Страница:
В первом отделе находим: «Так точно и теперь разразилась у нас внезапная буря, как явное обличение нас в грехах наших. Она совершенно не похожа на другие нападения варваров: напротив, и нечаянность нашествия, и чрезвычайная быстрота его, и бесчеловечность варварского народа и жестокость его действий, и свирепость нрава доказывают, что поражение, как громовая стрела, было ниспослано с неба».
Из этого видно, что нападение руссов произвело на Царьград потрясающее впечатление.
Второй отдел гласит: «Поистине, гнев Божий бывает за грехи наши: гроза скопляется из дел грешников: без наказания не обходится нераскаянность в преступлениях. А чем страннее, ужаснее и беспримернее нашествие нахлынувшего народа, тем более обличается чрезмерность грехов.
«С другой стороны, чем неименитее и незначительнее народ, который до нападения на нас ничем не дал себя знать, тем больший стыд нам приписывается, и выше ставится памятник бесславия, и пуще чувствуется боль от бичей. Ибо когда слабейшие и презираемые одолевают блестящих по виду и необоримых по силе, тогда поражение бывает нестерпимо, несчастье безутешно, память о бедствиях неизгладима».
В этих словах Фотия чувствуется неописуемая глубина уязвления гордого патриция, побитого презираемыми им плебеями. Зато боль его уязвленной гордости говорит нам ясно, что нападали на Царьград не скандинавы, – нападал народ, который до этого «ничем не дал себя знать». Тевтонские бредни о скандинавах рассыпаются, как карточный домик, и теория норманистов (несмываемый позор русской исторической науки) гибнет.
Послушаем дальше: «Так, мы побиты нашими беззакониями, изнурены страстями, унижены грехами, сгублены злыми делами, и стали поношением и поруганием соседей наших (господа норманисты, вы слышите это?). Ибо те, которых усмиряла самая молва о Ромеях, те подняли оружие против державы их, и ударили в ладоши, борзясь и надеясь взять Царьград, как птичье гнездо, разорили окрестности его, истребили все до самой Крепости его, жестоко умертвили всех захваченных и смело окружили город, сделавшись отважными по причине нашего бедствия, так что мы не смели и посмотреть на них прямо и неробко, напротив, расслабели и упали духом от того самого, от чего им повадно было воевать мужественно. Ибо эти варвары справедливо рассвирепели за умерщвление соплеменников их, и благословно требовали и ожидали кары, равной злодеянию».
Отсюда ясно, что напали на Царьград соседи (а не скандинавы за тридевять земель), неименитые, ничем себя не заявившие, тихие (но таившие в себе потенциально колоссальную энергию воли) и рассвирепевшие, когда не получили от греков законного удовлетворения за убийство их соплеменников из-за грошового денежного рассчета.
Они обрели мужество, объясняет Фотий, потому что стояли за правое дело, греки же, сознавая свою несправедливость, совершенно упали духом.
«А наши от страха, от поражения, расслабели так, что страдания захваченных начали ставить в зачет собственного имени, и воображением придумывать: кто бы должен отомстить за несчастных. Ибо когда нечаянный ужас внезапно проник в изгибы сердца и произвел в нем жестокую боль, тогда из предсердия, как из источника, трусость дрожью пробежала по всему телу и обессилила даже тех, которым предоставлено судить о войне».
Третий отдел, ввиду его исключительного интереса, приводим полностью.
«Народ, ничем не заявивший себя, народ, считаемый наравне с рабами, неименитый, но приобретший славу со времени похода к нам; незначительный, но получивший значение, смиренный и бедный, но достигший высоты блистательной и наживший богатство несметное, народ, где-то далеко от нас живущий, варварский, кочевой, гордый оружием, не имеющий стражи (внутренней), неукоризненный, без военного искусства, так грозно, так мгновенно, как морская волна, нахлынул на пределы наши и как дикий вепрь истребил живущих здесь, словно траву, или тростник, или посев, – и какое наказание свыше! – не щадя ни человека, ни скота, не жалея женского бессилия, не милуя нежных младенцев, не уважая седины старцев, не смягчаясь воплями, кои укрощают и зверей, но буйно сражая мечом всякий возраст и пол раздельно».
Здесь мы прервем цитату и спросим себя: к кому могла относиться подобная характеристика – к руссам-славянам или руссам-норманнам?
Что мы знаем о руссах-славянах до похода на Царьград? – решительно ничего. Именно о них и говорит Фотий – «народ, ничем не заявивший себя».
Что мы знаем о «руссах»-скандинавах? Перед ними трепетала вся Средняя и Южная Европа. В 834, 835 и 836 годах норманны нападали на Фрисландию (главным образом на Дорестад), в 836 году они сожгли Антверпен, в 837 году они разграбили Валькерен, в 838 году буря рассеяла их флот, но в 839 году они вновь напали на Дорестад.
В период 840–850 годов происходят нападения норманнов не только на фризское побережье, но и на Францию, Германию и Англию. В 842 году был взят и разграблен Квентовик и вся страна между Рочестером и Лондоном. В 844 году была разорена Севилья в Испании. В 845 году Гамбург и Париж подверглись грабежу и опустошению. В 850 году Англия подвергается нападению флота из 350 судов, значительная часть ее разграбляется, и только Лондон с трудом избавляется от той же участи.
Нападения норманнов учащаются, и область их действий расширяется. Паника царит такая, что в «Отче наш» народ молит не об «избави нас от лукавого», а «избави нас от ярости норманнов» (кстати отметим, что никто норманнов Русью не называл).
В 859 году группа норманнов вновь разорила Севилью, добралась до Марокко, поднялась по Роне, попутно сжегши Арль и Ним, оттуда попала в Италию, и часть ее добралась даже до Греции. Интереснее всего, что весь этот путь разбойничьей экспедиции можно установить шаг за шагом по арабским источникам. Можно себе представить, каково было впечатление от этих набегов, если они регистрировались самым подробным образом даже арабами!
Все это было до 860 года, когда русь-славяне появились на страницах истории, как народ, ничем не заявивший себя. Это они – «народ непочетный», это они считались наравне с рабами, это славяне-руссы были «народ неименитый», ибо у них не было королей со славой, гремевшей по тогдашнему миру.
