Страница:
Похожие оценки получили и авторы работы «Убытки в долг: уроки ипотечного кризиса» экономисты Дэвид Гринло (Morgan Stanley), Ян Хацеус (Goldman Sachs), Анил Кашиап (Чикаго) и Хьюн Сон Шин (Принстон) в 2008 г. Кашиап – самый известный исследователь японской банковской системы и японского банковского кризиса, Шин – экономист-теоретик, сделавший себе имя на анализе спекулятивных кризисов, а банкиры Гринло и Хацеус не понаслышке знают о проблемах, с которыми столкнулись инвестбанки. По оценкам авторов этой работы, удар, нанесенный кризисом по балансам банков, приведет к сокращению кредитования реального сектора, что снизит ВВП на 1–1,5 % в ближайший год.
Эти результаты вселяют уверенность, что Великой депрессии все же не будет. Скорее всего, американская экономика отделается легким испугом – замедлением роста на год или два. Как же сопоставить этот осторожный оптимизм с рекордным падением цен на недвижимость? Знаменитый экономист Роберт Шиллер из Йельского университета сравнил цены на недвижимость с арендной платой и стоимостью строительства жилья. В чем идея такого сравнения? Если нет причин полагать, что в будущем произойдет резкий рост цен на недвижимость, то сегодня цены на жилье должны расти примерно теми же темпами, что и арендная плата и стоимость строительства.
В последние годы все было совсем не так. С конца 1996 г. до начала 2006 г. (высшая точка бума) цены на недвижимость в США выросли на аномально высокие 86 %. В то же время арендная плата поднялась только на 4 %, а издержки на строительство – всего на 3 % (все цифры – за вычетом инфляции). Нынешнее падение цен на жилье является не катастрофой, а всего лишь возвращением к нормальному уровню. Это падение еще не остановилось. Например, судя по фьючерсам на индекс Кейса – Шиллера, рынок ожидает, что до 2010 г. цены на американскую недвижимость упадут еще на 20 %. Аналогичные результаты получаются и при анализе цен акций – бум на фондовом рынке в 2003–2007 гг. (за вычетом инфляции индекс S&P 500 вырос в 1,5 раза!) не сопровождался соответствующим ростом прибылей компаний: показатель их рыночной капитализации к среднегодовой прибыли за 10 лет увеличился в этот период с 20–22 до 25–27. Следовательно, снижение, которое произошло в последний год, – это тоже коррекция и возвращение к реальным ценам.
Нынешний кризис пока что выглядит даже безобиднее замедления роста экономики Японии в 1990-х. Как показывает в ряде работ тот же Кашиап, тот кризис обошелся японским налогоплательщикам в 20 % ВВП, а цены на недвижимость упали почти вдвое. Но экономика страны лишь замедлила рост – и ничего похожего на Великую депрессию не случилось.
Миф 6. Серьезные кризисы всегда заканчивались многолетней рецессией
Миф 7. Политика Франклина Рузвельта помогла выйти из депрессии
Миф 8. Кризис в России закончится тем же, что и в 1998 году
Миф 9. Для борьбы с кризисом государству надо скупать акции на открытом рынке – это выгодно для государства и поддержит участников фондового рынка
Эти результаты вселяют уверенность, что Великой депрессии все же не будет. Скорее всего, американская экономика отделается легким испугом – замедлением роста на год или два. Как же сопоставить этот осторожный оптимизм с рекордным падением цен на недвижимость? Знаменитый экономист Роберт Шиллер из Йельского университета сравнил цены на недвижимость с арендной платой и стоимостью строительства жилья. В чем идея такого сравнения? Если нет причин полагать, что в будущем произойдет резкий рост цен на недвижимость, то сегодня цены на жилье должны расти примерно теми же темпами, что и арендная плата и стоимость строительства.
В последние годы все было совсем не так. С конца 1996 г. до начала 2006 г. (высшая точка бума) цены на недвижимость в США выросли на аномально высокие 86 %. В то же время арендная плата поднялась только на 4 %, а издержки на строительство – всего на 3 % (все цифры – за вычетом инфляции). Нынешнее падение цен на жилье является не катастрофой, а всего лишь возвращением к нормальному уровню. Это падение еще не остановилось. Например, судя по фьючерсам на индекс Кейса – Шиллера, рынок ожидает, что до 2010 г. цены на американскую недвижимость упадут еще на 20 %. Аналогичные результаты получаются и при анализе цен акций – бум на фондовом рынке в 2003–2007 гг. (за вычетом инфляции индекс S&P 500 вырос в 1,5 раза!) не сопровождался соответствующим ростом прибылей компаний: показатель их рыночной капитализации к среднегодовой прибыли за 10 лет увеличился в этот период с 20–22 до 25–27. Следовательно, снижение, которое произошло в последний год, – это тоже коррекция и возвращение к реальным ценам.
Нынешний кризис пока что выглядит даже безобиднее замедления роста экономики Японии в 1990-х. Как показывает в ряде работ тот же Кашиап, тот кризис обошелся японским налогоплательщикам в 20 % ВВП, а цены на недвижимость упали почти вдвое. Но экономика страны лишь замедлила рост – и ничего похожего на Великую депрессию не случилось.
