Со мной ведь никто не дружит. Вот и некому было научить.
   – А пиво хоть пьёшь?
   – Даже не пробовала ни разу.
   – Да, ладно. Так не бывает.
   – Бывает. Я ненавижу пиво и водку!
   – Ну ты даёшь! Может, скажешь ещё, ни разу ни с кем не целовалась?
   – Нет, – коротко отвечает Мария.
   – А про тебя говорят, что ты чуть ли не трахаешься со всеми на могилах.
   – Я слышала, что про меня говорят. Поэтому и избавила себя от общения со всеми, чтобы этого не слышать.
   Мара демонстративно ускоряет шаг. Эмма догоняет её.
   – Мара, извини, я не хотела тебя обидеть. Просто я хотела о тебе больше узнать. Ведь о готах всякое болтают… и что у них постоянная депрессия…
   – Сейчас у всех великая депрессия, – недовольно отвечает Мария.
   – Ну, это точно, – соглашается Эмма, останавливаясь возле табачного киоска, – подожди секунду.
   Наклонившись к окошку, она требует:
   – Пачку Давидова.
   – А тебе 18 есть? – спрашивает киоскёрша.
   – А чё, я так молодо выгляжу? Женщина, вы что? Я школу уже давно закончила. И на сигареты, по крайней мере, могу себе заработать.
   На тарелочке в окошке без дальнейших разговоров появляется пачка сигарет. Эмма тут же раскрывает её, вынимает сигарету, щёлкает зажигалкой и закуривает. Они идут дальше.
   – А у тебя из-за чего депрессия? – продолжает Эмма прерванный разговор. – Тоже из-за любви?
   – Скорей, из-за её отсутствия. Из-за того, что я никому не нужна! – резко отвечает Мара.
   – Как это никому не нужна? А родителям?
   – Отец бросил меня, когда мне было полгода, и с тех пор ни разу не заявился. А мать с тех пор бухает по-чёрному. И на меня ноль внимания, как будто я ей неродная. И зачем она меня только рожала? Тем более, что я её не просила.
   – А как же… всё это? – кивает Эмма на дорогостоящее готическое обмундирование Мары-Марии.
   – Это всё бабушка. Она единственная, кто ни в чём мне не отказывает.
   Они сворачивают на улицу Столетова, деревенскую улочку, до сих пор ещё незаасфальтированную, на которой старые хибары за покосившимися деревянными оградами соседствуют с крутыми особняками за высокими кирпичными заборами.
   – А мне нравится твой готический стиль. Тебе, кстати, очень идёт быть готкой, – переводит Эмма тему.
   – Во-первых, не готкой, а готессой, – покоробившись, поправляет её Мара-Мария. Её всегда коробит, когда она слышит слово «готка» в свой адрес. – А, во-вторых, разве по мне не видно, что я чёрное чмо, и все, кому не лень, только и делают, что называют меня чёрным чмо?
   – Просто тебя никто не понимает.
   – Это точно. Со мной ведь никто и не дружит, у меня никого нет: ни друзей, ни подруг. Мне ни с кем неинтересно. Все такие тупые… Я не про тебя, – спохватывается она.
   Эмма неожиданно прерывает её:
   – А хочешь, я буду твоей подругой?
   Мария благодарно кивает. В левом глазу её неожиданно вспыхивает слезинка. Она тут же вытирает её рукой. Готессам непозволительно плакать, в отличие от эмочек. Эмма замечает характерное движение рукой и улыбается.
   – Жаль, что со мной нет моего розового платочка.
   – Да это мне так …что-то…
   – А знаешь, – предлагает Эмма, – если хочешь… я могу с тобой туда пойти.
   – Нет, – останавливается Мара-Мария. – Тебе туда нельзя. Что скажут твои родители?
   – Отец ничего не скажет. Потому что у меня его тоже нет. А мать пашет в две смены. Ей тоже не до меня. Ей лишь бы денег заработать.
   – Нет. Тебе лучше вернуться. Я не могу взять на себя ответственность за тебя. Там не всё так просто.
   – Но мы ведь…как бы уже подруги, – намекает Эмма. – Возьми меня с собой. Мара, ну, пожалуйста.
   – Только не сегодня.
   – Почему?
   – Сегодня Вальпургиева ночь. И на горе будет полно народу.
   – Вот и хорошо. Когда много людей, не будет так страшно.
   – Наоборот. Чем больше людей – тем страшней. Ты же не знаешь, что это за люди. Среди них много тёмных.
   – Но ты же сама к ним относишься.
   – Я – другое дело. А новичкам туда сегодня лучше не соваться.
   Улочка пошла под уклон, дома поползли вниз, – и вот уже с улицы видна зелёная верхушка Девичьей горы и пять вышек, выкрашенных в красно-белые цвета: четыре по бокам и пятая, самая высокая – в центре. Издали кажется, что они служат опорой для огромной воздушной пирамиды, чьи стены проницают.
   – Да мы уже почти пришли. Вон уже Девичья видна.
   – Нет, не упрашивай.
   – Если хочешь знать, – обижается Эмма, – я и сама могу туда пойти… да одна боюсь.
   – Ну, ладно, – соглашается Мара, – идём. Но если Девичья тебя не примет, пойдёшь домой сама. Обещаешь?
   – Обещаю. А что значит, не примет?
   – Скоро узнаешь.
   Мара-Мария усмехается своей коронной готической ухмылкой, выдыхая беззвучное «ха-ха».