Фотий говорит: «незначительный, но получивший значение» – это о норманнах? «Смиренный и бедный» – это о норманнах? «Без военного искусства» – это о норманнах? Словом, свидетельство Фотия решительно и безоговорочно опровергает все домыслы норманистов.
Продолжим, однако, цитату. «Чего не видели мы? Младенцы лишались сосцов, молока и самой жизни, и нерукотворенными гробами им служили те камни, о которые они были разможжаемы. А матери их жалостно рыдали, и зарезываемые, или разрываемые, в истоме умирали подле малюток своих. Жалко слушать это, более жалко видеть. О таком зрелище лучше молчать, нежели говорить. Не знаешь, на кого тут смотреть, на губителей, или на страдальцев.
Лютость губила не одних людей, но и бессловесных животных, волов, коней, куриц и других, какие только попадались варварам. Лежал мертвый вол и подле него мужчина. У коня и юноши одно было мертвенное ложе. Кровь женщин сливалась с кровью куриц. А что делалось над мертвыми телами? И то, и то!
Речные струи превращались в кровь. Некоторых колодезей и водоемов нельзя было распознать, потому что они через верх наполнены были телами, а другие едва заметны были, и то потому, что трупы были бросаемы в ближайшие к ним водохранилища. Мертвые тела загноили нивы и завалили дороги. Рощи сделались непроходимы более от трупов, чем от поростков и чащи. Пещеры наполнены были мертвецами. Горы и холмы, лощины и долины ничем не отличались от городских кладбищ. Так велико было поражение. Вдобавок губительная язва от войны, носимая на крыльях грехов наших, перелетала с места на место, заражая что попадется».
Последнее обстоятельство указывает на то, что пребывание руссов не было слишком кратковременным, если успела распространиться даже и зараза.
В четвертом разделе мы между прочим находим: «Как все тогда смешалось, и как город едва не был поднят на копье! Когда легко было взять его, а трудно защитить, тогда по крайней мере от воли неприятелей зависело – пострадать ему или не пострадать; когда же спасение его зависело уже от расчетов их по пальцам и сохранение его – от их великодушия, тогда не много было разницы, лучше сказать, было гораздо лучше сдаться городу скорее, чем не сдаваться долго».
В этих словах Фотия видна ясно психология византийца, видевшего беспомощность пассивного сопротивления и надежду на то, что с городом, сдавшимся сразу, поступят не так жестоко, как после долгой осады.
В пятом разделе мы находим: «Помните тот трепет, те слезы и рыдания, кои тогда были во всем городе, впавшем в крайнее отчаяние? Помните ту мрачную и страшную ночь, когда жизнь наша догорала с последними лучами солнца, и заря бытия нашего поглощалась глубоким мраком смерти?
Помните тот час, несносный и горький, когда в виду нашем плыли варварские корабли, навевавшие что-то свирепое, и дикое и убийственное? Когда это море, утихнув, трепетно расстилало хребет свой, соделывая плавание их приятным и тихим, а на нас воздымало шумящие волны брани? Когда они проходили перед городом и угрожали ему, простерши свои мечи? Когда вся человеческая надежда убыла из человеков, и единственное убежище оставалось только у Бога? Когда мрак объял трепетные умы, и слух отверзался лишь для одной вести: “варвары уже перелезли через стены: город уже взят неприятелем”?»
Этот отрывок интересен, главным образом, описанием настроения в Царьграде в момент появления руссов; так как в истории играют большую роль и эмоции, то этот отрывок долженствует быть включенным в каждый курс русской истории.
В отделе шестом мы находим: «…когда Ее ризу носили все до одного вместе со мною для отражения осаждающих… тогда… гнев Его утих и помиловал Господь достояние свое, поистине, эта досточтимая одежда есть риза Богоматери. Носилась она вокруг этих стен: и неприятели, непостижимо как, обращали тыл свой. Покрывала она город: и насыпь их рассыпалась, как по данному знаку. Приосеняла она осажденных: и осада неприятелей не удавалась сверх чаяния, которым они окрылялись. Ибо, как только девственная риза эта обнесена была по оной стене, и – варвары сняли осаду города, – и мы избавились от ожидаемого плеча, и сподобились нечаянного спасения».
Из отрывка ясно, что омочение ризы Богоматери в море – либо вообще фантазия греческого хрониста, либо заимствовано из событий 626 года. Сам Фотий, несший ризу, не говорит об омочении ни слова, не говорит он и о буре. Интересно явное указание на насыпь, насыпавшуюся руссами для проникновения в город.
«Неожиданно было нашествие врагов, но нечаянно и удаление их; чрезмерно негодование, но неизреченна и милость; невыразимо устрашение их, но посрамительно и бегство. Их привел к нам гнев их: но за ними, как мы видели, следовала Божья милость и отвратила их набег».
Здесь Фотий снова совершенно ясно указывает, что причиной появления руссов был «гнев их», значит, не грабеж, а месть привлекла руссов к Царьграду.
В седьмом отделе, исключительно назидательном, есть одно замечательное место: «Как отважился бы кто одолеть врагов, когда у себя питает разрушительные раздоры и вражды, когда неразумная ярость овладевает самодержавным умом и склоняет убить ближнего, который, быть может, не сделал никакой неправды?»
И в дальнейшем есть прямой намек на недостатки самодержца, по приказанию которого, очевидно, должники-руссы и были убиты.
Восьмой отдел заключает в себе исключительно религиозную риторику.
Таково содержание двух бесед патриарха Фотия о нашествии руссов на Царьград. Огромный интерес их для русской истории очевиден, однако беседы до сих пор не переведены как следует на русский язык.
Несмотря на огромную пользу перевода Успенского, перевод его не может считаться удовлетворительным. Он сделан таким «богобоязненным» языком, что многие выражения совершенно непонятны обыкновенному культурному читателю. В сущности, беседы переведены на особый духовный жаргон, которого, увы, мы уверены, с точностью не понимают и духовные лица. Что значат, например, выражения: «благословно требовали», «пристанищные моря», «разжидили землю», «от музыкальных разжиганий», «со-рабы», «народ варварский, неукоризненный» и т. д.?