Миф 6. Серьезные кризисы всегда заканчивались многолетней рецессией
Сегодняшний кризис во многом похож на послевоенные кризисы, но все же сильно от них отличается. На самом деле нынешние события больше напоминают банковскую панику 1907 г. в Америке. До 1913 г. в США не существовало центрального банка. Сейчас в мире тоже нет «глобального центрального банка». Кроме того, кризис столетней давности был вызван падением трестов. Тресты во многом походили на современные инвестиционные банки – они были менее регулируемыми и могли иметь меньшие резервы, чем банки штатов или национальные банки, и поэтому зачастую занимались рискованными инвестициями с большим долговым плечом. Тресты были связаны и друг с другом, владея акциями других трестов и перезакладывая их, и с банками, которые обеспечивали тресты кредитами под залог акций. Интерес банков состоял в том, что непрозрачные схемы владения трестами позволяли им брать на себя больший риск, чем было позволено законом. Это был первый значительный системный кризис – банки, тресты, фондовые и денежные рынки были тесно связаны. И поначалу борьба с кризисом велась с помощью малоуспешного вбрасывания ликвидности, но лишь масштабный выкуп активов помог остановить панику.
Причиной кризиса 1907 г. стали рисковые операции трестов. Оливер Спрэйг в своей по-настоящему важной, но малоизвестной даже экономистам книге History of Crises Under the National Banking System («История кризисов во времена национальной банковской системы»), опубликованной в 1910 г., винит в кризисе именно тресты. К середине 1907 г. тресты имели в своем портфеле кредиты на сумму лишь ненамного меньшую, чем кредиты всех национальных банков.
Роберт Брунер и Шон Карр из Дарденской школы бизнеса Университета Вирджинии в бестселлере The Panic of 1907: Lessons Learned from the Market’s Perfect Storm («Паника 1907 года») и экономисты из Федерального резервного банка Атланты Эллис Таллман и Джон Моэн описывают кризис так. Все началось с паники в тресте Knickerbocker Trust. Он был одним из самых крупных (третий по величине в Нью-Йорке), агрессивных и наиболее тесно связанных с другими банками и трестами – что-то вроде современного инвестбанка Bear Stearns. Вкладчики начали забирать деньги, поскольку пошли слухи, что этот трест связан с провалившейся спекуляцией на акциях компании United Copper. Руководство Knickerbocker Trust обратилось за помощью к Джону Пьерпонту Моргану, самому уважаемому финансисту того времени, но он отказался предоставить деньги, мотивируя это тем, что не может оценить стоимость активов треста. С момента его открытия и до полудня 22 октября вкладчики забрали более 10 % капитала банка – $8 млн ($1 того времени равен от $20 до $50 в 2007 г., по разным оценкам). В полдень трест закрылся и перестал выплачивать по депозитам. Вслед за ним один за другим остановили работу и остальные тресты. 23 октября началась паника в Trust Company of America, втором по величине тресте страны: было выдано $13 млн из $60 млн его активов, а 24 октября потеряно еще $8 млн. В этот день кризис перекинулся и на Нью-Йоркскую фондовую биржу. Один за другим стали закрываться и банкротиться банки (только 24 октября обанкротилось семь банков), брокерские конторы и тресты – не только в Нью-Йорке, но и по всей стране.
Сначала казалось, что проблема рынка – в недостатке ликвидности. Как уже говорилось, в США тогда еще не было центрального банка, и борьбу с кризисом на себя взял Джон Пьерпонт Морган, возглавляющий банкирский дом Дж. П. Морган & Ко. Он попытался собрать денежный пул среди трестов и банков для поддержания ликвидности. Банки стали выпускать и сертификаты – «заменители денег» – для того, чтобы увеличить денежную массу, привязанную к золоту. Кроме того, Морган уговорил Министерство финансов США положить $25 млн на счета национальных банков. Эти меры позволили на некоторое время замедлить кризис, но 27 октября мэр Нью-Йорка сообщил Моргану, что городу необходимо разместить облигации на $30 млн – или город обанкротится. И опять финансист пришел на помощь и гарантировал размещение облигаций. Кризис перешел из острой стадии в хроническую. Лишь 4 ноября Морган фактически вынудил президента Теодора Рузвельта принять план, чем-то похожий на сегодняшние «план Полсона» и «план Гейтнера». Контролируемая Морганом корпорация U. S. Steel выкупила акции компании Tennessee Coal, Iron and Railroad (TCI), надвигающееся банкротство которой грозило падением многих брокерских контор, владеющих ее акциями. Эта покупка противоречила всем принципам Рузвельта – непримиримого борца с монополиями. Но надвигающийся финансовый крах вынудил его пойти на крайние меры. Лишь выкуп TCI позволил рынку прийти в себя.
Паника 1907 г. в США привела к депрессии – в том году снизились практически все экономические показатели. Рынок акций упал на 37 %. Как минимум 25 банков и 17 трестов обанкротились. Цены на сырье опустились на 21 %; производство за год снизилось на 11 %, а безработица выросла с 2,8 до 8 %. Впрочем, рецессия продолжалась всего один год, до июня 1908 г. (по данным Национального бюро экономических исследований). Это вселяет надежду, что и нынешний кризис, даже если он будет тяжелым, продлится не так уж и долго.
Причиной кризиса 1907 г. стали рисковые операции трестов. Оливер Спрэйг в своей по-настоящему важной, но малоизвестной даже экономистам книге History of Crises Under the National Banking System («История кризисов во времена национальной банковской системы»), опубликованной в 1910 г., винит в кризисе именно тресты. К середине 1907 г. тресты имели в своем портфеле кредиты на сумму лишь ненамного меньшую, чем кредиты всех национальных банков.