На Девичьей всё не так, как везде

   Спускаясь к яру, Эмма и Мара проходят мимо заброшенного, полуразвалившегося дома.
   – Здесь давно уже никто не живёт, – констатирует Мара.
   На соседнем участке, непосредственно примыкающем к яру, возводится новый дом. Пожилой каменщик, выглядывая из проёма второго этажа, провожает их странным взглядом.
   – И зачем люди строятся здесь? – удивляется Эмма.
   – Они скоро или умрут от рака или сойдут с ума, – замечает Мара.
   Неприметная тропинка, петляющая между завалами строительного мусора, приводит их в низину, заросшую высокой травой. Здесь над ними ещё сияет солнце. Взглянув на него, девушки решительно направляются к зловещему месту. Пожилой каменщик, провожая их взглядом, замечает, как тень Девичьей Горы, двигаясь навстречу девушкам, тотчас накрывает их, как будто проглатывая две добровольные жертвы.
   Ступив на Девичью Гору, Эмма и Готика словно попадают во мрак, настолько густыми оказываются кроны деревьев, нависшие над ними.
   Склон горы в этом месте довольно крутой. Чтобы не соскользнуть вниз, им то и дело приходится хвататься за ветки кустарников. Метров через двадцать возле поваленного на землю граба они делают передышку. Мощные корни, выдернутые из земли, нависают над ними, как щупальца осьминога.
   – А вон ещё одно, – кивает Эмма на другое, вывернутое с корнем мертвое дерево, – и вон… Почему здесь так много поваленных деревьев?
   – Они бегут с Горы……– тяжело дыша, отвечает Мара.
   – Бегут? – расширяются глаза у Эммы.
   – Ну да. Вырывают себя с корнем и бегут отсюда. Двигаются они в основном ночью, чтобы никто не видел.
   – Как это двигаются?
   Мара обходит корни лежащего на земле граба.
   – С помощью корней. Этого граба, например, раньше тут никогда не было, на этой тропинке. Я-то ведь здесь постоянно хожу и знаю.
   – Зачем они это делают?
   – Они просто не выдерживают.
   – Что… не выдерживают?
   – Понимаешь, – вздыхает Мара, – на Горе иногда творится такое…что не всегда понимаешь. Здесь тобой овладевает иногда просто неизъяснимый беспричинный страх. Страх животный. Боязнь всего и вся. Каждой травинки. Каждого кустика. Всё, что попадёт в поле твоего зрения. Будь то кошка или собака. Но больше всего на Девичьей надо бояться людей. Никогда не знаешь, что может быть у них на уме.
   – Ты что специально меня пугаешь?
   – Просто я через это уже прошла. На Девичьей всё не так, как везде. Слышишь, как здесь тихо?
   – Да, – тихо отвечает Эмма и замечает, что, действительно, вокруг стоит невероятная тишина. Ни один листик на деревьях не шелохнется.
   – Здесь всё имеет иное значение, – продолжает Мара.
   – Как это? – поднимает брови Эмма.
   Она идёт следом за Марой.
   – Ну всё, что в другом месте ты не замечаешь… чему не придаёшь значения… здесь приобретает иной смысл. Каждый шорох, каждый звук… – Мара понижает голос до шёпота, – что-то значит.
   Её вдруг всю передёргивает:
   – Как мне тут хол-л-лодно…
   – Здесь же не холодно! Чего ты? – удивляется Эмма.
   – Не знаю. Мне на Девичьей всегда холодно.
   – Поэтому ты и в пальто?
   Откуда-то сверху раздаётся оглушительный стук.
   – Что это? – испуганно спрашивает Эмма.
   – Дятел. Вон… видишь.
   Дятел вновь оглушительно стучит по сухой мёртвой осине.
   – И что это значит? – спрашивает Эмма. – Он ведь… не просто так стучит?
   – Нет. Это он предупреждает… Что мы с тобой вдвоём заходим на гору…
   – А кого он предупреждает?
   – Всех.
   Она вдруг останавливается. Из глубокой ложбинки доносится явный шорох.
   – Тише, – говорит Мара.
   Шорох повторяется: из ложбинки, шелестя прошлогодними листьями, вылезает чёрная кошка.
   – Кис-кис-кис! – подзывает её Эмма.
   – Поосторожнее. Кошки здесь не просто кошки. А ведьмины поводыри. Если увидишь, что здесь за кем-то бегает кошка, то это, наверняка, будет те, кто продали свою душу дьяволу.
   Чёрная кошка подбегает к Маре и ластится к её ногам.
   – Брысь! – топает она на неё ногой.
   Кошка вновь скрывается в ложбинке. Эмма и Мара поднимаются вверх по склону. За деревьями становится светлее, и вскоре крутой подъём заканчивается и начинается пологий, с перелесками.
   На дальнем безлесном склоне горы видно стадо коз.
   – Вон, видишь, козы пасутся, – показывает Мара.
   – Вижу.
   – А как ты думаешь, почему здесь пасутся именно козы? А не коровы, например.
   – Не знаю, – пожимает плечами Эмма, – наверно, потому что коров поблизости не держат.
   Мара усмехается, обнажая при этом острые клыки.
   – Потому что коза это – символ сатаны.
   Эмме становится не по себе.
   – Сейчас это мирные козы, – продолжает Мара-Мария, – а ночью они превратятся в суккубов и присоединятся к ведьмам, которые слетятся сюда на шабаш.