Есть в переводе места, которые являются «личными чтениями» П. Успенского, т. е. его толкованиями; в одних местах с ним можно согласиться, в других нельзя. В переводе огромного количества слов имеется уклонение от совершенно точного значения греческого подлинника. Отмечая это, мы не берем на себя задачи исправлять перевод, – это надлежит сделать другим, более компетентным лицам.
Не можем мы остановиться и на комментариях Успенского, которые в общем дельны, зато заключают в себе отражение довольно нелепых общих представлений Успенского. Он, например, считает, что руссы не были ни славянами, ни скандинавами, а яфетидами (очевидно, Успенский был предтечею академика Н. Я. Марра), даже в самом слове «славяне» он усматривает составное: «слав» и «ионы» и т. д.
Эти недостатки, однако, касаются рассуждений самого Успенского, самый же костяк бесед Фотия разбивает в пух и прах все построения норманистов, как в целом, так и в деталях.
Попытаемся теперь подвести итоги и сделать выводы из сообщения Фотия.
1. Версия русской летописи, заимствованная из хроники продолжателя Георгия Амартола (или общего источника), что Русь потерпела поражение под Царьградом из-за разразившейся бури, – совершенно ложна. В действительности не только Фотий, но и многие другие греческие и западноевропейские источники говорят о том, что Русь вернулась с триумфом (в дальнейших очерках читатель найдет документальные свидетельства этого). Хотя наши историки (только некоторые!) об этом и пописывали, но в курсах русской истории ошибочность сведения русской летописи осталась неподчеркнутой. Именно огромная победа дала основание руссам всплыть на поверхность мировой истории. Таким образом, было не поражение, а победа.
2. Версия греческого хрониста о буре в 860 году является безусловно ошибочной. По-видимому, эта подробность заимствована из описания другого, аналогичного события в 626 году, и молитвословие «Взбранной воеводе победительная» основано более на событии 626-го, а не 860 года. Таким образом, историки предпочли религиозную фантастику исторической действительности.
3. Указание некоторых русских летописей (в сущности, большинства их), относивших поход руссов на 866-й год и отметивших под 867 годом, что Аскольд и Дир вернулись из Царьграда «в мале дружине и бысть в Киеве плач велий», – дает основание для следующих противоположных предположений, либо: а) это сообщение является экстраполяцией ложного сообщения греческого источника, так сказать, его логическим развитием, и, следовательно, русский летописец виноват в фальсификации истории (вывод чрезвычайно важный, ибо подобных мест мы можем ожидать найти и на дальнейших страницах летописи), либо: в) сообщение о неудачном походе Аскольда и Дира в 866 году верно, но ему предшествовал другой, удачный поход 860 года, и, вероятно, под предводительством других вождей, ибо, если относить поход к 860 году, то Аскольд и Дир должны были появиться в Киеве еще до призвания варягов в 862 году (а это переворачивает всю нашу хронологию и историю, хотя и не является невероятным).
4. Нападение было совершенно неожиданным и внезапным: греки в Царьграде узнали о нападении почти в тот момент, как увидали суда неприятеля. Подобное нападение могло быть совершено только ближайшим соседом (как и указано Фотием), а не варягами, отделенными от Византии тысячами километров. Пока варяги перетаскивали бы волоками свои 360 судов (эту цифру дают западноевропейские историки), переправляли бы их по днепровским порогам, – посланники печенегов, хазар, греков и других народов-соседей оповестили бы Царьград своевременно.
Повидимому, поход был задуман типа сухопутного, «изгоном», т. е. налегке и ненадолго, именно только с целью отомстить. Возможно, что для обмана бдительности греков был избран и необычный путь (может быть, по Донцу, Дону и Азовскому морю, может быть, и через реку Молочную, как это впоследствии проделывали украинские казаки при нападении на турецкое побережье). Во всяком случае, русские могли подготовить и произвести неожиданное нападение, скандинавам же это было положительно невозможно. К тому же есть все основания предполагать, что руссы напали на Царьград не случайно, а именно выбрав время, когда там не было ни царя, ни войска. Для этого необходимо было организатору похода быть по возможности ближе к Царьграду, чтобы, получив известие, немедленно двинуться на Византию. Такой осведомленностью ввиду дальнего расстояния скандинавы располагать своевременно никак не могли.
5. Хотя обе беседы имеют в заглавии «по поводу нашествия “россов”», можно думать, что это не слова самого Фотия, а переписчиков его речей, ибо народа «рос» в самом тексте он ни разу не упоминает, не упоминает он также ни разу ни слова «норманн», ни слова «варяг», – он говорит о неприятеле все время описательно. Почему это так – неизвестно. Во всяком случае, факт этот говорит в пользу того, что нападавшие были именно славяне, которых он просто называет варварами, а не варяги-норманы, которых знали слишком хорошо, чтобы не называть их по имени.
6. Описание черт нападавшего народа ясно говорит, что это могли быть только славяне: «народ скифский», «ничем не заявивший себя», «смиренный и бедный», «живущий где-то далеко на севере», «считаемый наравне с рабами», «незначительный, но приобретший значение со времени нападения», «необученный, без военного искусства» и т. д.
Других своих соседей с севера – болгар, угров, печенегов, хазар – греки знали отлично, кроме того, ни один из этих народов не имел флота. Поэтому ближним соседом и вместе с тем самым неизвестным из-за обширности территории было только государство славян.
7. Нападающие принадлежали к давно известному народу, бывшему еще до того в торговых сношениях с Царьградом. Сама война возникла из-за неуплаты их представителями долга. Это не был народ, свалившийся как снег на голову, неизвестно откуда. Фотий знал его, ибо дает довольно точную и подробную его характеристику, но он им не интересовался, ибо тот не играл видной роли. Если бы это были неведомые пришельцы, то об этом непременно было бы сказано.