Роберт Брунер и Шон Карр из Дарденской школы бизнеса Университета Вирджинии в бестселлере The Panic of 1907: Lessons Learned from the Market’s Perfect Storm («Паника 1907 года») и экономисты из Федерального резервного банка Атланты Эллис Таллман и Джон Моэн описывают кризис так. Все началось с паники в тресте Knickerbocker Trust. Он был одним из самых крупных (третий по величине в Нью-Йорке), агрессивных и наиболее тесно связанных с другими банками и трестами – что-то вроде современного инвестбанка Bear Stearns. Вкладчики начали забирать деньги, поскольку пошли слухи, что этот трест связан с провалившейся спекуляцией на акциях компании United Copper. Руководство Knickerbocker Trust обратилось за помощью к Джону Пьерпонту Моргану, самому уважаемому финансисту того времени, но он отказался предоставить деньги, мотивируя это тем, что не может оценить стоимость активов треста. С момента его открытия и до полудня 22 октября вкладчики забрали более 10 % капитала банка – $8 млн ($1 того времени равен от $20 до $50 в 2007 г., по разным оценкам). В полдень трест закрылся и перестал выплачивать по депозитам. Вслед за ним один за другим остановили работу и остальные тресты. 23 октября началась паника в Trust Company of America, втором по величине тресте страны: было выдано $13 млн из $60 млн его активов, а 24 октября потеряно еще $8 млн. В этот день кризис перекинулся и на Нью-Йоркскую фондовую биржу. Один за другим стали закрываться и банкротиться банки (только 24 октября обанкротилось семь банков), брокерские конторы и тресты – не только в Нью-Йорке, но и по всей стране.
Сначала казалось, что проблема рынка – в недостатке ликвидности. Как уже говорилось, в США тогда еще не было центрального банка, и борьбу с кризисом на себя взял Джон Пьерпонт Морган, возглавляющий банкирский дом Дж. П. Морган & Ко. Он попытался собрать денежный пул среди трестов и банков для поддержания ликвидности. Банки стали выпускать и сертификаты – «заменители денег» – для того, чтобы увеличить денежную массу, привязанную к золоту. Кроме того, Морган уговорил Министерство финансов США положить $25 млн на счета национальных банков. Эти меры позволили на некоторое время замедлить кризис, но 27 октября мэр Нью-Йорка сообщил Моргану, что городу необходимо разместить облигации на $30 млн – или город обанкротится. И опять финансист пришел на помощь и гарантировал размещение облигаций. Кризис перешел из острой стадии в хроническую. Лишь 4 ноября Морган фактически вынудил президента Теодора Рузвельта принять план, чем-то похожий на сегодняшние «план Полсона» и «план Гейтнера». Контролируемая Морганом корпорация U. S. Steel выкупила акции компании Tennessee Coal, Iron and Railroad (TCI), надвигающееся банкротство которой грозило падением многих брокерских контор, владеющих ее акциями. Эта покупка противоречила всем принципам Рузвельта – непримиримого борца с монополиями. Но надвигающийся финансовый крах вынудил его пойти на крайние меры. Лишь выкуп TCI позволил рынку прийти в себя.
Паника 1907 г. в США привела к депрессии – в том году снизились практически все экономические показатели. Рынок акций упал на 37 %. Как минимум 25 банков и 17 трестов обанкротились. Цены на сырье опустились на 21 %; производство за год снизилось на 11 %, а безработица выросла с 2,8 до 8 %. Впрочем, рецессия продолжалась всего один год, до июня 1908 г. (по данным Национального бюро экономических исследований). Это вселяет надежду, что и нынешний кризис, даже если он будет тяжелым, продлится не так уж и долго.
Миф 7. Политика Франклина Рузвельта помогла выйти из депрессии
Почему аналитики так часто обращаются к опыту Великой депрессии? Безусловно, по масштабам нынешний кризис пока с ней несопоставим – в 1929–1932 гг. американский ВВП падал с темпом более 10 % в год. В худшие моменты промышленное производство было вдвое ниже докризисного уровня, а безработица составляла 25 %. Такой спад пока не предвидится. Однако сегодняшний кризис немного напоминает Великую депрессию по политическим переменам. В самый ее разгар к власти пришел тоже новый президент, который критиковал финансистов и обещал реформы для облегчения бремени кризиса. Он резко ужесточил регулирование и увеличил роль государства в экономике. Насколько схожим будет реакция новой американской администрации на сегодняшний кризис? Стоит ли российским властям равняться на Рузвельта и ужесточать регулирование?
В отличие от широко распространенного мнения, «новый курс» Рузвельта не ускорил, а замедлил выход из рецессии. Если бы не жесткое регулирование цен и зарплат, беспрецедентное усиление профсоюзов и фактическая отмена антимонопольного законодательства, то восстановление экономики, начавшееся в 1933 г., было бы более быстрым.
В вводных курсах учебников по экономике написано, что после прихода к власти Франклина Делано Рузвельта в 1933 г. и начатой им так называемой политики Нового курса – в частности, значительного увеличения госрасходов – американский ВВП наконец стал расти и депрессия пошла на убыль. Новый курс часто приводится в качестве примера успешной кейнсианской экономической политики. Действительно, массовое финансирование общественных работ снизило уровень безработицы и облегчило жизнь многих американцев. Однако в учебниках, как правило, не упоминается другая часть Нового курса – отчаянная и сознательная борьба Рузвельта с конкуренцией и свободным рынком. Президент настаивал на том, что конкуренция влечет за собой хаос, поэтому ключевым элементом курса стал Закон о восстановлении национальной промышленности (National Industrial Recovery Act, NIRA), который фактически отменил многие антимонопольные законы и закрепил за профсоюзами монополию на наем работников. Предприятия и профсоюзы получили право на подписание специальных «кодексов честной конкуренции». Их стоило бы назвать «кодексами против конкуренции»: стороны гарантировали установление минимальной зарплаты, а также единой зарплаты для всех рабочих одной категории. Как только предприятие подписывало такой кодекс, оно получало защиту от любых антимонопольных законов. Фактически NIRA разрешал создание картелей и, напротив, запрещал ценовую конкуренцию – конкуренты не имели права устанавливать цены ниже уровня, записанного в соответствующий кодекс! Закон был настолько вопиющим, что в 1935 г. Верховный суд США признал его неконституционным и отменил. В ответ Рузвельт разработал новую реинкарнацию NIRA – Национальный закон о трудовых отношениях (National Labor Relations Act – NLRA), принятый в том же 1935 г. Все это делалось с благими, казалось бы, намерениями – поддержать цены и производство и остановить падение зарплат.