Изыди, дьявол, из горы сия!

   В последний день апреля, когда Девичья гора покрывается зелёной растительностью, её посещает больше всего народу. Многие остаются здесь до темноты, чтобы в ночь на 1 мая отпраздновать Вальпургиеву ночь.
   В отличие от Хеллоуина, Ноябрьского кануна Дня всех святых, когда силы зла перед наступлением зимы выходят из преисподней на поверхность, Вальпургиева ночь является последней ночью, которую празднует тьма перед тем, как вновь залечь на дно и освободить землю для торжества света.
   В Майский Канун Гора становится местом шабаша ведьм и викканок. Ведьмы собираются в эту ночь, чтобы отметить свой праздник Майи и Живы, а поклонницы викки празднуют здесь Бельтейн – ночь костров.
   Кроме того, Девичья манит к себе и маньяков. Забредают сюда и наркоманы, и пьяные гопники, встреча с которыми не сулит ничего хорошего. Встречаются и девственницы-самоубийцы – треть всех попыток суицида на Девичьей горе происходит именно в Майский Канун. Каждый год хотя бы одна девушка пытается покончить здесь с собой, бросаясь с лысой вершины горы вниз.
   Именно в эту ночь на горе с недавних пор стали полыхать костры и раздаваться истошные вопли, сумасшедший хохот и завывания, наводящие ужас не только на окрестных жителей, но и на всех посетителей Девичьей.
   Вот почему Вальпургиеву ночь так не любит местная милиция. Она денно и нощно охраняет все подступы к ней в последний день апреля, когда Девичья гора покрывается зелёной растительностью.
 