8. Причиной нападения вовсе был не грабеж, а месть. Руссы, проживая в Царьграде, были должны какую-то малость, но по-видимому, не частным лицам, а государству. Михаил III, отличавшийся взбалмошностью (о чем мы находим ясные намеки у Фотия), приказал расправиться с ними. Одних просто убили, других сделали рабами из-за несостоятельности (обычнейший прием в древности). На требования руссов наказать убийц греки ответили отказом (вероятно, именно потому, что в деле был замешан сам император). Тогда руссы подготовили тайную карательную экспедицию именно на Царьград, чтобы отомстить убийцам. Невероятная жестокость, проявленная руссами, объяснялась именно этим: они «справедливо рассвирепели» за гибель своих соплеменников. Что проделывали руссы с телами убитых, Фотий даже не осмеливается называть. Трупы намеренно сбрасывались в колодцы, чтобы причинить наибольшую пакость.
9. Нападение на Царьград вовсе не было нападением грабителей, а войной двух государств, причем нападающее защищало свои международные права и (имеем основания думать) настаивало на выполнении договоров. Из-за отдаленности времени мы не имеем текста первых договоров руссов с греками, но в самых древних, дошедших до нас, уже есть упоминание о существовании предшествующих договоров, а в самом тексте есть статья, говорящая, что в случае убийства представителей одной из сторон она вправе требовать от другой смерти убийцам и возмещения материальных убытков. Очевидно, того же самого требовали руссы и перед 860 годом.
10. Прямое указание русских летописей, вся последующая история (войн и договоров), наконец, логика вещей, ясно говорит, что нападающие были славянами из Киева. Фантастические теории о существовании государств Тьмутараканской Руси (согласно одним), Крымской Руси (согласно другим), Хазарской Руси и т. д. опираются прежде всего на то, что еще следует доказать; в нападении на Царьград они видят доказательство существования указанных гипотетических государств.
Что нападающие не были норманнами, читатель убедится не только из этого очерка, но из ряда других, где все утверждения норманистов будут критически рассмотрены.
11. Что поход не был набегом разбойничьей шайки, видно уже из того, что император Василий Македонянин, после разгрома окрестностей Царьграда и удаления руссов, вынужден был послать к последним послов с дарами для «возобновления прежних договоров». Действительно, положение было довольно неприятное и глупое. Греки, хотя и получили тысячекратное возмездие, все же мира не имели, следовательно, каждую минуту можно было ожидать повторения нападения, если и не на Царьград, то на побережье. Нуждались греки и в торговле, в рыбной ловле в устье Днепра и на Черном море. Это и заставило их «придите поклонимося».
К разбойничьей шайке послов император посылать не будет: сегодня шайка грабит, а завтра она разбежалась с добычей и вообще не к кому посылать послов, да еще с дарами. Какая гарантия, что дары будут приняты, а грабеж не состоится? Греки нуждались в твердом договоре с государством, на слово которого они могли положиться.
Твердые исторические данные, о чем мы будем говорить в одном из последующих очерков, указывают, что Василий Македонянин посылал послов именно к руссам в Киев.
12. К 860 году славянское государство на Днепре с центром в Киеве было настолько сильно и организовано, что могло разгромить Царьград (сам Фотий говорит, что взятие Царьграда, в сущности, зависело только от желания нападавших). Оно могло послать в карательную экспедицию 360 судов (по всей вероятности, по 40 человек в каждом) для отстаивания своих международных прав.
Напрасно думал Баумгартен, 1937, что «Les russes en 860 ne se risquèrent pas à attaquer l’immense capitale de l’empire, et après en avoir ravagé les alentours, ils rebroussèrent chemin» – «Руссы в 860 г. не рискнули атаковать огромную столицу империи и, разграбив окрестности, прочесали дорогу».
На деле они повели осаду Царьграда по всем правилам: в одном месте насыпая вал, в другом подкапывая стены. «Рисковать» было нечем: город был беззащитен. Спасло Царьград, вероятно, то, что руссы достаточно утолили жажду мести, а увезти больше награбленного не было возможности. Ведь они даже не взяли никого в плен.
13. Представление, что русская государственность началась с призвания варягов, должно отпасть, как совершенно негодное. В момент появления Рюрика в Новгороде в Киеве уже существовало государство, воевавшее, заключавшее международные договоры, внушавшее своей силой уважение даже таким государствам, как Византия.
Уже то обстоятельство, что Олег для захвата власти в Киеве вынужден был прибегнуть к обману, показывает, что Киев представлял реальную силу и, только неожиданно уничтожив правителей, Олег смог овладеть им без боя.
14. Указание Фотия, что в момент нападения руссов «государь» отсутствовал, показывает, что событие случилось до мая 865 года, когда Михаил III короновал соимператором Василия Македонянина. Если бы поход состоялся после этой даты, – было бы сказано, что «государи» на войне, либо один из них присутствовал бы в Царьграде. Вопрос о точной дате похода, ввиду его сложности, мы оставляем в стороне, имея намерение вернуться к нему в специальном очерке.
Таковой представляется нам действительная история похода руссов на Царьград, опирающаяся на свидетельство очевидца – патриарха Фотия. К рассмотрению других свидетельств, дополняющих это, мы обратимся в дальнейших очерках.
Отметим здесь еще раз, что русские историки совершенно извратили первую страницу нашей истории, вовсе некритически отнесясь к писаниям на эту тему немецких и вообще иностранных историков.
В заключение позволим себе сделать два критических замечания по адресу норманистов. Если на Царьград нападали в 860 году действительно скандинавы, – почему ни до, ни после эти нападения скандинавов не имели места? Что же касается нападений руссов, то они растянулись до царствования Ярослава Мудрого; не естественнее ли принять, что и поход 860 года принадлежал им?
Если мы примем, что скандинавы напали на Царьград, почему (спрашивается) такой блестящий триумф не отразился ни в хрониках народов Севера, ни, наконец, в сагах? Какая благодарная тема для поэмы о подвигах! Однако все эти источники хранят гробовое молчание, почему? Да потому, что нападали славяне, в летописи которых и нашло отражение данное событие.
Таких вопросов норманисты себе не задают, ибо они разрушают их умствования, они ищут не исторической правды, а чего-то другого; в результате – фальсификация истории.