Стал ли Закон о восстановлении национальной промышленности причиной выхода американской экономики из Великой депрессии? Американские экономисты из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе и Федерального резервного банка в Миннеаполисе Харольд Коул и Ли Оханиан утверждают обратное. Они говорят, что, если бы не NIRA, американская экономика восстановилась бы гораздо быстрее! Коул и Оханиан сравнили данные по тем отраслям, которым удалось и не удалось подписать кодексы (последних было, естественно, меньшинство). Выяснилось, что и цены, и зарплаты в монополизированных отраслях оказались существенно выше, чем могли бы быть в отсутствие NIRA. Конечно, это принесло огромные выгоды и предприятиям, и профсоюзам – за счет их потенциальных конкурентов и не членов профсоюза (фермеров и особенно безработных). При этом победить безработицу не удалось, и в 1939 г. она подошла к 17 %. Впрочем, это неудивительно, ведь NIRA напрямую препятствовал созданию новых рабочих мест.
Коул и Оханиан оценили суммарный эффект NIRA/NLRA применительно к ВВП. Если построить долгосрочный тренд, то окажется, что в 1933 г. американский ВВП составлял 62 % от значения, соответствующего долгосрочному тренду, а в 1939 г. – лишь 73 %. По оценкам авторов исследования, если бы не было NIRA, то американская экономика достигла бы этого уровня (73 %) уже в 1934 г. И во все последующие годы опережала бы экономику Рузвельта, основанную на картелях, примерно на 10 процентных пунктов.
К чести президента США, надо отметить, что к концу 30-х гг. он разочаровался в NIRA/NLRA и начал бороться с картелями и профсоюзами. Сейчас трудно сказать, насколько этот разворот помог экономике или ее стимулировала война, но именно с 1939 г. начался быстрый экономический рост.
Сегодня самый интересный вопрос – насколько опасен риск повторения ошибок Рузвельта новым американским президентом в 2009 г. С одной стороны, большинство американских экономистов – в том числе и советники будущего президента – свято верят в необходимость конкуренции. С другой – ужесточение регулирования в пользу инсайдеров всегда пользуется популярностью (по крайней мере, среди инсайдеров). Однако надо помнить: каковы бы ни были исходные причины кризиса, его всегда можно превратить в затяжную депрессию при помощи экономической политики. Стоит лишь ограничить конкуренцию и гибкость рыночных механизмов, которые и позволяют экономике перестроиться и начать расти.
В отличие от широко распространенного мнения, «новый курс» Рузвельта не ускорил, а замедлил выход из рецессии. Если бы не жесткое регулирование цен и зарплат, беспрецедентное усиление профсоюзов и фактическая отмена антимонопольного законодательства, то восстановление экономики, начавшееся в 1933 г., было бы более быстрым.
В вводных курсах учебников по экономике написано, что после прихода к власти Франклина Делано Рузвельта в 1933 г. и начатой им так называемой политики Нового курса – в частности, значительного увеличения госрасходов – американский ВВП наконец стал расти и депрессия пошла на убыль. Новый курс часто приводится в качестве примера успешной кейнсианской экономической политики. Действительно, массовое финансирование общественных работ снизило уровень безработицы и облегчило жизнь многих американцев. Однако в учебниках, как правило, не упоминается другая часть Нового курса – отчаянная и сознательная борьба Рузвельта с конкуренцией и свободным рынком. Президент настаивал на том, что конкуренция влечет за собой хаос, поэтому ключевым элементом курса стал Закон о восстановлении национальной промышленности (National Industrial Recovery Act, NIRA), который фактически отменил многие антимонопольные законы и закрепил за профсоюзами монополию на наем работников. Предприятия и профсоюзы получили право на подписание специальных «кодексов честной конкуренции». Их стоило бы назвать «кодексами против конкуренции»: стороны гарантировали установление минимальной зарплаты, а также единой зарплаты для всех рабочих одной категории. Как только предприятие подписывало такой кодекс, оно получало защиту от любых антимонопольных законов. Фактически NIRA разрешал создание картелей и, напротив, запрещал ценовую конкуренцию – конкуренты не имели права устанавливать цены ниже уровня, записанного в соответствующий кодекс! Закон был настолько вопиющим, что в 1935 г. Верховный суд США признал его неконституционным и отменил. В ответ Рузвельт разработал новую реинкарнацию NIRA – Национальный закон о трудовых отношениях (National Labor Relations Act – NLRA), принятый в том же 1935 г. Все это делалось с благими, казалось бы, намерениями – поддержать цены и производство и остановить падение зарплат.
Стал ли Закон о восстановлении национальной промышленности причиной выхода американской экономики из Великой депрессии? Американские экономисты из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе и Федерального резервного банка в Миннеаполисе Харольд Коул и Ли Оханиан утверждают обратное. Они говорят, что, если бы не NIRA, американская экономика восстановилась бы гораздо быстрее! Коул и Оханиан сравнили данные по тем отраслям, которым удалось и не удалось подписать кодексы (последних было, естественно, меньшинство). Выяснилось, что и цены, и зарплаты в монополизированных отраслях оказались существенно выше, чем могли бы быть в отсутствие NIRA. Конечно, это принесло огромные выгоды и предприятиям, и профсоюзам – за счет их потенциальных конкурентов и не членов профсоюза (фермеров и особенно безработных). При этом победить безработицу не удалось, и в 1939 г. она подошла к 17 %. Впрочем, это неудивительно, ведь NIRA напрямую препятствовал созданию новых рабочих мест.