   На контрольно-пропускном пункте перед шлагбаумом стоят два милиционера. Старший сержант спокоен, ему здесь не впервой. А вот младший сержант впервые на посту и явно чем-то обеспокоен. Каркнет вдалеке ворона – он вздрогнет, зашуршит что-то в кустах – он резко обернётся.
   – Блин, откуда они здесь?
   Из-за кустов выглядывает чёрный козёл, чуть поодаль прячутся две белые козочки. Старший объясняет:
   – Да местные их здесь выпасают.
   Вновь истошно каркает ворона. Младший дёргается:
   – Чёрт, задолбала! Если б можно, пристрелил бы.
   – Здесь раньше ракетная воинская часть стояла, – объясняет старший. – Так вот, её убрали отсюда только потому, что солдаты тут с ума сходили. Прикинь, каких дров они могли бы наломать. Особенно плохо они себя чувствовали в полдень и в полночь.
   – А который час?
   – Скоро двенадцать.
   – Чёрт, а я думаю, что это на меня такое находит?
   К шлагбауму приближается чернобородый мужчина в чёрном плаще до пят и с саквояжем в руке.
   – Куда это вы собрались? – спрашивает его старший сержант.
   – На Девичью Гору… я ведь правильно иду?
   – Правильно, – отвечает младший сержант.
   – С какой целью сюда пожаловали? – спрашивает старший.
   – Да вот, – открывает чернобородый саквояж и вытаскивает из него большой медный крест с цепью, – очистить хочу гору эту от всякой нечисти.
   – Давно уже пора, батюшка, – кивает младший, а потом мотает головою. – А то здесь такое творится. Что-то непонятное.
   Чернобородый величаво осеняет крестом окрестности.
   – Изыди дьявол из горы сия! Именем отца и сына и святаго духа, аминь.
   – А бутылка вам зачем? – замечает старший, узрев в саквояже пластиковую бутылку и кропило.
   Чернобородый надевает цепь с крестом себе на шею и вынимает из саквояжа кропило.
   – А святой водой окропить, бесов изгнать из ведьм. Их ведь много здесь собирается?
   – Да сегодня вообще наплыв, – разводит руками младший, – видно, праздник у них какой-то… этот…
   – Вальпургиева ночь, – подсказывает старший.
   – С самого утра уже идут…на шабаш свой собираются, – добавляет младший.
   Внезапное ускорение, сдвиг, – и…невдалеке за деревьями, как тень, проходит лысый дидько. Через секунду следом за ним проходит ещё один дидько – сивый. С косматой седой головой и с длинной бородой, развевающейся на ветру.
   – Чего ж вы их не гоните? – возмущается чернобородый.
   – Гоним, да что толку, – пожимает плечами старший. – Территория ведь большая. Вот и лезут они во все щели.
   – Может, и вас окропить? – предлагает чернобородый, легонько встряхивая кропилом.
   – Нет, нет, спасибо, – отказывается младший.
   – Проходите, батюшка, проходите, – торопит попа старший, заметив, что к ним приближается женщина в красном сарафане, – удачи вам в вашем благородном деле.
   Чернобородый также замечает женщину и поспешно уходит.