2. О свидетельстве Лиудпранда
Из этого видно, что нападение руссов произвело на Царьград потрясающее впечатление.
Второй отдел гласит: «Поистине, гнев Божий бывает за грехи наши: гроза скопляется из дел грешников: без наказания не обходится нераскаянность в преступлениях. А чем страннее, ужаснее и беспримернее нашествие нахлынувшего народа, тем более обличается чрезмерность грехов.
«С другой стороны, чем неименитее и незначительнее народ, который до нападения на нас ничем не дал себя знать, тем больший стыд нам приписывается, и выше ставится памятник бесславия, и пуще чувствуется боль от бичей. Ибо когда слабейшие и презираемые одолевают блестящих по виду и необоримых по силе, тогда поражение бывает нестерпимо, несчастье безутешно, память о бедствиях неизгладима».
В этих словах Фотия чувствуется неописуемая глубина уязвления гордого патриция, побитого презираемыми им плебеями. Зато боль его уязвленной гордости говорит нам ясно, что нападали на Царьград не скандинавы, – нападал народ, который до этого «ничем не дал себя знать». Тевтонские бредни о скандинавах рассыпаются, как карточный домик, и теория норманистов (несмываемый позор русской исторической науки) гибнет.
Послушаем дальше: «Так, мы побиты нашими беззакониями, изнурены страстями, унижены грехами, сгублены злыми делами, и стали поношением и поруганием соседей наших (господа норманисты, вы слышите это?). Ибо те, которых усмиряла самая молва о Ромеях, те подняли оружие против державы их, и ударили в ладоши, борзясь и надеясь взять Царьград, как птичье гнездо, разорили окрестности его, истребили все до самой Крепости его, жестоко умертвили всех захваченных и смело окружили город, сделавшись отважными по причине нашего бедствия, так что мы не смели и посмотреть на них прямо и неробко, напротив, расслабели и упали духом от того самого, от чего им повадно было воевать мужественно. Ибо эти варвары справедливо рассвирепели за умерщвление соплеменников их, и благословно требовали и ожидали кары, равной злодеянию».
Отсюда ясно, что напали на Царьград соседи (а не скандинавы за тридевять земель), неименитые, ничем себя не заявившие, тихие (но таившие в себе потенциально колоссальную энергию воли) и рассвирепевшие, когда не получили от греков законного удовлетворения за убийство их соплеменников из-за грошового денежного рассчета.
Они обрели мужество, объясняет Фотий, потому что стояли за правое дело, греки же, сознавая свою несправедливость, совершенно упали духом.
«А наши от страха, от поражения, расслабели так, что страдания захваченных начали ставить в зачет собственного имени, и воображением придумывать: кто бы должен отомстить за несчастных. Ибо когда нечаянный ужас внезапно проник в изгибы сердца и произвел в нем жестокую боль, тогда из предсердия, как из источника, трусость дрожью пробежала по всему телу и обессилила даже тех, которым предоставлено судить о войне».
Третий отдел, ввиду его исключительного интереса, приводим полностью.
«Народ, ничем не заявивший себя, народ, считаемый наравне с рабами, неименитый, но приобретший славу со времени похода к нам; незначительный, но получивший значение, смиренный и бедный, но достигший высоты блистательной и наживший богатство несметное, народ, где-то далеко от нас живущий, варварский, кочевой, гордый оружием, не имеющий стражи (внутренней), неукоризненный, без военного искусства, так грозно, так мгновенно, как морская волна, нахлынул на пределы наши и как дикий вепрь истребил живущих здесь, словно траву, или тростник, или посев, – и какое наказание свыше! – не щадя ни человека, ни скота, не жалея женского бессилия, не милуя нежных младенцев, не уважая седины старцев, не смягчаясь воплями, кои укрощают и зверей, но буйно сражая мечом всякий возраст и пол раздельно».
Здесь мы прервем цитату и спросим себя: к кому могла относиться подобная характеристика – к руссам-славянам или руссам-норманнам?
Что мы знаем о руссах-славянах до похода на Царьград? – решительно ничего. Именно о них и говорит Фотий – «народ, ничем не заявивший себя».
Что мы знаем о «руссах»-скандинавах? Перед ними трепетала вся Средняя и Южная Европа. В 834, 835 и 836 годах норманны нападали на Фрисландию (главным образом на Дорестад), в 836 году они сожгли Антверпен, в 837 году они разграбили Валькерен, в 838 году буря рассеяла их флот, но в 839 году они вновь напали на Дорестад.
В период 840–850 годов происходят нападения норманнов не только на фризское побережье, но и на Францию, Германию и Англию. В 842 году был взят и разграблен Квентовик и вся страна между Рочестером и Лондоном. В 844 году была разорена Севилья в Испании. В 845 году Гамбург и Париж подверглись грабежу и опустошению. В 850 году Англия подвергается нападению флота из 350 судов, значительная часть ее разграбляется, и только Лондон с трудом избавляется от той же участи.
Нападения норманнов учащаются, и область их действий расширяется. Паника царит такая, что в «Отче наш» народ молит не об «избави нас от лукавого», а «избави нас от ярости норманнов» (кстати отметим, что никто норманнов Русью не называл).
В 859 году группа норманнов вновь разорила Севилью, добралась до Марокко, поднялась по Роне, попутно сжегши Арль и Ним, оттуда попала в Италию, и часть ее добралась даже до Греции. Интереснее всего, что весь этот путь разбойничьей экспедиции можно установить шаг за шагом по арабским источникам. Можно себе представить, каково было впечатление от этих набегов, если они регистрировались самым подробным образом даже арабами!
Все это было до 860 года, когда русь-славяне появились на страницах истории, как народ, ничем не заявивший себя. Это они – «народ непочетный», это они считались наравне с рабами, это славяне-руссы были «народ неименитый», ибо у них не было королей со славой, гремевшей по тогдашнему миру.
Фотий говорит: «незначительный, но получивший значение» – это о норманнах? «Смиренный и бедный» – это о норманнах? «Без военного искусства» – это о норманнах? Словом, свидетельство Фотия решительно и безоговорочно опровергает все домыслы норманистов.