Коул и Оханиан оценили суммарный эффект NIRA/NLRA применительно к ВВП. Если построить долгосрочный тренд, то окажется, что в 1933 г. американский ВВП составлял 62 % от значения, соответствующего долгосрочному тренду, а в 1939 г. – лишь 73 %. По оценкам авторов исследования, если бы не было NIRA, то американская экономика достигла бы этого уровня (73 %) уже в 1934 г. И во все последующие годы опережала бы экономику Рузвельта, основанную на картелях, примерно на 10 процентных пунктов.
К чести президента США, надо отметить, что к концу 30-х гг. он разочаровался в NIRA/NLRA и начал бороться с картелями и профсоюзами. Сейчас трудно сказать, насколько этот разворот помог экономике или ее стимулировала война, но именно с 1939 г. начался быстрый экономический рост.
Сегодня самый интересный вопрос – насколько опасен риск повторения ошибок Рузвельта новым американским президентом в 2009 г. С одной стороны, большинство американских экономистов – в том числе и советники будущего президента – свято верят в необходимость конкуренции. С другой – ужесточение регулирования в пользу инсайдеров всегда пользуется популярностью (по крайней мере, среди инсайдеров). Однако надо помнить: каковы бы ни были исходные причины кризиса, его всегда можно превратить в затяжную депрессию при помощи экономической политики. Стоит лишь ограничить конкуренцию и гибкость рыночных механизмов, которые и позволяют экономике перестроиться и начать расти.
Миф 8. Кризис в России закончится тем же, что и в 1998 году
Осень 2008 г. напомнила об августе 1998 г. – очереди в обменных пунктах, заверения руководителей страны о том, что девальвации не будет, крах фондового рынка. Означает ли это, что нас ждет еще один 1998 год?
Как писал Лев Толстой, «каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Так и с кризисами: сегодняшняя ситуация в России во многом противоположна той, что сложилась десятью годами раньше. То, что произошло в августе 1998 г. в России, случалось и в других странах: виноваты были бюджетный дефицит и переоцененный рубль. Сегодня рубль тоже переоценен, но его можно без краха ослабить до равновесного уровня, а дефицит бюджета – покрыть за счет Резервного фонда и внешних заимствований.
Еще в январе 2000 г. Ларри Саммерс (которого Барак Обама назначил председателем Национального экономического совета) прочитал лекцию «Международные финансовые кризисы» на ежегодной конференции Американского экономического общества.
Для экономистов эта лекция стала одним из событий года. Саммерс выступал тогда не только как профессор экономики, но и как один из высокопоставленных экономических чиновников. Вместе с Аланом Гринспеном, председателем ФРС, и Робертом Рубином, министром финансов США, он уже побывал на обложке журнала Times, который опубликовал статью под заголовком «Комитет по спасению мира». Саммерс считает, что финансовые кризисы, поразившие в то время Южную Корею, Индонезию, Таиланд, Бразилию и Россию, несмотря на некоторые различия, были очень похожи и по причинам, и по воздействию на экономику. Финансовый кризис привел к значительному падению ВВП (в Бразилии – на 2,6 %, в России – на 4,3 %, в Южной Корее – на 7,9 %, в Таиланде – на 13,6 %, а в Индонезии – на 1,9 % в квартал, на который пришелся пик кризиса) и курса национальной валюты.
Что же знают экономисты о причинах и механизмах валютных кризисов? Ответы постарались суммировать Крейг Бернсайд из Университета Дьюка, Мартин Эйкенбаум и Серхио Ребельо из Северо-Западного университета в статье Currency crises models («Модели валютных кризисов»), которая в 2008 г. вошла в словарь New Palgrave Dictionary of Economics. Кризисы первого типа связаны с фундаментальными экономическими проблемами, например с дефицитом или ожиданием дефицита бюджета, с растущим долгом и падающим уровнем резервов. Экономисты описывают такие причины, используя «модели кризисов первого поколения», и говорят о том, что подобные кризисы в принципе предсказуемы.
Кризисы второго типа связаны с тем, что инвесторы все меньше обращают внимание на экономические показатели стран, а все больше – на поведение других инвесторов. Такое стратегическое поведение экономисты описывают, используя теорию игр, и называют «моделями кризисов второго поколения». Если инвестор считает, что многие другие будут играть на понижение валюты, то и сам сочтет выгодным так сыграть. Если все играют на понижение, то Центробанк точно не сможет удержать фиксированный курс валюты – не хватит резервов. И наоборот, если никто не атакует, отдельно взятому инвестору неприбыльно атаковать, и курс устоит. Иными словами, есть два возможных варианта развития событий (два равновесия) – экономисты называют такую ситуацию «неединственностью равновесий».
Не все экономисты согласны, что валютные кризисы можно объяснить с точки зрения концепции «неединственности равновесий». Для возникновения в модели с одними и теми же фундаментальными характеристиками нескольких спекулятивных равновесий требуется, чтобы рыночные игроки могли точно угадывать поведение друг друга: только скоординированная атака большого числа спекулянтов приводит к кризису. Однако спекулятивные атаки, основанные на догадках о том, как себя ведут другие игроки, слишком рискованны. Именно поэтому инвесторам приходится учитывать прежде всего фундаментальные характеристики, а не смотреть на поведение других спекулянтов, говорится в одной из самых влиятельных статей по международной экономике последних лет, опубликованной в American Economic Review (AER) Стивом Моррисом и Хьюн Сон Шином из Принстона Unique Equilibrium in a Model of Self-Fulfilling Currency Attacks («Единственное равновесие в модели самооправдывающихся прогнозов валютных кризисов»). Впрочем, в статье, опубликованной в том же AER, Ариджит Мукерджи, Кристиан Хелвиг и Олег Цывинский писали, что неединственные равновесия все-таки превалируют. Ведь падающий валютный курс дает дополнительный сигнал о поведении других игроков, подсказывая, что спекулянты продают валюту, и как бы координируя их действия.