Женщина в красном сарафане

   Женщина в красном сарафане и в белой вышиванке подходит к милиционерам.
   – Извините, вы тут девушку, случайно, не видели?
   – А в чём дело? – спрашивает старший сержант.
   – Дочка у меня пропала, – хлюпает она носом. – Всё обыскала тут, куда делась, ума не приложу.
   – Да успокойтесь вы, мамаша, – морщится младший, – не нойте, и без вас голова тут болит.
   – Она, как сквозь землю, провалилась!
   – Приметы? – спрашивает старший.
   – В белом платье… коса до пояса, – перечисляет она.
   – Нет, в таком виде мы никого не видели, – качает головой младший. – Тут в основном все в чёрном ходят.
   – Ребятки, милые, помогите, – вновь наворачиваются слёзы у неё на лице.
   – Чем же мы можем помочь? Мы здесь на посту.
   – Кто же мне поможет тогда, если не милиция?
   По дороге мимо них проходит стадо коз. Без пастуха.
   – Вот так всегда, – недовольно бурчит младший сержант, – чуть что – сразу милиция. Раньше надо было думать, мамаша, да следить за своей дочкой, а не брать её с собой сюда на Девичью. Сколько лет ей?
   – Пятнадцать. Зовут Зоя.
   – Да она почти взрослая уже. Может, гуляет сейчас где-то с парнями, а вы нам тут голову морочите.
   – Или дома сидит уже давно, – подсказывает старший сержант. – Вот если её двое суток не будет дома, тогда можете смело писать заявление.
   – Понятно, – всхлипывает женщина.
   – И вообще, куда вы смотрели? Как будто не знаете, что здесь всё время люди пропадают.
   – Смотрите, как бы вы сами здесь не пропали! – в сердцах произносит женщина.
   – А как вас, кстати, зовут? – интересуется младший сержант.
   – Навка, – отвечает женщина в красном сарафане и отправляется дальше в путь.
   – Куда это вы?
   – Дочку искать. Обойдусь как-нибудь и без вашей помощи.
   – Поосторожнее там, – советует старший. – Сегодня на Девичьей полно всяких маньяков.
   – Я знаю, – отвечает Навка и идёт дальше.

Чистильщики горы

   Далеко внизу на дороге появляется отряд парней. Одеты они разношёрстно: кто – в джинсах и свитерах, кто – в камуфляжных штанах и куртках. Бросается лишь в глаза, что все они стрижены налысо, а штаны их завёрнуты снизу так, что полностью видны берцы – высокие шнурованные ботинки.
   Идут они колонной, по выправке напоминая военизированный отряд. Правда, вместо оружия у них на плечах – лопаты, мётлы, двуручные пилы и грабли.
   Возглавляет колонну парень, в котором без труда можно узнать Злого, а замыкает её увалень Добрыня, едва передвигающий ноги.
   Вскоре их нагоняет велосипедист на горном байке в чёрно-красном облегающем трико с защитным шлемом на голове. Переведя цепь на самую короткую передачу, Илья Муромский с лёгкостью крутит педали, поднимаясь в гору без всяких усилий.
   Старший сержант поднимает руку, и отряд из девяти человек останавливается перед ним.
   – Эй, хлопцы! С какой целью пожаловали?
   – Да вот, – кивает Злой на возвышающуюся поодаль груду пустых бутылок, – на уборку мусора.
   – Мусора, говорите, – сомневается старший. – Что-то не похожи вы на мусорщиков. Пропуск есть?
   – Какой ещё пропуск? – удивляется подъехавший на велосипеде Муромский.
   – Кто у вас главный? – спрашивает у обоих младший сержант.
   – Главный? – переспрашивает Муромский и зачем-то оглядывается. – Сейчас подъедет.
   Но полицейские уже и сами видят, что к ним, надрывно урча, приближается снизу оранжевый большегрузный мусоровоз. Старший сержант поднимает руку, и мусоровоз останавливается.
   Бригадир чистильщиков Кирила Кожумяка недовольно высовывает из кабины свою обритую налысо голову.
   – В чём дело? – спрашивает он.
   – Эй, мусорщики, – кричит ему старший сержант.
   – Мы не мусорщики, а чистильщики, – поправляет его бригадир.
   – Какая разница? – ухмыляется старший сержант.
   – Большая, – веско отвечает тот.
   – Это ваши люди? – спрашивает полицейский, кивая на колонну.
   – Мои, – отвечает Кожумяка.
   – Значит, говорите, чистильщики?
   – Они самые.
   – И чем собираетесь здесь заниматься?
   – А разве не видно? Убирать территорию. Избавлять землю эту от ненужного ей мусора.
   – Это хорошо, – как бы соглашается с ним старший сержант.
   Бригадир добавляет:
   – Девичью гору уже так загадили, что зайти сюда страшно.
   – Это точно, – подтверждает младший сержант. – Давно уже пора.
   – Короче, идём сюда навести порядок, – решительно заявляет бригадир.
   – Всё это, конечно, замечательно, – мягко замечает старший сержант, – если бы не одно «но».
   – Какое ещё «но»? – грозно вопрошает Кожумяка.