Продолжим, однако, цитату. «Чего не видели мы? Младенцы лишались сосцов, молока и самой жизни, и нерукотворенными гробами им служили те камни, о которые они были разможжаемы. А матери их жалостно рыдали, и зарезываемые, или разрываемые, в истоме умирали подле малюток своих. Жалко слушать это, более жалко видеть. О таком зрелище лучше молчать, нежели говорить. Не знаешь, на кого тут смотреть, на губителей, или на страдальцев.
Лютость губила не одних людей, но и бессловесных животных, волов, коней, куриц и других, какие только попадались варварам. Лежал мертвый вол и подле него мужчина. У коня и юноши одно было мертвенное ложе. Кровь женщин сливалась с кровью куриц. А что делалось над мертвыми телами? И то, и то!
Речные струи превращались в кровь. Некоторых колодезей и водоемов нельзя было распознать, потому что они через верх наполнены были телами, а другие едва заметны были, и то потому, что трупы были бросаемы в ближайшие к ним водохранилища. Мертвые тела загноили нивы и завалили дороги. Рощи сделались непроходимы более от трупов, чем от поростков и чащи. Пещеры наполнены были мертвецами. Горы и холмы, лощины и долины ничем не отличались от городских кладбищ. Так велико было поражение. Вдобавок губительная язва от войны, носимая на крыльях грехов наших, перелетала с места на место, заражая что попадется».
Последнее обстоятельство указывает на то, что пребывание руссов не было слишком кратковременным, если успела распространиться даже и зараза.
В четвертом разделе мы между прочим находим: «Как все тогда смешалось, и как город едва не был поднят на копье! Когда легко было взять его, а трудно защитить, тогда по крайней мере от воли неприятелей зависело – пострадать ему или не пострадать; когда же спасение его зависело уже от расчетов их по пальцам и сохранение его – от их великодушия, тогда не много было разницы, лучше сказать, было гораздо лучше сдаться городу скорее, чем не сдаваться долго».
В этих словах Фотия видна ясно психология византийца, видевшего беспомощность пассивного сопротивления и надежду на то, что с городом, сдавшимся сразу, поступят не так жестоко, как после долгой осады.
В пятом разделе мы находим: «Помните тот трепет, те слезы и рыдания, кои тогда были во всем городе, впавшем в крайнее отчаяние? Помните ту мрачную и страшную ночь, когда жизнь наша догорала с последними лучами солнца, и заря бытия нашего поглощалась глубоким мраком смерти?
Помните тот час, несносный и горький, когда в виду нашем плыли варварские корабли, навевавшие что-то свирепое, и дикое и убийственное? Когда это море, утихнув, трепетно расстилало хребет свой, соделывая плавание их приятным и тихим, а на нас воздымало шумящие волны брани? Когда они проходили перед городом и угрожали ему, простерши свои мечи? Когда вся человеческая надежда убыла из человеков, и единственное убежище оставалось только у Бога? Когда мрак объял трепетные умы, и слух отверзался лишь для одной вести: “варвары уже перелезли через стены: город уже взят неприятелем”?»
Этот отрывок интересен, главным образом, описанием настроения в Царьграде в момент появления руссов; так как в истории играют большую роль и эмоции, то этот отрывок долженствует быть включенным в каждый курс русской истории.
В отделе шестом мы находим: «…когда Ее ризу носили все до одного вместе со мною для отражения осаждающих… тогда… гнев Его утих и помиловал Господь достояние свое, поистине, эта досточтимая одежда есть риза Богоматери. Носилась она вокруг этих стен: и неприятели, непостижимо как, обращали тыл свой. Покрывала она город: и насыпь их рассыпалась, как по данному знаку. Приосеняла она осажденных: и осада неприятелей не удавалась сверх чаяния, которым они окрылялись. Ибо, как только девственная риза эта обнесена была по оной стене, и – варвары сняли осаду города, – и мы избавились от ожидаемого плеча, и сподобились нечаянного спасения».
Из отрывка ясно, что омочение ризы Богоматери в море – либо вообще фантазия греческого хрониста, либо заимствовано из событий 626 года. Сам Фотий, несший ризу, не говорит об омочении ни слова, не говорит он и о буре. Интересно явное указание на насыпь, насыпавшуюся руссами для проникновения в город.
«Неожиданно было нашествие врагов, но нечаянно и удаление их; чрезмерно негодование, но неизреченна и милость; невыразимо устрашение их, но посрамительно и бегство. Их привел к нам гнев их: но за ними, как мы видели, следовала Божья милость и отвратила их набег».
Здесь Фотий снова совершенно ясно указывает, что причиной появления руссов был «гнев их», значит, не грабеж, а месть привлекла руссов к Царьграду.
В седьмом отделе, исключительно назидательном, есть одно замечательное место: «Как отважился бы кто одолеть врагов, когда у себя питает разрушительные раздоры и вражды, когда неразумная ярость овладевает самодержавным умом и склоняет убить ближнего, который, быть может, не сделал никакой неправды?»
И в дальнейшем есть прямой намек на недостатки самодержца, по приказанию которого, очевидно, должники-руссы и были убиты.
Восьмой отдел заключает в себе исключительно религиозную риторику.
Таково содержание двух бесед патриарха Фотия о нашествии руссов на Царьград. Огромный интерес их для русской истории очевиден, однако беседы до сих пор не переведены как следует на русский язык.
Несмотря на огромную пользу перевода Успенского, перевод его не может считаться удовлетворительным. Он сделан таким «богобоязненным» языком, что многие выражения совершенно непонятны обыкновенному культурному читателю. В сущности, беседы переведены на особый духовный жаргон, которого, увы, мы уверены, с точностью не понимают и духовные лица. Что значат, например, выражения: «благословно требовали», «пристанищные моря», «разжидили землю», «от музыкальных разжиганий», «со-рабы», «народ варварский, неукоризненный» и т. д.?
Есть в переводе места, которые являются «личными чтениями» П. Успенского, т. е. его толкованиями; в одних местах с ним можно согласиться, в других нельзя. В переводе огромного количества слов имеется уклонение от совершенно точного значения греческого подлинника. Отмечая это, мы не берем на себя задачи исправлять перевод, – это надлежит сделать другим, более компетентным лицам.