А вот когда произойдет переход из одного равновесия в другое, экономистам предсказать очень трудно – возможно, поэтому кризис 1998 г., так же как финансовые кризисы в Азии и в Южной Америке, произошел так неожиданно.
Можно ли было его предотвратить? Если бы МВФ пришел на помощь с достаточным количеством денег, кризис, скорее всего, удалось бы отдалить. Однако фундаментальные проблемы – бюджетный дефицит, слабость финансовой и банковской систем, политическая нестабильность – в конце концов привели бы к кризису, возможно, даже более серьезному и продолжительному. Ведь, например, долговую пирамиду можно было бы и продолжать строить. Да и вливание дешевых кредитов МВФ не спасло бы от хронического бюджетного дефицита. Вспомним об Аргентине, которую МВФ вытягивал из кризиса практически все 1990-е, что так и не помогло решить фундаментальные экономические и политические проблемы страны. А в России, которой МВФ не успел предоставить масштабную помощь, кризис оказался глубоким, но недолгим – после резкой девальвации сыграли свою роль и рост экономики за счет замещения импорта, и очень своевременное повышение цен на нефть.
Насколько Россия может пострадать сегодня от стадного поведения инвесторов? Фондовый рынок разрушен, но финансовая система в целом имеет все шансы устоять, и главная гарантия успеха – ответственная макроэкономическая политика в годы изобилия. Для потенциальных спекулянтов накопленные резервы и выплаченные долги – это лучший координирующий сигнал, что спекулятивная атака не увенчается успехом.
Как писал Лев Толстой, «каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Так и с кризисами: сегодняшняя ситуация в России во многом противоположна той, что сложилась десятью годами раньше. То, что произошло в августе 1998 г. в России, случалось и в других странах: виноваты были бюджетный дефицит и переоцененный рубль. Сегодня рубль тоже переоценен, но его можно без краха ослабить до равновесного уровня, а дефицит бюджета – покрыть за счет Резервного фонда и внешних заимствований.
Еще в январе 2000 г. Ларри Саммерс (которого Барак Обама назначил председателем Национального экономического совета) прочитал лекцию «Международные финансовые кризисы» на ежегодной конференции Американского экономического общества.
Для экономистов эта лекция стала одним из событий года. Саммерс выступал тогда не только как профессор экономики, но и как один из высокопоставленных экономических чиновников. Вместе с Аланом Гринспеном, председателем ФРС, и Робертом Рубином, министром финансов США, он уже побывал на обложке журнала Times, который опубликовал статью под заголовком «Комитет по спасению мира». Саммерс считает, что финансовые кризисы, поразившие в то время Южную Корею, Индонезию, Таиланд, Бразилию и Россию, несмотря на некоторые различия, были очень похожи и по причинам, и по воздействию на экономику. Финансовый кризис привел к значительному падению ВВП (в Бразилии – на 2,6 %, в России – на 4,3 %, в Южной Корее – на 7,9 %, в Таиланде – на 13,6 %, а в Индонезии – на 1,9 % в квартал, на который пришелся пик кризиса) и курса национальной валюты.
Что же знают экономисты о причинах и механизмах валютных кризисов? Ответы постарались суммировать Крейг Бернсайд из Университета Дьюка, Мартин Эйкенбаум и Серхио Ребельо из Северо-Западного университета в статье Currency crises models («Модели валютных кризисов»), которая в 2008 г. вошла в словарь New Palgrave Dictionary of Economics. Кризисы первого типа связаны с фундаментальными экономическими проблемами, например с дефицитом или ожиданием дефицита бюджета, с растущим долгом и падающим уровнем резервов. Экономисты описывают такие причины, используя «модели кризисов первого поколения», и говорят о том, что подобные кризисы в принципе предсказуемы.
Кризисы второго типа связаны с тем, что инвесторы все меньше обращают внимание на экономические показатели стран, а все больше – на поведение других инвесторов. Такое стратегическое поведение экономисты описывают, используя теорию игр, и называют «моделями кризисов второго поколения». Если инвестор считает, что многие другие будут играть на понижение валюты, то и сам сочтет выгодным так сыграть. Если все играют на понижение, то Центробанк точно не сможет удержать фиксированный курс валюты – не хватит резервов. И наоборот, если никто не атакует, отдельно взятому инвестору неприбыльно атаковать, и курс устоит. Иными словами, есть два возможных варианта развития событий (два равновесия) – экономисты называют такую ситуацию «неединственностью равновесий».
Не все экономисты согласны, что валютные кризисы можно объяснить с точки зрения концепции «неединственности равновесий». Для возникновения в модели с одними и теми же фундаментальными характеристиками нескольких спекулятивных равновесий требуется, чтобы рыночные игроки могли точно угадывать поведение друг друга: только скоординированная атака большого числа спекулянтов приводит к кризису. Однако спекулятивные атаки, основанные на догадках о том, как себя ведут другие игроки, слишком рискованны. Именно поэтому инвесторам приходится учитывать прежде всего фундаментальные характеристики, а не смотреть на поведение других спекулянтов, говорится в одной из самых влиятельных статей по международной экономике последних лет, опубликованной в American Economic Review (AER) Стивом Моррисом и Хьюн Сон Шином из Принстона Unique Equilibrium in a Model of Self-Fulfilling Currency Attacks («Единственное равновесие в модели самооправдывающихся прогнозов валютных кризисов»). Впрочем, в статье, опубликованной в том же AER, Ариджит Мукерджи, Кристиан Хелвиг и Олег Цывинский писали, что неединственные равновесия все-таки превалируют. Ведь падающий валютный курс дает дополнительный сигнал о поведении других игроков, подсказывая, что спекулянты продают валюту, и как бы координируя их действия.