Не можем мы остановиться и на комментариях Успенского, которые в общем дельны, зато заключают в себе отражение довольно нелепых общих представлений Успенского. Он, например, считает, что руссы не были ни славянами, ни скандинавами, а яфетидами (очевидно, Успенский был предтечею академика Н. Я. Марра), даже в самом слове «славяне» он усматривает составное: «слав» и «ионы» и т. д.
Эти недостатки, однако, касаются рассуждений самого Успенского, самый же костяк бесед Фотия разбивает в пух и прах все построения норманистов, как в целом, так и в деталях.
Попытаемся теперь подвести итоги и сделать выводы из сообщения Фотия.
1. Версия русской летописи, заимствованная из хроники продолжателя Георгия Амартола (или общего источника), что Русь потерпела поражение под Царьградом из-за разразившейся бури, – совершенно ложна. В действительности не только Фотий, но и многие другие греческие и западноевропейские источники говорят о том, что Русь вернулась с триумфом (в дальнейших очерках читатель найдет документальные свидетельства этого). Хотя наши историки (только некоторые!) об этом и пописывали, но в курсах русской истории ошибочность сведения русской летописи осталась неподчеркнутой. Именно огромная победа дала основание руссам всплыть на поверхность мировой истории. Таким образом, было не поражение, а победа.
2. Версия греческого хрониста о буре в 860 году является безусловно ошибочной. По-видимому, эта подробность заимствована из описания другого, аналогичного события в 626 году, и молитвословие «Взбранной воеводе победительная» основано более на событии 626-го, а не 860 года. Таким образом, историки предпочли религиозную фантастику исторической действительности.
3. Указание некоторых русских летописей (в сущности, большинства их), относивших поход руссов на 866-й год и отметивших под 867 годом, что Аскольд и Дир вернулись из Царьграда «в мале дружине и бысть в Киеве плач велий», – дает основание для следующих противоположных предположений, либо: а) это сообщение является экстраполяцией ложного сообщения греческого источника, так сказать, его логическим развитием, и, следовательно, русский летописец виноват в фальсификации истории (вывод чрезвычайно важный, ибо подобных мест мы можем ожидать найти и на дальнейших страницах летописи), либо: в) сообщение о неудачном походе Аскольда и Дира в 866 году верно, но ему предшествовал другой, удачный поход 860 года, и, вероятно, под предводительством других вождей, ибо, если относить поход к 860 году, то Аскольд и Дир должны были появиться в Киеве еще до призвания варягов в 862 году (а это переворачивает всю нашу хронологию и историю, хотя и не является невероятным).
4. Нападение было совершенно неожиданным и внезапным: греки в Царьграде узнали о нападении почти в тот момент, как увидали суда неприятеля. Подобное нападение могло быть совершено только ближайшим соседом (как и указано Фотием), а не варягами, отделенными от Византии тысячами километров. Пока варяги перетаскивали бы волоками свои 360 судов (эту цифру дают западноевропейские историки), переправляли бы их по днепровским порогам, – посланники печенегов, хазар, греков и других народов-соседей оповестили бы Царьград своевременно.
Повидимому, поход был задуман типа сухопутного, «изгоном», т. е. налегке и ненадолго, именно только с целью отомстить. Возможно, что для обмана бдительности греков был избран и необычный путь (может быть, по Донцу, Дону и Азовскому морю, может быть, и через реку Молочную, как это впоследствии проделывали украинские казаки при нападении на турецкое побережье). Во всяком случае, русские могли подготовить и произвести неожиданное нападение, скандинавам же это было положительно невозможно. К тому же есть все основания предполагать, что руссы напали на Царьград не случайно, а именно выбрав время, когда там не было ни царя, ни войска. Для этого необходимо было организатору похода быть по возможности ближе к Царьграду, чтобы, получив известие, немедленно двинуться на Византию. Такой осведомленностью ввиду дальнего расстояния скандинавы располагать своевременно никак не могли.
5. Хотя обе беседы имеют в заглавии «по поводу нашествия “россов”», можно думать, что это не слова самого Фотия, а переписчиков его речей, ибо народа «рос» в самом тексте он ни разу не упоминает, не упоминает он также ни разу ни слова «норманн», ни слова «варяг», – он говорит о неприятеле все время описательно. Почему это так – неизвестно. Во всяком случае, факт этот говорит в пользу того, что нападавшие были именно славяне, которых он просто называет варварами, а не варяги-норманы, которых знали слишком хорошо, чтобы не называть их по имени.
6. Описание черт нападавшего народа ясно говорит, что это могли быть только славяне: «народ скифский», «ничем не заявивший себя», «смиренный и бедный», «живущий где-то далеко на севере», «считаемый наравне с рабами», «незначительный, но приобретший значение со времени нападения», «необученный, без военного искусства» и т. д.
Других своих соседей с севера – болгар, угров, печенегов, хазар – греки знали отлично, кроме того, ни один из этих народов не имел флота. Поэтому ближним соседом и вместе с тем самым неизвестным из-за обширности территории было только государство славян.
7. Нападающие принадлежали к давно известному народу, бывшему еще до того в торговых сношениях с Царьградом. Сама война возникла из-за неуплаты их представителями долга. Это не был народ, свалившийся как снег на голову, неизвестно откуда. Фотий знал его, ибо дает довольно точную и подробную его характеристику, но он им не интересовался, ибо тот не играл видной роли. Если бы это были неведомые пришельцы, то об этом непременно было бы сказано.
8. Причиной нападения вовсе был не грабеж, а месть. Руссы, проживая в Царьграде, были должны какую-то малость, но по-видимому, не частным лицам, а государству. Михаил III, отличавшийся взбалмошностью (о чем мы находим ясные намеки у Фотия), приказал расправиться с ними. Одних просто убили, других сделали рабами из-за несостоятельности (обычнейший прием в древности). На требования руссов наказать убийц греки ответили отказом (вероятно, именно потому, что в деле был замешан сам император). Тогда руссы подготовили тайную карательную экспедицию именно на Царьград, чтобы отомстить убийцам. Невероятная жестокость, проявленная руссами, объяснялась именно этим: они «справедливо рассвирепели» за гибель своих соплеменников. Что проделывали руссы с телами убитых, Фотий даже не осмеливается называть. Трупы намеренно сбрасывались в колодцы, чтобы причинить наибольшую пакость.