А вот когда произойдет переход из одного равновесия в другое, экономистам предсказать очень трудно – возможно, поэтому кризис 1998 г., так же как финансовые кризисы в Азии и в Южной Америке, произошел так неожиданно.
Можно ли было его предотвратить? Если бы МВФ пришел на помощь с достаточным количеством денег, кризис, скорее всего, удалось бы отдалить. Однако фундаментальные проблемы – бюджетный дефицит, слабость финансовой и банковской систем, политическая нестабильность – в конце концов привели бы к кризису, возможно, даже более серьезному и продолжительному. Ведь, например, долговую пирамиду можно было бы и продолжать строить. Да и вливание дешевых кредитов МВФ не спасло бы от хронического бюджетного дефицита. Вспомним об Аргентине, которую МВФ вытягивал из кризиса практически все 1990-е, что так и не помогло решить фундаментальные экономические и политические проблемы страны. А в России, которой МВФ не успел предоставить масштабную помощь, кризис оказался глубоким, но недолгим – после резкой девальвации сыграли свою роль и рост экономики за счет замещения импорта, и очень своевременное повышение цен на нефть.
Насколько Россия может пострадать сегодня от стадного поведения инвесторов? Фондовый рынок разрушен, но финансовая система в целом имеет все шансы устоять, и главная гарантия успеха – ответственная макроэкономическая политика в годы изобилия. Для потенциальных спекулянтов накопленные резервы и выплаченные долги – это лучший координирующий сигнал, что спекулятивная атака не увенчается успехом.
Миф 9. Для борьбы с кризисом государству надо скупать акции на открытом рынке – это выгодно для государства и поддержит участников фондового рынка
Российское правительство вполне оперативно реагировало на финансовый кризис осени 2008 г. Большинство принятых мер адекватны, но некоторые контрпродуктивны и вредны. Одной из главных ошибок стал прямой выкуп акций с рынка.
Выкуп акций с фондового рынка во время кризиса не помогает реальной экономике, а всего лишь перераспределяет ресурсы в пользу проигравшихся инвесторов. Гораздо полезнее поддержать финансовую систему вбросом ликвидности на заемной основе.
Во время каждого кризиса мы слышим: на этот раз все по-другому и нужны новые меры. Экономисты реагируют на такие заявления скептически, ведь в принципе понятно, что кризис ликвидности, который произошел в России, – нормальное явление для финансового рынка. В ставшей уже классической серии работ Credit Cycles («Кредитные циклы») экономисты Нобухиро Киотаки и Джон Мур говорят о том, что любая финансовая система, в которой есть кредит и залог, подвержена «кредитным циклам». Если участники рынка кредитуются под залог относительно низколиквидного актива, то на рынке возникает порочный круг.
Ликвидность дорожает, и тогда для получения новых займов или рефинансирования старых приходится срочно продавать залог. Поскольку он низколиквиден, то массовые продажи снижают его цену – по отношению к ликвидным активам – еще сильнее. Ликвидность дорожает еще больше, и начинается новый виток «пожарной» распродажи, поэтому даже изначально небольшие проблемы с ликвидностью могут быстро усиливаться. В этом нет ничего хорошего, но и ничего экстраординарного: рынок предполагает риск. И когда реализуется плохой сценарий, потери неизбежны. Именно это и происходит сейчас в Америке, где кризис начался с рынков кредитования под залог жилья, и в России, где обеспечением многих кредитов служили акции российских компаний. Единственным сюрпризом стало то, насколько неглубоким оказался российский фондовый рынок: стоило иностранным игрокам вывести свои средства, как он упал более чем вдвое.
Теория кредитных циклов говорит о том, что государство (скорее Центробанк) может разорвать порочный круг, вбросив ликвидность – например, через кредитование банков. Именно так ЦБ и спас российскую банковскую систему от полномасштабного кризиса.
А вот поддержка рынка ценных бумаг – это худший инструмент. Покупка акций государством может еще больше обвалить рынок. Его участники воспримут такие действия как сигнал: правительство не верит в то, что эти акции нужны кому-нибудь еще. Если акции не хотят покупать даже банки, у которых теперь есть ликвидность от Минфина (и ЦБ), то покупать их за счет бюджета – значит перекладывать возможные потери на налогоплательщиков. Поэтому, как только государство начнет скупать акции напрямую, желающих продать найдется много. А вот когда появятся покупатели – неизвестно.
Государство должно решать проблему ликвидности, а участники рынка – определять, сколько должны стоить те или иные активы. Более того, лучшим сигналом для рынка служит buyback – выкуп акций с рынка самими компаниями. Если эмитенты уверены в своем будущем и готовы подтвердить уверенность не только словами, но и рублями, то рынок тоже будет повышать котировки этих акций.