9. Нападение на Царьград вовсе не было нападением грабителей, а войной двух государств, причем нападающее защищало свои международные права и (имеем основания думать) настаивало на выполнении договоров. Из-за отдаленности времени мы не имеем текста первых договоров руссов с греками, но в самых древних, дошедших до нас, уже есть упоминание о существовании предшествующих договоров, а в самом тексте есть статья, говорящая, что в случае убийства представителей одной из сторон она вправе требовать от другой смерти убийцам и возмещения материальных убытков. Очевидно, того же самого требовали руссы и перед 860 годом.
10. Прямое указание русских летописей, вся последующая история (войн и договоров), наконец, логика вещей, ясно говорит, что нападающие были славянами из Киева. Фантастические теории о существовании государств Тьмутараканской Руси (согласно одним), Крымской Руси (согласно другим), Хазарской Руси и т. д. опираются прежде всего на то, что еще следует доказать; в нападении на Царьград они видят доказательство существования указанных гипотетических государств.
Что нападающие не были норманнами, читатель убедится не только из этого очерка, но из ряда других, где все утверждения норманистов будут критически рассмотрены.
11. Что поход не был набегом разбойничьей шайки, видно уже из того, что император Василий Македонянин, после разгрома окрестностей Царьграда и удаления руссов, вынужден был послать к последним послов с дарами для «возобновления прежних договоров». Действительно, положение было довольно неприятное и глупое. Греки, хотя и получили тысячекратное возмездие, все же мира не имели, следовательно, каждую минуту можно было ожидать повторения нападения, если и не на Царьград, то на побережье. Нуждались греки и в торговле, в рыбной ловле в устье Днепра и на Черном море. Это и заставило их «придите поклонимося».
К разбойничьей шайке послов император посылать не будет: сегодня шайка грабит, а завтра она разбежалась с добычей и вообще не к кому посылать послов, да еще с дарами. Какая гарантия, что дары будут приняты, а грабеж не состоится? Греки нуждались в твердом договоре с государством, на слово которого они могли положиться.
Твердые исторические данные, о чем мы будем говорить в одном из последующих очерков, указывают, что Василий Македонянин посылал послов именно к руссам в Киев.
12. К 860 году славянское государство на Днепре с центром в Киеве было настолько сильно и организовано, что могло разгромить Царьград (сам Фотий говорит, что взятие Царьграда, в сущности, зависело только от желания нападавших). Оно могло послать в карательную экспедицию 360 судов (по всей вероятности, по 40 человек в каждом) для отстаивания своих международных прав.
Напрасно думал Баумгартен, 1937, что «Les russes en 860 ne se risquèrent pas à attaquer l’immense capitale de l’empire, et après en avoir ravagé les alentours, ils rebroussèrent chemin» – «Руссы в 860 г. не рискнули атаковать огромную столицу империи и, разграбив окрестности, прочесали дорогу».
На деле они повели осаду Царьграда по всем правилам: в одном месте насыпая вал, в другом подкапывая стены. «Рисковать» было нечем: город был беззащитен. Спасло Царьград, вероятно, то, что руссы достаточно утолили жажду мести, а увезти больше награбленного не было возможности. Ведь они даже не взяли никого в плен.
13. Представление, что русская государственность началась с призвания варягов, должно отпасть, как совершенно негодное. В момент появления Рюрика в Новгороде в Киеве уже существовало государство, воевавшее, заключавшее международные договоры, внушавшее своей силой уважение даже таким государствам, как Византия.
Уже то обстоятельство, что Олег для захвата власти в Киеве вынужден был прибегнуть к обману, показывает, что Киев представлял реальную силу и, только неожиданно уничтожив правителей, Олег смог овладеть им без боя.
14. Указание Фотия, что в момент нападения руссов «государь» отсутствовал, показывает, что событие случилось до мая 865 года, когда Михаил III короновал соимператором Василия Македонянина. Если бы поход состоялся после этой даты, – было бы сказано, что «государи» на войне, либо один из них присутствовал бы в Царьграде. Вопрос о точной дате похода, ввиду его сложности, мы оставляем в стороне, имея намерение вернуться к нему в специальном очерке.
Таковой представляется нам действительная история похода руссов на Царьград, опирающаяся на свидетельство очевидца – патриарха Фотия. К рассмотрению других свидетельств, дополняющих это, мы обратимся в дальнейших очерках.
Отметим здесь еще раз, что русские историки совершенно извратили первую страницу нашей истории, вовсе некритически отнесясь к писаниям на эту тему немецких и вообще иностранных историков.
В заключение позволим себе сделать два критических замечания по адресу норманистов. Если на Царьград нападали в 860 году действительно скандинавы, – почему ни до, ни после эти нападения скандинавов не имели места? Что же касается нападений руссов, то они растянулись до царствования Ярослава Мудрого; не естественнее ли принять, что и поход 860 года принадлежал им?
Если мы примем, что скандинавы напали на Царьград, почему (спрашивается) такой блестящий триумф не отразился ни в хрониках народов Севера, ни, наконец, в сагах? Какая благодарная тема для поэмы о подвигах! Однако все эти источники хранят гробовое молчание, почему? Да потому, что нападали славяне, в летописи которых и нашло отражение данное событие.
Таких вопросов норманисты себе не задают, ибо они разрушают их умствования, они ищут не исторической правды, а чего-то другого; в результате – фальсификация истории.
2. О свидетельстве Лиудпранда
Итак, сообщение Фотия не оставляет ни малейшего сомнения, что на Царьград нападали руссы-славяне, а не руссы-норманны, но как согласовать это с тем, что в западных хрониках мы встречаем выражение: «eo tempore normanorum», т. е. «в это время норманны», и именно об этом событии?