Еще одна ошибка – предположение, что покупка активов по нынешней бросовой цене – отличный бизнес для государства (и налогоплательщика). Разобраться в ней нам поможет теория иерархии источников финансирования. В работе 1984 г. Corporate financing and investment decisions when firms have information that investors do not have («Корпоративные финансы и инвестиции в ситуациях, когда у компаний есть информация, которой не располагают инвесторы») американский экономист Стюарт Майерс (в соавторстве с Николасом Мажлуфом) применил теорию асимметричной информации к проблеме структуры капитала. Покупатель ценных бумаг (в нынешней ситуации – государство) имеет гораздо меньше информации о компании, чем сам эмитент. Да и квалификация бюрократов, которые будут покупать акции и устанавливать цену на них, скорее всего, ниже, чем у профессионалов рынка. Лучше покупать долговые инструменты, обещающие фиксированную доходность (например, облигации), а не акции, чья доходность зависит от тех факторов, информация о которых доступна продавцам, но не покупателям.
Неудивительно, что многие американские экономисты в последнее время отчаянно протестовали против плана скупки проблемных активов, который был в конце концов существенно пересмотрен (в любом случае скупка активов в США производилась на аукционе, что частично решает проблему). А применительно к России проблема асимметрии еще актуальнее, ведь здесь речь идет о покупке не недвижимости, а акций. На российском рынке информационная асимметрия, торговля с использованием инсайдерской информации и возможность манипулирования рынком намного более распространены, чем на Западе. Иными словами, когда российский бюджет покупает акции отдельных компаний на рынке, он обязательно переплачивает (по крайней мере, на момент покупки).
Выкуп акций с фондового рынка во время кризиса не помогает реальной экономике, а всего лишь перераспределяет ресурсы в пользу проигравшихся инвесторов. Гораздо полезнее поддержать финансовую систему вбросом ликвидности на заемной основе.
Во время каждого кризиса мы слышим: на этот раз все по-другому и нужны новые меры. Экономисты реагируют на такие заявления скептически, ведь в принципе понятно, что кризис ликвидности, который произошел в России, – нормальное явление для финансового рынка. В ставшей уже классической серии работ Credit Cycles («Кредитные циклы») экономисты Нобухиро Киотаки и Джон Мур говорят о том, что любая финансовая система, в которой есть кредит и залог, подвержена «кредитным циклам». Если участники рынка кредитуются под залог относительно низколиквидного актива, то на рынке возникает порочный круг.
Ликвидность дорожает, и тогда для получения новых займов или рефинансирования старых приходится срочно продавать залог. Поскольку он низколиквиден, то массовые продажи снижают его цену – по отношению к ликвидным активам – еще сильнее. Ликвидность дорожает еще больше, и начинается новый виток «пожарной» распродажи, поэтому даже изначально небольшие проблемы с ликвидностью могут быстро усиливаться. В этом нет ничего хорошего, но и ничего экстраординарного: рынок предполагает риск. И когда реализуется плохой сценарий, потери неизбежны. Именно это и происходит сейчас в Америке, где кризис начался с рынков кредитования под залог жилья, и в России, где обеспечением многих кредитов служили акции российских компаний. Единственным сюрпризом стало то, насколько неглубоким оказался российский фондовый рынок: стоило иностранным игрокам вывести свои средства, как он упал более чем вдвое.
Теория кредитных циклов говорит о том, что государство (скорее Центробанк) может разорвать порочный круг, вбросив ликвидность – например, через кредитование банков. Именно так ЦБ и спас российскую банковскую систему от полномасштабного кризиса.
А вот поддержка рынка ценных бумаг – это худший инструмент. Покупка акций государством может еще больше обвалить рынок. Его участники воспримут такие действия как сигнал: правительство не верит в то, что эти акции нужны кому-нибудь еще. Если акции не хотят покупать даже банки, у которых теперь есть ликвидность от Минфина (и ЦБ), то покупать их за счет бюджета – значит перекладывать возможные потери на налогоплательщиков. Поэтому, как только государство начнет скупать акции напрямую, желающих продать найдется много. А вот когда появятся покупатели – неизвестно.
Государство должно решать проблему ликвидности, а участники рынка – определять, сколько должны стоить те или иные активы. Более того, лучшим сигналом для рынка служит buyback – выкуп акций с рынка самими компаниями. Если эмитенты уверены в своем будущем и готовы подтвердить уверенность не только словами, но и рублями, то рынок тоже будет повышать котировки этих акций.
Еще одна ошибка – предположение, что покупка активов по нынешней бросовой цене – отличный бизнес для государства (и налогоплательщика). Разобраться в ней нам поможет теория иерархии источников финансирования. В работе 1984 г. Corporate financing and investment decisions when firms have information that investors do not have («Корпоративные финансы и инвестиции в ситуациях, когда у компаний есть информация, которой не располагают инвесторы») американский экономист Стюарт Майерс (в соавторстве с Николасом Мажлуфом) применил теорию асимметричной информации к проблеме структуры капитала. Покупатель ценных бумаг (в нынешней ситуации – государство) имеет гораздо меньше информации о компании, чем сам эмитент. Да и квалификация бюрократов, которые будут покупать акции и устанавливать цену на них, скорее всего, ниже, чем у профессионалов рынка. Лучше покупать долговые инструменты, обещающие фиксированную доходность (например, облигации), а не акции, чья доходность зависит от тех факторов, информация о которых доступна продавцам, но не покупателям.
Неудивительно, что многие американские экономисты в последнее время отчаянно протестовали против плана скупки проблемных активов, который был в конце концов существенно пересмотрен (в любом случае скупка активов в США производилась на аукционе, что частично решает проблему). А применительно к России проблема асимметрии еще актуальнее, ведь здесь речь идет о покупке не недвижимости, а акций. На российском рынке информационная асимметрия, торговля с использованием инсайдерской информации и возможность манипулирования рынком намного более распространены, чем на Западе. Иными словами, когда российский бюджет покупает акции отдельных компаний на рынке, он обязательно переплачивает (по крайней мере, на момент покупки).